А! Вот он наконец, дворец успокоенья, Хранитель царственных могил, Где под двойной броней гранита и сомненья Лежат без прав и даже без движенья Властители народных сил. Какая высота! Крепки и остры своды, Под ними страшно простоять, И если из гробов в короткий час свободы Встают покойники на призывы природы И тянутся, — им есть где погулять. И сыро и свежо. Темны углы собора, По ним и чернь годов, и копоть залегла, А в куполе вверху, свободны от надзора, Сошлись на долгий спор, на подпись приговор И шепчутся прошедшие дела. За перспективою мельчая, умаляясь, Стоят ряды готических столбов; В цветные стекла радугой врываясь, Свет вечера играет, расстилаясь Дорожками узорчатых ковров. Одеты мрамором, в чехлах, под вензелями, Гробницы королей прижались к алтарю, Лампады теплятся спокойными огнями, Храм населяется вечерними тенями, И сонный день приветствует зарю. Что, если бы теперь, по воле провиденья, Из-под гранита проросли Прошедшие дела, как странные растенья, И распустили бы во имя сожаленья Свои завитые стебли? Что, если бы теперь каменья засквозили Зевнули рты готических гробниц, И мертвецов коронных обнажили, И тихим светом осветили Черты, как смысл, отживших лиц? Вы жили, короли, вас Франция питала, Чудовищная мать чудовищным сосцом, Веками тужилась, все силы надрывала, От вас отплаты, службы ожидала — Вы отплатили каждый мертвецом. Скажите, короли: под мехом багряницы Пришлось ли вам хоть раз когда-нибудь На площади взволнованной столицы Средь торжества, с парадной колесницы По-человечески вздохнуть? Пришлось ли вам хоть в шутку усомниться В себе самом, смотря на пышный двор, Могли ли вы слезой не прослезиться, Могли ли сердцу не позволить биться, Когда рука черкала приговор? Был светлый день, — оков перегоревших Народ не снес, о камни перебил И трупы королей своих окоченевших, В парчах и в золоте истлевших, Зубами выгрыз из могил. Был мрачный день, — народ остановили, Сорвали шапки с бешеных голов, Систематически и мерно придушили, А трупы королей собрали и сложили В большую кучу в склеп отцов. И я бы мог, спустившись в склеп холодный, Порыться в куче тех костей И брать горстями прах негодный, Как пыль дорог, как пыль дорог — свободнный, Давно отживших королей. И в этой-то пыли, и в этом сером прахе Смешав Людовиков с Францисками в одно, Лежат династии в молчании и страхе Под вечным топором, на бесконечной плахе, И безнадежно и давно. И всякий рвет и рубит то, что хочет, Своим ножом от королевских тел; Король-мертвец в ответ не забормочет, Когда потомок громко захохочет Над пустотой происшедших дел. Темно. Очерчены неясными чертами, Белеют остовы готических гробниц, Лампады теплятся спокойными огнями, А у меня скользят перед глазами Немые образы без лиц…