Тем же утром, попозже, когда первый дневной свет уже пробивался сквозь стекло над лимонной рощей, я стояла на своем рабочем месте и лепила буханки, а Витрувианец замешивал тесто для следующей партии, когда до меня донесся стук каблуков Джайны Митры. Она шла ко мне.

Я начала было извиняться, но она взмахом руки прервала меня.

— Я не сержусь, — сказала она. — Нет, вообще-то сержусь. Надо было тебе просто согласиться, когда я предлагала помочь. Но неважно.

Я стояла перед ней, держа в руках кусок сырого теста.

— И что, на этом все?

Ее ноздри затрепетали.

— Нет, конечно!

Круги у нее под глазами казались темнее обычного. Она метнула мне на стол распечатку.

— Я никогда ничего подобного не видела.

Я узнала многоступенчатый каскад. Именно его я видела ночью на экране секвенатора, нашла совершенно непонятным, отправила на почту, утром изучила и снова нашла совершенно непонятным. Распечатка была исчеркана ярко-зеленым маркером — что-то было обведено в кружок, что-то подчеркнуто, а наверху, над диаграммой — крупная надпись «ВАУ!».

— Послушай меня, — сказала Джайна Митра. — Закваска — это колония организмов. Ты это знаешь, правда?

— Да, конечно, — я это знала от Эверетта Брума.

— Обычно в ней сосуществует два или три разных вида. Так мне сказали в лаборатории хлеба.

— В лаборатории хлеба?

— В Вашингтоне. Они молодцы. Ну, может, иногда четыре вида. А вот результат секвенирования твоей закваски. Ты это видела?

Я кивнула, Джайна Митра хмыкнула.

— Я чуть не закричала.

Она притянула к себе распечатку и достала из кармана халата зеленую ручку.

— Вот это, — она обвела самый широкий пик графика, — дрожжи. А это, — она обвела другой пик, — Lactobacillus sanfranciscensis, — она произнесла название очень четко. Эти, — она протанцевала ручкой по нескольким пикам поострее, — совпадают с перечисленными в «Обзоре микробиомных исследований». Их, конечно, куда больше четырех.

Она обвела в широкую рамку несколько низеньких пиков, сгрудившихся над горизонтальной осью графика.

— А эти — целая куча! — совершенно новые.

По-видимому, я недостаточно впечатлилась.

— В смысле, — продолжала она, — что в каталоге не найдено совпадений. Это само по себе не так уж странно: я тебе уже говорила, в моем кабинете куча новых организмов. Но вот что странно: что так много разных таксонов, известных и неизвестных, сосуществуют в довольно стабильном комменсальном сообществе.

Она замолчала и посмотрела на меня. Перевела взгляд на мое рабочее место, потом снова на меня.

— А оно же стабильное, да?

Мне показалось, что она спрашивает не про закваску, а про меня.

— Я уже несколько месяцев пеку на этой закваске. Мне ее дал пекарь, у которого она жила… много лет. Да, стабильное.

Она восхищенно прицокнула языком.

— Там, наверное, сотня компонентов! Самые маленькие пики — это, может, и шум, сложно сказать. Но все равно — их так много!

В ее глазах читалась жажда.

— Я никогда в жизни такого не видела, я даже никогда в жизни не читала о комменсальном поведении такого масштаба и сложности, — мне показалось, что она сейчас встряхнет меня. — Это нереально.

Мы с Джайной Митрой уселись под лимонными деревьями, взяв с собой по чашке эспрессо, и я рассказала ей историю закваски. Она оказалась так себе слушателем: ее взгляд был тяжелым и голодным, и пока я говорила, она строчила что-то в своем ежедневнике — зеленой ручкой, страницу за страницей. Я от всего этого начала нервничать.

Я закончила рассказом про упадок закваски и ее возрождение благодаря Стивену Агриппе и про мои опасения, что все зашло слишком далеко, потому что я не понимала, с чем имею дело.

Джайна Митра вперилась в свои заметки.

— В моей области все одержимы поиском новых организмов, — пробормотала она. — Это Клондайк. Но у меня уже есть все организмы, которые мне нужны. Я просто не могу объединить их.

Она подняла голову и уставилась в пространство.

— Как же работают их сообщества? Я пытаюсь… — она прерывисто вздохнула. — Но стоит сдвинуть один кусочек, и другие уже не влезают. Стоит поменять что-то одно, и все — кто в лес, кто по дрова. Каждая новая партия хуже предыдущей. Знаешь, отчего они так липнут к зубам? Дело не в энзимах, а в том, что они производят. В мертвых клетках. В трупах!

Клейкий вкус смерти. Ну отлично!

Джайна Митра показывала мне нечто настоящее, что ее вымотало, и из-за этого она начала нравиться мне чуть больше. Может, на пару процентов.

Она положила ладони на свой ежедневник.

— Я хотела бы изучить твою закваску.

— Не уверена, что это разрешит твои трудности, — сказала я так осторожно, как только могла.

Ни один мускул на ее лице не дрогнул.

— Может, и разрешит. Пожалуйста. Мы могли бы работать вместе.

Ее тон внезапно стал нежным и просительным, и это было очень странно. Лучше бы она и дальше говорила со мной резко и грубовато. Ей надо было скомандовать: «Дай мне изучить эту твою жижу». Я бы подчинилась в ту же секунду.