— Вы спросили, какое впечатление произвел Голей, — Вохмянин остановился в проеме двери. — Трудный вопрос. Вроде того: имеет ли электрон собственную массу или масса его поля и есть собственная… — Он достал взглядом до столика, где лежали телеграммы, и снова посмотрел на Денисова. — Не помешал?
— Нисколько, — хотя заведующий лабораторией появился не вовремя.
— «Мы» — в большей мере то, что нас окружает. Друзья, близкие, наше прошлое. Масса нашего поля. Она и есть наша собственная масса. В последнее время меня это все больше интересует. — Он по-прежнему не расставался с незажженной холодной трубкой.
— Теория поля? — спросил Антон.
— Психология, состояние личности.
— Смотря что в данном случае считать массой, — Сабодаш приготовился возражать.
На столике лежали знаменитые картофелины из Иконоковки, их принесла Суркова.
— …Реальность поведения… — Вохмянин затянулся воображаемым дымом из трубки. — Голей показался мне личностью. — Он ограничился общей постановкой вопроса.
Спор утих, не успев разгореться. Вохмянин обратил внимание на полиэтиленовый пакет с телеграфным бланком, лежавший на столике. Бланк не отослали, потому что осматривавший купе эксперт обнаружил лишь мазки, непригодные для идентификации.
— Кто, по-вашему, мог принести бланк в купе? — Денисов показал на пакет. — Вы видели его раньше?
— У Николая Алексеевича.
— Вкупе?
— У касс… — Вохмянин отвечал неуверенно. Он по-прежнему держался своей версии о том, что прилетел в Москву не двадцать третьего, а двадцать четвертого. — И в купе. Когда сидели…
Денисов повернул бланк, показал написанные карандашом цифры: 342.
— Это, наверное, рука Голея?
Вохмянин сжал холодную трубку:
— Не знаю… Между прочим! Может вас заинтересовать: сквозь сон я отчетливо слышал, как Ратц разговаривал…
— Вкупе?
— Причем довольно долго.
— О чем?
— Не знаю. Вот я что думаю: в себе ли он?
— Может, кто-то входил в купе… — Антон недоговорил.
В окно ударил вихрь пыли. Совсем рядом замелькали тамбурные площадки встречного поезда. По голубым поручням Денисов узнал фирменный «Саратов» «Голубое на зеленом». Оба локомотива на несколько секунд словно удвоили мощности. Стучали колеса. Наконец раздался последний стук — дополнительный будто выскочил из тоннеля. Скорость его сразу упала.
Бохмянин поднялся.
— Откуда ваша фамилия? — поинтересовался Сабодаш. — «Вохмянин».
— Вохма, — завлабораторией сунул трубку в карман. — Река есть, берет начало в Северных Увалах.
— А я с Алтая, — Антон помахал газетой, как веером. — Там у нас какие реки? Катунь, Бухтарма, Бия да Чуя. Озер много… — Он достал папиросу. Как отпуск, на Алтае меня уже ждут. Что ни старик там, то личность.
— Вы не в том плане…
— Шучу.
С Денисовым Вохмянин простился дружески.
— Экспресс, инспектор с отпускным удостоверением. Труп в купе, — он сжал холодную трубку. — История известна. В конце пути инспектор должен указать убийцу.
— Голей испробовал все, чтобы скрыться от преследователей. Купил билеты в разные вагоны, сел в тринадцатый, незаметно перебрался в одиннадцатый… — Антон закрыл дверь, сбросил рубашку. Кобуру с пистолетом сунул в китель.
Вблизи его мускулатура гиревика выглядела внушительно, особенно плечевой пояс. Говорили, у себя, на Алтае, Антон попал в сборную в течение пяти минут: пришел на соревнования зрителем, ушел — призером.
— …Обратил внимание? Пока он находился в тринадцатом, там начались неполадки со светом.
— Обратил.
Денисов помолчал. Как-то он играл в турнире против кандидата в мастера, известного в управлении шахматиста. Кандидат не принимал Денисова всерьез, болтал с болельщиками. Сделав очередной ход, он схватился за голову:
— Поздравляю, сержант, — Денисов тогда ходил в сержантах, — твоя победа.
Денисов наскоро оценил позицию. В случае размена противник сдваивал пешки. В эндшпиле для игроков определенного класса это значило многое. Выходит, кандидат ценил Денисова не так низко! Вокруг бросили игру, сгрудились за их доской. Тянуть с ходом было неудобно — Денисов пошел на размен.
— Эх! — не выдержал кто-то. — Ты же мат ставил!
Народ отхлынул. Партию Денисов быстро проиграл.
В тот день, возвращаясь после игры, он поклялся никогда не делать ничего, чтобы представить себя легким, схватывающим на лету, — не таким, какой есть на деле.
— Электрическое хозяйство здесь ни к черту, Антон! — Денисов вспомнил запылившуюся стенку группового щита, плохо прилегающие контакты.
— А я что говорю?
— И все можно на это списать. Кроме одного! — Он представил металлическую пластину, ловко наброшенную на клеммы группового щита. Треск, наверное, был громоподобный!
Антон снял с полки потемневшую от пота рубашку.
— Но Суркова не слышала!
— Он, вероятно, и ждал, когда ее не будет в служебке! Здесь не все ясно.
— Голей бежал в одиннадцатый, значит, был уверен в попутчиках, Антон выставил рубашку в окно, встречного потока едва хватило, чтобы лениво покружить рукава. — Ну и скорость.
— Однако не забудь! Убит он был именно в одиннадцатом!
Антон кивнул.
— Вообще-то мне симпатичнее другая версия. Голей вез большие деньги, боялся всех — людей, собак. Я обратил внимание: «По нескольку дней голодал, поэтому, дескать, сохранил жизнь…» Трус, хотя и неудобно о мертвом. Забивался в угол…
За окном показался поселок, дополнительный пошел совсем тихо. У самых шпал снова махали руками дети. Антон помахал тоже.
— В поезде линия Голея пересеклась с линией преступника, который разгадал Голея. — Он надел рубашку, проверил, застегнуты ли карманы. Умысел на убийство возник случайно.
— А переход Голея из одного вагона в другой?
— С убийцей не связан. Как бы это объяснить?
Денисов внимательно слушал.
— Больной человек попал под машину, которая скрылась с места происшествия… — Антон встал, разминая ноги. — Тебе поручено найти виновных. Изучая историю его заболевания, ты хочешь сделать вывод о машине. — Описав полную окружность, мысль Антона возвратилась к исходной точке. — Убийство Голея заранее не готовилось.
— Кефир? Печенье? — На пороге появился уже знакомый официант-разносчик. — Кухня откроется только перед Аткарском.
— Перерыв на обед? — спросил Антон.
— Вроде, — Феликс украдкой взглянул на торчащую из кителя кобуру.
— Кефир съедобный?
— Свежайший.
— Бутылку кефира, — Антон отсчитал мелочь. — И две пачки «Беломора».
Феликс передал кефир и папиросы, сдачу положил на край стола. Было заметно, как он колеблется, не решаясь спросить.
— Садитесь, — Денисов показал на полку.
— Насчет того пассажира… — Феликс замялся, раскручивая на весу корзину с продуктами. — Необходимость не отпала?
— Насчет пассажира?
— Того, что стоял с потерпевшим…
— Вы видели его?
— Он едет в тринадцатом вагоне. Вафли сейчас взял. Три пачки.
Это звучало неправдоподобно.
Антон уже пристегивал галстук-регату.
— Пошли.
Пока Денисов запирал купе, Сабодаш и Феликс были уже в тамбуре. Денисов догнал их в тринадцатом. Несколько пассажиров выглядывало из-за дверей. Молодая пара в конце коридора, забавляясь, писала что-то на пыльных окнах. Хрипел транзистор.
— Жена с ним, трое детей, — Феликс показал на дверь.
Антон решительно ступил в купе.
— Разрешите?
Детей оказалось не трое — четверо. Младший мальчик спал на верхней полке, братья и сестры у окна хрустели вафлями. Сухая остроносая женщина, которую Денисов заметил утром в ресторане, и ее смазливый, похожий на цыгана муж ссорились.
— …Очень ей надо, — ворчал мужчина, когда Денисов и Сабодаш вошли, — только и дел у сестры, чтобы нас судить…
Денисов привычно смоделировал предыдущую реплику:
«Твоя же сестра осудит», — должно быть, сказала женщина.
Так антрополог восстанавливает скелет по одной-единственной кости.
— Симпатичный малыш! — Денисов показал на спящего. — Сколько ему?
Взрослые молчали.
Ответил кто-то из братьев:
— Четыре!
— Я думал, в школу ходит! Смотри, Антон!
— Ест хорошо! — До Антона дошло. — Как я!
Попытки наладить контакт со взрослыми некоторое время ни к чему не приводили.
— Про амидопирин забыл? — Женщина была недовольна. — Со своим днем рождения ты ни о чем не помнишь!
Антон присел и оказался как бы на одном этаже с супругами.
— Болеет малыш?
— Хронический тонзиллит, — женщина все же сдалась.
— Море поможет!
— Наши химкинские врачи тоже надеются…
Антон обрадовался:
— Вы из Химок? Два года там квартиру снимал. В Южных Химках. — Он представился: — Сабодаш Антон, капитан милиции.
— Прудников Федор, — мужчина отер пот.
Шаткий мир в купе мог быть каждую минуту разрушен, тишина напоминала о спокойствии дремлющего вулкана.
— Вы приходили ночью в одиннадцатый вагон… — Денисов воспользовался моментом.
Прудников поморщился. Возможно, этот ночной вояж и был предметом супружеского разбирательства.
— Просто шел по составу.
— Знакомы с пострадавшим… — Денисов наполовину утверждал.
— Какое знакомство? Знали друг друга в лицо.
Денисов сразу взвинтил темп:
— Но вы говорили с ним! О чем?
— Ни о чем… Вот и она тоже! — Он кивнул на жену.
— Он к вам подошел или вы к нему?
— Я.
— Первая фраза?
Мужчина снова отер пот, вытащил из кармана потемневший влажный платок.
— Ресторан закрыт…
— Тебя, Прудников, не остановишь! Неважно, что все закрыто… Женщина потянулась к сумке. — Возьми чистый носовик.
Почувствовав разрядку, дети затеяли возню.
— Ты же знаешь, — сказал Прудников. — И потом день рождения!
— Слыхали. Кем интересуется милиция? — спросила жена.
— Ну, тем… — Он не хотел травмировать детей.
— Что брал с нами билет?
— Вы вместе покупали билеты? — спросил Денисов.
Разговор был похож на беспорядочный обмен ударами в третьем раунде боксерских поединков.
— В агентстве.
— Много людей было у кассы?
— Никого. Мы и он.
— Кто получил первый?
— Он.
Денисов спросил:
— Заметили вы, какими купюрами он расплачивался за билеты?
— Сторублевой, — Прудникова что-то поправила на столе. — Хорошо помню. Сдачу давали со сторублевки. Четыре билета…
— Купе? Целиком?
Антон неудачно вмешался:
— Растут Химки…
Прудников получил передышку.
— Строятся, — он незаметно перевел дух. — Южные вовсе не узнать.
— Там работаете?
— Сварщиком, жена контролером в цеху.
— В какой вагон были билеты? — Денисов прервал воспоминания.
— В одиннадцатый.
— В тринадцатый!
— В тринадцатый у нас. В одиннадцатые — сказала женщина. — Точно помню.
Они, несомненно, путали.
— Пострадавший знал, что вы едете в одном поезде?
— В одном? — Прудникова подняла брови. — Нет! Его поезд должен отправляться из Москвы сегодня…
— Я удивился, увидев!.. — Прудников адресовал реплику жене. Говорит: «Изменились обстоятельства!..»
— Уточним, — Денисов снова вмешался. — В момент, когда вы разговаривали с Голеем…
— Его фамилия Голей?
— Да. Свет в одиннадцатом горел?
— Было светло.
— Где стоял пострадавший?
— У служебки, напротив купе проводницы.
О своем пребывании в одиннадцатом Прудников говорил неохотно, каждое слово приходилось словно вытаскивать из него клещами.
— Были еще люди в коридоре?
— Мужчина и женщина.
— Кто еще?
— Официант. Он тоже останавливался, разговаривал.
Прудникова хотела о чем-то спросить, Денисов опередил ее:
— С пострадавшим? Когда?
— Сразу же. Потом заходил к нему в купе. — Прудников запутался.
— Откуда вы знаете? Вы шли за официантом? — Денисов спешил, будто до гонга остались считанные секунды.
— Я хотел спросить про вагон-ресторан. Заговорил с пострадавшим.
— О чем же все-таки? — вмешалась Прудникова.
— Насчет ресторана. А он, по-моему, спросил о собаке…
— Знаешь, Прудников! — сказала жена.
— Серьезно. Не видел ли я собаки в поезде…
Словно догадавшись о чем-то, дети прекратили возню. В купе стало тихо.
— У потерпевшего был пунктик — собаки, — констатировал Сабодаш.
— …Венгерские секции оборудованы генераторами постоянного тока. Это вам, должно быть, ясно…
Когда Денисов пожелал ближе познакомиться с электрическим хозяйством, Шалимов, ни о чем не спрашивая, вызвал электромеханика. Вчетвером четвертым был Сабодаш — собрались в служебке Сурковой.
Электрик также не выказал ни удивления, ни заинтересованности. Убийство Голея находилось вне сферы его любопытства, знакомство с инспекторами не щекотало самолюбия — Денисов понял это, наблюдая прямую как доска, заносчивую спину электрика.
— Клеммы и монтажные провода положено осматривать не реже раза в месяц…
— С задней стороны щита? — спросил Антон.
— Да. Проверить, соответствуют ли плавкие вставки току нагрузки, держался он подчеркнуто небрежно, но дело знал. — В служебном отделении вагона на трех щитах — групповом, силовом и дополнительном — смонтированы пусковая защитная аппаратура и измерительные приборы…
За Вертуновской дополнительный шел медленно, пока совсем не остановился. Волна нагретого воздуха ворвалась в служебку.
— Выходить будете? — спросил Шалимов.
Вокруг был луг, звеневший тысячами цикад.
— Нет, — Денисов взглянул в окно.
Никого из пассажиров он не увидел, только против вагона-ресторана официантка рвала для букета мелкие мучнисто-белые цветы. Откуда-то появился дог Судебского, сделал несколько прыжков, каждый раз чуточку зависая в воздухе. Сильный хвост со свистом рубил траву.
— Гу-ляй, Дарби! — прохрипел невидимый Денисову Судебский.
— …Таким образом, электрооборудование включает генератор постоянного тока, аппаратуру стабилизации напряжения, кислотную и аккумуляторную батареи, силовые и осветительные приборы.
Вряд ли электромеханик понимал, что от него требуется, но в том не было его вины — Денисов не смог сформулировать вопрос.
— Повторите… — попросил Антон.
Неумолчное отрывистое стрекотание цикад не затихало ни на секунду, пока дополнительный снова не двинулся в путь.
Денисов остался у окна.
Голей придавал отъезду из Москвы особое значение: билеты в агентстве были взяты заранее. Тем не менее он воспользовался другими, неожиданно ускорил день выезда.
«Собирался ли Голей ехать вчетвером или с самого начала решил остаться в купе один? Кто выедет из Москвы по купленным в агентстве билетам?»
…Дальше, в поезде, было все проще, взаимообъяснимо. Голей пронес в тринадцатый вагон мятый, похожий на спущенный мяч портфель, посидел в купе ровно столько, чтобы Пятых и кто-то другой, кого он опасался, ничего не заподозрили, перешел с баулом в одиннадцатый. Он знал, что в купе тринадцатого вагона до Ожерелья никто не появится, поэтому и закупил все места.
«Но зачем? Собирался ли он вернуться за портфелем, за бронницкими ювелирными изделиями?»
В окне служебки снова мелькали дворы, поезд не снизил скорости, тяжело загудел, начиная очередную кривую. Маленькие населенные пункты отворачивали лицо от дороги, окружали себя заборами, выставляли для обозрения пожарные лестницы, огороды, собачьи будки. Сами не ведая, они давали возможность заглянуть в повседневность, увидеть, что тщательно скрывали.
«…Голей перешел в одиннадцатый и сразу начал иную — обычную вагонную жизнь. Ни от кого не таился, выставил шампанское, „Марсалу“. У него нашлась еще бутылка боржоми. Трапезничал, вспоминал, как голодал, как умение обходиться без пищи спасло в свое время жизнь. Видимо, теперь, в одиннадцатом, у него были основания считать, что все идет хорошо.
Что? Что „все“? Что шло хорошо?»
— …Значит, оставить вагон без света можно было и иными способами? уразумел Антон.
— Безусловно.
— Но если был бы отключен только генератор…
— Проводница подключила бы аккумуляторные батареи.
— Вывод из строя щита наглухо лишал вагон света! И от генератора, и от батареи!
Электромеханик собрал чемоданчик, готовясь уйти.
— А что случилось вчера в тринадцатом вагоне? — спросил Денисов. — У Пятых?
— Элементарно, — он пожал плечами. — Пробки перегорели.
— Когда вы возвращались оттуда, в одиннадцатом свет горел?
— Не помню. Кажется, был ажур, — он посмотрел на Шалимова. — Надо идти, бригадир. У нас не курсы электриков.
— С гонорком, — заметил Антон, когда электромеханик ушел.
Шалимов махнул рукой:
— Будешь с гонорком, второй год в институт сдает — попасть не может.
Антона клонило в сон. Он поднялся, пошел к себе.
Едва заметный ветерок начал пробивать сквозь толщу неподвижного зноя. Жар балластной призмы, оснований контактных мачт — всего массивного, что оснащало дорогу, обещал долгую постепенную теплоотдачу.
Денисов вернулся в купе, лег, положив руки под голову. Над ним было окно. Проплывавшие крестовины электростолбов уродливыми граблями бороздили небо.
«…Трапезничали недолго. Голей почти не пил. Настроение было хорошее. Поцеловал руку Марине, произвел впечатление на Вохмянина. И все-таки он нервничал. „Все время шевелил пальцами…“ Поссорился с Ратцем. Что он успел перед гибелью? Разговаривал с официантом, с Прудниковым. Снова вспомнил о собаках…»
Ландшафт за окном до самого горизонта был изрезан, овраги подходили к самой насыпи. Но едва Денисов успел их рассмотреть, овраги исчезли и вместе с ними исчезла насыпь, а сама линия скоро оказалась зажатой отвесными склонами, как в ущелье. Где-то, над астраханским, по краю ущелья тянул тепловоз. Состав стал выползать наверх, показались горы антрацита, дополнительные пути…
Приближалась большая станция.
«…А в это время — в три девятнадцать — в районе станции Домодедово, когда народу в коридоре стало меньше, со стороны туалетной комнаты кто-то отвинтил винты, вырубил групповой щит. Вагон погрузился в темноту…»
Голосом Шалимова заговорило радио:
— Наш поезд прибывает на станцию Ртищево…
«…А в три сорок шесть Ратц разбудил Суркову: „В купе труп…“»
— Антон!..
— Не сплю.
Набежавший железнодорожный узел напомнил родную станцию разбросанный парк прибытия, голубоватое марево над горловиной, длинный, на десятки метров, призыв вдоль брандмауэров: «Не курить!» Издали бросалась в глаза тельферная установка для погрузки почтовых контейнеров — с крышей вверху, без стен, похожая на поднятое над землей африканское жилище.
Соскучившееся по прохладе население вагона поползло на платформу казалось, ему не будет конца. Впереди Денисов увидел Ратца — старик был из тех, кто не упустит своего права быть первым, чтобы через минуту здесь же, у подножки, все-таки пропустить всех. Он задержал Антона. Когда Денисов последним оказался на платформе, фуражка Сабодаша маячила довольно близко.
«Ничего, стоянка большая…» — подумал Денисов.
Мимо ремонтирующейся — в строительных лесах — части вокзала прогуливалась Марина, два свежеиспеченных лейтенанта из десятого вагона конвоировали ее с обеих сторон. Там же стояли Прудниковы с детьми. Денисов направился к ним.
Навстречу, никого не замечая, шествовали Судебский и дог Дарби. Все следили за ними.
— А мы видели Дарби еще на посадке! — сказала Денисову Прудникова.
У нее заметно поднялось настроение. Муж был прощен, рассеянно смотрел по сторонам. Ему, наверное, было жаль свой скомканный накануне день рождения.
— В Москве? — спросил Денисов. — На вокзале?
— Да, — ей хотелось казаться оживленной. — Лялечка первая увидела.
Денисов посмотрел на дочь — точный слепок маленькой остроносой матери.
— …Дарби был на четвертой платформе. Мы долго следили. Особенно дети.
Денисов хорошо знал вокзал:
— Выходит, они садились в поезд с нерабочей стороны?
— Не знаю. В Москве их было трое, — Прудникова безошибочно определила, чем его можно увлечь. — Еще высокий интересный мужчина. С сумкой.
Денисов действительно заинтересовался.
— Как он был одет?
— В сером.
— Описать можете?
— Вьющиеся волосы, очки…
— Возраст?
— Лет тридцати семи.
Денисов подумал.
— Я не видел его в поезде.
— Так ведь он остался в Москве! — Прудников, прислушивавшийся к разговору, засмеялся.
— Остался?!
Наверное, у Денисова был растерянный вид, Прудникова взяла его за руку.
— Вы думали…
Все, что он видел и слышал, примерялось и отрабатывалось им лишь как инструмент для раскрытия убийства.
Прудникова поняла его огорчение.
— Когда поезд отправился, он стоял на перроне. Без сумки. Видно, кого-то провожал… Может, хозяина Дарби?
— Бог с ним, — Денисов взял себя в руки. — Тем более если без сумки.
Простившись с Прудниковыми, он повернул по платформе назад.
Сновали носильщики в непривычных глазу мини-фартучках, едва прикрывавших подбрюшье. В павильонах торговали варенцом.
Против вагона в ожидании посыльных курил Антон.
— Товарищ капитан, — появившийся одновременно с Денисовым инспектор линотделения был невысок, юрок, с утолщенным по-боксерски переносьем. В руке он держал пакет. Почта следовала во всевозрастающем объеме.
— Спасибо. А это — от нас, — Антон передал подготовленные Денисовым сообщения и запросы.
Поезд еще стоял.
Денисов и Антон вернулись в купе, вскрыли пакет.
«Заключение судебно-химической экспертизы соскоб обнаруженного тамбуре вещества содержит кроме этилового спирта органические кислоты дубильные красящие экстрактные минеральные вещества…»
— Действительно, в тамбуре разлили вино… — Антон не стал дальше читать.
«Бригадир поезда Шалимов уроженец Хову-Аксы работал течение многих лет проводником ревизором саратовского резерва на бригаду составлен акт за провоз безбилетных пассажиров в целом характеризуется положительно материально обеспечен в Хову-Аксы имеет собственный дом в Астрахани квартиру член добровольной народной дружины…»
«…дополнительным осмотром перегона Вельяминово — Привалово обнаружен кошелек 38x36 мм без содержимого внутренняя поверхность свежими пятнами бурого цвета…»
Антон полез в карман за «Беломором».
— Это же кошелек Голея!
— Здесь еще о потерпевшем, — сказал Денисов.
«…начиная с 20 августа по день отъезда проживал гостинице
Южная Ленинский проспект 87 номере 342…»
— Любопытно, — Антон прикурил. — В «Южной» жила и Марина…
Денисов кивнул.
Последняя телеграмма была ответом на его, Денисова, запрос по телефону, она касалась обстоятельств ночной посадки на дополнительный астраханский:
«…младший инспектор Апай-Саар время посадки дополнительный записал пассажира который поставил сумку окно нерабочей стороны состава…»
В скупых строчках было напоминание о душной ночи, мирном войске, двинувшемся с четвертой платформы на пятую; невозмутимый Апай-Саар, «Козленок», читающий мораль нарушителю правил посадки.
«…приметы пассажира на вид 35 лет сером костюме без головного убора по паспорту значится Карунас Петр Игнатович…»
Фамилию, записанную младшим инспектором, Денисов слышал впервые. Антон проявил интерес.
— Карунас… Он имеет отношение?
— Не знаю. На всякий случай следует объявить по поездному радио.
Перед Аткарском снова осмотрели «кассы» всех проводников.
Билеты с теми же литерами, что Голей сдал в тринадцатом вагоне, в поезде отсутствовали. Где приобрел их потерпевший — в состоянии ответить была только Пассажирская служба отделения дороги.
В купе вернулись молча.
— Пассажир поезда Карунас Петр Игнатович, — дважды объявило радио. Вас просят зайти к бригадиру поезда… Карунас Петр Игнатович…
Потом радио смолкло.
Денисов достал записную книжку, Антон еще немного постоял у столика, вышел в коридор.
Записная книжка Денисова была сводом ориентировок. Кроме того, Денисов вписывал в нее все, что требовалось запомнить или объяснить.
«Признаки направления выстрела в тонкой преграде…»
«Виды завязки узлов: „тройной галунный“, „рифовый плоский“…»
«Цифра пробы в золотниковой системе означает, что на 96 единиц веса сплава в нем содержится столько-то таких же единиц драгоценного металла…»
И рядом:
«Своя карма, своя роль в мире, порожденная нашей собственной природой. Лучше своя карма, выполненная с недостатком, чем чужая…»
«Модус условно-категорического силлогизма…»
Денисов обратился к заметкам, сделанным в поезде:
«Кровь на руке Шалимова».
«Винное пятно в тамбуре». Он искал решения, а находил новые вопросы.
«Шляпа из нутрии».
Записи были неодинаковой значимости и ориентации.
«Скандал на багажном дворе: „Собрались бы эти люди, если бы хулиган пнул не собаку, а вас или меня? Или оскорбил бы женщину?“»
«Освобождение себя от труда есть преступление. Д. Писарев». Денисов заимствовал ее из блокнота потерпевшего.
Он вернулся к первым страницам.
«Приметы неизвестного, похитившего месячного львенка в Хабаровском аэропорту… Приметы похищенной картины Горюшкина-Сорокина „Зимний пейзаж села Ивановки“ 47,5x25,3 см…
Больные со сдвигом в прошлое адекватно не воспринимают реальной ситуации, а живут в далеком прошлом, действуют, разговаривают в соответствии с этой ложной ситуацией…»
Денисов захлопнул книжку. Ни одна из заметок ничем пока не могла помочь.
«Fichet Bayche» — мелькнуло на обложке.
На Международной выставке криминалистической техники в Москве представитель французской фирмы, выпускающей несгораемые шкафы, презентовал записную книжку любознательному экскурсанту — «инспектёр де инструксьон криминель Денисову». К сувениру прилагался объемистый доклад «Развитие средств взлома сейфов во Франции за последние пятьдесят лет».
— Аткарск! — Антон выглянул за дверь.
— Я буду в купе.
— Давай.
Денисов взял записную книжку. Она раскрылась на той же странице, на какой Денисов ее захлопнул.
«Больные… не воспринимают реальной ситуации, а живут в далеком прошлом, действуют… в соответствии с этой ложной ситуацией…»
«О чем это?!» Он так и не вспомнил.
Антон вернулся быстро. Поезд уже двигался.
— Ничего нет. Надежда теперь на Саратов.
— А что насчет Карунаса?
— К бригадиру никто не приходил.
«На вид тридцать пять лет, в сером костюме… — подумал Денисов. — Не его ли видела Прудникова рядом с Судебским и догом?»
За Аткарском снова тянулись поля, повторялось пройденное. Но дали не были больше высвечены беспощадным солнцем. Краски стали тише. Неожиданно задул ветер.
Они вышли в коридор.
Денисов вспомнил:
«Не видели ли вы собаки в поезде?» — спрашивал Голей у попутчиков. Так морской бродяга из книжки, поселившись на берегу, интересовался, нет ли поблизости моряка на одной ноге.
Пассажиры набились в коридор. В нескольких шагах от Денисова и Антона стоял Вохмянин, во рту завлабораторией сжимал трубку.
«Каков Вохмянин в жизни?» Денисов попытался представить завлабораторией коллегой — инспектором вокзального уголовного розыска. Прием был испытанный.
«В хорошей физической форме. Настроение ровное. Пониженное… больше, пожалуй, он ничего не мог сказать, аттестуя. — Кумир милицейских дам — следователей, участковых инспекторов по делам несовершеннолетних. Находится под их опекой… — Денисов вступил в область чистой фантазии… — Личная жизнь окутана тайной, двое детей, старший неродной…»
Он заметил, что ушел от чего-то реального, что следовало положить в основу характеристики.
«Что именно?..»
Из десятого вагона прошел Ратц, на минуту отвлек Денисова от наблюдений.
«Незажженная холодная трубка! — Денисов внезапно понял. — Она деталь другого образа. Часть чужой биографии…»
Мысль заработала в указанном ей направлении: он вспомнил цитату из записной книжки — о карме — роли, порожденной нашей собственной природой.
«Завлабораторией пытается прожить чужую карму, не задумываясь, подходит ли она для него… Это ведь только кажется легким: примерить, как шляпу, чужую судьбу! — Денисову не раз приходилось думать об этом. Человек, не знающий себя до конца!.. Какое зло может он принести себе и тем, кого он вольно или невольно вводит в заблуждение…»
Почему Вохмянин скрыл, что провел в Москве лишние сутки? Как странно посмотрел в глаза, когда сказал: «В конце пути инспектор обязан указать убийцу!»
За окном мелькнуло что-то похожее на маневровый паровозик — не «кукушка», значительно старше — трехосное, с классическим фонарем под керосин, словно снятым с вокзального портала.
«Танк-паровоз?! — Денисов пожалел, что не мог рассмотреть. — Тендер определенно отсутствовал…»
Вохмянин ушел в купе.
Людей в коридоре заметно прибавилось. Где-то на половине пути между Аткарском и Татищевом остывший солнечный диск закатился. Кучевые облака хорошей погоды нарисовали вполнеба картину средневекового замка — с зубцами крепостных стен, косыми линиями подвесных мостов.
— Потрясающий закат, — сказал кто-то.
Картина замка просуществовала недолго. Ее смазали другие облака высоко-кучевые, похожие на дымы.
Кто-то у другого окна тоже успел заметить:
— Здесь потрясающие закаты!
В конце коридора было шумно: лейтенанты из десятого вагона увивались вокруг Марины. Теперь они пародировали популярные персонажи эстрады Маврикиевну и Авдотью Никитичну, лепетали дурными голосами, прикрывшись платочками.
— Потрясающий закат, — услышал Денисов опять.
«Потрясающие закаты» порхали по коридору.
— Ты представляешь гостиницу «Южную», Антон? — спросил Денисов.
— «Турист» хорошо представляю — семь огромных корпусов. «Южную» нет. Может, спросить у Марины?
Шум в конце коридора тоже вскоре утих: Марина ушла к себе. Денисов вспомнил ее рассказ о Сумах, строчки стиха Вероники Тушновой — какое-то беспокойство жило и в Марине, его нельзя было не заметить.
Лейтенанты из десятого вагона постояли еще для приличия, тоже ушли.
Судебский провел на удавке Дарби. Аристократический дог пребывал в состоянии глубокого раздражения — урча, направился в тамбур.
Неслышно появился Шалимов. Вместо формы на бригадире был мятый, мышиного цвета костюм, очки.
— Инкогнито? — осведомился Антон.
— Когда в форме, все издали видят… Так скорее выявишь недостатки, он одернул пиджак.
Денисов наблюдал за ним. То, что у механика-бригадира, когда он надел очки, оказалось типичное лицо бюрократа, свидетельствовало об универсальности порока, но не могло помочь в раскрытии преступления.
«Если я хочу больше узнать о ночной посадке на дополнительный, надо обратиться к хозяину Дарби… — подумал Денисов. — Действительно ли именно его провожал Карунас?»
Вместо того чтобы исследовать обстоятельства появления Дарби в дополнительном, Антон, войдя в купе, пробасил неожиданно:
— Наверное, дорогая собака…
— А вы верите в дареных щенков? — прохрипел Судебский. Разговор сразу принял не то направление, которого желал Денисов. — Я считаю: нет денег не бери! Собака не необходимость!
— В самом деле?
— Можно прожить без нее… Машина, собака… Это роскошь! И если заплатил сполна, то и относишься к ней иначе, — Судебский поправил на коленях поводок-удавку. — Я не очеловечиваю собаку…
Шалимов не дал Судебскому продолжить, поправил очки, сказал вдруг отсутствующим голосом:
— Вот вы сейчас ратуете… — он не договорил. — А вчера на посадке? Не вошли в поезд, как положено, и собаку скрыли!
— Уметь надо! — засмеялся Судебский.
— Как это уметь? — подозрительно осведомился бригадир.
— Разбираться в обстоятельствах, что ли!..
— Где была собака, когда проводница отбирала проездные документы?
— В трюме.
— Над коридором! — ужаснулся Шалимов. — Собаки крупных пород перевозятся в нерабочем тамбуре первого за локомотивом пассажирского вагона под наблюдением владельцев…
— Вот-вот… В тамбуре! А мы с ним за всю жизнь ни одной ночи не были врозь! — В груди Судебского захрипело.
Антон спросил:
— Сердце? Легкие?
— Разберемся! Место, Дарби! — Дог как-то вяло приподнял морду. — Его только проворонь — сразу бросится…
— Получается, вы посадку делали с четвертой платформы? — возмущался Шалимов. — А у нас нерабочая сторона была закрыта. Значит, у вас ключ был?
— Не было!
— Тогда как же?
— Может, у провожающего? — заинтересовался Денисов.
Судебский смутился.
— У него.
— «Вездеход»?
— Я, честно, не рассмотрел. Шоферский набор, показалось.
— Он шофер?
Судебский поправил поводок-удавку.
— Не знаю. Подошел, поинтересовался. Каких родителей дог? Чем кормим? Они думают, если собака большая, ей наварил полведра супу…
— К вам подходил пострадавший?
— Никто не подходил, кроме этого мужчины.
Денисова он интересовал все больше.
— Он тоже садился с нерабочей стороны?
— Нет. Я его больше не видел.
— В сером костюме? Лет тридцати пяти? — спросил Денисов.
Судебский посмотрел на инспектора.
— Он самый.
— У него были вещи?
— Только сумка…
— Фамилия Карунас вам о чем-то говорит? Карунас Петр Игнатович…
— Карунас? Первый раз слышу…
— Ужинали? — спросил Шалимов, когда они вышли из купе.
Антон покачал головой:
— Отложили до Саратова.
— Саратов в двадцать один восемнадцать. К тому же опаздываем! Сто раз оголодать можно… — Бригадир засмеялся. — Сейчас все ринутся в ресторан, я уж знаю.
— Почему Суркова ничего не предприняла ночью? — спросил Антон. — Как она вам объяснила?
— Когда свет погас?
— Да. В три шестнадцать… У Пятых в тринадцатом вагоне тоже ночью света не было — она почему-то вызвала электромеханика.
— Вы насчет щита?
— Да. Мог вызвать пожар!
— Вот приедем и будем разбираться.
В тамбуре их встретил директор ресторана.
— А я вас ищу! — закричал он Денисову в ухо.
— Что случилось?
— По поводу вашего поручения! Еще две сторублевки! — Челюсть директора-буфетчика замерла в крайнем заднем положении. — После обеда принес… Но уже другой. С бородой, с морщинами на лице…
Тамбур был полон грохота.
— Я послал посудомойку узнать, где он едет. В девятом…
«Речь, конечно же, идет о Шпаке, — подумал Денисов, — бородатый каганец, едущий в Астрахань…»
— Купюры пока отложить?
— Необязательно.
Шпак знал от него, какими купюрами интересуется милиция. «При этих обстоятельствах, — рассудил Денисов, — на сторублевки Шпака трудно рассчитывать».
— Можно сдать? — Директор был разочарован.
— Как ты думаешь, Антон? — спросил Денисов, когда они вернулись в купе. — Зачем выводят из строя щит электропитания?
— Это элементарно: чтобы было темно.
— Но во всех купе свет и так был выключен!
Сабодаш в это время прикурил одну папиросу от другой, он так и остался стоять с двумя зажженными.
Неожиданно Денисов сформулировал отправную посылку:
«Если мы поймем, почему выведен из строя распределительный щит, мы найдем убийцу».
За ужином Антон заказал чаю, подумал, прикупил еще бутылку кефира. Денисов взял рагу, колбасы, два кофе.
В углу, у входа во второй салон, сидел Ратц, дальше — пассажирка, бравшая в кассе билет позади Голея и Шпака, — с длинным, перехваченным надвое туловищем, с большой головой без шеи. Прудникова привела в ресторан обоих младших и мужа, которого, видимо, нигде теперь не оставляла одного. Шалимов был прав — скоро в салоне не осталось ни одного свободного места.
Директор ресторана что-то считал за столиком, украшенным рукописным плакатом: «Ничего не стоит нам так дешево и не ценится так дорого, как вежливость!»
Марина говорила с Антоном о Маврикиевне.
— …Оказаться в старости с человеком, который смеется над каждым твоим словом? С бестактной Авдотьей Никитичной. Скольких близких нужно лишиться!..
Антон возражал:
— Зачем же так серьезно? Комические маски…
— Какая безжалостная сатира!
«По теории Вохмянина, крепкая старуха Авдотья Никитична имела собственную массу, — подумал Денисов, — массой дерганой Маврикиевны была окружавшая ее всю жизнь привычная среда…»
Он вернулся к задаче в том виде, в каком ее окончательно сформулировал: «Если мы узнаем, почему выведен из строя распределительный щит, мы найдем убийцу».
Это было похоже на тест.
Денисов вспомнил другой — его предложили в школе усовершенствования сотрудников уголовного розыска:
«На двенадцатом этаже живет карлик. Отправляясь на работу, он спускается лифтом на первый этаж. Когда же настает время возвращаться, карлик поднимается в лифте на десятый и дальше до двенадцатого этажа идет пешком. Почему?»
Тест решали взводом и поодиночке. Отчаявшись, гадали:
— По рекомендации врача? Режиссера? Ортопеда?..
— Привычка?
Решения были неверны, потому что одинаково относились и к карликам, и к гигантам.
Пожилая посудомойка с сигаретой, вставленной в длинный мундштук, собирала бутылки, относила к ящику с гнездами для посуды. Ящик был полон. Сверху лежала бутылка из-под «Марсалы».
«Четвертая из-под „Марсалы“ за сутки, — заметил Денисов. — Одна в купе Голея, две в тринадцатом вагоне, когда магаданец учил Антона пить из неоткупоренной бутылки. Больше „Марсалы“, чем за всю предыдущую жизнь…»
Но, в общем, ни о чем серьезном Денисов не мог думать, расправляясь с рагу, поэтому снова вспомнил о карлике и лифте.
«Бедный карлик!..»
В школе усовершенствования, когда он ломал голову над тестом, ему виделся этот худенький карлик — в носочках, в туфлях двадцать третьего размера, почти новых, поскольку, рассуждал Денисов, карлики не ремонтируют обувь, вследствие ее дешевизны, а сразу выбрасывают, едва сносится. Щиколотки у карлика были тоненькие, и, когда он топал к себе на двенадцатый, их можно было обхватить большим и указательным пальцами просунутых сквозь перила рук.
Не обошлось без курьезов: технический персонал школы вскоре судачил по поводу преступника, очищавшего квартиры двенадцатых этажей:
— Маленький — от земли не видать! Едет до десятого в лифте, дальше всегда пешком…
— Отпетый, видать!
Денисов не решил тест; в соседнем взводе инспектор объяснил:
— Кнопки лифта расположены вертикально. Карлик мог дотянуться только до десятой…
За окном было тускло, несколько раз появлялись дома с рядами гаражей, с зачехленными машинами у подъездов. Снова все вокруг было изрезано оврагами. Полоска голубого неба светилась на горизонте.
С трагикомических масок разговор Марины и Антона вернулся к старой безобидной теме:
— …Ссоры не было, — Марина вздохнула. — В один прекрасный день у всех нашлись дела. Кому-то потребовалось в библиотеку, к другим приехали родственники. Поездки кончились!..
Антон кивнул.
— Теперь сидим по углам. Обсуждаем, почему Галке не дали инженера, а только старшего техника. Кого Анатолий включит на премию. А в воскресенье каждый сам во себе… — Она сняла очки, прикрыла пальцами веки.
— Давно у вас близорукость? — спросил Сабодаш.
— Испортила глаза, пока диссертацию писала.
— Защитились?
— Нет, — она надела очки.
Денисов спросил:
— Как вам понравилось в Москве в гостинице?
— В «Южной»? В холлах чисто. Персонал вежлив.
— А как в номерах?
— Телефон, телевизор, — она задумалась.
— Свободные места были?
— Как сказать? При мне муж с женой получили двухкомнатный, хотя висела табличка: «Мест нет». — Эту подробность столичной жизни Марина, видимо, приберегла для Сум.
Антон не почувствовал, к чему клонит Денисов, проскочил наметившийся поворот темы. Денисову пришлось спросить самому:
— Вы заранее бронировали номер?
Она уклонилась от ответа, открыла сумочку. На дне мелькнул цыпляче-лимонный пакет с выставки, такой же, как в бауле Голея, — фреза с шестеренкой.
— Гостиница как гостиница…
К Саратову подъезжали в кромешной темноте. Без конца тянулись ограды безлюдных скверов, перечеркнутые черными дугами троллейбусов дома.
Дополнительный наконец потянулся к перрону. Марина ушла. За нею вышел Антон. Вернулся он минут через пять — с телеграммами.
«Проверяемый Ратц состоит учете результате перенесенного реактивного состояния характерны резкие изменения настроения импульсивность страха ранее отмечались зрительные слуховые галлюцинации…»
«Заключению экспертизы нож самовыбрасывающимся лезвием обнаруженный на полке рядом с трупом Голея следов крови не имеет орудием преступления не являлся…»
«Установите лиц входивших контакт Голеем поезде также вне его выявите помощью поездного радио очевидцев происшедшего моделируйте поведение пострадавшего момента посадки причины неисправности электропитания…»
Инструкция была подписана начальником линотделения двенадцать часов назад, длину и обстоятельность ее полностью компенсировала краткость четвертой телеграммы:
«Обеспечьте свидетелей для допроса вылетаю опергруппой Астрахань = Газимагомедова»
— Это хорошо, — обрадовался Антон.
Денисов ничего не ответил.
Дополнительный двинулся мимо вокзальных киосков, оставленных кем-то чемоданов. Поплыли приметы ночи — прерывистый свет в автоматах с газированной водой и приметы осени — обилие зелени в витринах.
Поезд набирал скорость, разбег становился все целеустремленнее.
Денисов почувствовал невидимую границу взлетной полосы и вслед легкость парения. Дополнительный был на мосту. Под колесами в мелких завитушках, точно в блестках рыбьей чешуи, плескалась река. Саратов отступал сверкающим полукругом, марево огней вдали дрожало и плавилось.
Ресторан снова наполнили пассажиры — отпускники, туристы. Мальчики с длинными волосами.
«Гуд бай, май лав, гуд бай!..» — сдавленным голосом запел кто-то из мальчиков, удачно подражая Демису Руссосу.
Денисов поднялся.
В коридоре в углу стояла еще пустая бутылка из-под вина, над нею в деревянной рамке висело расписание. Антон тоже подошел.
— «Безымянная — двадцать два часа сорок минут», — прочитал Сабодаш. «Золотая степь — двадцать три ноль пять, Урбах — двадцать три двадцать семь…» — На любой из станций могли ждать инструкции.
— Как на бегах, — Денисов поднял бутылку. Жирная печать удостоверяла: вино продано трестом дорожных ресторанов Южного направления с наценкой. Безымянная по первой дорожке. Золотая степь — по второй… Ставлю на Урбах!
— Золотая степь!
В соседнем вагоне хлопнула дверь, громким стуком просигналила переходная площадка. Сияющее лицо проводницы тринадцатого Пятых появилось в дверном проеме.
— А я до вас!
Галя была не одна, молодая пара виднелась позади в тамбуре.
— Дело к нам? — удивился Антон.
— Двое вот эти, — Пятых показала на пассажиров. — Лариса и Костя. Они познакомились с ним на вокзале.
— С ним?
— С Голеем. Только он не Голей… Правда, Лариса?
— Его фамилия Полетика… — Девушка раскрыла записную книжку, положила на стол перед Денисовым. — Полетика Федор Яковлевич, московский телефон 261-00-02. — Строчка была неровной, буквы и цифры прыгали.
— Это вы писали? — спросил Денисов.
В глазах девушки было глубоко спрятанное беспокойство:
— Вчера, на вокзале. Получилось неожиданно. Правда, Костя?
— Совершенно неожиданно, — ее спутник выглядел невозмутимым. — Было много людей. Он подошел к нам, точнее к Ларисе. Как-то старомодно представился…
— …Пожелал долгих дружных лет.
— Вы не подумайте! Ни малейшего намека на развязность…
Денисов спросил:
— Вы уверены, что мы говорим об одном человеке?
— Безусловно, — Лариса еще раз взглянула на фотографию с профсоюзного билета. — Кроме того, Костя подходил к носилкам.
— В Ожерелье?
— Когда труп вынесли из поезда. Только он мне не сказал.
— Ты спала. И вообще… — Костя поправил металлический браслет часов, незаметно глянул на циферблат.
Дополнительный шел тряско. Под полом что-то громко стучало, потом послышался скрежет, будто кто-то неловкий принялся пилить раму огромной ручной пилой.
— Вы едете отдыхать? — спросил Денисов.
Костя на секунду замялся:
— Собственно, эта поездка для нас особенная…
Денисов понял:
— Свадебное путешествие?
Молодые смутились. Костя пояснил:
— Мы приехали на вокзал прямо от стола! Кафе «Алые паруса»… Знаете?
— На Ленинградском шоссе?
— Друзья! — Сабодаш встал. — От транспортной милиции, от меня и моего друга…
Огромная пила под вагоном на время прекратила работу.
— Вас никто не провожал? — спросил Денисов.
Костя объяснил:
— Метро закрывалось, мы просили друзей уехать.
— Может, родители?
Костя молча поправил браслет.
Денисов больше о них не спрашивал.
— О чем вы говорили с Полетикой?
— Ни о чем: дорожное знакомство. На всякий случай обменялись координатами. Он директор какой-то фирмы. Или управляющий. Или заместитель управляющего. Не помнишь, Лариса?
Денисов наблюдал за супругами, как до него перед посадкой на поезд делал Полетика-Голей. В течение разговора Лариса не отпускала руки мужа. Правда, Денисову больше не представилось случая обнаружить ее беспокойство.
— В фирме «Детский мир»!
— Я не спросил, кто вы.
— Почти врачи, — Костя улыбнулся. — Вечерники. Москвичи.
— Полетика предложил вам свои услуги?
— Когда появится проблема детских колгот…
— А пока?
Лариса посмотрела на мужа:
— Помочь донести наши вещи.
— Наивный человек! — подхватил Костя. — Он думал, у студентов горы поклажи!
Антон заметил:
— У убитого не было вашего адреса.
— Тем не менее он записал. Собственно, это адрес брата Ларисы. Желябова, тридцать девять. Астрахань… Плавич.
Антон от неожиданности крякнул.
— Полетике негде было остановиться в Астрахани, — вставила Лариса. В гостинице он останавливаться не хотел…
— «Подселят неизвестно кого — обратно хоть пешком добирайся!» — Костя снова незаметно посмотрел на часы.
Лариса шепнула:
— Цветы…
— Он преподнес цветы, — сказал Костя.
Денисов удивился:
— Полетика был с букетом?
— Их продавали на перроне, — Лариса крепче взяла мужа за руку.
— Астры? Гладиолусы? — Денисов знал всех вокзальных цветочниц.
— Гладиолусы, — она назвала цену. — Мне показалось, Полетика нечасто дарил цветы. Будто смутился.
Денисов задумался.
«В действиях потерпевшего присутствовал четкий, хотя и непонятный еще смысл. Почему Полетика-Голей заговорил с новобрачными? Зачем преподнес цветы? Из-за адреса Плавича? Он знал, что у Ларисы живет брат в Астрахани?»
— Какой купюрой Полетика расплатился? — спросил Антон.
Костя все помнил.
— Десятирублевкой. Сначала спросил: «Со ста сдача найдется?» Хотел блеснуть. Мы ведь должны были встретиться в Астрахани.
— По приезде?
— Да, у выхода из тоннеля.
— Мы ищем свидетелей, объявляем по радио, — Антон повертел «Беломором», но не закурил. — «Товарищи! Кто хоть что-нибудь знает…» А вы?
Чета заулыбалась:
— Проспали!
— Страшно вспомнить: портниха, кольца… Ты бы согласился, если бы все сначала?
— Завтракали аж в Аткарске!
Пила под полом снова стихла, теперь раздавался стук. Словно тяжелой кувалдой ухали по раме.
— На багажном дворе кто-то ударил собаку… — напомнил Антон. Разговора не было?
Костя подумал.
— Разговора не было. Но Полетика действительно наблюдал за собакой. На платформе. Великолепный черный дог…
«Теперь Дарби-Воланд…» Обстоятельства все больше запутывались, Денисов спросил, хотя ответ был известен наперед:
— Мужчин с собакой было двое? Один в сером костюме, волосы вьющиеся. Лет тридцати пяти…
— …С сумкой. Второй чернявый.
«Судебский и, по всей вероятности, Карунас, — подумал Денисов. — Все правильно…»
— Мужчину в сером я видела и без сумки, — сказала Лариса. — Когда поезд отправлялся…
Денисов спросил:
— Вы обратили на него внимание?
— Он ведь тоже вначале стоял около нас, — она смутилась. — К нам многие подходили: свадебное платье, фата…
Костя засмеялся:
— «По улицам слона водили…»
— Полетика и этот человек могли видеть друг друга?
— Вполне.
— А потом, при отправлении…
— Этот мужчина, в сером, показал кому-то… — Лариса вытянула два пальца — указательный и средний. — Я обратила внимание.
Антон тотчас поднял руку.
— «V»? Первая буква латинского слова «Виктория». «Победа»!
Лариса и Костя переглянулись.
— Полетика интересовался вашей поклажей? — уточнял Денисов. — Ее действительно мало?
Костя покачал головой:
— Меньше во всяком случае, чем у официанта, который разносит кефир…
Они засмеялись.
— …Чемодан, коробка. Мы все продумали. Я могу унести один. У Ларисы фотоаппарат, дорожная сумка.
Молодые были практичны.
— А у Полетики?
— Небольшой баул. Он поставил с нашими вещами.
Денисов полюбопытствовал:
— Что вез официант?
— Чемодан, два вещмешка. Мы видели, как он расплатился с носильщиком.
— Браво, Феликс! — воскликнул Антон.
Как и прошлой ночью, состав двигался прямым как стрела руслом высохшей реки. Окна были черны, только в верхушках стекол мелькала еле заметная полоска: тень вагона бежала рядом.
— Мне кажется, Полетика входил в доверие, — заговорил Антон, едва за молодыми закрылась дверь. — Цветы, поклажа…
— Не знаю, — сказал Денисов. — Да и с вещами тоже неясно.
«В хитросплетении обстоятельств, поступков… — думал Денисов. — В толпе отъезжавших потерпевший выбрал двоих. Что их отличало, кроме свадебного платья невесты? Смущение, беспокойство. У Кости — глубоко спрятанное, у Ларисы — на виду… — Денисов встал, разминая ноги. — Двое молодых на вокзале, без друзей и родителей…»
Впервые с начала расследования Денисову с очевидностью открылось, что Полетика-Голей не только жертва.
И еще, но об этом он думал и раньше:
«У подлецов удивительный нюх на сирот!»
Антон снова заговорил:
— «Виктория», неизвестный спутник Судебского и Дарби…
Денисов не слышал его.
«И Полетика-Голей, и Карунас, — иначе Денисов не называл с этой минуты неизвестного, подходившего к Судебскому и его собаке, — оба оказались неравнодушны к четвероногому, оказавшемуся в ту ночь на вокзале. Кроме того, оба были среди тех, кто окружал новобрачных на платформе…»
В девятом вагоне, где ехал Шпак, прошлая ночь была беспокойной, однако хлопоты и суета не выходили за границы обоих тамбуров. Таким образом, в начале улицы, так представлялись Денисову соединенные вместе коридоры дополнительного, ничто не внушало тревоги.
— …Постелей не хватало… — объяснила Денисову и Антону угловатая, в джинсовом костюмчике проводница Рита. — Бригадир два раза вставал… Уйдет, придет!..
— Все места были заняты? — спросил Денисов.
— Все, — Рита отбросила обгрызенную косичку-хвостик за спину.
— Ресторанщики едут с вами?
— С третьего по шестое место.
— И директор?
— Директор. И официант.
— Феликс разносил ночью продукты?
— Как челнок: туда-сюда… — Она поднялась к шкафчику. — Чаю хотите?
Антон за столиком стряхнул дрему.
— Это мысль!
В тамбуре хлопнула дверь, несколько человек прошли из ресторана в другой конец вагона.
— Началось хождение… — Рита вышла.
— Молодая, — сказал Антон.
Денисов не ответил. Рита была лет на шесть старше Антона, роль сорванца получалась у нее не хуже, чем у профессиональной актрисы.
«Травести называется…» — подумал Денисов.
Рита возвратилась со Шпаком, которого Денисов и Сабодаш видели в коридоре: свидетель читал Джерома. К. Джерома в карманном издании, быстро перелистывая страницы.
— Добрый вечер, — Шпак поставил на стол коробку с чаем. — Моя заварка получает признание.
Пока он возился со стаканами, Денисов продолжал расспрашивать проводницу:
— Посторонних не было?
— Ночью? Мужчина с собакой… Но он не вошел — увидел, что я в коридоре, и назад.
— Задолго до того, как подняли бригадира?
— Это насчет убийства? Нет вроде.
Антон тем временем говорил с бородатым о медресе или мечети. В лице бородатого Антон-историк встретил знатока.
— Строительство соборной мечети приписывали жене Тимура, — колдуя над чаем, говорил каганец, — прекрасной Биби-Ханым…
Антон поправил:
— Женою Тимура была Сараи Мульк-Ханым…
Чай получился слабее, чем утром, лился короткой тугой струей.
— …И не юная, а старуха княжеского рода. А за строительство мечети отвечали в действительности два визиря, Тимур казнил обоих!
«Ложные версии, — Денисов подумал, — те же легенды, хотя странно звучит: „Легенда по делу об убийстве гр. Голея Н. А. в поезде Москва Астрахань в ночь на 26 августа сего года“. С другой стороны, сказками называли достоверные сведения, отчеты…»
— Вы, юристы, как никто, привязаны к фактам, — огорченно подытожил Шпак.
Сабодаш предпочел не спорить.
— Не уснете, — Сабодаш показал на заварку.
Шпак улыбнулся.
— Теперь уже нет выбора, — он оглянулся на проводницу. — Из купе, по-моему, меня вытурили окончательно. — Когда Шпак улыбался, узловатые морщины на лице словно удваивались.
— Вытурили?
— Точнее, я сам ушел. Как вы считаете, Рита?
— А кто виноват? — Она поправила косичку. — Вчера вы предложили соседям свое место, сегодня они распорядятся без вас!
— Там, в купе, мать с сыном, — сказал Шпак. — Мальчик уже большой… Ютились на одной полке.
— Теперь не жалуйтесь! — Рита откровенно кокетничала.
— Вы всю прошлую ночь не спали? — спросил Денисов.
Шпак промакнул капли чая на бороде.
— Вас, наверное, интересует, кто проходил по вагону? — Он подумал. Со стороны вагона-ресторана только сотрудники: директор, посудомойка…
— В свои купе?
— Официант ходил по поезду.
— Феликс?
— Да, молодой, с брюшком.
В коридоре стукнула дверь. Еще группа пассажиров прошла из ресторана в конец состава.
— Официант несколько раз уходил из вагона? — спросил Денисов.
— Да.
— Подолгу отсутствовал?
— Минут по пятнадцать — двадцать…
— Вы не пытались вернуть свое место в купе?
— Рита усердна… — Шпак не хотел обидеть проводницу. — Она сказала: «Все равно не спите! Вот и подежурите за меня!» Заперла мое купе, пошла отдохнуть. Положение! Соседей будить неудобно, открыть — соответствующего ключа нет…
Рита смешно имитировала раскаяние:
— Простите, пожалуйста! Ну, хотите, в Астрахани я вас расцелую!
— Уж будьте добры! Я настаиваю… — Шпак посмотрел на Денисова. Наверное, такие преступления, как это, нечасты?
Денисов кивнул.
— Я тоже думаю. — Он откинулся назад. — Кругом люди… А вдруг кто-нибудь проснулся бы? Я спрашиваю: вы стали бы планировать убийство в купе? Нет!
— Вы тоже видели пассажира с собакой? — поинтересовался Денисов.
— Ночью? Во всяком случае, по вагону он не проходил. Только электрик, официант…
— Бригадир?
— Бригадир поднимался. Директор вагона-ресторана… — Бородатый отставил стакан. — Ночь отлетела быстро. Сначала старичок прибежал, вместо бригадира поднял официанток. Шум, крик… Новость эта страшная.
В тамбуре хлопнуло снова, в проеме двери появился директор вагона-ресторана.
— Легок на помине… — сказала Рита.
Не останавливаясь, директор прошел в свое купе. Секундой позже донеслись шаги, хлопанье дверей в другом тамбуре.
— Перед закрытием всегда как на постоялом дворе! — Рита поправила обгрызенную косичку. — Честное октябрятское!
Несколько человек прошли в направлении вагона-ресторана, их не пустили:
— Закрыто.
Начались переговоры через дверь:
— Пригласите директора.
— Директор только что ушел.
— «Только что…» Мы бы его встретили!
Доля секунды, в течение которой директор ресторана закрылся у себя в купе, делала суждения спорящих одновременно истинными и ложными.
— Не знаю, где вы с ним разошлись… — донеслось из-за запертой двери.
«А ведь это модель доказательства, — внезапно подумал Денисов. Он и сам не понял, почему так решил. — Как сейчас директора вагона-ресторана, так ночью кого-то не было в коридоре по обе стороны купе, где произошло преступление. Не было, потому что он находился на месте убийства!..»
— Вам выручка не нужна, что ли?
В спор вступили свежие силы. Голос был знаком.
Денисов посмотрел на Сабодаша: на перроне в Умете этот человек учил Антона пить «Марсалу» из неоткупоренной бутылки.
«Во дает, магаданец!» — сказала о нем Пятых, а двое его друзей пожилой, со шрамом, и второй, в тельняшке с металлической пластинкой на руке, — наблюдали за ним из тамбура.
Сабодаш допивал чай.
За окном было темно. Поднимаясь, Шпак приблизил лицо к окну, глубоко заглянул вверх.
— Звезды! Будет хорошая погода…
Золотая степь появилась неожиданно — цепочкой набежавших огней. В темноте замелькали склады или пакгаузы, плоские крыши белели, будто от снега.
Поезд встречали.
— Капитан Сабодаш? — Встречавших было двое, они легко поднялись в вагон.
— Темень какая… — Антон подал свернутый вчетверо лист — телеграмма в Москву.
— Поздравлять рано? — Один из встречавших посветил фонариком.
— Какие поздравления!
— У нас почта. Может, удача?
Денисов вскрыл пакет.
— Посветите, пожалуйста.
Блеклые буковки разбежались по серому листу бумаги.
«…Судебский Иван Васильевич 1938 житель Ступино Московской области истопник жилищно-эксплуатационной конторы женат работает техником-смотрителем перенес травму грудной клетки характеризуется малообщительным взаимоотношениях окружающими стремится лидерству…»
Они так стремились чем-нибудь помочь, эти безымянные сотрудники уголовного розыска из Ступина, собиравшие данные на Судебского.
«…дог Дарби-Воланд каталогу черной масти отца Тиграна матери чемпиона московской всесоюзной выставки Сильвы 48…»
На всякий случай Денисов просил также навести справку о собаке.
«…выставочная оценка очень хорошо владелец Судебский».
С животным тоже было в порядке: собака принадлежала Судебскому. Он не похищал именитого дога, а Полетика-Голей не разыскивал пропавшее из его дома животное. Интерес к четвероногому вызван был чем-то другим.
— Одна ночь у вас, — сказал тот, что был с фонариком. — В Астрахани пассажиры сразу разбредутся…
Второй инспектор уточнил:
— Поменьше ночи.
Вернувшись в купе, Антон опустился на полку.
— Приляг, — посоветовал Денисов.
За окном удалялись огни Золотой степи. Уродливо вытянутые тени Сабодаша и Денисова плыли по купе навстречу друг другу, тревожные, исполненные непонятного значения.
Антон поколебался.
— А ты?
— Я в отпуске. Притом завтра меня ждут на пляже.
— Так и ждут? — Сабодаш отстегнул кобуру. — Держи пистолет.
Через минуту он уже спал, беззвучно подергиваясь во сне всем телом. Денисов вынул из кобуры ПМ, подержал в руке. Он любил оружие, на кафедре судебной баллистики на стеллажах у Денисова были свои любимцы.
Был «борхардт» модели восемьсот девяносто третьего года, с длинным тонким стволом, казалось, вот-вот переломится — предшественник «борхардт-люгера», получившего известность под именем «парабеллум». Стоял там сравнительно редко встречающийся «ротштейр» из вооружения австро-венгерской кавалерии — на рукоятке был обозначен номер части, которой пистолет принадлежал; был бельгийский «байяр», чешская «зброевка», наконец «фроммер-мажестик» — Денисову он нравился больше других.
Приходилось слышать разное, почему мужчины, независимо от возраста и профессии, любят оружие. Одни считали, будто дело в матери-природе, предполагавшей лепить из мужчин охотников да воинов. Другим казалось, что любить оружие человека научила война.
Денисов отсоединил магазин, отвел затвор, заглянул в окно для выбрасывания гильз — патронник был пуст. Теперь можно было осторожно отпускать возвратную пружину. Едва заметными вазами затвор двинулся на место. Почувствовав его приближение, хитроумные приспособления изготовились подхватить очередной патрон и дослать в патронник, но магазин был отсоединен, и сейчас они трудились вхолостую.
«Не много механизмов, — подумал Денисов, убирая пистолет, — в каких человек добился такого соединения изящества с инженерной целесообразностью. Взять хотя бы ПМ — ни лишней насечки, ни избыточного грамма, все изысканно, рационально. Не восхищаемся же мы кистенем или гирей на ремешке, а они тоже орудия нападения и защиты!..»
Денисов скинул пиджак, продел ремень кобуры в поясной, второй конец-петлю поднял к плечу, кобура и рукоятка пистолета оказались точно под мышкой. Он надел пиджак, вышел из купе.
Коридор встретил грохотом, занавески бились в окна, будто хотели выпорхнуть.
В тамбуре стукнула дверь. Одновременно с Денисовым появился Шалимов.
— Не спите? — Денисову послышалась ирония.
За бригадиром с чемоданом двигался электрик.
— Вы тоже на ногах? — Денисов посторонился, давая дорогу.
— В пятнадцатом что-то с пробками. Может, с контактами.
— Последний рейс!.. — сказал электрик.
Шалимов вздохнул:
— Только приедем в Москву — и назад! А возьмите восемьдесят девятый! Астраханского тоже резерва… Пять часов отстой. ГУМ, ЦУМ, «Тысяча мелочей» — все для них!
— Или саратовский! — поддержал электрик.
Денисов затронул больной вопрос.
— Давно в последний раз были в поездке? — спросил Денисов.
— Дней десять назад…
Электрик пояснил:
— Мы тут все из разных бригад. У кого недоработка, кто из отпуска…
Шалимов посмотрел на электрика:
— Иди начинай разбираться… Ну как? — Он подождал, пока за электриком захлопнулась дверь. — Новости есть?
Денисов пожал плечами.
— Не повезло человеку. Был и нет! Сейчас в морге?
— По-видимому. — Вопрос о морге означал переход к чему-то личному.
— Сколько раз замечал: животное и то свою гибель чувствует. Время придет — не выгонишь с база.
— У вас хозяйство?
— В Хову-Аксы.
— Сами оттуда?
— Двадцать лет в Астрахани, а все равно тянет. Сестра у меня там, брат, — Шалимов увлекся. — У нас такой порядок: младший ребенок остается с родителями. Вот в сентябре съедемся!
— Баранчика забьете?
— Одним не обойдемся!
— Шашлык?
— У нас «хан» называется. Не пробовали? — Он заговорил невыразительно, но увлеченно. — Первое блюдо! А забивают как? Слыхали?
— Нет.
— Под грудью делают надрез — и аорту долой! Гигиенично! Кровь сразу через дуршлаг в чистую двенадцатиперстную… А зашивают палочкой. И вместо ниток брызжейка. Потом в кипяток… — Шалимов прервал себя на полуслове. Прощаясь, он поднес руку к фуражке: — Спокойной ночи.
Денисов перешел в малый тамбур. Суркова дремала, положив голову на справочник-расписание. Услышав шаги, она с трудом выпрямилась.
— Про «хан» рассказывал?
— И про Хову-Аксы.
— Дом у него там. Никаких денег на него не жалеет. — Суркова была рада отвлечься. — В прошлую поездку пленку в Москве заказал. На двери. Плитку для садовой дорожки достал.
— Хозяин?
— У него не побалуешь! Не смотрите, что невзрачный…
Приближалось, как называл Антон, время третьей стражи. Предрассветный час розыски «татей» и «тюремных утеклецев». Ровно сутки отделяли дополнительный и его пассажиров от совершенного преступления.
— Вы что-то хотели? — спросила Суркова.
— Выключите, пожалуйста, свет.
— Во всем вагоне?
— Везде.
Она поднялась к щиту. Девять ламп большого коридора, тамбурное и туалетное освещение значилось в четвертой группе. Суркова щелкнула выключателем, вагон погрузился в темноту.
— Думаете, он снова придет? — Мысль о следственном эксперименте не пришла ей в голову. — Теперь хорошо?
— Спасибо.
Темнота оказалась относительной — не ночь, поздние сумерки.
Сквозило. У Денисова появилось чувство, будто он должен заболеть, простыл, и голова тяжелая, и что-то мешает глотать.
«Этого еще не хватало…» Он вспомнил вокзальный медпункт, плакатик «Болезни жарких стран» рядом с боксом для инфекционных больных. Слово «жарких» было выведено черным — как бы дым испепеленной безжалостным африканским солнцем растительности.
Ощущение это прошло незаметно, как появилось.
Он вынул «Фише-Бош», записал: «Не потому ли Голей интересовался у всех человеком с собакой, что Судебский и его дог вошли в состав с нерабочей стороны и Голей потерял их из виду на посадке?»
Денисов прошел в десятый вагон, повернул назад. Он повторил путь Шалимова, когда тот, разбуженный Ратцем, бежал в одиннадцатый. Со света бригадир попал в темноту, тусклые блики лежали на полу, против переходной площадки.
«Позднее Шалимов скажет, что в тамбуре кровь…»
Рядом, в окне, плыли огни — без мачт, без людей и строений, лишенные основы и смысла. Ночной железнодорожный мираж.
От служебки подошла Суркова.
— Зажигать можно?
— Зажигайте.
Денисов услышал щелчок открываемого замка. В коридоре появился Вохмянин с журналом, с трубкой. Он словно не собирался спать.
— Опаздываем, — пригласил к разговору Денисов. — Симпозиум откроется утром?
— После обеда, — завлабораторией перегнул журнал.
— Гетерогенная система?..
— Да, сейчас поймете. Взять, к примеру, смесь различных кристаллических модификаций. Скажем, ромбической и моноклинной…
С графиком что-то произошло. До Гмелинской несколько раз останавливались. Завлабораторией все больше нервничал и не пытался это скрывать.
— Доклад? — спросил Денисов.
Вохмянин махнул рукой:
— Не о том забота. Я уже делал его у себя в… — Он повертел холодную трубку. — Думаю, запротоколировать мои показания много времени не отнимет… — Вохмянин взглянул вопросительно. — Если так — надолго вы меня не задержите… Пожалуй, самое главное, что у меня в памяти, — это лицо Голея. Но для вас это не существенно.
— Что вы запомнили?
— В нем было что-то растерянное, щенячье. Я держал собаку, знаю, — он улыбнулся. — Месяц, как отдал. В связи с переездом.
— Крупную?
— Мальтийскую болонку… Нет, Николай Алексеевич вовсе не имел в виду моего Тёпу, уверяю! Иначе уж полная абракадабра!
Денисов показал Вохмянину на трубку:
— Раскурить не пытались?
— Что вы! Зажженная трубка хуже никогда не изведанной…
Представляя мысленно Вохмянина инспектором, Денисов упустил это качество — страх перед необходимостью выбора.
«И, несмотря на это, он все-таки пытается ввести меня в заблуждение, указывая ложную дату приезда в Москву…»
Дополнительный пошел тише, вскоре остановился совсем.
«Путевое здание 1108 км», — виднелось на трафарете. Под окном раздались когтистые удары лап — Судебский вывел дога. Саблевидный хвост Дарби-Воланда с силой прочертил по металлической обшивке вагона. Под ногами Судебского скрипел песок.
— Вы, наверное, с детства мечтали стать следователем? — Вохмянин переложил журнал из руки в руку.
— Нет. Кроме того, я инспектор.
— Никогда не мог обнаружить разницу.
— Идите от обратного, что молва приписывает следователю, обычно делает инспектор.
— Вот как?
— Я назвал бы инспектора следователем по нераскрытым преступлениям. Конечно, не в процессуальном плане… Вы постоянно живете в Новосибирске? — спросил Денисов неожиданно.
— Нет, — он задержался с ответом.
— Несколько месяцев? Год?
— Недавно, — Вохмянин постарался избежать других вопросов. — Хочу вас тоже спросить…
— Да…
— Вы считаете, что кто-то из нас троих повредил систему электропитания?
— Нет, — Денисов покачал головой.
— Почему?
— В купе и так было темно.
— Дарби! — послышалось за окном, потом раздались удары хвоста черного дога. Судебский возвращался с собакой в вагон.
Вохмянин посмотрел на часы.
— Спокойной ночи.
По ту сторону окна прибывал встречный. Едва он затормозил, дополнительный как-то поспешно дернулся, словно стесняясь своей заурядности. Громыхнуло упряжное устройство.
В вагоне напротив у окна не спал мальчик. Денисов встретился с ним взглядом.
Дополнительный снова дернул, на этот раз удачнее, стал набирать скорость. Лицо мальчика исчезло.
«О чем мы говорим друг другу через стекло в оказавшихся рядом поездах, трамваях? — Денисов уже не раз думал об этом. — Не оскорбляя приличий, рискуем смотреть в глаза незнакомым людям…»
Из конца коридора донесся щелчок — завлабораторией запер за собою дверь купе.
Денисов смотрел в окно. На вопрос Вохмянина он мог бы дать и полный ответ:
«Убийца не получал никаких преимуществ, вырубив распределительный щит. Электроснабжение вывел из строя потерпевший Полетика-Голей…»
Паласовка казалась вымершей. На садовых скамейках в ожидании поезда спали дети. Они сидели и лежали в удивительных позах, в каких не уснуть ни одному взрослому. Денисов прошел в вокзал.
Одинокий милиционер встречал поезд. Известий для оперативной группы у него не было. За углом багажного отделения, под деревьями, метла уборщика тащила по асфальту пустую бутылку, потом раздался гром опорожняемой железной урны.
Отправление поезда задерживалось.
— Не спится? — спросила Суркова.
От конца состава по перрону шагал электрик.
— Как дела в пятнадцатом? — окликнула Суркова.
— Порядок, — тон был снисходительный.
— Порядок, а полночи ушло!
— Про институт говорили, — он поставил чемодан, — про вступительные экзамены. О конкурсе.
Суркова кивнула сочувственно.
— Куда поступали? — поинтересовался Денисов.
— В физкультурный. На спортивные игры, — электрик поставил чемодан.
— Волейбол? Футбол?
— Футбол, — он завел ногу, словно хотел пробить по невидимому мячу. Вообще-то мой конек — игровые схемы.
— И сами играете?
— Играют сегодня все, вы тоже. Основное — игровые схемы… — Он пояснил, без особого, впрочем, энтузиазма: — Началось с венгров: шесть три на стадионе Уэмбли против английской сборной. Зрители, понятно, главного не заметили, они ведь следят за мячом… — Постепенно он разговорился. — А специалистам бросились в глаза перемещения! — Денисов видел: присутствие милиции в поезде электрика не заботило, убийство в купе не касалось. — Перемещение без мяча! Принципиально новая организация атаки…
В тамбуре соседнего вагона появился Ратц. Он посмотрел вверх, и Денисов вслед за ним тоже поднял голову. Небольшие облака сквозь свет луны казались рыхлыми, как медузы.
— …Выигрыш пространства, — продолжал электрик. — Когда Мур владел мячом, Сиссонс на левом краю отходил к боковой, а защитник «Вест Хема» выдвигался из линии обороны…
— Зеленый дали, — сказала Суркова.
Поезд наконец двинулся.
— Поговорим еще… — Электрик шагнул к десятому, рукой задержал поручень — вагон в движении переместил электрика на верхнюю ступеньку. Счастливо! — Он не оглянулся.
Дополнительный двигался, когда старшина, встречавший поезд, показался снова. В руке он держал пакет.
— Сюда… — крикнул Денисов.
Милиционер бросился к поезду, Денисов слышал свистящее дыхание. Старшина отставал.
Денисов спрыгнул на платформу, схватил пакет, в несколько секунд догнал вагон.
Телеграмм было несколько, Денисов читал одну за другой.
«Билеты купленные агентстве количестве четырех на поезд отправлявшийся двадцать седьмого августа сданы двадцать пятого центральную железнодорожную кассу комсомольская площадь пять профсоюзному билету имя Голея…» «Шпак уроженец астраханской области инженер химфармоборудования выехал вагоне сообщения Бухара — Москва отцеп Ташкент прибытием Москву 24 августа… сведению местного отделения госбанка сторублевыми купюрами Кагане также Бухаре выплаты третьем квартале не производилось…»
Часть телеграмм дублировали уже известные сведения — были даны по каким-то соображениям вторично либо в результате недосмотра.
«…Внутренней поверхности кошелька обнаружены множественные следы бурого цвета содержимое отсутствует =»
«Прибытию Астрахань обеспечьте явку выявленных свидетелей линейное отделение милиции преступление остается нераскрытым опергруппа прибудет самолетом =»
Две последние были из наиболее важных и ожидаемых:
«Исследованием остатков содержимого изъятой купе бутылки шампанского установлено наличие снотворного вещества…»
«…Согласно дактилоскопической картотеке Государственного научно-исследовательского центра управления информации МВД потерпевший Голей Николай Алексеевич 1920 года рождения уроженец Кировоградской области опознан как Полетика Федор Яковлевич 1918 Каменец-Подольской… неоднократно судим совершил побег места поселения во время сплава по реке Тимшер… пятидесятых годах отбывал наказание за преступления совершенные период 1941 1942 гг. территории временно оккупированной фашистами Хмельницкой бывшей Каменец-Подольской области… последняя судимость за нанесение опасного для жизни ножевого ранения… уголовная кличка Полетики-Голея Лука».
От служебки подошла Суркова, хотела что-то сказать.
Денисов не заметил, как позади открылась дверь. Услышал только приглушенный грохот — кто-то прошел со стороны межвагонной переходной площадки. Стукнула дверь малого тамбура. Суркова дернула Денисова за руку.
— Ратц!
Старичок неслышно подошел к третьему купе, где был убит Голей, попробовал дверь. Она была заперта. Старик был похож на лунатика. Он постучал. Сначала тихо, потом сильно, словно кого-то вызывал. Острые лопатки жалко торчали у него под пижамой. Суркова хотела что-то сказать, Денисов ее удержал.
Прошла минута. Ратц снова дернул дверь — дверь не открылась. Денисов кашлянул. Ратц поднял голову, будто вспомнил о чем-то; увидев людей, вздохнул, побрел назад, в тамбур.
— Я провожу его до места, — шепнула Суркова.
— Пожалуйста.
Вернулась она быстро.
— Ушел к себе… — Сурковой больше не хотелось спать. — Интересно, зачем он приходил?