* * *

Денисов нашел, наконец, что искал. Впереди начиналась окраинная часть еврейского кладбища. Могильники со значками, напоминавшими иероглифы, шестиконечные звезды.

— Рядом с воротами, десять-пятнадцать метров в сторону… — Администратор, к которому он обратился в самом начале, коснулся старшего опера настороженным, в то же время посторонним взглядом. — Сейчас идите прямо. Там увидите.

Он ни о чем не спросил. Сам факт, что Денисов обратился со своим вопросом в контору кладбища, представился по форме, в общем-то успокаивал: когда милиция что-то затевала, она предпочитала действовать всегда втайне.

Денисов повернул вдоль забора.

Одинаково тенистые аллеи расходились веером. Он двинулся по правой тропинке, последовав высокой мудрости древних, давших ориентир даже в таком, казалось бы, безнадежном, основанном на чистой интуиции действе, как выбор дорог:

«Если не знаешь, куда повернуть, — сворачивай всегда вправо…» Отсюда расхожее «пойти налево», — идти куда не следует.

Денисов прошел мимо молельни — маленького закрытого на замок домика с неуклюжим навесом, — свернул к могилам.

У молельни стояли люди. Двое мужчин — неопределенного возраста, бородатые, похожие друг на друга — в мятых костюмах и картузах, глянули из-под навеса в его сторону -добровольные, не на службе у общины, служители культа, оказывающие мелкие услуги верующим.

До Денисова долетело несколько слов на чужом языке.

Он прошел дальше. Евреи продолжали разговаривать. Может, слова их относились к этому лету — только начавшемуся, на редкость жаркому, с не прекращающейся даже к вечеру духотой. Денисов дошел до некрашеных ворот, о которых говорили в конторе. Они оказались раскрытыми. Дорогу за оградой ремонтировали. Над пустырем впереди виднелись черные геометрические треугольники опор высоковольтных линий.

По периметру забора тянулись рыжие высоченные ели. Земля тут была разворочена.

«Неухоженность мертвых, — подумал Денисов, — при неухоженной жизни живых…»

День полон был тяжелого предгрозового зноя, резкого запаха прелых трав. Самое пекло.

Присмотревшись, между деревьями можно было заметить людей. Мужчины сплошь щеголяли в головных уборах -беретах, вязаных шапочках; они что-то поправляли, красили, женщины подносили воду в пузатых целлофановых мешочках.

За гранитной пирамидой Денисов увидел номер участка. Женщина была похоронена где-то здесь. Денисов прошел в глубь ряда, внимательно присмотрелся к окрестным захоронениям.

«Вот она!»

На черной невысокой плите, соединенной с полуразвалившимся барьерчиком из керамзита, было выбито:

«СУСАННА МАРГУЛИС»

И даты.

В год смерти женщине исполнилось семьдесят восемь лет.

«Сейчас было бы уже восемьдесят три года…»

Денисов вытер платком лицо. Только что прошел короткий, едва смочивший траву горячий июньский дождик. Прохлады он не добавил. Крохотная тучка лишь на минуту, и то краем, прикрыла солнце.

Он внимательно оглядел могилу. Следов рук, заботившихся о цветнике, заметно не было. Сухая, не знавшая удобрения пыль.

«Приходил ли сюда вообще хоть один человек после ее похорон?»

Он рукой взрыхлил почву, пропустил между пальцами. Шедшая мимо семья — женщины в платках, мужчина в атласной шапочке — удивленно взглянули в его сторону.

На вид земля была такой, словно в ней никогда ничего не росло. Мелкие комочки стекли с ладони легкой струйкой. Денисов взял горсть с другого места, земля снова стекла с руки. Внезапно он почувствовал что-то плотное.

В ладони осталась круглая, непроросшая луковица тюльпана.

«Выходит, кто-то вспоминал! Сделал даже попытку украсить могилу…»

Из набежавшей тучки снова начался дождь — прозрачный, при свете солнца, поначалу показавшийся небольшим, однако сразу же яростно усилившийся.

Мгновенно наступили сумерки.

Денисов повернул к главной аллее. Бородатых, в фуражках, служителей культа у молельни уже не было, зато само помещение было открыто. Несколько человек из-под деревьев устремились внутрь, там готовились отпевать покойного. Денисов сунулся вместе со всеми, на него взглянули странно. Старик со слезящимся глазом, в черной атласной шапочке, спросил:

— Картуза нет на голову? Или фуражки? — Вокруг все были в головных уборах. — Можно накинуть хотя бы носовой платок… Такой порядок!

Денисов достал платок, покрыл голову.

Покойный, зашитый в белый саван, лежал на возвышении в середине молельни. Черноглазый с красными губами священнослужитель, ровесник Денисова, начал молиться над покойным, что-то сказал, обращаясь к присутствующим. Его не поняли.

Тот же — со слезящимся глазом — старик перевел.

— Делайте пожертвования. Сколько кто может.

Дождь уже хлестал вовсю, удары с неожиданной силой застучали по крыше.

Люди поглядывали на низкий потолок, доставали деньги. Денисов раскошелился наравне со всеми. Он обратил внимание: рядом с покойным никого не было.

«Были ли на отпевании у Сусанны Маргулис ее родственники? Или тоже только случайные люди, сбежавшие от дождя?»

Пожертвований набралось немного.

— Фамилия? Имя? — каждый жертвователь был занесен в список.

— О-о-о-о!… — Раввин начал молитву высоким оперным голосом. Даже не молитву — а скорбный, обращенный к Всевышнему Высокий Плач по Жизни.

На секунду Денисов вспомнил, как он хоронил на Булатниковском кладбище мать. Он сам выкопал ей могилу, вместе с другом — старшим оперуполномоченным с Курского — на веревке спустили легкий гроб в могилу.

— Де-ни-сов… — на скорбной ноте пропел вдруг священник.

От неожиданности Денисов вздрогнул. В чужой незнакомый обряд вкралась вдруг ошибка! Просили за живого!

— Браиловский… — пропел священник — Котляр, Хмельницкий. — Он обнародовал список жертвователей.

Денисов уже спокойно подумал о Маргулис.

«Ее, должно быть, хоронили в таком же саване. И это лучше. — Начиная расследование, он не мог не думать обо всем. — Голова трупа была страшно изуродована. Тоскливое дело — хоронить человека одинокого, вдобавок умершего не своей смертью…»

Отпевание было недолгим. Мертвое тело погрузили на повозку. Дождь кончился. Траурная процессия двинулась по главной аллее — всего несколько человек, остальные с ходу направились к автобусной остановке.

«Интересно, кто приходил на ее могилу? — подумал Денисов. Луковица тюльпана, которую он держал в руках, была высажена этой весной. Пролежав лето в земле, луковицы прорастают лишь на следующий год. Эта была непроросшей. — Ведь если меня информировали верно, пять лет на ее могиле никто не был!»

 

1

Дом был расположен на пригорке — невзрачный, рубленый, со множеством пристроенных впоследствии террасок, веранд и крытых шифером тамбуров. Вокруг не было ни одного деревца. Их просто не сажали, боясь повредить фундамент. Участочки под окнами выглядели крошечными — одна-две клумбы, несколько грядок. От дороги дом отделяло другое строение — такое же архитектурно несостоятельное.

Денисов свернул в проулок. Несмотря на жару, не все здешние обитатели предпочли укрыться внутри. Худой длиннорукий старик еврей, при галстуке, в выгоревшем пиджаке, в заправленных в сапоги вельветовых брюках, в тени сарая смолил крепкую, без фильтра, кубинскую сигарету.

Денисов подошел, поднес руку к верхнему карману сорочки, где лежало удостоверение.

— Из милиции… Здравствуйте. Это дом шесть?

Старик приоткрыл рот, выражение его лица в первый момент показалось Денисову глуповатым.

— У нас два дома под одним номером.

— Маргулис Сусанна ведь здесь жила…

— Вон что! — Лицо стало вновь осмысленным. — Это надо туда пройти… — он показал дальше в прогон. — Выходит, следствие не кончилось?

— Нет.

— Сколько следователей сменилось. Вы — восьмой или девятый…

— Я — розыскник.

— Все едино. — Старик пригладил острый короткий седой бобрик на голове. — Так ведь и не нашли, кто сделал. А они вроде действовали не так уж хитро. Вошли, дали старухе топором по голове. И — привет горячий!

— Там сейчас живут?

— А как же? Племянница или кто она. Десятая вода на киселе… — Старик не сделал попытки двинуться, чтобы показать Денисову апартаменты покойной. — Сусанне-то ее хоромы теперь все равно ни к чему…

— Давно здесь живете? — поинтересовался Денисов.

— Сколько этот дом стоит! С «до войны»… — Он поскреб прореженную сединой щетину на подбородке. — Тогда ничего тут не было. Поле, роща. Да пруд… Да этот дом! Знаете, как его называли?

Денисов поднял глаза.

— Штэтл — местечко… И ни магазинов вокруг, ничего… Не то что теперь! — Старик махнул рукой на кирпичные дома за сараем, ему не хотелось показываться на солнцепеке.

Вплотную к «частному сектору» там высились девятиэтажки. Первые этажи в них занимали предприятия соцкультбыта, магазины.

— Правда, в универсамах этих теперь хоть шаром покати…

— Вы на пенсии?

— Конечно… — Он крепко притушил окурок о забор, сунул в пачку. — Я кладовщиком работал. Хохлов меня лично знал. Бывало, заедет к шефу. Увидит — и сразу: «Так держать, Михаил Львович!» Складик, правда, у меня маленький был. Железки, винты-шпунты…

— А фамилия ваша?

— Нейбургер Михаил Львович. По паспорту Мойше-Герш Лейбович. Но для вас это трудней!

— Маргулис не ваша родственница?

— Сусанна? Нет.

— Она тоже въехала давно?

— До войны. С мужем. Муж — больной был человек… -Нейбургер достал платок, высморкался. Глаза его глядели по-стариковски белесо, пусто. — Умер уже десять лет назад… Хороший мужчина. Механик на кирпичном заводе.

— А она?

— Сусанна всю жизнь не работала нигде.

— Ничего не делала?

— Что значит не делала! — старик возмутился. Она же портниха! Сидела под замком и шила. Что вам надо — то и сошьет. Видите этот пиджак? И брюки, — старик провел руками вдоль бедер и таза. — Это она мне сшила. И, представьте, недорого.

— Вот как…

Интонация подсказывала: настоящее богатство ушло от этого поколения, втиснувшегося уже в зрелом возрасте в подмосковные рубленые домики и так до старости не сумевшего из них выбраться.

Старик помолчал.

В прогоне, на фоне дощатых сараев, показался рыжеватый, украшенный нестриженными патлами малыш с трехколесным велосипедом, который он безуспешно пытался оседлать.

Ребенок с велосипедом. Убитая пожилая женщина. Свидетель, которому за восемьдесят. Дело с самого начала располагалось по временной вертикали.

— Здесь все родственники, кроме меня с женой. Сусанна, две ее сестры, два брата. Один брат и одна сестра — не про нас сказано — умерли… Другие двое живут. Там — Лида-Зельда, а в той половине… — Нейбургер махнул рукой, Денисов понял, что он имеет в виду дальний угол по другую сторону дома, — Иосиф, Ёся, как мы называем… Генерал Вайнтрауб. Он, можно сказать, здесь и не бывает…

— И в самом деле генерал?

Старик носком сапога почесал щиколотку.

— Государственный советник юстиции. Был большим человеком, перед войной. Потом его взяли. А выпустили, извиняюсь, мешок поломанных костей. Я уже лет пять его не вижу — все по санаториям. Жена, правда, приезжает. Это вторая его жена. Первая умерла, пока он сидел.

Денисов спросил на всякий случай:

— Детей нет?

— Нет. Она много моложе его, но и ей уже к семидесяти… Тут у нее садик…

— А здесь? — Денисов показал на ближайшую — угловую часть дома.

— Это их покойного брата — Богораза. Крепко пил. Однажды лег и не встал. А через полгода жена — Ноэми — легла и не проснулась… Дети у них еще раньше умерли. Все пошло внукам…

— Они тоже здесь?

— Два брата. Оба женились на внучках их третьей сестры, что умерла. Но это уже после, как Сусанну убили.

В раскидистых ветвях генеалогического древа погибшей можно было легко запутаться.

— А кто сейчас живет в этой половине?

— Младший внук — Менлин. Его назвали в честь деда Мордехая… — Нейбургер понизил голос. — Чистый мобутовец… — Старик пояснил: — Бандит высшей марки! И среди евреев есть бандиты. Не беспокойтесь! Сколько он нервов перепортил! Одно слово: мобутовец!

«Какой же силы был пропагандистский удар, если и сегодня имя президента государства — члена ООН звучит как символ насилия и грабежа».

Нейбургер продолжал:

— …Той же Сусанне. Вон, кстати, ее сестра — Лида-Зельда… — Старик сразу сменил тон. — Легка на помине!

Грузная женщина в мятом шерстяном, несмотря на жару, платье, безбровая, с тучными бедрами и опухшими ногами, свернула в прогон.

— У них еще брат и сестра в Израиле. Тех я не считаю. Уехали до войны Судного дня… — Старик легко пользовался термином, принятым в другой стране. — Видите ту рыжую пацанку? — Нейбургер показал на патлатого сорванца, пытавшегося взгромоздиться на велосипед. — Это — дочь дем бандит Богораз! — Он перешел на идиш. — Вылитая копия ее прабабушки Ноэми…

Старик наблюдал жизнь как бы в виде огромного развесистого растения на обширном временном планшете, длиною чуть меньше столетия, со всеми ответвлениями, со следами засохших побегов, зарубками и прививками.

— Про эту пацанку я уже все знаю… — Родословные древа соседей и каждый росток на них были для него живы и реальны. — У нее будет привычка сидеть на стуле, поджимая ногу под себя. Как у ее прабабки. — Старик глянул в сторону терраски, где кто-то, видимо, жена его шинковала овощи. -Слушайте сюда! — Он снова показал на девчушку. — Вы увидите! Будет носить очки. Читать за едой. Запивать все холодной водой. Я знаю… — Он снова оглянулся на терраску, придвинулся, громко зашептал Денисову в ухо. — И будет слаба на передок. Это у них от ее прабабушки. От Ноэми…

Сестра убитой — Лида-Зельда медленно преодолела начало прогона, остановилась в нескольких шагах, чтобы отдышаться, и крикнула вдруг резким куриным голосом, будто спросила:

— Сметану привезли? Был творог? Одна фляга? — Словно не она, а старик возвращался из магазина и все знал.

Нейбургер пожал плечами:

— Кто же может стоять за творогом три часа на такой жаре?

— Разве я вам говорю, чтобы вы стояли?… — Зельда покосилась на Денисова. — У вас — слава Богу! — есть правнуки? Пусть они вам привезут!

Качаясь на толстых больных ногах, старуха прошла во двор, к сараям.

— Ее задевает, что у нас такие удачные внуки и правнуки, — заметил Нейбургер. — Один — доктор медицины. А его отец — авиаконструктор… Спрашивается: что же, мы должны доктора наук посылать в магазин за сметаной? Как-нибудь перебьемся…

Денисову пришлось остановить его:

— Как фамилия Лиды-Зельды?

— Вайнтрауб. Кыш!… — Сбоку, рядом с сараем, пристроилась кошка, хотела напиться из лужи. — Лида-Зельда была закройщица, у нее водились деньги. Только мужа настоящего никогда не было. Жила то с одним старичком, то с другим…

«Преступник, если он шел за деньгами, — подумал Денисов, — мог бы скорее обратить внимание на сестру убитой».

— …Когда начинали строить, хотели, чтоб вокруг были свои! Родные лица! А потом тридцать лет друг с другом не разговаривали! Даже видеть не хотели!…

— Моисей! — забарабанили в окно изнутри.

— Пора коринфар принимать… — важно сказал Нейбургер. В течение всего разговора он так и не двинулся с места. Видимо, опасался пропустить время приема лекарств. — Чтоб вы знали, Сусанны крыльцо — последнее с угла…

Угловая часть дома выходила окнами на дачный стандартный туалет — с покатой крышей под шифером, с узкими дверями. Когда Денисов проходил мимо, одна из них отворилась. Лида-Зельда сделала несколько шагов навстречу. В руке у нее был высокий пластмассовый кувшин.

— Вы не по поводу страховки? Нам так и не принесли за май…

— Нет, по другому делу, — Денисов кивнул на угловые окна.

— Насчет Сусанны? Ой! Мне уже плохо! — У нее был резкий куриный фальцет. — Что-то случилось? — Она остановилась, тяжело дыша.

«Что еще могло произойти с ее сестрой на пятый год после ее гибели?!» — подумал он.

— Я буду заниматься этим делом. Фамилия моя — Денисов…

Лида-Зельда махнула рукой.

— Я уже испугалась… Может, что-то с могилой…

— Вы давно были на кладбище?

— Я, извините, до уборной не знаю, как дойти…

— Кто ее хоронил?

— Как кто? Свои! Два внука Богораза, старшего брата… Дали телеграмму младшей сестре, она уже тоже умерла. Приехала со своими девочками. Ну, Влада, жена Еси… Прилетели родственники с Мариуполя. Пожилые люди, с маленькой пенсией, набожные…

— Они посещают ее могилу?

— Они приезжали только на похороны. Кое-что взять… -Лида-Зельда не предложила зайти, так и разговаривали -стоя. — После похорон сюда и не заехали. Заранее все убрали, запаковали. Отнесли на вокзал в камеру хранения. С кладбища сразу на вокзал… У нас нет обычая — когда горе, чтобы сесть за стол — есть, пить…

Денисов уточнил:

— У кого — «у нас»?

— У евреев, конечно. — Она договорила: — Все увезли. Хотя, что взять после старухи? Рухлядь.

— Вам что-нибудь осталось?

— А что оставлять? Дали по три банки варенья. Одну грушевого, по две черной смородины. От давления хорошо…

— Так что, на могилу они не приходят?

— Что вы! — Она сделала неожиданный вывод об источнике информации, которым Денисов воспользовался. — Вы его больше слушайте, Нейбургера! — Старуха замахала руками. — Он вам наговорит! Ничего уже не помнит!

— У вас случайно нет фотографии с похорон?

— Что вы!

— Может, у внуков Богораза?

Зельда передернула плечами:

— Вы меня удивляете! С какой стати?

— Вы сами были на похоронах?

— А как же! Я же сестра!

— А ваш брат — Вайнтрауб?

— Нет. Какая из него похоронная команда! Сам туда смотрит… Влада, его жена, была… — Она снова заговорила о Нейбургере. — Он ведь живет, будто войны еще не было или она закончилась вчера… Сейчас приедет председатель Центросоюза Хохлов и вручит ему ударника… А потом его сын поедет в Америку учиться делать самолеты… Когда это было? Где теперь этот председатель Хохлов? И где собственный его сын? Убит под Минском… Как Сусанну убили, и то -уже целых пять лет прошло!…

«Половина свидетелей по этому делу по ту сторону гроба, — подумал Денисов. — И другая на подходе».

— Там сейчас есть кто-нибудь? — Денисов показал на угловые окна, принадлежавшие погибшей.

— Кто вам нужен? Полина сейчас на работе.

— А ее муж, внук Богораза?

— Он служит. Его нет в Москве.

— А Менлин Богораз?

— Михаил? Он будет вечером.

— Вы можете мне сказать, кто первый обнаружил, что ваша сестра убита?

— Не знаете? Так я вам скажу. Утром к ней сосед пошел отнести трешку. Долг. Вдруг бежит ко мне — лица на нем нет! «Лида! Сусанна… Там…» И аж задыхается! Я говорю: «Что там? Что вы увидели? Черта? Дьявола? Так почему вы не дали ему по морде?» — Старуха подняла руку, поправила платок. Засученные рукава открыли крепкий, не по годам жесткий рычаг предплечья. — Знаете что… — Лида-Зельда подумала. — Полину вы можете увидеть, она скоро придет. И если Бог даст, жену Еси — Владу тоже, потому что такая жара, что она должна приехать полить цветы. А пока… — она огляделась, — вам можно поговорить с женой Менлина. С Шейной… Только она сейчас ушла на пруд. С дочкой. Это здесь рядом. — Зельда показала кувшином. -За домом.

— Девочка на велосипеде? — спросил Денисов. — Худенькая, рыжеватая.

— Да! Это она…

Пруд был сильно вытянутым, узким. Плотная, салатовой зелени ряска закрывала его полностью. Только с одной стороны, у берега, виднелось что-то вроде небольшой полыньи. Там плескались дети. Несколько женщин следили за купающимися.

— Павлик! Ты сказал, две минуты! А сколько прошло?

— Ма-а! Еще минутку!

— Таня, выходи! — Голос этот, четкий и исполненный решимости, звучал через равные промежутки, как метроном. — Таня, выходи!

Денисов сразу нашел в пруду рыженькую девочку — на нее показывал ему старик Нейбургер. Невидимая нить соединила девочку с уродливо располневшей молодой, красивой матерью в огромном открытом купальнике. Она стояла у воды.

— Извините, вы — Шейна?

— Ну да, — она покраснела, женщины на берегу на мгновение оторвали взгляды от детей.

— Я хотел переговорить с вами относительно вашей родственницы, Сусанны Маргулис.

Она кивнула, махнула рукой девочке. Та, не говоря ни слова, полезла из воды.

Денисов отошел.

Жара не спадала. В ближайшей к пруду девятиэтажке все окна были завешены, откуда-то с верхних этажей доносился включенный на всю мощь телевизор. «Президент Рейган и его супруга…» — Денисов различил торжественный голос диктора, но дальше не смог ничего понять. Речь шла о подробностях второго дня визита.

— Я готова, — широкий цветной сарафан чуточку скрадывал массивность юного, чудовищно располневшего тела, лицо снова показалось Денисову красивым, очень молодым. Так, вероятно, и было.

— Как мне к вам обращаться? Шейна?

Она засмеялась:

— Это только мои меня так зовут. Вообще-то по паспорту я Серафима. Можете называть меня Симой…

«Непонятно, — Денисов впервые с этим столкнулся. — Одни официально носят два имени, у других по нескольку созвучных…»

— Убитая приходится вам родственницей дважды… И по матери, и со стороны мужа. Вы троюродные брат и сестра… — Она молча кивнула. — Вас не было здесь во время ее гибели?

— Я училась в Белгороде. В восьмом классе.

— Сколько же вам лет? Извините!

— Двадцать. Пять лет прошло. Да, в восьмом классе. Лида-Зельда, сестра бабушки, дала нам телеграмму…

Они шли небольшой рощицей. Корни деревьев — перекрученные, напоминавшие воспаленные вены больного, пересекали тропу; девочка то и дело спотыкалась.

— То, что случилось с Маргулис, могло напугать на всю жизнь.

— Да нет… Возраст, легкомыслие… Смотри под ноги! -крикнула она девочке. — Как ты идешь!… А кроме того, я тогда познакомилась со своим будущим мужем. Почти ничего не осталось в памяти.

— До этого вы видели свою родственницу?

— Сусанну? Да. Все говорят, что я на нее похожа… -Шейна покраснела.

Денисов понял: ее беспокоит собственная, передающаяся из поколения в поколение тучность, а происшедшее с Маргулис давно забыто.

«Никому, кроме следователей и розыскников, в сущности, нет дела до убийства…»

— Честно говоря, все забыли о ней, — подтвердила она.

— Ваша сестра тогда тоже встретила своего суженого?

— Полина? Да, он старший брат моего мужа.

— Как скоро после гибели тетки вы переехали в Москву?

— Год квартира стояла, никто в ней не жил… Примерно года через полтора.

— Мама, — спросила девочка. — Что это значит — «суженого»? Мужа?

Все это время она шла молча, и Денисов думал, что ребенок не прислушивается.

— Не мешайся… — Женщина поправила бретельку. Лицо ее было разгорячено.

— Что-нибудь говорили, почему она погибла?

— Разное… Однажды я стояла в очереди в овощной, — она показала на девятиэтажку. — Говорили такое! Я даже не поняла, что речь о нас. «Хотели перетянуть родственников в Москву…» «Старуха отказывалась ехать в Израиль…»

— У убитой было приглашение?

— По-моему, да.

— Она оформляла документы на выезд?

— Не успела.

— Папа! — Девочка указала на дорогу.

Покачиваясь на грунтовом неровном покрытии, сбоку двигался «жигуль», водитель явно собирался перерезать им путь.

— Мой муж… — Женщина замахала рукой.

«Жигуль» остановился. Широкий в плечах высокий брюнет вышел из машины.

Несмотря на жару, на нем был серый костюм-тройка, галстук. Муж Шейны стоял, засунув руки в карманы, насмешливо смотрел на жену, которая приближалась к нему по дорожке вместе с Денисовым.

— Это работник милиции, — со значением сказала Шейна, когда они поравнялись. Все это время, под взглядом мужа, она не сказала Денисову ни слова. — Он интересуется Сусанной…

Богораз молча взглянул на Денисова.

Потом он открыл перед женой дверцу, обошел машину, сел за руль. Женщине было неловко перед Денисовым за его неприветливость:

— Может, доедете с нами? — спросила она. — Полина скоро придет.

Денисов отказался:

— Спасибо. Тут рядом.

Ее муж уже тронул машину. Его грубоватую настороженность нельзя было не заметить.

«История с убийством Маргулис скорее всего для них так же темна, как и для следствия…» — подумал Денисов. При расследовании, особенно если оно не удалось, наступал момент, когда казалось, что близкие убитого знают больше, чем говорят.

Было странным, конечно, что никто из родственников убитой, никто из тех, с кем он общался в течение этого длинного дня, не задал ему хотя бы один из вопросов, столь естественных и закономерных: «Почему вдруг снова занялись зверским убийством?», «Почему интерес этот проявился именно сейчас?», «Неужели милиции в этот первый летний по календарю день не хватает других забот — ну, хотя бы в связи с визитом в столицу президента Соединенных Штатов с супругой…» Денисов взглянул на дорогу — машина уже заворачивала к дому, куда через несколько минут должен был подойти и он сам. «Наконец, почему занимается этим делом Денисов, у которого черным по белому в удостоверении записано — старший уполномоченный уголовного розыска линейного отдела внутренних дел — то есть вокзальной милиции… С чего интересуется вдруг убийством, совершенным на территории — в Московской области — пять лет назад?»

 

2

Это произошло утром накануне, перед его приездом в штэтл.

Денисову долго не удавалось пробиться к месту происшествия. Входы и выходы вокзальной комнаты матери и ребенка были перекрыты, коридор третьего этажа перед изолятором плотно забит сотрудниками, прибывшими из Управления. С Леснорядской.

В помещении были работники всех служб. Денисов представил, как дежурный по Московскому Управлению на железнодорожном транспорте, получив сигнал о тяжком преступлении на Павелецком, выскочил к подъезду и стал набивать оперативные машины людьми, отсылая их на вокзал. Благо было около девяти и сотрудники подходили и подходили. Дежурному вначале не пришлось выбирать, и он отправлял первых попавшихся, лишь бы количественно подкрепить линейный отдел. Лишь потом у него появилась возможность выбирать среди специалистов.

Денисов все понимал про дежурного по Управлению.

«Такой день…» — Столичную милицию и без того неделю лихорадило: готовились встречать президента Соединенных Штатов. Понять, что это, мог лишь милиционер.

Перед работой Денисов заехал на Москву-Товарную, оттуда позвонил в отдел:

— Подожди секунду, — Антон Сабодаш, дежурный, приготовился нажать на другой тумблер пульта связи. — Тут кто-то еще рвется… — Оказалось, что звонок Денисова и сигнал с места происшествия пришли одновременно. — Слушаю вас… — В следующее мгновение Антону было уже не до Денисова. — Закройте двери, пока никого не выпускайте! Все! — крикнул он кому-то. Тумблер опустился на место. -Помощник! К пульту! Денисов, слышишь? — Он обращался непосредственно к нему. — В комнате матери и ребенка убили женщину! Позвонила медсестра! Все! Прошу — не задерживайся!

— Понял…

Комната матери и ребенка с недавних пор находилась на особом положении среди других служб.

Помещавшаяся прежде в коридоре старого вокзала из бывшего пасынка и нахлебника администрации комната матери и ребенка сразу превратилась в законное детище, добытчика и финансового спонсора станции. Теперь она занимала третий и четвертый этажи, с внутренним лифтом, апартаментами для семейных, многодетных и одиночек, с холлами, игротекой — в случае необходимости комната матери и ребенка могла вместить не менее двух сотен матерей вместе с детьми.

«Прошу — не задерживайся!» — просил Антон…

Денисов не бросился к платформе — именно в таких случаях электрички всегда оказывались ненадежным средством; путями, петляя между вагонами и пакгаузами, побежал к вокзалу.

Сразу выяснилось, что выбор неправилен. Трижды его обгоняли электропоезда — бесшумные, коварно замаскированные под цвет окружающего полотна.

«Их так и не выкрасили в ярко-оранжевый, как куртки рабочих-путейцев, — в который раз он уже думал об этом. -Может, когда-нибудь потом, когда раз и навсегда будет покончено с синдромом врага, который не дремлет…»

Он старался не думать о том, что происходит в этот момент в комнате матери и ребенка, но, как обычно, это не получалось.

«Антон приказал никого не выпускать из помещения. Выходит, убийца кто-то из ночевавших?»

Вокзал показался издалека — приземистая галерея этажей.

Растянувшееся вдоль фасада, выведенное огромными буквами слово «МОСКВА» приходилось как раз на окна комнаты матери и ребенка.

Несмотря на то, что еще не было и девяти, становилось довольно жарко. Прогноз погоды оправдывался. Денисов, как и все, следил за погодой — в связи с визитом Рональда Рейгана. Днем обещали сушь: 21-23 градуса.

«Надо было все-таки дождаться электричку…» — время уходило.

Наконец, обогнув маневровый тепловоз, он через пути перебежал горловину: ему надо было еще заскочить в дежурку — взять рацию.

— Ничего не известно! Все на месте происшествия! — крикнул помощник, пока Денисов ставил закорючку в журнале приема радиостанций. — Пусть капитан Сабодаш позвонит, а то все спрашивают! Я не знаю, что отвечать…

— Есть… — Он был уже в дверях. — Где произошло? В палате?

— В изоляторе!

Помещение изолятора было автономным, сквозным, в каждую комнату его можно было попасть с нескольких сторон.

Но не сегодня! Всюду стояли сотрудники. Денисову не удалось пробиться сквозь строй прибывших дальше прихожей. Еще раньше его удивляло здесь обилие дверей; теперь представилась возможность проверить, что находится за каждой. Он дергал за ручки, но никуда не мог пройти. Одни двери прикрывали шкафы, за другими уложены были трубы; тут же находился и небольшой, укрытый от глаз умывальник и рядом туалет.

— Приказ никого не пускать… — объяснил ему в коридоре занозистый, невысокого роста лейтенант. Денисов знал его: лейтенант не раз уже приезжал на вокзал, собирал цифры. -Ждите в дежурной части. Вам объявят, что каждому делать

— Кто приехал? — Денисов показал на дверь.

Оказалось, там находился заместитель начальника Вилов, курировавший кадры. Было ясно:

«Вилов приехал в Управление пораньше, чтобы заняться делами… А в это время пришло сообщение об убийстве…» -из всех неблагоприятных вариантов этот был наихудшим.

У Вилова была своя шкала ценностей, первой в ней стояла исполнительность.

— Кто еще?

— Кому положено — все на месте, — ответствовал управленец.

— Разреши! — Денисов отстранил его, открыл дверь. Внутри тоже стояли сотрудники, он мог обозреть их спины.

Денисов повернул назад. В отличие от сотрудников Управления, связанных присутствием начальства, он был человеком с земли, как называет себя нижний эшелон милиции, — более независимым и свободным.

Лейтенант стоял в дверях красный.

«Этот еще припомнит мне!…»

Денисов вернулся ко входу. Дежурная медсестра Вера сидела в кабинете врача — молодая, с неуловимо, по-мордовски раскосыми, светлыми глазами, в слезах, с открытым, широким лицом. Не поздоровавшись, она пожаловалась Денисову:

— Как все обернулось-то… А, Денисов?

Встречаясь почти ежедневно, а иногда несколько раз на дню, они в общем доверяли друг другу. В то же время Денисов знал о ней мало.

«Милое плутоватое лицо. Доброжелательна, смешлива. Ни в чем предосудительном не замечена…»

Иначе она бы наверняка попала в поле его внимания.

— Хотелось-то как лучше! — Вера попыталась заплакать.

— Я ничего еще не знаю, — сказал Денисов. — Ни с одним человеком не разговаривал.

— Старушка, божий одуванчик…

— Что она говорила?

— «Завтра утром к профессору. На прием. Принимает раз в квартал… Мне только переспать». Я посмотрела: куда она пойдет? А у нас изолятор пустой. Две кровати. Мамочки и дети все здоровенькие… Положу, думаю. И ей хорошо, и нам…

— Вы записали, кто она?

Медсестра расплакалась по-настоящему:

— Думала, успею. Все равно утром разбудят: кефир, молочко подвезут. Спать все равно некогда — тогда оформлю!

— Так и не знаете, откуда она?

— Нет, — даже обмирая от страха, она чуточку кокетничала.

— Паспорт у нее был?

— В сумочке. Она показала…

— Фамилия или имя?

— Она не раскрывала — только так. Корки.

— Ее ли еще паспорт… — В комнате находился один из младших инспекторов.

Он охранял медсестру от сотрудников — любителей расспросить свидетеля. Вере надлежало говорить лишь с оперативно-следственной группой — чтобы каждое ее слово получало необходимый ход.

— А сейчас сумочки при ней нет?

Медсестра качнула головой:

— Я все посмотрела…

«Вот и установили примерные границы проблемы: убийство — не раскрыто, труп — не опознан…»

— В изоляторе она ночевала одна?

— Никого больше не было.

— Значит, преступник вошел и вышел отсюда — из коридора?

— В том-то и дело… — Она приготовилась снова заплакать. — Дверь изолятора на лестницу оказалась открытой! В крови… Кто-то открыл ее изнутри.

— Любопытно.

— Спускайся в подъезд — и на перрон… А там ищи ветра в поле!

Ход из изолятора в подъезд предназначался для детей с подозрением на инфекционные заболевания, дверь на лестницу, сколько Денисов помнил, всегда была заперта изнутри на массивную металлическую защелку.

— Кто ее мог открыть?

— Не знаю.

— А с вечера? Защелка была задвинута?

— Заперта. Это я точно помню. — Медсестра подняла печальные плутоватые глаза. — Он, наверное, зашел отсюда -из коридора, а ушел с той стороны. Отодвинул защелку и…

Так вполне могло быть.

— В коридоре чужих не было? Может, с вечера? Бывает, мужчины хотят пройти наверх…

— Нет, вроде. Так и было, как я говорю. Отсюда вошел -там вышел…

Задача розыска отнюдь не упрощалась. Почти стометровый коридор имел несколько самостоятельных выходов.

— Кто-нибудь слышал крик?

— Я лично не слышала. Ну, что мне за это будет, Денисов? -Она приготовилась разрыдаться. — Уволят? Или посадят?

— Да, ладно, «посадят»! — ворчливо одернул ее младший инспектор. — Никто тебя не посадит!

Денисов вышел в коридор. Проход к изолятору со стороны коридора был по-прежнему запружен сотрудниками. Уже отобрали объяснения у всех ночевавших. Денисов спустился к подъезду. У входа стояли десятки любопытных, привлеченных видом милиционеров и черными «Волгами» оперативной группы.

«Может, преступник, действительно воспользовался лестницей для больных детей…» — подумал он.

Подняться по ней Денисову не удалось — ждали собаку из питомника служебного собаководства.

Он проверил рацию. Было странно, что никто до сих пор его не хватился. Впрочем, в отделе давно приняли его привычку работать автономно. Бахметьев даже настаивал на этом.

Коллеги шутили: «Старший опер по делам, имеющим общественный резонанс…»

Он снова обогнул здание. Вход со стороны буфета был открыт, тут разгружали продуктовую машину. На перроне и внутри, в залах, становилось все жарче. День обещал быть по-летнему знойным. На всех горизонтах многоступенчатого здания стояли, ходили, мыкались в надежде уехать сотни людей.

Денисов поднялся на третий этаж. Внутри вокзал был горяч, как хорошо протопленная и, главное, вовремя закрытая печь.

Более неприятное, чем жара, однако, заключалось в том, что никаких билетов в кассах не могло быть, пассажиры на что-то еще надеялись, но Денисов знал твердо: все эти люди сегодня никуда уже не уедут.

— Внимание… Двести первый!… — Наконец он услышал свой позывной. — Срочно зайдите в комнату матери и ребенка. — Это был приказ начальника отдела Бахметьева. — Повторяю: двести первый…

— …Труп женщины лежит на спине… — диктовал эксперт -совсем молодой, с раздвоенной, по-купечески окладистой бородой. — Голова на подушке… Лицо трупа обращено вверх, левая рука согнута в локтевом суставе, кисть на уровне левой молочной железы…

Королевский — следователь транспортной прокуратуры быстро записывал. Он молча мигнул Денисову, свободной рукой незаметно поднял воротник куртки-сафари. У Королевского был свой стиль, оперативники за глаза дали ему прозвище Любер.

— Записали? — спросил эксперт.

— …Молочной железы…

— На трупе белая хлопчатобумажная сорочка с мелкими цветами. Верхняя часть сорочки сильно испачкана засохшей кровью…

Преступление произошло в меньшем из изоляторских помещений. Денисов бывал в нем. Крохотная комнатка. Стол. Две кроватки, углом друг к другу.

Полковник Вилов — спортивного вида, с желчным скучным лицом — не поздоровался со старшим опером, продолжал за что-то выговаривать Бахметьеву — укоризненно, с апломбом. Бахметьев делал вид, что прислушивается. В дальнейшем спрос за все был с него — не с полковника-кадровика.

— Кисти, плечи и предплечья… — диктовал эксперт, — обильно испачканы засохшей кровью, правая нога выпрямлена, левая слегка отведена в сторону, согнута в коленном суставе…

Из-за спины Вилова Денисов наконец увидел тело на кровати. Лицо трупа невозможно было разглядеть за космами седых жидких волос, зияющими разрубами костной ткани; женщина принадлежала к категории одышливых тяжелых старух, крупный живот ее был поднят, словно застыл на глубоком вздохе.

— …Окоченение в мышцах нижней челюсти и верхних конечностях выражено слабо, в стадии разрешения, — продолжал эксперт, — в мышцах нижних конечностей: в левой -удовлетворительно, в правой — хорошо. Трупные пятна сине-фиолетового цвета, располагаются на задней поверхности туловища…

Вдоль головы убитой почти параллельно располагалось несколько глубоких, линейной формы ран, все они имели ровные гладкие края и заостренные концы и проникали в толщу кожи. Одна из ран начиналась от надбровной дуги, а самая обширная захватывала область носа и губ и направлялась через спинку носа в волосистую часть головы.

«Ранения нанесены в тот момент, когда она лежала…» -подумал Денисов.

На табурете в углу виднелась снятая перед сном одежда потерпевшей, уже осмотренная, подготовленная к упаковке, поодаль, на стуле, испачканная в крови сорочка, находившаяся на ней в момент нападения.

Денисов подошел к одежде. Широкая, с вытачками юбка была подшита снизу вручную. Черными нитками. Зачин строчки начинался со спиралеобразного наружного узла. Блузка тоже была изготовлена не на фабрике, индивидуально — отличалась мелкими аккуратными стежками.

На столе лежали вещи, обнаруженные в одежде: кусочек ваты, несколько медных монет, очки.

Денисов придвинулся ближе — но не нашел ничего, за что могла зацепиться даже самая скрупулезная мысль.

— Я должен прерваться, — сказал эксперт. Он уже стягивал перчатки, подставляя губы под сигарету, которую достал ему Королевский.

— Пять минут перекур… — недовольно объявил Вилов.

От табурета с одеждой Денисов перешел ко второй кровати. Взбитая, торчком, подушка; аккуратно сложенная вторая простынка — узкой полосой по диагонали поверх одеяла. Гренадерско-казарменный стиль новой заведующей.

Денисову показалось, что белье на второй кровати несвежее. Случалось, одни и те же наволочки и простыни подавали дважды и трижды, многое зависело от добросовестности персонала.

«Наверное, так и есть». — Белье тем не менее было новым. Он обратил внимание на остатки бумажного ярлыка -«ф-ка…, ГОСТ…»

Эксперт и Королевский вышли в изоляторский коридор. Следователь щелкнул зажигалкой, прикурил.

Денисов воспользовался минутой, прошел к двери, которая вела на лестницу. Массивная металлическая защелка, о которой говорила медсестра, была на месте, исправна. По лестнице можно было свободно спуститься в подъезд, свободно подняться с перрона в изолятор. Сбоку, на двери, виднелся бурый мазок.

Подошел Бахметьев — им так и не удалось до этого перекинуться ни одним словом.

— Сабодаш отправил ориентировки? — В руке он держал носовой платок, искалеченный глаз его слезился, когда Бахметьев нервничал.

— Я не разговаривал с ним.

— Особой надежды на ориентировки, конечно, нет. Насколько я помню, такого не было ни на одном вокзале. По крайней мере, в последние годы. Ты обратил внимание на ее одежду?

— Да. Ни одного ярлыка.

— Аллергия на все фабричное?

— Может, просто умеет шить. — Денисов был розыскником, поэтому видел вещи реальнее, чем воспитанник ОБХСС -начальник отдела.

— Товарищи… — Вилов уже беспокойно поглядывал на часы. — Может, все-таки пора?

— Во сколько Рейган прилетает? — спросил эксперт, докуривая.

Бахметьев обернулся:

— В четырнадцать.

Из коридора постучали.

— Да, — крикнул Бахметьев.

Ниязов, младший инспектор, — черноглазый, неулыбчивый, прямолинейный, по-уставному приблизился к заместителю начальника Управления.

— Товарищ полковник…

— Что у вас? — грубовато, как обычно, вскинулся кадровик.

— Разрешите обратиться к полковнику Бахметьеву… Звонил подполковник Ваникевич… — Ниязов нашел глазами Бахметьева. — Из Главка Московской области. Просил срочно с ним связаться.

— Меня? — спросил Бахметьев.

— Капитана Денисова… Он ждет у телефона.

— Денис! Сколько ей лет примерно? — У Ваникевича была разработанная наигранная манера разговора, мягкий голос. Но с Денисовым он был приветлив по-настоящему. — За семьдесят?

— Пожалуй.

— Русская?

— Не знаю. Не думали об этом…

— Можешь рассказать поподробнее?

Денисов повторил немногое, что знал:

— Личность не установлена, откуда прибыла — тоже. Тяжкие телесные повреждения головы. Сумка отсутствует… У вас есть похожее?

— По Симферопольскому шоссе… — Ваникевич произнес неуверенно.

— Наше направление…

— Я потому и звоню. Тоже в закрытом помещении, тоже во время сна. Тяжкие повреждения топором в области головы…

— Кто она?

— Швея-надомница. Еврейка. Сусанна Маргулис.

Денисов взглянул на часы:

— Где встречаемся?

— На полпути. В метро. Как всегда… — Они уже не раз обсуждали там свои дела. Только имей в виду: убийство это пятилетней давности…

 

3

Денисов посмотрел вслед: выехав из рощицы, «жигуль» Богораза проследовал мимо девятиэтажки, свернул в проулок.

«В обоих случаях убийца не пощадил свои жертвы. Почему? Даже если женщины проснулись, что они могли сделать? Преступник пригрозил бы топором. Они лежали бы молча, закрыв глаза. Как неживые… В комнате матери и ребенка никто не слышал никакого крика…»

Краем рощи Денисов вышел к домам. По периметру их тянулась нарезанная участками, захваченная под картошку и клубнику земля. Их огораживали ржавые трубы, проволока, спинки старых кроватей. «Неосознанный вызов владельцам казенных дач и престижных садовых кооперативов…»

«Жертвы знали своих убийц!… Преступник боялся оставлять их в живых».

Когда Денисов снова вернулся в штэтл, он не заметил во дворе никаких перемен.

Старик Нейбургер — длиннорукий, в залоснившемся галстуке и вельвете — по-прежнему курил рядом с сараем, отбрасывавшем тень к нему во двор. Поодаль, в тени другого сарая стоял «жигуль»; ни Шейны, ни ее мужа видно не было. Чуть дальше, у заборчика, виднелся сваленный набок детский велосипед.

— Излюбленное ваше место. — Денисов кивнул на тень у сарая. — А, Мойше-Герш Лейбович? — Имя-отчество он выговорил не очень уверенно.

— Так пишут в документах, но так не говорят… — старик оставил излюбленную — без фильтра, кубинскую сигарету. -С еврейскими именами сложно. — Он не прочь был поболтать. — Вы говорили с Шейной? — Старик все знал: дом был проницаем изнутри, как ушная раковина. — А этого бандита, ее мужа, мобутовца, — он кивнул на «жигуль», — вы тоже уже видели?

Денисову не пришлось самому начинать разговор о Богоразе.

— Кооператор! «Руководитель промышленности»! Он так себя представляет… — Нейбургер пыхнул сигаретой. — Завпроизводством в еврейском кафе.

— «У Мейше»?

Кафе отделяло от вокзальной комнаты матери и ребенка, где произошло убийство, не больше трехсот метров.

— Вы знаете, где это? — Нейбургер был удивлен.

— Конечно!

Был даже день, когда Мейше — хозяин кафе приходил к нему — искал защиту от рэкетиров; он подключил первое отделение милиции. Все как-то обошлось. Мейше — коренастый, с золотой цепочкой и шестиконечной звездой на шее, -во всяком случае, больше к нему не обращался.

— …Делает фаршированную рыбу и шейку по-еврейски… Стоит, говорят, баснословно дорого. Но люди платят! Лишь бы название… Спрашивается, откуда Богоразу знать, как готовить рыбу? Он что — умеет это делать?

— Может, от родителей…

— А что родители? — Нейбургера понесло. — Мои дети всю жизнь видели, что мать делает манную кашу. А когда сын женился — не этот, второй — он пришел к ней за рецептом: «Я буду записывать. Раньше надо поджарить крупу или нет?»

Денисов дал ему выговориться.

— …Как он бросился на меня с топором, дер бандит, когда я сказал, чтобы он не ставил этот тамбур! — Старик показал на уродливый придел, выступавший рядом с окном. — Нам же из-за него до обеда нет солнца!…

— Когда это было?

— Когда убили Сусанну… Перед тем, как он наладился ехать. Может, на месяц раньше. Или позже. Еле отобрали топор…

— Он собирался уехать?

— Подал заявление. В Эрец. Там у него два брата двоюродных, сестра.

— В Эрец?

— Ну да. В Израиль. А сейчас не знаю. Увидел, что и здесь можно драть три шкуры. Теперь вряд ли уедет… — Старик принадлежал к непримиримому довоенному поколению, чей сформировавшийся стереотип противился любой перестройке. Они заблуждались почти во всем. Благо ослепление прошлым было у них искренним, а их положение сегодня лишало возможности активно сопротивляться. Денисов уважал их право иметь собственное мнение, но в дискуссии предпочитал не вступать.

— Кстати, — старик поманил Денисова, зашептал: — какой он еврей? Такой, как вы! Мать — русская. Не знает ни слова на идиш! — Нейбургер замахал руками, словно собирался войти в воду. — Выпивает!

— И это есть? — спросил Денисов.

— Недавно дома не ночевал. Боялся, видно, сесть за руль…

— Давно?

— В эту субботу. На другой день, в воскресенье, Горбачев принимал Рейгана…

— Где он был?

— А я знаю? Жене, видно, это нравится. Сестричке ее -тоже. Неплохо устроились, а? Они повыходили замуж, как только квартира Сусанны освободилась…

— А какие взаимоотношения были у Богораза с убитой?

— Я же вам сказал: родственники строили дом, чтоб вокруг были все свои. А потом годами не хотели друг друга видеть… Вот вы говорили с Лидой-Зельдой… — Старик знал все. — Но Лида могла что-то и не сказать… Почему? — Подумав, он сам же и ответил: — Потому, что у них с Сусанной были свои проблемы. Лида-Зельда поддерживала Богоразов! А Сусанна, представьте, нет!

— А Вайнтрауб? Как он ладит с обеими?

— Каждая сестра хотела показать, что она любит брата больше, чем другая… Вам интересно?

— Очень…

Пока невозможно было решить, что окажется важным.

— Моисей, — раздался низкий женский голос. Дверь ближайшей террасы отворилась на ширину ладони.

— Иду… — Старик обернулся к Денисову. — Вы можете зайти? Мне надо коринфар принимать… Там я вам все спокойно объясню.

В длинной комнате единственное окно оказалось зашторенным. Света хватало на первые половицы, дальше стоял полумрак. На столе поверх чистой, жестко накрахмаленной скатерти сохла мелко нашинкованная домашняя лапша.

— …Перед тем как тому случиться с Сусанной — не про нас будет сказано! — Нейбургер остановился, ожидая, когда ему предложат лекарство. В глубине комнаты хлопнула дверца холодильника, послышались легкие старушечьи шаги. — Их брат — Ёся — был в Риге, на взморье. Жена его, как всегда, была рядом… А в это время Сусанна видит сон… Что она там видит? Мухомор или пепельницу…

— Она видела, что Ёся моется под душем… — Жена Нейбургера — сухая маленькая старушка передала мужу лекарство.

— Короче, очень плохой сон! — Нейбургер не глядя сунул таблетку в рот. — А Лида-Зельда — вторая его сестра — в это время ничего не видит. Или видит, что все хорошо. Отсюда неприятности! Сусанна считает, что она должна срочно поехать к Ёсе на взморье… Хотите домашнего гриба? -спросил он неожиданно. — Нет? А я попью… — Откуда-то из темноты появилась банка. Он нацедил сквозь пожелтевшую марлю в стакан жидкости и, отдуваясь, выпил. — И вот уже ссоры и ревность! «Куда ты поедешь?…» — «Я должна поехать!» Короче, она побыла там с ним. Привезла ему баночку икры… Мало они получают икры в своих больницах! Говорят, только птичьего молока не хватает! У каждой кровати -телефон! А здесь, чтоб вызвать «скорую», нужно бежать аж во-он к тем домам! Ну, что вам говорить? Ёсе от икры стало легче или от чего-то другого. Сусанна вернулась, а у Лиды-Зельды нижнее давление сразу стало выше, чем верхнее… А еще через неделю, как Сусанна вернулась, ее не стало… Сестры, по-моему, так и не начали разговаривать…

На терраске неосторожно скрипнула дверь, кто-то тихо поднялся по ступеням.

— Кто там? — крикнула жена Нейбургера.

— Я-а!… — Денисов узнал резкий фальцет сестры погибшей — Лиды-Зельды. — Хочу взять ключ от сарая. По-моему, черная курица опять подлезла к вам под дверь.

— Пожалуйста! Вы же знаете, где он висит! У окна… -отозвалась хозяйка.

Действительно ли одна из кур забралась в сарай или сестре убитой было интересно, о чем говорит розыскник с соседями?

Она спустилась с терраски. Сквозь неплотно прилегающую штору Денисову был виден ее толстый, расплывшийся под платьем таз.

— Я хотел вас вот о чем попросить, — Денисов поднялся. Предстояло небольшое оперативное действо, и было хорошо, что Нейбургер предложил ему зайти в дом. — У меня есть фотоснимки. — Денисов достал несколько фотографий, в том числе и фото убитой на вокзале, сделанное сразу после туалета лица. — Никого из них вам не приходилось раньше видеть? Взгляните.

— Минутку… — Старик зажег свет, достал очки, долго сучил их подкладкой пиджака, наконец, водрузил на нос. -Где?

Он медленно осмотрел фотографии, потом задумчиво поскреб подбородок.

— Какие-то старухи… Я плохо запоминаю. Лучше покажите кому-нибудь из женщин. Они лучше помнят.

— А ваша жена?

— Перл? Она же совсем слепая!

— Вы считаете, что никого из них раньше не видели? -уточнил Денисов.

Нейбургер подумал:

— Может, вот эту…

Он неуверенно показал на фотографию потерпевшей из вокзальной комнаты матери и ребенка.

— А где, когда?

Что-то было в его голосе, потому что слепая жена Нейбургера окликнула его с дивана:

— А вы присядьте.

Денисов подвинул стул. Садясь, он коснулся скатерти, полотно действительно оказалось жестко накрахмаленным, стояло колом. Нейбургер вернул фотографии, прошел в глубину комнаты, к дивану, сел и, должно быть, сразу задремал. Денисов услышал его ровное сиплое дыхание.

— Вы не показали карточки Лиде-Зельде? — спросила Перл.

— Нет пока.

— Может, Шейна или ее сестра тоже кого-то узнают…

— Сестра еще не вернулась с работы… А что Вайнтрауб? -спросил Денисов. — Я смогу ему показать?

— Он совсем плох. Ему даже не сказали, что сестра убита.

— Вайнтрауб не знает об убийстве Сусанны Маргулис?!

— Нет.

— А его жена?

— Влада знает. Ей вы тоже можете показать. Но она приезжая… Из Латвии. В Москве у нее мало знакомых. И вообще… Ёся то в больницах, то в санаториях для старых большевиков, она с ним…

Коротким всхрапом Нейбургер обозначил с дивана момент своего внезапного пробуждения. Сразу поднялся.

— Положение такое… — Он поправил заправленные в сапоги брюки, прошел к дверям. — Пойдемте?

Где-то Денисов уже видел эту манеру носить сапоги поверх штатских брюк. Но у кого? Может быть, в старых картинах?

— …Богораз должен вам помочь. Бандитская память! Как у его деда — Мордехая! Его и назвали Менлин в честь деда…

— Менлин? — У еврейских имен была странная трансформация. — Не Мордехай?

— Кто знает, тот не спутает, — солидно объяснил Нейбургер.

«Нужен ли этот экскурс в жизнь чудом сохранившегося под Москвой старого еврейского местечка, этого штэтла, состоящего из одного-единственного дома», — подумал Денисов.

Розыск преступника, совершившего зверское убийство на Павелецкой, ни на йоту не продвинулся оттого, что он обрабатывал версию о связи между обоими нераскрытыми убийствами.

— …Мулим — от Мейше, а Менлин — обязательно от Мордехая. Так было… — старик продолжил. — А теперь моего внука зовут Рамон — отцу, видите ли, захотелось; он с женой ездил в Испанию. А дочь — Наташа…

— Менлин… — Денисов удержал в памяти имя кооператора. — И в паспорте так же?

— Этого я не ведаю, я не милиция. Откуда я знаю, что записано у Лиды-Зельды? Для меня она все равно Зельда, пусть там будет Прасковья или Елизавета… Какая разница?

Имя, однако, имело значение, и Нейбургер тут же это подтвердил:

— Если у человека еще до его рождения умер отец, то его обязательно называют в честь умершего…

В прогоне показалась молодая женщина в юбке, в майке на тонких, скрученных в шнурок бретельках.

— Добрый день, — она обошла Денисова и старика, колыхнулась разгоряченным телом, теплый воздух вокруг нее тоже колыхнулся.

— Добрый день, — старик проводил взглядом ее выступавшую из майки, открытую спину.

— Это сестра Шейны Полина… Вы о ней спрашивали. Она жена второго брата Богораза.

«Люди, обосновавшиеся в доме еще с «до войны», — подумал Денисов, — строили дом, как корабль или крепость. Как Ноев ковчег, куда забрались все родственники, чистые и нечистые. Старики умирали, дети рождались в пути. А корабль плыл, то есть стоял… И такой Мафусаил, как старик Нейбургер, мог еще перечислить весь экипаж и всех пассажиров с самого отплытия…»

— Полина — это единственное имя? Или… для домашнего употребления… — Денисов продолжал упорно цепляться за все, что могло в дальнейшем пригодиться.

— Родители назвали ее Идес… Вы уже идете к ней?

— Я думаю, успею еще позвонить.

— Это за теми домами!

У девятиэтажного здания на скамье коротали время пенсионеры. Рядом с телефонной будкой в коляске спал ребенок, его мать звонила по телефону.

Денисов присел на край скамьи и тотчас почувствовал, что его клонит в сон.

Женщина в телефонной будке все время двигалась, не стояла на месте, голова с трубкой была в кабине то слева, то справа, разговор, казалось, вот-вот прервется, а он продолжался и продолжался.

Денисов поднялся.

— За домом еще телефон, — сказал какой-то старик в очках, в шляпе. — Эта будет звонить, пока ребенок не проснется.

По другую сторону дома телефонная кабина оказалась пустой, Денисов набрал номер Бахметьева. От трубки стойко пахло духами.

— Слушаю, — сказал Бахметьев.

— Это Денисов… Пока ничего.

— У нас тоже.

Взаимоинформация не заняла и минуты.

— Вся Москва у телевизоров, смотрит визит президента… — посетовал Бахметьев. — Ни одного преступления по городу, кроме нашего. Вилов уже спрашивал о тебе: «Что он делает?»

— Я как на острове… — Денисов собрался с мыслями. -Никто отсюда не уезжал уже лет пятьдесят! Рождались, умирали… Есть тут один старик — он видел здешних прабабушек, поэтому все может сказать о правнучках…

Бахметьев вздохнул:

— Какой смысл в этом? — ему не приходилось раскрывать преступления самостоятельно.

— Мы мало знаем о потерпевших, а об одной вообще ничего. А ведь они прожили жизнь.

Он возвращался мимо того же крыльца. Коляска с ребенком все стояла у телефонной будки. Денисов возвращался, а женщина все еще говорила…

Полина успела переодеться — вместо майки с перекрученными узкими бретельками на ней теперь был халат, под ним черный купальник, который просвечивал, пока она стояла на пороге террасы.

— Заходите. Только у меня не убрано… — Руки женщины были заняты — она закалывала на затылке иссиня-черную толстую косу. Во рту торчали шпильки. — Сейчас…

— Я из милиции.

— Шейна, сестра, мне сказала… — Женщина потянулась лениво-кокетливо. Она была босиком, звонко прошлепала в комнату. — Пожалуйста!

Он прошел внутрь.

Две небольшие комнаты, кухня. Из-за жары все было завешено, плотно укутано. Чтобы охладить дом, хозяйка вылила на пол не меньше ведра — вода еще стояла у порога.

«Значит, тут все и произошло».

Денисов обратил внимание на дверь. Цилиндровый замок выглядел довольно старым.

— Вы его меняли?

— Нет.

— Выходит, эксперты не брали на исследование…

— Брали. Потом вернули.

Он обнаружил накладку, допущенную следствием. В цилиндровых замках возможность отпирания зависела от поворота цилиндра в патроне. Ключи, отмычки этой конструкции лишь контактировали со стенками скважины и со штифтами. Чтобы установить следы, цилиндр требовалось распилить вдоль скважины и произвести осмотр и микроскопическое исследование. Этот замок распиливанию явно не подвергался.

— Как мне называть вас? — спросил Денисов. — Полина?

Идес?

— Как назовете… — Повторялась та же история с именами. — Тетка вообще меня зовет Лейбла. В честь деда…

Он не стал комментировать.

— Что-нибудь осталось тут от прежней владелицы?

Полина огляделась. Низкая широкая тахта, ковер, журнальный столик.

— Нет, пожалуй… — Она подошла ко второй комнате, там была детская.

— Тут тоже все наше. Кровать мы выбросили… — Полина отошла к двери. — Вообще навели порядок. Тут была одна рухлядь. Часть выбросили, часть сожгли. По-моему, ее ничего. Хотя…

Они вышли на террасу.

— Стол этот. Сто лет еще простоит.

— Крепкий…

Денисов не ошибся. Убитая и ее соседи, проживавшие в штэтле, не были людьми большого достатка. Совершая преступление, убийца не мог рассчитывать на то, что внезапно разбогатеет.

— Стол так и стоял здесь?

— Нет, — Полина вернулась в комнату. — Стол стоял против ее кровати, у окна. А сбоку был диван, черный, под кожу, с валиками и спинкой. Да… — Она вспомнила о чем-то. -Сейчас я вам принесу. — Откуда-то из террасы появилась недорогая стеклянная ваза, с четырехугольным раструбом. -Это возвышалось посреди стола. Тетка ставила в нее георгины…

Сбоку, за окном виднелась грядка с цветами.

— Я думал — тюльпаны… — Денисов не без умысла назвал сорт, луковицу которого он нашел в цветнике на могиле убитой. Полина никак не отреагировала. — Вы были у нее на кладбище?

— Мы приехали на другой день после похорон. Телеграмма запоздала.

— А потом?

— Нет, сначала все некогда было. Потом как-то забылось. -Полина поправила на шее под халатом купальник…

«Наверное, тоже собиралась на пруд», — подумал Денисов.

Заметив, что Денисов все еще смотрит на грядку, прилегающую к забору, она объяснила:

— Это Еси, ее брата…

У самой Полины под окнами не было ничего, кроме обильно разросшихся корней ревеня и нескольких кустов крыжовника.

— За садом Влада следит, его жена.

Они вышли на террасу.

— Дом этот записан на вас? На мужа?

— На меня, — она отчего-то покраснела. — Я вхожу в более близкий круг наследников как дочь сестры. Мой муж приходится ей внучатым племянником.

— Он не живет тут?

— Он служит, — она незаметно снова поправила купальник. — В Белоруссии. Скоро я с ребенком еду к нему в отпуск.

— У вас сын?

— Да, сейчас он на даче. С детсадом.

— Вам… здесь одной… — Денисов не сразу подыскал сло-| во. — Спокойно? После того, что произошло?

— Я ведь ничего этого не видела.

— Вы бывали тут при жизни погибшей?

— Два раза. Тетку я помню плохо… Чаю хотите? У меня жасминовый. Он уже заварен. — Полина прошлепала на кухню, крикнула оттуда: — Может, кофе?

— Лучше чай.

Она вернулась с заварным чайником; чашки, блюдца нашлись в стенном шкафчике. В нем же была и сахарница.

— Муж вашей сестры, Шейны, — спросил Денисов, — он заканчивал Институт народного хозяйства?

— Экономический… — Она разлила чай, принесла из кухни еще круглую хлебницу с печеньем.

— Он был дружен с покойной?

— Что вы! — Полина махнула обнаженной до белых полных подмышек рукой.

— Он бывает здесь?

— Сестра заходит часто.

— А Богораз?

— Теперь редко. Первое время, бывало, все говорил: «Лейбла, ищи Сусаннины деньги! Они где-нибудь в печке. Или в погребе… Давай переберем сруб…»

— Что, по-вашему, произошло тогда? — спросил Денисов. -И почему именно с ней?

Полина пожала плечами:

— Если даже вы не знаете…

Была ли и для нее дверь, которую он хотел вскрыть, так же заперта, как и для него, для уголовного розыска области, для Ваникевича, для всех других?

— Маргулис с кем-нибудь переписывалась? Письма приходили на ее имя?

— Были вначале… — Полина принялась быстро убирать со стола. — В основном открытки. К праздникам. Потом прекратились. Между прочим, этой зимой опять было одно письмо…

— Давно?

— Перед Новым годом. Но я его не видела, кто-то говорил.

— Не помните, кто?

— Нет.

— А куда его дели? Мы можем найти?

— Вряд ли, — она провела рукой по клеенке, — наверное, порвали.

— А от кого?

— Без понятия.

Появившаяся было зацепка тут же исчезла. Впрочем, существовала ли она? Письмо от человека, который в течение пяти лет со дня гибели Маргулис продолжал думать, что старуха еще жива!…

Денисов отодвинул край шторы — на дворе по-прежнему стояло слепящее солнце. Было самое пекло. Сбоку, за террасой, он внезапно увидел не особо чистый халат Лиды-Зельды, старуха стояла за углом, на негнущихся больных ногах, думая, что ее никто не видит.

За деревянной стеной, в глубине дома послышался звук часов, они сначала зашипели, затем стали бить. Тяжело, громко, отрешенно. Денисов прислушался: казалось, ударам не будет конца.

Откуда-то из глубины его памяти возник образ старых, в деревянном черном футляре часов с маятником, с римскими цифрами на циферблате. Неожиданная мысль пришла в голову:

«Убийство мог совершить такой же старый, немощный человек, как и сами потерпевшие…»

— Это у Зельды, — Полина взглянула на свои пластмассовые часики. — Через минуты четыре начнут бить часы у Нейбургера. Они у него позади. А если бы тетя Влада была здесь, она завела бы и свои… — Полина уже изнывала в облегавшем ее синтетическом купальном чулке.

— Можно? — Дверь террасы заскрипела, Лида-Зельда все же решилась войти. — Я не помешала? Сидите, как ангелочки…

Через дверь Лида-Зельда бросила быстрый взгляд на тахту.

— Входите, — сказала Полина.

— Влада сегодня не приедет, — объявила Лида-Зельда. -Оказывается, она за неделю предупредила; к ним сегодня приедут чинить холодильник. Я только сейчас вспомнила.

— А садик? — огорчилась Полина.

— Что я знаю?! Останется неполитым… — Лида-Зельда потрясла огромными кулачищами. — У меня нет на это сил!

— И у вас тоже цветник? — Денисов обернулся к Лиде-Зельде.

— А-а… «Нежность», душистый горошек…

— Тюльпаны?

— Немножко тюльпаны.

— Вы высаживали их у сестры на могиле?

— Боже упаси! Кто сажает тюльпаны на могилах? Сколько времени уже? — Толстая женщина все время спешила. — Ого! Ты знаешь, Лейбла? Уполномоченный показал Нейбургеру фотографии… Так, знаешь, что сказал тот старый прохвост? «Какие-то старухи!…» Я говорю: «Вы хотели, чтобы вам показали голых девочек!» — Лида-Зельда захихикала. — Нам вы тоже покажете?

Весь дом тут же узнавал обо всем по тончайшим капиллярам, которыми были соединены все комнаты, террасы и даже соседи, как сообщающиеся сосуды. Что перегонялось по ним?

Он достал фотографии, которые перед тем показывал Нейбургеру.

— Может, кто-то из этих женщин бывал в вашем доме или был знаком с Сусанной Маргулис… Снимки, правда, не очень качественные. Но, может, вы кого-то узнаете…

Обе женщины подошли ближе.

— Действительно, уже немолодые… — Лида-Зельда взяла фотографии, принялась быстро их перебирать, пока не дошла до снимка, на котором изображена была погибшая в вокзальной комнате матери и ребенка. Фотография убитой вызвала в ней безотчетную тревогу, Лида-Зельда долго смотрела на нее, потом подняла глаза на Денисова.

— Знаете, кто это? — прокричала она куриным своим голосом. — Не про нас с вами будет сказано! Это же вылитая Влада Вайнтрауб! Жена Ёси! Лопни мои глаза, если я вру!

 

4

Денисов взглянул на часы у туннеля: Ваникевич опаздывал.

Поезда метро шли с короткими интервалами, но через каждые полторы-две минуты станция была вновь наполнена людьми.

После разговора с Ваникевичем по телефону Денисов вернулся в изолятор (осмотр трупа еще продолжался), коротко доложил.

— Нераскрытое убийство пятилетней давности. Пожилая женщина. Множественные разрубы головы. Запертое помещение. Нападение во время сна…

Эксперт прекратил диктовать, Королевский задумался.

— Я встречаюсь с Ваникевичем в метро, там узнаю подробности.

— В огороде бузина, а в Киеве — дядька… — комментировал Вилов, Денисов был ему антипатичен, и он не пытался это скрыть.

Денисов не удостоил его взглядом.

— Я поехал. Ваникевич, наверное, уже в дороге.

Он еще на минуту задержался, спросил у эксперта:

— Если погибшая действительно приехала в Москву к медику-специалисту, то к какому? Можно предположить?

— Пока нет! — эксперт серьезно взглянул на Денисова. — В равной степени старчески изношен весь организм.

— Спасибо.

Он едва не сшиб лейтенанта, подслушивавшего под дверью.

Денисов прошел по платформе метро. Часть поездов шла с переполненными концевыми вагонами, в других больше людей было в средних. Поезда, видимо, формировались на разных станциях — часть уходила с той, где было два выхода — в конце и в начале платформы, другие — со станций, куда вход был в середине перрона.

Какой-то человек, по виду приезжий, заметил в пустоту.

— И что спешат? Что они выгадывают — что бегут!

Он не подозревал, что секунды, сэкономленные на эскалаторе, оборачиваются минутами, если человек успевает в отходящий поезд, а затем и часом, если спешишь в электричку, в автобус…

Никто, однако, не вступил с ним в диалог.

«Общее отчуждение: все вместе и каждый в отдельности…»

— Привет, Денис!

Ваникевич был не один. Приехавший вместе с ним -обросший ранним жирком, мордастый, медлительный с виду парень в «варенках», в тяжелых, на крепко сбитой подошве, ботинках, похож был на отставного спортсмена, занявшегося фарцой или рэкетом. Время от времени он незаметно оглядывался, словно постоянно проверял, кто у него за спиной.

— Знакомьтесь, — Ваникевич кивнул на мордастого. — Зам по оперработе… Город Видное.

— Валентин, — представился тот, одновременно разворачиваясь градусов на девяносто в сторону, чтобы увеличить обзор.

Они прошли к началу туннеля, где была скамья.

Ваникевич не стал тратить время на разговоры, приступил к делу.

Валентин, — предложил он коллеге, — рассказывай…

— Ну что? — Тот нашелся не сразу. Снова взглянул вдоль платформы. Ждал ли он кого-то или опасался нечаянной встречи? — Убита ночью. Несколькими ударами топора. Следов подобранного ключа или отмычки не обнаружено. Ходили слухи, что она получила вызов в Израиль. Могли быть ценности. Золотишко… — Он коротко изложил фабулу и первоначальные версии. — Безусловно, убийство совершил кто-то свой. Чужого Маргулис бы в дом не впустила. Близкий. Но свои-то все старые, немощные. И для чего им убивать? Какая от этого корысть? Наследство? Дом? Все обеспечены жилплощадью…

Из тоннеля тянуло сквозняком. Набитые людьми конечные вагоны одних составов сменялись другими, где главный наплыв приходился на середину.

— Глубокие разрубы?

— Головы? Да.

— Орудие убийства нашли?

— Топор лежал под столом, на кухне. — Зам по оперработе ненадолго отвлекся от наблюдений, которые он вел не прерываясь все время с тех пор, как оказался на платформе.

— В действительности у Маргулис было что взять?

— Неизвестно. Во всяком случае, никто не показал. Может, что-то хранилось в чулке… Вот у ее брата — Вайнтрауба, полная квартира добра…

— Там ночевал кто-нибудь в ту ночь?

— Сам Вайнтрауб находился в больнице для старых большевиков. Жена — дома, в Москве.

— По делу вообще не проходят золото, деньги?

— Нам не удалось найти. Может, вам, транспортникам, повезет!

— Дело большое?

— Два тома. Но существенного на десять страниц. Главное я сказал.

— Что-нибудь делается? Арест на корреспонденцию?

Мордастый кивнул.

— У меня все ее соседи и родственники под колпаком. Все глухо…

Пока они говорили, Ваникевич что-то тихонько насвистывал под нос.

— Преступление совершено вроде просто, но толково… — Зам по оперработе снова завозился на жесткой скамье.

Они поднялись, Ваникевич смотрел на Денисова сочувственно, его видновский коллега — скорее насмешливо.

— У вас это первый труп за год? — поинтересовался он. Убийства были для него лишь мерой трудовой занятости, напряжения в работе.

— Первый. Родственники, знакомые… Все установлены? -спросил Денисов.

— Все. Я проверял. Даже на кладбище был.

— Где она похоронена?

Розыскник назвал кладбище.

— Она же еврейка. Хоронили по обряду. По моим данным, могилу после этого никто ни разу не навестил. Ни цветка, ни горсти песку… Прощаясь, Денисов сообразил, что все время говорили о его, денисовских, делах и хоть бы словом обмолвились о проблемах областников. Спросил у Ваникевича:

— С визитом Рейгана работы много?

Ваникевич пожал плечами:

— Пока не особо. Вот Нэнси Рейган махнет на днях в Переделкино — тут уж наша епархия, Московская область. Порядок обеспечивает наш главк.

— А в Переделкино почему? — удивился Денисов.

— В гости. К Андрею Вознесенскому.

Денисов кивнул:

— Рано едет?

— Нэнси? Нет, конечно! — Ваникевич зевнул. — Но нас-то все равно соберут ни свет ни заря… Да ладно! Разбегаемся?

— Главк Московской области пять лет возится с этим убийством… — заметил Бахметьев по поводу дела Сусанны Маргулис. — Я бы не хотел, чтобы мы, бросив свое, занялись раскрытием убийства в Московской области.

— А если через Сусанну Маргулис мы выйдем на комнату матери и ребенка…

— Конечно… — положение начальника отдела обязывало его организовать проверку в равной степени всех версий. — Но заниматься этим ты будешь один. Я никого к тебе не подключу. И как только тебе покажется, что дело это не имеет к нам отношения, ты его тут же бросишь…

Денисов пожал плечами.

— Когда ты решил ехать туда? — Бахметьеву было спокойно, когда Денисов оставался на вокзале.

— Сначала войду в курс новостей…

У Бахметьева затрещал телефон, Денисов повернул к дверям.

— Правильно, — телефон все трещал. — Я скажу, чтобы Королевский показал тебе последние протоколы.

— Он здесь?

— Был у дежурного… — Он взял, наконец, трубку.

В дежурке спецгруппа Управления и приданные курсанты Высшей школы толпились у телевизора.

Визит президента Соединенных Штатов уже начинался. На экране огромный «Боинг» выруливал к зданию аэропорта. Надпись на красном полотнище гласила — «ДОБРО П О ЖАЛОВАТЬ, ГОСПОДИН ПРЕЗИДЕНТ».

— Королевского никто не видел? — спросил Денисов.

Ему не ответили.

Тяжелый «Боинг» президента наконец замер. Подали трап, и тогда Громыко и его грузная жена начали встречное размеренное движение в направлении лайнера.

Все было неожиданно и интересно.

Десять других телевизоров, передававших вокзальную хронику, были мгновенно забыты — там переливался на черно-белых экранах нескончаемый поток пассажиров.

— Денисов! — крикнули от двери. — В комнату матери и ребенка! К следователю…

Уходя, он увидел Громыко с супругой, выдвинувшихся на исходные рубежи, высокий трап и все еще закрытую дверь президентского самолета.

Похожая на мордовку дежурная медсестра Вера все еще продолжала плакать. Однако припухшие, приподнятые вверх, как у кошки, глаза выглядели лукаво, казалось, она вот-вот вытрет слезы, засмеется в лицо сидящему напротив Королевскому.

Рядом сидела и вторая дежурившая ночью сестра — Тамара, с правильными чертами лица, классной фигурой и вздорным характером — мучительное испытание молодых лимитчиков милицейской роты. Она числилась патронажной, за устройство на ночлег не отвечала. В ее обязанности входила помощь пассажирам с детьми — получение билетов, транспортировка, организация содействия…

Она подчеркнуто независимо кивнула Денисову.

— Бахметьев хотел, чтобы ты познакомился. — Королевский подвинул отпечатанные страницы. В отличие от других следователей, он печатал свои бумаги на портативной пишущей машинке. — Держи!

Денисов проглядел протокол. Патронажная сестра ничего не видела, ходила по вокзалу, приглашала матерей с детьми на ночлег. Утром ушла. До того, как обнаружили убийство. На допрос ее доставили уже из дома.

— Я могу идти? — Патронажная, не оборачиваясь, процокала каблуками к дверям.

— Бахметьев считает… — Королевский сунул протокол в кейс, перед тем как подойти к зеркалу, — что все-таки следует поинтересоваться тем преступлением…

— Сусанной Маргулис? — Это было следствие их только что состоявшегося разговора.

— Да. Мало ли как будет! Ну, я поехал.

Появился Антон.

— Дала я работы всем… — снова завела медсестра. Тем не менее она говорила уже спокойнее.

— Ты всех подвела… — Сабодаш достал «Беломор», подумал, сунул назад, в пачку. — Меня! Себя… Ты бы позвонила мне! В паспорт бы взглянула на худой конец!

— Кругом я виновата!

— Женщина эта была одна? — спросил Денисов.

— Одна. Так жалко ее стало…

Ей и самой тоже можно было посочувствовать. Работала давно, ее любили за легкий характер и невзыскательность, с которой она принимала вечную чехарду графика, неожиданные дежурства и постоянные подмены.

— Чистенькая такая старушка. В чулках… Одна нога забинтована, опухает. А может, тромб… «Девочка, говорит, нет сил сидеть на стуле!» А тут Тамарка! «Конечно, пусть отдохнет! Такими и мы будем…» А сама хоть бы зашла, посмотрела! Эх, думаю, где наша не пропадала…

Денисов не исключал в качестве мотива и корысть. Были данные: места, значившиеся по отчетам непроданными, в действительности некоторые дежурные сдавали, выручку прятали. Часть денег, возможно, шла наверх.

— Вас четверо было?

— Трое. Фактически двое. Одна — на четвертом этаже. Еще кассир в гардеробе.

— И уборщицы.

— Их не докличешься. Особенно, когда работы поменьше, а в сон клонит. С полтретьего до полчетвертого…

— Я об этой ночи.

— Эта — тихая. С субботы на воскресенье, с воскресенья на понедельник — вообще тишина. А тут еще Рейган прилетает. Милиции полно. — Она снова стала похожа на кошку, как их изображают на почтовых марках — лукавые, суженные кверху безвинные глаза.

— Долго старушка находилась в приемной? — спросил Антон.

— Две минуты. От силы три. Она устала, я буквально с ног валилась! Я ведь с ночи. Меня попросили остаться на вторую смену…

— С какой стороны она подошла?

— Не заметила… Из гардероба кассир отошла — «чай пить». Фактически вздремнуть… Я еще говорю: «Завтра заплатите…» Да, и такое чувство — будто старушка уже была у нас. В этом году…

Денисов внимательно слушал.

Антон продолжил:

— Потом?

— Повела в триста четырнадцатую. В изолятор. «Вот кровать, располагайтесь…»

— А почему в изолятор?

— Больная женщина, рядом дети. Изолятор — самое место.

Денисов слушал. Он лучше представлял все, когда вопросы задавал другой, а сам он был сосредоточен на ответах.

— Поспать пришлось? — спросил Антон.

— Спала… — Она не стала лгать. — Но что за сон? То и дело подходят. Отвечаешь, засыпаешь. Покемарила за столом…

— Долго?

— С час. Потом поезда стали прибывать. Детское питание. Тамарка уехала…

— А как обнаружила?

— В девятом часу. Работаю, забыла обо всем! И вдруг в голову: «У меня же человек в изоляторе! Не оформлен!»

— Дальше…

— Лечу по коридору… — Она расплакалась. — Вбегаю. На подушке кровь! Ноги так и подкосились… Вижу: защелка на двери отодвинута: спускайся по лестнице и на перрон… Свободный проход!

— Внутренним замком вы не пользуетесь?

Она покачала головой.

— Устали запирать! Замки — стандартные, у рабочих свои ключи…

— Но ведь реконструкция закончилась.

— Все время что-нибудь доделывают, подмазываю…

Денисов и Сабодаш хорошо это знали. В связи со стандартными наборами замков и ключей то и дело возникали конфликты и в других службах. Ключами от медкомнаты однажды открыли парикмахерскую.

Антон спросил, как и Денисов утром:

— Если дверь была закрыта изнутри на защелку, значит преступник зашел отсюда, из большого общего коридора…

— Ну, да. А потом отодвинул защелку изнутри и спустился по лестнице…

Их прервали: Денисов услышал по рации свой позывной.

— Двести первый! Как слышите… — Он узнал голос младшего инспектора Ниязова, ответил:

— Слышу вас хорошо.

— Я прошу подойти в центральный зал…

В рации послышались голоса, командир отделения предлагал кому-то:

— Иди на обед… Как понял?

— Понял… — отозвался постовой. — Буду у телевизора.

— Срочно… — снова пробился Ниязов. — Двести первый!

— Иду!

Еще издали в зале Денисов увидел серьезное, со сросшимися бровями, неулыбчивое лицо младшего инспектора. Ниязов уже ждал его — смотрел в сторону эскалатора. Все остальные — пассажиры — не сводили глаз с висевшего под потолком цветного телевизора: торжественный кортеж президента Соединенных Штатов Америки приближался к Кремлю.

— Одна женщина, — Ниязов заглянул в блокнот, — Струева Татьяна Ивановна, город Валуйки… Видела ночью мужчину…

— В комнате матери и ребенка?

— В коридоре. Она ночевала на третьем этаже.

— Почему мы не знаем?

— Она ездила с ребенком в Морозовскую больницу. Я ее перехватил… По-моему, ей не захотелось подниматься, когда увидела столько милиции там…

— «Торжественный момент! — раздалось по телеку. — Кортеж машин приближается к Боровицким воротам…»

— Вы идите наверх… — Ниязов уже несколько лет упорно продолжал «выкать», правда, только в отношении Денисова, которому явно подражал. — В двести шестую… Я скажу, чтобы она поднималась к себе. — Он так ни разу и не оглянулся на экран.

Струева оказалась крепко сбитой беленькой коротышкой в тренировочном костюме. Было ей хорошо за тридцать.

Она мельком взглянула на Денисова и Ниязова, продолжала разговаривать с малюткой, ложка за ложкой вливая в него кефир:

— Вот нам и расчудесно! Какие мы хорошенькие! — настроение у нее было не очень веселое, она не закрывала рта; обращалась к ребенку во множественном лице: — Ничего, что папочка нас оставил. Нам и с мамочкой прекрасно. Мамочка нас не бросит…

Закончив кормить, она ловко перепеленала малыша, пропела больше для Денисова и Ниязова:

— Милиция пришла за нами… Подписку опять нам дадут. Выезд из Москвы в семьдесят два часа… А не выедем — нас в спецприемник отправят. На Угрешскую… Правда?

— Никто вас не отправит… — Ниязов держался, как всегда, серьезно.

— Вы действительно видели ночью мужчину на этаже? -Денисов смотрел, как руки ее ловко собирают и заворачивают пеленки, ползунки, весь крохотный детский гардероб.

— Конечно, — она двигалась как заведенная.

Спальня была небольшая — на две взрослые и две детские кровати.

— Вы ночевали вдвоем — с ребенком?

— Да, те пустовали, — она показала на второй комплект мебели.

— Примерно во сколько часов вы его видели?

— В начале второго… Вышла в туалет покурить… — Струева бросила взгляд вокруг себя. Ребенок лежал тихо, все было убрано, кроме бутылочек с молоком. — Он промелькнул у двери, которая в зал, к детскому буфету…

— Уходил?

— Наоборот, входил.

— Дверь была открыта?

— Да.

Денисов переглянулся с младшим инспектором. Дверь со стороны зала с видеосалоном, с детским буфетом, игральными автоматами была постоянно заперта. Ключ от нее находился у дежурных.

— Может, кто-то ходил в буфет — не закрыл… — предположил Ниязов.

Денисов спросил:

— Какой он из себя?

— Лет шестидесяти. Пожилой, коренастый. Я мельком видела.

— Узнать сможете?

— Нет, он боком ко мне стоял.

— А в чем был одет?

— Что-то темное… Костюм?

— Кто-нибудь, кроме вас, был еще в коридоре?

— Не видела.

— А в гардеробной? — Из гардеробной коридор просматривался как на ладони.

— Гардероб был закрыт.

Младший инспектор воспользовался паузой:

— Долго будете в Москве?

— Не решила… Тут у вас денег не напасешься. Вообще-то мы хотели уехать завтра. — Она посмотрела на Денисова. Лицо у нее было землистого цвета, вытянутое, без щек.

— У вас ни прописки, ни адреса? — спросил он.

— Нет пока. Только освободились… — Она бросила взгляд на ребенка, он спал.

— А где будете жить?

— В Валуйках. Мать у меня там. И отчим. Обещали принять блудную дочь…

— Да-а…

«Ни в какие Валуйки Вилов ее не отпустит, — подумал Денисов. — Действительно закатает в приемник-распределитель на Угрешскую… Пока будут искать ночного этого посетителя, чтоб была под рукой… На всякий случай!»

— Выходит, у нас еще сутки? — спросил он.

— Чуть больше.

— Может, за это время прояснится.

— Едете издалека? — спросил Ниязов.

— Да нет…

— А какая статья?

— Бытовая, — она отвернулась, поправила что-то на столе. — В общежитии поссорились, подруга мне и устроила…

Денисов не поверил: была она из воровок.

«С ребенком только вот ловко очень управляется… Может, начинала в няньках?» — подумал он.

— Никуда не уходите пока… — Он поднялся. — Следователь прокуратуры вас допросит…

— Куда я теперь! — Ребенок всхлипнул во сне, женщина тревожно взглянула в его сторону.

Они быстро просмотрели книгу регистрации: из двухсот коек около половины было занято взрослыми, еще половину составляли дети. Было много молодых женщин. В основном ехали молодые. Всего набралось около сорока человек.

— Скорее всего этот мужчина приходил к кому-то из них… К кому-то из тех, кто занимал отдельную комнату.

Новая смена дежурных ничем не могла помочь. Вся надежда была на дежурившую ночью медсестру — начальство не спешило ее отпустить и в то же время не вызывало.

Ниязов предположил:

— Мужчина мог быть из тех, кто ночевал.

— Я проверил, — Денисов оторвался от списка. — На третьем не было ни одного. Только на четвертом.

— А если связано с мужским туалетом?

— На четвертом есть свой. Главное, почему он оказался у двери транзитного зала.

— А вы не допускаете, что он приходил воровать?

— Может, конечно. Но вряд ли… Вот самое простое объяснение… — Денисов показал на список. — К кому-то из этих женщин.

— Все опрошены…

— Не все! — Рядом с некоторыми фамилиями стояли крестики. — Эти уехали рано утром, до того, как обнаружили убийство.

Денисову пришла удачная мысль:

— Надо поговорить с их соседями…

Обе молодые матери напоминали солдат-новобранцев, халаты сидели на них торчком, привычная девичья выправка была утеряна. Женщины словно никак не могли еще привыкнуть к новому своему состоянию.

— Ваша соседка, которая уехала… — К ним подключился Антон.

Это была последняя пара.

— С ней кто-нибудь был? Вы разговаривали?

— Говорили немного… Нас ведь утром к ней подселили, — одна из матерей оказалась стриженой, чем еще больше походила на молодого солдата; безгубая, в веснушках. — Нина ее зовут. С ней мальчик, четыре годика… И муж…

— С мужем она, — подтвердил второй новобранец — при челке. — Муж два раза к ней приходил. Утром. В первый раз воды принес. В двух стаканах…

— «Тархун».

На Павелецком вокзале вместо газированной воды в автоматы был залит «тархун»; служащие и администрация видели в этом признак грядущих экономических преобразований, очередной взлет после открытия платных туалетов, душевых и видеозала.

— Какой он из себя? — спросил Антон.

— Старенький, но крепкий. Без шеи.

— А она? В чем одеты?

Денисов взял в руки книгу регистрации:

— Кочетура Нина Максимовна… — Далее следовал адрес: -Ворошиловград… Улица… Дом…

— А с ним разговаривали? Что можно сказать?

— Странный — все время спешил… — Женщины засмеялись.

— Она еще собиралась, а он уже вещи приволок. За водой сбегал… Суетился. Собирались ехать вечером, а он все перерешил… «Давай, давай!» — На безгубом лице свидетельницы блуждала стеснительная улыбка. — «Потом все объясню…»

Антон набросал словесные портреты членов семьи.

Женщины ушли, вернулась дежурная медсестра. Пока сотрудники расспрашивали матерей, она сидела с детьми.

Денисов нашел по телефону в дежурке своего дублера -оперуполномоченного Кравцова, набросал текст телеграммы:

— Подпиши у Бахметьева. Пусть срочно ориентируют узел, дорогу… Но первым делом Ворошиловград: с кем Кочетура может находиться в Москве, установочные данные, цель выезда…

— Я думаю, надо еще городские отделения, водную, воздушную милицию, МУР… — заметил Кравцов. Для Денисова это было само собой разумеющимся. — Московскую область…

— Обзвони, пожалуйста, старших оперов вокзальных групп… — В особо важных случаях всегда использовалось вокзальное братство розыскников-асов.

— Понял…

— Вера! Ты что копаешься…

На пороге появилась заведующая, за глаза ее называли «гренадером» — статная, с крепкой, как стиральная доска, спиной. Она была раздражена: ее тоже вызвали из дома. Увидев сотрудников милиции, она сбавила тон.

— Беда-то какая… — Про нее говорили, что в горячие деньки, когда пассажиры готовы платить любые деньги, чтобы уехать, она подрабатывала по-крупному, пропуская целые семьи через комнату матери и ребенка.

С нею уже разговаривали и Королевский, и Вилов; теперь ее и дежурную медсестру требовало к себе железнодорожно-медицинское начальство.

— Вера больше не нужна?

— Нет…

Когда шли по коридору, дежурная медсестра внезапно вспомнила:

— Чуть не забыла! «Р» она не выговаривала! Сказала: «Жара… У вас нет вентилятора!» А получилось: «Жа-га…» А «вентилятор» уж и совсем не разобрать… Как не русская!

Денисов приотстал. Ориентировку о розыске ворошилов-градской пары подадут и без него, ничего срочного нет.

«Сусанна Маргулис, скорее всего, тоже картавила…» -Денисов вспомнил зама по оперработе, приезжавшего вместе с Ваникевичем.

По рации уже передавали приметы мужчины, которого Струева видела ночью в коридоре.

«Обе женщины убиты одинаково… — подумал Денисов. — Обе во время сна, рубящими предметами… К тому же, оказывается, обе еврейки!»

Конец ориентировки о розыске был кем-то изменен, в денисовский текст было вписано:

«Примите тщательные меры предосторожности, соблюдения личной и общественной безопасности на случай оказания вооруженного сопротивления…»

Денисов дождался конца передачи, нашел по рации Сабо-даша:

— Я — двести первый. Подключаюсь к делу по Московской области. Бахметьев в курсе…

 

5

Старинные часы за стеной смолкли так же внезапно, как и начали бой.

Денисов перетасовал фотографии, перед тем как вручить их Полине.

— А ну! Дайте, я еще раз посмотрю! — Лида-Зельда снова надела очки, предварительно окунув их в широкие складки мягкого, не первой свежести халата.

— Вылитая Влада Вайнтрауб!

— Ну вы даете, Лида! — племянница убитой Полина выдернула у Лиды-Зельды из рук фотографию и вдруг замолчала. Денисов понял, что и ей в голову пришла та же мысль.

— Жена Вайнтрауба? — спросил он.

— Очень похожа… Как две капли воды! — Она обернулась к Денисову: — Вы не видели Ёсину жену?

Он покачал головой.

Обе показывали на фотографию женщины, погибшей в комнате матери и ребенка.

— Случайность, — Денисов улыбнулся. — Когда жена Вайнтрауба последний раз была здесь?

Женщины переглянулись.

— Я думаю… — Лида-Зельда повела головой. — В это воскресенье она не приехала.

— Я тоже ее не видела…

— У вас есть ее телефон?

— Пишите! — Лида-Зельда продиктовала номер по памяти.

В стену глухо застучали.

— Ша! — крикнула Лида-Зельда.

Полина вздохнула:

— Это Нейбургер. Старик хочет что-то сообщить. Стучит за две стены, через угол. Сейчас будет кричать…

Приглушенный стариковский голос, пройдя сквозь толщу дерева, донес:

— Вам еще нужен дер бандит Менлин…

— Это он про Богораза, — перевела Лида-Зельда. — Он так его называет!

— А то он сейчас уедет! Уже вывел машину… Вы слышите?

— Да-а!… — проревела Лида-Зельда. — Слы-шим!

— Уедет и даже не обернется!

— Слы-шим!… Не кричите так!

— Не знаю, в чем ваш интерес… — Богораз — здоровый высокий малый, вырядившийся по случаю жары в финскую тройку, поначалу разговаривал с Денисовым жестко-неприязненно, хотя и сам предложил ехать вместе.

— Может, интересуетесь вы не Сусанной, а вовсе мной. Я ведь собирался «за пределы», и меня чуть не посадили… Не за это, конечно, — под другим соусом…

— Куда вы хотели ехать?

— В Израиль…

Разговор продолжили в машине. Говорил в основном Богораз. Он ни разу первым не упомянул об убитой.

— А как это получилось? Родился сын! Пошел регистрировать в ЗАГС. «Как хотите назвать?» Все культурно. «Цви бен Ами»… — Богораз переключил скорость. Перед Денисовым оказался типичный любитель быстрой езды. — «Что за имя такое? А как его будут называть в школе? А потом — когда у него пойдут дети? Какое у них будет отчество? Цвибенаминович?» Я говорю: «Это еврейское имя. Очень красивое -Олень, сын Народа». — «Нет такого имени!» Приносят инструкцию. «Вот список личных имен РСФСР…» Обстановка начинает накаляться… «Нет такого имени!» Отказываюсь регистрировать… Скандал. Дальше — больше. Шьют антисоветчину. — «Не нравится? Езжайте к себе!» — «Я хочу имя в честь моего отца!» Заведующий появился. «Имя на Ц? Пожалуйста: Цветан, Цветимир… Отличное имя — Циприанус… — «Нет». Снова: «Езжайте к себе!» Понимаете? «К себе!» Я-то с детства думаю, что я здесь родной… А родным меня никто тут не считает. Это открытие стоит Колумба!

— Чем же закончилось?

— Три недели не регистрировали. Я подал заявление в ОВИР.

— Но все-таки?

— Цви бен Ами.

— И не уехали.

— Уехал бы. Если бы не Горбачев… Как раз национальные центры появились. Еврейское кафе открылось. «У Мейше». Рядом с вокзалом… — Он поймал в зеркале над лобовым стеклом взгляд Денисова.

— Знаю.

— Скоро будет еврейский культурный центр… — Богораз снова взглянул на него в зеркале. — Если бы центр этот открылся раньше, может, кто-то бы и не уехал! Народ хочет посидеть, поговорить на своем языке. Не таясь. Понимаете?

Денисов помолчал.

— Вообразите: вы узбек. И приезжает ваша футбольная команда «Пахтакор». И вы говорите на работе: «Наши играют! Иду поболеть за своих!» Нормально? А теперь представьте меня… «Наши играют!» Сионист — это уж точно! А то и антисоветчик. А людям, оказывается, нужно просто послушать свои песни, язык…

— Да-а…

Разговор получился не ко времени.

«Женщина, убитая в комнате матери и ребенка, как две капли воды похожа на жену Иосифа Вайнтрауба…» — Он не мог об этом не думать.

— У вас на Павелецком, в милиции, есть евреи? — спросил Богораз.

— Один, по-моему.

— Их не берут!

Неожиданная мысль пришла вдруг к Денисову: если обе убитые женщины каким-то образом связаны друг с другом, убийцу следует искать вблизи от маленького этого чудом сохранившегося еврейского штэтла.

«И тогда настроения эти, понимание — необходимо и важно…»

— …Представляю, что этот старый болтун Нейбургер -казенный еврей, наплел на меня! А я, по существу, не могу даже считаться евреем, поскольку не рожден еврейской матерью… Понимаете? Кнессет, израильский парламент, принял закон…

— Мне показалось, Богораз — русская фамилия, что-то вроде «богомаз»…

— Ничего подобного! — Он посигналил идущей впереди машине, та приняла правее. — Это древняя аббревиатура. Богораз значит «сын священника — рабби Залмена».

Он гнал машину, разгоряченный своими мыслями.

— Не боитесь гаишников? — спросил Денисов.

— У меня тут один приборчик, — Богораз показал на крошечный кубик, прикрепленный под крышей. — Суперрадар. Он предупредит…

— Разрешено? — Денисов кивнул на прибор.

— А почему нет? Содействует безопасности движения.

Денисов не мог начать интересовавшую его тему — для этого оба они должны были хоть в самом незначительном прийти к согласию.

— Вас тоже назвали в честь деда… Менлин! — сказал Денисов.

— Он все перепутал! — Богораз дернулся. — Менлин — мой брат, муж Полины. Родители назвали меня Карми. По паспорту я — Михаил, Михаил Михайлович… Между прочим, у евреев вы редко это встретите — Михаил Михайлович, Аркадий Аркадьевич… — «Еврей», «евреи» — было его пунктом, разговор постоянно сводился к одной теме. — У нас это значит, что сын родился после смерти отца и назван в его честь…

— Вот как!

— Имя дается только в память умерших. Сироту у нас всегда легко отличить!

За длинный этот день Денисов услышал по меньшей мере полсотни незнакомых имен; он догадывался, что стоит лишь в самом начале еврейской антропонимики…

Богораз уже гнал «жигуль» по Симферопольскому шоссе к кольцевой автомобильной дороге.

— Я не уехал! Я хочу пожить здесь, как все. Как русские, как украинцы. В равноправии. В уважении к своей нации. Пусть будет по радио и «русская красавица», и «русское поле»… К этому привыкли. Но чтобы и «еврейская мама», «еврейская жена»…

— Ти-ти-ти… — Суперрадар, установленный под потолком кабины, напомнил о себе негромкими сигналами.

— Проверки на дорогах…

Сотрудников ГАИ еще не было видно, но Богораз погасил скорость.

Вскоре сбоку, у дороги, показалась скрытая от взглядов машина ГАИ. Стоявший поодаль инспектор нацелил электронный определитель скорости в их сторону.

— Привет, командир. Зря стараешься… — Словно для того, чтобы досадить гаишнику, а заодно и Денисову, Богораз приложил свободную руку к виску, отдавая честь. Инспектор зло взглянул на него. Через минуту-другую суперрадар снова раскудахтался.

— Это он направил свою трубу нам вслед…

— Какие у вас были взаимоотношения с убитой? — Денисов воспользовался паузой.

— Никаких. Маленькие люди… У них свои дела, у меня -свои. Вы думаете, Нейбургеру, Лиде-Зельде нужен культурный центр, еврейская газета? Не-е-т! Только они об этом сами не знают! У них есть передача «Время». Оттуда они и черпают…

— Вы были дома, когда обнаружили убийство?

— Конечно! Меня сразу и позвали… Тот же Нейбургер! При том, что со мной вообще не разговаривает… В упор не замечает! Потому что мой дед поставил тамбур вместо крыльца и ему до обеда не стало хватать солнца.

— А что Маргулис?

— Сусанна? Она была на стороне Нейбургера… Я, честно говоря, ее недолюбливал. Бесполезно скрывать — вы все равно бы узнали. Она была портниха, мой дед — тоже. Вечно жаловались друг на друга. Лида-Зельда — та была за нас с матерью. Приглашала к себе, угощала… — Мысль его снова свернула. — Вообще-то мы народ радушный, гостеприимный. Мне все это жутко интересно, что происходит. Если удастся — поеду в Эрец. В гости. Посмотрю, вернусь. Я ведь не из-за денег туда собирался. И по еврейской визе в Америку не уеду… Понимаете?

— Отчасти. А что Иосиф Вайнтрауб? Вы встречаетесь?

— Аппаратчик, хотя и пострадал.

Некоторое время они ехали молча.

Суперрадар попискивал сбоку у лобового стекла. Богораз по-прежнему гнал машину, не думая о гаишниках.

— Писк — это переговоры ваших ментов, — пояснил он.

Денисов не ответил. Он задал вопрос, которому Богораз, похоже, даже обрадовался:

— Мог, по-вашему, убийцей Сусанны Маргулис быть еврей?

— Конечно! — Его реакция была Денисову непонятна. — Мы такая же нация, как все! И не надо бояться нас обидеть! -Он передразнил: — «Еврейчик»… «Евреечка»… Мы же говорим: русский, кореец, ингуш. Еврей — все! И не нужно темнить в литературе с отрицательными персонажами… Мирский, Горский… Мы же все понимаем! Когда израильскому премьеру Бен Гуриону доложили, что на улице Аяркон появились первые израильские проститутки, он только пожал плечами: «Видите, у нас все, как у всех народов!»

Впереди показалась телефонная будка.

— Мне надо позвонить, — сказал Денисов. — Подождете?

Стеклянный с металлическими переплетами бокс, нагретый на солнце, оказался изнутри душной изнуряющей камерой, словно из-за жары в ней полностью исчез воздух.

«Сейчас все решится…»

Денисов набрал номер, продиктованный Полиной.

Один за другим потекли длинные, ничем не прерываемые гудки.

«Никого нет!…»

Внезапно раздался легкий щелчок и резкий женский голос с едва заметной нерусской интонацией произнес негромко:

— Ал-леу? Я слушаю вас.

— Это квартира? — спросил Денисов.

— Кто вам нужен? — строго сказала женщина. — Это квартира Вайнтраубов…

— Мне плохо слышно! Простите, с кем я разговариваю?

— У телефона Влада Вайнтрауб! Кто это?

— Извините, я неправильно набрал номер. — Денисов повесил трубку.

Он едва не спросил ее:

«Вы живы?! Кого же приняли за вас Лида-Зельда и Полина, когда они смотрели фотографию погибшей? Может, у вас есть двойник?»

Когда он садился в машину, Богораз внимательно взглянул на него, но ничего не сказал: вероятно, пожалел о своей откровенности.

Доехали молча. Выходя, Денисов спросил:

— Работы много?

— В кафе? — Богораз тоже вышел. — Еще как! Перед приездом Рейгана всю ночь работали… — Догадался ли он о том, что Нейбургер обязательно расскажет Денисову про его ночное отсутствие дома в субботу? — Думали, кто-то из американцев обязательно захочет поесть кошерное…

Богораз поправил галстук. Лицо его было потным. Легко было представить, что он чувствует — выряженный в парадную финскую «тройку».

— А что? — Он снова держал себя заносчиво и в то же время растерянно.

— Я хочу еще раз встретиться.

Богораз качнул ватными плечами.

— Будете вызывать? Когда?

— Сегодня. Я позвоню.

В дежурке Антон Сабодаш сообщил Денисову последние новости:

— Семейка эта из Ворошиловграда… Кочетура Нина Максимовна, с ребенком, со стариком…

— Те, что уехали до обнаружения трупа?

— Да, уже засветились.

— Они в Москве?

— Они и не думали уезжать.

Говорили коротко: Антону должен был звонить дежурный по Управлению.

— Милиционер видел всю семью на Казанском… Пригласил пройти в отдел. Старик по дороге убежал. Пока бегал за ним — и жена, Кочетура, слиняла. Вместе с ребенком.

Расследуя, по существу, другое преступление — убийство Сусанны Маргулис, Денисов от многого отошел. Сабодаш это почувствовал:

— Областники впрягли тебя в свои дела…

— А что сама Кочетура? Конечно, она не жена…

— Сожительница. А его фамилия — Гринчук. Гринчук Андрей Николаевич. Четырежды судим. Был признан особо опасным рецидивистом.

«Розыск убийцы…» — написано было на ориентировке под стеклом.

— Прости… — Антон снял трубку.

Денисов глянул издалека на рабочие телевизоры, на их экранах непрерывно, все двадцать четыре часа в сутки шла прямая передача с мониторов, установленных на вокзале. Черно-белая толпа по-прежнему беззвучно текла вдоль залов, переливаясь на перрон. Один из младших инспекторов от нечего делать нажимал кнопки мониторов, искал сюжеты.

— Гринчук был когда-нибудь прописан в Московской области? — спросил Денисов, когда Сабодаш освободился. — В Видном, например?

— В Московской области? Нет.

— А сожительница его всегда жила в Ворошиловграде?

— Всю жизнь. Рабочая на комбинате. Характеризуется положительно…

Денисов пожал плечами.

— А та свидетельница из комнаты матери и ребенка… Мать-одиночка…

— Струева? В спецприемнике…

Антон чертыхнулся.

— А мамочки, которые видели, как он «тархун» принес?

— Оставили. Вдруг он начнет все отрицать? «Не был», «не знаю»…

Старший сержант в углу продолжал играть с мониторами. Внезапно он заинтересовался, подхватив изображение на экране, повел его дальше. Подумав, включил камеру под потолком.

Денисов подошел к телевизору.

Молодая девица на экране поправляла отстегнувшийся чулок, между черными ажурными чулками и трусиками виднелась белая незащищенная полоска.

— Что делает! — Старший сержант покачал головой. — В прошлый раз одна лифчик меняла. Обалдеешь! Девятый размер!

Денисов несильно за козырек надвинул ему фуражку на нос, пошел к выходу.

«Надо брать Богораза и ехать в морг. Если опознание повторится, узнать, есть ли у Влады Вайнтрауб двойники… Может, сестра?»

Он пошел к выходу.

— «К пребыванию в Москве президента Соединенных Штатов и его супруги…» — Милиционер, дежуривший у входа, вертел ручку транзисторного приемника. Увидев Денисова, он чуть приглушил звук.

— Все нормально? — Денисову захотелось его подбодрить.

— Порядок.

Он поднялся наверх к начальнику отдела. Кроме Бахметьева, в кабинете находился еще Королевский.

— Хорошо, что ты зашел! — Следователь прокуратуры распаковал сверток, который он перед этим завязывал. — Смотри! Участковому из первого отделения доставил дворник…

На столе перед Королевским, погруженный в целлофановый пакет, лежал новый туристический топорик. На лезвии были хорошо видны бурые пятна.

— Вполне может оказаться нашим… — сказал Королевский.

— Как он попал к дворнику?

— В контейнере лежал. На Кожевниках, тут рядом. Я направляю на экспертизу… — Королевский принялся снова осторожно заворачивать зловещую находку в газету.

— Что у тебя? — спросил у Денисова Бахметьев.

— Морг. Хочу показать труп. Кроме того, образцы одежды потерпевшей, я их так и не взял.

— Не боишься, что твои старушки на опознании могут сами отдать концы? — спросил Королевский.

— Я везу мужика… Богораза!

«Богораз», — записал Бахметьев. В конце каждого дня он отчитывался о проделанной работе перед Виловым, а тот докладывал начальнику управления.

— Как его имя-отчество?

— Михаил Михайлович. — Денисов собрался идти. — Он родился после смерти отца — в этом случае наследуется родительское имя…

— Теперь у нас в розыске свой специалист по этой самой науке. Еврейской…

— Антропонимике… — Королевский пригладил смолистую, аккуратно подстриженную шапку волос. — Науке о личных именах.

— Я поехал. — Денисов взглянул на часы.

Больничный коридор был пуст. Денисов прошел в дальний конец, нажал на звонок у двери. Богораз, шедший позади, перевел дыхание.

— Морг? — В голосе послышалась плохо скрываемая растерянность.

— Не приходилось бывать?

— Нет пока.

За дверью раздались шаги. Недовольный голос:

— Кто там еще?

— Милиция.

Дверь приоткрылась. Денисов увидел санитара в длинном резиновом фартуке.

— Санитарный час… — Он начал объяснять еще за дверью. Узнав Денисова, кивнул: — Для вас-то всегда открыто…

Одной рукой он придерживал дверь, в растопыренных пальцах были аккуратно размещены неполный стакан водки, кусок колбасы, огурец и дымящаяся сигарета.

— Насчет неопознанной с вокзала? Сейчас…

Он уже не мог остановиться: движения его были заранее запрограммированы; задумчиво опрокинул в рот остатки содержимого стакана, кинул вслед огурец и откусил колбасы. Сигарета продолжала дымиться. Санитар кончил жевать, сделал глубокую затяжку.

— Работы навалом… — Он удовлетворенно выпустил дым, но, увидев позади Денисова Богораза, сразу заволновался. -Товарищ пусть подождет. Тут надо добавить один штришок…

В громадном непроветренном помещении пахло формалином. За замазанными до верха окнами солнца не чувствовалось, словно на улице стоял осенний пасмурный вечер.

В помещении был и второй санитар. Не прекращая жевать, он включил воду, принялся обмывать из шланга длинные, в рост человека, столы.

Выпивка и закуска моментально исчезли.

— Одежда ее здесь? — спросил Денисов.

— Тут… — Санитар подал целлофан с вещами. — Родственник? — Он показал на дверь, запертую им на ключ.

— Не знаю пока.

Санитары быстро переговорили между собой:

— В ванной?

— В холодильнике, — второй санитар отключил шланг.

— Ладно! Я принесу…

Шум воды возобновился.

Пока Денисов аккуратно, ножницами, быстро выстригал образцы одежды, первый санитар ловко сбросил с одного из столов на тележку анатомический материал, повез в коридор.

Обратным рейсом он доставил тело погибшей.

— Пусть входит.

Санитар не стал перекладывать труп, оставил на тележке.

Его коллега отключил шланг. Потемневшие от воды, скользкие поверхности столов напоминали прилавки. На маленьком столике рядом с одним из них стояла приготовленная к работе пишущая машинка.

Денисов открыл дверь.

Стараясь глядеть прямо перед собой, Богораз подошел к каталке.

— Посмотрите, вам не приходилось никогда ее видеть? -спросил Денисов.

Осторожно, боясь нечаянно коснуться чего-либо, Богораз обошел каталку. Женщина была причесана, после туалета трупа страшные следы на голове и лице не очень бросались в глаза.

— Посмотрите внимательно, — посоветовал санитар, привыкший к процедурам подобного рода. — Зайдите сбоку. Вот отсюда. В профиль.

Богораз честно последовал рекомендациям.

Денисов собрал в конверт образцы — кусочки платья, бюстгальтера, чулок… Богораз ждал его, не решаясь двинуться. В углу секционной вновь послышался шум воды, второй санитар принялся мыть пол.

— Как? — спросил Денисов, подходя.

Богораз пожал плечами — казалось, немного еще и привычная независимость на грани заносчивости вернется к нему.

— Знаете, на кого она похожа? — спросил он.

Денисов ждал.

— На Владу Вайнтрауб! Одно могу сказать точно: она еврейка. Я знаю этот тип.

На улице Богораз окончательно обрел себя. Вовсю жарило солнце. Затянутый в официальную тройку, он уже поглядывал на часы, словно визит президента Рейгана в еврейское кооперативное кафе «У Мейше» вблизи вокзала все еще мог состояться.

Они поговорили о Владе Вайнтрауб.

— Откуда она родом? — спросил Денисов.

— Рижанка. Правда, всю жизнь живет в России. Она эмигрировала девушкой. В тридцатых годах…

— У нее есть сестра?

— В Риге. — Богораз отступил к машине, достал ключи. -Между прочим, очень похожи друг на друга, хотя и не близнецы.

— Вы видели эту рижскую сестру?

— Сусанна как-то говорила…

— Сестра Влады и Сусанна Маргулис знали друг друга?

— Незадолго до гибели Сусанна ездила к брату, на взморье…

Денисов знал об этой поездке от Нейбургера, старик говорил о ней больше в юмористическом плане:

«Иосиф был в Риге, и вот Сусанна видит сон… Мухомор или пепельницу? Короче, плохой сон. И она должна срочно ехать к Есе в Дубулты или в Майори…»

— …Там они подружились. — Богораз открыл дверцу, но Денисов не спешил его отпускать.

— Они переписывались?

— Вряд ли! Сусанна через неделю погибла…

— Вам известно, с кем Сусанна переписывалась?

— Нет.

— А о письме на ее имя в начале прошлого года?

— Первый раз слышу.

Денисов словно не замечал, что Богораз спешит.

— Какие взаимоотношения у Влады Вайнтрауб со своей сестрой? Та приезжает в Москву?

Богораз покачал головой.

— Никогда. Им ведь ни до кого нет дела! Иосифу и его жене! Главное, чтоб им не мешали, не напоминали о себе… Давали возможность лечиться в своих поликлиниках, отдыхать в своих санаториях…

— Раньше времени я не хочу пугать стариков… — Денисов достал визитку. — Может, Лида-Зельда или Полина знают ближайших родственников Влады… Поинтересуйтесь. Вам удобнее. И позвоните дежурному, он запишет для меня…

— Вы, я вижу, тоже не рискуете их беспокоить, — усмехнулся Богораз, беря карточку и разглядывая. — Предпочитаете не связываться с сильными мира сего…

— Обещаю помогать с билетами на нашем вокзале.

— Спасибо. — Богораз спрятал визитку. — Честно говоря, я предпочитаю другие пути. Заплатил — и тебя отправят, и накормят, если надо. И дадут переночевать…

— На Павелецком нет комнат отдыха…

— Койка везде найдется. На вокзале тоже.

Имел ли он в виду изолятор на третьем этаже?

— Между прочим, — сказал еще Богораз, — я слышал, что сестра Влады приезжала с мужем на похороны Сусанны.

— Но вы были на кладбище — могли их видеть…

— Там было много евреев, меня же никому не представили… — Богораз уже откровенно спешил. — Я постараюсь прямо сейчас же узнать насчет родственников Влады и сразу позвоню.

— Отпевание на кладбище было? — спросил Денисов.

— Да. Это я помню… Вам на вокзал?

— Мне в другую сторону, спасибо.

Денисов уже знал, куда должен поехать.

Колесо закрутилось.

 

6

На кладбище снова было влажно и знойно, как и третьего дня, когда он в первый раз сюда приезжал. Трава под деревьями еще блестела, как и в его первый приезд, совсем недавно прошел небольшой дождь. Но солнце жгло самыми тяжелыми предвечерними лучами.

Молельня была закрыта. Два знакомых уже Денисову служителя культа — бородатые, в мятых костюмах и картузах — разговаривали о чем-то самим им давно известном. Узнали ли они его тоже?

Он подошел:

— А где…? — Денисов кивнул на молельню.

— Вам надо помолиться на могиле?

— Мне нужен он сам.

— Скоро придет… Минут через десять… — Евреи показали куда-то вглубь кладбища.

Денисов прошел в аллею. Какая-то незнакомая пара потянулась за ним. Мужчина спросил, извиняясь:

— Не знаете, где тут мафию захоронили? В «Труде» писали… Где-то здесь…

Денисов ничего об этом не слышал.

Под деревьями было много людей. Прошли навстречу могильщики — он узнал их острые, даже на вид, заточенные до металлического блеска узкие лопаты, служебную спецодежду; один из рабочих нес на плече веревку — зловещую принадлежность ремесла. На соседней аллее пропыхтел похожий на жука маленький, окрашенный в оранжевое колесный трактор.

Денисов показалось, что он заблудился. На квадратном участке впереди шли захоронения военных — он узнал поднимавшиеся над цветниками бюсты старших офицеров. Прошедший дождь оставил следы. Головы военных казались вспотевшими. Их было много — разной высоты, словно на большом военном совете.

Кое-где на памятниках виднелись эмблемы с изображением чаш и обвивавших их змей. Здесь располагались могилы военных медиков. Дальше, судя по надписям на цоколях, похоронены были профессора военных музыкальных училищ.

Рядом с мраморной женской головкой были выбиты строки:

«Не дожила. Не долетела. Не долюбила. Не смогла. Как много в жизни ты хотела. Как мало жизнь тебе дала».

На другом памятнике, чуть подальше, он прочитал:

«Кандидат биологических наук…» — Родственники, да и сам покойный при жизни, видимо, придавали большое значение этому обстоятельству.

Денисов повернул назад, к молельне.

Раввин скоро появился — с клочковатой бородкой, с водянистыми, желтоватыми глазами, со стариковской слезой. Ему было за семьдесят. Он долго не мог сообразить, что хочет от него Денисов.

— Кто давал деньги? — переспросил он. — Если это старая женщина, — то дети или внуки… Бывает, что человек работает и дает профсоюзная организация…

— Нет. Когда отпевают… Вы записываете их имена и потом перечисляете… Я сам это слышал. Где эти записи?

— А-а… — раввин смягчился. — Я понимаю… — Он с сожалением взглянул на Денисова. — Мы их тут же рвем. Богу не надо наших справок.

Он что-то объяснил подошедшим евреям в картузах — они покачали головами.

— Нет… Это все сразу выбрасывается…

«Номер не прошел», — подумал Денисов.

От ворот кладбища из телефона-автомата он позвонил в отдел, трубку поднял Антон.

— Денис! Тут уже есть для тебя… Звонил парень из еврейского кафе. Имена! Не выговоришь…

Денисов достал блокнот.

— Записываю.

— Коган Злата. Сестра Влады Вайнтрауб. Ее муж — Коган Зелиг. Еще Коган Пера — родственница… Разбираешь?

— Давай по буквам…

Антон принялся передавать библейские имена греческо-славянскими:

— Захар, Леонид, Александра, Тимофей… По Москве не значатся. Мы проверили.

— Закажи Ригу. Республиканское адресное бюро…

— А отчества, Денис? Места рождений?

— Отчеств нет. Все из Латвии, все рождения начала века.

— Помощник сейчас займется… И еще! Серегу Пластова знаешь? Из отдела охраны метро… Он сегодня на Комсомольской площади. Просил срочно подъехать. Что-то интересное. Еще звонил зам по оперработе из Видного… Валентин.

— Все? Я еду на вокзал.

— Все.

Он спустился в метро, прошел вдоль платформы. Пассажиров было немного.

«Видимо, так и есть: убитые были знакомы — больные, старые люди… В обоих случаях насильственная смерть словно лишь опередила естественную».

Один из вагонов пришел неосвещенным, Денисов направился к нему, в нем было меньше людей.

«Странные эти имена… — Было совершенно бессмысленно проверять их по адресному. Старика Нейбургера зовут Михаил Львович, а по паспортному листку он Мойше-Герш Лейбович… Злата может быть записана как Златислава…

На остановках в вагон ненадолго проникал свет подземных станций, затем снова темнело. Ехали словно сквозь ночи. За стенкой идущего впереди вагона люди читали, разговаривали, не подозревая, что за ними наблюдают из темноты.

«В чьем уголке памяти сохранились они — Злата, Зелиг, — чтобы попасть к Богоразу?»

Вагон качало. Людей в освещенном вагоне кидало из стороны в сторону.

Он не заметил, как прибыл. У эскалатора, вверху, увидел знакомого милиционера. Поздоровался.

— Пластова нет?

— Серега сегодня на Комсомольской. Рейд…

Антон, увидев Денисова, развел руками:

— Ничего нет. Ни по Москве, ни по Риге. Точнее, Коганов очень много. Может, сотни… Имена не подходят.

Поговорить не пришлось. Все эти дни, в связи с усилением, в дежурке было полно людей. По телевизору передавали очередные известия: Рональд Рейган посетил Свято-Данилов монастырь… Супруга президента, кроме того, посетила одну из московских средних школ.

Денисов подошел к пульту, достал телефонный справочник.

«Трансформировать древние имена. Проверить по списку личных имен РСФСР, иначе я никогда не найду этих людей… — Он вдруг понял. — Мне нужен консультант, специалист по именам!»

Он начал с паспортного отдела и Академии МВД, оттуда неожиданно попал в восточное отделение издательства «Наука». Везде он оставлял телефон дежурной части. Издательство переадресовало его в Академию наук, в редакцию…

— …Нам требуется специалист по личным именам… Да. По еврейским…

Он звонил долго, не оставляя ни единого шанса тем, кто хотел дозвониться в дежурную часть. Одни номера были заняты, по другим никто не брал трубку. Цепь телефонных звонков закончилась неожиданно.

— Денис, начальник ищет, — перекрывая шум голосов и телевизора, врубился вдруг помощник.

— Слушаю, — Денисов моментально нажал тумблер, соединявший пункт дежурного с начальником отдела.

— До вас не дозвониться, — недовольно сказал Бахметьев. -Звонят из Академии. Там у них подполковник Резниченко. Запиши телефон… Специалист по антропонимике. Когда освободишься, позвони мне… — Бахметьев неожиданно расщедрился: — Можешь взять машину. Только не держи…

— Мое уголовное дело связано с еврейскими личными именами… — сказал Денисов. — Речь идет о людях, родившихся до революции…

Резниченко кивнул. Держал он себя просто, выглядел тоже непритязательно, у него был набухший — чугунком — лоб и мелко завитые кудри на висках.

— В свое время я работал с профессором Торпусманом Яковом Наумовичем, — говорил подполковник Резниченко быстрой ивановской скороговоркой, — он считался корифеем этого дела. Конечно, он был бы более полезен.

— А профессор этот? Торпусман? Мы сможем его найти?

— Дело в том, что его нет.

— Умер?

— Уехал.

Денисову пришлось объясняться с преподавателем-милиционером.

— У людей по нескольку имен… По адресному никого невозможно установить.

Резниченко кивнул:

— Это так называемые народные имена. Народные восходят обычно к одному — священному, из Библии. Между прочим, — он улыбнулся, — вы затронули тему моей научной работы «Основные и вспомогательные учеты. Уголовная регистрация». Чисто наша — милицейская — тема…

Денисов не выдал иронии.

Милиционеры-преподаватели находились на службе три-четыре часа и не каждый день, читали лекции или вели семинары и уезжали. Получали большую зарплату. Не рисковали. Спокойно спали. Проводили праздники дома и прибавляли на погонах звезду за звездой. А на улицах, не зная, кто они, их просили утихомирить хулигана, доставить пьяного. Для всех они были такая же милиция, такой же уголовный розыск…

— У евреев не было святцев, — продолжил Резниченко, -какие были у православных. Единого образца, в котором были бы записаны все имена и которыми мог бы пользоваться любой — даже очень неграмотный писец или раввин, — он словно читал лекцию. — А раз не было единого образца, каждый писал имя, как оно ему слышалось…

Где-то в глубине школы прозвенел звонок, преподаватель даже не заметил его.

— Дело в том, что наши имена отнюдь не случайны. Они связаны с чаяниями предков… Родители видели в детях не только продолжателей рода, но и самих себя. Понимаете? Некоторые были не прочь восславить свой род. Другие верили, что имя влияет на судьбу потомка. У древних греков имена прославляли рыцарские качества — мужество, храбрость. Германцы часто называют детей именами животных: кабан, волк, медведь…

— Мне надо установить по адресному бюро трех человек… -напомнил Денисов. — Я подозреваю, что у них в паспортах совершенно другие имена…

— Покажите.

Денисов достал блокнот.

— Зе-лиг… — прочитал он по слогам.

— Это народное имя — куиним. Основное должно звучать как Иуда…

— Зелиг — Иуда?

— Возможны варианты: Иегуда, Игуда. К трем этим священным именам с полсотни народных — в том числе и Зелиг, и Зеликин, и Зелик, и даже Лев, Лейб, Леонард…

— Минуту… — Денисов записывал.

— К имени Авраам существует около пятидесяти народных имен. А если учесть, что каждый малосведущий раввин или писец писал одно и то же имя по-разному, можно представить, какая существовала путаница, скажем, при призыве в армию…

— Лейб, Леонард… — записал Денисов.

— Арье. Еще Гудл, Гушма, Гуцка… Лава… Прибавьте к этому запрещение брать христианские имена, распространенность унизительных кличек…

— Лава…

— В одиннадцатом году был издан сборник для согласования разновидностей имен — библейских, национальных, заимствованных и всех других, употреблявшихся в России. Дело в том, что еврейские традиции разрешают свободный выбор…

— Теперь Пера… — Задача Денисова как розыскника была узко деловой.

— Женское имя, — тотчас ответил Резниченко. — Проверьте по адресному на Перл, Пера, а также Ципойро — «птица». -Ему позвонили. — Извините…

Денисов исподволь оглядел кабинет. В преподавательской было несколько столов и один сейф на всех.

«А зачем им больше», — подумал Денисов, вспомнив свой -забитый розыскным хозяйством.

— Злата? — Тотчас спросил он, как только Резниченко освободился.

— Это славянский вариант имени Голда. Проверьте оба варианта.

— Фамилия…

— Фамилии у евреев самые разные. Многие даже носят фамилии своих гонителей. Пройдите как-нибудь по кладбищу. Тут и Розенберг, и Петлюра, и какой-нибудь Хаим Гитлер и Давид Хмельницкий…

— Коган… — закончил Денисов.

— Это одна из самых распространенных фамилий. Я советую вам обратить внимание еще и на Каган, Коген, Коэн, Хойна… Большая работа…

— Спасибо…

Денисов решил не звонить на вокзал из преподавательской, спустился к дежурному по школе.

— Я позвоню? Мне нужно послать ориентировку…

— Давай… — Дежурные были такие же сотрудники, как он сам. — Бумага есть?

— Найду.

Телеграмма в Ригу получилась длиннющей:

— В связи с обнаружением трупа убитой неизвестной пожилой женщины… Приметы… Прошу срочно проверить местонахождение родившихся в дореволюционной Латвии Коган — Каган — Коген — Коэн — Хойна Перы, она же Перл, она же Ципойро; Зелига, он же Иуда, Иегуда, Зеликин, Лев, Леонард… — Денисов назвал еще с дюжину имен. — Златы, она же Голда…

Антон не успевал записывать по буквам:

— …Леонид, Дмитрий, Алексей — Голда!

— Все! Подпиши у Бахметьева, Антон, и срочно отправь.

— Звонил снова Пластов, — напомнил Сабодаш. — Он у Трех вокзалов. Спрашивал, не изменился ли у тебя позывной, почему не отвечаешь…

— Я только еще еду к нему.

— Так я и сказал. Он там, на Плешке. Или у выхода на Ленинградский. Найдешь…

Площадка над переходом у Ленинградского вокзала, именуемая Плешкой, считалась всегда злачным местом, точкой тусовки заезжих уголовников, проституток.

В разношерстной толпе сновали ребята из шестьдесят девятого отделения: Плешка была их крест — верный, постоянный источник опасности. Преступления, которые начинались на площади, кончались в окрестных переулках, под платформами, на чердаках…

На парапете у перехода сидели люди. Денисов поспешил присоединиться — на сидевших смотрели меньше, зато они имели возможность наблюдать вокруг. Мужчина средних лет рядом с Денисовым, по виду приезжий, подыскивал женщину, махал рукой — и все не по адресу. На асфальте сбоку стояла его картонная коробка с китайским термосом и надписями: английской «FLYING CRANE» и русской «Летающий журавль».

Английское слово было хорошо знакомо Денисову, оно было выбито на его медном брелке для ключей: «FLYING SQUAD» — группа Скотленд-Ярда, первой летящая на вызов.

По привычке Денисов посматривал на соседа и на его вещи.

«Наверное, все-таки «летящий», а не «летающий», — подумал он по поводу перевода. — Все журавли летающие…

Мужчина крутил головой, улыбался проходившим красоткам.

«Журавль этот сегодня от него и впрямь улетит…» — подумал Денисов.

— Двести первый!… — Неожиданно громко раздалось у него под курткой. Друг его — милиционер отдела охраны метро Серега Пластов нервничал, не получая известий. — Двести первый! Как слышите?

Сосед, не поняв источник звука, завертел головой.

Денисов выключил рацию, поднялся, сквозь толпу прошел ближе к Ленинградскому.

Он бывал здесь редко, его не знали, хотя невидимая печать, лежавшая на каждом сотруднике розыска, была ясна всем, кто понимал.

Молодая хорошенькая проститутка, не разобравшись, повернула к нему красивое, грубоватое лицо:

— Поедем, что ли? — Но тут же, угадав, кто он, свернула в толпу.

Несколько борцовского вида, но уже достаточно отяжелевших сутенеров, не чуждых, видимо, и рэкета, не подавая вида, тоже вели за ним наблюдение.

Не останавливаясь, он пошел дальше. За углом, у Ленинградского вокзала, снова включил рацию:

— Я — двести первый. Слышу хорошо.

— Зайдите в вестибюль метро.

— Вас понял. Иду.

Это действительно был Пластов. Он стоял у эскалатора вместе с двумя слушателями Высшей школы, прикрепленными на время визита Рональда Рейгана.

— Привет, Денис. Дело есть, — Серега протянул огромную ручищу, небрежно кивнул слушателям. — Я сейчас.

Они отошли в сторону.

— Здесь почище будет… — Серега огляделся. Поток пассажиров относило в другую сторону, пол был тщательно вымыт.

Серега был ревностный адепт чистоты и разговор начал с парилки:

— В эту пятницу тебя, понятно, не ждать… — Раз в неделю они встречались в расторгуевской бане. Величественный, голый Серега — в войлочной шляпе, с веником, в рукавицах ходил в заправилах, он приносил с собой мяту, эвкалипт, практически был недосягаем для общения.

— Про пятницу рано пока говорить… Как пойдет дело! -пожал плечами Денисов. — Тебя надолго сюда перебросили?

— До конца недели. Такая история! — Серега приступил к делу. — Я ведь видел эту старушку…

— Потерпевшую?

— Поздно вечером. В бывшем первом зале. Где был выход на площадь…

Единственный уцелевший от старого здания во время реконструкции, зал этот считался воинским, был самым тихим, с лепными потолками; в торце его был ночной буфет и выход на черную лестницу. Сейчас зал был короткий, простой, как мышеловка. Вокзальные воры предпочитали в нем не задерживаться.

— …Я два раза проходил, а она все сидела. Тихо, как мышка.

— Вещи у нее были?

— Сумка — чтоб через плечо. С ремешком. И другая -совсем маленькая, черная.

— Ты говорил кому-нибудь?

— Я же с выходного! Как прочитал ориентировку — сразу ее узнал. И вот — жду тебя!

— Выходит, она не то что только приехала — и сразу в комнату матери и ребенка!

— Не-ет! — Серега замахал рукой. — Ты слушай! В конце концов я спросил: «Вы приехали или уезжаете?» — «Приехала», — говорит. — «Вас, наверное, не встретили…» — «Не волнуйтесь, я посижу немного и тоже пойду спать…»

«Она знала, что будет ночевать в комнате матери и ребенка!…»

Они помолчали. Серега спросил:

— Правда, что за задержание Гринчука начальник управления обещал два оклада?

— Может быть. — Это было меньше той суммы, которую Денисов видел в объявлении у полицейского участка на Репербанштрассе в Гамбурге, будучи там с туристской группой: миллион немецких марок собрали директора фирмы за розыск убийц их коллеги. — Стоит отличиться…

Серега покачал головой:

— Не для того он убегал, чтобы снова идти к вокзалу.

Они поговорили о пустяках, Денисова не оставляла мысль:

«Погибшая кого-то ждала… Может вообще была не одна!»

Пластова вызвали по рации.

— Я сейчас…

Дежурка отдела охраны находилась рядом — в надземном вестибюле, с внешней стороны. Он пошел быстро, Денисов не спеша двинулся за ним.

«Выходит, погибшая знала, что будет ночевать в изоляторе… Возможно, уже ночевала раньше… И дежурной медсестре тоже показалось, что она ее видела…»

Шли люди. Он привычно отделял их в безликой толпе.

С двумя покрышками в руках, едва не коснувшись его, быстро шел приезжий туркмен, следом, держа детишек, в закрытом, до пят бархатном платье семенила его жена.

Было еще не поздно, площадь только готовилась к вечерней своей жизни. Денисов ждал долго.

Наконец из дежурки показался Пластов, в руке он держал бумагу.

— Знаешь, зачем меня вызывали? Из-за тебя. Ты сказал, что едешь ко мне?

— Антон знает.

— Держи. Это тебе. Я переписал.

Денисов тут же развернул бумагу, заполненную крупным Серегиным почерком. Это был страшно перевранный ответ на телекс, переданный с Павелецкого в Ригу и продиктованный по телефону дежурному в отдел охраны метро:

«…Рижским уголовным розыском разыскивается ушедшая из дома и не вернувшаяся Хойна Голда (Злата) Вольфовна, рождения 1909 года. По приметам схожа с неизвестной, убитой на вокзале в комнате матери и ребенка. Муж Коэн Игуда Шлоймович направлен нами на опознание поездом 2 Рига — Москва, вагон 8. Обеспечьте встречу. Для оперативного использования сообщаю: в ночь убийства муж разыскиваемой в гор. Риге отсутствовал…»

— Думаешь, это она? — Пока Денисов читал, Серега пристально следил за выражением его лица.

Наконец Денисов свернул бумагу, спрятал в карман.

— Уверен, Серега.

Они прошли к вокзалу, где была вывешена сводная таблица прибытия и отправления поездов. На Рижский их прибывало всего несколько. Второй, фирменный — «Латвия» — открывал список.

— Я думаю о ее муже… — сказал Пластов, прощаясь. — Как люди идут на это…

 

7

Коэн оказался моложавым, похожим на отставника-офицера — без живота, с рыжими унылыми усами подковой и маленькими сидящими глубоко глазками. Он остановился у вагона, рядом с артистами зарубежного ансамбля, прибывшими из Юрмалы. С десяток черноволосых парней в джинсовках, в шортах, с распущенными по плечам волосами, с побрякушками на руках и на шеях, сразу принялись передавать через головы из тамбура, из окон ящики, коробки; пассажиры сторонились. Аккуратные латышские проводницы смотрели сурово.

— Коэн Игуда Шлоймович? — Денисов подошел к нему.

Прибывший выглядел лет на десять моложе его предполагаемой жены.

— Можете просто Карл. — На нем был недорогой модный костюм, из верхнего кармана пиджака высовывался накрахмаленный платок.

Коэна сопровождали. Длиннорукий молодой человек, тоже высокий, худой, с кейсом, запирающимся на шифратор, оценивающе взглянул на Денисова, коротко представился:

— Капитан Ламберте, МВД Латвийской ССР.

— Денисов.

Другим был родственник Коэна — тоже с рыжеватыми усами, с апатичным, безучастным лицом. Он только молча подал Денисову руку.

— У вас с собой ее фотографии? — сразу спросил Ламберте. — Пусть Карл посмотрит…

Нечесаные парни из Юрмалы запрудили платформу коробками, ящиками. Гора их все росла. Артистов встречали с десяток длинноногих девиц, непрерывно что-то выкрикивавших, просивших, хохотавших.

— Давайте сюда.

Они отошли под навес.

Денисов достал фотографии пожилых женщин, проходивших по ориентировкам, Карл быстро их просмотрел и безошибочно указал на посмертные снимки убитой.

— Это она.

— Голда Хойна? Ваша жена? — спросил Денисов.

— Да. Голда — это по паспорту. Мы зовем ее Злата…

Ламберте отвернулся. Безучастный ко всему родственник Коэна с неодобрением следил за артистами и их поклонницами. Понял ли он, что произошло? Фотографий ему не показали, чтобы произвести непосредственно опознание трупа в морге.

— Едем.

В машине Карл Коэн устроился посередине, между Денисовым и Ламбертсом; родственника усадили рядом с шофером.

— Давно женаты? — Денисов начал расспросы, едва отъехали.

— Двадцать один, нет, двадцать два года… — Коэн жевал спичку, видимо, недавно бросил корить. Он ждал, не решаясь задать главный вопрос.

— Постоянно живете в Риге?

— Да, — отвечал он обстоятельно, словно тянул время. — После того, как вернулся. После реабилитации… Я служил в армии. В сорок первом меня арестовали. Выслали в Красноярский край…

— Это ваш второй брак?

— Третий.

— А у нее?

— У нее второй. Мы оба разведенные. При регистрации она оставила себе девичью фамилию — Хойна. Она тоже была в ссылке. Там и познакомились.

— Кто она по профессии? — Вопросы были все привычные, первого круга.

— Вообще-то она училась в университете. Но оттуда ее вычистили… На все руки от скуки…

— В чем она была одета, когда исчезла?

— На ней должно быть платье в полоску. Темно-зеленое.

— Готовое?

— Она сама себе шила.

Карл вздохнул, снова повертел спичку. Рыжее обручальное кольцо на пальце тускло блеснуло.

— Как у нее со здоровьем?

Он пожал плечами.

— Подозревали, что у нее катаракта. Но она скрывала. Последние дни меня не было в Риге.

— Вы долго отсутствовали?

— Семь дней… — Коэн решил снабдить ответ объяснением. — Я еще не на пенсии. Числюсь в школе прикладных видов спорта…

Он по-латышски уточнил у Ламбертса.

— Бывший клуб конного спорта. Они дали мне туристическую путевку в Нальчик… — Коэн вздохнул. — В прошлые годы они давали мне Военно-Грузинскую дорогу, Севастополь, Гурзуф…

— Вы ездите без жены?

— Она не переносит поездок. Кроме того, у нее все-таки что-то с глазами, — он производил впечатление благополучного семьянина, но Денисов уже знал, что это не так.

— Жена старше вас?

— На десять лет.

Они ехали по проспекту Мира. Вокруг было полно вывесок больших магазинов. Родственник Коэна едва успевал их читать. «Синтетика», «Мебель»… Может, скорбная эта поездка сочеталась для него с какими-то конкретными делами?

— Вы вернулись из Нальчика раньше времени?

— На неделю. Нам не понравились условия: несколько рижан отравилось. Мы все уехали.

— Какого числа вы были в Риге?

— Двадцать девятого утром. Когда Рейган прилетел в Москву…

«После гибели жены…» — подумал Денисов.

Ламбертс молчал.

— В квартире никого не было?

— Нет. Я решил, что она у кого-то из подруг. Или уехала на взморье. Ночью она тоже не вернулась…

— Ваши действия?

— Начал звонить — она никому ничего не передавала… Ушла и все!

— Вы бывали в Москве? — Время, отпущенное для разговора в машине, быстро уменьшалось, надо было спешить.

— С работы мы часто приезжали. На ипподром. И на ВДНХ.

— А она?

— Раза два или три… К окулистам. Вместе со мной.

— Давно?

— Последний раз лет шесть назад. Профессор, к которому она ездила, умер. С тех пор она не бывала.

Коэн не упомянул о похоронах Сусанны Маргулис.

— У нее есть родственники в Москве?

— Родная сестра. Но они не общались.

— Могла ваша жена поехать к ней?

Коэн покачал головой:

— Они даже не переписывались. Влада — ее сестра — уехала из Латвии еще в двадцать восьмом… Они жили тогда в Вентспилсе. С тех пор единственный раз увиделись. Случайно. На взморье. Лет пять назад. Когда Влада отдыхала там с мужем. И второй раз — на кладбище «Шмерли» в Риге в то же лето, на похоронах Юдит…

— Юдит?

Денисову показалось: латвийский оперуполномоченный капитан Ламбертс подал ему знак.

— Это тоже их сестра…

Ламбертс повторил сигнал, Денисов не стал углубляться.

— Их три сестры. — Коэн тем не менее объяснил. — Юдит была самой старшей. Злата, моя жена, — младшая. Еще Влада. Вайнтрауб. Я даже не знаю ее адреса. Они нами не интересуются. Мы — ими…

Денисов не заметил, как проехали Курский, вверху, перед тоннелем, показались темно-красные стены нового здания театра на Таганке.

«Ламберте явно намекнул на какие-то обстоятельства, связанные со старшей сестрой… Пока я не должен касаться этой темы…»

Какое-то время ехали молча. На развороте, у Павелецкого, Карл вынул изо рта спичку, глухо, по-мужски, прорыдал:

— Их обеих — и Златку, и Владу?

Денисову пришлось ответить:

— Только ваша жена…

Денисов замолчал: у дежурки уже встречали. Впереди, по-уличному подняв воротник легкой куртки, с шапкой развевающихся волос стоял Королевский. С этой минуты только он, Любер, вправе был задавать вопросы мужу убитой.

— Прежде нам надо поговорить, — улучив момент, шепнул Ламберте. — Их старшая сестра Юдит — восьмидесяти трех лет — тоже убита. Тем же способом… Ночью. Ударами топором по голове. Просто, я бы сказал… — Ламберте поискал выражение. — Идет какая-то охота на эту семью! Юдит, теперь Злата… В живых еще Влада…

Оставив мужа погибшей и его родственника Королевскому, они прошли к Денисову в кабинет. В кейсе, который Ламберте ни на минуту не оставлял, оказались аккуратные, подшитые по инструкции — триста листов в каждом — тома розыскного дела.

— Давно она убита? — спросил Денисов.

— Пять лет назад в своей квартире в Риге. На Киевас, тридцать пять. Мы так и не нашли убийцу.

— Есть и третье убийство… И тоже родственницы этой семьи — Сусанны Маргулис. Ее брат — Иосиф Вайнтрауб -женат на третьей сестре. На Владе…

Ламбертс замолчал от неожиданности. Спросил только:

— А ее как?

— Тем же способом. В Подмосковье, у себя дома, в августе. После возвращения из Риги… Тоже пять лет назад.

— Старшую сестру убили в конце июля, — заметил Ламбертс, когда к нему вернулся дар речи. — Вайнтраубы находились в это время на взморье. — Он показал на розыскное дело. — Муж Влады допрошен.

— Сусанна Маргулис тоже в это время находилась у брата… Извини!

Ему позвонили из дежурки.

— Поздравляю, Денис! — Звонил помощник. — Гринчука задержали… Вместе с сожительницей.

— Далеко?

— На Савеловском… Бахметьев приказал подключить тебя, когда привезут.

— А где они сейчас?

— В Управлении.

— Ну, это долгая песня…

— Я тоже думаю, раньше ночи не привезут! Сначала попробуют сами раскрыть…

— Вызывают? — спросил Ламбертс. Он перекладывал розыскные тома из кейса Денисову в сейф.

— На ночь… — Денисов принялся ему помогать. — До этого я успею познакомиться с материалами.

— Много времени не займет. — Ламбертс закрыл кейс. — Ну, хорошо… Я еду сейчас с Королевским и Коэнами на опознание. Потом в постпредство. У вас тут поблизости мы найдем чашечку кофе?

Денисов наугад раскрыл первый том: его ждала неудача. Страницы были заполнены разборчивым почерком, красными чернилами… На латышском языке. Денисов перевернул лист — снова латинские буквы. Еще страница… И ни слова по-русски.

Он немного успокоился, когда вспомнил, что дело все-таки нераскрытое. Нераскрытые дела обычно отличало большое количество никчемных допросов.

Листая, он набрел на несколько бумаг, которые не надо было переводить — русские островки, затерявшиеся в латышском море.

Это все были официальные ответы, по ним можно судить о характере самих запросов:

Он прочитал:

«Дирекция государственной филармонии Латвийской ССР сообщает, что концерты артистов японской эстрады состоялись дважды 15, 26 июля. Все концерты проходили в помещении рижского спортивного манежа по адресу: Рига, ул. Москавас, 160. Начало концертов в 20 час.»

Устанавливалось алиби кого-то из подозреваемых.

«По данным наблюдений Гидрометеостанции «Рига», ул. Слокас, 122, в ночь на 27 июля наблюдалась переменная облачность, без осадков… Отмечена роса. Минимальная температура воздуха 19°, ветер 1-2 м/сек…»

Температура могла объяснить изменение трупных явлений.

«Выходит, убитую обнаружили не сразу. Она так и лежала в собственной квартире, и возможно, не один день…»

Он нашел фотографии с места происшествия — темные, напечатанные с неудачных негативов.

Замусоленные обои, поднимающиеся к высокому потолку. Узкий диван. На полу — женский пояс с резинками, тапки. Масса старых вещей. Общее впечатление захламленности. Труп, завернутый в одеяло. Кровавые брызги на стенах…

Обзорная фотография трупа со вздутым животом. Узловые кажущиеся огромными зияющие раны на волосистой части головы, термобигуди с накрученными седыми локонами.

Полистав, Денисов нашел и показания, записанные по-русски. Сначала ему попадались третьестепенной и четверостепенной важности бумаги, потом он стал находить и более значительные.

Он заварил себе чаю, устроился поудобнее.

В протоколе допроса соседки убитой обнаружилась и первая версия. События на месте происшествия были изложены весьма пристрастно:

«…Юдит Хойну знаю около тридцати лет. У нее в квартире я никогда не была, она не только меня, но и других соседей никогда не пускала, а если кто к ней стучался, то она приоткроет дверь и разговаривает с посетителем. Впускала только свою сестру Злату и ее мужа Карла…»

Наиболее важные улики допрашивающий выделял значками на полях.

«…В т о т день сестра Юдит Злата приходила несколько раз, но ей никто не открывал. Под вечер она пришла снова и стала открывать дверь своим ключом. Вначале у нее ничего не получалось. Потом она открыла и вошла в квартиру. На всякий случай я пошла за ней. Юдит лежала на диване, завернутая в одеяло. Вокруг головы, на подушке, была видна кровь. Но сестра сказала: «Она спит, бедняжка!» Вела себя Злата при этом очень спокойно…»

И еще:

«…Я сказала, что надо вызвать милицию и до ее прихода ничего не трогать, но Злата зачем-то подошла к столу, попыталась изменить расположение вещей…»

Под пером пристрастного следователя действия сестры убитой, хотевшей что-то убрать или переставить, приобретали постепенно все более зловещий окрас.

Кольцо косвенных улик вокруг младшей сестры и ее мужа сжималось.

Карла Коэна спасло алиби:

«…Накануне я поехал в командировку в Рязань. Ехал московским поездом около 21 часа. Приехал туда и Сергеев, он был там в качестве спортсмена-наездника, а я в качестве спортивного судьи. Мое пребывание в гостинице в Рязани может подтвердить обслуживающий персонал, а также коллеги по школе прикладных видов спорта, однако, кто именно из них видел меня, я сказать сейчас не смогу…»

«Поразительная неизменность, с какой каждого, кто первый обнаруживает труп, стремятся превратить в подозреваемого!» — подумал Денисов. То же было и в штэтле: подозревали мужчину, который первым обнаружил убитую Сусанну Маргулис.

Денисов не удивился, когда в первом же протоколе обыска разобрал написанную по-латышски фамилию — Коэн. Обыск произвели на квартире Карла Коэна и его жен ы.

Рижский Шерлок Холмс послал на экспертизу изъятые на квартире Коэна наволочку, носовой платок со следами крови, просил определить групповую принадлежность…

«Самое страшное, что и эту сестру убьют. — Денисов поднялся, подошел к окну, вернулся. Снова сел. — И убьют тем же самым способом. Ночью. Во время сна. В помещении. Топором».

Цветные снимки старомодных старушечьих вещей — бархатных капоров, муфт, крошечных подушек-думок, атласных одеял сменяли страшные фотографии с места убийства и из морга. Только на одном снимке взгляд неожиданно отдохнул: в кадр случайно попал холодильник с выложенными по верху необычно крупными фиолетово-красными помидорами; жизнерадостный натюрморт, расцветивший унылые листы бесперспективного пятилетней давности уголовного дела.

На одной из страниц Денисов увидел постановление о наложении ареста на почтовую корреспонденцию, далее шли допросы свидетелей.

«Злата Хойна, — указала с подачи следователя одна из свидетельниц, — по национальности еврейка. Вела себя всегда настороженно. Отличалась странной привычкой озираться по сторонам. Особенно перед сном. Даже когда была рассержена и метала громы и молнии, глаза ее оставались всегда холодными и проницательными…»

За допросом шел протокол задержания «гр-ки Хойны Голды Вольфовны в качестве подозреваемой…»

Злату-Голду, однако, спас… Иосиф Вайнтрауб.

Следователь по фамилии Табарчук, по счастью, допрашивал его на русском:

«…С 15-го июля я находился в санатории на Рижском взморье. Моя жена — Влада Вайнтрауб приехала за две недели и сняла комнату недалеко от санатория на улице Йомас. В конце месяца на несколько дней сюда же прибыла моя родная сестра Сусанна Маргулис. 22-го июля на пляже мы трое случайно встретили проживающих в гор. Риге сестер моей жены — Юдит и Злату, с которыми она не виделась многие годы… Встреча эта была теплой, но очень короткой, поскольку моя сестра Сусанна должна была ехать в гор. Ригу в предварительную железнодорожную кассу за билетом Старшей сестре жены Юдит тоже надо было ехать в город. Мы проводили их на станцию, договорившись встретиться в воскресенье, после чего я с женой и ее второй сестрой -Златой — вернулись назад, в санаторий, где вместе ужинали… А в пятницу в санаторий позвонила Злата и сообщила, что Юдит убита у себя на квартире неизвестным лицом…

Моя жена, сестра и я, несмотря на плохое состояние здоровья, участвовали в ее похоронах. А еще через несколько дней мы узнали, что Злату обвинили в убийстве сестры, в связи с ее странным якобы визитом к Юдит на второй день после убийства. На самом деле Злату послала к сестре администрация фабрики узнать, почему Юдит не является на работу…»

В этом месте сбоку на протоколе допроса рука следователя начертала красным карандашом:

«Врет! Она сама поехала…»

«…В связи с этим я позвонил прокурору республики и попросил его личного вмешательства… Я старый коммунист, персональный пенсионер союзного значения…»

Обращение Вайнтрауба решило все. Злату отпустили, а Сусанну Маргулис и Владу Вайнтрауб следователь даже не допрашивал.

Трех из четверых этих женщин уже не было в живых.

Денисов снова разрыл массив слежавшихся бумаг. Один из документов явно был заключением почерковедческой экспертизы с таблицей — фотографиями букв и красными стрелочками — указателями направлений штрихов.

Ламбертс вернулся часа через два. С ним был рижский родственник Карла Коэна, они приехали из морга. Коэн-два несколько раз вынимал платок, вытирал глаза, затем, извинившись, вовсе ушел в коридор.

— Этот задержанный, что ночью приходил в комнату матери и ребенка… Гринчук… — Ламбертс был уже в курсе новостей. — Он бывал в Риге?

— Вряд ли…

— А что Управление?

— Сначала они, как обычно, попробуют обойтись без нас. Потом уж, если ничего не выйдет, отдадут на вокзал… Почерковедческая экспертиза? — Денисов подвинул рижскому коллеге таблицу.

— Ну да, — не по-русски тщательно выговаривая слова, объяснил Ламбертс. — По материалам дела проходит анонимка… — Он быстро перелистал дело. — Вот… — На фотографии были изображены наклеенные на бумагу разнокалиберные квадратики букв, вырезанные из латышских изданий. — Мы провели комплексную почерковедческую, криминалистическую и литературоведческую экспертизы. Это заключение «Три слова, использованные в анонимном письме, в официальном латышском языке в настоящее время не употребляются (лексика досоветского периода), в связи с этим можно предполагать — исполнитель анонимных писем является пожилым человеком, родом из местности, где говорят на ливском наречии…»

— По делу проходят люди, говорящие на этом наречии? -спросил Денисов.

Ламбертс кивнул.

— Конечно! Погибшая Юдит и вся их семья, в первую очередь. Их знакомые. Все родом из Вентспилса.

— А текст анонимки?

— Жалоба на медлительность следствия, что следователь покрывает мужа Златы…

— Карла?

— Да. Кто-то все время катит на него бочку.

— А это? — Денисов показал на перечень в конце заключения.

— Так… Список литературы по лексике и диалектологии, использованный при экспертизе — «Латышская диалектология», «Среднее наречие Курляндии», «Звуки и формы балтийского языка…»

Позвонил Королевский:

— Ламбертс здесь?

— Да.

— Попроси зайти.

— С делом?

— Дело можешь еще подержать.

Оставшись один, Денисов долистал его до конца.

Еще один документ — теперь уже составленный от руки -неожиданно задержал его внимание. Документ, какой можно встретить разве только в деле по нераскрытому убийству.

«Список родственников и знакомых, присутствовавших во время похорон Хойны Юдит Вениаминовны на кладбище «Шмерли» гор. Риги»

Бумага датирована была пятью годами назад и, пролежав в розыскном деле, заметно увяла.

Какой-то исполнительный оперативный уполномоченный, направленный начальством на кладбище, добросовестно переписал присутствующих, чем внес свою лепту в попытку раскрыть старое преступление.

Документ его сохранил актуальность. Оперуполномоченный начал список с имен, каждое из которых значилось теперь на обложках двух новых уголовных дел.

«Общая судьба? — подумал Денисов. — Но почему? Сестры почти полвека не виделись. Сусанна Маргулис с одной из них — с Юдит — виделась очень недолго. По дороге в Ригу… Другую встретила еще несколько раз — до возвращения в Штэтл…»

Он чувствовал: разгадка была именно здесь.

«На кладбище «Шмерли» присутствовали, — писал рижский розыскник: —

1. Маргулис Сусанна Менделевна.

2. Хойна Злата Вольфовна…

По удивительному совпадению женщины, стоявшие в списке под номерами один и два, были убиты в той же самой последовательности.

Под номером три значилось:

«Хойна (Вайнтрауб) Влада Зеевовна…»

 

8

— Я очень рад! — Подполковник Резниченко, специалист по антропонимике, встретил Денисова как старого знакомого.

От него ускользнул иронический взгляд, брошенный Денисовым на его погоны, планки медалей «За безупречную службу в органах МВД СССР».

— Как идет расследование? Продвигаетесь?

— Понемногу…

Денисову было не по себе от невозможности быть искренним. Он начал заводиться еще в метро, и его завод все усиливался по мере приближения к Академии.

Большинство встретившихся ему по дороге были сотрудники МВД; милиционеры в полковничьих и подполковничьих погонах — в том числе преподаватели специальностей, которые изучали в обычных вузах, — носили форму и звания, пользовались льготами, которых не заслужили.

— Как жизнь? — Из-под крутого, чугунком, лба глянули на Денисова умные мягкие глаза.

— Все нормально. — Денисов ограничился наиболее коротким, ни к чему не обязывающим.

— Садитесь. — Их разделяла газета, которую Резниченко читал, когда в кабинете появился Денисов. — Не мешает? А то мы сейчас… — он отодвинул пухлое, в несколько страниц зарубежное издание — с иллюстрациями, с заголовками в четверть листа. — Это все по теме диссертации. Выбрал и сам мучаюсь. «О некоторых вопросах антропонимики в связи с ее ролью в уголовной регистрации. На материалах полиции Франции». Имя как существенный момент идентификации…

Их интересы лежали в абсолютно разных плоскостях.

Денисов рассказал о третьей жертве преступника — Юдит, которая по хронологии убийств являлась первой.

— У убитых сестер и у третьей, которая жива, оказались абсолютно непохожие отчества…

— Но это же вытекает из самого факта существования народных имен и священных. Мы же говорили… Многие имена — результат переделок искажений, русские няни тоже переделывали еврейские имена… — Резниченко был рад, что в состоянии помочь. — Надо только посмотреть — восходят ли народные имена, положенные в основу их отчеств, к одному библейскому…

— Юдит — Вениаминовна. Злата, она же Голда, — Вольфовна. Влада Вайнтрауб — Зеевовна…

— Вениаминовна, Зеевовна, Вольфовна… Но они все от одного имени! Библейское звучит как Бен-Они — сын моей правой руки. Иносказательно, видимо, сын моей любимой жены. От него — Вениамин, Вениамин, английское Бенджамин…

Денисов замолчал. Его попытка пробиться сквозь стену провалилась. Учитель в милицейских погонах в самом начале поставил его на место.

— Вольф, Зеев?

— …В народных именах учитывалось также прозвище Вениамина — Волк! Отсюда Зеев и Вольф… Волк, переведенное на иврит и идиш…

— Вот как!

Ответ был получен. Осталось набраться терпения, дослушать урок до конца.

— От Вениамина также шли имена Вельвиш, Вольвиль, Вавила, некоторые относят сюда и Владимира, Лубу, Волько, Вове, Вава… Полицейская уголовная регистрация должна это учитывать… — Антропонимика еврейских имен была для Резниченко, как для Денисова розыскное дело, которое он вел от первой страницы — с постановления о заведении. -Поскольку считалось, что всякое упоминание об умершем засчитывается последнему «к добру», традиция предписывала именовать детей только по умершим предкам. Это вело к беспокойству его духа в ином мире. Понимаете? Для этого мужские имена переделывались в женские, и наоборот. Если отец умирал до рождения ребенка, то наименование по отцу считалось почти обязательным…

Денисов обвел глазами стол. Из-под газеты высовывалась страница с текстом, который Резниченко редактировал. Денисов прочитал:

«…В капиталистическом обществе, где будничная одержимость обывателей заботой о личной безопасности — не просто прихоть, а жестокая необходимость…»

«В чужом глазу соринку ищем…»

Он вздохнул. Специалист, словно почувствовав что-то, закруглил разговор.

Итог Резниченко подвел не там, где он необходим был Денисову.

— Имя — еще и национальный образ. Порою причина недоверия — непонимание между людьми разных национальностей. За нерусским отчеством видели человека с нерусским характером, недобро относящегося к русским людям. Но это уже другая ипостась.

Волосатые молодые оркестранты, которых Денисов видел на Рижском, когда встречал Ламбертса и Коэнов, всем кагалом, в шортах, в джинсовках шли на посадку в саратовский, вместе с темными пожилыми женщинами, тащившими на руках грудных детей, с десятком длинноногих шумных поклонниц. За ними тянулись через толпу короткий пустой коридор, запахи незнакомых духов, голоса.

— У нас в Риге выступали во Дворце спорта, — заметил Ламбертс, давая дорогу.

Коэн и его родственник стояли растерянные, вид у вдовца был крайне удрученный, несмотря на крахмальный платок, выставленный из наружного верхнего кармана.

Было поздно. Все больше становилось ясно, что ни одна из проблем, не нашедшая своего разрешения при свете дня, уже не будет разрешена в течение вечера.

Был необходим перерыв.

Королевский против желания Коэна позвонил Вайнтраубам — сестра погибшей должна была приехать на вокзал за обоими родственниками; Ламбертса устроило Латвийское постпредство — ему предстояло туда еще добираться.

Денисову не терпелось обдумать ситуацию, он едва не взвыл, когда помощник дежурного объявил:

— Звонили из Управления. Гринчука, видимо, везут к нам…

— Ничего, выходит, на него нет?

— Я тоже так понимаю. Иначе бы не отдали.

— А зачем он нам?

Подошел Коэн, он казался обескураженным:

— Вы отпускаете нас?

— Отпускаем.

— Когда убили Юдит, меня вначале тоже отпустили. И жену. А потом начали таскать… — Он в нескольких словах передал суть розыскного действия. — Анонимки пошли. Что только не несли! Что я ухаживал за обеими сестрами… Что женился на младшей, а старшая мне мешала. А теперь дело видите, как обернулось… — В глазах у него стояли слезы.

— Вам приходилось уезжать из дома в последние месяцы? -спросил Денисов. — Чтобы на несколько дней?

Коэн кивнул.

— В январе на неделю.

— Далеко?

— В Донецк.

— По возвращении ничего не заметили? Жена куда-то уезжала? Неизвестно?

— Нет. Не знаю.

К ним подошел родственник Коэна, принялся что-то объяснять. Из того, что Ламбертс понял так же мало, как и он сам, Денисов заключил, что говорил он на еврейском -иврите или идише. Сам Карл говорил по-русски:

— Мы повезем ее на грузовом такси… — Труп решено было транспортировать в Ригу машиной. — Я уже заказал…

Карл посмотрел на часы, жена Вайнтрауба опаздывала. Денисов извинился, прошел в дежурку. Как все эти дни, дежурный наряд толпился у телевизора, ждали, когда на экране появятся американские гости.

Денисов набрал номер Вайнтраубов — никто не ответил.

— Успеешь поужинать, — предупредил помощник дежурного. — Звонили, что Гринчука повезли сначала на Казанский… Там кражи из автоматов. Примерят. Не привезут, пока не наговорятся… Денис! — сказал помощник. — Почитай! А то я сейчас Бахметьеву несу…

Он держал в руке плотную серую бумагу, используемую для телетайпов.

— Только получили.

Это был ответ на запрос в Нальчик. Денисов прочитал:

«Карл Коэн в указанные дни находился в составе туристической группы со своей постоянной спутницей, жительницей гор. Риги… — Дальше шли трудная фамилия и не менее трудное имя. Денисов воспринял их образно, по написанию, не читая. — Оба выбыли в субботу поездом номер…»

Супруг погибшей жил своей частной жизнью, жена его, по-видимому, догадывалась об этом, потому и не вводила в курс проблем, которые касались ее лично. В том числе и той, что привела ее в Москву, в комнату матери и ребенка.

— Вот так! — подытожил помощник, забирая телеграмму.

Денисов подошел к блоку из девяти телевизоров, постоял. На одном из экранов были зарубежные гастролеры, они все шагали вдоль платформы, возбужденные успехом, переведенные, однако, уже в черно-белое немое изображение.

Он нагнулся над пультом, сменил картинку. Ламбертс, Коэн и его рижский родственник стояли там, где Денисов расстался с ними.

Крахмальный платок Карла торчал из кармана.

«Мать верно говорила: умер муж — осталась вдова, умерла жена — готов жених…»

— Вызвать Ниязова по рации? — подошел помощник. — Он их сейчас сюда приведет.

— Да нет. Они ждут родственницу.

— Положению их не позавидуешь, — не отрывая глаз от экрана, сказал помощник. — Преступник, видимо, решил пустить всю семью под корень… — Это первым приходило в голову каждому. — Вот они и решают, кто будет следующим?

Коэн, стоявший лицом к монитору, внезапно поднял голову — кого-то увидел.

«Влада приехала…» — понял Денисов.

Пожилая, еще достаточно красивая полная женщина действительно сильно напоминала лицом погибшую сестру. Ее сопровождал худой, совершенно седой человек, перегнутый, казалось, в поясе под прямым углом, опиравшийся на трость. Денисов догадался, что это Иосиф Вайнтрауб.

С их прибытием Коэны сразу распростились с Ламбертсом, направились к такси.

— Когда привезут Гринчука, вызовешь по рации… — Денисов не остался в дежурке.

По платформам к поездам дальнего следования и электричкам спешили сотни людей, они быстро перестраивались в нужном направлении. Денисова обогнала какая-то пара. Мужчина курил на бегу — обе руки его были заняты сумками. Сбоку, чуть впереди, бежала его жена — маленькое круглое существо в коротком платье, взгорбленном мощным тазом. Денисов помешал им, потому что женщина крикнула, не оборачиваясь:

— Тут люди едут, а не гуляют…

«Жена Коэна имела основания не доверять мужу, — снова подумал он. — У нее были свои тайны. Если бы не преступление, Карл, возможно, и не узнал бы, что его жена ездила в Москву… Ничто не мешало ей приехать в Москву в январе, когда он с подружкой ездил в Донецк…»

Вокзал, перрон всегда действовали на него благотворно благодаря полной раскрепощенности пассажиров, их полному равенству. Огромная станция диктовала свободу поведения. Никому не было необходимости копировать другого, каждый решал поставленную перед собой конкретную, вполне достижимую задачу.

«Обе рижские сестры не лезли к здешней родне, да и московская сестра не больно их жаловала… — Сейчас затруднительно было искать причины. — Может, в январе Хойна тоже останавливалась в комнате матери и ребенка, и потому медсестра ее и запомнила…» — То, что Хойна использовала для поездки время, пока муж отсутствовал, давало простор многим версиям.

Он вынул блокнот. Незаписанная мысль оставалась всегда потерянной, особенно когда приходила не в результате логической связи, а через ощущения.

Он записал:

«Проверить истории болезни в платных поликлиниках. -Мысль работала толчками. — Катаракта?» — И поставил два восклицательных знака.

«Возможно, у нее был куплен и обратный билет в Ригу, -подумал он еще. — Но он, по-видимому, пропал вместе с сумкой».

Денисов вызвал по рации Ниязова, тот тоже был на вокзале.

— С утра обзвони платные поликлиники. Хойна, возможно, приезжала лечиться.

— Вас понял, — серьезно сказал Ниязов, как отрезал.

— Начни с поликлиники на Житной. Она ближе. Может, поэтому женщина и ночевала на Павелецком. Узнай, есть ли у них окулист. Возможно, к нему отдельная запись на консультацию.

— Понял.

Два худеньких невысоких подростка, представители северных народов — военный патруль — в форме, в погонах, при кортиках ожидали офицера у входа в вокзал, по-мальчишески покуривая в рукав.

Денисов эскалатором поднялся на второй этаж, к телевизору. Зал этот был самым вместительным, сотни людей стояли и сидели, обернувшись к поднятому над головой экрану. Повторяли подробности исторического визита в Москву, но Денисов не остался у экрана, прошел в конец зала. Там располагался единственный официальный вход в комнату матери и ребенка — вверх по маленькой лестнице на третий этаж.

«С этого входа Злата вряд ли прошла…» — подумал он. Не менее двух десятков женщин каждую ночь ждали очереди к дежурной медсестре, выстроившись вдоль лестницы.

Мимо толпившихся у телевизора пассажиров Денисов снова пересек зал, боковой лестницей поднялся на третий этаж. Холл здесь казался узким, пустым, несмотря на мигающие огни видеосалона; детский буфет и несколько совсем примитивных игральных автоматов только подчеркивали неустроенность.

Глухая боковая стенка принадлежала комнате матери и ребенка, точнее, ее коридору. Коридор и зал разделяла стеклянная дверь. По другую ее сторону группами и в одиночку двигались счастливые обладатели номеров, детского питания, душевых и туалетов.

У этой двери поздно ночью свидетель — мать-одиночка Струева видела Гринчука, пробиравшегося по коридору…

«Потерпевшая ждала внизу, пока все улягутся, потом кто-то, с кем заранее была достигнута договоренность, минуя очередь у входа, через эту дверь провел ее в изолятор…»

Словно чтобы подкрепить его версию, по другую сторону двери мелькнул белый халат, щелкнул в замке ключ. Денисов пошел к лестнице, на ходу обернулся — кто-то из медсестер кратчайшим путем мимо игральных автоматов направлялся в буфет.

Гринчука привезли после полуночи. Плохо выбритый, старообразный, в суконном, несмотря на жару, костюме, в пластмассовых босоножках, он вошел в дежурку в сопровождении одного-единственного сержанта.

Для него это был добрый знак.

Появлению Гринчука предшествовал звонок из Управления:

— Поможете им взять билеты на завтра и уехать…

— Всем троим? — спросил помощник.

— Да. Сожительница сейчас в приемнике-распределителе. Вместе с ребенком. У ребенка поднялась температура. Не стали тревожить…

Кто-то в Управлении, по-видимому, основательно струсил в связи с незаконным задержанием.

«Вилов! Кто же еще…» — подумал Денисов.

Он взял трубку:

— В приемнике сейчас свидетель-женщина — Струева, с грудным ребенком. Ее-то зачем держать, если Гринчука отпускаете…

— Ничего не знаю, — отозвался дежурный по Управлению. — Указание полковника Вилова…

— Наверняка будет жалоба. И серьезная. Отец Струевой занимает довольно высокое положение…

— Пусть пишет!… — Дежурный захорохорился, но явно уже давал задний ход.

— Мы бы ее и отправили. Через час поезд. Иначе ей еще сутки ждать. Ребенок, жара…

— Сейчас узнаю. Если машина есть…

— Других двух женщин с детьми — свидетелей — ведь отпустили…

— С билетом поможете? — спросил Гринчук, едва Денисов положил трубку. Дух его был явно сломлен.

— А почему убежал? Почему не пошел в милицию, когда пригласили? Почему скрывался? — запальчиво повысил голос помощник дежурного.

— Привычка! Всю жизнь от вас бегал… — Гринчук несильно хлопнул себя по затылку. — Если б еще в башке мозги, не мякина…

— Если б мозги, — отходчиво сказал помощник. Разговор мог считаться законченным. — Будете с ним говорить? — Он обернулся к Денисову.

— Да, — Денисов показал на дверь. — Пошли.

— Далеко? — спросил старик.

— Тут рядом.

Гринчук оглянулся на помощника, но тот заметил успокаивающе:

— Иди. Все нормально.

На перроне продолжалась вечерняя вокзальная суета, которая должна была улечься через полтора часа — с окончанием посадки на тамбовский. На десятом пути, против дежурки стучала компрессорами пустая электричка.

Денисов вывел Гринчука на платформу. Прямо — по фронтону здания, за огромными буквами «МОСКВА», расставленными по фасаду, тянулись окна комнаты матери и ребенка, на некоторых шторы были отдернуты — там виднелись люди, в основном женщины, смотревшие на перрон.

Где-то погас свет, кто-то задернул штору. Гринчук, поняв, зачем он здесь, спокойно наблюдал жизнь за окнами.

— Смотрел отсюда? — спросил Денисов. — Жену свою видел?

Старик полез за сигаретой.

— Видел.

— Она была одна в комнате?

Гринчук взглянул на него сбоку.

— С сынишкой.

— Ты, наверное, обещал, что пройдешь к ней.

— Говорил.

— Решил доказать, что для тебя нет замков…

Гринчук прикурил у проходившего пассажира.

— Положим.

— Попробуем догадаться, как тебе это удалось… Пошли!

Подъезд, в который можно было с третьего этажа спуститься на лифте, был освещен изнутри и закрыт. Денисов мельком взглянул на Гринчука, для верности подергал дверь.

— Отсюда не пройдешь…

Старик согласился с оговоркой:

— Можно выйти на лестницу, где вход в комнату матери и ребенка, пешком спуститься сюда, а затем подняться на лифте…

— Попробовал?

— Поднялся… — старик сплюнул, — а там рядом гардеробная, платят за номера и вещи сдают. Дежурная засекла: «Куда?» — «Извините…»

— Потом?

Гринчук постепенно разговорился:

— Вышел на перрон, где мы сейчас стояли. Нина подошла к окну. Показываю ей: ничего, мол, не получается! Она постучала себя по лбу, показывает: совсем, мол, стал туго соображать… Смеется, значит.

Их осветили огни фар — такси, обогнув дежурку, выруливало к подъезду.

«Кого-то увозят… Может, в больницу?» — подумал Денисов.

По другую сторону двери показался белый халат. Мелькнуло знакомое плутоватое лицо дежурной медсестры. Она была не одна — вместе с патронажной — с Тамарой. Медсестры дежурили тем же составом, что и в ночь совершения преступления.

Он не ошибся. Подросток с забинтованной ногой, на костылях, в сопровождении матери запрыгал от лифта к машине, шофер, перегнувшись, открыл заднюю дверцу.

— Спасибо, — мать мальчика — черная, в черном платье женщина — сунула что-то в руку патронажной сестре.

— Поправляйтесь… — Обе медсестры вернулись в подъезд. Патронажная сестра достала ключи. С минуту была видна ее стройная фигура, обтянутая халатом. Она заперла дверь, гулкие каблучки процокали к лифту.

— Та же дежурная, — сказал Гринчук.

— Ты говорил с ней в ту ночь? — спросил Денисов.

— Конечно.

— А она?

— Если б дал ей четвертак, этого ничего не было бы.

— Взяла бы?

— Без сомнения…

— Потом ты пошел, наверное, через буфет…

Они прошли в глубь наземного вестибюля. Открытый со всех четырех сторон, вокзал напоминал тут огромное поддувало с постоянной прекрасной тягой. Отличное место, чтобы заработать себе радикулит; постовые, особенно старослужащие, избегали в нем появляться.

Отсюда наверх шла другая лестница — та, что непосредственно поднималась в изолятор.

Гринчук не взглянул на нее, возможно, не знал о ее существовании, сразу остановился перед черным входом буфета и холодильником, где хранили мороженое.

— Тут я тоже поднимался. Там, наверху, в самом изоляторе, дверь была закрыта…

— На ключ?

— На внутреннюю защелку. Изнутри.

— Точно?

— Зачем мне врать!

«Дежурная медсестра клялась, что дверь была закрыта…»

Гринчук не врал.

Денисов и сам видел эту дверь и эту защелку в изоляторе, всего в нескольких метрах от трупа убитой женщины. Только защелка эта утром была отодвинута.

— Как же ты все-таки попал?

— По случаю…

Гринчук повторил маршрут, которым Денисов до этого поднялся на третий этаж к видеозалам, к качалкам-автоматам. Телевизор был уже выключен, большинство пассажиров, сидя, скрючившись, перемогали себя, борясь со сном.

Они поднялись на третий этаж. За стеклянной дверью, отделявшей коридор комнаты матери и ребенка от остального зала, движения не чувствовалось. Внутри уже спали.

— В эту дверь… — Гринчук ткнул в матово светящий свет за стеклом. — Дежурная вышла, махнула рукой кому-то, пошла к буфету. Сюда… А я тут стоял, отвернулся. Только она отошла, а я уже там. За ее спиной. И быстро-быстро по коридору к Нине в номер…

— А уходил как?

— Еще проще… Через ту дверь с защелкой… Потом на буфет. По лестнице. Мимо базы с мороженым.

— Это ты отодвинул защелку?

Гринчук помотал головой:

— Кто-то отодвинул, пока я ходил. Смотрю, защелка отодвинута и кровь на двери. Еще не успела подсохнуть… Тут мне сразу ударило… Мокруха… Меня же, думаю, за нее и попутают, с моей биографией! «Особо опасный»… Утром, пока не расхлебались, зашел за Ниной… Она еще и не идет! Только выбрались, а уж тут забегали…

Он замолчал. Дежурный милиционер залом шел к ним. Узнав Денисова, повернул к буфету.

— Двести первый! — окликнул по рации помощник дежурного. — Тут Струеву доставили… Будете разговаривать? А то я ее отправляю на пятьсот семьдесят пятом Москва — Валуйки…

— Отправляйте…

С первыми же звуками, донесшимися из рации, Гринчук тактично отошел: у старых воров-рецидивистов была своя школа. Теперь он снова приблизился.

— Кто из медсестер открыл тогда дверь? — спросил Денисов.

— Из коридора? Когда я проскользнул?

— Да.

— Эта самая. Которая закрывала сейчас внизу… Видная из себя. В теле.

— А кому?

— Этого я не знаю. Я сразу проскочил…

«Тамара… — Понял Денисов. — Она впустила жену Коэна Злату… А дежурная медсестра поселила ее в изолятор».

Начиналось утро. Всюду были знакомые приметы уже начавшейся вокзальной жизни. Официантка, выбежавшая покурить. Глухонемые торговцы с эротическими календарями — крутые ребята с высоко выбритыми висками. Армянские женщины в траурных платьях. Финский нож в чужом, случайно раскрывшемся кейсе — мир постоянных наблюдений розыскника…

В комнате матери и ребенка уже шли суетливые процедуры оформления, выписки, кормления; нянечки готовили постели вновь прибывшим с утренними поездами. Гремели железные ящики с детским питанием. Считали белье.

— В изоляторе никого нет? — спросил Денисов у медсестер, на этот раз они были в комнате обе.

Тамара сказала небрежно:

— Хватит с нас и того случая. Сколько можно?

Старшая пояснила:

— В триста двадцать пятую никого не поселяли. С той ночи. А в соседней сдавали. Мальчик со сломанной ногой и его мама… Ночью отправили…

Сновал ежеминутно лифт, доставляя женщин с детьми, хлопали двери. Было слышно, как во все раковины умывальной с шумом била вода.

Денисов прошел в изолятор. Длиннющий со множеством дверей коридор снова показался никчемным, попросту лишним.

«Предбанник…»

Он прошел в триста двадцать пятую. Кровать, на которой погибла Хойна, была чисто застелена, сверху на свернутом одеяле по диагонали положена свежая простыня, концы которой снова были подогнуты под матрац. Начальница строго взыскивала за несоблюдение единообразия.

— Вот вы где… — Он не слышал, как в изоляторе появилась патронажная сестра. — Не нашли, кто ее? — Она показала на кровать.

— Нет пока.

— Такая славная старушка… — Она хотела что-то еще сказать, но промолчала, поправила халат, надетый из-за жары на голое тело. — Ну и лето стоит… Из душа бы не выходила… — Ей хотелось обратить внимание на себя. — Что ему за это будет, убийце? Расстрел? — Приятное лицо ее портила достаточно широкая щелка между двумя верхними резцами впереди.

— Это трудно сказать…

У него тоже были вопросы к ней, но он решил их не задавать и вообще не начинать разговор, который неизвестно сколько времени мог продлиться. Теперь он не сомневался, что именно Тамара впустила Злату в комнату матери и ребенка и шепнула дежурной, чтобы та ее оформила.

«Сколько они берут за ночь? Пять рублей? Семь? — подумал он. — Чистый доход недобросовестной смены…»

— Ты все цветешь… — пошутил он.

— А что мне?! — Она пошла по коридору, поигрывая полными голыми коленками.

Вторую кровать, стоявшую под углом к первой, не перестилали, Денисов заметил бросившийся ему в глаза при осмотре остаток фабричного сорванного бумажного ярлыка «ф-ка…, ГОСТ…»

Ему захотелось проверить случайно возникшую у него гипотезу.

Концы свернутой и положенной по диагонали второй простыни были подогнуты, а не засунуты под матрац!

«Любопытно…»

Он вернулся к дежурной медсестре.

Она была одна, голос Тамары слышался в конце коридора, в умывальной, она делала кому-то замечание.

Медсестра поправляла бумаги, в беспорядке лежавшие под канцелярским стеклом, — списки телефонов, рекомендации на случай паралича, удушья, укуса змей.

— Вторую кровать в изоляторе не перестилали? — спросил Денисов, когда она освободилась.

— Да нет. — Дежурная не упустила случая улыбнуться. — А что?

— Не помните, когда на ней меняли белье?

— Вечером в тот день. При мне. Перед тем, как все случилось.

Он позвонил в дежурную часть:

— Подошли сюда с кем-нибудь пластилин и печатку…

— Хочешь опечатать комнату матери и ребенка? — спросили на другом конце.

— Только изолятор.

— Я еще нужна? — медсестра улыбнулась по-прежнему устало и чуть плутовски.

— Сейчас мы запрем изолятор и поставим на дверь печать… — Ему было жаль ее: с хорошей сменой, при поддержке честной начальницы комнаты матери и ребенка она никогда не попала б в такую грязную историю.

Наутро вторую кровать следовало скрупулезно осмотреть и изъять с простыней и наволочек микрочастицы для спектрального анализа.

«На ней кто-то спал… Выходит, как раз в ту ночь. И, уходя, заправил не так, как тут принято…»

Денисов достал из сейфа привезенное Ламбертсом розыскное дело, том раскрылся на отпечатанном латинским шрифтом акте комплексной экспертизы… Увы! В нем не было ни одного русского слова.

«Кто-то катил бочку на Коэна…» — предупредил Ламбертс по поводу исследованной анонимки.

За окном стремительной рекой текла толпа пассажиров, прибывших в электричках, она заполнила платформы, разбившись на рукава — в метро, на трамвай, по автобусам, -обтекала вокзал.

Когда-то ему пришло в голову, что оперуполномоченный никогда не бывает в настоящем, только в прошлом и будущем. «Перфектум» и «плюсквамперфектум», сказал бы их латинист на юрфаке, — или «футурум». И никогда в «презенс»…

Открытия прошедшей ночи будили в нем какую-то мысль, которой не удавалось никак оформиться окончательно.

Он отыскал список присутствовавших во время похорон на кладбище «Шмерли»:

«1. Хойна Юдит…»

Денисов мысленно перенес ее в круг сопровождавших гроб родственников и знакомых и поставил первой на том же основании, на каком некоторых других можно было перенести из числа провожавших в число захороненных. Соответственно пришлось поменять порядковые номера других.

«2. Маргулис Сусанна…

3. Хойна Злата…»

Ему представились эти похороны… Почему-то в Москве, весной. Из-под снега торчали памятники военным. Быстро таяло. Мокрые головы, казалось, вспотели. Был родительский день, шли люди. Длинный худой оперуполномоченный, похожий на Ламбертса, переписывал провожавших покойную в ее последний путь:

— Маргулис Сусанна, Хойна Злата, Денисов…

Он задремал прежде, чем услышал голос раввина из маленькой молельни во время дождя, включившего его фамилию в заупокойный плач.

Проснулся моментально, так же, как и заснул.

«Список хоронивших…»

«Что только мы не предпринимаем, чтобы проследить невидимые нити, связывающие преступника с его жертвами! Какие невероятные версии нам приходят! Наши тщетные попытки прыгнуть выше собственной головы!…»

Список подписал лейтенант оперуполномоченный — Денисов не разобрал его фамилию.

«Кем он стал сейчас, когда я держусь за нить, которую он протянул… Подполковником? Специалистом по антропонимике, как Резниченко? Вряд ли. Обычный путь опера — до замнача по оперативной работе. И снова назад — к старшему оперу…»

Направленный начальством на еврейское кладбище, он небрежно записал с десяток людей, не позаботившись, чтобы тот, кто станет читать через пять лет, мог лучше разобрать фамилии почтивших присутствием похороны злосчастной Юдит. Написал, сдал секретарю и вернулся к своим делам — квартирным кражам в Дарциемсе или карманным на Кришна Барона и Суворова. Может, его и послали на кладбище «Шмерли», потому что он никому не был известен и поэтому ни разу больше не появился на страницах уголовного дела…

1. Хойна Юдит — убита.

2. Маргулис Сусанна — убита.

3. Хойна Злата — убита.

Кто следующий? Кто дальше в этом списке, который словно составлен известной болгарской ясновидицей и прорицательницей…

Ниже стояло по-прежнему:

«Хойна (Вайнтрауб) Влада…»

 

9

Заместитель по оперативной работе из Видного, с которым Денисова свел Ваникевич в день убийства, в метро, появился с самого утра с тяжеленным кейсом, набитым томами розыскных документов.

Он сразу нашел общий язык с Ламбертсом, оценившим его «варенку», весь облик бывшего спортсмена, занявшегося фарцой и рэкетом. Даже здесь, в кабинете Бахметьева, зам из Видного то и дело оглядывался, будто ожидал на себя внезапное нападение. Это был его стиль, как и высовывающийся из-под куртки ремень, тянувшийся к кобуре под мышку, «варенка» и крепкие, словно ему предстояло подниматься в горы, альпинистские ботинки.

— Кому мешали или мешают эти старухи… — Валентин открыл кейс, выложил дело Сусанны Маргулис на стол.

Еще раньше, прежде чем принести к Бахметьеву розыскные тома, которые ему оставил Ламбертс — «Об убийстве Юдит Хойны», Денисов связался с экспертами — изъятием микрочастиц для спектрального анализа ведал экспертно-криминалистический отдел. С его помощью, если понадобилось бы, можно было установить человека, пользовавшегося в ту ночь в изоляторе постельным бельем со второй кровати.

— Вайнтрауб тоже приедет? — спросил Бахметьев. Накануне Королевский долго разговаривал по телефону с каждым супругом.

— Он сам вызвался. — Королевский освободил себе место для протоколов на приставном столике, поправил прическу. — Вайнтрауб только позавчера из санатория. У него ремиссия. Улучшение. Обычно он десять месяцев в году лежит пластом.

— Что с ним? — спросил видновский заместитель.

— В свое время в тюрьме ему повредили позвоночник.

— Он дает какие-нибудь объяснения этим убийствам?

— Никакого. Кроме того, он не знает о гибели сестры.

Все помолчали.

— Как они встретили Карла Коэна? — Королевский адресовался к Ламбертсу.

— Сдержанно. Во всяком случае, ни Вайнтрауб, ни жена руки ему не подали…

Бахметьев сказал снисходительно:

— Скорее это старческое.

— При чем тут вдовец? — Видновский заместитель переступил тяжелыми альпинистскими ботинками. — Коэн не уехал?

— Нет. Я просил задержаться до очередного поезда. Он может понадобиться… Родственник будет один сопровождать труп в Ригу.

— Да-а…

Видновский оперативник подвинул дело Ламбертса, наугад открыл страницу:

«Смерть Хойны Юдит, судя по трупным изменениям, наступила за полтора — двое суток до осмотра трупа на месте происшествия…» Кошмары…

— Месть, растянувшаяся на годы, — сформулировал Бахметьев, Ламбертс согласно кивнул. — Непонятно, что они должны были все совершить такое, чтобы за это расплачиваться…

Денисов быстро перелистывал материалы, привезенные из Видного. Опись дела пестрела знакомыми фамилиями: Нейбургер, Богораз…

В середине была подшита пачка постановлений о наложении ареста на почтово-телеграфную корреспонденцию, справки о судимости…

«Сусанна Маргулис, Юдит и Злата Хойны переходят со страниц из одного уголовного дела в другое, наконец, в третье…» — подумал Денисов.

Три пожилые женщины словно бродили по трехкомнатной квартире, пока каждая из троих внезапно не оставалась один на один со своим убийцей, который бродил здесь же, вместе с ними и которого все они хорошо, а главное, долго знали.

«Представить это можно лишь теперь, когда все три нераскрытых дела собраны на одном столе…»

Он заглянул в спецпроверки зональных Информационных Центров:

«Вайнтрауб — репрессирован внесудебным органом, дело прекращено в связи с отсутствием состава преступления…»

Справки на Владу Вайнтрауб, Лиду-Зельду, Сусанну Маргулис, Богоразов, Нейбургера были идеально чистыми -хозяева их судимы не были.

— Надо обеспечить охрану четы Вайнтраубов. Это первое, -сказал Королевский. — И, главное, жены Вайнтрауба… Если с нею что-нибудь случится, мы себе не простим! И нам не простят…

— Главк Московской области берет это на себя, я уже говорил с руководством, — важно кивнул заместитель по оперработе.

— Кроме того, необходимо заново передопросить ряд свидетелей… Теперь мы четко знаем, чем интересоваться!

Снизу позвонили по внутреннему, Бахметьев взял трубку.

— Пусть поднимаются, мы ждем, — он нажал на рычаг. -Вайнтрауб приехал…

На лестнице, потом в коридоре послышались шаги. Мужчина с тростью шел медленно, чуть волочил ногу. Женщина была в мягких туфлях без каблуков.

— Кажется, сюда… — Вайнтрауб без стука открыл дверь.

На нем была старомодная черная пара с узкими лацканами. Ноги старика подгибались, он опирался на трость, вытянутую далеко вперед.

— Прошу. Сюда, пожалуйста, — Бахметьев поднялся.

— Найти вас тоже, знаете, сложность… — старик сначала пропустил в кабинет жену. Глаза зорко щурились в прозрачных, чистейшей воды линзах, оправленных металлом.

— Здравствуйте, — жена его, в полотняном костюмчике, в суконных аккуратных шлепанцах, жалко улыбалась одними глазами. Под веками у нее темнели мешки.

— Садитесь, — Королевский придвинул стул.

Вайнтрауб опустился с трудом. Согнутая спина мешала ему сесть прямо, он развернулся по диагонали, чтобы не касаться стула, далеко отставил опершуюся на трость руку.

Жена устроилась за его спиной, ближе к окну.

— Что будем делать, товарищи? — У Вайнтрауба был пронзительный голос, под стать зоркому взгляду из-за высшей пробы импортных линз. — Я хотел, чтобы вначале вы познакомились с этим… — Он достал из кармана небольшую книжечку, передал Бахметьеву, тот взглянул на нее, отправил дальше. — В ней о том, кто я…

«Персональный пенсионер союзного значения…» — Денисов ознакомился с документом последним и вернул удостоверение хозяину.

— Член партии с двадцать первого года… Такие вот события. — Черный, модный когда-то костюм был ему широк, болтался в плечах и рукавах. Представившись по форме, Вайнтрауб почувствовал себя увереннее. — Я приехал жаловаться, товарищи…

— Ваше право, — сказал Бахметьев.

Видновский зам по оперработе, который благодаря своему имиджу простоватого и одновременно крепкого «мента» мог ставить любые вопросы, в любом порядке, спросил, не задумываясь:

— А что вы нам посоветуете, товарищ Вайнтрауб? Вы ведь тоже юрист! У вас есть этому объяснения?

— Не могу понять! Ничего не идет на ум! — Вайнтрауб покрутил отставленной на длину руки тростью. Заместитель из Видного не учел: на вопросы, которые задают с ходу, отвечают тоже особенно не задумываясь. — Кому мешали эти женщины? Разве мало они натерпелись в своей жизни…

Невольно он высказал довод против мотива преступления, в котором, казалось, невозможно было усомниться, — против мести: «Кому мешали эти женщины?»

«Не месть!…» — Денисов думал об этом. Убийца действовал по осознанной пока только им одним, жестокой необходимости. — Словно чего-то опасался со стороны своих жертв…»

— …Одной ногой они уже стояли там — в лучшем мире. Две сестры… Карл уехал? — спросил Вайнтрауб неожиданно.

— Нет.

— Младшая сестра — Златка погибла из-за него. Они плохо жили, она не могла ему доверять… — Вайнтрауб, не отпуская отставленной в сторону трости, чуть переместился в сторону жены, все еще как бы развернутый по диагонали. — Наездник, одно слово! Всю жизнь у него на уме только бабы и лошади…

— Она жаловалась вам? — спросил Королевский.

— Жене. Пять лет назад. И то коротко. Несколько слов. Кому приятно рассказывать такие вещи…

Жена Вайнтрауба, подтверждая, молча кивнула.

— …Еще Юдит! А теперь я должен в первую очередь думать о своей жене.

— Вы не отдыхаете на даче? — спросил зам по оперработе. Непонятно было, что он имел в виду. Хотел услышать, что неудобная для оперативного обслуживания пара не живет больше на обслуживаемой территории?

— Нет. — Старик закрутил тростью. — Там ни горячей воды, ни врача. Сами понимаете. Не тот возраст… Кроме того, зрение. Один глаз совсем не видит. В институте Краснова, где меня консультируют, ничего хорошего не обещают. Так что… Жена там сажает цветы, ездит, поливает. Отводит душу…

— Даже сегодня собираюсь, — женщина жалобно улыбнулась.

Зрелище было тягостное.

Королевский посмотрел на часы — дал понять: есть еще несколько минут, прежде чем он попросит всех удалиться и перейдет к допросу.

— Вы хорошо знали убитых? — спросил Денисов у Вайнтрауба.

— Нет, — он поправил пиджак, ему было знобко, несмотря на жару. — Меня уже допрашивали в Риге. Я все сказал. Мы познакомились на Рижском взморье. Перед гибелью Юдит. Договорились встретиться… А через день или два… может, три Юдит убили.

— Вы встретились случайно?

— Абсолютно. Влада не видела их с двадцать восьмого года. Мы считали, что родственники все погибли вместе с родителями. Их расстреляли в Румбуле. Немцы. — Вайнтрауб помолчал. — И вдруг на пляже… С нами была еще моя сестра Сусанна. Окликают… Влада вся побледнела. Я думал, она умирает… Две женщины… Влада говорит: «Это мои сестры…»

— Да, да…

— Такое потрясение. Представляете? Их трясло, как под током высокого напряжения. Мы были вместе полчаса. Не больше. Больше бы они и не выдержали. К счастью, Сусанне надо было в Ригу, она заказала обратные билеты, надо было выкупить. У Юдит тоже были дела в городе. Они уехали…

— Прямо со взморья?

— Да. Мы договорились, что приедем к Юдит через несколько дней, но больше ее уже не увидели. Так случилось. — Вайнтрауб точно повторил показания, данные им на допросе в Риге.

— Юдит ни на кого не жаловалась? Никто ей не угрожал?

— Нет.

— А жена Карла? Злата?

— Она с нами ужинала. В санатории. Потом мы ее проводили. Она жаловалась только на мужа… Следующая встреча была уже во время похорон Юдит.

— Злата никогда не была у вас?

— В Москве? Никогда.

— И вы тоже?

— Нет. Это очень тяжело…

Денисов уточнил у его жены:

— За пятьдесят лет действительно ни весточки, ни письма?

Она кивнула:

— Я думала, что все погибли. Муж вам сказал. Такое страшное время было…

— Вы долго жили вместе с сестрами?

— Когда я уехала из Латвии, мне не было и двадцати…

Денисову передалось ее внутреннее беспокойство. Женщина щурилась — словно смотрела на покрытое сажей стекло, в какое наблюдают затмения. Что она там видела? Сестер, подруг? По документам Юдит на четыре года была старше ее, Злата на год моложе.

— Мы жили долго на Севере, — Вайнтрауб подхватил разговор. — Потом мне разрешили возвратиться. Восстановили в партии. В правах. Дали льготы. Все, конечно, не сразу! -Вайнтрауб говорил как человек, который уже перестрадал гибель близких своей жены и больше это уже его не касалось. Верил ли он сам в то, что жене грозит опасность? Или просто хотел ее успокоить?

«Мать говорила о таких, — вспомнил Денисов. — «Им все до верхней пуговицы»… Как сейчас говорят — «до фени» или «до лампочки». Почему до «верхней»? — спрашивал он мать. — «Самая легкая, — говорила она, — сама так и идет в руку…»

— Телевизора у вас нет? — подтверждая его догадку, неожиданно спросил старик. — В девять пятьдесят пять репортаж о завершении визита Рейгана…

— Телевизора нет, — мягко, как ребенку, сказал Бахметьев. Он вынул платок, осторожно, концом промокнул покалеченный глаз.

— В десять сорок проводы. Прямой репортаж… — Вайнтрауб заметно заскучал.

«Пустословие — первый признак старости…» — Денисов где-то читал об этом.

— Кто кого из вас узнал на взморье? Вы же все сильно изменились… — обратился он к женщине. — Вы — сестер? Или сестры вас?

— Юдит узнала меня, — объяснила Вайнтрауб. — Мы ведь со Златкой на одно лицо.

Королевский достал протокол допроса, постучал по столу. Пора было заканчивать.

— Вопросы есть? — спросил он.

Все отмолчались. Видновский заместитель сказал:

— С завтрашнего дня, товарищ Вайнтрауб, мы организуем вашу охрану. И будем охранять, пока либо не раскроем эти преступления, либо не убедимся в том, что вам ничто не угрожает.

— Да, надо же что-то делать… — подхватил Вайнтрауб. — Я, например, если бандит полезет, справиться уже не в состоянии. Хотя на один удар меня, может, и хватит…

Сабодаш возвышался над пультом в кресле, которое было поднято до упора. Колени дежурного касались столешницы. Не поднимаясь, Антон дотягивался до всех, даже самых дальних, почти никогда не участвовавших в жизни дежурки тумблеров связи. Они назывались «Нижний конкорс» и «Торговые ряды».

— Как дела? — Антону было мало новостей, шедших в дежурку по официальным каналам.

— Нормально. Карл не звонил? — спросил Денисов.

— Он сейчас приедет.

На пульте зажегся огонек — Антон протянул к тумблеру пудовую лапу.

— Да! — Он передал трубку Денисову. — Это Ниязов. Он уже звонил. Держи…

— В поликлинике на Житной истории болезни Хойны нет, -крикнул Ниязов, он не мог говорить спокойно, как многие из тех, кто познакомились с телефонной связью уже в зрелые годы.

— Я, кажется, знаю, где ее надо искать. — Денисов заглянул в блокнот. — Проверь научно-исследовательский институт Краснова… Там лечится Вайнтрауб. Если нет, надо связаться с поликлиникой по месту жительства в Риге. Возможно, там дали направление в Москву на консультацию…

Денисов положил трубку, вернулся к разговору с Антоном.

— Связи наши в Информационном Центре МВД СССР сохранились?

— Какие ты имеешь в виду? — спросил Сабодаш.

— Те самые…

Однажды в их дежурство постовые доставили в нетрезвом виде сотрудника Информационного Центра, капитана внутренней службы. Капитану грозило изгнание, позор, он терял очередь на квартиру, хотя никому не помешал, не бузотерил — просто попал во время очередного рейда по борьбе с пьянством. Посоветовавшись, Антон отправил его домой и никому об этом случае не сообщил.

Денисов продолжил:

— Как ты считаешь, мы можем на него рассчитывать?

— Надеюсь! Если люди еще не перестали платить добром за добро, — авторитетно подтвердил Сабодаш. — Тебе требуется выкрасть картотеку прежних судимостей?

— Не моих.

— Проще простого…

— Это не все! Надо, чтобы заглянули в архив.

— Такой человек, слава богу, у нас есть! Заполняй требования…

— Иначе это растянется на неделю…

Как положено, печатными буквами Денисов принялся заполнять карточки-требования на проверку:

«Хойна… Коэн… Маргулис…»

— Я сам туда махну! — У Антона поднялось настроение. -И если мне откажут, считай, что мир погряз в пороке и неблагодарности… Ты посидишь здесь?

— Можешь спокойно ехать…

— Я, пожалуй, сначала позвоню. На месте ли он… -Сабодаш набрал номер. — Привет! Знаешь, кто звонит? В жизни не догадаешься. С Павелецкого… Да… Он самый… Есть дело. Иду к тебе. Никуда не уходишь? Все! Одна нога здесь, другая там!

Вернулся Антон быстро, не глядя по сторонам, сразу прошел в комнату дежурного наряда. Денисов услышал оттуда его командирский грозный рык: в коридоре валялся окурок, комната для наряда оказалась непроветренной… Пыль…

«Что-то не сработало в Информационном Центре или сработало не так, как нужно, — подумал Денисов. — А может, мир и впрямь стал хуже…»

Он подождал, глядя на экраны телевизоров. Черно-серый непрекращающийся поток на экранах продолжал переливаться из зала в зал. И только два монитора передавали статичные картинки — блокированный вход в камеры, где содержались задержанные, и дальний пустовавший тупик автоматической камеры хранения.

«Из пяти человек, связанных близким родством, встретившихся случайно без предварительной договоренности в Риге на пляже… — Он ощутил внезапно чувство озарения. — Трое уже погибли…»

— Я к вам… — В дежурку вошел Карл Коэн. — Вы просили зайти…

Они вышли из дежурки, так и не дождавшись Антона.

Вид у наездника был удрученный, не спасали даже его моложавые — подковой — усы и белоснежный в верхнем кармане платок.

— Такова человеческая жизнь… — Маленькие глазки тоскливо смотрели из-подо лба.

Денисов спросил:

— Вы были с женой в Москве на похоронах Сусанны Маргулис?

— Маргулис? — удивился он. — Кто это?

— Сестра Вайнтрауба.

— Мы вообще не слыхали, что она умерла…

— Она не умерла… Ее убили! Как вашу жену, как ее сестру…

— Боже мой! — На лице Коэна изобразилось полное недоумение. — Я ничего не знал.

— Как относились друг к другу ваша жена и ее старшая сестра?

— Юдит? — Наездник силился что-нибудь сказать. — Как сестры. То звонят по нескольку раз в день, то неделями не разговаривают… А что еще? Я не знаю. — Карл помолчал. -Мы плохо жили. Я уходил от нее… И сейчас у меня тоже другая семья. Златка знала… Во всяком случае, догадывалась.

Денисов вернулся к себе.

На столе лежала папка с документами — «МВД Латвийской ССР». Денисов понял,что приходил Ламбертс, заглянул внутрь. Наверху лежала выписка из протокола осмотра места убийства Юдит:

«…Квартира расположена на первом этаже дома, который находится во дворе. На дверях, ведущих в нее, следов взлома не имеется. Справа от входных дверей, в кухне, находится плита, на которой стоит кастрюля с водой. У плиты разбросана поленница дров…»

Примерно так же выглядела картина совершения преступления в штэтле — в квартире Сусанны Маргулис.

«Интересно, осматривали ли следователи состояние постельного белья, убранного в шкафы, на полках. Были ли там простыни и наволочки, на которых уже спали?

На белье в изоляторе кто-то определенно ночевал…»

Он на минуту отвлекся, достал акт. Срочно проведенная экспертиза замка в квартире Сусанны Маргулис с распилом цилиндра и микроскопическим исследованием стенок и концов штифта подтвердила — замок был открыт без использования подобранных ключей или отмычек.

Оба преступления не требовали особо тщательной подготовки, убийца свободно ориентировался на месте и действовал в самой что ни есть будничной семейной обстановке.

«…Рядом со стулом, у стены, стол, на котором электрическая плитка, посуда, стеклянные банки из-под майонеза, пузырьки, полулитровая бутылка с молоком (неполная), булочка белого хлеба. Рядом со столом кухонный столик, на котором посуда, кастрюля горохового супа, яблочный джем…»

На фотографиях — снова мрачные, до самого верха, до высоченных, по-московским меркам, потолков, несвежие обои, тарелки с остатками еды, лампа, вывернутая из торшера. Чайник. И труп, завернутый в одеяло, спиной к двери…

Как чувствовал себя убийца среди этих завалов — несданной молочной посуды, немытых тарелок, не выброшенных в свое время старых бесполезных вещей? Рассчитывал ли что-то найти в пропахшей нафталином одежде? На полочках, под высохшими пожелтевшими газетами?

«Убийца — свой человек — не ставил заранее в известность о своем визите. Он приходил неожиданно, когда хотел. Оставался ночевать. Для него не прибирали квартиру. Не убирали со стола. Не готовились…»

Листы уголовного дела были полны противоречивых улик. Разные следователи, которые его вели эти пять лет, подгоняли их под свои версии. В процессе расследования возникали фигуры мифических подозреваемых, несколько человек в разное время было задержано и даже помещено в изолятор временного содержания, но, к счастью, освобождено.

Денисов захлопнул папку. Чтение многословных протоколов по делу, не имеющему вещественных доказательств, могло всегда быть лишь этапом подготовительным. Для Денисова он, по существу, на этом заканчивался.

— «Пять человек… — повторил он мысленно как заклинание, словно боясь потерять ключ к шифру. — Пять человек встретились на пляже в Юрмале, и трое из них уже погибли…»

Денисов взглянул на часы, позвонил Сабодашу.

Антон переживал свои неудачи бурно, но недолго. Они тоже ему были «до верхней пуговицы», до той, что легко расстегивалась.

— Дежурного нет, — ответил помощник. — Вышел из здания.

«Странно», — отметил Денисов. Сабодаш, как правило, всегда был на месте.

— Далеко? Говорил?

— Сказал, что скоро будет… Вы в отделе? — Помощники «выкали» при посторонних.

— Передай, что я уехал в штэтл. Он знает… Оттуда буду звонить. Хочу встретиться с одним человеком.

«Две сестры — Юдит и Злата — уже погибли, — думал он, спускаясь по эскалатору и потом, в вагоне метро. — Убита сестра Вайнтрауба… Произошли ли эти страшные последствия, если бы родственники не встретились тогда, в Юрмале, прошли бы мимо, не узнав друг друга через много лет? Первое убийство было совершено уже через три дня! Словно джина выпустили из бутылки…»

Ответить на этот вопрос можно было, зная связи убитых и их родственников, биографии всех членов обеих семей, что, собственно, он и пытался сделать, направляя Сабодаша в Информационный Центр МВД СССР.

«Но почему следующее убийство — жены Карла Коэна -произошло лишь спустя пять лет?»

При отправлении в метро произошло небольшое, позабавившее всех ЧП — у одной из пассажирок защемило в дверях сумку.

«Двери закрываются…» — пропело радио.

Женщина смущенно улыбалась, ей выражали сочувствие. По мере движения поезда она, однако, все больше приходила в себя, выражение лица ее становилось замкнутым, даже злым. На ближайшей станции женщина резко вышла, подхватив сумку. Это отвлекло, но ненадолго. Выйдя из метро, Денисов подошел к телефонам-автоматам. Работал один, остальные даже на вид казались неисправными. Девица в легкой стеганой куртке, похожей на спальный мешок, записывала темы экзаменационных работ, которые ей диктовали, энергично трясла головой. Блестящие клипсы, похожие на блесны, бросали вокруг яркие «зайчики». Ожидавшие очереди — женщина в мужской шляпе и ее дочь школьница, строго следили за ней.

— Тебе это ничего не напоминает, милая? — оглянувшись на Денисова, довольно громко полюбопытствовала мать. -Например, ту поездку в Экс-ан-Прованс…

«Эти тоже будут долго говорить…» — догадался Денисов.

Девица в спальном мешке оборвала разговор на полуслове, видно, там, откуда ей диктовали, кто-то неожиданно появился. Мать и дочь немедленно заняли ее место.

— А-леу! — пропела мама.

Их разговор носил в высшей степени светский характер, это была семья какого-то дипломата, а может, высокопоставленного чиновника МИДа, подолгу разъезжавшая за рубежом.

Денисов терпеливо ждал.

Выдержка его была почти на пределе. Но и этот разговор закончился, он набрал номер, услышал в трубке добродушный бас:

— Сабодаш, слушаю…

— Антон!

— Ты что же уехал? — пробасил Антон. — А к нам приезжали! Гость! С тысячью извинений…

— Из Информационного Центра?

— А ты как думал? — Антон объяснил, что произошло. — Я приехал, кабинет заперт. Жду десять минут. Пятнадцать… «Ну хорошо! — думаю. — Разберемся!» Возвращаюсь — звонит. Их, оказывается, начальство собирало… Никого не предупредишь, не выскочишь… Короче, он все сделал… Слушаешь? И привез. Только в дежурку не заходил — не хотел, чтобы видели. Мы встречались в метро…

— Давай! — Денисов затаил дыхание.

— Читаю… «Материал. 9 июня 1941 года. Начальник отделения уголовного розыска милиции Вентспилского уездного отдела…» Так… «Рассмотрев поступившие в НКВД материалы о преступной деятельности…» Хойны?

— Да!

— «…Хойны Юдит Вениаминовны, рождения 1905 года… В данное время не имеет определенных занятий, а с 1928 года беспрерывно занимается… проституцией, имеет связь с иностранными моряками…» Улавливаешь?

— Дальше!

— «…Не устраивается на работу, хотя на это есть возможность. Несмотря на неоднократные предупреждения, не прекращает свою развратную жизнь, из-за чего является для общества социально-опасным элементом…»

— Слушаю… — Денисов буквально вдавил трубку в ухо.

— «…Постановил: Хойну Юдит Вениаминовну выслать в отдаленные места Союза ССР. Начальник ОУР… Исполнитель — начальник отделения угрозыска Вентспилского уездного отдела НКВД. Утверждаю — член уездной Тройки Ефимов. 11 июня 1941 г…»

— Любопытно… — Денисов еще не мог определить, какое влияние материал может оказать на расследование, которое они ведут.

— Это не все!… Выписка из протокола № 67 Особого совещания при МВД СССР от 30 декабря теперь уже 1949 года… «Слушали: пункт 79. Дело № 5053 МВД Латвийской ССР по обвинению Хойны Ю. В… В 1941 году по постановлению опертройки НКВД ЛССР за проституцию была выслана в Красноярский край бессрочно, где проживала до побега… Постановили: Хойну Юдит за побег с места обязательного поселения заключить в исправительный трудлагерь сроком на три года, считая с 17 октября 1949 года, с последующим водворением к месту обязательного поселения… Начальник секретаря при Особом совещании при Министерстве внутренних дел…»

«Вот оно!» — Денисов молчал.

— Тебе слышно? — Антон забеспокоился.

— Да! Срочно разыщи Ламбертса!

— Если он еще здесь… Подожди! — Антон включил сразу нескольких абонентов. Денисов слышал, как розыскники там, в здании, берут трубки, называют себя. — Алло! -Дежурный говорил со всеми одновременно. — Ламбертса нет? Старшего опера из Риги?

— Я видел в коридоре… — сказал кто-то. Похоже, Кравцов.

— Звони быстро!

— Слушаю, Ламбертс… — Голос в трубке произносил каждый звук излишне правильно.

— Это Денисов. Дежурный сейчас покажет тебе материал на Юдит Хойну…

— Так.

— Ее выселяли в сорок первом году как проститутку.

— Я знал об этом.

— На нее должен существовать еще какой-то материал. В постановлении говорится, что она занималась проституцией с двадцать восьмого года!

— Может, в бывшей рижской префектуре? — Ламбертс неожиданно забеспокоился, видимо, это не приходило в голову.

— Можешь срочно запросить по телефону?

Рижанин подумал:

— Попробую. Я попрошу, чтобы они срочно связались с центральным историческим архивом.

— Я буду еще звонить…

Жена Вайнтрауба Влада стояла рядом с такси, доставившим ее на дачу. Лицо ее было бледно, цвета непропеченного сдобного теста: припухшие веки наползали на глаза. Она узнала Денисова, но тем не менее предпочла убедиться:

— Вы ведь из милиции?

Денисов кивнул.

Такси уехало, взметнув волну тяжелой горячей пыли. Несмотря на обещанную грозу и кратковременные дожди, солнце калило нещадно. Прохожих не было, только в прогоне, у сарая, мелькнул рыжий выгоревший вельветовый пиджак Нейбургера, старик шел к себе.

— Вас выделили для нашей охраны… — она, похоже, успокоилась.

Во дворе им никто не встретился, кроме рыжей девочки с велосипедом и резиновым кругом; она снова собиралась на пруд.

«Вылитая копия ее прабабушки… — Денисов вспомнил, что сказал о дочке Богораза Нейбургер. — Будет поджимать под себя ногу, когда сидит. Все будет запивать холодной водой, читать за столом. И будет, — старик шепнул это ему на ухо, — слаба на передок. Как ее прабабушка Ноэми!»

Он чуть приотстал, чтобы не заставить жену Вайнтрауба идти быстрее.

«Розыск по вертикали вниз… Прабабка Ноэми и рыжеватая дочка Богораза. Нейбургер, знающий их обеих. Если бы я мог найти свидетеля, который помнил бы прабабку Влады Вайнтрауб!»

Живи Нейбургер в Вентспилсе сотню лет назад, в одном доме с сестрами Хойнами и их родителями, бабушками и прабабушками — наблюдения его очень бы пригодились. Тогда он, Денисов, иначе бы подступился к раскрытию этих убийств.

За задернутыми шторами окнами, казалось, не было ни души, но у Денисова было чувство, что все уже знают о прибытии оперуполномоченного, а толстая Лида-Зельда даже шла уже им навстречу — они поравнялись за углом, у туалета. В руке она несла неизменный кувшин.

— Как здоровье, Лубу? — прокричала она жене Вайнтрауба резким своим куриным фальцетом. — Как Еся? Собираетесь куда-нибудь в этом году?

«Еще и Лубу… — Денисов и это народное имя слышал от Резниченко. — Лубу, Вольке, Вове… Куиним от священного имени Вениамин…»

— Куда мы можем собираться? — махнула рукой Вайнтрауб. — На тот свет, Зельда!

У нее получилось не очень любезно.

Лида-Зельда только пожала плечами, переваливаясь на больных ногах, двинулась по своим делам.

— Я зайду! — крикнула она, Открывая дощатую дверь.

Денисов подождал, пока Влада Вайнтрауб открыла ключом калитку. За широким штакетником начинались шеренги цветов — астры, тюльпаны, гладиолусы.

«Старику Нейбургеру было бы легче расследовать это дело… — Денисов довел свою мысль до конца, — еще и потому, что он не путался бы в десятках куиним -народных имен, звучавших по-разному, так не похожих одно на другое, а в действительности бывших аналогами -многочисленными вариантами единственного библейского имени».

— Подождите, я открою воду…

Женщина подошла к стояку водопровода, повернула кран -пластмассовый шланг, надетый на раструб, мгновенно округлился. Вода пошла.

«И вообще — старик сразу заметил бы мотив убийств, о котором я только догадываюсь, — ведь родословное древо раскидывает ветви у них на глазах…»

— Такая жара… — Она открыла замок, но внутрь не пошла, опустилась на крыльцо. Тут была тень, промытые содой и порошками доски.

Денисов устроился напротив нее на скамейке.

«Итак, Юдит выслали за проституцию…»

Он вспомнил переданные ему Богоразом слова израильского премьера, когда ему доложили о первых проститутках на улицах его столицы: «Видите, у нас все, как у других народов!…»

Из этого ему, Денисову, следовало с самого начала исходить…

— Когда это прекратится? — Жена Вайнтрауба заговорила о том же. — Вы знаете?

Он пожал плечами.

По его версии, убийство в комнате матери и ребенка было последним.

— Златка была такая смешливая… — Влада Вайнтрауб удобнее вытянула ноги. Ногти у нее на ногах были тщательно подрезаны, покрыты неярким лаком. — Могла часами хохотать. Ни с чего! Просто так, по пустякам… Родители — все внимание ей… Самая младшая!

Денисов не отреагировал, хотя жена Вайнтрауба исподволь предложила заведомо неверный вариант.

— Вы уехали из Латвии, когда ей было…

— Двадцать лет, — она быстро взглянула на него.

«В двадцать восьмом… — подумал Денисов. Год этот фигурировал в материалах, полученных Антоном из Информационного Центра. — В этом году будущая жена Вайнтрауба -Влада, или Луба, Хойна — эмигрировала из буржуазной Латвии, а ее сестра в том же году была зарегистрирована как проститутка…»

— А что представляла собой ваша старшая сестра? — спросил он.

— Юдит? О, это была замечательная девушка…

— Привлекательная?

— Главное, я бы сказала, очень серьезная. Много читала, ходила на женские курсы. Родители думали, что она будет заниматься наукой или общественной деятельностью.

— Вы так ничего и не знали о ней с тех пор, как уехали из Вентспилса?

— Я считала, что они все погибли.

— А они? — Это было похоже на допрос. — Они тоже считали вас погибшей?

Она подняла голову, словно готовясь возразить, но неожиданно согласилась:

— В общем, да.

Лицо ее неожиданно порозовело, пятна разной величины и силы пошли по щекам.

— Удивительная судьба, — Денисов продолжил. — Единственный раз увиделись почти через полвека и снова расстались. И на этот раз уже навсегда…

— С Юдит… — Язык не слушался ее. — Мы договорились встретиться через пару дней, и не пришлось… Мы все -чья-то мишень. Жертвы…

Денисов кивнул.

— Я думаю вот о чем… Первой погибла Юдит, а следующей — не Злата, а Сусанна Маргулис, сестра вашего мужа, которая к тому же жила не в Риге, а совсем в Москве и не имела отношения к вашим сестрам…

Жена Вайнтрауба смотрела на него выпученными глазами. Он продолжил:

— …А Злата прожила до своей гибели еще целых пять лет и погибла не в Риге, а в Москве. Почему? На это можно ответить так… Именно с Сусанной Юдит поехала в Ригу в тот день, когда все вы встретились на взморье. Сусанне надо было получить заказанные ею железнодорожные билеты, у Юдит тоже были дела… В электричке Сусанна Маргулис что-то узнала от Юдит, поэтому она и погибла второй… Таким образом, мы находимся сейчас на пороге раскрытия всех трех преступлений…

Денисов не сразу понял, что жене Вайнтрауба плохо. Вскочил. В ведре на терраске плавал ковш. Денисов зачерпнув воды, бросился к жещине. Она взглядом указала на защипленный английской булавкой карман. Кроме конверта, там лежала еще облатка с лекарством. Он выудил таблетку, протиснул ей в рот между зубами, дал запить. Вода, не попадая в рот, стекала по подбородку. Старуха смотрела на него немигающими глазами, словно хотела что-то сказать.

Денисов помог ей лечь, бросил под голову куртку. Он слышал, как за штакетником прошлепали спадающие с ног тапки, толстая Лида-Зельда куриным голосом оповестила о прибытии:

— Как у Ёси протромбин, Лубу? В норме?

— Побудьте тут! — Денисов метнулся с крыльца. — Я сейчас вызову «скорую».

— Вэй з мир! — испуганно вскрикнула Зельда.

Мимо тоскующего в тени сарая Нейбургера Денисов пробежал к девятиэтажкам. Те же старики пенсионеры сидели на своих местах, что и три дня назад. Молодая женщина -любительница звонить уже устанавливала коляску с ребенком ближе к автомату. Денисов вскочил в кабину первым, набрал номер «скорой».

— Кто вызывает? Кем приходитесь больной?

Диспетчер подозрительно выспросила его о самочувствии Влады Вайнтрауб, в конце сказала удовлетворенно:

— Сейчас выезжает… Встречайте.

Он позвонил также в дежурку. Женщина у кабины бросала яростные взгляды ему в спину, пенсионеры с интересом наблюдали за поединком.

— Я вызвал к ней «скорую». — Он попросил Антона поставить в известность Королевского, а заодно и райотдел в Видном.

— Здесь Ниязов рвет трубку! — крикнул Антон. — Будешь с ним говорить?

— Два слова! — предупредил Денисов.

— Все точно! — Оба слова ушли впустую, Ниязову пришлось уточнить: — Хойна действительно консультировалась в институте…

— Приезжала в январе?

— Да, дважды. С ней была сестра…

— Нахалы, — заметила женщина с коляской.

— …Симпатичная пожилая дама. Персонал ее опознает.

— Пока все!… Извините, девушка, — объявил Денисов, покидая кабину.

«Девушка» не оглянулась.

Затянутый зеленой ряской пруд впереди звенел голосами:

— Ну, сейчас, мам!…

— Сколько я должна говорить! Смотри, что бабушка послала!

Вдоль опушки Денисов вышел к дороге.

«В январе, когда дольше тянуть с консультацией у глазника было уже невозможно, Хойна вспомнила о Сусанне Маргулис. Это и было письмо, которое пришло в штэтл спустя пять лет после убийства. Послание попало к Владе Вайнтрауб…»

— Намик! Выходи из воды! Смотри, что у меня!

— Вон мороженое привезли!

Безотчетная тревога не оставляла матерей. В них жил слепой страх древнего человека перед непривычным для него водным пространством.

— В кино опоздаем…

«Узнай Злата, что Маргулис убита через несколько дней после возвращения из Риги тем же страшным способом, что и Юдит, — убийце грозило разоблачение… — Дело продвигалось, пока Денисов моделировал детали и обстоятельства. -Не теряя времени, Влада договорилась о консультации в институте Краснова…»

Дальше он снова вступал на шаткий путь гипотез и догадок.

«…В Москве она подыскала для сестры временное пристанище — изолированное помещение в комнате матери и ребенка. «Еся в больнице, я дома почти не бываю…» За изолятор Злата платила патронажной и приезжала в ее смену…»

По-прежнему кричали на пруду женщины. Денисов различил за кустами юное лицо Шейны, венчающее могучий, затянутый в купальник торс, — жена Богораза сажала девочку на велосипед.

«…Владу Вайнтрауб никто не видел на вокзале вместе с сестрой. Приезжала она всегда поздно». Еся, как маленький. Приходится сидеть, пока уснет… «Хойна засыпала, открыв защелку на второй двери. Влада поднималась через подъезд, устраивалась на свободной кровати, рядом с сестрой…»

Уходили они тоже порознь. Внизу встречались. Убийца все предусмотрела. Потом она даже высадит луковицы тюльпана на могилу Сусанны, словно это Злата бывала на кладбище; доказательство того, что Злата знала о гибели Сусанны.

Хладнокровие и расчет были характерны и для первых двух убийств. Как и способ их совершения.

И у Юдит, и у Сусанны убийца тоже появлялась поздно, когда никто не мог ее видеть. Вела она себя кротко и дружелюбно. Тихо лежала потом, ожидая глухого предутреннего часа, когда сон смаривает старух… Совершив убийства, аккуратно собирала постельное белье, тщательно укладывала. Во время осмотра никто не приглядывался особо к простыням и наволочкам.

На дороге впереди показалось несколько машин, Денисов еще издали различил высокую — выше других — карету реанимации.

Розыск, который он вел, уходил все дальше вниз по временной вертикали. Денисова интересовали сороковые годы — обстоятельства существования Юдит и Златы на территории, только что включенной тогда в состав государства Латвийской ССР.

«Одиннадцатого июня сорок первого Юдит Хойну отправили в бессрочную ссылку… У начальника уголовного розыска Вентспилского НКВД не нашлось, конечно, более важных дел всего за десять дней до нападения немцев!»

Но главное снова состояло не в этом.

«Что за тайна существовала между сестрами? Отчего их буквально затрясло во время первой их случайной встречи на взморье после почти пятидесяти лет разлуки? Что могли открыть друг другу Юдит и Сусанна Маргулис в электричке на Ригу — что стоило жизни им обеим?»

— Ей очень плохо! Сердце ни к черту не годится… -Нейбургер встретил Денисова на своем обычном посту -рядом с сараем. — А я думал, она как прабабка этой пацанки Ноэми… У той, кроме триппера, ничего не было! — В устах восьмидесятилетнего старца это прозвучало не очень вежливо.

— Вы ее не уважаете, — заметил Денисов.

— А кто она? Девка, которая неплохо устроилась в этой жизни…

Розыскнику показалось, что старик выпивши.

— …И думает, никто этого не видит. В последнее время они опять входят в моду. Знаете, как их сейчас называют? Путаны!

Поодаль размахивала руками толстая Лида-Зельда — объяснялась с соседкой.

— Теперь такой век! — кричала она. — Магнитные бури! Старикам лучше сразу завернуться в простыни и своим ходом ползти на кладбища…

Подходили соседи, привлеченные необычным видом машины скорой помощи, а заодно и долгожителей штэтла, которые словно специально выползли наружу, чтобы напомнить обществу о том, что они живы, никуда не уехали и претендуют на равную с другими социальную благожелательность и защищенность.

Денисов думал свое:

«Владу Вайнтрауб репрессии не затронули. Она не поддерживала связи с сестрами и вряд ли упоминала о них в анкетах. Злате пришлось труднее. В Вентспилсе, а потом в Риге все прекрасно знали, кто она и где ее старшая сестра. Как и Юдит, она была арестована — депортирована. Почти до дня гибели Юдит она работала, следовательно, не выработала свой трудовой стаж. Лагерь в зачет не шел…» — о судьбе самой Юдит было все ясно. На долгие годы Юдит поставили вне общества, морально уничтожили.

Машина реанимации с находившейся внутри нее Владой Вайнтрауб все стояла между дощатым туалетом и сараем, против половины, в которой была убита Маргулис.

«Я не знаю, с кем находилась Влада Вайнтрауб несколько десятилетий до встречи с ее нынешним мужем. Ведь она вторая его жена — они познакомились после его реабилитации».

Откуда-то из переулка вынырнула милицейская машина с гербом, с мигалкой на крыше. Это подъехал заместитель по оперативной работе из Видного Валентин — в неизменной «варенке», в альпинистских ботинках. Он легко выломился из кабины к Денисову.

— Ты говорил с ней? Что она?

Денисов спокойно выдержал его испытующий взгляд -право первым узнать обо всем принадлежало не видновцам, а Бахметьеву и Ламбертсу.

— Говорил.

— И что?

— Нормально.

Обмануть видновского зама не удалось:

— Я давно ее подозреваю…

Он достал пачку «Мальборо», щелкнул зажигалкой. Все его хитрости были видны насквозь.

— Закуришь?

— Не курю.

— Ты можешь сказать мне — убийство Маргулис раскрыто? Дело идет в архив?

— Да.

— Доволен? — В качестве компенсации он позволил себе простой человеческий интерес.

Денисов пожал плечами. Он не мог отделаться от чувства, что раскрытие всех трех убийств — результат случайности.

«Несколько косвенных улик, которые присутствуют в любом уголовном деле, да обрывочная информация, почерпнутая из разговоров с зампроизводством еврейского кооперативного кафе Менлином Богоразом и подполковником милиции преподавателем Академии Резниченко. Ведь на главный вопрос — «Почему?» — я так и не дал ответа!…»

Видновский зам тоже не задал этот вопрос — видно, посчитал ответ на него простым и само собой разумеющимся.

— Побудешь еще? — спросил его Денисов. — Я должен позвонить.

— Давай.

На этот раз телефонную кабину снаружи прочно подпирала коляска с малышом, женская голова с трубкой снова была в стекле то слева, то справа. Пенсионеры на скамье молча проводили глазами Денисова, огибавшего дом.

Здесь его поджидала удача.

— Алло! — Антон уже ждал его звонка. — Передаю трубку Ламбертсу…

— Тут очень интересно! — крикнул Ламбертс. За два дня в Москве он малость поутратил от своего латышского хладнокровия и сдержанности. — Алло! Слышишь?

— Да.

— Я читаю. «Из акта рижской префектуры № 1078 личного дела Хойны Юдит… — Ламбертс погнал дальше. — Начато 22 апреля 1927 года и закончено 30 декабря 1928 года…» Так… «Хойна Юдит рождения 6 марта 1905 года вместе с некоей Кафелд Ядвигой была задержана полицией на корабле «Дагмар» в Рижском порту по подозрению в занятии проституцией и в тот же день была доставлена в полицейский участок Рижского порта…» Слышно?

— Слышно хорошо!

— «…после чего под этим именем на основании решения рижской префектуры № 1126 от 30 апреля 1927 года была взята на учет полиции и на медицинский контроль как занимающаяся проституцией. С 23 апреля под именем «Хойна Юдит» находилась на излечении в Александра-Аукстуму в городе Риге, откуда 27 июля 1927 года сбежала, не закончив курс лечения…»

— Так…

— «…В течение 1927-28 гг. разыскивалась полицией. Обнаруженная в декабре 1928 года Хойна Юдит показала, что не имеет к упомянутому делу никакого отношения и что в 1927 году с ее паспортом в больницу была помещена ее младшая сестра…» Тебе все слышно?

— Да.

— «…назвавшаяся ее именем. 8-13 декабря 1928 года подвергнута медицинскому осмотру Хойна Юдит, в результате которого признана здоровой, о чем было сообщено рижской прокуратуре, которая 31 декабря 1928 года сняла ее с учета как проживающую в гор. Вентспилсе…»

— Да, да…

— «Объяснения Хойны Юдит о том, что с ее паспортом на корабле «Дагмар» находилась ее младшая сестра, признаны ложными. Вследствие чего она была поставлена на учет полиции…»

Денисов вдруг все понял:

— Ламбертс! Под именем Юдит была задержана Влада!

— Будущая жена Вайнтрауба?

— Да!

— Но младшая — это Злата! — Ламбертс осторожно усомнился. — Я смотрел паспорт: она моложе Влады. У них разница в год…

— Есть доказательство, которому я больше верю. Ее имя! -Денисов имел в виду тонкость еврейской антропонимики, с которой его познакомил Резниченко. -…Влада названа в честь отца. Следовательно, во время ее рождения отца уже не было в живых. При задержании в полиции младшая подложила мину под существование старшей сестры…

Не глядя по сторонам, Денисов быстро зашагал к штэтлу.

Мысль, уже приходившая к нему еще раньше, повторялась, как рефрен, заставляя искать другие, все новые объяснения трагедии. Все было совсем не просто, как показалось видновскому заму и по первости ему самому.

«Ведь совсем не того опасалась Влада Вайнтрауб, что Юдит, или Сусанна, или Злата расскажут обо всем Иосифу Вайнтраубу!…»

Ставший к концу жизни совершенно беспомощным и полностью зависящим от жены, Вайнтрауб не посягнул бы ни на ее образ жизни — супруги уважаемого пенсионера, пострадавшего от преступной власти, ни на ее репутацию — честной добропорядочной женщины.

Должен был существовать в ее жизни другой человек — не Иосиф Вайнтрауб, — которого она одномоментно и неминуемо бы потеряла навсегда, узнай он ее запятнанное позорное прошлое.

«Прошлое Влады знали ее сестры Юдит и Злата, а человека, которого Влада боялась потерять, знали сестры ее мужа -Сусанна и Лида-Зельда. Убийца уничтожила только тех, кто знал и прошлое, и этого человека…»

У самого штэтла ему встретилась машина реанимации. Круговерти огня над кузовом не было. Медики не спешили. Теперь это был не больше, чем катафалк.

«Влада Вайнтрауб скончалась…» — понял Денисов.

Никого из коллег у дома он не нашел. Не было на месте и старика Нейбургера. Вместо него Денисов увидел идущую навстречу жену Богораза, она явно спешила.

Денисов окликнул ее, Шейна скорее всего направлялась в отделение связи.

— На почту? — уточнил он.

— Тетка просила дать телеграмму в Ленинград.

— Кому же? Секрет? — В его записях Владе Вайнтрауб посвящалось всего несколько строк. Питерских родственников там не было.

Шейна показала записку. Ее могла написать только сама Лида-Зельда: каждая буква была высотой в сантиметр.

«ХОЙНА Ю.»

— «Ю»?

Внезапно он начал понимать.

— А полное имя? Юдит?

— Да, Юдит.

— Молодая?

Шейна покачала головой.

— Ей хорошо за сорок…

Он старался, чтобы интерес его был не очень заметен:

— Часто бывает тут?

— Нет. Я видела ее только однажды. Обычно Влада несколько раз в году сама ездит в Питер.

— Юдит была одна? Какая она из себя?

— Одна. Внешне она немножко напоминает Владу…

«Дочь!»

— …Мне она понравилась. Открытая, веселая…

«Вот кого Влада Вайнтрауб так боялась потерять! В кого вложила жизнь. Кому дала имя преданной ею сестры, чтобы постоянно терзать себя. Из-за которой убила сестру во второй раз — уже в прямом смысле, а вместе с нею и другую свою сестру и сестру мужа — всех, кому стало известно о существовании второй Юдит и позорном прошлом ее матери…»

Поистине шекспировские страсти до последнего дня бушевали за стенами штэтла!

— Я пойду? — спросила Шейна.

— Да, да…

Денисов прислушался.

За домом, на половине Вайнтрауба, раздались пока еще негромкие, но явственно слышимые причитания. Это толстая Лида-Зельда резким фальцетом уже заводила вечный высокий плач по душам усопших.