Очнулась я от крика. Разлепила веки и сфокусировала взгляд. Надо мной нависло опухшее лицо с заплывшими воспаленными щелочками глаз.

От ужаса я снова зажмурилась.

– Живая! – запричитало «лицо», и я с облегчением узнала Раису. – Господи, живая! Счастье-то какое!

Действительно, счастье…

– Что с вами случилось? – хрипло спросила я, имея в виду странный внешний вид Раисы.

– Со мной? – возмутилась она. – Это с вами что случилось? За каким лешим вас сюда понесло?

И тут я все вспомнила – скрип половицы, распахнутую дверь на чердак, метнувшуюся тень, удар по голове.

– Меня кто-то ударил по голове, – озвучила я свои мысли.

– Да вот я и говорю. Нечего сюда ходить, тут хлам сплошной, грязь вон непролазная. Во, гляньте-ка, кто вас ударил. – Она сунула мне под нос что-то плоское и большое. – Картина свалилась.

Я с трудом приподнялась и пощупала голову. На затылке набухла изрядная шишка, но крови вроде не было. Я взяла в руки картину. Она оказалась довольно тяжелой, хорошо, что не раскроила мне череп. А вот разглядеть, что на ней было нарисовано, мне не удалось – перед глазами все расплывалось.

– Главное, с чего это она вдруг свалилась? Сто лет провисела и ничего. А тут… А, правда, зачем вы сюда полезли?

– От скуки, наверное. – Я решила не посвящать Раису в истинное положение вещей.

– От скуки… – проворчала она. – Дайте-ка, я вам помогу. – Раиса подхватила меня под руки и рывком подняла с пола. Затылок отозвался тупой болью.

– О, а это что? – Она поставила меня у дверного косяка и нагнулась. Растерла пальцами комок грязи, понюхала. – Земля, влажная причем. Откуда это? – Она в недоумении уставилась на меня.

– Не знаю, – пожала я плечами, постепенно приходя в себя.

– Неужто она? – со священным ужасом выдохнула Раиса и размашисто перекрестилась. – Из могилы встала?

– Даже не начинайте! – прервала я домработницу, но по спине пополз холодок.

На кухне Раиса усадила меня на стул, достала из морозилки лед, завернула его в целлофановый пакет и приложила к моей шишке. Я расслабилась, боль отступила. Приятно, когда о тебе заботятся. Картину я притащила с собой, несмотря на горячий протест Раисы, и прислонила к ножке стола.

– Вот, нате-ка чаю. – Раиса подвинула ко мне чашку и устроилась напротив. Лицо ее сморщилось, воспаленные глаза наполнились слезами. – Господи, горе-то какое. Бедный Славик!

– Да уж, – пробормотала я и сделала глоток крепкого сладкого чая.

– Ой, я как узнала, как узнала… У меня прям сердце остановилось и облилось кровью. Обрыдалась уж вся, а слезы текут и текут… Откуда только берутся. – Она всхлипнула, вытащила из кармана фартука бумажную салфетку, промокнула глаза и громко высморкалась. – Я потому, как вас-то увидала лежащей, перепугалась так сильно. Тут ведь место-то какое. Мертвецы живых к себе тянут. Я и подумала, что вы тоже того…

– Спасибо, – усмехнулась я. – Кстати, а как вы меня нашли?

– Я в дом вошла, смотрю – дверь нараспашку, шаги услышала, а после стон.

– Шаги? – насторожилась я. Мои шаги она никак не могла слышать… Тогда чьи?

– Ну да. Вы, видно, по лестнице поднимались, когда я входила. Потом картина эта проклятущая свалилась, и вы застонали.

– А перед домом вы никого не встретили?

– Нет. А что?

– Да так. Ничего. – Я снова пощупала шишку.

– Болит? – с сочувствием спросила Раиса. – Хотите, анальгинчику дам?

Я кивнула. Она грузно поднялась с места, развернулась и чуть не упала, споткнувшись о прислоненную к столу картину.

– Ох, чертова мазня! – проворчала Раиса и легонько пнула картину ногой. Та со скрипом поползла и шлепнулась на пол. – Главное, как она на чердаке-то оказалась? Всю жизнь в спальне висела.

Я подняла картину. Это был пейзаж в простой деревянной раме. Неизвестный художник расположился для работы в самой нижней точке роскошного парка. Утопающие в зелени террасы с фонтанами ступенчато поднимались вверх к дворцовому ансамблю и вызывали в памяти ассоциации с одним из семи «чудес света» – висячими садами Семирамиды.

– По-моему, очень симпатично, – резюмировала я. Водрузила картину на стол, отступила на несколько шагов и прищурилась. – Мне нравится.

– О, гляньте-ка, как вы испачкались, – заметила Раиса и протянула мне упаковку анальгина.

На светлой ткани шорт расползалась темная клякса.

– Видать, оттуда, – отчего-то шепотом пробормотала домработница и добавила, заметив мой сердитый взгляд: – В смысле, с чердака. Снимайте, я живо простирну.

– Да ладно, – я сунула таблетку в рот, запила чаем и снова посмотрела на пейзаж, – а что здесь нарисовано?

– Понятия не имею, – проворчала Раиса. – Кавалер у Иды был итальянский, давно, после войны еще.

Он эту мазню и подарил. Идочка прям тряслась над ней. Над кроватью повесила, сама пыль с нее стирала сухой тряпочкой, меня не подпускала.

– Итальянец, говорите? Обожаю любовные истории, – прикинулась я сентиментальной барышней. – Расскажите мне про этого итальянца.

– Да я мало что знаю. Идочка, царство небесное, скрытная была.

– Неужели ничего не рассказывала? – разочарованно протянула я.

– Ну… если честно… Однажды я случайно услышала ее разговор с Верой Монаховой. С той-то они дружили. – Раиса неодобрительно покачала головой. – Ну вот, значит. Я, как водится, на кухне возилась, а они в гостиной шептались. Тут слышимость, сами видите, какая. Так что, не подумайте, я не специально подслушивала. Боже упаси!

– Да что вы, у меня и в мыслях такого не было. Из сбивчивого Раисиного рассказа, состоявшего из обрывочных фраз, я выяснила, что Врублевская познакомилась со своим итальянцем в Риме после войны. Было это то ли в сорок седьмом, то ли в сорок восьмом году.

– «Это была любовь всей моей жизни» – вот так Идочка сказала, – закончила Раиса свое повествование и горько вздохнула.

Когда Раиса ушла, я снова посмотрела на пейзаж. Косые лучи уходящего солнца били в распахнутое окно, упирались в картину и янтарными каплями стекали по шероховатой поверхности холста. На миг мне почудилось, будто я переместилась в пространстве и во времени и очутилась у подножия живописного холма. И будто стоило мне сделать несколько шагов, я оказалась бы на нижней террасе, окруженная прохладной завесой воды, бьющей из фонтанов. Я даже ощутила кожей легкое дуновение, теплое и влажное. Или то было чье-то дыхание?

Рим, октябрь 1947 года.

Вилла оказалась настоящим дворцом.

Сверкающий лимузин быстро довез их до места. Шофер в ливрее остановил машину, распахнул перед гостями дверцы и подобострастно улыбнулся.

– Ессо! – торжественно провозгласил он.

– Приехали, – перевел Дюк. – Добро пожаловать на виллу di Colombo.

Массивные чугунные ворота, увитые ветвями с позолоченными плодами, распахнулись, и они очутились в фантастическом парке.

– У каждой знатной римской семьи есть свой геральдический символ, – рассказывал Дюк, не сводя с Кары глаз. – В нашей семье этот символ – Colombo, то есть голубь.

Дюк зашагал вперед, и гости, подавленные царившим вокруг великолепием, молча побрели следом.

Парк уступами стремился вверх, к холму, где на фоне синего итальянского неба раскинулся белоснежный дворец.

«Может быть, это каррарский мрамор», – подумала Кара. Она знала, что именно из такого мрамора создавали свои шедевры Бернини, Микеланджело и Канова. Но спросить не решилась.

Они миновали несколько утопающих в зелени террас с фонтанами, разнообразными по форме и размеру. Одни представляли собой традиционные каменные вазы с бьющими из них струями воды. Другие же больше походили на произведения архитектурного искусства – триумфальные арки с колоннами и античными скульптурами.

У Кары закружилась голова от увиденного.

– Теперь это все твое, – шепнул ей Дюк, улучив момент.

Вера со Стертым разинув рты застыли у «Фонтана Голубки» – сплошного каскада воды, увенчанного бронзовым изображением птицы.

– Впечатляет, – прищурился Стертый, приподнял шляпу и промокнул носовым платком выступивший пот.

Вера с деланым равнодушием отвернулась.

Кара же с трудом скрывала переполнявшие ее чувства. Щеки пылали, сердце колотилось, как сумасшедшее. Она боялась поднять глаза. Боялась, что Стертый или Вера прочтут по ним, что на самом деле творилось в ее душе.

Дюк шел рядом и периодически дотрагивался рукой до ее влажной ладони. Каждое его прикосновение вызывало в ней приступы сладостной, почти болезненной муки.

«Господи, неужели это случилось со мной?» – думала Кара.

Поразительно. Последние несколько дней буквально перевернули ее душу, заставили сместить акценты, сменить приоритеты.

Если бы две недели назад кто-нибудь сказал Каре о том, что будет с ней происходить, она рассмеялась бы ему в лицо. Кара искренне считала, что любовь и искусство несовместимы. В жизни должна присутствовать только одна Страсть. Она выбрала балет и с легкостью отказалась от любви. Столько влиятельных высокопоставленных мужчин добивались Кариного расположения. Но она всех и всегда отвергала. И замуж за Базиля согласилась выйти только для того, чтобы ее оставили в покое назойливые поклонники. И вот теперь все ее тщательно продуманные постулаты оказались набором пустых фраз…

Стертого вдруг заинтересовало, каким образом в фонтаны подается вода, и Дюк принялся ему объяснять.

Вера подошла к Каре и взяла ее под руку. По вымощенной мраморной плиткой тропинке они медленно двинулись вверх, к следующей террасе. Растущие вдоль дороги кусты рододендрона источали дивный аромат.

– Слава Богу, сегодня уезжаем, – мечтательно произнесла Вера. – Сил нет никаких, как я соскучилась по дому, по Ежику…

Ежик, двухлетний Верин сын, оставался с отцом в Москве. У Кары к горлу подступил комок, грудь сдавила щемящая тоска. Как же она будет без них? Без Веры? Без Базиля? Без милого Ежика?

– Разве так бывает, что счастье атакует? – тихо спросила Кара. – И нужно от него защищаться?

– Брось! – отрезала Вера. – Через десять минут после того, как поезд отойдет от перрона, ты забудешь о нем. Или ты…

Вера резко остановилась, схватила Кару за плечи и развернула к себе лицом.

– Отвечай! – прошептала она, глядя Каре в глаза. – Ты решила остаться?

Кара молча отвела взгляд.

– Дура! – с чувством воскликнула Вера и тут же осеклась – Стертый стоял рядом. Кто знает, слышал ли он их разговор? По его лицу понять было невозможно.

– Удивительное дело, – криво ухмыльнулся Стертый. – Товарищ, который вот это построил, не поленился прорубить в скале тоннель, чтобы вода прямо с гор в его фонтаны лилась.

Внезапно небо затянуло тучами, и стал накрапывать дождик. Не хлесткий и колючий, как на Кариной родине, а ласковый и нежный. Даже какой-то застенчивый. Все посторонние звуки разом исчезли, осталось лишь журчание фонтанов да легкий шелест дождя.

– Пойдемте скорее в дом! – крикнул Дюк, прорвавшись сквозь шум воды.

По поросшей мхом тенистой лестнице они взбежали ко дворцу и оказались на крытой просторной лоджии, откуда открывался великолепный вид на парк. Это была своего рода смотровая площадка.

– Каждый знатный горожанин мечтал построить виллу на вершине холма, – поведал Дюк, опираясь на широкие перила балкона, декорированные каменными чашами с «шарами» самшита. – Считалось, что таким образом Рим оказывался у их ног.

Каменный свод лоджии поддерживали величественные колонны. В глубине светился арочный проем, ведущий во внутренний двор. В нишах по обеим сторонам арки притулились копии античных скульптур. А может быть, и не копии вовсе…

Дождь закончился так же внезапно, как и начался. Солнце раздвинуло облака и вместе с последними каплями упало на землю. И тут же влажный воздух завибрировал от птичьих голосов.

«Это сон, такой красоты не бывает», – подумала Кара и испугалась собственных мыслей.

Внутренний двор с трех сторон был окружен галереями, а четвертая сторона упиралась в небольшую часовню и странное приземистое сооружение.

– Это фамильный склеп, – пояснил Дюк.

– Ух, ты! – поежилась Кара. – А что там написано?

Над полукруглой, окованной железом, дверью была выбита надпись по-латыни: «Sum quod eris, quod es olim fui».

– «Мы были такими же, как вы сейчас. Вы будете такими же, как мы сейчас», – медленно произнес Дюк.

– Оригинально… – нервно хмыкнул Стертый и потер пятно на шее. – Это напоминание о том, что за всеми нами наблюдают. Ведь мы всего лишь гости в этом мире. Смерть никого не щадит. И надо прожить отведенное нам время честно и благородно, а материальные ценности не заменят ценностей духовных.

– Кто бы говорил про духовные ценности, – фыркнула Вера и демонстративно отошла в сторону. А потом, поджав губы, заявила: – Думаю, нам пора возвращаться в гостиницу. Хватит с нас ваших красот.

– А обед? – испугался Дюк и с мольбой посмотрел на Кару. – Без обеда я не могу вас отпустить.

– Действительно, – засуетился Стертый. – Пообедать надо.

– Лично я сыта! – парировала Вера и, отвернувшись, буркнула себе под нос: – По горло… – Но, осознав, что находится в подавляющем меньшинстве, смирилась.

У высоких резных дверей, которые сами по себе могли стать украшением любого музея, их ожидал пожилой дворецкий в черном фраке и белоснежных перчатках. Он склонил седую голову в почтительном поклоне, Дюк рассеянно улыбнулся ему в ответ.

Ведомые дворецким, они долго петляли по бесконечным коридорам, похожим на лабиринт, и в конце концов оказались в овальном зале.

– Это парадный зал, здесь обычно проводятся банкеты и балы, – хрипло сообщил Дюк.

Он пребывал в странном нервном состоянии, это было видно невооруженным взглядом. Обычно смуглое его лицо побледнело, глаза лихорадочно блестели. Пальцы без устали крутили пуговицы на сорочке. Наконец одна из них не выдержала и с глухим стуком упала на мозаичный пол.

– Scuzi, – пробормотал Дюк и поднял пуговицу. Растерянно повертел в руках, словно не понимая, откуда она взялась.

– Что-то вы больно нервный, – усмехнулся Стертый и огляделся, – проголодались, что ли?

Здесь было очень красиво. Собственно, как и везде во дворце.

Сводчатый потолок был расписан фресками, на выбеленных стенах, обрамленных мраморными, с благородными прожилками, колоннами, висели полотна мастеров эпохи Возрождения, без сомнения, подлинники.

В центре, напротив входной двери, располагался камин, украшенный изображениями голубей.

Стол почти во всю длину зала был сервирован на четыре персоны.

Из французского окна открывалась чудесная панорама парка.

Вера подошла к окну. Похоже, она всерьез разозлилась на Кару и не желала с ней разговаривать.

Стертый покрутился у стола, стянул из фарфорового блюда маслину, а потом увлекся изучением камина.

Кара же устремилась к одной из картин, которая сразу привлекла ее внимание. Это был портрет юной девушки с виноградной кистью в руках. Портрет завораживал реалистичностью и причудливой игрой света, теней. Казалось, что в лицо девушки направлен мощный луч.

– Считается, что это работа Караваджо, – прошептал Дюк, следовавший за Карой по пятам.

– Потрясающе.

– Послушай, я все решил, – произнес Дюк. Он украдкой взял ее ладонь и нежно сжал пальцы. – Ты никуда не поедешь, останешься здесь прямо сейчас.

Его сильная рука источала тепло и столь необходимую Каре уверенность. В полном смятении Кара отвернулась и наткнулась на пристальный Верин взгляд.

«Я все-таки должна с ней объясниться, она поймет…» – подумала Кара и твердо сказала:

– Нет, не сейчас. Вечером. Мы же обо всем договорились.

– Я не отпущу тебя. – В его глазах застыла боль.

– У нас еще вся жизнь впереди, мы все успеем. Прошу тебя, дай мне спокойно разобраться с самой собой, оставить прошлое в прошлом… – Кара смело посмотрела ему в лицо и ободряюще улыбнулась.

За время обеда Вера не произнесла ни слова, да и на обратном пути в гостиницу молча смотрела на проплывающие за окном пейзажи. Стертый же, напротив, после сытной еды и нескольких рюмок коллекционного коньяка пребывал в отличном расположении духа. Был весел, шутил и балагурил.

В этот момент он выглядел вполне безобидным простачком.

Кара сидела в машине неподвижно, прикрыв глаза и сцепив пальцы, пытаясь совладать с внутренней дрожью, обрушившейся на нее.

Сказать, что она была потрясена посещением виллы di Colombo, это ничего не сказать. Она была раздавлена, уничтожена, в душе образовалась мучительная пустота.

Сердце ее буквально разрывалось на части. Одна часть стремилась домой, в привычную повседневность, в родные и знакомые места, другая же мечтала остаться на чужбине рядом с любимым.

Но как Кара ни силилась, не могла представить себя в праздной роли хозяйки сказочного замка. Она привыкла тяжело и трудно работать и сомневалась в том, что в семье Дюка по достоинству это оценят. Каре казалось, что если бы Дюк не был так богат, то ей было бы гораздо проще разорвать узы с прошлым и начать жизнь с чистого листа.

А так… Она с ужасом осознавала, что, в сущности, совсем не знает Дюка. Не знает его привычек, его пристрастий в еде, в литературе, в искусстве. Не знает, в котором часу он просыпается по утрам, какой его любимый цвет. Между ними – пропасть, едва ли не больше, чем в ту минуту, когда они впервые увидели друг друга. «Просто у нас было слишком мало времени, – успокаивала себя Кара, – а теперь мы всё наверстаем».

А что будет, когда момент новизны растворится в буднях? Когда уляжется страсть и наступит насыщение? Когда пройдут годы? Вдруг они наскучат друг другу? И как тогда ей быть? Одной, в чужой стране?

Дюк не поехал с ними в гостиницу. На этом настояла она. Кара чувствовала, что теряет контроль над собой, и опасалась, что в пути их окончательно разоблачат. Она сама удивилась, насколько трудно ей было расставаться с Дюком. Тело ее, словно опутанное невидимыми нитями, тянулось к нему, пальцы рук еще хранили тепло его руки, губы еще помнили вкус его поцелуев…

И тем не менее когда шофер захлопнул за ней дверцу автомобиля, она испытала странное облегчение. Все случилось так внезапно, Кара была совсем не готова к такому бурному натиску чувств. Она не узнавала себя, и это больше всего пугало и тяготило ее.

Кара подняла голову и посмотрела на застывший Верин профиль, на упрямо сжатые губы и воинственно вздернутый подбородок. «Почему, – с горечью подумала она, – ну, почему, когда мне так необходима твоя помощь, ты отвернулась от меня?»

Кара вдруг вспомнила, как на шумном базаре в раскаленном Душанбе к ней подошла молодая цыганка в цветастом платке и множестве юбок. Было это во время гастролей еще до войны.

– Хочешь, красавица, я тебе погадаю? – сверкнула она золотым зубом. – Всю правду скажу, что было, что будет, чем сердце успокоится.

Кара протянула руку.

– Ох, жисть у тебя интересная, – причмокнула цыганка. – Богатство вижу, славу вижу. Вот только любви да счастья мало. Ох, нет, вот она, любовь-то. Рядышком с тобой, чай, шагает, да только пересечься с ней трудно. Дэвлалэ! Хассиям! – вдруг воскликнула она и подбоченилась. – Вижу крутые перемены в твоей жизни, красавица. Ох, крутые!

– Все, хватит. Спасибо. – Кара вырвала влажную ладонь из цепких смуглых пальцев.

– Ну, как знаешь, – обиделась цыганка. – Только «спасибо» за гадание нельзя говорить. Ручку надо позолотить, а то счастья тебе не будет.

Кара вытащила несколько монет и отдала цыганке.

– Мелочь-то, она ведь к слезам, – хмыкнула цыганка, сунула деньги в грязный носовой платок, завязала узлом и заткнула за пояс. Тряхнула множеством юбок и растворилась в толпе.

Тогда Кара ей не поверила. А перемены-то, вот они… Да какие крутые… Кара поглядела в окно.

Пасторальные сельские пейзажи сменились узкими римскими улочками, автомобиль подбрасывало на ребристой поверхности булыжной мостовой. Они въехали в город.

– Ну-с, вы готовы? – вторгся в Карины мысли насмешливый голос Стертого.

– Что? – вздрогнула она.

Стертый развернулся всем корпусом и, перевесившись через спинку переднего сиденья, в упор посмотрел на Кару. Кара похолодела.

– Готовы, спрашиваю?

– К чему?

– К чему? – радостно расхохотался Стертый, словно Кара сказала что-то очень смешное. – К возвращению домой конечно же. А вы о чем подумали?

Несмотря на задорный смех, его глаза оставались ледяными.