На следующий день я вернулась на летное поле, потому что ребята были правы: Агриппа был гением. Может, еще уродом. Но я знала: он может кое-чему меня научить. Я знала: он понимает закваску лучше меня. Я никогда не буду понимать ее так, как он.

— Дело не в сыре, — сказал он мне. — Сыр — это просто территория, это поле битвы. Все дело в бактериях, это они — актеры на молочной сцене.

— У большинства растений есть по крайней мере один бактериальный симбионт, — он произнес это слово очень четко: сим-би-онт. Агриппа оглядел ржаво-зеленую растительность вокруг. — Вот это вот все что? Заражено. Но это не совсем правильное слово, — сказал он. — Оно подразумевает, что с ними что-то не так. Но на самом деле все в порядке, это партнерство. Некоторые растения поражены бактериями, которые сами поражены вирусами. Шестеренки внутри шестеренок. Как в часах.

— Внутри твоего тела четыре фунта бактерий, — сказал он. — Ты их не чувствуешь, — он покачнулся на пятках. — А я, похоже, уже начинаю их чувствовать. Думаю, я мог бы с ними поговорить.

— Поговорить?

— Ну да, — сказал он. — Отправлять им послания — посредством веществ, гормонов. Следующий шаг — научиться слушать и слышать их ответ.

Он сунул мне под нос сырную голову и велел дышать глубже. Я так и сделала. Запах был сильный, он был совсем близко, и в нем мне почудилась цитрусовая нота — отголосок апельсина?

— Каково это было бы, — спросил он, — ощутить разом запах целого мира? Всей нашей истории? Если бы вместо этого сыра были мы, чем бы мы пахли? Выхлопными газами, — полагал Агриппа.

Он почти ничего не ел, а если ел, то что-то очень странное: навороченный йогурт — процеженный и загустевший, крохотные дикие редиски — подножный корм из дальних углов летного поля. Несмотря на все свои отвлеченные размышления, он никогда не выглядел пьяным или обдолбанным. Взгляд у него был быстрый, а ум — острый.

Однажды я спросила его:

— А ты… моешься?

Он пожал плечами.

— В последний раз мылся до того, как попал сюда. Почти год назад.

Год без душа! От одной мысли об этом я покрылась мурашками. У него был свой запах, но, как и запах его сыров, он не был неприятным. Агриппа каким-то образом достиг равновесия, подчинил себе обитателей своих подмышек.

Однажды он сказал: я мечтаю о большом съезде по ферментации. Пиво. Квашеная капуста. Кимчи! Ты пробовала кимчи? Я ее обожаю.

На летном поле мой телефон почти не ловил. Это было странное место: в самом центре всего, на фоне воды вырисовывался силуэт Сан-Франциско, на другой стороне канала — порт Окленда, в другой стороне — центр Окленда, под нами — Мэрроу-Фэйр, — и все же оно ощущалось заброшенным, оторванным от всего остального. Удивительно было видеть коз, которые спокойно щипали траву в самом эпицентре торговли Сан-Франциско.

Я пришла к нему снова на следующий день, и на следующий. В основном, я слушала его. А когда он молчал, я ходила следом за ним и наслаждалась тишиной. Я ходила за ним в бункер и пыталась понять, что же он видит в сырных головах. Я не преуспела. Я пыталась помогать: он показывал, как что-то делать, и я это делала.

Я подоила козу.

Я выяснила, как он делает сыр. Он его красил. Правда красил: обмакивал кисть в пенистую массу какой-нибудь культуры и оставлял длинные влажные следы на бледной поверхности сырной головы. А после нескольких недель в пещере эти следы приобретали цвет и текстуру, становились синими, ярко-розовыми или огненно-оранжевыми, а иногда даже начинали призрачно светиться в темноте.

Первый прорыв случился, когда однажды, глядя на одну из раскрашенных голов, я увидела не молочный продукт, инокулированный бактериями, а карту — с цветовыми обозначениями, как в каком-нибудь атласе. Я увидела владения разных правителей, увидела, как великие армии идут войной друг на друга, миллиарды солдат, применяющих смертельное оружие — энергию и биохимический материал. Эта война в их системе летосчисления займет тысячи, а может, миллионы лет: во время этой войны они эволюционируют, и победители будут не теми, кто начал войну. На секунду я увидела это: синий, розовый и оранжевый.

Я нашла Агриппу в темном бункере.

— Я увидела, — просто сказала я.

Он посмотрел на меня — выражение его лица изменилось, глаза сузились, потом снова расширились — и кивнул.

— Хорошо. Теперь ты знаешь, что делать с твоей закваской.

Разве?

Я сидела на раскладном кресле возле трейлера, держа на коленях горшок с закваской. Было уже поздно, больше десяти. Солнце уже село, но оклендский порт заливал летное поле очистительным светом. Интересно, подумала я, как козам этот странный свет. Они, наверное, уже привыкли.

Мы с Агриппой потягивали экспериментальное пиво. Я была уже слегка пьяна.

— Я думаю, — сказала я, — моей закваске нужен боевой дух.

— У нее он есть, — сказал он. — Он у нее врожденный.

— А в чем тогда проблема?

— Найди, с чем ей бороться.

— Например?

— Найди ей врага. Другую культуру. Что для закваски Империя Зла?

Я задумалась, и ответ пришел.

— «Король Артур»! — воскликнула я.

— Это мука такая, да?

— Да, но, но, но… — я возбуждалась все больше. — Они продают закваску, говорят, что ей двести лет… Рассылают ее по всему миру. Она очень популярна! Это самая популярная закваска, ее по умолчанию все используют.

— Да, — сказал он, — точно. Подкинь ей Короля Артура. Пусть бьются не на жизнь, а на смерть.

— А если Король Артур выиграет?

— Да брось! Ты должна верить в свою закваску, — сказал он. — Она ж прямо здесь, она слышит тебя. Тебе тоже нужен боевой дух. Покажи ей пример!

Я встала и посмотрела в горшок. Бледносерая пена выглядела такой бледной, серой и пенистой, как никогда прежде.

— Ты готова к битве? — спросила я.

— Вот так-то, — сказал Агриппа.

— Ты готова к битве? — выкрикнула я.

— Вооот, — сказал Агриппа.

— Ты готова к битве?!

Я подняла горшок над головой и затопала ногами.

Вокруг меня россыпью вились тени — от моста, порта, города и пивоварни, от огней цивилизации.

Агриппа тоже встал и заплясал, слегка подвывая. Козы благоразумно стояли на другом краю летного поля, а вот альпака Геркулес заинтересовалась происходящим и подошла поближе.

От: Бео

Что было дальше?

За пределами большого скалистого острова мир изменился, и теперь главные торговые пути пролегали через другие моря. Все меньше кораблей причаливало к пирсу, все меньше моряков покупало пиво и хлеб. Но мазги были по-прежнему полны честолюбивых планов! Их история только-только началась. На вырученные деньги они купили себе корабли и оружие и заделались пиратами.

Первое время дела у них шли очень хорошо. Когда мазгские пираты брали чужой корабль на абордаж, у них всегда было преимущество: экипаж другого корабля был слаб от плесневелой провизии, пиратам же их плесень придавала сил. Большой скалистый остров превратился в одну огромную крепость-кладовую, полную трепещущей колеблющейся культуры, которая поддерживала мазгов. Мазги пели свои песни все быстрее и громче: они были голодны, их было не остановить!

Они не замечали опасности. Они утратили нечто важное. Если вдруг это неочевидно — это проще донести, если рассказываешь историю вслух, как это делает мой дядя, — в истории подразумевается, что, возможно, они утратили смирение.

Однажды мазгский корабль вернулся из своих пиратских странствий на огромный скалистый остров — и обнаружил, что огромного скалистого острова больше нет. На его месте был плавучий грибной лес — шляпки грибов трепетали, а усики колебались в воде. Лес был гораздо больше, чем когда-либо был огромный скалистый остров. Мазги в ужасе смотрели, как он трепещет, колеблется и… рыгает.

Мазгское королевство пало, поглощенное собственной едой.

Корабль отправился на поиски суши. Мазги везли в горшках культуру из пещеры, а в памяти — свои песни, все остальное было потеряно.

Это всего лишь история, есть еще одна, про девушку по имени Мазга, которая украла закваску у королевы мертвых. В этой истории песни — это воспоминания томящихся душ, и они нужны, чтобы заставить закваску поверить, что она все еще в подземном мире.

Шехри больше нравится вторая история.

Я предпочитаю пиратов.