В час смерти я имел немало превращений... В последних проблесках горевшего ума Скользило множество таинственных видений Без связи между них... Как некая тесьма, Одни вослед другим, являлись дни былые, И нагнетали ум мои деянья злые; Раскаивался я и в том, и в этом дне! Как бы чистилище работало во мне? С невыразимою словами быстротою Я исповедовал себя перед собою, Ловил, подыскивал хоть искорки добра, Но все не умирал! Я слышал: «Не nopa!»

Я помню, было так: как факел евменид Когда-то освещал утробы бездны темной, В виденьях мне предстал ужасный, грозный вид, Вид бездны чуемой, пугающей, огромной! В ней были все мои нечестные дела; Преступность дней былых вся в лицах проступала, И бездна страшная тех лиц полна была, А мощность факела насквозь их пронизала! Ничто, о да! ничто не укрывалось в ней От света красного назойливости гневной... Какая мощность зла! какие тьмы теней — След жизни мелочной, обычной, повседневной! Как это мыслимо, как это быть могло, Чтоб малая душа так много зла вмещала? Ничто ее в миру к ответу не влекло, Ни в чем людской закон она не нарушала! Но нет! Вот, вот он въявь, весь стыд прошедших дней! Свет озарял его спокойно, безучастно; Десятки, тысячи, нет, тьмы от тем очей Глядели на меня пронзительно и властно! О, как хотелось мне хоть что-нибудь сокрыть, Исчезнуть самому! Все жгучие мученья Болезни, мнилось мне, явились облегчить, Весь ужас первого предгробного виденья! Казались мелочи громадно-велики; Размеров и пространств утратил я сознанье, И чудо-женщина вдоль пламенной реки, Смеясь, плыла ко мне на страстное свиданье!.. И в облике ее соединял мой мозг Все лики женские, мне милые когда-то... Вдруг берег тронулся и тает, будто воск... И я в реке... я в ней... сгинь! наше место свято! «Скорей меняйте лед!»– я слышу, говорят. «Где лед, сестра? давно ль возобновили? Больной в огне! какой безумный взгляд! А ноги! словно лед! совсем, совсем остыли!» Хочу я отвечать, но сил нет, не могу! Родные вкруг меня! зачем они рыдают? А вот цветущий луг, и я по нем бегу... Цветы – то призраки... головками кивают...

Дочь приехала. Слышу – ввели... Вот подходит ко мне, зарыдала; Поклонилась, так кажется, мне до земли, Крепко руки мои целовала! Сколько сил было силы собрать, Собрал я и глаза открываю... Только милое личико трудно узнать... Память сбилась, а все же ласкаю! Ты несчастной была, моя дочь; Я виновен, бессовестный, в этом... Вдруг объяла меня темно-синяя ночь... Иль пришла она с добрым советом! Голубому цветку на степи не расти, Ты, голубушка-дочь, ты забудь, ты прости... Звучно склянки стучат... Знаю я, в склянках яд... Ты цветок голубой... Что поник головой?.. Распрямись и расти, Дай мне сон обрести... Ты слыхала ль: есть рай... Дай надеяться, дай...

Я лежал и бессилен, и нем. Что со мной Медицина творила, – не знаю!.. Но одну из картин толчеи мозговой Я и здесь иногда вспоминаю. Вся земля умерла! с резким хрустом в костях Смерть в венце надо мною носилась, И под ней расстилался один только прах... Смерть металась, вопила и билась. Выходила из впадин очей ее мгла, И в меня эта мгла проникала; Свисли челюсти Смерти, ослабла скула... Обезумела Смерть! Голодала! Жизни не было вовсе нигде, никакой, Чем питаться ей было бы надо, Ни травы, ни воды, ни певцов под листвой, Ни ползущего в темени гада. Все пожрала! Молчанье везде разлеглось! Проявлялось одно тяготенье, И я слышал, как службою скрытых колес Совершалось в пространствах движенье... Зажигался восток и опять погасал, Как и в сонмах веков опочивших, Облик Смерти один лишь, вопя, потрясал Купы звезд, никому не светивших. Вдруг почуяла Смерть раздраженным чутьем, Слух склонила и очи вперила: Будто где-то в степи захудалым ростком Травка малая в жизнь проступила. Эта травка был я! Распрямясь в полный рост, На меня Смерть метнулась с размаха, Чтоб хоть малость нарушить великий свой пост... Нет меня! Ничего, кроме праха!. Смерть отпрянула к звездам! своим костяком, Словно тенью, узор их застлала И, упавши на землю в ущельи глухом, Обезумела Смерть... Голодала! Видит Смерть... вижу я мутным взором своим, Будто облик земли копошится; Не туманная мгла, не синеющий дым, Прах вздымается... начал слоиться! Вижу я... Видит Смерть – возникают тела... Люди! Люди! Давно не видала! Прежде в трапезе сытной ей воля была, И она без конца пировала! Сонм слагавшихся двигался к ней напрямик: Старцы, юноши, дети и жены. «Bce вы, все вы мои! ты, ближайший старик, Раньше всех! Сколько вас? миллионы!..» Возникали из воздуха, шли из земли, Ими сонная вечность дохнула; Прах проснулся! мятется вблизи и вдали В рокотаньи подземного гула. И накинулась Смерть на ближайшего к ней, На меня! Плоти нет! Привиденье! Только краски и свет, только лики людей... Трубный глас... Началось Воскресенье...

В трубном звуке родные звучат голоса... Звуки склянок... Я вижу движенье... Ясно вижу родных; от окна полоса Света солнца дает освещенье... Мне легко, хорошо! Знать, в себя я пришел? Память действует; мысли так ясны; Боли нет; я взглянул и глазами обвел: Как все люди добры и прекрасны! О! как жить хорошо; о! как радостен свет И как дорого в людях вниманье... Умирать не хочу я так рано, о нет! Слышу: «Где же его завещанье?» Кто сказал? Я не знаю, но голос знаком! Ах, зачем это слово сказали? Я не умер еще, не разрушен мой дом, Доктора воскресить обещали! Да, да, да. – И опять надвигается тьма, Облик смерти ко мне приступает... Ум мой гаснет... но действуют клочья ума: Просветленье пред смертью бывает...

Как? Опять Страшный суд! мне вослед, по пятам! Но ведь это совсем невозможно! Я в земле не лежал на поживу червям? Это страшно, ужасно, безбожно... А воскресшие шли от начальных начал, От конечных концов приходили: Громкий благовест в небе пылавшем звучал, Солнца пели и звезды звонили! И не видел я вовсе страдальческих лиц, Что, бывало, в гробах поражали: Все в молитвенном шествии падали ниц! И, поднявшись, на небо взирали. Грохот слышался всюду от глыб земляных, Что валились в пустые могилы; Треск от царских гробниц, в разрушении их Повеленьем неведомой силы... Разрушалась и Смерть. В ней погасла алчба, Слух погас, затуманилось зренье, Постигала ее каждой жизни судьба — Прикоснулось всесильное тленье! Проходили вблизи ее сонмы людей, Шел и я, все мы вдаль уходили... боль затихла в груди... Прежде было больней... Но зачем вы глаза мне закрыли? Ведь я вижу сквозь медь... Слышу говор людской... Что-то жгучее дали мне! жгите!!! А я все-таки буду опять сам собой... Да! Я выпорхну! Ну-ка! Ловите!

Умер я! Есть ощущения: Не понять их, не познав Новость первого мгновения! Я окреп, нетленным став... Ночь!.. Вдали земля туманная, Мать всех в мире матерей, Мне в былом обетованная И очаг души моей! Полуночница усталая, Без меня несешься ты, Вся больная, захудалая, В стогнах вечной немоты... А путям твоим и следу нет! Ho, кому бессмертным стать, На тебе родиться следует, На тебе и умирать! Умер я... Там, в темной темени, Ты мелькаешь огоньком... Там есть смерть! Там царство времени! Там родные мне, мой дом! Уносись же, горе-странница, Как корабль среди зыбей, В мириадах звезд избранница И очаг души моей. Я отпетый, я отчитанный, Молча вслед тебе смотрю, И в трудах, в скорбях воспитанный, Смерть пройдя, – благодарю...

Чуть мерцает на гроб мой сияние дня; Чтец мне слышится от аналоя... Не любите меня, не жалейте меня, Потому что хочу вам покоя! Не любите меня, потому что, узнав, Как мне душу мою истерзали Пыткой жгучею смерти, – ее увидав, Вы бы сами безмерно страдали! Не желайте меня возвращать, потому, Что я снова пойду на мученья, В истязаньях совсем непонятных уму! Не хочу, не хочу повторенья! От останков моих отойти я бы мог... Только жаль их! Я с ними сроднился... На груди моей старый лежит образок, На него я от детства молился! Вот и близкие мне! Не жалейте меня... Не читайте Псалтыри: пугает! В ней и скрежет зубовный, и муки огня, И так страшно господь проклинает! Вот и бабушка плачет при гробе моем! Ты не плачь! Я свободнее птички; Образумься! Взгляни! Ты помятым чепцом Чуть прикрыла седые косички... А я знаю, ты любишь опрятность чепца!.. Полдень! много цветов притащили; Я цветы так любил! Их кладут вкруг лица... Руки, плечи – всего обложили... Некрасив!! Вон жена, на коленях стоит Под свечей! Воск свечи оплывает; Видишь – каплет, он флер на тебе запятнит... К панихиде народ прибывает... Говор, толки, злословье! Нет, лучше отбыть... Ложь, притворство, позор, наважденье! Мерно служба идет; начинают кадить... Заволокся я дымом кажденья!

И я предстал сюда, весь полн непониманья... Дитя беспомощное... чуть глаза открыв, Я долго трепетал в неясности сознанья Того, что я живу, что я иначе жив. Меня от детских лет так лживо вразумляли О смерти, о душе, что будет. с ней потом; При мне так искренно на кладбищах рыдали, В могилы унося почивших вечным сном; Все пенья всех церквей полны такой печали, Так ярко занесен в сердца людей скелет, — Что с самых ранних дней сомненья возникали: Что, если плачут так, – загробной жизни нет?! Нет! надо иначе учить от колыбели... Долой весь темный груз туманов с головы... Нет, надобно, чтоб мы совсем светло глядели И шествовали в смерть, как за звездой волхвы! Тогда бы верили мы все и безгранично, Что смерть – желанная! что алые уста Нас зацеловывают каждого, всех, лично, — И тайна вечности спокойна и проста!