Фантасты, пишущие о людях будущего, исходят из одного постулата: наши потомки должны быть лучше нас. Вопрос — в чем лучше? Умнее, добрее, благороднее? Но в истории человечества мы найдем множество гениальных озарений, множество примеров высочайшего благородства и самопожертвования.

Однако в ситуациях будущего возможны иные критерии интеллекта и гуманности. Дело наших фантастов воссоздать эти ситуации и критерии, используя самые передовые нормы морали и нравственности, которые заложены сейчас. Это задача огромной сложности. Пытаясь решить ее, фантасты нередко прибегают к разного рода «обходным путям». Так, братья Стругацкие в романах «Трудно быть богом» и «Обитаемый остров» прибегают к своеобразной «игре в поддавки» — нравственный облик человека грядущего общества рисуется на максимально выигрышном для него фоне, в сопоставлении с людьми, находящимися на низком, даже по сегодняшним меркам, уровне социального развития.

Возможен и другой путь — взять в качестве «точки отсчета» человека нашего времени, обыкновенного, среднего, не подготовленного к встрече с будущим и «устроить» ему такую встречу. Так написаны упоминавшиеся выше рассказы Кирилла Булычева о пришельцах в Великом Гусляре, но к этой теме можно подойти и без иронии. В рассказе Юрия Никитина «Однажды вечером» мы знакомимся с самым что ни на есть обыкновенным и средним парнем.

«С работы шел не спеша… Жорка увидел меня издали, взял еще два пива. Кружки были щербатые, поцарапанные. Полрыбца взяли у Заммеля, ему сунули пиво. Побрел дальше… По дороге встретил еще буфет, где возле окошка дремал Роман Гнатышин…

Будешь? — спросил он печально.

Конечно, — ответил я…»

Парень ясен весь до донышка — ни культуры, ни духовных запросов, выпивка — единственный способ времяпрепровождения, потому что, напившись, можно ни о чем не думать. Унылая бездуховность, механическое существование… характер, знакомый нам и по жизни, и по современной литературе. Причем, в сущности, неплохой парень — вот вступился за какого-то «щуплого интеллигентика», которого пытаются избить двое хулиганов. Не из благородства, а из дешевого самолюбия — «что-то слишком быстро начали считать себя хозяевами моей улицы!»— но все-таки вступился.

Случайно он узнает, что спасенный собирается провести на себе какой-то опасный для его слабого здоровья эксперимент. Парень добивается, чтобы эксперимент провели на нем. Из бескорыстной тяги к знанию? Нет, ему даже неизвестно, в чем смысл опыта. Просто от нечего делать, от скуки, и еще потому, «что болел только раз в жизни. И то в детстве, когда объелся пирожными».

Цель эксперимента — расщепление генетической памяти: в парне пробуждается сознание его предков, и близких и живших много поколений назад. Он осознает себя владельцем огромного духовного наследства, воочию убеждается, что благородство, совесть, стремление жить для людей — не пустые слова. Вот финал рассказа: «Громадный город уже спал. Шел я медленно. Домой идти не хотелось, а куда нужно идти, еще не знал. Впрочем, целая ночь впереди. К утру придумаем, куда идти. И вообще, зачем живем на свете.»

НТР, таким образом, вторгается в самое существо личности и меняет эту личность. Правда, следует отметить, что такие же перемены могли бы произойти, если бы герой рассказа сам, без фантастического эксперимента, интересовался бы историей и искусством. Тем не менее вряд ли можно протестовать против такого вмешательства — в том-то ведь и дело, что, несмотря на доступность всего культурного наследия человечества, есть еще люди, которые предпочитают обходиться суррогатами культуры, не требующими практически никакого усилия для их освоения, не столько совершенствующими человека, сколько позволяющими убить свободное время.

В рассказе Ю. Никитина все решает случай — бездумный паренек подвергается воздействию, пробуждающему в нем способность и желание мыслить. Дальше он должен идти сам, разбираться, «зачем живем на свете», придется ему самому. То есть воздействие имеет целью не производство совершенного человека, человека будущего, но первый толчок, первоначальный импульс — подтолкнуть его, заставить сделать первый шаг по дороге духовного совершенствования, просто показать, что она существует.

И, разумеется, указать направление, обозначить цель. Это и есть самое сложное — определить критерий совершенного человека и, таким образом, сделать возможным не случайное, но сознательное и целенаправленное вмешательство.

В романе Владимира Савченко «Открытие себя» кибернетическое устройство синтезирует неодушевленные предметы и живые существа на основании полученной о них информации. Первую информацию оно получает от своего создателя, инженера Валентина Кривошеина, и, естественно, изготавливает его точную и живую копию — «дубля».

Оба Кривошеина вначале совершенно идентичны, и оба озабочены одним — последствиями открытия, тем, что оно может дать человечеству: «…сейчас не средние века… И не прошлые столетия. И даже не начало XX века, когда все было впереди. Тогда первооткрыватели имели моральное право потом развести руками: мы, мол, не знали, что так скверно выйдет… Мы, их счастливые потомки, такого права не имеем. Потому что мы знаем». Они знают, что при другом общественном строе их открытие может быть применено для массового производства унифицированных, не думающих солдат. Что в их же институте какой-нибудь ловкач от науки может приспособить их машину для собственного благополучия — обзавестись шикарной квартирой, двумя «Волгами», двумя дачами, «дублем», который будет работать за него. Они знают, что их обязанность — не допустить, чтобы открытие привело к нежелательным для человека и человечества последствиям.

И тогда встает вопрос: а какие последствия будут желательными? Или, как формулируют оба Кривошеина, «нужно самим определить, какие цели стоят сейчас перед человеком». (Профессор Хоггарт, работая над расшифровкой Послания, напоминает, что успех немыслим без того, чтобы сначала найти «этическую панацею для всего человечества»; именно такие — глобальные — задачи ставит перед человеком НТР, именно их приходится решать нынешним первооткрывателям.)

Довольно быстро друзья-двойники приходят к выводу, что не существует Человека Вообще, что люди разные и, следовательно, «все попытки найти оптимальные «параметры» для человека с погрешностью не более пяти процентов — пустая трата времени». Потом возникает идея дублировать людей «умных, деятельных, порядочных… талантливых ученых, писателей, музыкантов, изобретателей, героев» и, наконец, мысль об усовершенствовании, улучшении человека.

С помощью машины удается и это — следующие два «дубля» Кривошеина уже кое в чем превосходят своего создателя. И когда на свет появляется последний, наиболее совершенный, — вновь начинается спор о том, что есть добро, кого можно назвать хорошим человеком и как «использовать открытие на пользу людям с абсолютной надежностью» (слова из клятвы, которую дали себе Кривошеин и его первый «дубль»).

Споры эти сами по себе интересны. Правда, Владимиру Савченко не удалось избежать «лекционности»: сюжет романа развивается сам по себе, социально-философские отступления существуют сами по себе. (В какой-то мере это можно объяснить тем, что личностные позиции героев очень близки, почти идентичны — ведь они мало чем отличаются друг от друга. Перед нами своего рода внутренний монолог, «расписанный по голосам» — Кривошеин спорит сам с собой.)

Социально-философская публицистика, которой пронизан роман, не находит себе ни опоры, ни соответствия в поворотах сюжета. Повествование начинается с загадочного происшествия в лаборатории Кривошеина — на полу обнаружен труп, лаборант, единственный свидетель (это и есть третий «дубль», внешне уже не очень похожий на своего создателя), не может дать удовлетворяющего милицию объяснения, а потом бежит из-под стражи. Появляется вполне живой Кривошеин (первый «дубль», срочно приехавший из Москвы), так что следователь Онисимов окончательно запутывается. В конце концов совместными усилиями всех трех «дублей» уголовное дело прекращается, ибо живой Кривошеин налицо (то есть первый, самый похожий «дубль» — сам Кривошеин погиб при эксперименте), и три его «потомка» продолжают обсуждать последствия открытия. По ходу повествования расхождение между сюжетом и темой увеличивается. Детективная интрига, вначале поддерживающая читательский интерес, довольно скоро исчерпывает себя и завершается почти пародийно — первый «дубль» излагает Онисимову совершенно несусветную, но пригодную для закрытия уголовного дела версию, и Онисимову приходится принять ее. А тема, уже окончательно оторвавшись от сюжета, разрабатывается и развивается. Можно, конечно, усмотреть в этой пародийности сознательный замысел, желание подчеркнуть различие между парадоксальной логикой современной науки и повседневным здравым смыслом, но тогда придется признать, что этот замысел мельчит роман: слишком глубока и серьезна тема, чтобы «разбавлять» ее насмешкой над недалеким, хотя и старательным следователем.

Роман «Открытие себя» может служить наглядным примером сложности художественных задач, решать которые приходится современной фантастике. Заимствуя формы и приемы из неисчерпаемого источника «обычной» литературы, она должна искать способы их интерпретации, соответствующие ее собственным темам и целям. Удается ей это не так уж часто, однако, и неполный успех, полуудача по-своему полезны и поучительны, ибо, во-первых, яснее обозначается направление движения НФ, во-вторых, мы убеждаемся, как тесно связаны в ней художественный уровень и зрелость социально-философской мысли. Связь эта в «обычной» литературе представляется естественной, само собой разумеющейся, однако для НФ порой все еще делается некая «скидка» на специфику жанра: дескать, была бы оригинальная, интересная научно-техническая гипотеза, а все остальное приложится.

Ошибочность этого тезиса сегодня яснее, чем когда бы то ни было, — прежде всего потому, что круг гипотез и фантастических допущений, как выяснилось со временем, весьма ограничен. Угроза бездуховности в будущем; космические путешествия и контакты с иными формами разумной и неразумной жизни; путешествия во времени; роботы, искусственный разум и проблемы его сосуществования с человеческим — вот, по сути, почти полный перечень используемых сегодня фантастических допущений. Было бы нелепо утверждать, что это ограничивает возможности НФ; в конце концов круг сюжетов «обычной» литературы тоже не так уж велик; писателя-нефантаста вряд ли упрекнут в том, что он построил свое произведение, скажем, на «вечной» сюжетной схеме любовного «треугольника» — важно, что он скажет, чем наполнит эту схему. Так же и в НФ — на одной теме могут быть построены самые разные по своему художественному уровню и этическим позициям произведения. Роман В. Савченко весьма интересен прежде всего с социально-философской точки зрения. В споре о человеке, идущем на его страницах, мы находим отчетливое понимание того, как рискованны и с какой ответственностью сопряжены попытки применить непосредственно к личности те или иные достижения НТР. Но отмеченное выше расхождение между темой и сюжетом дает себя знать — спор о человеке выше и значительнее Детективной истории об исчезновении инженера Кривошеина, но, будучи заключен в ее рамки, много теряет в художественной убедительности. Это тем более огорчительно, что в финале автор находит свой, оригинальный (хотя и «лекционно» изложенный) подход к одной из главных тем современной фантастики — к поиску «абсолютно надежного», исключающего всякую возможность вреда для человека, способа использования научного открытия (в данном случае того, которое сделал Кривошеин). Но получив самостоятельное бытие, все три дубля Кривошеина постепенно отдаляются от своего создателя, каждый идет своим путем, ищет свое решение. Один — через биологию: он открывает возможность сознательного управления реакциями и рефлексами человеческого организма. Другой — через искусство: не просто вводить в человека информацию искусства, но через обратную связь добиться, чтобы эта информация стала неотъемлемой частью его индивидуальности: «И тогда эта великая информация станет его жизненным опытом наравне с житейской, станет для него обобщенной истиной наравне с научной». Третий мечтает о создании новой науки, «Экспериментального и Теоретического Человековедения».

Кто же из них прав? Все трое и все — не до конца, частично. Да, пригодится и информация искусства, и управление рефлексами, и человековедение на научном уровне тоже придется создавать. Но решение не в каком-то отдельном способе усовершенствования, а в комплексе всех возможных средств положительного воздействия на человека, в том числе и тех, которые дают уже сегодня и еще больше дадут в будущем наука и техника. Не какие-нибудь «пилюли счастья» или «таблетки гениальности», не машина, штампующая «идеальных людей» с некоего эталона, а «Универсальная Программа Усовершенствования Человека». Универсальная — вот что главное. Как говорит один из «дублей», «стопроцентной гарантии нет, не все в наших силах. Может, не все и получится. Но если не пытаться, не стремиться к этому, тогда уж точно ничего не получится!»

Я уже отмечал, что проблему «человек и НТР» фантастика стремится решать комплексно, не выбирая одно, пусть кажущееся сегодня самым важным, направление — именно этой мыслью венчается роман. Научный и технический прогресс — лишь одно из множества направлений, можно сказать, лишь одна из основ для прогресса социального и духовного. Герои «Открытия себя» намечают дальнейшие этапы своей работы: «Соберем вокруг работы талантливых исследователей, конструкторов, врачей, художников, скульпторов, психологов, музыкантов, писателей, просто бывалых людей — ведь все они знают о жизни и человеке что-то свое». Говоря другими словами, будущее человека и человечества «запрограммировано» в настоящем, в лучших людях сегодняшнего дня, нашего времени. Что может наука? По фантастической гипотезе Владимира Савченко она может аккумулировать все талантливое, доброе, прекрасное, что есть в современном человеке. Возможно ли это в действительности? Трудно сказать. Необходимо ли это? Конечно же, да. Дело не в том, верна ли данная фантастическая гипотеза, но в том, какая цель ставится перед наукой, на что ее ориентирует писатель-фантаст.