В семейной жизни Рогера сценарий повторился с зеркальной точностью: ему досталась Ребекка. Жене отошёл второй ребёнок, мальчик. Он тоже не говорит по-русски. Развод состоялся в 91-ом, хотя и по чистому совпадению. Коммунизм и Россия не виноваты в том, что Рогер стал отцом-одиночкой.

Если вам, кстати, никак его не представить в этой роли, я помогу. Вообразите длинного, худого как смерть типа тридцати лет от роду в семейных трусах. В шесть сорок пять утра, изнасилованный будильником, он сползает с дивана и идёт варить кашу. Пока вода медленно греется на электрической плите, он принимает душ. Моет, главным образом, голову. Побриться не успевает. После душа засыпает в воду овсяные хлопья и пропускает через соковыжималку три апельсина. Выпивает огромную кружку чёрного кофе (помешивая кашу). Заедает кофе яблоком. Когда завтрак готов, он идёт в комнату, где поперёк бывшей супружеской постели сопит шестилетняя Ребекка. Нащупывает рукой магнитолу. Из тихого шипения появляется ползучий бас песни Close to Me ансамбля The Cure. На первой строчке припева Рогер включает свет.

- Нееееей, – Ребекка мотает головой, не открывая глаз.

- Ага, – говорит Рогер.

Он одевается, пока Ребекка ковыряет ложкой кашу и без конца бухает в неё брусничное варенье. Он сгребает с пола проверенные 64 К онстантин Смелый – КЁНИГСБЕРГ ДЮЗ ПУА

сочинения. Суёт в портфель. Проверяет ещё одно, умещая на полях размашистые комментарии. Бросает в рот жвачку. Причёсывается (рукой). Инспектирует Ребекку: каша в компосте (≥80%), посуда в посудомойке (вся), зубы почищены (щёткой), одежда надета (кроме свитера). Натягивает на неё свитер.

- Косички! – Ребекка зажимает в кулаке прядь своих волос.

- В среду, – говорит Рогер.

Они влезают в куртки и выходят во двор, где стынет теплолюбивый фиат с длинной ржавой царапиной на боку. Пять минут на прогрев, три минуты до садика, потом семнадцать до гимназии, полной подростков, исповедующих грандж и невыносимых в эксплуатации, после подростков университет, библиотека и диссертация, – однако это уже другие роли Рогера. Их представить несложно.

И причём же, спросите вы, здесь Кёнигсберг? Чем кончилось одинокое шведское отцовство Рогера? Ну, во-первых, ни «чем», а «кем»: девушкой по имени Наташа Киракосян. Той самой, с пятисотрублёвой купюры. Она делила с Рогером научного руководителя.

- Рогер!!! – крикнула Наташа в один промозглый октябрьский день с другого конца университетской стоянки. – Они дату назначили! Он будет! Будет!!!

15 октября 1992 года, я напомню, калининградский парламент большинством в три голоса решил провести референдум – тот, который потом задним числом переименовали в Плебисцит, чтобы как-то отличать от двадцати пяти проведённых позже. Ну, шут с ним, пусть будет Плебисцит. Главное, что 24-го января 83% жителей города и области, распалённые неистовыми дебатами и мордобоем в прямом эфире, дошли до ближайшей школы, чтобы проголосовать за «широкий суверенитет» (51,1%), против него (46, 7%), воздержаться (0,2%) и неправильно заполнить бюллетень. Теперь в Кёнигсберге 24-го января салют и вручение госнаград деятелям культуры, то есть День независимости. Хотя собственно независимость наступила осенью, под шумок, а точнее, под танковый обстрел парламента в Москве.

Тогда же утвердили решение ознаменовать годовщину Плебисцита акцией по раскрутке нового государства. В эфирах завертелись ролики о том, как 21-го января 94-го по всей Калининградской области и в дюжине иностранных столиц (Москва в это число, ясное дело, не попала) откроются пункты, где любой совершеннолетний желающий сможет записаться в граждане «Республики Западная Россия». Для этого требовалось предъявить удостоверение личности и уплатить тридцать немецких марок в пересчёте на местную валюту. Взамен обещали красивый паспорт и «набор гражданина Янтарной республики». Десятью годами позже его окрестили бы «стартовым пакетом».

В день акции Рогер прогревал фиат дольше обычного. Из попытки надышаться перед сменой вех его вывела Ребекка:

- Па, ну поехали, – она пихнула его в бок. – Ты обещал Наташе.

Наташа Киракосян так и не дописала свою диссертацию. Она вернулась в Кёнигсберг сразу после объявления даты референдума, чтобы раздавать листовки и ходить по квартирам, расписывая населению будущие прелести независимости. Население охотно слушало – или, по крайней мере, делало вид – и предлагало чай с печеньем, потому что Наташина славяно-армянская прелесть была хорошо видна и в настоящем. В конце декабря Рогер оставил Ребекку у бабушки и поехал в Кёнигсберг. 

Он не ступал на территорию СССР с 76-го года; его передёргивало от тоски по Наташиному телу и распирало от язвительного скепсиса в отношении калининградской независимости. Из этого коктейля получился самый новогодний Новый год в его жизни: кочевой, многодневный, заправленный сексом и спорами до потери голоса, залитый литрами «Советского шампанского» и пахнувший конопляным дымом, тогда ещё нелегальным, но уже доступным на каждом втором углу.

Потом, за неделю до референдума, Наташа последний раз приехала в Швецию. Она провела три дня в его квартире, но не с ним, а с Ребеккой. Днём она помогала Ребекке прогуливать школу и валяться в свежих сугробах, вечером пересматривала с ней «Принцессу-невесту», ночью спала, держа её в охапке, лицом к двери, в которой то и дело бесшумно маячил изнеможённый Рогер. Их последний спор начался прямо в машине, по дороге из аэропорта, и закончился через час на кухне, в присутствии Ребекки. Окей! проорал тогда Рогер. Если эта независимость протянется больше месяца! Если в течение месяца твоих фридом-файтеров не повяжут и не повезут в Москву на геликоптере! На вертолёте, поправила Наташа. На вертолёте!!! поправился Рогер. Что тогда? спросила Наташа. Тогда! продолжил Рогер. Тогда я обещаю, что лично перееду в Калининград! С Ребеккой вместе! Маловато будет, сказала Наташа. Обещай ещё прочитать «Критику чистого разума» до конца.

Обещаю! рявкнул Рогер. По-немецки!

Ура!!! Ребекка повисла у него на шее. Мы будем жить с Наташей!

Посмотрим на папино поведение, сказала Наташа.

Смотреть на папино поведение Ребекке пришлось в одиночку. Утром 21-го января, за три дня до референдума, Наташа улетела обратно в Кёнигсберг. На следующее утро её тело, полураздетое и изуродованное ножевыми ударами, нашла пенсионерка, гулявшая с собакой на острове Канта.