Когда парни после уроков спустились в гардероб, там стояла Лара. Она усиленно делала вид, что собирается, но на самом деле подкарауливала Леху, хотела пойти из школы вместе с ним. Тут уже и поводов никаких не надо, раз живут в одном доме. Просто им по пути. Не отвертишься.

– Я звонить не буду, – на прощание сообщил другу Егор. – Сам разбирайся.

Лара пропустила его слова мимо ушей, да и Леха не стал ни возмущаться, ни обижаться, ни уговаривать. Самоуверенно задрал подбородок, демонстрируя пренебрежение, сумку Ларину подхватил. Она вообще-то не просила, но, заметив, довольно просияла. Они Егора и дожидаться не стали, вдвоем вышли из школы.

Лара подозрительно помалкивала, ну и Томилин с ней за компанию. Думал, так и пройдет все спокойно, дотопают до пункта назначения и благополучно расстанутся: ему – в один подъезд, Ларе – в другой. Но она заговорила вдруг перед самым домом, и совершенно не в тему.

– Леш, ты вечером занят?

– А что?

Сначала разузнать надо, что к чему, прежде чем сразу опрометчиво признаваться: «не занят». Не для всего Леха в этой жизни свободен.

– Может, сходим куда-нибудь? Или погуляем. Ты как?

Ну вот. А ведь так спокойно было, необременительно. Лара дальше намеков и красноречивых взглядов обычно не заходила, а их ведь можно не замечать. Леха – человек простодушный, в особой прозорливости его никто не заподозрит. Очень удобно прикрываться тем, что до него плохо доходит. Но тут – прямым текстом, даже идиоту понятно.

– Слушай, Лар…

Кажется, она уже по этим словам догадалась, что Томилин дальше скажет. Лицо изменилось. Не объяснишь, как именно, никакого особого выражения на нем не возникло. Скорее наоборот, оно застыло, закаменело, стало словно маска. Но глаза все еще смотрели с надеждой.

Оно, конечно, приятно, что на тебя каждая вторая с восторженной щенячьей преданностью пялится, но со временем начинает утомлять. Скучно становится, неинтересно, когда так легко достается. Ценность теряет. Но с Ларой все-таки у них особые отношения.

Леха запустил пятерню в волосы на затылке, взлохматил их. Типа сделал непрямой массаж мозга, чтобы тот быстрее подобрал подходящие фразы.

– Мы же с тобой сколько времени уже знакомы, почти с рождения. Все ж и так нормально. Может, пусть и останется? Только друзья, а?

– Только друзья? – Лара переспросила, словно опасалась, что ослышалась, и сначала в ее голосе звучали растерянность и удивление, но потом они сменились негодованием: – Леш, ты серьезно? А тогда, по-твоему, что было? Летом.

– Ну всего же один раз. Ты же сама позвала, настаивала. А я… Ну, в общем, хреново мне тогда было, вот и решил хоть как-то развеяться.

У Лары глаза округлились. Наверное, ей опять захотелось переспросить. И про «настаивала», и про «хреново», и про «хоть как-то». Но вырвалось другое:

– А целоваться ты полез, тоже чтоб развеяться?

– Так вроде не я же полез.

– Ну ты и сволочь, Леша! – Лара хотела произнести эти слова твердо и холодно, но голос дрогнул и даже сорвался на истеричную нотку, наполнился едва сдерживаемыми слезами. – Какая же ты сволочь!

Она вырвала сумку из Лехиной руки, резко развернулась и бросилась к своему подъезду.

– Лара! – вырвалось само собой, неосознанно. И напрасно.

Что он мог ей сказать? Ничего, помимо того, что уже сказал. Все ведь правда.

Ну, случилось как-то, погуляли разок. Да, похоже было на свидание, и вовсе не дружеское. Но инициативу проявила сама Лара, упрямо уговаривала, а Лехе в тот момент было абсолютно фиолетово, что делать, когда и с кем.

«Гулять? Хорошо, гулять. Куда пойдем? Куда хочешь». Он и не слушал почти, что там, не затыкаясь, бормотала девушка. В ушах звучало другое, прокручивалось поставленной на автоматический повтор записью.

Это оказалось слишком неожиданным – словно кирпичом по голове. Ведь они с Яной не ругались, не ссорились, вообще ничего особенного не произошло. Встретились как договаривались, как всегда встречались, а она вдруг сказала:

– Леш, ну, ты, конечно, красивый. С тобой не стыдно на людях показаться. Но и… все.

Он запомнил дословно и, наверное, никогда не забудет. Что особенно обидно: эта дурацкая многозначительная пауза перед «все», нарочитая простодушная прямота и снисходительно-сочувственное выражение на Янином лице.

– Хочешь сказать, что я для тебя слишком тупой?

Яна отвела взгляд, вздохнула разочарованно:

– Что хотела, уже сказала. Желаешь додумывать – флаг в руки и вперед. Только без меня.

Без нее так без нее. Зато с Ларой. Она первая тогда прижалась, обняла, потянулась к губам. Не отбиваться же, когда действительно без разницы – с кем.

Кучу причин можно назвать, почему еще. Вплоть до глупого, мстительного злорадства: «Думаешь, Яночка, страдать буду? А ни фига! Мне и без тебя хорошо. Вот».

А на следующий день после того идиотского свидания Леха поступил совсем уж по-детсадовски: рано утром отключил мобильник, чтобы избежать Лариных звонков с напоминаниями о вчерашнем и с планами на будущее. А они непременно последовали бы.

Словно далекое глупое детство вернулось. Когда им было лет по пять и Лара рассказывала всем, что Леха ее жених. А взрослые умильно лыбились в ответ и поддакивали.

Сосновская что, до сих пор на этом повернута? Слишком серьезно восприняла шутки родителей: «Вот и хорошо! Наконец-то породнимся семьями».

Наверное, Лара даже прибегала, не дозвонившись, но тут Леху спас своевременный отъезд в Карелию на пару недель. Родители традиционно планировали эту поездку на отпуск, который в этом году выпал на конец августа.

Поначалу Леха усиленно отпинывался. Что он, маленький, в деревню к бабушке? А потом решил, что лучше и не придумаешь: умотать подальше от всего того, что навалилось в последнее время. Проблемы оставить в городе, а самому – на волю, в другое измерение, в другую жизнь.

Там очень даже неплохо. Неделю, две, пока не надоест эта размеренная деревенская идиллия и информационная пустота. Лес, баня, озеро с рыбой. Еще и Егор согласился поехать. Тоже сбежал от выносивших мозг обстоятельств – неожиданно активизировавшихся с родственными притязаниями мамочки и папочки.

Так развеялся, что из головы абсолютно вылетел тот дурацкий вечерок с Ларой. Встретив девушку в школе, Леха даже удивился ее непривычно милой улыбке и взгляду, а потом вспомнил, почему она на него с нежностью пялится, и аж мысленно выругался с досады. Дальше при общении с Ларой Леха вел себя так, словно его поразила выборочная амнезия. А девушка не заходила дальше намеков – до этого момента. А Леха так надеялся, что до нее до самой допрет.

Не вышло. Пришлось объяснять. С нарочито простодушной прямотой. Насчет сочувственного выражения на лице – не уверен. Себя со стороны не видно.

* * *

Егор нагнал Олесю в воротах:

– Домой?

– Ага, – кивнула она.

– Мне сегодня в ту же сторону, – сообщил он и зашагал рядом.

Один, без Томилина. Тот ушел раньше, вместе с Ларой, а весь учебный день улыбался Олесе – больше глазами, – напоминая о вчерашнем, и не болтал как обычно. Словно нарочно создавал ощущение общего секрета, прочно связавшего их. Точнее, усиливал. Потому что случившееся действительно оставалось секретом для большинства: для одноклассников, для Олесиных родителей, для Лары. И для Егора, наверное, тоже.

Через дворы вышли к дороге, двинулись по тротуару мимо плотного ряда припаркованных вдоль него автомобилей. Только добрались до пустующего места, чтобы перейти на другую сторону улицы, как подкатила еще одна машина, тормознула, загораживая путь.

Воронов резко прибавил шагу, а у машины распахнулась дверца, с места водителя торопливо выскочил мужчина, еще даже не успев до конца распрямиться, окликнул:

– Егор! – Видя, что тот не реагирует, повторил громче, почти крикнул: – Егор! Постой!

Воронов все-таки остановился, нехотя повернулся:

– Чего тебе?

И Олеся растерянно остановилась вслед за ним, не понимая, как будет правильнее: уйти или подождать? Наверное, подождать. Потому что сразу было ясно, что для Егора это не очень приятная встреча. А мужчина так и остался стоять возле приоткрытой дверцы, осуждающе поинтересовался:

– В конце-то концов, не надоело еще представления устраивать?

– Кто бы говорил, – хмыкнул Воронов.

Мужчина сдвинул брови, произнес устало, с упреком:

– Егор, ну что за детский сад? Может, все-таки поговорим по-нормальному? – Хлопнул ладонью по автомобильной крыше: – Садись.

Воронов отрицательно мотнул головой:

– Ты разве не видишь? Я не один, с девушкой. По-твоему, я должен ее тут бросить? – Опять мотнул головой. – Я так не делаю. – И сразу подошел к Олесе, ухватил ее за руку, потянул за собой: – Идем.

К краю тротуара, через дорогу.

– Егор!

Окрик не догнал, улетел в пространство. Олеся оглянулась и увидела, как мужчина досадливо поморщился, уселся в машину. Дверца хлопнула, а они метнулись в узкий проход между домами, оказались в очередном дворе. Только здесь Егор остановился и отпустил ее ладонь.

– Кто это был? – спросила Олеся.

Он ответил холодно и чуть презрительно:

– Неважно. Не бери в голову.

Отвернулся в сторону и замолчал, а Олеся больше не решалась спрашивать. Подождала немного, но ничего не изменилось: все те же неподвижность и молчание.

Она обычно тоже молчала, даже когда хотелось что-то рассказать. Почему? Наверное, боялась, что не поймут или поймут не так, исказят, превратят в нелепость, вместо сочувствия посмеются. Надежней хранить в себе, хотя иногда это очень тяжело.

– Я пойду, – произнесла Олеся, повернулась.

– Подожди! – Егор нагнал ее через пару шагов, опять ухватил за руку. – Не уходи. – Притянул к себе, прямо как было, спиной, обнял за плечи, уткнулся в макушку и в нее же сказал: – Побудь со мной немного, ладно?

Олеся чувствовала, как шевелятся его губы, и руки его чувствовала даже через одежду – крепкое кольцо вокруг собственных плеч. А больше, наверное, ничего. И ответить не могла на это его «ладно?» – ни возразить, ни согласиться, пусть даже кивком. Нет, кивком тем более.

Когда другой человек находился слишком близко, это тяготило, а уж прикосновения всегда вызывали желание отстраниться. Олеся понять не могла, почему всем так нравится обниматься при встрече или в качестве поддержки. Она даже родительских объятий избегала, ведь не маленькая уже. А сейчас…

Не объяснить толком. Но почему-то совсем не хотелось отстраняться и шевелиться не хотелось, чтобы не потерять, не изменить неожиданные ощущения. Ей было…

Пожалуй, тепло. А еще устойчиво или надежно. А может, уверенно. И в то же время трепетно, словно цветку в руке. Чуть сильнее сжал пальцы – и тонкий стебелек переломится. Но ты ведь не будешь сжимать, чтоб не сделать больно. И отстраняться не будешь, наверное, по той же причине. Пока не устанешь так стоять. Но кажется, что никогда не устанешь и что вообще время остановилось и все вокруг застыло.

Только Воронов вдруг шевельнулся. Наклонился к Олесиному уху, шепнул:

– Скажи: «Егор, я люблю тебя».

Мурашки. То ли от того, что дыхание защекотало ухо, то ли от слов. Пробежали по спине и по рукам, забрались внутрь. Олеся не представляла, что внутри тоже бывают мурашки. На сердце, в горле, на языке.

Мир ожил, и время сдвинулось. И невозможным стало дальше так стоять и молчать.

– Я не могу.

– Почему?

Егор спросил точно так же, как тогда на крыше, будто действительно не понимал. А ведь все предельно ясно. Нельзя рисковать бессмысленно. Нельзя легко бросать значимые фразы. И требовать их нельзя.

– Это неправда.

– Ну и что? – Он убрал руки, отстранился. – Я и не прошу ничего. Всего лишь сказать. Так трудно?

– Егор… – Олеся осеклась.

Ведь можно было подумать, будто она на самом деле собиралась произнести дальше: «Я люблю тебя». А ведь не собиралась. Совершенно. Она хотела объяснить, что существуют слова, которые никогда не надо произносить просто так. Но Егор не стал ждать и слушать. Опять беспечным взмахом руки отбросил в прошлое все, что сейчас произошло. Даже не в память – мимо, в ящик с пометкой «Неважное. Не бери в голову».

– Да ладно. Пока.