Ровно через два часа я свернула с МКАД на Можайское шоссе, проехала метров двести и припарковалась на обочине. Фиалка, как обычно, опаздывала.

Ярко светило майское солнце. Теплый ветерок шевелил уже успевшую запылиться молодую листву деревьев по обеим сторонам дороги.

Я пребывала в каком-то странном, лихорадочном возбуждении. Почти болезненном.

Немотивированная нервозность – мать так охарактеризовала бы мое состояние. А узнав о том, что я решила уединиться на чужой даче, добавила бы, что у меня налицо все симптомы маниакально-депрессивного психоза, включая соматическую озабоченность, концептуальную дезорганизацию и эмоциональный уход от действительности.

Проползавшие мимо огромные фуры изрыгали клубы вонючих, ядовитых выхлопов. Отвратительный дым пробирался в салон автомобиля, проникал в легкие и с потоком крови распространялся по организму, отравляя каждую его клеточку.

Я закрыла окно, откинулась на спинку кресла и сомкнула веки. Спустя некоторое время запасы кислорода иссякли, и стало нестерпимо жарко. Пришлось снова открыть окно.

Потекли томительные минуты ожидания. В какой-то момент я даже задремала.

Внезапно раздался визг тормозов. Я встрепенулась, оглянулась и увидела маленькую черную «Ауди», нагло вильнувшую из крайнего левого ряда вправо и подрезавшую здоровенный джип. Водитель джипа с перекошенным от ярости лицом высунулся из машины, но, узнав Фиалку, расплылся в счастливой улыбке.

«Ауди» проскользнула перед очередной фурой и застыла перед моим «Рено».

Фиалка распахнула дверь и крикнула:

– Ты что телефон не берешь? Я звоню тебе, звоню…

Черт! Я забыла включить мобильный!

– Поехали быстрее! – Фиалка нажала на газ и рванула с места.

Несмотря на то что Фиалка нацепила свою «маскировку» – черные очки и белую бейсболку, ее узнавали. Показывали пальцами, улыбались, кричали что-то в раскрытые окна.

Я давно привыкла к Динкиной, мягко говоря, нестандартной внешности, но даже меня порой поражала ее дикая, броская красота.

И раньше, когда она не была еще знаменитой киноактрисой, люди на улице, увидев ее, замирали, а потом долго смотрели ей вслед.

Очевидно, в тот день и час, когда Динара Фиалко-ва появилась на свет, Бог, или кто там в небесной канцелярии заведует телесными оболочками, пребывал в отличном расположении духа и щедро ее одарил.

Динка была плодом запретной любви юной казахской студентки и молодого финского архитектора, прибывшего в Ленинград на стажировку. Как только доброжелательные соседки по комнате в общежитии стукнули в соответствующие инстанции о том, что советская девушка, комсомолка, крутит шашни с представителем «загнивающего капитализма», были приняты решительные меры. Финна с труднопроизносимым именем Пиетари Пяйявяринта выслали из страны, а несчастную студентку с позором отчислили из института.

Никого не волновало, что девушка находилась на шестом месяце беременности, что жить ей было негде, а устроиться на приличную работу с выданной в институте характеристикой было невозможно.

Поэтому, когда крошечная девочка появилась на свет, юная мать, заливаясь слезами, написала отказ от ребенка.

Врач-акушер, принимавшая роды, прониклась сочувствием к бедной девушке, поведавшей о своей душевной драме. И взяла ее к себе вместе с новорожденной дочерью. Благо, что жила одна, муж бросил, а своих детей у нее не было. А потом познакомила со своим братом, скромным геологом. Звали его Робертом Фиалковым, чего он ужасно стеснялся. Роберт сразу же влюбился в Динкину мать, и спустя полгода они поженились. А девочка Динара обрела такую странную фамилию. Впрочем, она ей удивительно подходила. Фиалка действительно напоминала цветок. Диковинный и экзотический.

Она взяла все самое лучшее от своих родителей. Высокие скулы, миндалевидный разрез глаз, смуглую кожу и брови вразлет – от матери. Тонкое упругое тело, прямой короткий нос с трепещущими ноздрями, крупный рот и неповторимый фиалковый цвет глаз – от отца. В итоге получился поразительный симбиоз. Ярко выраженный восток, приправленный холодной скандинавской сдержанностью.

Я погрузилась в раздумья и не сразу заметила, что черная «Ауди» мигнула поворотником. Я устремилась следом за Фиалкой.

Узкая лента шоссе, окруженная высокими деревьями, извивалась и искрилась на ослепительном солнце. Казалось, что асфальт мокрый. Обман зрения, как мираж в пустыне.

Неожиданно моя машина попала колесом в яму, подпрыгнула и жалобно задребезжала. На приборной панели вспыхнула ярко-красная лампочка. Я прислушалась. Хотя, что толку мне прислушиваться, я все равно совершенно не разбираюсь в автомобилях.

Мотор работал вроде ровно. Никаких посторонних звуков не слышалось.

– Прости меня, милая, – прошептала я и погладила шероховатую поверхность руля.

Наконец мы въехали на территорию поселка. Широкая подъездная дорога была окружена толстыми стенами высоченных сосен и убегала далеко вперед. Солнечные лучи пронзали густые кроны деревьев и смешными кляксами шлепались на асфальт. Царивший здесь испокон веков покой нарушало громкое щебетание птиц, проникавшее сквозь открытые окна автомобиля.

Вскоре мы достигли цели – огороженной затейливым заборчиком стоянки.

– Приехали? – спросила я, хлопнув дверцей «Рено».

– Теперь понять бы, в какую сторону двигаться, – рассеянно пробормотала Динка, уставившись на таинственный рисунок, начертанный на листке бумаги, – план местности. Она прищурилась и закусила наманикюренный мизинец. Фиалка всегда так делала, когда оказывалась в затруднительном положении. – Так, если я не ошибаюсь, нам туда, – наконец произнесла она, махнув рукой. – Ты же знаешь, у меня топографический кретинизм.

Динка щелкнула пультом сигнализации и решительно направилась в самую чащу леса. Я вытащила из машины сумку с вещами и последовала за ней.

Пьяный хвойный воздух тут же вскружил голову. Воздух был такой вязкий и маслянистый, что шмель, деловито пролетавший мимо, с трудом рассекал его крыльями.

Неужели я буду здесь жить?

– Давай быстрее! – крикнула Фиалка. Оказалось, она уже продвинулась далеко. Ее белая бейсболка мелькала впереди среди прямых стройных стволов.

Я прибавила шаг. Прошлогодние сосновые иглы громко шуршали под ногами.

Неожиданно сосны расступились, и я ахнула от восхищения.

На залитой солнцем поляне высился двухэтажный деревянный дом, выкрашенный в зеленый цвет. Вокруг него буйствовали в цветении кусты махровой сирени. В уютном палисаднике перед крыльцом доживали свой век тюльпаны и нарциссы, уже заметно поникшие. А рядом с ними набухали бутоны роз, пионов, ирисов.

Оглушительное жужжание шмелей и пчел перекрывало все остальные звуки.

Я швырнула сумку на землю, под сиреневый куст, и сунула нос в пушистые прохладные гроздья.

– Да что за черт! – услышала я голос подруги. Фиалка стояла на крыльце дома и мучилась с дверным замком.

– Дай попробую, – бросилась я на помощь.

– Пробуй, – милостиво разрешила Динка и уступила мне место. Она расстегнула молнию объемистого рюкзака из змеиной кожи и извлекла стильный серебряный портсигар. Щелкнула зажигалкой от Картье. Ароматный дым тонкой коричневой сигариллы наполнил пространство.

Я вытащила ключ из замочной скважины, повертела его и вставила снова. Дверь с легким скрипом отворилась.

– Странно! – Фиалка передернула плечами. – Может, я не той стороной ключ вставляла?

Она отшвырнула окурок, ступила внутрь дома, стремительно миновала увитую плющом застекленную веранду и влетела в гостиную.

А я не спешила. Мне хотелось рассмотреть все подробно, до мельчайших деталей. Высокие, от пола до потолка, окна с деревянным переплетом, похожим на листок из школьной тетрадки «в клеточку». Интересно, как такие окна моют? Кресло-качалка. Старинный буфет с потускневшими стеклами. Круглый стол, покрытый кружевной скатертью. Глиняный кувшин с разноцветными тюльпанами.

– Ну где ты там застряла? – позвала Фиалка. Внутри дома было прохладно и пахло как-то по-особенному. Так обычно пахнет в музеях и антикварных лавках.

Я словно оказалась в другой реальности, как Алиса в Зазеркалье. Потрескавшаяся кожаная мебель, громоздкие напольные часы с голым, без стрелок, циферблатом, бархатный абажур с бахромой. Все это окунуло меня в атмосферу далекого и загадочного прошлого.

Над камином висел портрет в массивной резной раме, на котором была изображена хозяйка – Ида Врублевская. Я зачарованно застыла перед ним, как вдруг затренькал Фиалкин мобильник. Я обернулась. Фиалка извлекла телефон из рюкзака, посмотрела на дисплей и досадливо скривилась.

– Что случилось? – спросила я.

– Ничего, – быстро ответила она и тут же улыбнулась. – Котик, не бери в голову. Пойдем лучше кофе выпьем.

В памяти вдруг всплыло, как однажды, на заре нашей супружеской жизни, Кирилл спросил Динку:

– А почему ты ее так называешь?

– А ты что, не видишь? – хохотнула та в ответ. – Она же вылитая кошка. Кошачья грация, рыжие глаза вразлет, такая же гладкая и пушистая. Но учти, если ее погладить против шерстки, становится дикой и зубки может показать, и коготки выпустить.

Шорохов не учел. Но теперь это не мои проблемы.

Я отмахнулась от непрошеных воспоминаний и посмотрела на подругу. Фиалка изящно изогнулась и двинулась к выходу из комнаты. По пути ей попался ломберный столик, заставленный разномастными и разнокалиберными фарфоровыми балеринами, среди которых затесался древний телефонный аппарат. Фиалка подняла трубку.

– Ну, точно. Не работает, как Драч и предупреждал, – задумчиво изрекла она.

– Да мне и ни к чему телефон, – отозвалась я. Динка взяла в руки одну из фарфоровых фигурок, рассеянно покрутила ее, поставила обратно и посмотрела на меня:

– Может, ты и права.

Кухня была светлой и просторной, с большим окном, выходящим в сиреневые заросли. Фиалка отдернула занавески и распахнула окно. В помещение ворвался солнечный луч, сопровождаемый птичьим гомоном.

– Хорошо здесь, – сказала Динка и шумно втянула ноздрями жаркий воздух.

– Слушай, а твой Игорь не против, чтобы я здесь жила?

– Я ему не говорила, – пожала плечами Фиалка и отвернулась. – Пока дом мой, что хочу, то с ним и делаю.

– Что значит – пока?

Фиалка не ответила, подошла к кухонному шкафу, соструганному из сосны, открыла дверцы. Порылась на полке, достала почти пустую банку растворимого кофе, фарфоровую сахарницу в веселый красный горошек, две такие же чашки.

– Где же чайник? – пробормотала Динка себе под нос. – А, ладно…

Налила воды в стоящий на плите ковшик и зажгла конфорку. Я молча наблюдала за ней. Она выглядела странно. Как будто была не в своей тарелке.

– Дин, что случилось? – тихо спросила я.

– Ты уж извини, котик, тут с продуктами не очень-то, – усмехнулась Фиалка и указала на пустые полки.

Мой вопрос она проигнорировала. Я не стала настаивать, это было бесполезно. Захочет – сама расскажет. В ковшике громко забулькала вода. Я открутила крышку у банки, насыпала кофе в чашки. Фиалка налила кипяток, потом повернулась ко мне:

– Ты тут никому ничего не говори про дом, ладно? – попросила она.

– Хорошо… – растерялась я, гадая про себя, к чему такие тайны. – Но как же…

– Говори, что ты хозяйка, – перебила Фиалка. – Что дом достался тебе после развода с мужем. Кстати, я так рада за тебя. Твой мерзавец муженек мизинца твоего не стоит. Прости за откровенность, но он никогда тебя не любил.

– Да нет, Дин, – вяло парировала я, – ты не права. В глубине души я понимала, что она права. Просто не хотела в это верить. А вот Динка всегда называла вещи своими именами. Во всех обстоятельствах она оставалась сама собой – искренней, справедливой, порой излишне резкой… Если уж она любила кого-то, то всем сердцем, если ненавидела – то всеми фибрами души. Середины для нее не существовало. Меня поражало, как легко уживалась она в мире искусства, в мире масок.

– Конечно, права. – Фиалка со звоном обрушила опустевшую чашку на блюдце. Обручальное кольцо – три крупных изумруда в форме листьев клевера – ярко блеснуло в луче солнца. – Он по определению на любовь не способен. Единственная личность, к которой Шорохов питает нежные чувства, это он сам. И ты меня не переубедишь. Да вообще, мужики – низшие существа. Одноклеточные. У них один орган заменяет все остальные, голову, сердце, душу… Все у них смешалось, как в доме Облонских, и сконцентрировалось в одном месте. Драч тут мне истерику закатил, представляешь? Ультиматум поставил. Сниматься, мол, только в его картинах, никаких любовных и постельных сцен.

Игорь Драч был преуспевающим кинопродюсером, его фильмы всегда пользовались успехом у зрителей. Меня особенно подкупал тот факт, что такого положения вещей Драч добился самостоятельно, без всякой протекции. Вырос он где-то в глубинке, родители его рано умерли, воспитал его дед, не имеющий никакого отношения к искусству. Я мало знала Игоря, но он мне нравился. Не внешне, нет. Внешность у него была совсем неприметная, размытая и блеклая, как акварель. Рядом с блистательной Фиалкой он смотрелся, мягко говоря, бледно. Но в нем чувствовалась какая-то внутренняя сила, скрытый стержень, и это делало его интересным. За Динкой он ухаживал долго и упорно. И сумел ее убедить в том, что лучшего мужа ей не найти. Полгода назад они поженились.

– Нет, – пробормотала вдруг Фиалка, – не могу… Обещала ведь себе, что никому пока говорить не буду, но не могу удержаться…

– Да в чем дело-то? Не томи.

– Я прошла кастинг на роль «девушки Бонда», представляешь? – прошептала Фиалка.

– Да ты что? – так же шепотом отреагировала я. – Того самого, Джеймса Бонда?

– Ага. До сих пор в себя не приду.

– Динка! – завопила я. – Это же здорово! Я тебя поздравляю!

– Благодарю. – Фиалка торжественно склонила голову и расхохоталась. Вскочила с места, подлетела ко мне и порывисто обняла. – Я так счастлива, Шурка, так счастлива… В августе съемки начинаются.

– Постой, – начала я, – а как же твой Драч? Он же тебя не пустит… Ты же только что рассказывала, что он тебе ультиматум поставил…

– Вот поэтому я пока и не хочу, чтобы кто-нибудь знал о том, что дом теперь мой. Мало ли как сложится. Может, я в Голливуде жить буду, а?

Динка хохотнула, махнула рукой, рюкзак перевернулся и рухнул со стула. Все его содержимое вывалилось на пол. Я полезла за Динкиным кошельком, он откатился далеко под стол.

– Знаешь, котик, – сказала вдруг Динка, сидя на полу по-турецки. – Мне кажется, я совершила большую ошибку.

– О чем ты? – спросила я и выпрямилась, забыв о том, что нахожусь под столом. Раздался глухой стук.

– Осторожнее, – рассмеялась Динка и лукаво подмигнула. – Ничего, до свадьбы заживет.

Я вылезла из-под стола.

– Это точно, – вздохнула я. – Если она еще когда-нибудь будет, свадьба-то.

– А и не будет – невелика беда. Я тебе об этом и толкую. Зря я замуж вышла.

– Да брось…

– Точно, точно тебе говорю. Не мое это, не создана я для брака. Да и вообще, хорошее дело браком не назовут. – Динка вытянула ноги в стороны, так что получился почти поперечный шпагат, и подперла подбородок ладонями. – Мне свобода нужна. Помнишь, как у Пушкина? «И друг степей казах».

– У Пушкина был калмык. Друг степей калмык.

– Не важно. Главное, там про свободу. Степь – символ свободы…

– Но он так любит тебя.

– Вот в этом-то как раз и проблема.

Наверно, у меня вытянулось лицо от удивления, так как Динка рассмеялась:

– Да ладно, не бери в голову. Я пошутила.

Она поднялась с пола, натянула бейсболку, очки, закинула рюкзак за спину и двинулась в сторону входной двери. Я пошла следом.

– Мне пора. Ты тут не скучай, – наставляла она меня по пути, – набирайся сил, дыши свежим воздухом. Делать тебе ничего не придется, тут уборщица местная имеется, садовник, это входит в оплату коммунальных услуг. Отдыхай, короче. А я прилечу в воскресенье, приеду сюда, тогда и потолкуем.

Фиалка чмокнула меня в щеку и добавила: – Невздумай хандрить и помни: мужья приходят и уходят, а подруги остаются!

Фиалка подмигнула, погрозила мне пальцем и скрылась за сосновой стеной.