Писатель, а отныне волшебник, Ластик-Перышкин хотел было выглянуть в окно и проводить глазами человечков, но чернильница снова стала раздуваться. Что-то булькало в ней все громче и громче.

Пуская чернильные пузыри, выкарабкался косматый барбос. Может, маленький, а может, и большой — кто там разберет!

— Гав-гав-гав! — залаял пес, не стесняясь того, что очутился в чужой комнате, заставленной книгами. Наверное. он не умел читать — чего ему было стесняться книжных полок?

— Не был ли здесь Колобок? Гав-гав! Я его съем!

Писатель тут же понял, что к нему ворвался самый страшный враг Колобка — Зубарь. Он хотел было соврать, пустить пса по неверному следу, но помешала борода. Только он раскрыл рот, чтобы заговорить, — борода — шлеп! — и закрыла ему рот.

Видите, какая это борода?! Она даже вот настолечко не даст волшебнику соврать!

Когда же писатель мысленно подготовил ответ, борода опала, словно ее смочили водой.

— Ну, скажем, был. Но зачем его съедать? Он такой добрый, такой правдолюбивый!

— Вот за это я и съем его, что он правдивый! Ненавижу правдолюбов! Гав!

Очень не понравился Ластик-Перышкину ответ Зубаря, но ведь это пес!

— Куда он побежал? Гав! Говори! — нагло требовал Зубарь, стряхивая с желтой шерсти капли чернил.

Уже зная, что борода не даст соврать, писатель махнул рукой в сторону улицы.

— А как эта улица называется? Гав!

— Так ты и грамоте учен? — удивился писатель.

— А что? Думаешь, учатся только добрые и правдолюбивые?

Что поделаешь, увы, и среди злых бывают грамотеи. Потому-то иногда так трудно отличить их от добрых. Зубарю, конечно, писатель этого не сказал.

«Попробую заговорить ему зубы, — пустился на хитрость Ластик-Перышкин, — а тем временем мои друзья убегут подальше».

— Может, ты проголодался, песик? Может, хочешь кость от вчерашнего обеда?

Зубарь гневно посмотрел на него.

— Во-первых, я не песик, а пес — большой, злой пес Зубарь! Так и знай!

Пес щелкнул зубами и цапнул писателя за палец.

Ай, укусил, злодей! На светлый паркет капнула кровь. Ластик-Перышкин достал носовой платок и обмотал палец.

— Теперь уж я действительно буду знать… — пообещал он сквозь зубы, выискивая глазами что-нибудь твердое. Кроме стола, чернильницы и книжных полок, в комнате абсолютно ничего не было. Книга — твердая, но не книгой же бить собаку? За всю свою жизнь писатель ни разу не бросил книгу на землю.

— Пошел вон! — воскликнул Ластик-Перышкин, потянувшись за чернильницей. Теперь она была уже не раздувшейся, а снова обыкновенной, граненой чернильницей.

— Не боюсь я твоей чернильницы, — оскалился Зубарь. — Я сам из чернильницы, забыл? Только палкой можно отбиться от злого пса, запомни!

Ладно уж, ладно, заведет себе Ластик-Перышкин палку, сучковатую, яблоневую. В другой раз он тебя, негодник, так отделает, что костей не соберешь.

— А теперь вон отсюда!

— Ухожу, но не потому, что ты гонишь, — я просто спешу. И запомни: я скорей издохну от голода, чем стану грызть брошенную кость. Я ем только колобков. Гав-гав-гав!

Зубарь скок — и уже у двери. Писатель испугался: такой быстроногий, пожалуй, сразу поймает Колобка и Колышка.

— Погоди, хоть умылся бы! Ты весь в чернилах…

— Ну что ж, — Зубарь приостановился и заворчал. — Умываться иногда приходится и собакам!

Радуясь, что удалось задержать пса, Ластик-Перышкин повел его в ванную. Зубарь отвернул кран, сунул под струю одну, потом другую лапу, и готово — уже помылся!

— Здесь так чисто, что выть хочется, — возмутился пес в ванной. — Жаль, не укусишь эти белые плитки. А то бы я им показал! Гав-гав-гав!

Пес с лаем убежал, снова желтый, как песок, только с посиневшими от чернил ушами, похожими на голубые астры.

А у волшебника саднил укушенный палец, голова гудела. Он уже хотел лечь и немного отдохнуть, но чернильница опять закипела, забурлила, и на пол посыпались спички.

— Где Колышек? Ты не видел Колышка? Подавай нам Колышка! Подавай! Подавай!

Писателя даже пот прошиб, когда он увидел эту шайку. Снова враги, и как их много!

Ластик-Перышкин соврал бы, что Колышка тут вовсе не было, да опять помешала борода.

— Не жгите Колышка, — с грехом пополам выговорил он, крепко схватив бороду, чтобы не затыкала рот. — Он такой любознательный, проворный. Если вам так уж хочется жечь, я могу дать старые, ненужные рукописи!

Но оказывается, эти спички не проведешь!

— Старые рукописи сами истлеют. А нам подавай новые, свеженькие!

Самую новую рукопись писатель не мог предать огню. Ведь в ней он описывал Колышка и Колобка!

— Ну что вам дался этот Колышек? Почему вы хотите превратить его в пепел?

— Хи-хи-хи! Не знает почему, а еще столько книг прочел и написал! — тоненько захихикали спички и на радостях пустились в дикий пляс.

Натоптавшись, напрыгавшись по паркету, спички уморились.

— Если ты деревяшка, так и будь деревяшкой, пока тебя не сожгут! — тяжело дыша, сказала предводительница спичек Горячка. О том, что это она и есть, свидетельствовала ее разбухшая, набитая серой голова.

— И поэтому вы хотите сжечь Колышка?

— А ты думаешь, потому что он белый? Мы сами беленькие… Хи-хи!

Весело, шумно гомонили спички и все время хихикали. Не то, что мрачный пес Зубарь, который тут же готов кусаться. Но эти весельчаки показались писателю еще страшнее злого пса.

И, знаете, что еще они сказали, эти веселые лиходеи?

— Постепенно мы все-все сожжем и сами сгорим!

Ластик-Перышкин так и застыл с раскрытым ртом.

Какие у них черные, набухшие головки!

— Так, может быть, вы помоетесь? — немного придя в себя, предложил он спичкам, так как они тоже были в чернилах.

Спички в один голос ответили:

— Если спичка хоть единственный раз вымоется, она погибла. Мы никогда не моемся, и потому такие могущественные!

Тут спички спохватились, что слишком долго задержались у писателя, и, построившись гуськом, вышли за дверь.

Каким долгим-долгим был этот день! Как много гостей побывало у Ластик-Перышкина! Он так устал, что не мог уже ни о чем думать. Укушенный палец распух, перед глазами мелькали черноголовые спички, кружились в странном танце, похожем одновременно и на старинную польку, и на твист.

— Эй, ты спишь, что ли? — разбудил его кто-то, дернув за ногу.

Писатель в самом деле задремал.

Открыв глаза, он увидел крота. Настоящего крота, волокущего по полу телефонный аппарат и смотанные клубком провода. Правда, этот телефон был похож скорее на большую старинную табакерку, а провода— на тугой моток льняных ниток. Такие телефонные аппараты, вероятно, еще не вышли из моды в сказках.

— Откуда ты взялся? — зевнув спросил Ластик-Перышкин и протер глаза.

— Оттуда, — крот кивнул на чернильницу и в свою очередь осведомился: — Если не секрет, здесь были пес и спички?

— Были, были, — борода снова взъерошилась и не дала писателю соврать. — А ты тоже враг Колышка и Колобка? — спросил он у залитого чернилами крота. — Будешь кусать? Жечь их?

— Они мне ни враги, ни друзья. Ни кусать, ни жечь их я не буду. Я люблю распутывать провода, соединять и разъединять их. Видишь ли, я техник-любитель, и сейчас исполняю обязанности связиста.

— А для чего эта связь?

— И вы еще спрашиваете? Вы — волшебник? Для того, чтобы спички и собаки могли согласованно провести операцию по окружению беглецов.

— А что тебе за польза от этого?

Крот поднял на лоб бинокль. Он носил не очки, как все, у кого слабое зрение, а бинокль. И бинокль у него, наверное, тоже был сказочный: свернутый из бересты, в которую вставлены рыбьи пузыри.

— Лично мне? Никакой пользы. Все ради техники. Проверяю аппаратуру. К тому же, я слыхал, что они — выскочки.

— Что еще за выскочки?

— Ну, такие, которым не сидится на одном месте, не лежится в колыбели. Кто сломя голову несется, сам не зная куда. Если уж живешь в сказке, то в человеческий мир не суйся!

— Очень ты мудрый, крот! — сказал Ластик-Перышкин, возмущенный его тупостью.

— Я и не сомневался в этом! — ухмыльнулся крот.

— Убирайся вон отсюда!

Крот спокойно поправил бинокль и продолжал распутывать свои провода. Вслух считая «раз, два, три», он проверял, как действует телефон, и долго дул в трубку — пустую раковину улитки.

— Я бы охотно подчинился, однако нахожусь при исполнении служебных обязанностей. Попрошу не мешать, а не то я буду жаловаться, — наконец ответил он писателю.

— Ого!

— Да, да! — заорал крот и даже закашлялся. — Вы не уважаете технику и задаете всевозможные, гм… провокационные вопросы! Вы мешаете службе связи сказочного государства. Да, да! И куда только смотрит волшебная борода?

Но до чего же удивился писатель, когда его собственная борода заглушила вопли крота! Она стала еще длинней и строго заговорила человеческим голосом:

— Заткнись, темнота! Делай свое дело и молчи, пока я тебя не обвила!

— Слушаюсь, ваше высочество борода, — отозвался крот от двери. — Есть, делать свое дело и молчать! Только я не темнота — я технический специалист-изобретатель…

Оказывается, с волшебной бородой шутки плохи. Ластик-Перышкин и не подозревал, что она столь могущественна. Он хотел поблагодарить бороду, ласково погладить ее, но та не далась.

— Ты тоже хорош. Суешься, куда не следует. Не все, кто выскочил из твоей чернильницы, обязаны тебя слушаться. Ведь у них своя голова и свой ум! Ясно тебе?

— Ясно, хоть и не совсем… — пролепетал писатель.

— Лучше позаботился бы о своем пальце, — посоветовала борода. — Смотри, как распух! А понять — потом все поймешь…

Ластик-Перышкин озабоченно уставился на свой палец, словно тот был приклеенный.

— Это всамделишный укус?

— Самый что ни на есть!

— И заражение крови может быть?

— А то как же! Йод есть? Смажь, не жалей…

— Но ведь этот пес — из чернильницы…

— Ого-го, какие псы иногда вылазят из чернильницы!

— Да… да… — расстроенный писатель бросился искать йод. Не найдя, он принял три таблетки пенициллина и три аспирина.