– Вот. – Егорова бабушка протянула полотенце.

Она была крупной – выше среднего роста, полная – и производила впечатление строгой. Но в глазах пряталась добрая смешинка, и ее присутствие ничуть не смущало. Хотя, может быть, это происходило оттого, что ни эмоции, ни мысли у Олеси еще не разморозились. В настоящий момент она ощущала только бившую ее неудержимую дрожь, которая выталкивала изнутри холод, заново разгоняла застывшую кровь.

– Вытрешься, а я пока чай организую. Или, может, ты как следует пообедать хочешь?

– Нет. Спасибо. Я дома… – Олеся остановилась на середине фразы, потому что зубы, если их не сжимать, выбивали дробь, и кажется, это было хорошо слышно.

– Иди в ванную, – посоветовала бабушка. – Там и переоденешься. А свое оставь. Я потом развешу. – Развернулась к дверям, ведущим в комнату, крикнула: – Егор! Ты где застрял?

– Сейчас, – прилетело в ответ.

Сам Егор появился гораздо позже, сунул Олесе сложенные аккуратной стопочкой вещи. Она взяла, на него не глядя, направилась в ванную.

Футболка с длинными рукавами и спортивные брюки. Так странно было надевать эту одежду. Не потому, что она мальчишеская, не потому, что чужая. В том-то и дело, что не просто чужая. Конкретно чья-то. Его.

Рукава, конечно, оказались длинны. Но так даже лучше. Олеся спрятала в них ладони, которые до сих пор оставались ледяными, скрестила руки на груди, поежилась. Потом уткнулась носом в собственное запястье.

Пахло свежестью и ароматной отдушкой. Потому что футболка чистая, еще не ношенная после стирки. Брюки тем более не ношенные, раз они малы. Но Олесе чуть-чуть длинноваты. Хорошо, что на манжетах внизу, не свисают до пола.

Все равно странно, и хочется остаться в ванной. Маленькое закрытое пространство, вполне надежное убежище. Защитная присказка: «Чур, я – в домике!» Только здесь никак не отогреться окончательно. Футболка слишком тонкая, тут шуба не помешала бы. И напольная плитка холодит сквозь тоненькие носки. Они сухие – ботинки оказались надежными, единственные не промокли, – но совсем не греют. И наверное, снаружи начнут беспокоиться, если Олеся надолго засядет в ванной.

Она вышла, и опять сразу появилась бабушка. – Вот тебе носки еще и кофта. Надевай, не стесняйся. Не слишком стильно, зато тепло.

Носки шерстяные, толстенные, а кофта тоже толстая и очень большая, при желании можно обернуться два раза. А еще колючая. Олеся запахнула ее поплотнее, и та защекотала шею. Зато почти моментально стало надежно и тепло, словно нырнула в горячую воду.

– А теперь пошли на кухню и – чаю горячего. Снаружи утеплили, теперь надо изнутри. Чтоб не заболела, – пояснила бабушка.

На кухне уже сидел Егор, держал большую кружку. Отпил, посмотрел поверх нее на Олесю и усмехнулся.

Бабушка и ей налила чаю. Тоже в большую чашку, но все-таки поменьше, чем у Егора, и позитивно-забавную: белую в крупный ярко-оранжевый горох – такая неправильная божья коровка. Поставила на стол.

– Вот, пей, пока горячий. Я лимон положила. Может, меду еще?

– Нет, – отказалась Олеся. – Я не люблю… – запнулась на последнем слове и договорила совсем тихонько: – Мед.

– Тогда вон конфеты или печенье.

Егор, по-прежнему глядя поверх кружки, выбрал одну конфету из вазочки, протянул:

– Держи.

Но Олеся замотала головой:

– Нет. Я пока… нет.

Схватила чашку и тоже спряталась за ней, сделала вид, что пьет, но только прикоснулась губами к краешку. От чая шел пар, и было немного страшно обжечься.

– Ой, ладно, – бабушка придала лицу выражение крайней озабоченности, – пойду твою одежду развешу. Пусть сушится. – И удалилась из кухни.

А Олеся все-таки решилась – осторожно отхлебнула чай, покрепче сжав пальцами чашку. Горячо, но не слишком. В самый раз. И кислинка лимона не навязчивая, а очень приятная. Тоже в самый раз. Но садиться за стол Олеся не стала, так и стояла, только развернулась к окну.

Дождь шел до сих пор. Капли сбегали по стеклу, рисуя кривые линии, и знакомое зрелище успокаивало. Но все равно никак не удавалось забыть, где Олеся сейчас находится и что Егор тут, совсем рядом, и смотрит. На нее.

То есть уже совсем-совсем рядом. Он поднялся из-за стола, подошел, встал чуть сбоку и сзади, произнес:

– И все-таки интересно, долго бы ты там еще торчала?

– Не знаю, – выдохнула Олеся прямо в чай. По его поверхности пробежали маленькие волны. Или это оттого, что чашка дрогнула, когда Олеся стиснула ее еще сильнее?

– Почему? – спросил Егор.

– В смысле «почему»?

Почему она не знает? Или почему у нее руки дрожат? Или…

– Почему не ушла?

– Ты же просил прийти. Обязательно, – напомнила Олеся. – И сказал, что будешь ждать.

– А ждала ты. Глупо. – В голосе прозвучало осуждение, а может, даже презрение. Но тут же раздалось полным противоречием: – Отогрелась?

– Угу. Почти.

Олеся уже не дрожала. Даже разожгло немного. Щеки и подушечки пальцев горели жаром, так что казалось – если бы кто-то до них дотронулся, обязательно бы обжегся. Словно слишком горячим чаем. Только где-то глубоко внутри еще жила частичка холода, маленькая льдинка, пока не успевшая растаять. Но и она уже плавилась, растворялась в тепле. А Егор, наверное, чтобы скорее избавиться от этого «почти», обхватил Олесины плечи.

Как тогда, на улице, только одной рукой, и к волосам не прижимался. Но отстранился уже через несколько мгновений, воскликнул недовольно:

– Блин! До чего колючая. Как ты терпишь?

Это он про кофту. Про кофту.

– Ты тоже, – само вырвалось.

– Что «тоже»? – не понял Егор.

Но Олеся молчала. Это была всего лишь мысль, возникшая внезапно, неожиданное сравнение, случайно произнесенное вслух. Олеся не хотела ничего подобного говорить. Она тоже немного растаяла от теплой одежды, от чая. А Егор, не дождавшись ответа, требовательно повторил:

– Что я «тоже»?

– Колючий.

Егор по-прежнему стоял за спиной, и Олеся не видела, как он отнесся к ее сравнению: обиделся, рассердился или, может, удивился. Молчал. А у нее не хватало решимости узнать, оглянуться, посмотреть в лицо. Зато опять вырвались слова, которые, наверное, говорить не следовало:

– Ты из-за родителей такой, да?

– Еще чего? – хмыкнул Егор. – Я просто такой. И не рассчитывай, не изменюсь.

Она и не рассчитывала, совершенно ни на что не рассчитывала. И нужно было обязательно сменить тему разговора, чтобы тот перестал смущать.

– Ты с ними совсем не общаешься?

Егор не стал выпытывать, откуда Олеся обо всем знает, произнес невозмутимо:

– Почему? Ты же видела. Общаюсь.

В том-то и дело, что видела: «Егор, постой! – Чего тебе? – Ну что за детский сад?»

– Разве это общение?

Его эмоции можно было угадать только по интонации, лица Олеся по-прежнему не видела. Сейчас, скорее всего, он недовольно кривит губы.

– Я не канат, чтоб меня перетягивать. Пусть успокоятся сначала, – произнес Егор с легким раздражением, а потом интонация поменялась, даже сочувствие промелькнуло: – А ты почему вдруг заинтересовалась? Твои тоже разводятся?

– Нет! – воскликнула Олеся поспешно. – Мои – нет!

Егор шагнул к окну, посмотрел сквозь стекло: – Дождь закончился.

Зачем он об этом сказал? Намекнул, что Олесе пора уходить? Или просто так, чтобы сказать хоть что-то, лишь бы не про родителей. Тоже захотел сменить тему. Или все-таки намекнул?

Ну почему у любого происшествия столько смыслов? И так трудно определить настоящий. Ошибиться гораздо проще.

Откуда-то издалека донеслись знакомые сигналы, постепенно становясь все громче. На кухне появилась бабушка с Олесиным мобильником в руке:

– Ответь.

Олеся мазнула пальцем по экрану, успела прочитать надпись: «Мама».

– Олисенок, – зазвучало в ухо, – ты уже дома?

– Нет еще. – Олеся ответила честно и сразу добавила: – Но уже иду.

– Мы тоже где-то через часик будем, – сообщила мама. – Не скучай. – И отключилась.

– Уходишь? – уточнил Егор, вроде бы безразлично.

И Олеся подтвердила:

– Да. Мне пора.

Только вот свитер и джинсы еще не просохли, и куртка не до конца, даже возле батареи.

– Может, все-таки еще у нас посидишь? – предложила бабушка. – Подождешь.

Но Олеся мотнула головой, возражая. Да и вряд ли вещи просохнут даже за ближайший час.

– Иди так, – предложил Егор, ухмыльнулся украдкой.

– А ты проводи, – тут же подхватила бабушка.

– Я? – Егор посмотрел с недоумением.

– Ну не я же! – воскликнула бабушка, распорядилась уверенно: – И дай Олесе свою жилетку. У куртки рукава длинны, а жилетка – нормально. А кофту лучше не снимать, чтоб теплее было.

– Ага! И можно сразу в цирк. Клоуном.

– Егор!

Упрек в бабушкином голосе никак не подействовал на внука. Да Олеся и не думала на него обижаться. Ее никогда особо не волновало, как она выглядит. Одежду обычно выбирала мама, в этом вопросе на нее можно было положиться. У мамы со вкусом все в порядке, а для Олеси главное, чтобы ей самой было удобно и комфортно.

Правда, сейчас не слишком комфортно. И наверняка не слишком красиво.

– Пойду твои вещи в пакет сложу, – объявила бабушка, скрылась в комнате, а Егор снял с вешалки жилетку:

– Надевай.

Потом они шли по улице, тоже совершенно мокрой после дождя, под небом, чуть насупленным, хмурящимся обрывками серых облаков.

Деревья, растревоженные порывами ветра, сыпали скопившимися на ветках и листьях каплями, и прохожие пока еще попадались редко.

Олеся спрятала подбородок в высоком воротнике, а Егор в очередной раз окинул ее критическим взглядом, произнес задумчиво:

– С девушкой-бомжом я еще не ходил.

Но Олеся опять не обиделась. Потому что слова прозвучали ну совсем не обидно. Как-то по-другому, сразу не определишь. Немного даже приятно. И весело.

Остановились возле подъезда. Олеся качнула пакетом со своей одеждой, зачем-то провела ладонью вдоль по жилетке, пообещала:

– Я верну вещи.

– Само собой, – откликнулся Егор. – Только в школу не приноси. Не хватало еще там с ними таскаться. Лучше домой. Жилетку, кофту и футболку верни, а штаны можешь себе оставить. На память. Они мне все равно коротки.

Штаны на память?

– Ну ладно. Я пошел. До завтра.

Да, завтра они обязательно увидятся в школе. Как обычно. И все-таки жутко странно и смешно – штаны на память.