Когда я открыла глаза, за окном ярко светило солнце. Значит, я все-таки уснула… Стрелки древнего будильника на прикроватной тумбочке показывали пятнадцать минут десятого.

Я рывком поднялась с постели, и у меня потемнело в глазах. Пересилив себя, я поспешно умылась, натянула мятые льняные брюки, майку без рукавов, покидала в сумку разбросанные по полу вещи. Подумала и сунула в шкаф пакет с соломенной шляпой.

Утро было великолепным. Жара еще не набрала обороты, прозрачный воздух был свежим и прохладным. Влажная от росы трава искрилась в ласковых солнечных лучах, птицы радостно приветствовали приход нового дня.

Вопреки логике, мне было жаль уезжать. Я успела прикипеть душой к этим местам. Но остаться здесь не могла.

Я решила ни с кем не прощаться. Мне нечего сказать этим людям, моим невольным соседям. Лишь при мысли о Шмакове сердце на миг сбилось с ритма. Но я тут же прогнала эту мысль, так же как и мысли о садовнике, Врублевской, картине…

Я почти бегом пересекла хвойный пролесок и выскочила к стоянке. Несмотря на утреннюю прохладу, я вся взмокла от пота. Сумка с вещами казалась очень тяжелой, глаза щипало, словно в них насыпали песок.

Машина стояла там же, где я ее и оставила четыре дня назад. А куда, собственно, она могла подеваться? Я щелкнула пультом, и автомобиль приветливо мигнул фарами в ответ.

В салоне было душно. Я открыла все окна, поместила сумку в багажник, и тут вспомнила о зарядном устройстве для мобильника. В бардачке его не было, под сиденьями тоже. В итоге я облазила всю машину, заглянула даже под резиновые коврики, но так ничего и не нашла.

«Ну и черт с ним!» – подумала я и вставила ключ в замок зажигания. Повернула. Раздался щелчок и все… Ничего не произошло. То есть совсем ничего.

Я попробовала еще раз. Потом еще и еще…

– Ну, давай же, милая, давай…

Никакой реакции. Я вылезла из машины и открыла капот. Уставилась на хитросплетение всевозможных проводков и трубочек. На промасленные цилиндры и цилиндрики. И чуть не расплакалась… Я вспомнила, как по дороге в поселок попала колесом в глубокую яму, и после этого на панели зажглась какая-то лампочка. Умный автомобиль предупреждал меня о том, что с ним не все в порядке. А я его не услышала… Казалось, это было вечность назад.

Мимо меня с легким шелестом проплыл серебристый джип «БМВ Х5» – несбыточная мечта моего мужа. Хотя почему несбыточная? Наверняка он уже заработал на два таких автомобиля… Я с досадой посмотрела вслед «БМВ» и снова повернулась к капоту.

Теперь-то что мне делать?

Джип затормозил и медленно сдал назад. Хлопнула дверца, и на фоне сверкающей на солнце машины возник Олег Монахов. С влажными после душа волосами, в элегантном синем костюме, в белоснежной сорочке, галстуке в тон и солнечных очках…

– Саша, что случилось?

– Не знаю, – пожала я плечами и со злостью ударила ногой по переднему колесу. – Не заводится…

– А вы уезжаете? – спросил Монахов, и в его голосе прозвучала тревога.

– Хотелось бы, – усмехнулась я. – Но пока не получается.

Тонированное стекло пассажирской дверцы поползло вниз, и в образовавшемся проеме показалось бледное детское личико, обрамленное каштановыми кудряшками. Карие пуговицы, не мигая, смотрели на меня.

– Здравствуй, Дашенька, – улыбнулась я, хотя под взглядом девочки почувствовала себя неуютно.

– Закрой, пожалуйста, окно, малыш, – попросил Монахов и поспешно добавил: – Я кондиционер включил, а при открытом окне он абсолютно бесполезен.

Как и следовало ожидать, девочка проигнорировала это замечание и продолжала сверлить меня глазами.

– Дайте-ка я гляну, – вздохнул Монахов, скинул пиджак и пристроил его на спинку пассажирского кресла. Закатал рукава рубашки, взялся за руль «Рено» и повернул ключ зажигания. Но чуда не произошло. Мотор был мертвым.

– Черт, похоже, сломалась, – буркнул Монахов, вылез из машины, склонился над капотом и озадаченно почесал затылок.

– Похоже, – согласилась я. С этим мудрым высказыванием трудно было не согласиться.

Монахов подергал за один проводок, за другой.

– Попробуйте теперь завести, – сказал он и подул на прядь волос, упавшую на лоб. Я плюхнулась на водительское место, повернула ключ. Глухо.

– Может быть, это аккумулятор? – спросил Монахов и с надеждой заглянул мне в глаза. – Хотя ведь пульт дистанционного управления сработал, верно?

Я кивнула.

– Значит, не аккумулятор…

Монахов наклонился и исчез за капотом.

– Слушайте, у вас тут под машиной целая лужа, не знаю чего, натекла, – крикнул он откуда-то снизу. – Боюсь, что она не поедет. Да и ехать на ней опасно.

Он распрямился и покосился на дочь. Та продолжала сидеть в той же позе. Только теперь смотрела куда-то поверх моей головы. Я вылезла из машины и встала рядом с Монаховым.

– Вообще-то в автоделе я полный профан, – честно признался он и развел руками. – Но если вам нужно в город, могу вас подвезти.

– Балерина, – вдруг громко произнесла Даша.

– Что? – сдавленно переспросил Монахов, резко повернулся и оторопело уставился на дочь. При этом страшно побледнел.

– Балерина, – повторила девочка и опустила глаза. Монахов судорожно сглотнул и поправил узел галстука, словно ему стало нечем дышать. На белоснежном воротничке сорочки остался черный след от пальцев.

– Она три года не разговаривала, – потрясенно пробормотал Олег, метнулся к джипу, распахнул дверцу и схватил Дашу на руки.

У меня ком подступил к горлу. Я торопливо отвернулась, пытаясь скрыть свое замешательство.

– Невероятно! – Монахов гладил Дашу по голове и счастливо улыбался. – После стольких лет молчания. Врачи уже поставили на нас крест.

– Действительно, невероятно, – отозвалась я.

– Она была нормальным ребенком. Веселым, общительным. Смерть Веры все изменила. – Олег посмотрел на часы. – Мы как раз ехали на прием к психоневрологу. Опаздываем.

Он бережно снова усадил девочку, похоже, впавшую в ступор. Бегом обогнул джип, хлопнул дверцей.

– Спасибо! – почему-то крикнул Монахов, и «БМВ» сорвался с места, взметнув в воздух клубы дорожной пыли.

О предложении подвезти меня до города, он, естественно, забыл. Но я его не винила. После такого эмоционального потрясения обо всем забудешь…

Я вздохнула и вернулась в «Рено». Монаховский пиджак сиротливо висел на спинке пассажирского кресла. Я снова безрезультатно повернула ключ зажигания, достала из бардачка пачку сигарет, щелкнула зажигалкой. Затянулась так глубоко, что даже закружилась голова. Почему-то вспомнила маму. Сердце сдавила тоска. Родители наверняка переживают, что я не звоню, гадают, куда я подевалась… Бог знает, что они могут подумать…

Я загасила в пепельнице окурок, застегнула «молнию» на сумке и вылезла из машины. Подхватила монаховский пиджак и понуро побрела к дому Врублевской. Мне ничего другого не оставалось. Это странное место не хотело меня отпускать.

Рим – Москва, осень 1947 года

Кара очнулась в душном купе под мерный стук колес. Она не помнила, что произошло, как она очутилась в поезде, лишь какие-то смутные обрывки. Сильно болела голова, было трудно дышать.

Дюк! – ударило в висок. Он ведь ждет ее в гостинице, а она…

Надо бежать к нему!

Кара резко поднялась, но тут же рухнула на подушку – в глазах заплясали тысячи огоньков. Бесполезно. Ее предали.

Кара попыталась представить лицо Дюка, но черты его расплывались, сливаясь в одно бледное пятно.

Далекий Рим казался теперь фантастическим сном, волшебной сказкой про Золушку.

Кара вытащила из-под блузки кулон – подарок Дюка, и приложила к губам.

С потолка лился тусклый свет, а за мутным окном стояла непроглядная темень. Кара, пошатываясь, встала и потянула за ручку на раме. Окно со скрипом скользнуло вниз, в купе ворвался влажный ветерок, пропитанный запахом дыма и рельсов.

На маленьком столике позвякивали друг о друга графин с водой и стакан в железном подстаканнике.

Кара налила воды и жадно выпила.

Раздался щелчок, тяжелая дверь отъехала в сторону.

– Проснулись? – поинтересовался Стертый, появившийся на пороге. В руках он держал поднос с тарелками и бутылкой коньяка. – Ох, и напугали же вы нас.

Коридор за его спиной был ярко освещен, Кара сощурилась – в глаза будто швырнули песок. Она опустилась на кушетку и сомкнула веки.

– Что случилось? – хрипло спросила она.

– А вы не помните? – отчего-то обрадовался Стертый.

Он был здорово навеселе.

– Нет, – солгала она.

– Вам стало плохо. Потеряли сознание, упали. Ударились, вон щека вся опухла. Перенапряжение, наверное. Хорошо, доктор случайно рядом оказался, укольчик вам вколол. Но пришлось вас срочно в Москву транспортировать.

Кара промолчала. В памяти внезапно всплыли события минувшего вечера. Она не знала, что было больнее – предательство Веры или подлость Стертого?

– Вот, – объявил Стертый, – я поесть принес из вагона-ресторана. Вам надо подкрепиться.

– Спасибо, я не голодна. Я хочу лечь. Мне нехорошо.

– Ложитесь, вам никто не мешает.

– Вы мешаете, – с нажимом произнесла Кара. – Уйдите отсюда.

Вместо того чтобы уйти, Стертый плюхнулся рядом с Карой, поместил руку ей на грудь и больно стиснул. Уткнулся слюнявыми губами ей в шею.

– Ну же, – прерывисто дыша, шепнул он. – Давай…

Кару обдало удушливой волной перегара и немытого тела. Она отпрянула и оттолкнула его.

– Не смейте прикасаться ко мне! – справившись с подступившей тошнотой, выдавила Кара. – Убирайтесь вон! Я, между прочим, все помню. Как вы меня ударили, как вывезли тайно…

– Ах, вот как! – злобно прошипел Стертый. Глаза его угрожающе сузились. – Помнишь, значит. Так тем более, нечего корчить из себя гордую и неприступную. Подстилка буржуйская. Капиталистам проклятым можно, значит, а нам, честным людям, значит, нельзя…

Он резко повернулся, заломил ее руки назад и попытался расстегнуть пуговицы на блузке. Кара вырвала руку и влепила ему пощечину.

– Ах ты, мразь, – взревел Стертый и вытер рот тыльной стороной ладони.

Презрительно сплюнул на пол и навалился на нее. Схватил за волосы, запрокинул ее голову назад.

– Шейка-то у тебя какая тоненькая, – хмыкнул он. – О, а это что такое?

Стертый дернул за цепочку, подаренную Дюком, кулон со звоном упал на пол.

«Ну вот и все, – почему-то подумала Кара. – Теперь уже точно все…»

Она попыталась вырваться, но Стертый намертво пригвоздил ее к подушке. Он оказался очень сильным, а она, она была слишком слаба после укола снотворного. Кара не могла пошевелиться. Она ничего не могла сделать. Лежала молча, кусая губы в кровь, глотая горячие слезы, стекавшие по щекам. Сердце неистово колотилось о грудную клетку, словно норовило выпрыгнуть наружу.

Все кончилось очень быстро, но для Кары эти несколько минут превратились в вечность.

Стертый, наконец, оставил ее в покое. Отдышавшись, он открутил пробку на бутылке коньяка и сделал несколько внушительных глотков.

– Хочешь? – великодушно спросил Кару. Стертый пьянел на глазах. Не дождавшись ответа, пожал плечами. – Ну, как хочешь…

Потом нагнулся, поднял разорванную цепочку с кулоном и небрежно сунул в карман. Недопитый коньяк последовал за кулоном.

– Приятных сновидений, – мерзко хохотнул Стертый, и дверь с грохотом захлопнулась за ним.

Кара сползла на пол, обхватила голову руками и тоненько завыла.

Она больше не хотела жить. Открыть полностью окно и выпрыгнуть, прямо на рельсы, под колеса… И не будет больше этой боли, не будет предательств, унижений. Ничего не будет…

Кара вскочила и ухватилась за ручку оконной рамы.

Но тут машинист резко затормозил, состав дернулся и со скрежетом остановился.

Кара упала, попав ладонью прямо на круглый золотой диск – вторую часть кулона с надписью «ERUS».

«Это знак», – подумала она и сжала медальон в кулаке.

Значит, еще не время…