«Стартовым» городом стал не Петроград, а Киев. А судьбоносным – год 1921. В этом году я экстерном закончила историко-филологический факультет Университета и получила предложение поехать работать в Киев. Политотделу УВУЗ Киевского военного округа были нужны преподаватели, владеющие и определенными военными знаниями. И первая запись в моей трудовой книжке – «инструктор политотдела Киевского управления Военно-учебных заведений», вторая (через год) – «преподаватель русского языка в Высшей Объединенной школе имени С. С. Каменева».

В школе получали общеобразовательную и начальную теоретическую подготовку будущие командиры. Были среди них и авиаторы. На окраине города был расположен учебный аэродром, а в городе стояли авиационные части.

Тогда-то я и увидела близко самолеты – и на земле, и в небе. Человек в небе! Сверкающие крылья самолета! И родилась самая захватывающая мечта: подняться в небо. «В течение года я дважды обращалась по команде с просьбой направить меня в авиационную школу. Бездействовать я уже не могла. Оба раза – отказ. О мечте моей знала вся школа. В конце 1922 года работник политотдела школы Бочкарев посоветовал мне отправится непосредственно на Качу (пригород Севастополя), где была расположена Первая военная школа летчиков. Он же написал письмо своему фронтовому товарищу Меламуду, который в то время был комиссаром Качинской школы».

З. П. Кокорина, 1923 г.

Самолет у мастерской.

Курсантская сила – самый надежный двигатель самолета

Самолет над Качей, 1910 г.

Маленький деревянный самолет – заслуженный ветеран Качи.

Вдохновленная, я отправилась на Качу буквально на следующий день. Женщин в школу не принимали. Однако небольшую протекцию письмо оказало: я могла остаться библиотекарем школы. Но библиотекарем Качинской школы летчиков.

Это только берег моря в поселке был вроде бы обычным – курортным. А чуть выше – возле неуклюжих, непонятных зданий (мастерская ли? стена ангара?) – настоящие самолеты. Маленькие, деревянные.

Много их сиротливо стояло на земле. Основное учебное время курсанты тратили на их ремонт. Но самолеты были и в небе!

Облик самого поселка определялся гарнизонными постройками. А среди жителей выделялись курсанты. курсантов военного училища они были мало похожи – по форме одежды во всяком случае, но они твердо знали, что хотят и будут летать. Желание и возможности далеко не всегда совпадали: отсев поступающих был высок.

До сих пор сохранилось здание Дома офицеров – знаменитый «Дом со львами»

Дом офицеров – знаменитый «Дом со львами»

Курсанты у ангара, 1924 г.

Курсанты у самолета, 1924 г.

И эта Кача всё больше и больше захватывала мое воображение. «На Каче – все иначе» – любимая поговорка качинцев звучала и многозначительно, и интригующе. Что иначе? Во-первых, очень благоприятная для полетов «роза ветров» – главная причина, по которой первая российская летная школа офицеров, открытая под Петербургом в 1910 году, перебазировалась в Крым. Это была элитная школа, как и сама авиация – новый, элитный род войсковых частей. Офицеры-качинцы в Гражданскую войну сражались на стороне Добровольческой армии белых.

Было еще и во-вторых, и в-третьих, что понималось только тогда, когда человек постигал особую ауру этого городка, где сливались небо и море, где небо словно становилось ближе, где мечта о полете обретала крылья. Даже если ты пока будешь работать в библиотеке. Но в библиотеке Качинской летной школы.

Я буду здесь работать. Это совсем особая библиотека И первая задача – сохранить то, что связано с рождением школы, начать хотя бы сбор материалов.

Так в библиотеке появилась «музейная комната».

Здесь были и уникальные дореволюционные исторические экспонаты Летной школы офицеров.

Николай II среди летчиков первого выпуска офицерской школы авиации. Крым, 1911 г.

Закладка зданий офицерской школы авиации на реке Кача. 8 ноября 1912 г.

Часы – подарок Николая II школе

И кадры, запечатлевшие курсантов Первой Летной школы молодой страны Советов. В историю авиации она вошла как Качинская школа.

А значит мое появление на Каче – пусть пока в роли библиотекаря – но! – Качинской библиотеки! – обретало особый смысл. Это была веха, подтверждающая верность выбранного пути. Рассказать о Каче. Объяснить, почему я не могла не появиться здесь. Почему главная мечта моей жизни – стать летчиком – имеет право на осуществление. И скромный библиотекарь, наверное, может быть историком, если предмет его повествования – Кача!

День открытия школы – 24 ноября 1910 года. Но уже первая годовщина этого события (тогда еще школа была Севастопольской) отмечалась 21 ноября. И это стало традицией. Для Русской православной церкви 21 ноября – день архистратига Михаила, покровителя летчиков. Этим и определился выбор.

Популярность и престижность школы определились сразу. Вначале как школы офицерской… «Из 1200 офицеров армии и флота… поначалу было отобрано всего 12 человек».

Но уже во втором выпуске были и учащиеся из «нижних чинов». Обучение было практически индивидуальным. Об этом свидетельствовали личные дела учащихся: из первого выпуска 1911 (24 офицера) дата выпуска каждого обозначена различными цифрами. Например, поручик П. П. Самойло 3 апреля, поручик В. Абрамович – 5 мая… и т. д.».

В школе преподавали первые русские авиаторы, получившие образование во Франции, среди них был и знаменитый русский пилот-авиатор Михаил Ефимов. Уже через год в штате школы было 102 преподавателя».

Важные для истории школы сведения были в обычных официальных документах: личных делах, приказах, «Памятках».

Интересные материалы я неожиданно обнаружила в старых ненужных бумагах, завалявшихся в столах и ящиках. И, кажется, поняла их происхождение. Работавший до меня библиотекарь (я уверена, что это была женщина, скорее даже пожилая) была доброй и одинокой. Она не выбрасывала черновики своих деловых бумаг. Но любопытны были не они, а черновики писем курсантов. Похоже, что многие из них были малограмотны и приходили к ней «на консультацию», точнее, просили ее исправить, отредактировать письмо. Потом они аккуратно переписывали, забирали чистовой вариант, а «черновик» оставался – весь исчерканный, с приписками сверху и сбоку. Он попадал в хранилище старых бумаг – и оставался там на годы.

Из этих источников и попали в руки исследователей сведения о том, где, на каких летных аппаратах и как учились летать первые русские летчики. Несмотря на высокий конкурс, в школу приходили офицеры и солдаты из разных родов войск, с очень разным уровнем образования. В школе не было ни необходимого учебного оборудования, ни всерьез разработанной программы обучения. Вот реальное свидетельство – бесхитростные строки из письма курсанта Петра Кирсанова, датированного 1 июня 1915 года:

«Поступил добровольцем-летчиком. 3 месяца торчал на авиационных курсах и, попав сюда, в школу авиации, работал больше четырех месяцев в качестве механика, не зная, когда придет возможность приступить к обучению полетам… Числа около 15 мая я был назначен обучаться полетам на аппарате «ньюпор». Обучение происходит так: ученик «рулирует» (бегает по земле) на учебной машине (одноместной со слабым мотором) в общей сложности часа 2–4, а потом переходит на обыкновенный, так называемый «ньюпор» и тоже рулирует, а если делает это хорошо, то начинает взлетать и летать. После нескольких часов летания держит экзамен на звание пилота-авиатора: описать в воздухе 10 восьмерок и спланировать в круг на земле. После этого держит экзамен на звание военного летчика: 2 часа полета без спуска не ниже 2 тысяч метров. Через день-три после этого отправляется летчиком на войну.

Обучение идет крайне медленно: много учеников и мало аппаратов. Обыкновенно рулировать и летать удается в день 5–15 минут».

Среди старых бумаг в библиотеке я нашла и уникальные фотографии более поздних лет, запечатлевшие курсантов Первого летного училища молодой советской страны.

Вместе с нами сфотографировались и наши инструкторы, которые иронически-дружелюбно именовались «богами».

Библиотека размещалась в знаменитом «Доме со львами»

Небольшой читальный зал в библиотеке оказался уютным: общий стол и даже два дивана. В книжном фонде были представлены и книги по авиации (к сожалению, их было очень немного) и все журналы.

Первые советские летчики, 1921 г.

Знак Качинской школы

Преподаватели летной школы. 1923 г.

Памятное благодарное фото – письмо для инструктора – «бога», 1923 г.

А это уже мои сверстники и однокурсники. Вместе с нами сфотографировались и наши инструкторы, которые иронически-дружелюбно именовались «богами». Первая военная авиационная школа РККА. 1924 год.

Инструкторы и курсанты. 1924 г.

1928 год. Летчики на аэродроме.

Основная работа с читателями проходила вечером, поэтому график работы был соответствующий: с 15 до 23-х часов.

Однако до 19–20 часов «штатские» посетители появлялись редко, и я могла читать и читать. Так что теоретически я знала о самолетах уже много… Тем сильнее становилось желание прикоснуться к штурвалу, подняться в небо.

Основными посетителями в вечерние часы были молодые летчики-инструкторы.

Просто выдавать книги было не интересно. Хотелось что-то придумать, чтобы сблизить этих ребят, понять их, а через них то дело, которое стало моей мечтой. В архиве библиотеки я нашла несколько очень потрепанных рукописных журналов, написанных и проиллюстрированных курсантами еще дореволюционной школы.

Ребята заинтересовались: пример был заразителен Инициативная группа по созданию своего журнала организовалась как-то сразу. Это были те постоянные посетители, что появлялись в библиотеке почти каждый вечер. Было шумно, весело. И почти каждый стремился привлечь мое внимание. Это было заметно и, пожалуй, понятно: в гарнизоне, кроме нескольких жен инструкторов, было всего четыре женщины – из обслуживающего персонала. Молодая симпатичная библиотекарша воспринималась как объект, достойный внимания.

Целью моего появления на Каче никто особенно не интересовался. Но я-то знала свою цель… Я была просто вежлива со всеми, однако на особый успех никто из посетителей не мог рассчитывать. Внимание моё привлек один из инструкторов – «негромкий» человек с серыми грустными глазами. Альберт. Альберт Гансович Поэль. Его всегда называли полным именем: дружески-панибратское Алик никак не годилось в этом случае. Читать он в основном брал что-нибудь из русской классики. В состязаниях острословов никогда не принимал участия, но если включался в разговор, говорил конкретно и, главное, умел внимательно слушать собеседника. Думаю, что он просто заметил, как оживлялась и активно сопереживала я, если речь заходила о явлениях, происходивших на летном поле или в небе: освоена сложная фигура пилотажа, неожиданно отказал двигатель, но пилот смог посадить самолет или (самое страшное!) разбился…

Он первым заговорил со мною о полетах, о том, как удивительно красива земля в апреле: поля красных маков вплотную подступают ко взлетной полосе. Весною он обязательно покажет мне это с борта самолета.

– Почему весною? Как долго ждать! – вырвалось у меня. – Я так хочу увидеть землю с борта самолета!

Он понял. Наверное, потому, что я говорила о самом заветном. Я посмотрела на него какими-то другими глазами.

Я не сразу поняла, что жду появления этого человека каждый вечер. Он не умел говорить комплиментов. О любви не говорил тем более. Он вообще говорил очень мало. Просто приходил каждый вечер, устраивался в углу дивана, взяв том Тургенева или Чехова, и читал до закрытия библиотеки. Как-то само собою сложилось, что провожал меня последний из уходящих посетителей и так получалось, что этим последним всегда оказывался он. Идти было не далеко. Мне дали комнатку в большом жилом доме, где было общежитие и несколько отдельных комнат, где жили семьи инструкторов и руководящих работников гарнизона. Дом был старожилом Качи – знаменитый «Дом со львами».

Альберт Поэль

От Дома офицеров нужно было пройти через небольшой садик-сквер с прямыми аллеями, одна из которых вела прямо к жилому дому. Таким образом «дорожка провожания» была слишком короткой. И если раньше на эту ситуацию мы не обращали особого внимания, то со временем это показалось нам досадным обстоятельством, которое можно и должно было изменить. Мы обходили дом, возвращаясь к той же дорожке, ведущей к Дому офицеров. Обходили и этот дом. И вновь – перед нами дорожка… Это повторялось несколько раз. И последние слова прощания: «когда полетим?»

Настало утро солнечного дня, когда мы пришли на аэродром вместе. Поговорив с механиком (это был пробный полет – проверка самолета), Альберт протянул мне руку и помог расположиться на месте механика. Я уловила строгий и недоверчивый взгляд механика, но возражать инструктору он не стал – молча крутанул пропеллер…

Поднимаемся выше и выше. Дух захватывает – от волнения ли? От восторга? Повторяю про себя: «Сосредоточься. Это твой первый урок!» В следующий раз механик уже улыбнулся мне. Вопрос был решен.

Этот день – 2 марта – запомнился на всю жизнь. Серо-голубое небо и редкие облака. Теплая, надежная рука любимого. И мои руки – на штурвале. Удивительное чувство: самолет мне подчинялся. Потом самолет пошел на посадку – земля бежала навстречу. Вот здесь стало немного страшно… Возвращаясь с аэродрома, мы шли не разжимая рук – как дети. Еще одна нить, наверно, самая главная, протянулась между нами. И вечером «дорожка провожания» не закончилась возле сторожевых львов: она протянулась по длинному коридору к моей комнатке, которая отныне стала нашей общей. И о том, что он учит меня управлять самолетом, и о том, что мы любим друг друга очень скоро узнала вся школа. Комендант утвердил переселение Альберта в мою комнату. Так создалась новая семья. И поскольку в гарнизоне Качи это был первый такой случай, ребята решили подготовить для нас (и для себя) настоящий праздник. Для оформления брака было назначено время, создана «свадебная комиссия» и уточнена дата – 20 марта.

Показать сверху цветущие поля мака Альберт не успел. 17 марта 1923 года во время тренировочного полета на «Ньюпоре Х» Альберт Поэль разбился. Старого, в форме пропеллера, памятника уже нет. Когда кладбище авиаторов переносили на новое место (не понятно – как это было возможно?), некоторые захоронения произвольно объединили, небрежно сделали надписи. Так выглядит могила Альберта Поэля сегодня. В обозначении даты смерти допущена ошибка.

Настоящую дату я не забуду никогда. Так март 1923 года вписал в мою жизнь два дня – самый счастливый и самый трагический. Эта боль потери осталась на всю жизнь. Горе мое пытались как-то смягчить наши друзья. Они были предельно внимательны. При этом такая форма сочувствия как ухаживание была исключена. Понятно: для них я была вдовой друга, женщиной, которая изо всех выбрала его одного. Они приняли самое важное для меня решение: продолжить мое обучение полетам. И взял на себя эту ответственность самый уважаемый в гарнизоне человек – секретарь ячейки РКП(б) инструктор Сергей Иванович Трофимов. Теперь он брал меня вместо механика в самолет во время пробных полетов. Однако вскоре это открылось, и даже авторитет секретаря партийной ячейки не мог ничего изменить. Меня вызвал Начальник летной части Тадеуш Францевич Галецкий и запретил даже появляться на аэродроме, обещая в случае нарушения этого распоряжения немедленно выселить с Качи вообще.

Могила А. Поэля

Мне было известно, что к этому времени в школах ВВС уже были женщины, например, в начальной (теоретической) школе Егорьевска. Большинство из поступавших не выдерживало требований обучения, но были и закончившие школу: Нина Чудак, к сожалению, разбившаяся во время одного из первых самостоятельных полетов; Нина Гордевич, получившая направление для дальнейшего обучения на Качу, но вскоре отчисленная по неуспеваемости. Я решила добиваться официального разрешения летать.

Первый памятник

Летом 1923 года на Качу приехал Начальник Военно-учебных заведений ВВС товарищ Зиновьев.

Этот вечер запомнился на всю жизнь: наверное, ни в каких других, самых сложных ситуациях, я не была так убедительна и настойчива. Мне удалось привлечь его внимание. Мы говорили вдвоем на балконе Дома офицеров: к счастью, никто не решался прервать разговор столь важного чиновника. Мне удалось доказать ему мое право на осуществление самой заветной мечты. Через три дня был получен приказ откомандировать меня в Военную школу Воздушного флота.

Я приехала в Егорьевск, одну из первых теоретических летных школ России. Располагалась она в бывшем монастыре. И как дерзкое утверждение нового времени, как решительный отказ от всего, что не принималось молодежью этого времени над воротами монастыря висел плакат: «Религия – опиум для народа».

Одновременно со мной были приняты три женщины: Надежда Сумарокова (для которой, по-моему, это была очередная авантюра: она «таинственно» рассказывала курсантам о своем родстве с князем Сумароковым-Эльстон, убийцей Распутина); фамилии второй я не помню, звали её Диной, была она какой-то незаметной и было совершенно не понятно, зачем она попала в школу; третьей была Евдокия Евдокимова, молодая крестьянка из Тверской деревни, где жили и родители Михаила Ивановича Калинина. Естественно, что разница в образовании между нами была громадная: привилегированная гимназия Сумароковой, церковно-приходская школа Евдокимовой и мой университет. Курс обучения, рассчитанный примерно на два года, включал общеобразовательные предметы и специальные. Я сразу же сдала все общеобразовательные и засела за специальные, выделив из них прежде всего военно-теоретические».

Курсант, оканчивающий Егорьевскую школу получал звание Красного военкома. Это очень воодушевляло курсантов, но почему-то смущало высшее военное руководство, когда речь заходила о женщинах. И я до сих пор горжусь, что имела некоторое отношение к его окончательному решению. Ситуация сложилась не рядовая. Всего через месяц после нашего зачисления в школу, как раз когда я очень успешно закончила сдачу всех общеобразовательных предметов, был получен приказ Начальника ВВС Розенгольца об отчислении всех женщин-курсантов из школы и о дальнейшем запрете на подобные «эксперименты». Сумарокову и Дину это, по-видимому мало затронуло: они уехали и я никогда больше не встречала их имен ни в списках школ (вскоре появилось много учебных школ Осовиахима), ни в каких-либо периодических изданиях или документах, имеющих отношение к авиации – вообще нигде. А вот Дуся Евдокимова оказалась такой же упрямой и целеустремленной, как и я. Мы решили бороться за право вернуться в школу. Мы поехали в Москву и начали хождение по инстанциям. Нас сочувственно выслушивали, но… Мы дошли до Зам. председателя Реввоенсовета тов. Антонова-Овсеенко – но и здесь получили отказ.

Мы сидели на лавочке в каком-то скверике. Что делать? И заплакать было нельзя: в кармане лежал военный билет.

Неожиданно Дуся схватила меня за руку:

– Знаю! Есть еще один человек! Михаил Иванович!

Что она живет в Тверской деревне Верхняя Троица Корчевского уезда – я знала от Дуси. Что это родное село Михаила Ивановича Калинина – тоже знала. До того, как стать «Всесоюзным старостой», он был старостой этого села. И, наверное, очень хорошим старостой. И что?

– Идем к Калинину.

Мы легко нашли Приёмную Калинина, немного посидели, ожидая приема (дело было к вечеру).

Помню, меня удивили и очень разные люди, сидевшие в комнате перед кабинетом, и какая-то особая атмосфера – спокойная и явно не официальная.

Наш разговор с Калининым был недолог. Он все понял и доводы, заранее продуманные нами, оказались не нужны.

– Если мы говорим, что равенство женщины и мужчины во всех областях жизни нового государства можно считать одним из его главных достоинств и отличий, то почему это право не должно распространяться на авиацию? Вот насчет военной… – Калинин на минуту задумался и продолжил: – Нет, и военной тоже. А выдержите? Если решили всерьез… Трудно будет.

Мы заговорили враз и очень эмоционально.

– Да мы… Да это мечта всей жизни… Да мы уже знаем… Калинин прервал нас и улыбнулся: он умел слышать интонацию, чувствовать «настрой» собеседника.

– Ладно. Попробую помочь. Как называется ваша школа?

– Егорьевская военная школа летчиков.

– А как дома, Дуся? Какие новости можешь рассказать? – Михаил Иванович как-то неожиданно и естественно перешел к разговору о сельских делах. Авиация здесь была совсем не причем. Вскоре мы распрощались.

Кому он звонил или писал – я не знаю. Нас, вернувшихся в Егорьевск, встретили удивленные взгляды, но в учебной части, кроме заявления о восстановлении в школе, ничего не потребовали.

Мое положение как курсанта было довольно необычным: я была неофициально внештатным репетитором по русскому языку и истории. Через приемный кабинет школы проходили не десятки, сотни совсем молодых ребят, мечтающих о небе, о самолетах, готовых работать день и ночь, но не обладающих минимумом необходимых общеобразовательных знаний. Большинство из них комиссия вынуждена была отсеивать сразу. Тех же, кто обнаруживал не столько знания, сколько сообразительность и способности, зачисляли на краткие подготовительные курсы, правда, названия такого отделения тогда не было. Работали ребята, не щадя времени (преподавательского тоже). Ко мне они обращались дополнительно (и даже старались, чтобы штатный преподаватель не знал об этом).

В одном из писем, пришедших после очерка В. М. Пескова был отклик и из тех лет:

«Мы не удивлены, что потом вы стали учительницей. Конечно, хорошей учительницей. А, главное, щедрой и умной. В том, что мы стали грамотными и смогли успешно закончить Летную школу, во многом ваша заслуга, Зина Кокорина – учлет, которому трудно давались работы технического плана (тут мы помогали, но в основном ребята вашего класса – «Ч»). Вы же помогали всем и никогда не жалели времени». В письме вложена сохранившаяся фотография тех лет. На обороте надпись: «г. Егорьевск Москв. обл. Е. В. Ш. Л. 1923 г. Стоит учлет Винеборг, сидят слева на право 1. Шадзейский, 2. Неклюдов, 3. Смирнов, 4. Андреев. Класс И-К».

Ребята из Егорьевска, 1924

Совсем мальчишеские лица. К сожалению, я не помню никого из них. Из других классов. Буквенное обозначение классов – находка учебной части школы. Классов было много, выпуски проходили в разное время: срок выпуска определялся выполнением программы первичной теоретической подготовки. Для контингента Егорьевской школы средним сроком обучения были год-полтора. Я попросила у командования школы разрешения перейти в один из классов, курсанты которого уже заканчивали обучение. Состав класса определялся единовременностью набора. Я была зачислена в класс «Ч». Курсанты, закончившие обучение, направлялись в Высшие военно-авиационные школы.

Подготовка в школе велась интенсивно. Дуся Евдокимова, к сожалению, была отчислена: не смогла осилить техническую программу (я не могла помочь: тут мне самой требовалась помощь ребят). Я же закончила Егорьевскую школу Красного воздушного флота в январе 1924 года и была направлена в 1 Военную школу летчиков на родную Качу.