В поселке, казалось, темные силы одержали верх. Он был погружен в ночную тьму. Под ногами громко шуршали сосновые иголки, где-то ухал филин…

Монахов явно не понимал, что произошло. Почему еще в машине я вдруг замкнулась, отгородилась от него. Выдернула руку и отвернулась к окну.

А я не могла ему объяснить.

– Ну что ж, спасибо за прекрасный вечер, – вымученно улыбнулась я на пороге дома Врублевской. – Спокойной ночи. – И поднялась на крыльцо.

Ни слова не говоря, Монахов развернулся и скрылся во мгле.

Я прижалась спиной к входной двери и посмотрела на небо. По лиловому бархату рассыпались звезды.

– Ключи стоит готовить заранее, – тихо сказал Монахов, шагнувший из-за куста сирени. Он склонил голову на бок и улыбнулся: – Мало ли, кто притаился в темноте.

– Вы напугали меня, – ответила я.

– Я просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке. То есть с вами…

– Да, со мной все в порядке.

В доказательство я продемонстрировала ключи, позвенела ими и вставила в замочную скважину. Но что-то было не так…

Из дверной ручки торчал сложенный вчетверо лист бумаги. Я быстро открыла дверь и зажгла свет.

Записка. И в ней – всего два слова: «Нужно поговорить».

Два слова, выведенные ровным, четким почерком. Почерком отличницы. Я сразу узнала его. Той же рукой был написан текст заклинания, в который кто-то завернул восковую фигурку, ныне бесследно исчезнувшую. И если раньше я только догадывалась, то теперь точно знала автора этих строк. В записке стояла подпись: «Лиза».

Монахов продолжал топтаться у крыльца.

– Послание от вашей «Клерамбо», – сообщила я ему. – Хочет со мной поговорить.

– О чем? – спросил Монахов.

Я пожала плечами, а он с надеждой посмотрел на меня.

Он явно ждал приглашения. Но я вежливо попрощалась и закрыла дверь.

Я приблизительно представляла себе, о чем Лиза собиралась говорить со мной. Вернее, о ком.

Синдром Клерамбо в действии.

Из моего любимого учебника по психиатрии я знала, что психически неуравновешенные люди чрезвычайно упорны и любой ценой добиваются своей цели. Они готовы на все. Вплоть до устранения препятствия.

В данном случае препятствием являлась я.

Я подумала обо всех странностях, приключившихся со мной за последние дни. О загадочных шумах, о разбитой статуэтке, о звонке неработающего телефона, о букете белой сирени…

Как ни удивительно, от этих мыслей мне стало легче. Ведь я уже была склонна поверить в бредовую теорию Раисы о том, что все это проделки потусторонних сил.

Я разорвала записку на мелкие клочки и выбросила в мусор.

Но что-то мешало мне насладиться наступившим облегчением.

Сообщник, вспомнила я.

У Лизы есть сообщник. Это несомненно. Я лично видела его дважды.

Мотивы поступков Лизы мне были ясны как день. А вот ее приятель откровенно пугал меня. Лиза каким-то образом неоднократно проникала в запертый дом. И он, наверное, тоже…

Я быстро проверила двери, окна. Страх подгонял меня. Бегом поднялась по лестнице и зажгла свет в коридоре. Пусть горит, так спокойнее. Влетела в спальню, щелкнула выключателем, задвинула дверной засов.

И застыла…

Поверх валявшегося на кровати шелкового платья, которое я не успела убрать, аккуратно лежала восковая фигурка. В центре предполагаемой груди торчала иголка.

– Ну, это уже слишком! – воскликнула я и поразилась тому, как жалко прозвучал мой голос.

Я обернулась в поисках чего-нибудь, во что можно было бы завернуть мерзкую фигурку – при мысли о том, чтобы коснуться ее голыми руками, мне делалось дурно – и уперлась взглядом в надпись на зеркале.

Сердце ухнуло куда-то вниз, ноги стали ватными.

"Я была такой же, как ты сейчас.

Ты будешь такой же, как я сейчас!" – вопили кривые буквы, нарисованные на зеркальной поверхности губной помадой.

Я закрыла глаза, в надежде на то, что мне все это померещилось. Но нет, все было на месте. И фигурка, и надпись.

Я буквально заставила себя сдвинуться с места. Схватила со столика какую-то древнюю газету, лежащую тут с незапамятных времен, разорвала ее пополам.

Пересиливая отвращение, осторожно стряхнула с платья на газету восковую куклу. Она распалась на куски. Видимо, ее просто сложили, не удосужившись слепить края. Извлекла иголку. Завернула все это добро в газету и брезгливо бросила на пол.

Покосилась на платье. Казалось, на том месте, где лежала кукла, зияла дыра. Я присмотрелась и поняла, что это обман зрения.

Откуда-то из закоулков подсознания выползла мысль, что восковую фигурку необходимо сжечь. Иначе она сыграет свою роковую роль. Но это потом…

Второй частью газеты я, как смогла, стерла надпись с зеркала. Помада была темно-красной, почти бордовой. Такой цвет предпочитала Фиалка. Размазанная по зеркальной поверхности, помада напоминала кровавые следы. Словно кто-то прикоснулся к зеркалу окровавленной ладонью, а потом, обессиленный, сполз вниз. Я поспешно отвела взгляд.

Ногой задвинула ненавистный сверток под кровать и опустилась на покрывало рядом с платьем. Легла на подушку и обняла платье, как будто оно было живым существом. Закрыла глаза.

«То, что тревожит тебя, находится в твоих собственных руках. Гляди только за своими мыслями и поступками и старайся всячески исправлять себя. Все, что ни случится, ты обратишь себе в поучение и пользу».

Когда-то я выписала это изречение Эпиктета в тетрадь. Мечтала сделать его моим жизненным девизом. Мне было тогда лет десять или одиннадцать. Теперь, находясь в наполненной страхом запертой комнате, я понимала, насколько наивной была. Единственным плюсом было то, что комната заперта изнутри, а не снаружи. И ничто не способно заставить меня выйти из нее.

Так мне казалось…

Но я ошибалась.

Лампочка под потолком, затянутая в пыльный матерчатый абажур, встревоженно мигнула, ярко вспыхнула напоследок и погасла. Только что успокоившееся сердце вновь зашлось барабанной дробью. Я резко поднялась на кровати. Пристально посмотрела в сторону двери. Но ничего не увидела. По моим расчетам, из-под двери должна была пробиваться полоска света, ведь я не гасила его в коридоре. Я это точно помнила. Но света не было. Что это? Выбило пробки? Отключили электричество в поселке? Или это…

Я прислушалась. Было абсолютно тихо. Пугающе тихо.

Я ощутила приступ клаустрофобии. Мне вдруг стало нечем дышать, словно я находилась в замкнутом пространстве, тесном и лишенном кислорода. В гробу, например…

Меня охватила паника. Я судорожно втянула в себя воздух и, не отдавая отчета своим действиям, раскинула руки в стороны. Не сомневаясь, что наткнусь на препятствия в виде грубо сколоченных досок. Но нет, руки свободно парили в пространстве.

Я понимала, что мне нужно выйти из комнаты и спуститься вниз, проверить, в чем дело, чтобы не сойти с ума. В одном из ящиков кухонного стола я видела свечи, необходимо добраться до них.

Соскользнув с кровати, я наощупь, стараясь не шуметь, направилась к двери. Ледяными пальцами вцепилась в засов. Металл показался мне горячим. Во всяком случае, гораздо теплее моих рук. Это было как в мистическом триллере. Как в компьютерной игре. Заколдованная дверь, которую лучше не открывать.

Дверь, за которой притаился ужас.

Раз, два, три…

Я зажмурилась, с силой дернула за рычаг и рывком распахнула дверь.

Четыре, пять, я иду искать…

Ничего не произошло.

То есть никто на меня не набросился, не вцепился в горло.

Я открыла глаза. Но с таким же успехом могла бы этого не делать.

В коридоре было так же темно. Даже, пожалуй, еще темнее.

Путь до лестницы показался мне длиною в жизнь. Наконец я крепко ухватилась за перила.

Тут уже не было так тихо. Старый дом охал, вздыхал, кряхтел… Как древний дед, ворочающийся в своей продавленной постели.

На кухне я пришла в себя, как больной, очнувшийся после наркоза. С легким шелестом работала газовая колонка. Трепещущий фитилек освещал помещение призрачным светом. Здесь все было привычно и буднично. И поэтому прекрасно. В верхнем ящике кухонного стола спокойно лежали свечи. Припасенные для такого вот экстренного случая. Я вытащила одну и с наслаждением чиркнула спичкой. Вряд ли мне когда-либо еще придется испытывать подобное наслаждение от столь простой манипуляции.

Яркое пламя радостно устремилось вверх. Кухонные предметы приобрели четкие очертания. Теперь мне предстояло найти распределительный щиток, за которым вместе с электрическим счетчиком прятались пресловутые «пробки». Их просто выбило, я не должна в этом даже сомневаться…

Высоко подняв руку со свечой, я обследовала помещение. Обычно такие щитки помещают где-то рядом с дверями. Но здесь ничего похожего не было.

Где же этот чертов щиток?

Я вышла в гостиную. Медленно двинулась по периметру вдоль стен. И зачарованно застыла у портрета Врублевской. Мерцающее пламя свечи отбрасывало на полотно причудливые тени и придавало ему нереальный вид.

Ида Врублевская выглядела живой.

Удивительно, из ее глаз исчезли надменность и насмешка, и она смотрела на меня… С надеждой, что ли? И улыбка ее изменилась. Стала мягче, приветливее.

Может быть, дело в раме? Позолота на ней искрилась и бликовала в свете трепещущего огня.

На миг мне показалось, что Врублевская пошевелила рукой. Словно указала мне на что-то…

И тут я услышала этот звук.

Тихий скрежет, как будто в замочную скважину вставили не тот ключ. Как будто собака скреблась в дверь, чтобы ее пустили в дом. Я быстро задула свечу и вытерла моментально взмокшие ладони о светлую ткань брюк. Снова стало темно и страшно.

Звук повторился. К нему добавилось еще легкое постукивание.

Я бесшумно метнулась на кухню. Прикинула свои шансы и пришла к выводу, что атаковать надо первой. Ах, как бы мне сейчас пригодился пистолет! Я протянула руку и пошарила в темноте в поисках подходящего оружия. Ножи я сразу отбросила. Никогда не смогу всадить нож в живую плоть. Хотя… Никогда не говори «никогда»…

Чайник?

Нет, вряд ли. Он ненадежный, крышка отлетит в сторону, вода выльется. Много шуму из ничего. Разделочная доска?

Тоже нет. Она запросто может расколоться.

А вот моя старая знакомая – сковорода подойдет.

Я обхватила пластмассовую ручку сковороды обеими руками, как теннисную ракетку, и скользнула на веранду к входной двери. Прижалась спиной к стене и задержала дыхание, пытаясь заглушить удары собственного сердца. Тихий скрежет продолжался, а потом раздался щелчок, дверь медленно отворилась, и на пороге возник силуэт мужчины.

Я размахнулась и обрушила сковороду ему на голову. Он охнул, обмяк, как тряпичная кукла, и осел на пол. Голова с глухим стуком ударилась об пол. Я выронила сковородку, сползла по стенке вниз, закрыла лицо ладонями и вдруг поняла, что ни разу не вдохнула с тех пор, как затаилась под дверью. Я испугалась, что не смогу больше дышать, и судорожно втянула в себя воздух. Он ворвался в легкие с громким свистом, и в этот момент вспыхнул свет.

Москва, 7 ноября 1953 года.

Кара встретила Стертого в троллейбусе, по дороге на торжественный концерт, посвященный 36-й годовщине Октябрьской революции. Она как раз полезла в сумку за кошельком, чтобы расплатиться за проезд, когда почувствовала чей-то пристальный взгляд и подняла голову. Стертый стоял в метре от нее и буравил ее мутными глазами. Глазами мертвой рыбы. Кара выронила кошелек, мелочь со звоном покатилась по проходу. Стертый криво усмехнулся и подмигнул. Какая-то женщина принялась подбирать монеты, но тут водитель объявил остановку. Кара, как ошпаренная, выскочила из троллейбуса и бросилась вверх по улице Горького.

Боковым зрением она увидела, как Стертый спрыгнул с подножки троллейбуса и, засунув руки в карманы, устремился следом. Кара продиралась вперед сквозь праздничную толпу людей с транспарантами и разноцветными шариками в руках. Народные гуляния в честь 7 ноября были в самом разгаре. Кара то и дело оглядывалась – серая фигура неизменно маячила сзади. Кара ускорила шаг. Люди расступались в стороны, и тут же за ее спиной смыкались в плотные ряды. Но Стертый не отставал. В какой-то момент Кара с ужасом обнаружила, что расстояние между ней и Стертым уменьшилось до предела. Еще чуть-чуть, и он настигнет ее. Прямо навстречу Каре шел человек в шинели, увешанной орденами, с баяном в руках. На мгновение вокруг него образовалось пустое пространство. Кара, не раздумывая, нырнула туда и затерялась в людском море. Обернулась. Стертого не было видно. Она вздохнула с облегчением и побежала. Морозный воздух обжигал легкие, глаза слезились от встречного ветра.

По мере приближения к Красной площади все больше народа вставало у Кары на пути. Бежать стало невозможно. «Осталось совсем немного», – уговаривала себя Кара. Вон он, Кремль. Она снова обернулась – преследователь был в двух шагах от нее, буквально дышал ей в спину. Как? Каким образом? Кара в отчаянии рванула вперед, поскользнулась на покрытой коркой льда булыжной мостовой и уткнулась лицом в чье-то пальто. Препятствие остановило ее всего на несколько секунд, но их хватило для того, чтобы стальные пальцы впились ей в локоть. Кара сдавленно вскрикнула и попыталась освободиться. Стертый заломил ей руку за спину и прижал к себе. Вокруг шумела возбужденная толпа, но никто, казалось, ничего не замечал. Кара изловчилась, вывернулась и со всей силы врезала Стертому коленом между ног. Он охнул, ослабил хватку и прошипел ей на ухо:

– Сука! Я только хотел…

Но Кара не стала дожидаться, пока он закончит фразу, выдернула руку и бросилась прочь. И все-таки она услышала. «…Рассказать о дочери», – прошептал он. Или ей показалось?

Она не помнила, как отработала свой номер. В голове шумело, вывихнутый локоть саднило и дергало. К счастью, зрители ничего не заметили и приняли ее, как всегда, на «ура», чего не скажешь о коллегах-"доброжелателях". Одна из балерин, та самая, которая в свое время подсыпала Каре в пуанты толченое стекло, ехидно поинтересовалась, что у нее с рукой. Не удостоив ее ответом, Кара скрылась в гримуборной.

Постепенно она успокоилась. Концерт подходил к концу, из динамиков доносилось мощное меццо-сопрано Веры. Она исполняла арию Кармен из одноименной оперы Бизе.

Кара ощутила болезненный укол в сердце – с Верой они так и не общались, встала и выключила трансляцию. За то время, что Кара провела в лагере, Вера сильно изменилась. Похудела и повзрослела. Была избрана секретарем партийной организации театра. Поговаривали, что она выбилась в фаворитки к самому вождю и оставалась ею до самой его смерти. Поговаривали также, что это именно она настояла на том, чтобы Кару приняли обратно в труппу Большого после освобождения, но Кара почему-то в это не верила. По крайней мере, Вера не пыталась возобновить отношения, и в глазах Кары это выглядело как признание вины.

Кара подошла к зеркалу и расправила складки на пышной юбке. Сегодня она надела свое любимое шелковое платье, впервые с того дня, как побывала в нем на вилле ди Коломбо. Ей казалось, что платье до сих пор хранит тепло рук Дюка. Кара дотронулась до кулона на шее. Какое же счастье, что в тот роковой вечер перед арестом она спрятала его в тайник, иначе лишилась бы и его…

В дверь деликатно постучали, напоминая о том, что через пятнадцать минут должен начаться торжественный прием.