Журавлева оказалась молодой, модно одетой — сошла с обложки «Бурда моден». Она сама открыла ему дверь. Глубже, в коридоре, Денисов увидел амбала в спортивном костюме, кроссовках «Пума».

Амбал молча, оценивающе глянул в его сторону.

— Это о вас звонили? — голос у целительницы оказался хрипловатым, однако не грубый, с доверительной ноткой. — Проходите.

Амбал сразу отошел, держался где-то поблизости.

За дверями кухни и комнат, выходившими в прихожую, чувствовалось присутствие многих, может, нескольких десятков людей — сидевших за столами, ужинавших, смотревших видео.

Когда Денисов внизу ставил «газик» место пришлось искать рядом с машинами модных марок.

— Поговорим здесь? Я ненадолго. — Визит, был сугубо деловой; они оба — оперуполномоченный и признанная официально колдунья — это понимали.

— Давайте сюда, — она отступила в прихожую. Денисову с одной стороны была видна часть кухни — широкая полированная столешница, бутылки, ноги людей, торчащие из-под такой же полированной деревянной скамьи. По другую сторону со стены смотрели картины.

Взглядом любителя Денисов тотчас заметил отсутствие натюрмортов и пейзажей, большей частью здесь были портреты, похожие на иконы; интересовали только лица, глаза. Две большие картины изображали сказочных людей-птиц с крыльями за спиной. Денисов помнил их по рисункам в школьном учебнике истории.

«Ассирия! Древнейшее государство Мессопотамии… Кажется, так!»

— Крылья — форма изображения внутренней энергии, — заметила Журавлева, проследив направление взгляда. — Это мои работы.

Из кухни доносились запахи жареного мяса, специй.

— Садитесь с нами.

— Спасибо, я спешу. Вам сказали — я интересуюсь Сабиром Жанзаковым. Он неожиданно исчез со съемок…

— Я никогда не слышала о нем.

— Он дружит с Камалом Досымбетовым. Вы его ученица…

Журавлева остановила жестом. Не оборачиваясь, негромко назвала чье-то имя.

Из комнаты появилась вторая женщина — худая, похожая на стрекозу; все в ней было в тон — от рыжих веснушек до кофейного цвета брюк, включая медный браслет и тяжелую желтую цепочку. Журавлева сказала несколько слов.

Еще две женщины и мужчина пересекли прихожую, направляясь в кухню. Они несли тарелки. Денисов не ошибся — в квартире было много людей, работало одновременно несколько музыкальных устройств: звуки доносились с обеих сторон.

Амбал, который встретил Денисова, подошел ближе, прислушался — за поворотом стены, внизу, Денисов увидел голубые носки кроссовок.

Еще через минуту та же женщина передала Журавлевой фотографию.

— Вот.

Она протянула снимок Денисову. На нем изображена была голова юноши и чьи-то протянутые сзади к голове руки с растопыренными пальцами. Юноша был сфотографирован в профиль, выглядел изможденным, придавленным.

— Таким Камал был несколько лет назад. Я пробовала ему снять головные боли. Это мои руки.

— Меня ввела в заблуждение подпись. Ее многие видели — «Учителю от благодарной ученицы»…

Журавлева не ответила, черные глаза смотрели пристально. Денисов не чувствовал в них гипнотической силы. Понял другое. Целительница хочет о чем-то умолчать, сделав так, чтобы он сам догадался.

— А что Эркабай?

Она снова рукой предложила не продолжать; Эркабай ее не интересовал.

— Не представляю. — Подумав, она добавила: — Как раз сейчас группа видных ученых, как мне известно, обратилась в Моссовет с ходатайством выделить Камалу жилую площадь и прописать в Москве.

Кроссовки за ее спиной шевельнулись.

Журавлева негромко произнесла имя, Денисов не расслышал.

Из комнаты выбежал мальчик. Женщина что-то сказала, подняла ребенка на руки. Она по-прежнему пристально смотрела на Денисова, прижимала сына к груди.

«Меня хотели навести на какую-то мысль, — подумал Денисов, спускаясь по недавно отреставрированной лестнице. — Амбал-телохранитель в прихожей, ребенок на руках… Похоже, Журавлевой кто-то угрожает… Но кто? Аспирант? Камал? Но я не смог понять подсказку…»

Из автомата во дворе он набрал номер квартиры в Крылатском.

— Это Денисов.

— Я узнала вас, оперуполномоченный… — Трубку взяла жена Аркадия. — Мы думали, что вы отсыпаетесь, не хотели будить.

— Но вы тоже на ногах.

— Только-только уложила Терезу.

— Как вы узнали, что Жанзаков нашелся?

— Терезе позвонил Рустам Хаббибулович, отец. А тому — отец Сабира. Сабир сказал, все в порядке, что у него с понедельника начинаются съемки.

— Откуда он звонил?

— Не сказал. Да и отцу Сабира ни к чему. Он считает, что из Москвы. Разговор был короткий: «Как вы? Как мама, сестра?» С родителями проживает его младшая сестренка. «Привет тестю с семейством…» Завтра сам все объяснит. Сейчас позвонил Сухарев — он только теперь приходит в себя. Как вы, оперуполномоченный? — Она была готова к продолжению бесконечного, не затрагивающего ни сердце, ни ум, трепа.

«Только с Гамазиным на даче, — подумал Денисов, — она говорила несвободно и трудно. По-человечески. Тогда я мог бы, пожалуй, спокойно выдержать ее взгляд».

— Все нормально. Спасибо.

Денисов еще постоял. Звонить было некуда. Телефон квартиры Сильвестрова, где находился Ниязов, он не записал.

Странная пара — в рясах, в черных высоких шапках, с окладистыми бородами — прошла в глубь двора. Из-под ряс виднелись начищенные до блеска туфли «Саламандра». Поравнявшись с Денисовым, один из священнослужителей заговорщицки улыбнулся, кивнул на подъезд.

«Сложись обстоятельства иначе, — подумал Денисов, — именно Камал, а не Журавлева, жил бы сейчас в этом доме. Не в этом ли дело?»

В машине Денисов всю дорогу молчал. Он только кивнул, .высаживая в Марьиной Роще, водитель, уловив его состояние, сказал как о само собой разумеющемся:

— Сейчас заправлюсь — и сразу на ужин. Я быстро. Здесь рядом, Денис!

Младшего инспектора Денисов нашел на кухне в квартире; о которой рассказывала Витаускене. Самого Сильвестрова дома не было. Ниязов разговаривал с парнем спортивного вида, в куртке, в надвинутом на лоб капюшоне, который тот почему-то не снял.

Лицо парня сразу показалось Денисову знакомым, через секунду он уже знал:

«Атлет с фотографии „Цапля ловит рыбу“.

— Костычев, — представил его Ниязов. — Студент МВТУ имени Баумана… Сильвестров позвонил ему в пятницу. Передал через мать, что уезжает, но будет звонить…

Неулыбчивый «закрытый» Ниязов относился ко всему одинаково серьезно. Это сильно ему вредило.

«Нет избирательности. Приходится просчитывать все варианты. И сейчас тоже. Акцент сразу на всем…»

— Сильвестров позвонил?

— Нет. Костычев приезжает сюда уже второй вечер. Ждет звонка. У них так условлено.

— А ключ? — Денисов подвинул свободный табурет. Машину теперь все равно следовало ждать.

— Соседка открыла. Один ключ хозяин постоянно держит у соседей. Любой может войти в его отсутствие… — Ниязов вернулся к студенту. — Давно знаешь Сильвестрова?

— Еще со школы.

— Какой у него предмет?

— Историк, кандидат исторических наук.

— Преподавал?

— Вел курсы каратэ. Мы ходили с ребятами. Давно это было.

Ниязов продолжил расспросы. Отсутствие избирательности и здесь сослужило ему плохую службу. Разговор надолго ушел в сторону.

— Платные курсы?

— Да. Комплекс, построенный на учении античных медиков. О вреде перегрузок, мягкости, которая оказывает сопротивление грубой силе…

Костычев говорил охотно. Капюшон он так и не снял, Денисову был виден его профиль — детская складка губ, нос-закорючка и один крупный, как у скакуна, чистый глаз.

— Сен-сей, как мы его называем, говорил, что изучает с нами курс, основанный на гибкости: уйти, поставить блок…

— Сен-сей?

— Или наставник. Все равно.

— В соревнованиях участвовали?

— Нет. Нам, конечно, пацанам, хотелось, но сен-сей был против. И родители тоже. Занимались бесконтактным способом. Не соприкасаясь. Две трети времени отводилось физической подготовке. Разминке, согреванию, растяжке.

— А потом? Когда каратэ запретили?

— Стали приходить как друзья. Обычно тут собираются интересные люди, говорят о любопытных вещах. Я, например, впервые здесь узнал, что есть феномены, которым достаточно провести руками вдоль тела другого, чтобы узнать о его здоровье, поставить диагноз, а иногда и тут же исцелить. Я имею в виду экстрасенсов.

— Но Сильвестров много старше, — младший инспектор был традиционен.

— Эркабай еще старше!

— Эркабай Юнусов… — Ниязов кивнул. — Знакомы?

— Как-то сидим с ребятами, входит странный, с бусами на шее, в халате. Подошел. «Как зовут?» Поцеловал каждому руку. Потом пригласил к себе — в Каракалпакию.

— Ездил?

— Несколько раз. — Костычев окончательно разговорился. Ему и нечего было скрывать. — Живет с матерью, нигде ее не оставляет. В детстве над ним смеялись: «За мамину юбку держится…» В ауле у него домик. Со всех концов к нему едут. Спит на полу, одежду шьет сам. Никакой роскоши. Ему вообще ничего не надо.

— А деньги? На самолет, например…

— Любой даст. И Камал, и Сабир. А еще подаяния. Особенно на уразу. Каждый готов помочь.

Денисов взглянул на часы:

«Водитель едва ли еще подъехал к заправке…»

Он достал блокнот, перелистал записи.

Теперь, после звонка Жанзакова, большая часть заметок выглядела ненужной, другие — в особенности касающиеся смерти, самоубийств — по меньшей мере странными. Как эта:

«На первых ступенях культуры почти безоружный, встречающий смертельную опасность чуть ли не на каждом шагу, человек свыкся с идеей насильственной смерти, смотрел с большим хладнокровием, чем мы. Этим объясняется удивительное, даже презрительное отношение к смерти у дикарей…»

«Слишком многое я объяснял неустроенностью Жанзакова, — подумал он. — Но ведь не придумал же я! Ни раздвоенность, ни прилеты в Ухту, ни бездомность. Ни стремление к успеху любой ценой».

Денисов мельком просмотрел записи. Некоторые были существенными, другие потеряли актуальность, он прочитал их от конца к началу:

«…Мастера дзен пинают своих учеников. Они выбрасывают их из окон домов…»

«…Пройти путь испытаний. Смири гордость… ты сильный, а терпи, когда тебя бьет слабый. А ты — бей человека, который в десять, в сто раз сильней и крепче… Бей чемпиона каратэ…»

«…Во время сеанса Йонас говорил с ним. Камал сказал, что сам много болел, лечился у старцев, у буддийских монахов…»

Их было много — заметок, которые должны были напомнить о важном, объяснить.

«Долинин, диктор ЦТ. Собственная сильная биоэнергетика. Камал не смог помочь. Аристархов. Статья о Журавлевой…»

«В моей смерти прошу никого не винить…»

«…А гибель отношений — это грех, даже если ты жертва, а не палач. И добродетель тут не оправдание. Грэм Грин».

«…Когда-нибудь я только чуть-чуть двину пальцами, даже не вытягивая руку, и спичечный коробок упадет».

— Где здесь телефон? — Денисов поднялся.

Костычев показал на дверь.

Соседняя комната была почти пустой: книжная полка, циновки на полу, стереосистема. В углу несколько сальных мешков. Телефон. Повсюду преобладали оранжевые цвета.

Словно почувствовав его недоумение, Костычев крикнул из кухни:

— Это чтоб сидеть на полу. Полезнее. Постоянно фильтруется кровь, не бывает отложения солей. Поневоле несколько раз за день согнешься, разогнешься… А оранжевый цвет — как самый благоприятный. Фиолетовый, темно-синий вызывают заторможенность…

Денисов подсел к телефону. Угол был затянут паутиной — ее намеренно не убирали. Быстрый серый паук скользнул куда-то вбок: оказалось, Денисов все-таки задел нить.

«Слишком большая муха попалась…» — подумал оперуполномоченный.

Он набрал номер, назвал себя.

— Ты где? — спросил дежурный.

— Вместе с Ниязовым. Дежурный догадался:

— Водитель ужинает?

Да. Такая просьба: набери Сосногорск… — Он продиктовал номер Овчинниковой. — Позвони сюда. Соедини через пульт.

— Надеешься услышать? — дежурный усомнился.

— Попробую.

Он вернулся в кухню. Костычев объяснял Ниязову:

— Элементарно: все жирное, жареное идет прямо на сердце, в желудок. Всего трем моментам нужно уделять внимание: диафрагме, сердцу и перистальтике. — Общение с людьми старше его, интересующимися биоэнергетикой, диетологией, бог знает чем еще, не прошло для него бесследно.

— Сначала надо есть сахар и фрукты, — объяснял он Ниязову. — Потом овощи, жиры, белки. В последнюю очередь хлеб и картошку. Тогда каждый продукт поступает в то место, где ему положено быть…

Сосногорск не давали. Денисов сказал себе:

«Пока никаких гипотез…»

Новейшие рекомендации диетологов, о которых рассказывал Костычев, не вызывали особого интереса.

По Кодексу правил розыскников, которых он и его коллеги придерживались, говорить о правилах питания, болезнях считалось дурным тоном, так же, как при малейшем повышении температуры, например, брать больничный лист. За это их обвиняли в медицинском невежестве и отчасти справедливо: больные заражали здоровых.

«Правда, те, в свою очередь, тоже не уходили домой, продолжая работать. С другой стороны… — подумал Денисов, — какой процент из получивших бюллетень и не выходящих на работу действительно находится дома, выполняет предписания врачей?»

Мысли его были связаны с тем, о чем говорили Костычев и Ниязов, но текли параллельно, своим курсом, не сливаясь.

Прозвенел звонок.

— Это мне. — На проводе действительно был Сосногорск.

— Денисов, здравствуйте…

Слышимость через пульт оказалась и в самом деле отвратительной. Голос в трубке был едва различим.

— Новостей нет? — крикнул Денисов.

— Нет. Если несчастье, он тем более мне не позвонит… — Овчинникова что-то еще говорила, Денисов ни слова не разобрал. Потом связь и вовсе оборвалась. «Жанэаков мог звонить и не дозвониться…» Он вернулся на кухню. Костычев словно почувствовал немой вопрос к себе, обернулся. Он так и сидел, надвинув капюшон на лоб.

— Сильвестров уехал не один. Правда? С ним кто-то из твоих друзей?

Костычев скрипнул табуреткой.

— Максим Шаншевич.

— Вместе учитесь?

— Учились. В школе, потом у сен-сея.

— На курсах каратэ?

— Да. Теперь он в МАИ.

— Родители знают, где он?

— Нет. Я звонил. Да он им и не скажет… Обо всем докладываться, жить в тисках! Не раскрепоститься! Так ничего не получишь. Будь хоть учеником у самого Будды!

— И как же родители Шаншевича? — спросил Ниязов.

— Смирились.

— А твои?

Костычев пожал плечами.

«Ряд, начавшийся людьми вполне безобидными, хотя и не до конца симпатичными, — подумал Денисов, — кончается слишком мрачно…»

Он подошел к окну: «газика» у дома еще не было.

— Хорошо. — Теперь он знал, с чем имеет дело. — Жанзаков — актер. Он хочет использовать биоэнергетику в искусстве. А вы? Ты, например, Шаншевич? Ребята, которые ходили на каратэ?

Костычев встал. Он оказался неожиданно длинным: узкий, в клетчатых брюках, он возвышался высоко над столом.

— Получать дополнительную силу? Это элементарно!

— То есть?

Денисов ногой подтянул табурет, Костычев тоже сел.

— Смотрите: боец пробивает рукой бревно или метровую толщу шифера. По всем физическим законам рука неминуемо должна сломаться. А она цела. Значит, используется жизненная сила — чи или кими… Учитель-гуру, конечно, объясняет тайну этой силы не каждому. Это опасно — научиться управлять биоэнергетикой.

— А еще что за цель?

— Быть здоровее физически. Быть устойчивым в социальном плане. Снимать психические недомогания. Стрессы…

— А способы достижения?

Костычев объяснил:

— Есть несколько путей. Полная внутренняя свобода, отказ от вещизма. Снять комплексы — это в первую очередь. Некоторые пробуют и метод нравственного шока. Вроде оглушения. Вернер Эрхард, например, знаменитый будда, живой Бог, получил просветление в Калифорнии в пиковый момент. На автостраде… Но это исключение. Обычный путь тяжел…

«Сколько, должно быть, переговорено здесь на этот счет, — подумал Денисов. — И на каком уровне!»

…Пройти путь подчинения Учителю. Отказаться от собственного «Я». Не замечать, не чувствовать, даже если тебя, например, оскорбят, ударят. Не реагировать на унижение. Просить милостыню. Короче: полностью расковаться.

— Учитель — это Камал? — понял Денисов.

— Гуру — ударение на первом слоге — Камал! Как ученый он уникален. Это все признают. И ученые, и писатели. В первую очередь востоковеды. Чтобы изучить механизм психотерапевтического воздействия, например, он принял обряд крещения, а чтобы проникнуть в тайны тибетской медицины, стал буддийским монахом. О нем можно много говорить… Мне, например, он велел постоянно контролировать себя, что бы ни делал, в каком бы состоянии ни находился. Переносить психологические нагрузки. Побеждать чувство, наступающее после кайфа. Преодолеть стыд, тщеславие. Терпеть неудобства. — Он еще ниже, на лоб, натянул капюшон.

— Какого ты мнения как боец о своей сегодняшней подготовке?

— Не знаю, — Костычев напряг мускулы, куртка на плечах словно раздулась. — Сильвестров считает, что мы достигли права носить только белый пояс, то есть низшей ступени.

— А как с приемами?

— Трудно сказать. Сен-сей заставил дать клятву. В самом начале… Суть в том, что мы будем прибегать к приемам только в целях самообороны. Еще — для спасения жертв нападения или в защиту общественного порядка.

Костычев выглядел вежливым, доброжелательным парнем. Скорее всего и был таким.

— Это все?

— Ну, и по указанию Учителя. Это подразумевается. У самого Сильвестрова желтый пояс, вторая ступень мастерства.

— А что за подготовка у Жанзакова?

— Чемпион! Актер и каскадер… Должен был получить дан от самого Аямы. Да вы, наверное, видели его в фильмах.

Денисов достал листок с цитатой о мастерах дзен, который перед тем показывал Лаву и Семеновой. Протянул Костычеву: написанное имело отношение к тому, о чем тот говорил.

— Знакомый текст? Костычев сразу подтвердил:

— Это Джиду Кришнамурти! Живой бог!

— Как там дальше по тексту? В курсе?

— Суть в том, — Костычев злоупотреблял словечком «суть», — что ученик должен безоговорочно подчиняться Учителю, верить, что удар, нанесенный ему Учителем, как бы благословение, сочувствие…

«Камал — Учитель! Гуру! Его приказ — закон для Сабира Жанзакова. Для других учеников…»

Наступила минута главных вопросов. Денисов безошибочно чувствовал ее приход, доверие рождало откровенность.

— У Камала есть враги?

Костычев удивился.

— Вообще нет. Двое-трое людей в Вильнюсе…

Ниязов, слушавший до этой поры молча, спросил:

— Знаешь их?

— Альгимантас, Миндаугас… — Костычев неожиданно легко произнес литовские сложные имена. — Один художник, другой физик. Считают, что у Камала поверхностные знания, что им нечему у него учиться. А сами по нескольку раз прилетали в Бируни, в Талас. Жили у него в доме.

— А еще? — Денисов подошел к окну. «Газик» уже ждал у подъезда.

— Вы имеете в виду Журавлеву? Целительницу?

«Любопытно, какая подготовка у амбала в голубых кроссовках, который дежурит у Журавлевой в прихожей? Какой у него пояс?»