Если говорить об овцах, то моими любимчиками были Рози, одна из тех первых купленных нами овечек-девочек, и Сути. Даже когда он совсем вырос и превратился в барашка с великолепными изогнутыми рогами, я без опасений могла сесть на траву, а он ложился рядом со мной, укладывал голову мне на колени и засыпал. Конечно, с ним мы не допустили той же ошибки, что и в случае с Тедди: Сути был кастрирован, когда ему было несколько дней от роду. Когда жизнь Рози перестала быть полноценной – ей исполнилось шесть лет и артрит начал мучить ее совсем невыносимо, – ветеринар сказал, что я была единственным человеком, который попросил, чтобы его овце сделали инъекцию и позволили умереть легкой безболезненной смертью, а не пристрелили, как это делалось в большинстве случаев. Но для меня это был очевидный выбор. Рози всегда была нежна и приятна в общении. Я хотела, чтобы в ту ночь она спокойно отошла в мир иной, что и произошло.

К сожалению, в случае лошадей такой подход не всегда срабатывает. Правда, это спорный вопрос. Некоторые люди говорят, что умерщвлять лошадь надо инъекцией, тогда как другие считают, что ощущение собственной всевозрастающей слабости и последующее падение для лошади несравненно страшнее, чем быстрый выстрел. Я думаю, если лошадь больна и ранена, то инъекция вполне уместна, но если она в состоянии держаться на своих ногах, то, вероятно, самый быстрый вариант развития событий и оказывается самым лучшим.

Когда у вас есть животные, в ваши обязанности входит выявление и признание того факта, что они не в силах больше жить. Приведу пример. Однажды нам пришлось принимать решение о жизни и смерти нашего любимого шотландского пони, Смоки. Ему шел третий десяток лет, не самый преклонный возраст для пони, но его здоровье подкосил сильнейший ламинит. Это ужасная и очень тяжело переносимая болезнь, при которой у пони создается ощущение, как будто он двигается на четырех распухших пальцах ног. Единственное возможное решение состоит в том, чтобы ограничить потребление им свежей буйнорастущей травы, что позволяет контролировать болезнь, если ситуация сложится благополучно.

В течение многих лет мы именно так и контролировали состояние Смоки, но он очень не хотел, чтобы его держали отдельно от других лошадей, злился и пытался снести забор, чтобы возвратиться к ним. Но однажды пришел день, когда он не проявил к ним никакого интереса вообще, и это поведение было красноречивее всяких слов. Он просто лежал в одной позе, мучаясь от боли, не желая никак контактировать с окружающим миром. В общем, мне пришлось поднять трубку телефона, набрать номер и произнести роковые слова. Должна признать, до того момента (помните, я сказала, что я не была такой же сильной, как Мэгги) я еще ни разу не находилась рядом с лошадью, когда ее умерщвляют. Я думаю, что в случае с лошадьми важнее всего спокойствие того, кто прерывает их жизнь. Они очень быстро распознают страх и беспокойство. Поскольку я знала, что буду не в состоянии сдержать себя, я думала, что лучше мне не присутствовать, чтобы Смоки не почувствовал, что должно случиться. Прибывшие мужчины оказались настоящими профессионалами и, когда не без нашей помощи они поставили Смоки на скат их передвижного денника, мы пошли в дом. Наблюдая в окно за гуляющими в поле с другой стороны дома лошадьми, мы услышали выстрел и отметили, что лошади вдруг беспорядочно заскакали, словно сойдя с ума, хотя прежде они часто слышали ружейные выстрелы, которые раздавались с близлежащих полей, и не обращали на них внимания. Казалось, они узнали, что случилось, они почуяли, что Смоки покинул этот мир. Возможно, они видели его дух, освободившийся от физической боли; возможно, он вновь обрел свободу движения и пришел к ним на поле. Возможно, они даже радостно приветствовали его дух. Я хотела бы думать, что это так.

Когда некоторое время спустя мы вышли из дома, приключилось очень странное событие. Я не очень хотела выходить, зная, что увижу кровь на том месте, где стоял Смоки. Три собаки сели в дверном проеме, вместо того чтобы с веселым ворчанием и визгом умчаться в поля. Затем они единой сворой рванули к тому месту, где Смоки стоял последний раз в своей жизни, и стали нарезать круги, безумно лая на что-то, чего мы не могли видеть. Это не была только реакция на кровь. Они видели кровь кроликов прежде и так не реагировали. Кроме того, они все смотрели вверх, лая на что-то или кого-то в воздухе, а не на земле. Я верю, что они все еще могли ощущать энергию Смоки и не понимали, почему он был и в то же время не был здесь, рядом с ними. Через некоторое время они прекратили лаять и медленно ушли прочь от того места, но все их поведение выглядело очень странным. Это напомнило мне о ряде других случаев с участием животных, о давних временах, когда животные, которые, умерев, иногда трагически, оставляли частицу себя в этом мире.

Первого моего коня звали Балу. Он жил с нами много лет назад, в Эссексе, во времена, когда жил Снупи. Я называла его маленькой черной пулей. Он был вполне обычной породы (среди его предков были горные пони), но для меня значил нечто совершенно особенное. Я занималась в школах верховой езды с детских лет, но у меня никак не получалось реализовать свою детскую мечту о собственном пони. Только когда я вышла за Тони и родила Филиппа, мой дорогой муж помог этой мечте осуществиться. Хотя я хотела пони с тех пор, как научилась ходить и говорить, он появился у меня, лишь когда мне исполнилось 24 года и сама я уже успела стать матерью.

Балу был куплен у путешественников. На тот момент мы не могли позволить себе потратить крупную сумму на покупку пони. Он обошелся нам недорого, потому что у него отсутствовала часть нижней челюсти, из-за чего для него было не подобрать мундштук. У него было полно глистов, живот раздувался от неправильного питания, а темная шкура выглядела косматой и потрепанной – потому-то мы и назвали его Балу, в честь медведя Балу из «Книги Джунглей».

Мне ярко помнится день, когда мы привели его домой. Я так гордилась. Забрать его следовало из местечка милях в семи от нашего дома, а так как позволить себе передвижной денник мы не могли, то решили привести его пешком. Довольно странно было вести его через город, сквозь поток дорожного движения, за один только недоуздок, а не в гораздо более надежной узде. Если бы я тогда знала то, что знаю о лошадях теперь, то никогда не осмелилась бы проделать этот путь, но мне повезло. Я немного расстраивалась, когда мы наконец добрались до двора, потому что с моей точки зрения этот пони представлял собой воплощенную мечту, тогда как прочим во дворе он казался бельмом на глазу, весь такой обычный, невзрачный и неприятный. Окружающие хихикали над ним, когда он уткнулся в охапку сена, как будто не ел в течение многих недель. Это был первый полученный мной намек на то, что иногда реализованные мечты бывают далеки от совершенства, – обычно из-за влияния кого-то еще, кто пытается испортить нам радость.

Но смеяться последней все-таки довелось мне, потому что благодаря хорошему кормлению и уходу Балу окреп и вырос до внушительного показателя роста в 14,22 ладони. Мы извели всех паразитов, косматая шерсть сошла, и он превратился в гладкого, великолепного черного пони, безмерно преданного мне. Мы настолько доверяли друг другу, что я даже могла ездить на нем с одним только поводом, без седла. Мы принимали участие во всех местных соревнованиях, и вскоре никто уже не хихикал над ним, ведь количество полученных им наградных розеток росло и росло. Он многому научил меня. Прежде мне доводилось ездить на лошадях только во время занятий в школе верховой езды, так что теперь мне предстояло досконально узнать, как заботиться о собственном пони. Я любила его. Это был один из самых счастливых периодов моей жизни, которым я буду дорожить всегда, но, увы, ему не суждено было продолжаться долго. Балу провел с нами лишь три коротких года.

В один ужасный день, который я никогда не забуду, я ехала на Балу вдоль дороги в блаженном неведении о трагедии, поджидавшей нас буквально за поворотом; мы возвращались назад, к конюшням. У нас состоялась большая поездка, и я мысленно обещала Балу, что хорошенько покормлю его по возвращении. Вдалеке замаячил автомобиль, он приближался быстро и, кажется, не спешил сбрасывать скорость, хотя водитель увидел нас, но я не особенно волновалась. Дорога была широкой, и Балу прекрасно реагировал на других участников движения. Я понятия не имела, как быстро все может принять дурной оборот и как непредсказуемо лошади могут шарахнуться в неправильном направлении. Водители часто не понимают, с чем имеют дело, когда проезжают мимо лошади. Их легко напугать, они сильные существа и понятия не имеют, что автомобили опасны. Они, что более вероятно, более испугаются такой непонятной нам «угрозы», как внезапно зашевелившийся маленький объект, допустим, полиэтиленовый пакет, который не представляет собой реальной опасности, нежели действительно реальной угрозы, каковая исходит от автомобиля. Самым глупым поступком, совершенным водителем при виде лошади, было пронзительное «бибиканье» сигнала. Конечно, понятия не имеющий, что означает этот внезапный звук, Балу вздрогнул и боком заскочил на тротуар. Хвала небесам, в тот миг там не было ни единого пешехода. Я приблизилась к водителю, который припарковал машину чуть поодаль впереди, и спросила, почему он сделал это. Он сказал: надо было дать лошади понять, что он проезжает мимо. Как говорится – без комментариев…

Трагедия случилась в мгновение ока. Птица, листок с дерева или обрывок бумаги – я так никогда и не узнала, что именно, – в общем, что-то прошелестело в ветвях изгороди близлежащего дома и полетело к голове моему пони. Его вины в случившемся не было. Лошади – мирные животные, не отличающиеся большими способностями в борьбе со львами и прочими хищниками, которые веками преследовали их, и их единственное реальное средство защиты сводится к скорейшему бегству. Совершенно не сознавая опасности, исходящей от другого подъезжавшего к нам автомобиля, Балу отскочил от потенциального «противника», «подстерегавшего» его в изгороди. Прыжком он переместился на середину дороги и понесся вперед, прежде чем я смогла опомниться и хоть как-то остановить его.

Автомобиль ехал прямо на нас все на той же скорости. Я кричала: «Стойте! Остановитесь!», пытаясь побороть своего взбесившегося пони и отчаянно направляя его в сторону обочины. Но было слишком поздно. К тому времени, когда шофер затормозил, автомобиль не успел полностью сбросить скорость и по инерции врезался прямо в ноги Балу. Он завизжал от боли, наконец-то поняв, в чем же кроется реальная опасность. Когда он рухнул, я упала прямо на капот, а затем скатилась на дорогу, в то время как Балу встал и побежал. В какой-то миг у меня появилась надежда – ведь раз он несся галопом вдоль асфальтированного шоссе, значит, он должен был находиться в относительном здравии. Но уже миг спустя я увидела, что одна из его задних ног загнута под неестественным углом. В ту секунду я поняла, что мой пони обречен…

Балу в панике мчался в сторону деревни, где было более людно и движение оживленнее. Могла произойти еще одна трагедия. Я раз за разом выкрикивала его имя, а он мотал головой и жалостно ржал в ответ. Шатаясь, он остановился и вернулся ко мне, продолжая клониться вбок. Он думал, что со мной будет в безопасности. Но я думала иначе. Я увела его в сад, подальше от машин. Владелец автомобиля приехал вслед за мной и задал вопрос, кто будет оплачивать ремонт его автомобиля. Он, очевидно, не знал, что хотя мой пони и вышел на дорогу, но он, человек, был обязан проявить осторожность при виде домашнего животного, чего он не сделал, так что беда произошла по его халатности. Но в тот момент я испытывала отчаяние и боль, зная, что вскоре мне предстоит потерять дорогого друга. Я сказала водителю, чтобы он вызвал полицейских, и с ними буду говорить я. Мне было невыносимо даже смотреть на этого человека.

В тот день Тони был в Лондоне по работе и не мог вернуться вовремя, чтобы помочь мне, но отец ответил на мой безумный телефонный звонок, и, благослови Бог его мужество, приехал, чтобы сделать то, на что я решиться не могла. Он приехал, чтобы придержать голову Балу, когда тому будут делать укол. Он был другом, которого мой пони знал, так что в присутствии знакомого человека ему было легче сохранить спокойствие. Я никогда не нашла бы в себе достаточно сил, чтобы сделать это. Отец велел мне попрощаться с пони. Я послушалась, погладила его нос, запоминая это последнее прикосновение на всю жизнь и подавляя слезы, а потом с рыданием была уведена в дом, который примыкал к саду. Милая хозяйка дома искренне сочувствовала моему горю. Потребовалось несколько недель, чтобы пережить этот ужасный шок. И только много лет спустя ко мне пришло понимание того, почему иногда трагедии должны случаться и почему друзья порой должны оставить нас.

Мне не следовало так торопиться с тем, чтобы заполнить пустоту, оставшуюся в моем сердце после ухода Балу. Но в то время по предписанию врача я принимала успокоительное и, наверно, была немного не в себе, не вполне понимала, что делаю. Очень скоро я обзавелась прекрасной кобылой по имени Синди. Я едва ли могла правильно выбрать лошадь, находясь под действием лекарств. Неприятности оказались неизбежными.

Незадолго до несчастья я перевела Балу в конюшню получше, где работало много хороших, понимающих людей, и однажды, уже после его смерти, когда я была там, владелица одной из лошадей, Анжела, зашла в конюшню и спросила:

– У кого появилась новая лошадь?

Я знала, что она говорит не обо мне, к тому времени у меня вот уже несколько недель была Синди.

– О чем ты? Нет тут никаких новых лошадей, – ответила я.

– Да вон же, в поле! Черный конь, скачет туда-сюда вдоль перелеска. Прямо сумасшедший какой-то! Странно даже, больше с ним никто не бегает.

Она была озадачена, потому что обычно все лошади очень оживлялись, когда появлялся новенький. Мы очень любили наблюдать за тем, как новая кобыла или жеребчик вливаются в табун. Я повторила, что ни у кого на дворе не было новой лошади, и мы пошли наружу посмотреть на поле, но к тому времени смотреть уже было не на что. Не было никакой новой лошади, которая бы играла на опушке, и все остальные мирно и безмятежно щипали траву. Мы не знали, что думать, но мое сердце хотело верить, что это был дух Балу, потому что самым странным во всем этом было то, что в конюшне и вокруг кроме него больше не было ни жеребцов, ни кобыл черного окраса.

На следующий день я готовила Синди к первому выступлению на показе, но быстро поняла, что затея обречена на провал. Вероятно, в прошлом ей довелось пережить аварию в кузове грузовика, потому что я не смогла заставить ее залезть в фургон никакими ухищрениями. Нам было нелегко загнать ее в большой денник, когда мы перевозили ее домой после покупки, но в этот раз все было намного хуже. Она становилась истеричной при одном намеке на то, что следует зайти в трейлер размером поменьше. Мы перепробовали все, и когда, в конечном счете, наши усилия увенчались успехом, она буквально сошла с ума, как только мы тронулись с места, начала лезть на стенки и падать на пол. В общем, пришлось нам ее выпустить подобру-поздорову. Судя по всему, с Синди я не могла осуществить своих планов – ездить на показы почти каждую неделю. Я призналась себе, что мы с Синди не подходим друг другу, и разрыдалась на руках своего друга, со всхлипами призывая моего ненаглядного Балу вернуться ко мне. Мне удалось пристроить Синди в очень хороший дом, где ее никто никогда не потащит в грузовик. Новые хозяева управляли прекрасной школой верховой езды и прибыли за ней в деннике, который был настолько большим, что она даже не поняла, что это был денник. Они сказали мне, что ей двенадцать, а не восемь, как я ошибочно считала, лет. Было трудно принять тот факт, что кто-то воспользовался моим горем и состоянием отчаяния, чтобы продать мне абсолютно неподходящую лошадь, но я не извлекла из этого опыта должного урока. Но, по крайней мере, конец истории с Синди получился счастливым, и пять лет спустя я вновь повстречала ее в одной из конюшен. Она стала хорошо откормленной, довольной кобылицей. Так что мне приятно думать, что я должна была войти в ее жизнь только затем, чтобы привести ее туда, где ей предначертано было провести этот этап своей жизни.

Несколько месяцев спустя я предприняла новую попытку, но снова оказалась обманута. Мы купили красивого, на вид безупречного англо-араба по имени Керрундер. Это был своего рода отход от правил, ведь и Балу, и Синди были кобами, но мне отчаянно хотелось найти подходящего коня и вернуть свою жизнь в прежнее русло. Он был очень тихим для коня такой высококлассной породы, так что я надеялась, что все у нас сложится. Темная блестящая шкура, изящность форм. Он совершенно спокойно забрался в трейлер, отлично перенес переезд, оказался прекрасным прыгуном, так что перспективы рисовались самые радужные. Но на следующий день произошли кое-какие неприятности, которые вызвали у меня подозрения. Я вышла к нему в поле и попыталась увести под крышу, но без узды не смогла заставить его сделать это. Позднее, обратившись за помощью к более опытным заводчикам, мы пришли к выводу, что его, возможно, специально не поили перед тем, как я пришла посмотреть на него, потому что жажда не позволяла ему капризничать. В самом деле, когда мы привезли его домой, он выпил два полных ведра воды. Я справилась с этой ситуацией, и в течение нескольких недель все было отлично.

Но как-то летним вечером, когда я была на тренировочной арене, Керри ни с того ни с сего вдруг стал отказываться прыгать. При этом он не только проявлял явное нежелание отрываться от земли, но и начал шататься. Он вел себя настолько странно, что мне пришлось спешиться и вернуть его в конюшню. Я провела бессонную ночь, ломая голову над вопросом, что же с ним могло быть не так, но на следующий день он, вроде бы, находился в прекрасной форме, так что я спокойно поехала на нем, думая, что он, должно быть, накануне ушиб заднюю ногу, вот и прихрамывал. На следующий день моя подруга Яна вернулась из поездки верхом очень озадаченной. Она рассказала мне, что была в поле, где мы обычно катались, и ее лимонно-белый пони, Уиллум, встрепенулся, заслышав голос другого коня, скакавшего на соседнем поле по ту сторону массивной изгороди. С Яной на спине Уиллум понесся в том направлении, и она не могла остановить его. Невидимый конь двигался в том же темпе, и Яна слегка запаниковала, потому что они приближались к тому участку изгороди, где была брешь, и она представила, что Уиллум, взволнованно ржавший, и другой конь могут столкнуться на полной скорости. Но Уиллум внезапно остановился в нескольких ярдах от бреши. С соседнего поля не доносилось ни звука. Яна осторожно выехала на ту сторону. Никакого коня там не было.

Это снова был Балу – мы обе знали это. Уиллум был его лучшим другом. Мы с Яной поговорили об этом. Да, было прекрасно, что Балу вновь навещал нас, но нам следовало понять, почему он делал это. В прошлый раз, помнится, он появлялся как раз перед тем, как я обнаружила трудности с Синди. Возможно, он пытался предостеречь меня и насчет моего нового коня. Я решила не рисковать и позвонила в ветеринарную клинику, чтобы договориться об обследовании Керрундера. Новости оказались ужасными. Он страдал от стенозированной миелопатии шейного отдела позвоночника, из-за чего позвоночные диски этого отдела были сдавлены. Видимо, это была родовая травма. На тот момент в арсенале медиков не было средств коррекции данной патологии, так что Керрундеру предстояло уйти на покой. Когда он отдыхал, то на время его состояние нормализовалось; видимо, именно так торговец и сумел обвести меня вокруг пальца. Проблема же состояла в том, что в работе от него можно было ожидать чего угодно и нельзя было предугадать, что конкретно он может сделать, когда его позвоночник вновь заболит. Ветеринар сказал, что состояние коня было невероятно опасным, и, угоразди нас ехать вдоль дороги в момент приступа или же брать барьер, итог мог быть самым печальным для нас обоих, поскольку кони с этой патологией не контролируют свои движения, когда происходит компрессия позвонков.

Я была опустошена и в то же время испытывала некоторое ликование, потому что теперь я знала наверняка, что оба раза Балу вернулся предупредить меня об опасности. Мне нужно было пережить расставание с еще одним конем; к счастью, мне вновь повезло найти для него хороших хозяев. Я начала переживать, удастся ли мне когда-нибудь найти лошадь, которую одобрит мой ненаглядный Балу.

К счастью, на помощь мне пришел «золотой мальчик», Скайуокер, 15,33 ладони ростом, каштановый, уэльский коб аристократического происхождения. Ему было три года, когда я влюбилась в него так, как никогда не влюблялась в жеребчика или кобылу прежде – со времен Балу. Владелец его был чем-то похож на того, у кого я когда-то купила Балу. Нет, он не был путешественником, но тоже занимался простыми, чисто земными делами. Скай был приучен к упряжи, но седока на спине носил от силы несколько раз. Тем не менее, он оказался послушным, пусть и немного робким; к тому же, он знал, что такое дорожное движение.

Я полюбила его с первого момента нашей встречи. Шкура Ская была красивого ярко-каштанового цвета, хвост – льняного, а пышная грива – рыжего. На трех ногах красовались белые «носки», а от носа до розового пятнышка у основания морды тянулась симпатичная белая полоса.

В сопровождении своего верного друга Тони я отправилась верхом на Скае в сторону проезжей части, поскольку хотела удостовериться, что он спокойно относится к дорожному движению, но не была уверена, что смогу, в случае эксцессов, справиться с ним сама. Я знала, что он умеет прыгать: продавец сказал мне, что, еще будучи однолеткой и живя в Уэльсе, Скай удрал из загона, перепрыгнув через ворота высотой в пять жердей. Когда я села на него, то с радостью почувствовала в нем волевой характер и очень здоровое уважительное отношение к людям. Это означало, что я смогу позволить себе побаловать его, не опасаясь, что он станет слишком наглым и дерзким.

Я отвела Ская домой и с некоторым трепетом стала ждать, появится ли Балу с предостережением на этот раз. У меня было ощущение правильности сделанного выбора. Я чувствовала себя совершенно комфортно в компании Ская, что было немного удивительно, поскольку он был еще ребенком, притом «очень зеленым», что обычно доставляет некоторое беспокойство. Я действительно чувствовала, что мое разбитое сердце в конце концов сможет прийти в себя, если у меня все получится со Скаем. Никто на лошадином дворе не подходил ко мне со странными рассказами о безумно скачущих конях-призраках, и казалось, что на сей раз Балу не собирается критиковать мой выбор. Но я все еще немного волновалась. Мне требовалось одобрение от моей первой любви, только в этом случае я могла почувствовать себя в безопасности. Я не хотела отдавать свое сердце Скаю, если с ним должны были возникнуть непреодолимые проблемы, и верила, что Балу обязательно придет сообщить мне правду. Действительно ли Скай был тем самым особенным конем, или же нет?

Ответ пришел, причем в поистине блестящей форме. Как-то летним вечером я находилась в обустроенной наподобие амбара части конюшенного двора. Я связала охапку сена и поместила ее в дальнем конце этого импровизированного денника, потому что потребовалось привести в порядок пышный хвост Ская, а там как раз было достаточно места. Надо было привязать его и отвлечь этой охапкой сена, а самой тем временем заняться его хвостом. Прежде чем пойти и привести коня, я вдруг задумалась, отмечая, что, хотя я и скучаю по Балу, Скай вернул в мое сердце умиротворение и радость. Мне было интересно, даст ли Балу какой-то знак, как прежде, и будет ли этот знак сигнализировать о том, что на этот раз все в порядке?

Так я размышляла, сидя в дальнем конце двора на кипе соломы и бесцельно уставившись на только что подвешенную охапку сена, Скай же ждал меня в своем стойле. Было тихо, и Скай не издавал ни звука. Я слышала уханье совы снаружи и наслаждалась одиночеством этого мгновения, оставшись наедине со своим конем, пока все остальные лошади были в поле, поскольку ночь выдалась теплой. И вдруг в какой-то момент я ощутила дрожь, волну энергии, своего рода электрический разряд в воздухе вокруг меня. Шею сзади стало покалывать. Внезапно охапка сена задвигалась так, как если бы ее начали есть. И хотя рядом и близко не было никого, кроме меня, сено продолжало судорожно двигаться вперед и назад, раз за разом. Несомненно, она бы вела себя так, если бы здесь был конь, который ел сено. Но никакого коня не было и в помине. Не было и ветра, двери были закрыты. Минут пять я сидела, не в силах сдвинуться с места, наблюдая за этим движением. «Балу?» – выдохнула я. Покачивания сена прекратились, и я почувствовала теплое, сладкое, пахнущее сеном дыхание на своем лице. Я сразу же поняла, что все будет прекрасно. Из стойла раздалось мягкое ржание, а из моих глаз полились слезы. Я встала и побежала к Скаю, мои руки обвились вокруг его шеи. Больше весточек от Балу я не получала.

Прошло время, и я почувствовала в себе достаточную уверенность для того, чтобы снова выехать верхом на дорогу. Скай был совершенно невероятным конем. С самого начала мы были сплоченной командой. Он прожил у нас четыре года, прежде чем я поехала на нем по дороге, потому что я знала, что не готова, а лошади настолько чувствительны, что мой страх наверняка передался бы Скаю. Я не знаю, набралась бы я когда-нибудь храбрости сама, но сделать это заставил меня случай. Однажды мы участвовали в спонсируемом заезде. Маршрут был поделен где-то на 15 миль; на обустройства каждой мили пути приглашался спонсор, а собранная выручка шла на благотворительность. Я согласилась участвовать, потому что организаторы обещали: весь маршрут будет проходить вне проезжей части. Мы слишком поздно узнали, что из-за сильнейшего ливня, прошедшего за неделю до того, поля затопило, и часть пути ближе к концу должна была проходить вдоль дороги.

Узнав это, я пришла в ужас и подумала было, что мы участвовать в заезде дальше не будем. Я остановила Ская в том месте, где наш маршрут уходил от полей к гудронированной дороге, и замерла, глядя на движение транспорта. К счастью, дорога была не очень оживленной, а широкую обочину покрывала пышная трава, так что приближаться к машинам нам не было необходимости. В итоге у меня не оказалось другого выбора, кроме как двинуться дальше, – не возвращаться же обратно примерно 12 миль, которые мы успешно преодолели. Правой ногой придерживая Ская так, чтобы он не мог приблизиться к проезжей части, я медленно тронулась вперед. Определенно, именно наша внутренняя связь помогла мне преодолеть это неожиданное препятствие. Каждый шаг был новым кирпичиком в кладке стены нашей взаимной уверенности.

После того дня мир заиграл для меня новыми красками. Скай действительно испытывал неприятные ощущения при виде больших грузовиков или тракторов, но, так как я ему доверяла и знала его так хорошо, это не беспокоило меня. Когда я слышала, что приближается тяжеловоз, я находила какие-нибудь удобные ворота или боковую дорогу, куда и направляла Ская, и там мы пережидали, пока грузовик с грохотом проедет мимо. Я была уверена, что он повинуется движению моей ноги и не отодвинется от изгороди или ворот на обочине. Я провела много часов, оттачивая это движение. Скай стал блестящим, разносторонне развитым конем. Мы все делали вместе: участвовали в спонсируемых заездах, конноспортивных состязаниях, конкуре, показах. Мы даже участвовали в местном благотворительном карнавале, при этом я надела костюм арабского воина с поблескивающим ятаганом. Наши отношения были уникальными и не поддавались логическому объяснению. После печального случая с Балу меньше всего можно было ожидать, что моя уверенность вернется ко мне благодаря поездке на нетренированном трехлетке, не привыкшем к дорожному движению, но именно так оно и было.

На протяжении своей жизни Скай не отличался мощным здоровьем, и его хромота нередко становилась препятствием на нашем пути. Стопы его имели некоторый дефект – разросшиеся кости, что также известно как «боковая жабка», и у него стирались копыта, если долго не было дождя и земля становилась очень твердой. Один ветеринар даже предложил мне «принять здравое решение» и подыскать себе надежную лошадь, но я не рассталась бы со Скаем ни за какие блага! Конь, с которым ты чувствуешь такую сильную связь, в буквальном смысле оказывается для тебя на вес золота.

Он выиграл несметное количество наградных розеток и призов и оставил позади всех чистокровных противников в день своего конкурсного дебюта, пронесшись по извилистому маршруту так, как не смог никто. На одном из соревнований он пришел к финишу первым и выиграл упаковку лошадиных орешков и кубок. Никогда не испытывала я гордости большей, чем в тот момент, когда принимала награду из рук жюри.

Такое глубочайшее доверие по отношению к коню само по себе явление экстраординарное. Наше партнерство формировалось, проходя через разного рода сложности, и именно в компании Ская мне довелось пережить один из наполненных самыми яркими событиями период своей жизни. Когда у меня появилась Эйс, она стала неизменной участницей наших приключений. Я привязывала к ее ошейнику длинную веревку, а сама ехала верхом на Скае, держа веревку в руках, и так мы втроем передвигались по улицам. Когда же добирались до полей и зеленых лугов, я отпускала поводок, и мои собака и конь жизнерадостно бежали рядом. Это было поистине бесценное, бесконечно счастливое время.