Внезапно откуда-то снизу донесся грохот.

Тетрадь выпала из рук. Я точно помнила, что, проводив Монахова, заперла дверь на ключ. Инстинктивно я сунула руку под подушку и нащупала гладкую прохладную рукоятку. Вцепилась в пистолет и на цыпочках спустилась вниз.

– Кто здесь? – хрипло спросила я.

Посередине кухни стояла Раиса и растерянно разглядывала валявшуюся на полу сковородку.

– Ох, батюшки, – обернулась она, – а вы, оказывается, дома. А я думала – вас нет. Смотрю – тишина, дверь заперта…

– Фу, вы меня напугали. – Я поспешно спрятала руку с пистолетом за спину.

Раиса грузно нагнулась и с кряхтением подняла сковородку.

– Да вот, холера такая, – пояснила она, – на самом краю лежала, а я, дура старая, не заметила. Вот она и грохнулась. Чай будете?

Я тупо кивнула. Раиса наполнила чайник и поставила его на конфорку.

– Сейчас вернусь, – сказала я и выскочила из кухни. Взлетела на второй этаж, подумала и запрятала пистолет под матрас. Когда я вернулась, Раиса сидела на стуле и обмахивалась салфеткой. Лицо у нее было красное и потное.

– Эта жара меня доконает, – пожаловалась она. – Сил больше никаких нет. Еле ноги передвигаю.

– Вы знали, что у Врублевской есть дочь? – без обиняков спросила я.

Раиса вмиг побледнела, салфетка выскользнула из пальцев и медленно закружилась в воздухе.

– Была… – наконец еле слышно прошептала она.

– Что?

– Была. Она умерла много лет назад, покончила с собой.

– Я не знала…

– А никто не знал. Это была ее тайна. Да я сама совершенно случайно узнала. Правда, слово ей дала, что никому не скажу. Да теперь уж что… Теперь ей это не навредит. – Раиса вздохнула и вытащила из пачки новую салфетку.

– А вам-то Врублевская почему вдруг доверила свою тайну?

– Я ж говорю – случайно. Было это, дай Бог памяти, где-то за полгода до ее смерти. Пришла я как-то на работу, дверь открыла и обомлела. Сидит Ираида Яновна на веранде и плачет. Да горько так… Обычно-то она как каменная была, будто ей ни беды, ни радости нипочем. А тут вдруг слезы… Батюшки, я перепугалась! Тихонечко так к ней подхожу, а она и не слышит. Я через плечо глянула и вижу. Письмо, значит, перед ней и фотографии. Много так, целая куча. И девчушка там, на фотографиях. А в письме-то я только пару первых строчек успела рассмотреть. Потому что Ида листок тот вдруг как смяла в кулаке, а потом и вовсе на мелкие кусочки порвала.

– И что же там было написано?

– Ох ты, Боже ж ты мой! – Раиса снова вздохнула и перекрестилась. – Ужас там был, вот что! Даже вспоминать страшно…

– И все-таки? – У меня внезапно участился пульс. Я сделала глоток чая. Он показался мне слишком сладким и горячим.

– «Мамочка, ты убийца, – Раиса понизила голос и перегнулась через стол, – вот что там было написано. – Благодаря тебе я уже двадцать пять лет гнию в земле и с нетерпением жду встречи с тобой». Во как!

– Господи, кошмар какой, – пробормотала я и передернула плечами. – Может, это чья-то глупая шутка?

– Да уж, шутка… Разве ж так шутят? Это ж безобразие натуральное.

– И вы на основании этого письма решили, что у Врублевской была дочь?

– Да нет, конечно. Она сама про дочку-то рассказала. Она ведь ее в лагере родила. Да, представьте себе! Ее когда арестовали, она уже беременная была. Только скрывала это.

– Как это можно скрыть?

– Она ж маленькая была, худенькая. Балерина, одним словом. По ней и не видно было, что она ребенка-то носит. Короче говоря, родила она, а никто там в лагере этого и не заметил. С докторшей тюремной, как оказалось, сговорилась. Та ее в этот, в лазарет, положила, сама тайно роды принимала. Девочка слабенькая родилась, думали они, что не вытянет. Докторша дите-то выходила.

– А отец кто?

– Вот чего не знаю, того не знаю. Врать не буду… Может, итальяшка тот, что картину-то подарил. А может, еще кто.

– А почему же Врублевская не забрала дочь с собой, когда ее освободили из лагерей?

– Вроде как она попросила докторшу отдать девочку в приют. Сказала, что этот ребенок – самая большая ошибка в ее жизни. И самый большой позор. Не пойму только, как так можно про свое кровное ди-те? Уж как мои детки мне тяжело достались, но я никогда такого в голове даже не держала.

– Разные ситуации бывают, – заметила я. – Аборты тогда были запрещены, да и где в тюрьме она могла его сделать?

– Все равно не пойму. – Раиса упрямо поджала губы. – А уж как Ираида Яновна моих девок-то привечала, подарки дарила. Видать, вина ее грызла…

– И что? Она больше так никогда и не видела свою дочь?

– Нет, и не слышала ничего. Она думала, что девочку удочерили, и та выросла в хорошей семье. А оно вон как вышло…

– А откуда вы знаете, что Идина дочь покончила с собой?

– Так Ида сказала. Она в письме прочла. Оно ж длинное было, весь листок мелким почерком исписан. Вроде бедная девочка повесилась. Совсем молодая была, чуть больше двадцати лет.

– Кошмар, – повторила я. – А кто же тогда прислал Врублевской это письмо с фотографиями?

– Тут ведь вот еще что… – начала Раиса, но вдруг замолчала. – Что это там?

– Где?

– Ну, скрип… Не слышали, что ли?

Я прислушалась. Действительно, где-то в доме раздавался равномерный скрип, словно ветер раскачивал старые оконные ставни. Причем звук явно шел со стороны репетиционной комнаты.

– Тсс. – Я приложила палец к губам и стянула с ног кроссовки. Босиком выскользнула из кухни, на цыпочках пересекла гостиную и застыла на пороге репетиционной. Все как всегда – никого и ничего. Окно закрыто, никакого ветра, никаких посторонних звуков. Только дверцы шкафа распахнуты, а балетные туфли снова валяются на полу.

«Черт, какая-то заколдованная комната», – поежилась я и плотно затворила дверь в репетиционную. Бледная как саван Раиса в ужасе смотрела на меня.

– Это она, – пробормотала Раиса посиневшими губами. – Она. Потому что я вам ее тайну открыла.

Волосы зашевелились у меня на затылке. Я даже не стала разубеждать ее в том, что такого не может быть. Сама почти поверила.