Я осталась одна. На самом деле я и не собиралась хандрить. Я была настолько очарована домом, что и думать забыла о собственных проблемах.

Словно я всегда здесь жила.

По широкой деревянной лестнице я поднялась на второй этаж, миновала балюстраду с вычурными резными балясинами и оказалась в темном коридоре.

Когда глаза привыкли к полумраку, я разглядела несколько дверей. Толкнула ближайшую к себе. Она со скрипом отворилась.

Залитая солнцем квадратная комната выглядела прелестно, хотя и скромно.

Это была Идина комната.

Стены, оклеенные обоями нежного персикового цвета, пестрели фотографиями великой балерины в самых известных ее партиях. Одетта-Одиллия из «Лебединого озера», Жизель, Аврора из «Спящей красавицы», Зарема из «Бахчисарайского фонтана»…

Узкая кровать, туалетный столик с высоким зеркалом в деревянной оправе. Мягкое продавленное кресло, журнальный столик с кипой книг… Здесь все было сохранено в том виде, как было при ее жизни. Словно она только что вышла из комнаты.

Я решила, что буду жить именно здесь.

Я подошла к широкому окну, раздвинула тюлевые занавески и распахнула створки. От открывшейся картины у меня захватило дух. Передо мной раскинулся цветущий фруктовый сад, а за ним – извилистая тропинка, ведущая к подножию невысокого холма, усыпанного желтыми одуванчиками. Я представила, как по утрам, едва проснувшись, первым делом буду подбегать к окну, и улыбнулась.

Дверь напротив Идиной спальни вела в крошечную ванную.

Две соседние комнаты не представляли интереса. Видимо, ими практически не пользовались, они были почти пустыми и не выглядели жилыми. В одной стоял старинный диван с высокой прямой спинкой и древний торшер, в другой – пара кресел на деревянных ножках.

Заглянула я и на чердак. Поднялась по хилой узкой лесенке и уткнулась в неприметную дверь с торчащим из замка ржавым ключом.

Я замешкалась на пороге, испытав странное чувство. Как будто за той дверью скрывались все тайны мира, и именно мне предстояло раскрыть их. С замиранием сердца я распахнула дверь. В нос мне ударил запах затхлости, я чихнула и осмотрелась.

Чердак выглядел запущенным и темным. Сквозь крошечное окошко, расположенное под покатой крышей, пробивался скромный луч света. Кружева паутины свисали с потолка, под ногами лежали клочья пыли. По периметру помещения были навалены рваные картонные коробки. Среди них затесался старинный кожаный сундук с навесным замком, мечта любого дизайнера по интерьерам.

Я подергала за замок, для того лишь, чтобы убедиться, что он крепко заперт.

Внезапно внизу раздался стук. Словно кто-то вошел в дом и захлопнул за собой дверь.

Мне стало неуютно… Я бесшумно выскользнула вон и на цыпочках спустилась с лестницы. Ни в гостиной, ни в кухне никого не было. Мне просто послышалось.

Я залпом допила остатки остывшего кофе и, тщательно заперев дверь, отправилась обследовать окрестности. По дорожке, выложенной тротуарной плиткой, обогнула дом и оказалась в тенистом яблоневом саду. Поплутав среди кривых стволов, миновала сад, поднялась на холм и огляделась. Сбегающая вниз тропинка вела к реке. По обе стороны от холма, слева и справа, прятались в густом лесу соседние дома. Я долго бродила вдоль заросшего ивняком берега реки, вдыхая запахи влажного песка и прошлогодней прелой листвы. И когда наткнулась на поваленное дерево, поняла, что устала. Присела на бревно, покрытое робкими слабыми ростками. Течение в маленькой речке было удивительно сильным. Шум струящейся воды перекрывал все остальные звуки, поэтому я не сразу услышала неясное то ли поскуливание, то ли завывание.

Я двинулась вперед, ориентируясь на слух, и застыла от изумления. Под раскидистым кустом бузины прямо на земле сидела маленькая девочка, лет шести. Она как-то странно раскачивалась. Вперед-назад, вперед-назад, и при этом издавала тот самый монотонный стон, который и привлек мое внимание: «М-м-м-м…» Обычно с такого звука начинаются занятия по вокалу.

– Эй, – тихонечко позвала я, боясь испугать ребенка.

Никакой реакции. Девочка продолжала раскачиваться.

– Привет, – сказала я громче и присела на корточки рядом с ней. И растерялась. Вообще-то я не очень умею общаться с детьми.

Я нагнулась и заглянула девочке в лицо. Глаза ее были открыты, но в них плескалась такая пустота, словно девочка ничего перед собой не видела. Она была очень хорошенькой. Каштановые волосы, перехваченные оранжевой резинкой, на висках закручивались в тугие локоны. Тени от длинных ресниц, обрамлявших карие глаза-пуговицы, падали на румяные щечки.

– Это игра такая, да? Хочешь, поиграем вместе? – попыталась я пробиться сквозь плотную стену безразличия к окружающему миру. Но тщетно.

Что же с ней такое?

Внезапно у меня за спиной громко хрустнула ветка, и следом раздался мужской голос:

– Так вот ты где, малыш! А я тебя повсюду ищу…

Я резко вскочила на ноги, так, что на миг закружилась голова. Темноволосый мужчина, одетый, несмотря на жару, в строгий серый костюм, белоснежную рубашку и галстук, стремительно подошел к девочке и поднял ее на руки. Поцеловал в лоб и заправил за ухо каштановый локон. Девочка никак не прореагировала, продолжая равнодушно смотреть в одну точку.

Проходя мимо меня, мужчина вежливо поздоровался, хотя я готова была поклясться, что он меня не заметил.

Дверь оказалась открытой. Странно… Я четко помнила, как запирала ее на два замка. Я нажала на ручку и крикнула сдавленным голосом в образовавшуюся щель:

– Кто здесь?

Дверь тут же распахнулась, и на пороге возникла дородная женщина с мокрой тряпкой в руках.

– Добрый день, – радушно улыбнулась она, поспешно спрятала тряпку за спину, а освободившуюся руку вытерла о фартук. – Вам кого?

– Да, собственно, я теперь здесь живу… – промямлила я в ответ.

– Господи! Ну, конечно! – Женщина махнула тряпкой, и мне в лицо полетели горячие брызги. – Ох, простите, простите. Проходите!

Она посторонилась и пропустила меня в дом.

– А я смотрю, вещички чьи-то лежат. Да я знала, что дом-то продали, но как-то не подумала, что вы так быстро въедете. Ох, нехорошо как получилось, неудобно. Я здесь убираюсь, порядок поддерживаю. Да вы, наверно, заметили. Чисто все, правда?

– Правда, очень чисто, – согласилась я, входя следом за ней на кухню.

– Меня Раиса зовут. Я здесь много-много лет работаю.

Раиса извлекла из настенной полочки пузатый медный чайник и принялась его начищать.

– А я Саша, – представилась я, подумав, что нам с Фиалкой пришлось греть воду для кофе в алюминиевом ковшике. Он так и валялся в раковине.

– А по отчеству? – деловито осведомилась Раиса.

– Да можно просто по имени, – смутилась я.

– Нет, что вы. Так не положено. Вы же хозяйка…

– Просто Саша, без церемоний, – отрезала я.

– Ну, Саша так Саша, – вздохнула Раиса. – Сейчас я вас чаем напою.

– Давайте, я вам помогу, – предложила я.

– Да вы что! Как можно? – возмутилась Раиса. – Сидите и отдыхайте!

Я не стала настаивать и, пока Раиса хлопотала у плиты, украдкой ее разглядывала. На вид ей было около шестидесяти лет, хотя я вполне могла и ошибиться. Крупная, ширококостная, она передвигалась по кухне, слегка припадая на правую ногу. Квадратное, вогнутое лицо, глубоко посаженные небольшие глаза, нос картошкой и тонкая полоска губ. Бледные щеки покрывала сетка апоплексических «звездочек». Сквозь вытравленные «супрой» короткие волосы пробивались отросшие седые корни. У этой женщины вряд ли была сладкая жизнь.

– Вот, попробуйте. – Раиса промокнула полотенцем натруженные потрескавшиеся руки с обломанными ногтями и подвинула ко мне плошку с румяными аппетитными пирожками. – Ираида Яновна, покойница, очень уважала мою выпечку.

Поймав мой недоуменный взгляд, она рассмеялась и пояснила:

– Ида – это ж сокращенное от Ираиды. Правда, Ираида Яновна ела, как птичка, – продолжала щебетать Раиса. – Отщипнет кусочек, и все. Фигуру берегла, каждый божий день упражнения свои делала. Да вы кушайте, кушайте. Вы вон тоже худенькая какая, нельзя так. Муж любить не будет.

Раиса моргнула, и ее глаза полыхнули любопытством.

– А вы замужем? – осторожно спросила она.

– Нет, – ответила я и поперхнулась.

– Ну и ладно, и что ж… – Раиса посмотрела на меня с откровенной жалостью и ободряюще улыбнулась. – Не расстраивайтесь, какие ваши годы.

– А я и не расстраиваюсь…

– И правильно. Ну их к черту, этих мужиков. Сплошь пьяницы и бездельники. Мой вон как узнал, что я близнецов родила, да еще двух девок, так сразу и смылся. Ни тебе алиментов, ни помощи никакой. Я одна дочек поднимала, потому и работать сюда пошла. Тут в советские времена и заказы были хорошие, и деньги приличные платили. Тогда государство за всем следило, не то что нынче. Да и рядом мне тут…

Пирожки оказались очень вкусными, а может, я просто проголодалась.

– Вот и хорошо, вот и славно, – приговаривала Раиса, глядя на меня с улыбкой. – Кушайте на здоровье, не стесняйтесь. И что дом теперь пустой стоять не будет, тоже хорошо… Дом ведь, он как живой, ему человеческий дух нужен. Я уж, как могла, сохраняла его… А он, все одно, умирать начал. Ну ничего, ничего… Теперь все в порядке.

Когда за домработницей, наконец, захлопнулась дверь, я вздохнула с облегчением. Она не закрывала рта весь день, и хотя я ее практически не слушала, голос женщины еще долго звучал у меня в ушах.

К тому же все это время я чувствовала себя неловко. У меня никогда не было прислуги, и Раиса с неизменной тряпкой в руках страшно меня смущала. Я не представляла, как следует себя вести в такой ситуации. Вскочить и помогать? Или спокойно взирать на то, как пожилая женщина, согнувшись в три погибели, протирает пол?

Мне вдруг захотелось поговорить с мамой. Я поднялась наверх, вытащила мобильный телефон и обнаружила, что батарейка разрядилась. Сунула руку в боковой карман сумки. Туда, где должно было лежать зарядное устройство. Но его не было. Я вытряхнула содержимое сумки на кровать. Устройства не было. Черт, неужели я забыла его на съемной квартире? А может, оно выпало из сумки в машине? Я решила сходить на стоянку, но потом передумала. В другой раз.

Я вышла на крыльцо. Вечерело, жаркий пряный воздух сгустился до такой степени, что его можно было резать на куски. Оглушительно жужжали шмели. Хотя, нет, это не шмели. Слишком резкий звук. Я прислушалась.

Где-то работала газонокосилка. Я спустилась с крыльца и повернула направо, ориентируясь на монотонный шум. Миновала небольшой пролесок и оказалась на краю лужайки, огороженной аккуратно подстриженным самшитовым кустарником, служившим границей между участками.

Передо мной вырос сказочной красоты дом. Одноэтажный, распластанный по территории буквой «г», он был выложен из серого, стилизованного под средневековый, камня, увенчан черепичной крышей и украшен мозаичными панно. Над всем этим великолепием высилась прелестная башенка с развевающимся флажком. Сооруженная из тротуарных плит полукруглая площадка перед фасадом была уставлена кадками с цветущими растениями.

На противоположной стороне участка пожилой мужчина стриг газон. Он медленно толкал перед собой огромный агрегат, то и дело спотыкаясь. На нем была смешная соломенная шляпа, клетчатая рубашка навыпуск, протертые джинсы и резиновые сапоги.

Запах свежескошенной травы ударил в ноздри, и я вдруг почувствовала себя счастливой. Счастливой и свободной!

В какой-то момент мужчина заметил меня, выключил газонокосилку, приподнял шляпу и поклонился. Я догадалась, что это садовник. Господи! Неужели это все происходит со мной наяву?

Я рассмеялась, махнула ему в ответ рукой и отправилась к себе.

Надо же, к себе! Как быстро привыкаешь к хорошему…

Рим, октябрь 1947 года

Стертый, человек без лица, сидел в кресле. Бледный, с крупными каплями пота на лбу. Из-под туго застегнутого воротничка сорочки сбоку выглядывало темно-бордовое родимое пятно в форме гигантского паука.

Вера, как маятник, слонялась по номеру. Туда-сюда, туда-сюда… Она была в длинном шелковом халате, расшитом драконами. При каждом ее шаге полы халата развевались в разные стороны, а драконы угрожающе шевелили хвостами.

– Где вы были? – холодно спросил Стертый, почесал родимое пятно и просверлил Кару взглядом.

– Я… я заблудилась, – пролепетала она, – вышла из магазина, не нашла вас и испугалась. Решила самостоятельно вернуться в гостиницу. Потом начался дождь, и я пережидала его в кафе.

– Дождь начался в половине двенадцатого ночи, – бесцветным голосом заметил Стертый и добавил: – Ну что ж, я рад, что вы добрались до гостиницы целой и невредимой. – Он надел серую шляпу, слившуюся по цвету с его лицом, и вышел из комнаты.

– Ты с ума сошла? – прошипела Вера, когда за Стертым захлопнулась дверь. – Ты что творишь, а? Что творишь?

– Он сделал мне предложение, – еле слышно прошептала Кара.

– Что? Что он сделал тебе?

Вера рухнула на кровать. Пружины жалобно скрипнули под ее немалым весом.

– Тебе пора худеть, – заметила Кара.

– Повтори, что ты только что сказала.

– Я сказала, что тебе надо похудеть.

– Нет, повтори то, что ты до этого сказала. Про предложение.

– Он хочет, чтобы я стала его женой.

Кара устало опустилась в кресло, она чувствовала себя одинокой и опустошенной.

– Безумие. Ты хоть понимаешь это? – Вера сложила руки на груди и нервно забарабанила пальцами. Огромный бриллиант на безымянном пальце засверкал всеми гранями. – И что ты ему ответила?

– Пока ничего…

– «Пока ничего», – передразнила Вера. – Ты о последствиях-то задумывалась?

– Я не знаю…

– Не знает она… А кто знает? Кто знает? Боже, дай мне сил! – Вера театрально закатила глаза, вскочила с кровати, подошла к Каре вплотную и прошептала ей в ухо: – За связь с иностранцем что бывает, а? А за измену родине?

Кара низко опустила голову.

– Молчишь. А как же театр? Как же Базиль? У вас же свадьба на носу…

– Вера, прошу тебя… – Кара передернула плечами. – Мне и так несладко. Я запуталась…

– Дурочка ты моя. – Вера погладила Кару по влажным от дождя волосам.

– Мне кажется, я влюбилась…