Хорошо, что мама и папа уезжали в гости к кому-то из родственников, а Олеся вернулась домой раньше их и не пришлось объяснять, почему она в таком странном виде. Жилетку в прихожей Олеся снимать не стала, прошла в свою комнату прямо в ней.

Если оставить ее на вешалке, родители непременно спросят, что это и откуда. Причина первая. Но еще существовала и вторая. Может быть, главная. Не хотелось снимать.

Не надо выяснять почему. Просто не хотелось.

Олеся уселась на кровать, опять спрятала подбородок в воротник – с внутренней стороны он флисовый, мягкий и бархатистый, очень приятный на ощупь. И руки в карманы сунула. Так она и сидела, съежившись, не шевелясь, минут, наверное, пять.

Думала? Нет. Нисколечко. По крайней мере очень старалась – не думать, не анализировать, не предполагать. Бесконечно перебирала строчки недосочиненного стихотворения:

Они сами вертелись в голове, звучали на разные лады.

А последнее слово никак не выговаривалось. Ну никак.

Потом Олеся все-таки переоделась. Мокрые вещи развесила на батарее и на придвинутом к ней стуле, а другие, которые сняла с себя, засунула в пакет. И в шкаф. Брюки… Брюки тоже. Зачем ей они?

Но отнести решилась только через пару дней.

Долго настраивалась и представляла, как все случится. Вот она доберется до нужной квартиры, позвонит в дверь, а когда кто-нибудь откроет, отдаст пакет и сразу уйдет. Именно так: отдаст и сразу уйдет.

Егор в школе ни разу не напомнил про ее обещание, не поторопил. При встрече говорил «привет», сидел за спиной. Ничего особенного. Абсолютно ничего особенного. И в этом тоже: подняться по лестнице, позвонить, дождаться, когда кто-нибудь откроет дверь.

Открыл Егор. Олеся протянула пакет, начала говорить:

– Вот. Я принесла…

А он, вместо того чтобы забрать пакет, отступил назад:

– Проходи. Ну не стой ты. Проходи.

Олеся переступила порог, вошла в прихожую.

– Я вещи принесла.

– Ага, – кивнул Егор, захлопнул дверь. – Я и с первого раза понял. Поставь куда-нибудь.

Олеся пристроила пакет под вешалкой. Теперь можно было возвращаться домой. Как планировала. Почти. Она же не собиралась входить в квартиру, а вошла. Но между Олесей и дверью стоял Егор, смотрел с любопытством. И тихо было, совершенно тихо. Будто они одни.

– А бабушка твоя дома?

– Тебе она нужна?

– Нет. Не она.

– Я?

Ну зачем он подлавливает ее на словах? Не скрывалось в них никакого особого смысла. А нужен Олесе… нет, нужно. Ей нужно уходить. Вещи она вернула.

– Ты что, боишься? – усмехнулся Егор. – Неужели думаешь, что, раз никого нет, я на тебя наброшусь?

Не думала. Ни о чем подобном Олеся не думала.

– Я пойду.

– Да перестань. – Интонация больше не казалась колкой и снисходительной. – Ничего я с тобой не сделаю. Очень надо. Проходи лучше в комнату. Проходи! Посмотришь.

– На что?

– Увидишь. – Егор сам двинулся с места и Олесю прихватил по дороге, опять потянул за рукав: – Да идем же. Ну чего ты? Не трону я тебя, не бойся.

Комната была одна, но большая, разделенная на две части перегородкой из шкафов. И окон было два, в соседних стенах. Одно обычное, а второе – с балконной дверью.

– Садись на диван, – распорядился Егор, а сам исчез за шкафами, но быстро вернулся, неся в руках ноутбук. – Да садись ты. И может, снимешь все-таки куртку? У нас не холодно.

Он уселся на диван первым, на самую середину, устроил ноутбук на коленях. Олеся опустилась рядом, положила куртку на подлокотник. Егор придвинулся, не вплотную, чуть-чуть. Наверное, чтобы Олесе удобней было смотреть. Провел пальцем по сенсорной панели, двигая курсор, легонько ударил, разворачивая нужное окно.

Олеся увидела несколько папок. Последняя называлась очень странно: «Посмотри правде в глаза». И сразу захотелось узнать, почему так и что в ней. Но Егор открыл другую.

Фотографии. Те самые, с фотосессии в студии.

Егор немного повернул ноутбук, включил показ слайдов.

Снимки сменяли друг друга, одновременно похожие и разные. И Олеся на них была та самая и совсем другая, тоже одновременно.

Все-таки смотреть на себя со стороны – это что-то особенное. И предвзятого отношения больше. Других видишь постоянно, привык уже и легко позволяешь им быть разными, а от себя требуешь чуть ли не идеала. Чтобы всегда привлекательная, аккуратная и чтобы выражение на лице если не умное, то хотя бы не дурацкое. Но эти фотографии Олесе понравились.

Может, тоже неидеальные, при желании найдешь, к чему придраться. Только придираться не хотелось. А та, с осыпающимися листьями, вообще живая. И еще одна, на которой Олеся сидит за партой и смотрит в сторону. То есть не просто в сторону, а…

Олеся отвела взгляд от экрана:

– Почему они у тебя?

Егор посмотрел прямо и открыто, спросил тихонько:

– Неужели не понятно?

А дальше не торопился объяснять. Ждал, что Олеся сама догадается? Но у нее все мысли смешались, а предположения…

Предположения возникали настолько невероятные, что их озвучить казалось совершенно невозможным. Слова куда-то пропали. И Егор сам произнес:

– Когда тебя нет рядом, открываю и смотрю. У меня и в мобильнике одна на заставке.

И опять ничего сказать не получилось, только выдохнулось прежнее:

– Почему?

Егор медленно опустил глаза и… сдавленно хрюкнул, едва сдерживая рвущийся наружу смех.

– Да-а-а! – протянул, широко улыбаясь. – Ты всегда веришь всему, что тебе говорят? – Закрыл окно просмотра. – Паша, само собой, скинул, чтобы я обработал. А я тебе скину. Куда лучше? Во «ВКонтакт»?

Олесю сбила с толку внезапная перемена, даже осознать ее толком не смогла, выразить через чувства. Ничего еще пока не ощущала. Вот и прошептала растерянно и вроде даже виновато:

– У меня там странички нет.

Мама была против социальных сетей. Не интернета, а именно сетей. Как всегда, переживала, что Олеся случайно попадет под чужое влияние. Сколько уже писали о группах, подталкивающих подростков к самоубийствам. Да мало ли что еще.

– Ну или на «мыло». – Егор сам догадался, какой последует ответ, и не стал дожидаться, ввернул недоуменное: – Как ты вообще живешь? – А уже потом предложил: – Тогда на флешку. Компьютер-то у тебя дома есть? Представляешь, как флешкой пользоваться?

Олеся представляла. Только…

– Я пойду. – Она поднялась с дивана.

– Ты обиделась, что ли?

Олеся подхватила куртку и надела ее тут же, в комнате, направилась к выходу, но все равно пришлось выслушивать. Не затыкать же уши.

– Хочешь, чтобы я действительно на твои фотографии тайно любовался? Ну, я могу, если надо. Один час перед сном по пятницам. Достаточно? Могу и в телефон загрузить. На заставку твоего звонка. Тебя устроит?

Прихожая, дверь, и вдогонку:

– Лесь!

Не только ее имя, но и сам Егор.

Быстро открыть замок у Олеси не получилось, замешкалась перед дверью, а Воронов остановился позади, поинтересовался насмешливо:

– И что будешь делать?

Она дернула за какой-то рычажок, замок щелкнул. Олеся потянула на себя дверь, но пришлось сделать шаг назад, чтобы та открылась. Отступила и врезалась в Егора спиной, но тут же торопливо метнулась в сторону, просочилась в узкую щель.

– Лесь!

Восклицание слилось с хлопком двери и новым щелканьем замка.

Почудилось или действительно прозвучало? Да в общем-то уже без разницы. Пространство разделено. На две разные реальности, две параллельные реальности, которым не стоит больше пересекаться.

Многие в детстве, когда найдут на траве витую ракушку, положат ее на ладонь и напевают ласково: «Улитка-улитка, высуни рога!» Потому что очень интересно посмотреть, какая она особенная, ни на кого больше не похожая.

Обычно – чтобы посмотреть, но бывает и по-другому.

Наивная улитка поверит, выберется из надежного домика, а в нее сразу – тык острой соломинкой, желая проверить, действительно ли она настолько мягкая и беззащитная. И не понимают, не хотят понимать, как же от этого больно.

* * *

Десятый «А» дежурил. Уроки закончились, и большинство учеников уже разбрелись по домам, а «продленка» еще не вернулась с прогулки. Только десятиклассники бродили по школе, наводя порядок. Но не все – Леха с Егором торчали в классе.

Леха типа протирал доску, водил мокрой губкой по давно уже чистой поверхности, а Егор просто сидел. Спиной к двери, на первой парте ряда у стены, согнутыми в коленях ногами упираясь в другую первую парту, среднего ряда.

– Чего вы, опять рассобачились? – спросил Томилин, задумчиво наблюдая за движениями собственной руки.

– С кем? – уточнил Егор без всякого интереса.

Леха ухмыльнулся:

– И что, даже никаких предположений?

А ведь невооруженным взглядом видно: друг прекрасно понял, о ком речь. Но нет, уперто заявил:

– Никаких.

– С Лесей, – произнес Леха, по-прежнему не глядя на Егора.

Смотрел он исключительно на темно-зеленую поверхность доски, будто с ней и разговаривал. И без вариантов – она быстрей раскололась бы, а Воронов только хмыкнул.

– А почему я должен ссориться? С ней. Из-за тебя, что ли? Так как-то по фигу. Сдалась она мне.

Леха наконец-то бросил бесполезное занятие, опустил руку.

– То есть между вами ничего нет?

– А могло быть? – Егор скривил губы в усмешке. – Чтобы надо мной все смеялись? Она же стремная. И никакая. Рыба полудохлая. Что скажешь, то и делает. Что бы ни случилось, только глаза вылупит и молчит. Скучно.

Вот тогда Леха и посмотрел на друга:

– А ты в курсе, что она сейчас все слышала? Олеся появилась в дверях в тот момент, когда прозвучало ее имя. Словно специально подгадала. Увидела их и остановилась. И Леха нарочно не разворачивался раньше, следил за ней уголком глаза. Он не рассчитывал, что разговор вот так сложится.

– В курсе, – сообщил Егор. – В окне отражалась.

Теперь Леха развернулся к окну. Наверное, чтобы убедиться. Стекло действительно четко отражало и дверной проем, и даже открывающуюся за ним перспективу коридора. Но Олеси в ней уже не было. Убежала, все услышала и убежала. Об этом Воронов тоже прекрасно знал. И по-прежнему сидел ровно.

– А догнать ее не желаешь? – В Лехином голосе сами собой возникли осуждение и неприязнь. Не слишком сильные, но сдержать не удалось. А еще, пожалуй, снисходительная насмешка. – Заодно, может, чего новое увидишь. Наверняка сейчас-то она рыдает.

– Не. – Егор мотнул головой. – Не рыдает.

– Уверен?

– Уверен.

– А может, мне пойти глянуть? – предложил Леха, вопросительно приподняв бровь. – Вдруг все-таки рыдает. Интересно же. Заодно успокоить.

– Иди, – легко согласился Егор.

– И пойду.

– Так иди.

Леха вдавил губку в полку, так что доска дрогнула. И промолчал. Просто забрал сумку и пошел прочь из класса – совсем как друг просил. Ну а что? Если тому плевать и если он настаивает.

Бывают же такие люди. По глупости испортят что-то, потом мучаются, переживают. Но вместо того, чтобы исправить, пока еще не критично, разрушают до основания, до состояния, когда уже не подлежит восстановлению. Причем осознанно. Чтобы впредь не возникло причин для переживаний – ведь больше нечего будет терять.