Флайбус, мерно гудя, все увеличивал расстояние между мной, и Таншером, где осталось мое глупое сердце. Наплакавшись прошлой ночью всласть я больше не злилась на Сая. В конце-концов, не сам же он нашил на свою куртку мои бусины. Он был честен со мной, ничего не обещал, не строил планов. По большому счету даже первая наша близость случилась по моей инициативе: промолчи я тогда либо скажи 'нет', и ничего бы не было. Ну а отказываться, когда предлагают — глупо, и я прекрасно это понимала.
За своими переживаниями я не сразу заметила, что Петька с Пашкой тоже ведут себя не так, как обычно. Братья Хольм были сумрачны, не подтрунивали надо мной, не пикировались между собой, и обстановка во флайбусе была под стать моему настроению. Уж не знаю, что случилось до нашего отлета, что так их взбудоражило. Сама я мало, что помнила, потому что делала всё автоматически, как в тумане, и думала только о том, как бы не расплакаться на людях. Сейчас я очень жалела, что сбежала от Сая, не позволив себе ни прикоснуться к нему, ни взглянуть в последний раз.
- Соооооооонь, — послышалось с переднего сидения, — А говорила, что замуж не хочешь!
Пашка никогда особым терпением не отличался, именно поэтому чаще всего оказывался за рулем. Вести флайбус, когда рядом кто-то постоянно ерзает, крутится и тараторит — ужасно утомительно.
- Не хочу, — огрызнулась я, — это так, случайно вышло.
На передних сиденьях зафыркали.
- И что муж-то твой? Как?
- Как-как… Дурак он! — обиделась я, и всхлипнула не сдержавшись.
- Любовь до гроба — дураки оба, — пропел гнусавым голосом Пашка, уворачиваясь от оплеухи, — сумасшедшая, я же за рулем, разобьемся!
- Он что, обижал тебя? — более обстоятельный Петька насупился, — Да если этот драный песчаный кот хоть пальцем тебя тронул!!!
Я вздохнула. Тронул, и не только пальцем. Только вот не это было самым обидным. Обидным было то, что больше трогать не захотел. Но как бы я ни была огорчена и зла, мне не хотелось, чтобы про Сая говорили плохо.
- Да хороший он, хороший! Заботился обо мне, защищал, подарки покупал. Просто… ну вот так получилось.
- Ну так если он хороший — за что… — договорить Петька не сумел, потому что закашлялся, получив от брата кулаком в бок.
- Ты бы полежала, — предложил Пашка, — на тебе лица нет, хочешь своих перепугать, явившись им по буку больше похожей на смерть?
- Да не хочется, — буркнула я, — я и так неплохо сижу.
Однако это было не совсем правдой. Я поерзала, понимая, что что-то вызывает у меня чувство дискомфорта, сунула руку за спину и вытащила завалившийся в щель между спинкой и сиденьем глянцевый журнал. Темная обложка с ярким названием, показавшимся смутно знакомым, немного озадачили:
- Мальчики, вы собираетесь завести собачку? — осторожно уточнила я.
- С чего ты это взяла? — удивился Петер, оборачиваясь ко мне, и, неожиданно заливаясь краской.
- Ну Мист, ну зараза, — Пауль, кинувший на меня взгляд в зеркало заднего вида тоже пылал ушами, — Соня, отдай журнальчик Петеру, там нет ничего интересного.
А я вспомнила, где именно мне на глаза попадалась надпись 'Галапет', выполненная характерным шрифтом. Конечно же тайная заначка кузена Майкла!
- Ни за что, — заявила я парням, — я его еще даже не изучила.
Наверное, прежняя я тут же бы отдала журнал Петьке, и еще долго бы хотела провалиться под землю от смущения. Но та, прежняя я осталась на пороге спальни в доме Сая, а я нынешняя смело раскрыла журнал на центральном развороте.
- Ну ничего себе! Им же так неудобно! — вырвалось у меня и я подняла глаза на парней, которые демонстративно разглядывали дорогу, — Как я понимаю, если мне потребуется консультация на тему 'как такое можно повторить', то к вам обращаться бессмысленно?
Братья в ответ промолчали. d> И я углубилась в рассматривание картинок и чтение изредка попадающегося скудного текста. Когда академический интерес стал опасно меняться на совсем другие чувства, я откинула журнал в сторону.
- Ну вы, парни, блин, даете. Я, наверное, все же прилягу — выспаться ночью мне так и не удалось.
- Плед с подушкой лежат где-то рядом с тобой, на заднем сиденье, — донеслось от них
Я вздохнула, нашарила сверток и потянула его к себе, когда из под него с тихим шорохом выскользнул большой, плотный и несомненно бумажный конверт из антикварных вещиц, что так распространены на Кериме. Я торопливо подняла его.
- Тут у вас что-то упало, — сообщила я парням, демонстрируя конверт в зеркало заднего вида, — уж простите, в этот раз открывать побоюсь. Куда положить?
- Да куда хочешь, — отозвался Петька, — Это твой передал. Велел отдать, когда браслет расстегнется.
- Петер, как ты мог нарушить последнюю просьбу? — патетически воскликнул Пашка.
- Да я-то причем? — сделал честные глаза Петька, — Она же сама конверт нашла. Ушлая нынче молодежь пошла, зазеваешься — портки снимут, и не заметишь, а тут какой-то конверт.
Я только вздохнула.
Плотный картон клапана поддавался плохо, я сосредоточенно сопела, отвоевывая у него миллиметр за миллиметром, пока наконец не победила. Из открытого конверта на заднее сиденье выпала стопка бумаг и тяжелый бархатный мешочек. В мешочке оказалась очень необычная подвеска — сделанная из тонкой проволоки ажурная клетка, украшенная листьями, в которой были сломаны несколько прутьев. Я узнала руку мастера и грустно улыбнулась, понимая, что Сай тогда, на Ак-Тепе заказывал подарок для меня. Мешочек под пальцами зашуршал, и я выудила из него коротенькую записку. Я разгладила узкую полоску бумаги, разглядывая бисерный почерк Сая. 'Прости, так было надо. Теперь ты свободна. Я люблю тебя больше жизни' Пальцы пришлось сжать в кулаки, а на кулаки сесть сверху, потому что бумажку хотелось помять, изорвать и выкинуть. И я бы так и сделала, не будь там слов, которых я так и не услышала от Сая за все время нашей недолгой семейной жизни. Слова же, которые я слышала под садхом или в полусне в палатке, казались поутру лишь плодом разыгравшегося воображения, и я не знала, было это на самом деле. Бумаги лежали веером: документ о заключении брака, какие-то схемы, планы, и нежно-лиловый с золотой голографической наклейкой лист с надписью 'Завещание'.
- Ничего не понимаю, — пожаловалась я парням, — зачем надо было писать завещание сейчас? Я не собираюсь возвращаться на Кериму. Да и оставить все жене и детям, когда они у него будут, будет гораздо правильней. Хотя, конечно, он тогда просто завещание изменит. Но это какой-то бред?
- Так значит он тебе ничего не сказал? — развернулся ко мне Петька.
- Что не сказал? — уточнила я, чувствуя, как во мне начинает просыпаться смутное беспокойство.
- Что произойдет после того, как ты улетишь?
- Сай сказал, что браслет расстегнется, — растерялась я, — и я буду свободной.
- В некотором смысле так оно и будет, — кивнул Петер.
- Что ты морочишь девочке голову, — возмутился Пауль, — взялся говорить, так нечего кота за я… за хвост тянуть! Вдовой ты будешь, Сонечка, вдовой.
- Как вдовой? — ахнула я, — А разве у мужчин браслет не расстегивается?
- Расстегивается, если жена умирает. А ты у нас, Сонечка, живее всех живых, и даст бог так дальше и будет, иначе с нас с Пашкой шкуру с живых спустят — сначала отец, потом твои тетушки.
- Вы меня разыгрываете, не может такого быть! — я отказывалась верить тому, что услышала.
- К сожалению, нет, — отозвался Петер, — нас вчера друзья твоего мужа на эту тему просветили. Наверное, надеялись, что мы как-нибудь сможем вложить тебе это в голову, раз Сайгон взял с них слово, что они будут молчать.
- Это Керима, детка, — включился в разговор Пауль, — неудачник, который не сумел удержать жену — должен умереть. Выбор женщины!
Сознание, как это обычно и бывает при плохих новостях, уцепилось за знакомое словосочетание. 'Выбор женщины, выбор женщины', - крутилось у меня в голове, и тут я вспомнила, когда впервые услышала про этот проклятый выбор. Ночью после свадьбы, когда Сай баюкал меня в объятьях и рассказывал про браслеты. Нет, он не врал, он вообще ни разу не соврал мне, он просто недоговаривал! И тут я поняла, что я злюсь. Вернее не так. Меня накрыло холодным, яростным бешенством. Все время, что мы провели рядом, все это крастовое время мы, отчаянно нуждаясь друг в друге, старались держать дистанцию, недоговаривая, умалчивая, уходя от темы. Мы даже ни разу толком не поговорили. И только случай и добрая воля братьев Хольм позволила мне узнать о том, что мой любимый человек собирается красиво умереть во имя нашей же с ним любви.
- Ну-ка, Паш, пусти меня за руль, — рявкнула я на Пауля и полезла к креслу пилота, на ходу выуживая из кармана штанов родной, подаренный родителями бук.
- Петька, делай, что хочешь, но мне нужен выход на межгалактическую связь, — сунула я бук второму баронскому сыну, — мне вот с этим абонентом очень поговорить надо. На громкую связь поставь!
Заняв кресло, и пристегнувшись я с усмешкой услышала, как братья защелкали замками ремней безопасности. Те пару раз, что я сидела за рулем флайбуса во время наших встреч на каникулах, запомнились им надолго.
- Ну что, смертнички, — хмыкнула я, перепрограммируя маршрут на навигаторе, — Покувыркаемся? Сейчас я всем там покажу, что такое 'выбор женщины'!
Флайбус завершал резкий поворот, когда на буке запиликал сигнал ожидания соединения.
- Тетя Берта, — заорала я, когда соединение было установлено, — Это Соня-Птичка, и мне нужна твоя помощь!
Недалеко от Таншера мы попали под дождь, и мне пришлось скинуть скорость. Поле над лобовым стеклом прокатного флайбуса было слабеньким и справлялось с водой, льющейся из разверзнутых хлябей небесных с большим трудом, я бы даже сказала, что почти не справлялось. Последнюю часть пути я проделала практически вслепую, положившись на прокатный же навигатор. Садиться во двор нашего с Саем дома я посчитала ненужным выпендрежем, поэтому парковаться пришлось прямо на улице. К сожалению, парковалась я несколько хуже, чем водила, но признаться в этом мешала гордость, поэтому мы долго совершали мелкие маневры в ограниченном пространстве.
- Ты еще записку под стекло сунь: 'Если Вам мешает мой флайбус — позвоните по такому-то телефону', - буркнул с заднего сиденья Пашка, которого мутило.
- Непременно, дорогой, — мурлыкнула я, пытаясь при помощи зеркальца и одолженной у Петьки расчески сообразить видимость аккуратной прически, — беда только в том, что тут не работает мобильная связь.
- О! Твой бежит! — Петька смотрел в окно со стороны, которая была обращена к нашему дому.
- Сейчас вымокнет, заболеет и сам помрет! — мстительно предсказал Пашка, — И будет прав. Потому что иначе ты его угробишь в первый же раз, как окажешься за рулем флайбуса.
- Не дождешься! — показала я ему язык, — Я собираюсь жить с ним долго и счастливо! И умереть в один день.
- Видимо, подравшись, — прокомментировал Петька, — смотри, он настроен решительно!
- Документы дай, страдалец, — попросила я Пашку.
- Намокнут же, — простонал тот, выудил из кармана на дверце зип-пакет, и надежно упаковал бумаги в него, — держи уже, спасительница человечества. Нет, я знал, что ты ненормальная. Но я и предположить не мог, что ты ухитришься превратить в балаган даже собственную эвакуацию.
- У меня вообще много талантов, — без ложной скромности сообщила я, и вывалилась под дождь, навстречу первой семейной ссоре.
Обогнув флайбус я неспешно дошла до парадных ворот и зашла в калитку, глядя, как на таком любимом лице Сая отражается целая гамма эмоций. Неверие, удивление, восторг, надежда, беспокойство, — клянусь, в этот самый момент я и думать забыла о разборках, больше всего мне хотелось просто броситься ему на шею. Но этот… драный кот все испортил.
- Соня?! Что происходит?!
- Что происходит? Это ты у меня спрашиваешь, что происходит? По-моему это я должна спросить, какого… краста тут происходит?
Я, потрясая пакетом с документами, наступала на растерянно пятящегося от меня Сая, белая тонкая одежда которого, явно не предназначенная для прогулок, промокла и липла к телу. И даже дождевые капли, собиравшиеся на моей коже в ручейки и затекавшие за ворот форменной рубашки, не охлаждали, а, наоборот, подстегивали.
- И как это прикажешь понимать, любимый? — осведомилась я, вновь помахав перед ним пакетом с документами.
Удар достиг цели. Сай замер от неожиданности и подпустил меня слишком близко.
- Выбор женщины, значит? — сердилась я, — А как до дела — сам все решил, и мнения не спросил? Завещание, значит?
Первый, меткий удар пакетом пришелся по плечу, от второго Сай увернулся, но меня уже было не остановить. Я молотила его пакетом куда придется, чувствуя, что из глаз текут слезы, и радуясь, что все можно списать на дождь.
- Я тебе покажу сейчас выбор женщины! Ты у меня на всю оставшуюся жизнь запомнишь! Как! Решать! Что-то! За! Меня! На всю жизнь, понял?! А жить тебе придется долго! Уж я! Об этом! Позабочусь!
Сай больше не уворачивался, он стоял передо мной, терпеливо снося удары пакетом и блаженно улыбался. А когда я выдохлась — шагнул навстречу, прижал к себе и поцеловал так, что я забыла даже о поливающем нас дожде.
- Значит, любимый? — выдохнул он, прижимаясь лбом к моему лбу.
- Дурак, — буркнула я обиженно в ответ.
- Но любимый дурак? — уточнил счастливый Сай.
- Был бы нелюбимый — не вернулась бы.
- Голубки! — позвал нас знакомый голос Терри, — хватит миловаться под дождем, сами заболеете, и я из-за вас простужусь.
- Ой, ты весь мокрый, — я отстранилась, оглядела Сая.
Прилипшая к его телу одежда стала полупрозрачной, и не то, чтобы совсем не скрывала его тело… Но мысли у меня сразу приняли направление, которому был посвящен найденный во флайбусе журнальчик. Взгляд у Сая тоже стал голодным.
- И правда, пойдем уже в дом, иначе простудимся.
- Но нам обязательно надо поговорить! — уперлась указательным пальцем в его грудь я.
- Поговорим, обещаю, — кивнул Сай, — потом…
И мы побежали в дом, на ходу крикнув Терри, чтобы он забрал парней из флайбуса и отвел их погреться. Фигуру в черном, которая появилась за плечами Терри, мы, увлеченные друг другом, не заметили.
С нас обоих текло, промокшая обувь издавала чавкающие звуки, поэтому мы остановились у самого порога. Я с остервенением срывала с Сая промокший наряд, не обращая внимания на его сохранность, и продолжала ругаться:
- О чем ты думал, а? Ну вот о чем ты думал? А если бы ты заболел?!
Сай ловил мои руки, мешая мне действовать, глупо улыбался и оправдывался:
- Меньше всего меня волновало, что я могу заболеть.
А потом я неосторожно чихнула. И в Сае словно сработал переключатель.
Я лежала на заботливо расстеленном полотенце в нашей маленькой, семейной бане, вдыхала запах нагретого дерева и чувствовала, как потихоньку отогревается замерзшее тело. Сай сидел на уровень ниже, так что его голова оказалась на одном уровне с моим лицом, и отворачивался только для того, чтобы плеснуть воды с каким-то травянистым запахом на каменку.
- Ну, не тяни, — окликнула я его лениво, — я же вижу, что ты то ли спросить что-то хочешь, то ли сказать.
Сай еще больше повернулся ко мне, устроил голову на сложенных на моей полке руках, и совершенно серьезно спросил:
- Соня, почему ты не улетела?
Все-таки хорошо, что мы начали этот разговор в бане, потому что тут мне было хорошо и уютно, тело нежилось в тепле и было исполнено истомой, поэтому желание вскочить и удалиться, громко хлопнув дверью, умерло, даже не успев оформиться.
- Ну, наверное, потому что ты любишь меня, а я люблю тебя. А еще — потому, что ты нужен мне живой, а не погибший из-за каких-то глупых традиций, — я протянула руку и лениво провела по его носу от переносицы до самого кончика, — Да хотя бы потому, что зимой я ужасно мерзну, а ты — отличная грелка.
- Весомый довод, — согласился Сай.
- А тебе так хотелось, чтобы я улетела? — в конце-концов, могу же я пококетничать с собственным мужем?
- Совершенно не хотелось, — признался Сай, и отвернулся плеснуть воды на каменку, и продолжил, не поворачиваясь ко мне, — Но это был лучший способ обезопасить тебя.
- Имей в виду, так просто тебе от меня не отделаться, — заявила я, зевая, — Если улетать — то вдвоем.
- Я не могу улететь, Птичка, — усмехнулся муж, поворачиваясь ко мне, и беря меня за руку, — Для меня границы Керимы закрыты.
- Это ничего! — я похлопала свободной рукой по его руке, — у меня у тетки муж-контрабандист! Ты и не заметишь, как мы тебя вывезем.
- Соня, — Сай подобрался и стал серьезным, — Мне ужасно приятно, что ты обо мне заботишься. Только бегать и прятаться — не для меня. Да и бегство мое может дорого обойтись роду Песчаных Котов, а, в случае, если оно спровоцирует конфликт Старейшин и Храма, то и не только нам.
- Ну значит, я останусь вместе с тобой пока мы не найдем выход., - поставила я точку в разговоре, ничуть не удивленная его ответом. Тараканов этого вида я, примерно, и ожидала. — И мне плевать, что я не нравлюсь твоей маме!
- Маме? — удивился Сай, — А при чем тут моя мама?!
Выходить на новый виток выяснения отношений совсем не хотелось, поэтому я использовала запрещенный прием — сдвинулась вместе с полотенцем, наклонилась, и заткнула Саю рот поцелуем, а потом вывернулась из его рук и сбежала в душ. Вопреки моим ожиданиям Сай за мной не пошел. Я лениво поплескалась в теплой воде, и, завернувшись в чистый халат, отправилась инспектировать одежду, оставшуюся в нашей гардеробной. Но я недооценила коварство собственного мужа. Когда я остановилась в дверях спальни, Сай, материализовавшийся словно бы ниоткуда, решительно втолкнул меня внутрь и запер дверь.
- Сай? — осторожно попятилась я от него, — Сааай?!
Я смотрела на него во все глаза, но так и не уследила, в какой момент Сайгон бросился ко мне, и ловким рывком повалил меня на кровать.
- Ты чего так визжишь? — глаза у мужа смеялись.
- А ты чего подкрадываешься и напрыгиваешь? — возмутилась я в ответ.
- А ты первая начала эту игру, — Сай медленно стягивая с меня халат- ведь ты хотела, чтобы я тебя поймал? И мне хотелось тебя поймать. Обожаю догонялки!
- Знаешь, на какие догонялки я надеялась? — неожиданно для самой себя разозлилась я, — Я хотела, чтобы ты догнал наш чертов флайбус, и сказал, что все, что наговорил мне вечером — чушь! Но нет! Все пришлось делать самой! И знаешь что? Мне это понравилось! В этом 'выборе женщины' есть что-то такое… притягательное!
Я толкнула Сая в грудь и он откинулся на спину. Вид при этом у Сая был весьма удивленный, и я почувствовала, как злость сдувается, будто воздушный шарик, в котором сделали дырку. Сай лениво потянулся на простынях и от осознания, что этот гибкий, сильный, тренированный мужчина принадлежал мне я просто сходила с ума. И тут мне в голову пришла весьма непривычная для меня мысль.
- Значит, ты хотел, чтобы я улетела? — мурлыкнула я, нашаривая пояс от халата, — Значит, тебе было все равно, что ты больше не сможешь прикоснуться ко мне? — я понимала, что хлипкий узел на запястьях не остановит воина, если он решит освободиться по-настоящему, но Сай только настороженно смотрел за игрой, которую я затевала.
Руки Сая заведены за голову и я тщетно ищу, за что бы в монолитной спинке кровати зацепить импровизированные путы, когда Сай нашаривает верхний край спинки, и хватается за него пальцами.
- Я не буду прикасаться, пока ты не позволишь.
И глаза у него при этом темные и блудливые.
- И не буду прикасаться, пока ты не попросишь.
- Я не попрошу!
В ответ — иронично поднятая бровь.
Что же… Игра становится все интересней.
Лежать было неудобно, но я и не думал шевелиться — рядом со мной, устроившись на моей руке щекой и доверчиво прижавшись ко мне спиной, спала моя Птичка. Моя радость и боль, моя вернувшаяся надежда и безнадежное отчаяние. Она сказала, что любит, и доказала это в нашей постели, чуть не сведя меня с ума своей неумелой нежностью. И я понимал, что уже ничего не могу сделать с ее желанием быть рядом — она слишком упряма, а я не могу ей противиться. Но опасность, что подстерегала мою безрассудную, глупую Птичку, за этот суматошный день никуда не делась, и снова заныло в груди, как тогда, в разговоре с Уной.
Мама увела меня поговорить в музыкальную залу, подальше от гостиной, где Птичку уже взяли в оборот мои хлопочущие сестры. Комнатой, после того как Лина и Ани вышли замуж, почти не пользовались — большая часть мебели стояла в чехлах, инструменты были аккуратно расставлены на отведенных им местах, а плотно задернутые шторы создавали полумрак. Уна устроилась на старенькой козетке, памятной мне с детства. Нас с братьями, бывало, в наказание рассаживали по разным комнатам, и эта козетка часто становилась местом, где я отбывал свое штрафное время, разглядывая и гладя бархатную обивку и уплывая в свои мечты.
Мы молчали — я ждал, что скажет мама. Появление Птички почему-то растревожило Уну, только я никак не мог угадать причину.
- Сайгон, ты знаешь, что твоя жена — иномирянка? — первый же вопрос мамы был как удар под дых, — На женской половине отцовского дома было много инопланетных красавиц, а с одной из них, красноволосой Кайей, мы дружили — она была немногим старше меня. И твоя Соня… Она ТриОНка.
- Она землянка, мам, — выдохнул я, — с Изначальной. Это точно, я видел ее кариотип в Нашере. У нее отец — ТриОНец, поэтому и перецвела, как оказалась на ТриОНе пару лет назад.
Мама ахнула и вскинула руки к лицу.
- И как же отец допустил? — мне показалось, что в голосе мамы прозвучала обида.
- Ты не поверишь, именно он и настоял на свадьбе. Сказал, что интересы жены единственного сына будет отстоять легче, чем если Соня останется одной из двадцати невест.
- Думаешь, он понял?
- Уверен в этом. Отец не глуп, если, конечно, не смотреть на то, как он строит личную жизнь. Он наблюдателен, и успел не один раз побывать во внешних мирах. А еще — он хотел утереть нос Храму, и у него это получилось.
- А ты? — спросила Уна, заглядывая мне в глаза.
- А я хотел немножечко счастья, мама, — улыбнулся я ей, и провел рукой по бусинам на куртке, — Видишь, никак бусины не спорю, все не верю, что это со мной происходит. Я ведь даже толком не успел почувствовать себя женихом, слишком быстро все случилось. Да и разве у меня был другой выход? Она выбрала меня, и я стал её мужем, чтобы беречь и защищать, чего бы мне это не стоило.
Уна гладила меня по руке, а в глазах её стояли слезы.
- Что же ты наделал, Сайгон, сынок… Что же ты наделал…. - голос у нее был грустный и усталый.
- Мама, я всего лишь женился, — попытался пошутить я.
- Нет, Сайгон, — мама не поддержала шутливый тон, — ты подписал смертельный приговор. Только я еще не знаю, кому из вас двоих. Наверное, мне, как любящей матери, стоило бы промолчать сейчас, чтобы ты жил дальше и был счастлив в неведении. Но я не смогу себе простить и буду чувствовать свою вину. Но и с этим я справилась бы. Хуже всего, что я знаю, что меня не простишь ты.
- Мама, о чем ты? — во мне поднималось беспокойство того рода, какое чувствуешь спиной ли, местом ли пониже оной, когда должно случится что-то непоправимое.
- Сай, что ты знаешь об обряде Благословения новобрачных?
Я пожал плечами — я не особенно интересовался обрядами, проводимыми после свадьбы. Что-то нам рассказывали в воинской школе, что-то я так или иначе читал, но… Все, что я знал о благословении — это то, что молодожены приходили в Храм. Мужчина с ритуальными дарами и выбранной женой куклой — благославницей оставался ждать на пороге, а женщину жрицы уводили в Храм. Кукла без лица символизировала смерть девушки, а таинство, проводимое в Храме — символизировало рождение женщины — матери. Когда мокрая, обнаженная и дрожащая новобрачная выбиралась из низкой и узкой, очень неудобной ритуальной калитки, имитируя прохождение родовых путей, обряд считался законченным. Жрицы забирали ритуальные дары, а обережную куклу уносили в специальное хранилище. Считалось, что она помогает при родах, при тяжелых болезнях матери и младенцев, а умершей женщине её благословницу клали в гроб. О том, что происходит в Храме женщины говорили чрезвычайно редко, и никогда — в присутствие мужчин. Умудреные же опытом мужья рассказывали, что большее беспокойство и выматывающее душу ожидание испытывали только во время родов у жены.
Все это я и пересказал Уне. Та покачала головой, мол — негусто, нахмурилась и несколько минут напряженно разглядывала свои сцепленные на коленях пальцы. А потом решилась.
История была простой, страшной и очень керимской. Такой простой и такой страшной, что всю правду о ней не знал ни Расмус, который был участником событий, ни уж тем более мой отец, который её спровоцировал. Уна с Расмусом отправились в Храм получать благословение через неделю после свадьбы. Обычно в Храм приходят в первые три дня цикла, начавшегося после свадьбы, но Уна была беременна, торопиться было некуда, а дом, который снял Расмус, был полупустым и голым. Вот мама с отчимом и обустраивались, заодно закупив все, что нужно для ритуала, и новой одежды Уне — из дома Эда она не взяла ничего. Правда, как выяснилось позже, сундучок с её украшениями Эд все-таки всучил Расмусу, но молодой семье тогда было не до драгоценностей. А по приезду оказалось, что прежнюю Младшую Дочь, сухонькую бабульку, что жила в тамошнем маленьком Храме, и которая благословила брак мамы и отчима, почему-то сменили на молоденькую девушку. Уне показалось, что та узнала её, но мама никогда не видела храмовницу раньше. Расмус остался на пороге Храма — на самом деле там есть весьма удобная ниша со скамьей, как раз на этот случай. Уна же последовала за юной жрицей в Храм. Они подошли к огромной, подавляющей статуе Праматери в центральном зале, и Уна почувствовала, как сжимается сердце в странной тревоге. Жрица велела ждать, сама скользнула куда-то вбок, вернулась и протянула чашу, которую держала двумя руками. Чашу надлежало выпить до дна, и Уна пила глоток за глотком под пристальным взглядом молодой храмовницы и давящим, неживым — Праматери.
Последнее, что она помнит — что в чаше осталась едва ли четверть. А потом внезапно — чернота, невыносимая боль и жар. Боль длилась и длилась, мама впадала в забытье и возвращалась обратно, к боли и темноте. Она слышала голоса, но не понимала ни слова, и больше всего мечтала умереть. Окончательно пришла в себя Уна только через неделю, в их с Расмусом доме. Отчим осунулся, сильно исхудал, и даже не смог порадоваться толком тому, что Уна открыла глаза — только улыбнулся скупо, но именно в тот момент мама поклялась, что сделает все, чтобы он был в этом браке счастлив. А потом в комнату заглянула такая же осунувшаяся и серая храмовница, и выставив Расмуса из спальни, доходчиво объяснила, что же произошло. Иномирский организм Уны выдал побочку на препарат для стимуляции рождаемости, который и коренными керимками переносился с большим трудом и осложнениями. Уна же едва не погибла сама и чуть не потеряла беременность, которую так старательно скрывала. Ей повезло, что жрица даже не успела толком начать ритуал. Младшая дочь Юстимия и Расмус боролись за жизнь Уны больше недели, а Юстимия, нарушив кучу внутренних предписаний Храма спасла ребенка. Тогда же Юстимия сказала Уне, что той повезло, и что будь она чуть больше землянкой — никакие ухищрения не спасли бы ее, даже если бы она не носила ребенка. Когда мама принялась благодарить жрицу, та лишь покачала головой, и сказала, что старалась не для неё. С этой загадочной фразой Юстимия, Младшая Дочь Храма поселка Кей-Хосров покинула дом Уны и Расмуса.
Через месяц родители переехали, и постарались обо всем забыть. Сестру Юстимию они снова увидели в Таншере почти два десятка лет спустя, и она была уже Старшей Дочерью родового храма Впрочем, и мама с Расмусом, и Старшая Дочь Юстимия старательно делали вид, что они не знакомы. Им всем так было проще.
- Иногда я ненавижу Кериму, — сказала Уна, — она, словно проказа, дотягивается и заражает унынием все светлое, что есть вокруг меня, высасывая из него радость и счастье. Наверное, я должна ненавидеть эту девочку, ради жизни которой ты должен умереть. Должна — но не могу, потому, что мне до сих пор иногда снится темнота и боль и я боюсь не проснуться, а еще потому, что если ты позволишь ей умереть — это будешь не ты.
- Я давно принял решение, — улыбнулся я матери, — она улетит, как только мы с её отцом сумеем это организовать. Как ты думаешь, много у меня времени?
Уна вздохнула:
- Это знают только она и храмовницы. С некоторых пор Храм предпочитает подстраховываться, а капля крови может рассказать многое. Если Вы не появитесь в Храме в первые два дня нового цикла — они придут за Соней сами.
И вглядевшись в мое расстроенное лицо, погладила меня по плечу:
- Ничего, сынок. Я узнаю это сама. Хоть в чем-то смогу помочь.
И вот теперь я лежал в неудобной позе, боясь пошевелиться — рядом со мной, устроившись щекой на моей руке и доверчиво прижавшись ко мне спиной, спала моя Птичка. А внутри вел обратный отсчет часовой механизм: тик-так, завтра — завтра — завтра. Нет, мама говорила что-то о том, что сроки могут сдвинуться, что женский организм — не процессор, и имеет право быть неточным. Но я слишком долго жил, чтобы разувериться в благосклонности праматери и теперь судорожно искал выход, и не находил ни одного. А потом Соня неожиданно вскинулась с громким криком, я метнулся её успокаивать, и все мысли высыпались из головы, как сушеный горох из дырявой коробки.
Я не успевала и знала об этом. Флайбус двигался не быстрее улитки, мне казалось, что если я побегу пешком — я легко его обгоню. И все-таки мы приземлились, и мне было все равно, как я посажу эту долбанную медлительную колымагу, потому что сразу после посадки я рванула ремень, открыла дверцу и выпала в дождь. Он должен был стоять за забором, но его там не было, и опять резануло по сердцу мыслью, что я не успеваю! Бежать, бежать, к нему, туда. Ноги словно вросли в чавкающую грязь, в которую превратилась тропинка, а это значит, что дождь льет уже давно, и я не успеваю. И все-таки я вбегаю в дом, не разуваясь бегу вверх по лестнице, оставляя мокрые, грязные следы, но мне все-равно, потому что это не важно, все не важно, а важно только одно — успеть. Вот и наша спальня, дверь открыта, я вижу, что Сайгон лежит на боку, и успеваю обрадоваться, что он не придумал себе глупостей, а просто лег спать. 'Сай! - кричу я ему, — Все хорошо! Я успела!', но он молчит и тогда я обхожу кровать, уже зная, что увижу, но не желая поверить в это. Плечо под моей рукой ледяное и каменное, глаза Сая открыты и пусты, а из груди торчит нож, на рукоятке которого повязан мой шарф. Крови нет, и я плача пытаюсь тормошить мужа, кричу, бью его кулачками. И пустые серые глаза ловят мой взгляд. 'Почему ты опоздала? Мне так холодно' — говорит мне этот чужой, мертвый Сай, и тянет ко мне руки.
Я проснулась, захлебываясь криком, чувствуя, что меня бьет озноб, а по щекам текут слезы. И Сай, мой живой, горячий Сай, обнял меня, прижал к себе и стал гладить по голове, а я цеплялась за него и все спрашивала: 'Я же успела? Я же правда успела вернуться?' 'Да, да', - баюкал меня Сай. Теплый. Живой. Мой.