Было то в стране далекой, Лет, без малого, чай, двести!.. На поморье калабрийском, Где на самом видном месте Город есть, Бари зовется, Льнущий к морю, как к невесте, — Ясным утром, очень рано, По обету и по чести, К Николаю-чудотворцу, Мирликийскому святому, Караван тащился русский, А вести пришлось Толстому. Из Сент-Эльмской цитадели. Дали крюк! Жаль, по-пустому: Приближаться б им скорее Ближе к дому, ближе к дому… Дом тот — крепость в Петербурге, Еле конченная кладкой; Казематы чуть просохли; Появились для порядка Царства нового, Петрова… В царстве — точно лихорадка! Глухо ходит недовольство И с Петром играет в прятки. Во Владимире на Клязьме В ночь к царице Евдокии Ходят в келью, скрытно, тайно, Люди всякие лихие: На царя куют оковы, На погибель всей России, Ходит Глебов с Досифеем, Лопухин, еще другие! Извести Петра им надо, Извести его скорее! Их надежды, все надежды В царском сыне Алексее! Воцарится — уничтожит Всех замеченных в затеях, Иностранцев, гладко бритых, Щеголяющих в ливреях! Потому: царевич — постник, Вырос в строгом, древнем чине, Мыт и чесан по закону, Бабьей ласкою, и ныне Он союзников вербует На подмогу, на чужбине… Все надежды, все надежды В Алексее, царском сыне! К Николаю-чудотворцу Караван его подходит… Взгляд царевича больного Неспокойно, робко бродит; Он с чухонки Ефросиньи Тусклых глаз своих не сводит! Ей одной живет и дышит, Раскрасавицей находит. Удивились в храме лики Византийских преподобных, — 'Увидав впервые русских, Кое в чем себе подобных, Хоть и в платьях непривычных, Узких, куцых, неудобных; Больше всех дивил царевич Взглядом глаз пугливо-злобных! И царевич с Ефросиньей Долго рядышком молились И, пожертвовав на церковь, В дальний путь домой пустились; Путешествия в те годы Часто месяцами длились… Обещал им Петр прощенье, Лишь бы только возвратились! Не прошло и полугода, Над Невою, в каземате, Над царевичем шли пытки, Не в застенке — при палате; Потянули всяких грешных К объясненью и расплате… Мало ль что у нас бывало С краю света, в нашей хате! «Замышлял ли ты, царевич, Погубить дела Петровы И разрушить в государстве Все великие основы? Ты ковал ли на Россию В иностранных царствах ковы? Были ль на цареубийство Заговорщики готовы?» Отвечал царевич смутно Околесные признанья… Обратились к Ефросинье, — Поддалась на увещанья! Все открыла: как, что было, В чем имелись ожиданья, Все, что ей царевич выдал Темной ночью, в час лобзанья! Черной рабскою душою Продала, кого любила! Жизнь не раз уже рабами Предстоявшим рабству мстила… Собрал Петр большую думу, И та дума порешила: Казни заслужил царевич, — И не трон ему — могила!.. А уж что за это время Петр испытывал — словами Передать нельзя! в грядущем Дальнозоркими очами Уж чего не прозревал он? Говорят, что он, часами Неподвижен, недоступен, — Одержим был столбняками! Не для сладких сантиментов, Не для временной забавы Из своих тесал он мыслей Основания державы! Неспроста стрельцов сгубил он В разливной крови расправы И на дыбу гнал крамолу, Ассамблеей гладил нравы! «Погубить ли мне Россию Или сына? — Бог с ним, с сыном!..» И поставлен Петр Великий Над другими иcпoлинoм! Как его, гиганта, мерить Нашим маленьким аршином? Где судить траве о тыне, Разрастаясь по-над тыном?