(Тринадцать дней до задержания Спрута)

В кабинете с зашторенными окнами находились участники ночной операции, руководители подразделений, наконец заместитель начальника управления — генерал Холодилин, обманчиво приветливый, спокойный. Именно он настоял на разборе действий оперативной группы по задержанию, хотя многие считали, что анализ вполне исчерпывается словами «не повезло».

На экране, среди кадров с бесчисленными чемоданами, на долю секунды мелькнуло озабоченное лицо Гонты и снова придвинулось панорамное изображение зала для транзитных пассажиров.

— Сейчас появятся, — оператор нервничал, — я не успел сделать монтаж…

— Все хорошо, — под Холодилиным скрипнуло кресло, — очень наглядно. Как, товарищи? Вот вам, например?

— Мне нравится, товарищ генерал, — в старшем лейтенанте с рыжими усиками Ненюков узнал увальня, сидевшего в секторе захвата между женщиной с корзиной и майором Несветаевым. Сейчас он тоже будет здесь.

Спокойный голос Холодилина никого не ввел в заблуждение: гроза приближалась.

На экране появился Константин Сенников. Из-под шапки мелькнуло тяжелое переносье, глубоко посаженные глаза. Сенников шевелил губами, глаза обводили зал. Второго преступника не было долго, потом появился и он, с сумкой, костлявый, высокий, на нем была меховая кепка на манер финской и светлый того же меха воротник.

Камера видеомагнитофона, панорамируя, прошла по рядам и снова нашла Сенникова. Он направлялся к сектору между киоском, целя на свободную скамью. Потом он сел, соучастник занял место рядом. В кадре стали появляться инспектора, входившие в группу захвата, — все они сейчас находились в кабинете Холоди-лина.

Какое-то время оператор, по-видимому, не занимался съемкой, поскольку ничего не происходило. Начало драки он не снимал, так же как и окончание. Все, что произошло потом, связанное с младшим инспектором и находившейся под молнией в сумке иконой, на экран не попало, зато во множестве изобиловали кадры задержания — мелькали спинки кресел, чемоданы — съемка шла из одной точки, и «Сорок четвертый» фиксировал только то, что само попадало в объектив. В центре кадра он держал Сенникова, служившего ориентиром.

Сцены драки и задержания заняли несколько минут. Напоследок оператор показал соучастника Сенникова, окруженного сотрудниками. Экран погас.

— Спасибо, вы свободны, — поблагодарил Холодилин оператора, — теперь послушаем участников задержания. Кто из группы захвата был первым номером, находился к объекту ближе других?

Старший лейтенант с усиками поднялся.

— Каким образом вы полагали решать задачу? Как выбрали место в секторе? Поделитесь, пожалуйста. Было ли свободное место рядом с объектом?

— Было, товарищ генерал.

— Но вы от него отказались. Почему? Как вы рассчитывали задержать Сенникова, если бы передача икон произошла в зале?

— Я хотел получить больший обзор, товарищ генерал.

— Допустим. С кем вы должны были взаимодействовать?

— Со мной! — Ненюков узнал голос, который слышал в машине, глотавший окончания фраз.

— Вы тоже не заняли место рядом? А у вас какие соображения? — Холодилин больше не маскировался. -…Почти два месяца мы действовали, как слепые, — продолжал он глухо. Подровнял лежащую перед ним стопу бумаги, постучал ею по столу, потом, так же не спеша, аккуратно выровнял обойму шариковых ручек. Все молчали. — Кража у онколога, убийство в Торженге… Все необычно, странно. Я бы сказал, загадочно. — Взгляд его упал на Гонту, слушавшего затаив дыхание. — Так я говорю, товарищ старший лейтенант?

— Так, товарищ генерал.

В кабинете было тихо. Изредка на коммутаторе оперативной связи вспыхивали белые и красные лампочки — Холодилин не снимал трубку. За двойными дверями тамбура, не пропускавшего ни одного звука, на звонок отвечал секретарь, и светлячки гасли.

— …И вот мы получили в распоряжение единственный в своем роде шанс: удалось установить, что следующее преступление будет в Залесске. Мы предположили, что объектом преступления станут работы большого мастера. Учитывая их особую ценность, мы получили санкцию на задержание не в момент кражи, а во время передачи икон скупщику или организатору преступлений. Мы должны были точно знать, кто стоит за исполнителями. Все представляли важность наших мероприятий? — Он не разрешил вызванным сотрудникам сесть, они так и слушали стоя. — Мы разработали план операции, включили наиболее грамотных и опытных сотрудников. Транспорт, научно-технические средства. — Он помолчал. — И что же? Все рухнуло по вине нескольких человек, явившихся неподготовленными…

— Товарищ генерал! Кто же мог знать, что произойдет нелепая случайность? — Инспектор с рыжими усиками побледнел. — Что Сенников, у которого в сумке такие ценности, польстится на бумажник?

— Предвидеть не могли. Согласен. Но что вы предприняли в данной ситуации? Какие внесли коррективы с учетом изменившейся обстановки? — мысль Холодилина работала четко. — У вас были десятки вариантов, широкое поле для инициативы. Вам давалась минута — не менее! — на размышления. Вы, например, могли локализовать конфликт, выступить на стороне Сенникова… Вы могли дать Сенникову возможность скрыться: у нас хватило бы сил поддерживать за ним наблюдение. Наконец, вы могли дать понять, что вы, понимаете, вы, а не Сенников, взяли бумажник!

Инспектора группы захвата молчали.

— Потом мы разобрались бы! А теперь? — Он перебрал карандаши, опять поправил и без того ровную стопу бумаги. — Не знаю, сможем ли мы в ближайшее время обеспечить себе хотя бы минимально выгодные позиции.

Холодилин отпустил инспекторов. Майор Несветаев ушел с другими, дверь за ним тихо скрипнула. Холодилин подождал, нашел глазами начальника отделения. Тот молча встал.

— Много несправедливого наговорил я твоим инспекторам! А какой у них опыт подобных операций? Сколько они работают? Мальчишки! Все у них впереди. Не с них надо спрашивать…

— Товарищ генерал! — Ненюков узнал голос, повторявший в микрофон: «Сорок четвертый! Кто знает, где Сорок четвертый?»

— За то, что произошло, я спрошу с тебя. Спрошу строго. Вместо того, чтобы возглавить группу захвата, ты вошел в группу сопровождения. Держался близко к объекту, чем лишил себя возможности активно действовать в зале!

Общий рисунок намеченного разбора операции вырисовывался вполне определенно.

— Я еще могу понять начальника уголовного розыска, — сказал Холодилин, когда за тем закрылась дверь. — Мы все прошли это: заявления, сроки, выезды на происшествия. Тут еще отчеты, профилактика, справки, занятия с инспекторским составом, совещания… Какую помощь оказал заместитель начальника отдела?

Одного за другим Холодилин поднимал подчиненных, звания и должности с каждым разом звучали внушительнее, наконец в кабинете остались сотрудники, входившие непосредственно в бригаду Ненюкова.

— За все, что происходит в доме, отвечает хозяин. С меня спросят серьезно. — Холодилин помолчал. — Будем выправлять положение.

Первый допрос Сенникова состоялся там же, на Ярославском вокзале, через несколько минут после задержания. Начальник отдела предоставил в распоряжение Ненюкова, Гонты и следователя кабинет — лучший в здании, выходящем окнами на платформу дальнего следования.

Вопросы задавал следователь. Это были обязательные вопросы протокольного порядка перед водворением в изолятор временного содержания, поскольку ни преступник, ни работники милиции не собирались открывать карты, — скорее, первое знакомство.

Допрос записывался на диктофон.

— Вы подозреваетесь в краже икон на выставке в городе Залесске… — Предварительно следователь представился: «Линейно-следственное отделение на станции Москва-Ярославская». — Что можете пояснить в этой связи?

Сенников не ответил, внимательно осмотрел свой пиджак: на рукаве оказалось небольшое пятнышко, он соскоблил его ногтем.

Следователь повторил вопрос.

— Слышите хорошо?

— Не глухой, — на этот раз Сенников заинтересовался пятном на колене.

— При аресте у вас изъята сумка. Она принадлежит вам?

Сенников долго соображал: как отвечать? Завтра другой следователь — прокуратуры — поведет наступление с позиций, на которых этот остановится сегодня.

За окном на перроне началась посадка. Лавировали носильщики, перекликались проводницы в кокетливо сдвинутых на глаза беретах.

Сенников наконец определил линию своей защиты:

— Не помню. Может, купил у кого!

— Что было в сумке? Тоже не помните?

— Иконы.

— Как зовут вашего напарника?

Сенников жестко провел ладонью по подбородку, его широкое переносье разгладилось.

— Я один был.

Только рецидивист-уголовник мог отстаивать безнадежную, явно уязвимую позицию. Следователь спросил:

— Что вы собирались делать с иконами?

— Сам не знаю… Хватит, начальник, — он ударил себя по колену, — веди в камеру. Эту ночь я не на печке валялся.

— Где же вы были?

— Где взяли, тут и сидел.

— Всю ночь?

— Всю ночь.

На этом допрос закончился.

— Сразу второго, — распорядился Ненюков, когда Сенникова увели.

Его напарнику можно было дать лет двадцать пять. У входа он как-то быстро, по-кошачьи, вытер ноги и только затем переступил порог.

— Нестор я, — он показался Ненюкову до смерти запуганным. — Бывало, старушки в деревне: «Попаси телят, Нестор». Кто яичко, кто хлебушка… Телята пасутся, а ты загорай! — Впечатление о его кажущейся субтильности было обманчиво, весил он килограммов девяносто.

— В школе учились?

— Год ходил…

Подвергать сомнению ответы не имело смысла, на одну ложь явно громоздилась другая.

— У вас в сумке иконы.

— В Загорск, продавать…

— Что вы думали приобрести на деньги от продажи икон? — спросил следователь.

— Костюм бы купил. Пальто с каракулевым воротником, чтоб теплее. И на юг!

— На юге холоднее?

— Я там не был.

— Какие города на юге вы знаете?

— Зачем мне знать? Может, я в них не буду.

— Курите? — Ненюков достал сигареты.

— А папироски нет?

Позвонили от дежурного:

— В вещах задержанного вырезка из иностранного журнала. Много почтовых марок. Филателия.

— Что еще?

— Два обручальных кольца, перстень… Сейчас подошлю.

Через несколько минут пакет с вещами был наверху.

— Все ваше? — спросил следователь.

Задержанный не пошевелился.

Ненюков взял в руки вырезку из какого-то иллюстрированного издания.

— Что здесь написано, конечно, не знаете. Логично… Попробуем перевести. — Инспектор по особо важным делам задумался. — «Образность»? «Поэтическая образность мышления Антипа Тордоксы, любовь к плоскому орнаменту, свойственная народному искусству…» Интересно! «Международная выставка. Телефон и адрес — 61 049. Университетштрассе, 27. Дата открытия — май…»

— Марки тоже ваши? — спросил Гонта.

Марок было много. С репродукциями известных картин.

— У вас с десяток серий. Вы филателист?

Сынок с фабрики зонтов встретил Кремера как знакомого. В одной руке он держал сачок, в другой — белый ломоть, посыпанный густо сахарным песком. На столе, служившем верстаком, секретером и книжной полкой, стояли аквариум, кружка круто заваренного чая. Заготовки фанерных пистолетов лежали между посудой и тетрадями.

— Будешь? — Сынок показал Кремеру на чайник.

— Спасибо. Почему не в школе?

— Воскресенье же!

— Я забыл. А как с матерью?

— Помирились.

Алюминиевая раскладушка все еще стояла за кушеткой.

— Константин не появлялся?

— Хоть бы совсем не приходил. — Сынок не перестал жевать. — Рукам волю дает! Увидел, я записку пишу, говорит: «Дай!» И за волосы!

— Секретное послание?

— Это он думал, секретное. Из книжки, про рыб: «Угрожающе смотрит морской дракон…» — Сынок вытащил из-под аквариума брошюру. — «Нравы обитателей морских глубин». Читал? Возьми: интересно!

— Благодарю, — Кремер положил брошюру в карман. — Родственников надо терпеть.

— Не родственник он, — Сынок отправил в рот очередной кус хлеба с песком. — Комнату снимал! Видел дверь рядом с телефоном? Константин жил там вместе с Володей. Потом Константин попал в колонию, а Володя переехал…

Ночь без сна на Ярославском вокзале давала себя знать. Кремер боялся уснуть, поэтому сел не на кушетку, а табурет, рядом со столом. В кружке перед ним плавали разваренные хлопья чая.

— …Пока Константина не было, комнату сдали, вещи Володя унес.

— Выходит, он тоже жил здесь?

— Тоже.

— Сейчас я тебя спрошу, а ты, если не можешь, не отвечай…

Сынок кивнул.

— Володя оставлял здесь икону?

— Здесь его кляссер с марками, — Сынок откинул челку со лба и стал похож на круглолицую с пухлыми губами девчонку, — сейчас найду. А икон не было.

Кремер подумал, что марки должны находиться на столе, среди шурупчиков и обрезков фанеры, лежащих вперемешку с посудой, школьными учебниками. Однако Сынок нырнул в стоящий под окном фанерный, с замками чемодан.

В комнате было тихо, на кухне негромко играло радио.

Сынок вынырнул с альбомчиком в потускневшем дерматиновом переплете — десяток пыльных листков, побелевшие от клея слюдяные клеммташи.

— Я оботру, — поспешил он.

— Ничего.

Слоны, змеи, попугайчики. Альбом начинающего, любовно подобранные цветные картинки. Старая серия напомнила Кремеру его собственный школьный кляссер. Зеленые, синие, фиолетовые квадраты и треугольники, леса, табуны коней, стремительные всадники с «уюками» — арканами на длинных тувинских пиках.

До Володи альбом, без сомнения, принадлежал школьнику.

— Много у Володи марок?

— Тысяч десять, есть дорогие. Тоже собираешь?

— Собирал. Но меня интересует икона.

— Иконы не оставлял.

Следователь вынул бланк с фотографиями, положил на стол.

— Обвиняемый Сенников, кого из предъявленных на опознание лиц вы знаете?

Понятые — мужчина и женщина у стола — почувствовали себя после вопроса следователя неуютно: сидевший поодаль Ненюков догадался об этом по тишине в следственной камере.

— Пишите: никого не знаю. — Вид у Сенникова был вполне респектабельный: борода аккуратно подстрижена, скулы выбриты. — В первый раз вижу.

Следователь записал, Сенников и понятые по очереди подписались. Ненюков знал этого следователя и ясно представлял четкую линию его действий.

— Обвиняемый Сенников, — заговорил тот снова, — вам предъявляются показания жителей деревни Большой Починок Архангельской области. Допрошенные утверждают, что на фотографии номер три — ваш отец. Сенников Иван Александрович. Что вы можете пояснить?

— Я сказал: не знаю.

— Можно записать?

Сенников поколебался: речь шла об отце.

— Пишите что хотите!

— Действительно ли ваш отец проживал в упомянутой деревне? Могли ли указанные свидетели его знать? — Следователь знал, в каких случаях следует действовать прямолинейно.

— Не буду отвечать на этот вопрос.

— Вынужден составить акт об отказе от дачи показаний.

— Ну, мой! Мой это старик! Мы семь лет не виделись! Какое имеет отношение? — жесткая лопатка бороды вздрогнула и застыла.

— Вы хотите сказать, что под номером три…

— Да! Да! Да!…

Старик на завалинке, в фуражке и гимнастерке, застегнутой на все пуговицы, торжественно и прямо, уперев руки в колена, следил за ними с фотографии во время этого разговора.

— Хочу дать пояснение! — прохрипел Сенников. — Когда меня в последний раз посадили, вещи остались на квартире. Фотокарточка тоже. Не знаю, как она попала в дело. Все!

— Уточните адрес квартиры.

— Не помню, — он упорно не называл фабрику зонтов.

Следователь записал ответ, казалось, в его профессиональном арсенале не было иной тактики, кроме лобовой атаки:

— Фотография изъята после кражи в квартире онколога. Вам предъявляется протокол осмотра места происшествия… — Признав фотографию, обвиняемый должен был объяснить, как она попала в прихожую профессора.

— Не знаю, — Сенников достал платок, не развернув, приложил к виску.

Час Ненюкова приближался, он не задал ни одного вопроса, не взял под сомнение ни одной версии обвиняемого. Из глубины здания периодически доносился лязг металла, гулко отдавались шаги.

Вскоре следователь ушел и увел понятых. Обстановка следственного изолятора их угнетала, они уходили с явным облегчением.

Сенников держал платок в руке. В аккуратно сложенном носовике был блатной шик: «Мы дома, здесь мы не на год, не на два, в отличие от фрайеров, стараемся и в тюрьме выглядеть прилично».

С Сенниковым было ясно. Признаться в совершенном преступлении он не хотел, потому что, во-первых, как рецидивист не надеялся на снисхождение и, во-вторых, оттого, что долгое время считал главными своими добродетелями упрямство и неумение идти на компромиссы. Были и иные причины. Ждать, что Сенников выведет управление на след Спрута или похищенных икон было бессмысленно. И в то же время понятно, что Сенникову иконы не нужны, в них он не разбирается.

Таков результат поверхностного анализа.

Инспектор по особо важным делам, раздумывая, прошел по кабинету. Он не решил, начать разговор или подождать, пока в треугольнике Спрут — Сенников — Нестор появятся хотя бы примерные параметры.

— Фотография моего старика была на квартире, в вещах! — заговорил Сенников, когда они остались одни. — Верите?

— А письмо?

— Письмо?

— «Признали, что нерв болит, выписывают натирания…» — процитировал Ненюков.

— Что письмо? — Похоже, Сенников и про письмо слышал впервые.

Ненюков достал репродукцию, он все еще не мог дать объяснения странным уликам.

— «Живем с бабушкой, — прочитал Сенников по складам, — никого не держим и козу убрали…» Что письмо? Тоже подбросили!

Магазин «Филателия» размещался недалеко от метро «Юго-Западная», в недавно возведенном массиве. Гонте пришлось подождать, пока крикливая особа, оставшаяся за оценщика, просматривала принесенные на комиссию марки.

— Зайдите на той неделе!

— Здесь дефект — не хватает зубца…

С удостоверением инспектора она знакомилась так же скрупулезно, безотчетно взяв в руки лупу.

Гонта уже побывал в местах обмена марками — Нескучном саду, у «Факела». Перед ним прошли работники магазинов на Ленинском проспекте, набережной Тараса Шевченко, коллекционеры, мелкие спекулянты и фарцовщики, которые не прочь заработать на непосвященных. В комиссионном магазине Гонта тоже встретил их примелькавшиеся физиономии.

— Чем могу быть полезной? — оценщица вернула удостоверение.

Гонта показал фотографию Нестора.

— Не знаете?

— Нет, — возвращая фотографию, она привычно осмотрела состояние обратной стороны.

У окошка еще стоял владелец отвергнутых марок.

— Разрешите? Я тут всех знаю.

Гонта показал снимок.

— Володя-филателист! На прошлой неделе сдал Абу-Даби!

Ситуация изменилась. Нашелся оценщик — старик в тюбетейке, в пенсне, он оказался в соседней комнате, отгороженной стопой марочных каталогов. Крикливая особа принесла извинения. Гонта записал домашний адрес Володи-филателиста, значившегося в уголовном деле как Нестор.

Через двадцать минут он уже стучался в квартиру на первом этаже старого дома напротив Белорусского вокзала.

— Вам Володю? — Открывший дверь был маленький, узкоплечий и тучный. Он сильно косил водянистыми, как у слепого, глазами. — Володи нет дома.

— Я подожду, — сказал Гонта.

Человек показал на вешалку. На вид ему было не меньше семидесяти.

Они прошли в комнату, которую можно было назвать столовой.

— Садитесь! Володя знает, что вы приедете? — хозяин квартиры навел на него водянистые большие глаза.

— Мы не успели договориться.

Мужчина кивнул.

— Но мне кажется, он вас ждал. Часто спрашивал: никто не звонил? Никто не приходил? — Когда человек сидел, узкие плечи его казались под жилетом еще уже. — Могло так быть?

— Конечно, — Гонта успел освоиться, оглядеться по сторонам.

— Вы из милиции. Не надо ничего говорить. — Он пошевелился, стараясь не потревожить огромный живот. — Когда ко мне на базу приходили молодые люди вроде вас и начинали спрашивать: «Как со складными метрами?», или, скажем: «Дверные петли вы направляли в шестой магазин?» — я говорил помощнице: «Раечка, достаньте книги, будем с божьей помощью снимать остатки…»

— Володя тоже служил на базе?

— Разве я сказал? Володя — санитар скорой психиатрической помощи… И между прочим, давно здесь не живет.

— Не живет? А его новый адрес?

— Откуда я знаю? — он откинулся в кресле.

Оставалось ждать, пока хозяин квартиры снова разговорится:

— Каждый раз у меня находили недостачу: тридцать — сорок копеек, не больше. Я привык спать спокойно. Бывало, звонит земляк-закарпатец, заведующий другой базой: «Как тебе удается уснуть? Что ты принимаешь?» — «Принимаю? Ничего. Поужинаю, беру газету — и вот уже сплю».

Гонта вооружился терпением.

— Звонит другой борбыль: «Можно оставить у тебя мои игрушки?» — «Что именно?» — «Пару обручальных колец». — «Не надо. Хочу спать спокойно…»

Он сделал короткую паузу, теперь Гонта действовал осторожнее.

— Что такое «борбыль»?

— Парикмахер, так у нас говорят, в Закарпатье.

— Впервые слышу. Володя тоже знал борбыля?

— Я познакомил их. А что?

— Ничего… Володя — ваш родственник?

— Один раз мне позвонили. «Кто?» Молодой голос: «Я должен с вами говорить». Пожалуйста…

Комната, в которой они сидели, носила следы запустения: обои отклеивались, портьеры на окнах провисли. Сбоку, над двухтумбовым письменным столом, висело несколько любительских акварелей — Гонте не удавалось их рассмотреть.

— Молодой человек вашего возраста. Мы прошли сюда, в мой кабинет. Он говорит: «Я хочу вас убить». — «Почему?» — «Вы работали завбазой, живете один, у вас должны быть деньги». Спрашиваю: «У вас нет денег?» — «Есть, но мне надо больше». — Рассказывая, человек отвел глаза в сторону. Гонта сообразил, что именно так ему удобнее видеть своего слушателя. «Имейте в виду, — я сказал, — можно работать завбазой и оставаться честным. Вы думали об этом?» Оказывается, не думал. Я поставил чай, разговорились. Сидели до часа ночи. Метро закрылось. Я сказал: «Берите подушку, ложитесь на диване…»

— Не боялись? — Гонта поднялся к акварелям.

Старик не ответил.

— Это был Володя. Недели через две он приехал снова, у меня были гости. Я познакомил их. Потом он попросился временно пожить здесь.

— Это Володя рисовал? — Гонта показал на акварели.

— Способный молодой человек, я же говорю. Но! Если ему дать базу, на которой я проработал двадцать восемь лет, он бы размотал всю скобяную галантерею, все складные метры, дверные ручки за неделю!

На акварелях была изображена одна и та же деревушка, напоминавшая Торженгский погост. За деревушкой белело тихое озеро.

— Откуда он приехал? Почему ему негде жить?

— Скажу, — кресло заскрипело. — У Володи квартира, какая нам не снилась. Отец служил начальником по строительству. В семье не хватало только птичьего молока. Но! Если ты начальник — надо работать! А если только пиры, так, во-первых, выгонят с работы, во-вторых… Что говорить! Отца накрыли на каком-то деле, срок дали. Володина мама — интересная еще молодая женщина — вышла замуж. Отчим заставлял Володю учиться. Володя не хотел, занялся марками, фарцовкой. — Он помолчал. — Вы, извините меня, лейтенант?

— Старший лейтенант.

— Я так и подумал. Вы не знакомы с Володей?

— Не знаком.

— Я сказал себе: «Старший лейтенант не знаком с Володей, но он знает, что Володи нет». — «Где же может быть Володя?» — задал я себе вопрос. И ответил: «Сидит!»

— Его вещи здесь?

— Он выехал в декабре. Здесь его шкатулка — чеки посыл-торга, пара обручальных колец… Ну и книги! Он ведь начал с марок, потом были монеты, книги. Теперь иконы.

— Я хотел бы взглянуть.

Процесс перехода в гостиную занял несколько минут, после чего бывший завбазой едва отдышался. В гостиной царило еще большее запустение. Казалось, солнечный свет никогда не попадал в нее.

— Все собираюсь начать генеральную уборку, отциклевать полы. — Старик посмотрел с грустью на свой живот. — Где я вырос, там была вода с реки и с горы. Мой отец всю жизнь пил воду с горы и никогда не болел…

Гонта вздохнул сочувственно.

Над кушеткой была прикреплена полка. Гонта переписал заглавия книг — «Уставъ общества древнерусского искусства при Московском публичном музеуме», «Книга о живописном искусстве», «Тезисы докладов Всероссийской конференции, посвященной новым исследованиям в области древнерусского искусства и итогам экспедиции музеев РСФСР». Рядом лежали аккуратно заполненные тетради с записями. Гонта заглянул наугад:

«Сопоставление цветового строя и палитры иконы выявляет характерную торжественность и нарядность колорита, своеобразные и только ему присущие характерные приемы и системы в изображении лиц и отдельных деталей одежды».

— Наверное, про Тордоксу… — Взгляд водянистых глаз коснулся Гонты, прошел стороной к полке и дальше, к завешенному пыльной шторой окну. — Володина идея фикс. Буквально бредил им. Это тот мальчик — Володя! Даже профессор, который этого Тордоксу нашел, с ним дружбу водил…

— Профессор? Фамилию помните?

— Он не назвал.

— Жаль.

Уходя, Гонта взял с полки тонкую папку.

«История болезни». Ниже аккуратным почерком было вписано: «Диагноз: эпилептическая деменция». Володя наверняка прихватил ее где-то в поликлинике. Гонта перевернул несколько листков и наткнулся на знакомую фразу. «Костюм куплю, — сообщал о себе больной, — пальто с каракулевым воротником, потом поеду на юг».

Прощаясь, человек протянул Гонте мясистую руку:

— Вы спросили: боялся ли я Володю? Мы, закарпатцы, немца видели, вот как вас сейчас, и не трусили…

— Я предлагаю начистоту… — Ненюков показал «Историю болезни», которую доставил Гонта.

По лицу задержанного словно прошла тень. Ненюков видел, как мускулы на лице Филателиста перегруппировались: часть морщин распустилась и тут же, рядом, будто залегли новые.

— Вы хотели на экспертизу, чтобы бежать. На побег нет шансов, — высокий, заполнивший собой кабинет Ненюков прошел от окна к двери.

Нестор не ответил, он так и не сел на предложенный стул. Ненюков снова отметил кажущуюся худобу охотника за иконами при несомненной тяжести тела. Как у большинства проживающих в городах акселератов, у него был широкий таз, длинные руки.

— …Вы симулировали эпилептическую деменцию — явную сниженность интеллекта. Но разве Сенников или другой рецидивист возьмет с собой больного человека?

Он показал с десяток фотографий.

— Эти снимки сделаны в Калинине, когда вы везли иконы. У билетной кассы. Вы вели себя как человек, ориентирующийся в окружающей обстановке. И на Ярославском вокзале тоже.

Мнимый Нестор издал странный хлюпающий звук.

— Могу я попросить воды?

— Конечно. Можете курить. Папиросы, сигареты?

— От сигарет у меня кашель.

— Вот «Беломор»! Посмотрели бы на себя: «Попаси телят, Нестор!» Наивно!…

— Вы плохо знаете Сенникова! — Обвиняемый прикурил, но папироса тут же погасла. — Он мне никогда не простит. Ведь он с утра до ночи болтал о своих делах — показывал, что моя жизнь в его руках! О краже у профессора, даже об убийстве пастуха в Архангельской области! — Филателист издал тот же хлюпающий звук, снова прикурил гаснувший «Беломор». — Знаете о таком убийстве? Это он — Константин Сенников! А я не вор, не убийца. Сенников думал, что я смогу отобрать для него ценные иконы, старину. Он ведь уголовник! Ему все равно, что красть. Шел за иконой, а мог прихватить и плащ, и часы, и кольцо обручальное! — Он не замечал, что роняет пепел и уже не говорит, а кричит во весь голос, так что его слышно за двойными дверями в коридоре, может, даже в соседних следственных камерах. — Его в избу переночевать не каждый пустил бы! Татуировки видели? Позер, дурак! На кисти: «Могила», а выше: «Здесь нет конвоя»! — Казалось, он еще долго будет кричать, задыхаясь, поминутно раскуривать «Беломор», давая выход накопившейся злобе, но он вдруг замолчал, положил папиросу. — И все равно дело не в нем…

— В ком же? — спросил Ненюков, поднимаясь во весь рост и становясь даже выше Филателиста. Крахмальная сорочка под кителем и белоснежные манжеты придавали Ненюкову вид франтоватый.

— За ним стоял другой человек. О нем я не знаю. Что он приказывал, то Сенников и делал. Как пес. К тому же все уплывало… Только Сенников ни за что не признается. Вот увидите, постарается все свалить на меня.

— Итак!…

— Я признаю себя виновным в краже икон с выставки в Залесске. В этом моя вина, — обвиняемый снова потянулся к столу за папиросой.

В застекленной трубе Ленинградского вокзала было пасмурно. Синели над головой конструкции огромного дебаркадера. Шорох голубиных крыльев, усиленный эхом, разносился по перрону.

В толпе, среди незнакомых людей, к Ненюкову возвращалась профессиональная обостренность восприятий. Мелькали лица, простуженный голос в динамиках приглашал осваивать вокзальный быт:

— …Комнаты отдыха, парикмахерская, ручные и автоматические камеры хранения…

На почетном месте, втянувшись под застекленный свод, отдыхал фирменный скорый. Ненюков прошел к месту, где недавно, на рассвете, встречал Сенникова и его напарника. Оно оказалось рядом со спальным вагоном прямого сообщения. Пассажиров здесь было мало. Проводник в форменном кителе разговаривал с дамой, державшей на руках собачку. На даме был тощий лисий воротник, она спрашивала о чем-то, путая русские слова с финскими. Перепончатые уши собачки были распластаны по сторонам. Поодаль стоял мужчина с черным зонтом, в куртке ярко-лимонного цвета.

Ненюков повернул назад. Отсюда Сенников и Нестор несли набитые краденым сумки мимо расположившейся полукругом группы захвата. Ничего не мешало Ненюкову повторить маршрут.

— Кто не играет в «Спортлото», тот не выигрывает! — настиг его у дверей голос распространителя спортивной лотереи. — Если вы не приобрели билет, как проверите свою удачливость?

В этом была логика, но Ненюков от покупки уклонился: то, что предстояло, было важнее, чем угадывание шести счастливых номеров. Искушать судьбу дважды Ненюков не хотел.

Он прошел площадь и повернул к Ярославскому вокзалу. Где-то здесь, впереди, большим зеленым поплавком маячила тогда шляпа Гонты.

Ненюков вошел в зал для транзитных пассажиров.

Обходным путем, минуя эскалатор, Ненюков поднялся наверх. Здесь тоже что-то неуловимо изменилось, наверное, потому, что теперь Ненюков знал, чем закончилась задуманная им операция. Не сразу нашел сектор захвата. Он показался крохотным, с игрушечными диванчиками, низкими спинками скамей. Ненюков подошел ближе, сел, развернул газету. Предчувствие открытия, пришедшее во время допроса Филателиста, не покидало Ненюкова, пока он ходил по вокзалам, невидящим взглядом смотрел в газету…

«Иконы Тордоксы…»

— Насколько точно установлено, что иконы, которые мы ищем, писал именно Тордокса? — по-военному четко сформулировал Холодилин давно интересовавший его вопрос. — И насколько точно доказан факт существования иконописца?

Ненюков не раз думал об этом. Позднова и ее последователи могли ошибиться, доверившись анализу приемов, данным устного творчества, поверив тексту подписных икон. Своя точка зрения на Мастера была у Мацуры…

И все-таки существовало главное — сами шедевры, выдающиеся памятники древнерусского искусства! Был ли их автором карго-польский крестьянин, или инок Киево-Печерского монастыря, или выходец из Греции, или кто другой из мастеров, чьи работы так и не были персонифицированы потомками, это было не столь важно.

Со своего места он видел киоски, ограничившие с обеих сторон сектор захвата. У Союзпечати топтались несколько покупателей. «Военная книга», похоже, не открывалась много дней. Чувство обостренного внимания не оставляло Ненюкова. От комнат отдыха прошел лейтенант милиции, должно быть инспектор наружной службы. Парни в куртках из болоньи подшучивали друг над другом.

Ненюков подошел к киоскерше Союзпечати, поздоровался, она обратила на него внимание.

— Внизу, пожалуй, побойчее торговля идет, — сказал Ненюков.

Киоскерша оказалась разговорчивой.

— Отстоялась на улице… — она показала на валенки с галошами. Под ноги была подложена деревянная решетка.

— Вы про бумажник ничего не слышали? На днях это было, рано утром…

— Как же! Это с вами было? Бумажник передали дежурной по залу… Вам не сообщили?

— Это не мой. А где его нашли?

— Где-то здесь, под лавкой, — она показала на злополучный диван, где во время операции сидел Сенников. — Пустой, правда. Дежурная, видно, не передала по смене, забыла. Дочь у нее болеет… Не знаете, зима будет в этом году?

— Обещали!

Простившись с киоскершей, Ненюков спустился вниз, прошел в дежурную часть отдела милиции. В просторной комнате с планом участка и пультом оперативной связи, никого не было, кроме дежурного. Начальника розыска вызвали в управление, заместитель работал ночью — Ненюков оставил записку.

— Завтра утром бумажник будет у вас, товарищ подполковник, — пообещал дежурный, — можете не беспокоиться. Я лично передам.

— Пусть позвонят мне.

— Будет сделано.

— Работаете давно? — Ненюков поколебался: он рассчитывал говорить с начальником розыска.

— Только в дежурной части семь. А так пятнадцать лет.

— В зале наверху часты карманные кражи?

— В новом? — Дежурный подумал. — Только у билетных касс. А что?

Оказавшись на очной ставке, недавние сообщники молча присматривались друг к другу.

В комнате было темновато, следователь поднялся, чтобы включить свет. Уже следователь прокуратуры, принявший дело в свое производство, молодой, болезненно-полный, раздавшийся в плечах.

— Имеете личные счеты? — спросил он.

Сообщники выжидали недолго.

— Он не раз угрожал мне, — вспомнил Филателист.

Сенников скрипнул зубами.

— Ясно. Вопрос к вам, — следователь обратился к Филателисту. — При каких обстоятельствах совершено преступление?

Филателист ждал вопроса. Он заговорил, глядя Сенникову в лицо:

— Данные мною показания подтверждаю полностью. Сенников угрожал, у меня были основания полагать, что угрозы будут приведены в исполнение…

— Почему?

— Он рассказал про убийство пастуха…

Сенников повернулся на стуле, едва не сломав его.

— Где я об этом рассказывал? Пусть назовет!

— В Залесске, когда шли по парку!

— Что говоришь?

— Убийца!

— Пусть скажет, как именно я сказал про Торженгу! — Сенников настаивал на бессмысленном: требовал в точности привести слова, которые, кроме них, никто не слышал.

— Торженга? Значит, знает о чем идет речь? — Филателист повернулся к следователю. — Он сказал: «Если кто-нибудь появится, отправлю к праотцам, как Фадея в Торженге!» Дословно!

Сенников сделал попытку броситься на напарника, но Гонта, стоявший позади, с силой схватил его за плечи. Следователь вызвал конвой.

— Уведите!

Сенникова душила злоба. Уходя, он повторил как заклинание:

— «Живем с бабушкой, никого не держим…»

— Разрешите, — Филателист потянулся к папиросам на столе. Следователь достал из ящика спички.

Несколько минут все прислушивались к звукам, доносившимся из глубины следственного изолятора.

— На местах происшествий — в квартире онколога, в Торженге, — сказал следователь, — находили окурки сигарет. Сенников, по-моему, не курит?

— Выходит, я не один таскал ему каштаны из огня.

— Возможно.

План допроса Филателиста был разработан с учетом всех добытых данных.

— Я хотел бы затронуть такой вопрос, — продолжал следователь. — Вы снимали комнату на фабрике зонтов?

— Было, я упустил из виду. Это важно?

— Сенников жил с вами?

— Какой-то злой рок все время толкал меня к нему.

— После ареста у вас остались его личные вещи — письма, фотографии…

— Фотографии, письма? Что вы хотите сказать?

В Филателисте было что-то от застенчивости шулера, которого не раз ловили с поличным.

— Вы хорошо придумали — прятаться за Сенникова. Фигура скомпрометированная, особо опасный рецидивист.

— Не понимаю.

— Он был игрушкой в ваших руках.

Филателист будто даже успокоился. Теперь в нем не было ничего от Нестора, да и вся история с пастушком казалась лишь уловкой, способом представить себя недалеким.

— Значит, Сенников не совершал преступления? — спросил филателист.

— Совершал. Именно вы дали нам доказательства его вины: фотографию его отца, письмо, телефон старухи Ковригиной…

— Какой смысл? Простите!

Ответил Ненюков:

— Мы тоже не могли понять. — Он прошелся по комнате. — Смысл есть. Шедевры будут искать вечно. Опасность разоблачения существовала бы всегда. — Он остановился у стола, рядом с подследственным. — В один прекрасный день вы сообщили бы нам о причастности Сенникова к преступлениям.

— То есть?

— Раскрыли бы правосудию глаза на цепь улик. Подсказали бы, что старик на завалинке — отец преступника, что письмо написано им сыну…

— Как та лиса, что выставила хвост из норы?

— Вы думали, что мы никогда не разберемся в запутанной системе улик — номера несуществующих телефонов, бессвязный текст…

— Разрешите? — Филателист взял папиросу. — Не думайте, что я собираюсь подтверждать ваши гипотезы. Наоборот: я хочу довести их до абсурда… Допустим, благодаря мне вы задержали бы Сенникова. Что потом? Где гарантия, что Сенников не выдал бы своего соучастника? Меня самого?

«Догадывается ли Филателист, — подумал Ненюков, — что от него избавились так же просто, как сам он думал избавиться от Сенникова?»

Ненюков встал, прошелся по кабинету.

— О Сенникове могли сообщить потом… Понимаете? Как бы точнее выразиться… Когда Сенников был бы уже не в состоянии никому ничего рассказать. После несчастного случая с ним, например! Или скоропостижной смерти… Вина Сенникова была бы доказана, дело прекращено.

Филателист занервничал.

— Разрешите спичку, Владимир Афанасьевич? — Всех, включая Гонту, он называл по имени-отчеству. — Слишком грустно вы все представляете.

— В этих уликах — приговор Сенникову, — Ненюков подал спичку. — Между прочим, я был на Ярославском вокзале…

Филателист прикурил, посмотрел на Ненюкова.

— В месте, где вас задержали, много лет не было зарегистрировано ни одной карманной кражи.

— Какое это имеет отношение?

— Непосредственное. Если бы не кража бумажника, вы с Сенниковым дождались бы Спрута. Так мы условно назвали скупщика икон…

— Я же говорил: Сенников способен на все!

— Мы вели киносъемку. Сенников карманной кражи не совершал.

— В чем же дело? — на секунду он как-то обмяк, но тут же взял себя в руки.

— Не догадываетесь? Почему этот человек хватился бумажника именно здесь? Не у касс, не у ларька!

— Это ваш человек, начальник! — Филателист сделал попытку улыбнуться.

— Мы могли вас взять в Залесске, на выставке. После кражи, у могил настоятелей. Могли взять на платформе в Калинине. В поезде.

— Разве? — но он уже знал, что Ненюков говорит правду.

— Вы подошли к музею со стороны могил. Ставень не поддавался…

— И это известно?

— Вы ехали на такси, потом в поезде. Вам дали возможность прийти на вокзал. Этот тип с бумажником — он человек Спрута, и наверняка он что-то заподозрил. Может быть, узнал кого-то из сотрудников милиции.

— Чепуха! Он бы предупредил меня!

— Не будьте наивны.

Закончились допросы в других следственных камерах. Умолк лязг ключей. Гонта дважды выходил в коридор, чтобы стрельнуть папирос у дежурного. Разговор шел прямой. Филателист больше не играл.

— Почему вы думаете, что Смердова убил я, а не Сенников?

Следователь загибал толстые пальцы:

— Ваш кровавый платок в избе. Высота, на которой оказались мазки, отпечатки пальцев, окурок сигареты «Визант». Смердов никогда бы не вступил в переговоры с Сенниковым об депонировании икон. Это смешно!…

Теперь уже следователь сидел на стуле, касаясь животом стола, а Филателист, против правил, ходил взад-вперед по кабинету.

— Вы действовали в Торженге как люди, незнакомые друг с другом. Смердов переписал с паспорта ваши установочные данные.

Филателист вздрогнул: гипотеза соответствовала действительности.

— Еще папиросу.

— Папиросы кончились. Сигарету? Кстати, в следственном изоляторе мы видели вашу карточку. В ларьке вы заказываете не. папиросы, а сигареты!

Все это время они говорили только о доказательствах и никто не вспоминал о наказании.

Ненюков достал сигареты. Пачка «Византа» напомнила Филателисту о предстоящей расплате. Словно чуть слышный звонок прозвенел в тишине следственной камеры. О чем предупреждал он?

Подследственный задумался, работники милиции не торопили.

— Пожалуй, лучше, что арестовали только меня и Сенникова, — наконец заговорил Филателист. — Если бы удалось задержать нас позже на полчаса, моя судьба интересовала бы вас лишь постольку поскольку. А сейчас я нужен… Я закурю, — он принял решение и как будто успокоился. — Разрешите? Связи обрублены. Сенников не представляет толком, что воровал, для кого, — Филателист улыбался. — Про Тордоксу узнал я. И про международную выставку тоже. Это не для протокола. Я нашел покупателя. Вы говорите — Спрут? Пусть Спрут. Без меня его не поймать — он затаится. А в крайнем случае бросит иконы в огонь. Вы его не знаете!… С ним немцы не могли ничего сделать. Он делал бизнес у них на глазах… — Филателист глубже затянулся, с силой ткнул сигарету в пепельницу. — Дело рано считать проигранным. Вы, конечно, слыхали о каторжнике Кораблеве. За свободу он обещал иеромонаху Илиодору вернуть похищенную икону Казанской богоматери.

— Вы хотите сказать… — начал следователь.

— Если мое дело прекратят, я гарантирую целостность уникальных произведений искусства!

— Среди нас нет ни иеромонаха Илиодора, ни епископа Гермогена, — генерал Холодилин выключил диктофон с записью показаний обвиняемого. — На сделку не пойдем, наш малоуважаемый противник заблуждается. Заблуждается он и в том, что с его арестом Спрут прекратит охоту. Ерунда! Коммерческая сторона предприятия обеспечивается монополией на все иконы Тордоксы, — он обвел глазами аудиторию, словно объединяя ее перед тем, как сделать следующий шаг в своих суждениях. — Существуют ли другие работы Мастера?

— Я разговаривал с Поздновой, товарищ генерал, — Гонта поднялся. — Другие работы ей неизвестны.

— Спруту необходим исчезнувший «Апостол Петр». Надо подумать, как это использовать, друзья. А пока я представляю вам ближайшего помощника Спрута!

На экране видеомагнитофона вновь побежали кадры, отснятые на Ярославском вокзале, — чемоданы, участники группы захвата. Замелькали кадры задержания.

— Стоп! — скомандовал Холодилин.

Оператор извлек Сенникова из гущи дерущихся, припечатал к экрану, Сенников замер, распластав подстриженную лопаткой бороду, рот его был раскрыт. Он весь отдался драке, не зная еще, что дерется с таким же подручным Спрута, как он сам, не ведая, что ему уже никуда не уйти из отгороженного скамьями сектора захвата. Исчезли из кадра мельтешившие вокруг фигурки. На экране остались два лица, с ненавистью глядевшие друг на друга, сотрудники смотрели на второе — благопристойное, может, самую малость отягченное низким лбом, густыми нависшими бровями.

— Этот человек приехал на вокзал задолго до назначенного часа, чтобы удостовериться, все ли в порядке. Он сел рядом с Сенниковым и Филателистом. По какой-то причине он заподозрил опасность и разыграл сцену с похищением бумажника. Сам Спрут, возможно, в это время входил в зал… — Настроение у Холодилина было отличное. — Мы не зря обозначили преступника Спрутом, гигантским головоногим. Наш противник как личность мелок: связь с оккупантами, эксплуатация подонков. — Генерал поднялся, закрывая совещание. — Надо быть готовыми ко всему: в минуту опасности шедевры могут уничтожить. Поэтому задержание должно быть произведено с поличным, когда станет известным местонахождение тайника…