Работа летчика-инструктора в Высшей авиашколе военных истребителей в Серпухове отнимала очень много времени. Правда, я иногда расширяла круг своих обязанностей, чтобы появляться в маленькой, почти пустой комнатке общежития как можно позже.

Очередное горе пришло неожиданно. Телеграмму из Москвы принесли утром: «Приезжай попрощаться. Ты нам очень нужна. Соня».

С сестрой Соней я не виделась почти пять лет. Судьба резко развела нас. Потеряв маму и навсегда покинув Пермь, мы пошли разными дорогами. Её дорога казалась удачной и спокойной. Волноваться за нее не было повода. Она как-то сразу нашла свое место в жизни. Не помню, каким образом, но уже где-то лет двадцати Соня вышла замуж за москвича, своего ровесника, и стала работать по специальности (провизором в аптеке). Через год у них родился сынишка, а муж поступил в аспирантуру. Был он по специальности философом и человеком к реальной жизни мало приспособленным. Так что все материальные проблемы решала сестра и жили они очень скромно.

Беда пришла непоправимая: сестра умирала от туберкулеза – наследственной болезни семьи. Сыну Всеволоду (дома его звали Вовкой) шел третий год. Молодой отец был в полной растерянности.

Я ещё успела поговорить с сестрой и принять ее решение. Оно могло быть только одно: сестра просила меня усыновить мальчика и забрать с собою. Отец не возражал, а года через полтора вообще перестал интересоваться сыном. (Сын отыскал его уже после войны).

Я вернулась в Серпухов с мальчиком. Так судьба опять переплела горе с радостью: я потеряла последнего близкого человека, но умершая сестра доверила мне свою кровиночку – в моей жизни появился любимый человек – ребенок, который требовал заботы, которому была нужна мама. Так в военном летчике пробудилась женщина.

В военных гарнизонах много маленьких детей. В погожий день в скверике около Дома офицеров собираются небольшие группки молодых женщин с колясками и с детишками постарше, которые гуляют самостоятельно, но тоже недалеко от мамы. Это привычно для быта офицерской семьи, где жены, часто переезжающие с мужьями из одного гарнизона в другой, редко находят работу. Кроме скверика есть другое место общения – магазинчик: продукты привозили где-то к обеденному перерыву и после двух часов та же группа собиралась на новой площадке. Я была «белой вороной» – женщина в офицерской форме, успевающая только наспех поздороваться. К моему появлению с ребенком привыкли быстро: возвращаясь вечером из детского сада, я заходила в магазин. Офицеры-мужчины появлялись у магазина крайне редко.

Как выяснилось позже, именно «нетипичность» ситуации заставила меня и моего будущего мужа Сергея обратить друг на друга внимание. Вернее, он, конечно, знал о единственной женщине Летчике-истребителе в Легко-бомбардировочной эскадрилье, где он был начальником штаба, но встречаться в ситуациях служебных нам не приходилось. Меня же удивило постоянство его появлений в магазине и солидная, отнюдь не мужская, продуктовая сумка. Вероятно, он частенько был предметом обсуждения «женских собраний», да и тайны из своего бытия явно не делал. Мне о нем женщины рассказали сразу: стоило только спросить.

Сергей Николаевич Смелков, начальник штаба, живет в Доме для Командующего состава. Вероятно, разведен, но занимает двухкомнатную квартиру и живет не один. Он старший сын в многодетной семье священника маленькой деревенской церкви на Вологодчине. Отец его остался без работы и принадлежавшего церкви дома. И теперь у Сергея Николаевича постоянно живет кто-нибудь из младших: он помогает им «встать на ноги». Сейчас брат поступает в Летное училище. Жила сестра, работала на фабрике, весною вышла замуж.

Коренастый, неулыбчивый, он вступал в разговор крайне редко – в случае особой необходимости. Мне казалось, что ему чем-то понравился мой Вовка. Однажды я задержалась и опоздала взять сына из детского сада. Когда мы подошли, небольшая очередь расходилась: хлеб был распродан. Спускавшийся с крыльца военный, поздоровавшись с нами, молча вытащил из своей большой сумки батон белого хлеба и, разломив его пополам, протянул мне половину: «Обойдетесь?» Перехватив хлеб, Вовка положил его в нашу сумку и в знак благодарности, молча, по-мужски протянул военному руку. Я в первый раз увидела улыбку на лице Смелкова. И лицо стало другим. И предложение помочь донести сумку показалось естественным. Мы пошли рядом.

Таким запомнилось мне наше знакомство. Вряд ли это была любовь. В основе возникшего чувства лежало доверие к человеку, умеющему думать о других.

С. Н. Смелков

Это фотография примерно 1920 года. Он был кадровым военным, героем Гражданской войны: освобождал от интервентов Север страны. Фотографий года нашей встречи, как и свадебных фотографий, не сохранилось.

Семья Зинаиды Петровны Кокориной (муж Сергей Николаевич Смелков, брат мужа Феодосий, сын Всеволод, 1927

В марте 1927 года мы зарегистрировали наш брак. Он не просто принял, но полюбил моего Вовку, а его младшие братья так же естественно продолжали периодически появляться и подолгу жить в нашей семье. Это были спокойные и дружелюбные ребята – ладить с ними было не трудно.

Однако совместная жизнь двух кадровых авиаторов во многом зависела от служебных назначений-перемещений. Уже через два месяца меня перевели в 20-й отдельный отряд в Москву, а моего мужа – на Украину. В Авиашколе никаких претензий ко мне не имелось, наоборот, за короткий срок я получила две благодарности за выполнение летных заданий. По моей просьбе осенью 1927 года я была переведена в 36-ю Авиаэскадрилью, входившую в состав бригады, где служил мой муж. Но в 1928 г. его назначили в Киев, а пока я стала ходатайствовать о своем переводе туда же, его уже перевели в Брянск. Это обстоятельство, а главное – отсутствие перспективы в дальнейшем (окончив школу в 1925 г., я в 1929 г. все еще была и. о. командира звена) создали у меня демобилизационное настроение. Нину Гордевич снова отчислили по неуспеваемости, та же участь постигла и Евдокию Евдокимову. Был отдан приказ, запрещающий прием женщин в ВВС. И когда напоминали, что летает же Кокорина З. П., то отвечали, что Кокорина – исключение, а исключение, известно, лишь подтверждает правило: т. е. женщины – не летчики.

Конкретным поводом, заставившим меня подать рапорт о демобилизации, был инцидент, происшедший с комиссаром части, который, в моем присутствии заявил, что он никогда бы не решился полететь со мной. На что я, вспылив, сказала, что я такого труса не взяла бы на самолет. В результате его рапорта мне, впервые за всю мою службу в Красной Армии, был объявлен выговор за грубое отношение к Комиссару части, а я подала рапорт о демобилизации. Начальник ВВС РККА прислал мне телеграмму с предложением назначить преподавателем в любую Авиашколу по моему усмотрению, но я отказалась и была демобилизована по своему желанию.

Это было в мае 1929 года. За годы кадровой службы у меня не было ни одного нарушения, но не хотелось служить «исключением», зная, что вновь действует приказ, – закрывающий путь женщинам в летные школы. А женщина может летать!

Решение о демобилизации было, наверное, самым сложным в моей жизни. Шагом назад, когда на миг победу одержали далеко и накрепко запрятанные в душе женская слабость и неуверенность… Военный летчик, командир звена авиаэскадрильи принимает решение о демобилизации. Когда? Когда достигнута мечта… Когда преодолены такие препятствия… Когда закончена высшая Военная авиационная школа.? Это почти невозможно объяснить. Потому, что судьба первых почти всегда необычна? Потому, что запавший в душу оскорбительный диалог о том, что авиация – не женское дело, возникает слишком часто и унижает женское достоинство?

Расстаться можно было с армией. С небом – нельзя. Я стала думать о возможностях гражданской авиации. Появилась запись в трудовой книжке – инспектор ЦС ОСОВИАХИМА СССР. Впервые в мире в молодой стране советов существовала такая добровольная кузница авиационных кадров и мой опыт первой военной летчицы, что бы не говорили разные «спецы» вроде моего оппонента (а разговоры такого рода были не редкими и в других ситуациях), многое доказал и изменил в отношениях общества к гендерной политике молодого государства. Участие женщин стало своеобразным прорывом в различных сферах жизни.

Двадцатые-тридцатые годы многое изменили, должны были произойти перемены и в международных отношениях молодой страны Советов. Надежды на мировую революцию больше не было. Построение социализма в одной стране выдвинуло на первый план идею укрепления, защиты, активного строительства Армии этой первой в мире страны победившей революции. Оборонительный тезис стал главным в идеологической программе власти: «Готов к труду и обороне!» Сколько добровольных обществ содействия обороне страны возникало в больших и малых городах!

Они активно развивались, объединяясь, разрастаясь и молодея! ОСОВИАХИМ обрел среди них особую притягательность. Идея общественной подготовки авиационных кадров обрела массу поклонников среди молодежи. Активной формой подготовки кадров стали аэроклубы. Они создавались во многих городах.

Я пришла в Осовиахим сразу после демобилизации: авиаторы, имеющие педагогическое образование, были очень нужны. В январе 1930 года я была приглашена на должность инструктора Авиаотдела Осовиахима, затем переведена на должность старшего инспектора. Это была работа в авиации, но не на летном поле, а в служебном кабинете. Надо было привыкать к штатской одежде.

З. П. Кокорина, Осоавиахим, 1930 г.

Да, по существу это была работа чиновника – серьезная и ответственная, но она подарила мне встречи с замечательными людьми, сделала участницей больших, общественно значимых событий. Так, во время визита в Москву известного авиаконструктора – «летучего голландца» Фоккера – мне было поручено познакомить его с Москвой.

Помню, в связи с этим обстоятельством (по приказу из Наркомата) мне срочно сшили красивое модное платье, чтобы я достойно представляла Россию. Платье было бирюзового цвета, с декольте. Туфли я купила сама – лодочки, с семисантиметровыми каблуками. На более высокие не решилась, да и в этих ходить было непривычно: ноги накрепко усвоили устойчивость сапог. Но теперь мне вслед оборачивались мужчины – кажется, впервые в жизни. Это было приятно.

Я даже решилась было бросить курить, но, конечно, не смогла, только перешла на женские сигареты – ненадолго.

Мы были в Большом театре. Кажется, впервые в жизни я была в настоящем ресторане. Почтительное внимание, которым был окружен знаменитый авиаконструктор, в какой – то мере распространялось и на меня. Между нами установились дружеские отношения и на прощанье он подарил мне фотографию самолета своей модели с теплой надписью – автографом.

Были в этой работе и трагические потрясения. Такою была гибель стратостата «Осовиахим -1» 30 января 1934 года. Это был рекордный – первый в истории воздухоплавания зимний полет стратостата. Установлен новый рекорд высоты – 22 000 метра. Полет продолжался 7 ч. 04 мин.

Я осуществляла контроль за связью. Стратостат достиг рекордной высоты и приступил к снижению. На высоте 1200 метров началось неожиданное обледенении оболочки стратостата. Сразу потяжелев, она оторвалась от гондолы и разорвалась. Гондола стремительно падала. Связь прекратилась. Но осталась последняя запись в бортжурнале: «16. 0. Солнце ярко светит в гондолу. Красота пейза…».

З. П. Кокорина и вдова Павла Федосеенко у гроба стратонавтов

Кто сделал эту запись? Их было трое: командир стратостата Павел Федосеенко, борт-инженер Андрей Власенко и научный сотрудник Илья Усыкин. Они погибли. Эта запись навсегда врезалась в мою память как символ огромной жизнеутверждающей силы авиаторов и всего советского воздухоплавания. Молоды и прекрасны были стратонавты. Молода и дерзка была авиация молодой страны Советов. Так было. И нельзя забывать этих её страниц.

2 февраля 1934 г. состоялись торжественные похороны. Стратонавтов захоронили в Кремлевской стене.

Будучи старшим инспектором авиаотдела, я входила в ЦС Осовиахима и работала с настоящими энтузиастами-руководителями этого движения, именами которых по праву назывались первые гражданские авиашколы и клубы: Алексей Рыков, Иосиф Уншлихт, Роберт Эйдеман, Морис Белоцкий… В 1937 году все они были репрессированы и расстреляны (реабилитированы посмертно). Я многому научилась, работая с этими людьми. Смею утверждать, что без таких целеустремленных, преданных делу людей вряд ли стал бы Осовиахим уникальным стартовым движением, поднявшим авиацию Советской России на небывалую высоту. Гражданские авиашколы Осовиахима открывались в разных концах России. Курсанты осваивали и военные самолеты. Создавалась мощная, оснащенная техникой армия. И каждый человек стремился помочь армии… Это было время, когда повсеместно создавались аэроклубы и летные школы, когда почти каждый город строил себе парашютную вышку, когда летчиков готовили уже не десятками, а сотнями и тысячами.

Это стало государственным делом: 25 января 1931 года на IХ съезде комсомол взял шефство над Вооруженными силами страны. И прежде всего – над авиацией. Лозунгами-призывами были оклеены стены клубов и учебных заведений. Я помню их до сих пор: «Слушайте, товарищи комсомольцы! Шефство над Военно-Воздушным флотом рабоче-крестьянской страны налагает на нас громадные обязанности. Комсомолец – на самолет! – вот наш боевой лозунг!»

С комсомольцами-дальневосточниками я уже встречалась в авиаотделе Осовиахима. Небольшая команда – два-три человека – врывалась в любой кабинет с несокрушимой уверенностью, что уж их-то заявки и планы – только первоочередные. Аргумент был неоспорим: из Хабаровска до Москвы ехали на поезде девять суток, а с Сахалина или Чукотки до Хабаровска – больше месяца – на собаках, лошадях или оленях. Так где же нужнее всего авиация? Пока не позволяет бюджет молодого государства? Бюджет Камчатки? Нужно приблизить Дальний Восток к центру! Нужно организовать связь между регионами Дальнего Востока! «Трудовой народ, строй воздушный флот!» – этот призыв Осовиахима дальневосточники уже поддерживали делами.

«Уже проводится сбор денег по всему краю и уже куплен в Германии четырехместный самолет. Вдоль берега Амура жители сел, вооруженные только лопатами, за короткий срок расчистили десять посадочных площадок! А знаете ли вы, что на этом самолете Михаил Васильевич Водопьянов – первый летчик на Дальнем Востоке – 9 января 1930 года проложил воздушную дорогу по маршруту Хабаровск – Оха-на-Сахалине протяженностью 1180 километров?»

Появившись в моем кабинете ЦС ОСОВИАХИМА, ребята развернули на столе лист краевой газеты.

Это было особое время энтузиастов. Таких прекрасных ребят я еще не встречала. И первой школой ОСОВИАХИМА стала Хабаровская школа пилотов. А её первым начальником, конечно же, З. П. Кокорина Возможно, это было некоторое злоупотребление служебным положением… Но я сразу же поняла: это моё дело – Лётная школа. И выбрала, конечно, Хабаровск. Прежде всего – я была одним из инициаторов создания этой школы. Хабаровск – край земли. Дальний восток как магнитом притягивал к себе молодежь. Край земли и небо!

Школа гражданских пилотов Дальосовиахима имени Уншлихта – таким стало ее первое название.

Учлетов «первого ускоренного выпуска» было шесть человек. Самые лучшие и самые нетерпеливые.

Всего же в первом основном выпуске было шестнадцать человек. Трудно теперь представить, какими сверхсложными были условия их обучения. Наверное, гораздо точнее меня об этом расскажет их сверстник В. Ф. Даниленко, ставший позже заслуженным журналистом и историком авиации Дальнего Востока: «В летную школу записались двадцать девять дальневосточников. Окончило шестнадцать. Шестнадцать беззаветно влюбленных в авиацию. Они не испугались нового, неизведанного. Их волю не сломили все трудности. Не было учебников, не хватало преподавателей. Отогревались только у «буржуйки». При свете керосиновой лампы, а то и коптилки по ночам переписывали конспекты из тетради преподавателя, изучали основы аэродинамики самолета, материальную часть двигателя и планера. Не легче стало, когда начались учебно-тренировочные полеты. На аэродром, находившийся за городом, ходили пешком, утопая в грязи многочисленных оврагов, которыми изобиловал в те годы Хабаровск… И никто не ныл, не жаловался на трудности.

Вместе с курсантами делила трудности и начальник Хабаровской школы пилотов Зинаида Петровна Кокорина. Зинаида Петровна была летчицей. И не просто летчицей, а первой советской летчицей».

В своих документальных очерках он называет выпускников школы ее питомцами, воспитанниками.

Выпуск Хабаровской школы

Я горжусь этим. Горжусь, что в таких условиях мы работали в полную силу. Учлеты благодарили меня прежде всего за то, что я учила их «преодолевать трудности». (Помните надпись на книге Распоповой?) Горжусь, тем, что мои воспитанники смогли развернуть дело подготовки авиаторов по всему Дальнему Востоку: «Аэроклубы были открыты также в Уссурийске, Владивостоке, Благовещенске, Комсомольске-на-Амуре. И всюду инструкторами были питомцы Хабаровской школы пилотов».

В Европе уже полыхал пожар Второй мировой войны. «11 июня 1941 года правительство поставило задачу: дать авиации 25 тысяч авиаторов. Вот когда понадобился опыт организации работы аэроклубов, а главное те кадры, которые уже прошли обучение! Питомцы З. П. Кокориной подготовили сотни летчиков, которые в годы Великой Отечественной войны показали чудеса героизма».

Война подтвердила поразительную своевременность осовиахимовского движения в стране. В Осовиахиме нашла свое реальное воплощение идея общественной подготовки авиационных кадров в системе аэроклубов. И аэроклубы явились теми очагами, где было достигнуто то, что не удалось в системе ВВС РККА – подготовка женских авиационных кадров всех видов: летчиц, планеристок, парашютисток. Ведь не случайно, что все женские мировые рекорды поставлены в СССР, поставлены летчицами, планеристками и парашютистками, окончившими аэроклубы и авиашколы Осовиахима. Достаточно вспомнить имена Валентины Гризодубовой или Марины Расковой. 19 июня 1929 г. ЦС Осовиахима принял постановление о роли женщин в деле обороны страны.

Естественно, что в летной школе Хабаровска, которой руководила женщина-военлет, уже во втором наборе появились курсантки-девушки.

Вот имена первых выпускниц: Дуся Усольцева, Нина Распопова, Алия Гордиенко, Ольга Малышева, Нина Кирюхина. 1932 г.

В школе гражданской авиации у курсантов не было военной формы. Это мы с девочками придумали такую «форму» – строгая черная водолазка летом и свитер с высоким воротником зимой. А короткая стрижка – по образцу прически времен моей молодости. Теперь у меня – солидного начальника Авиашколы – была другая прическа. На фотографии того же года это видно, даже если она скрыта головным убором.

Вряд ли случайна и другая особенность школы: обучение курсантов полетам и на военных самолетах.

В 1932 году впервые в условиях общественной организации Осовиахима были выпущены пилоты, овладевшие военными самолетами.

ЦС Осовиахима я была награждена высшей наградой Осовиахима «За активную оборонную работу»: «Тов. Кокорина З. П. награждается за умелое руководство Хабаровской летной школой, безаварийность, высокое морально-политическое состояние школы, развитие соцсоревнования и ударничества всем составом школы» Всего такую награду Осовиахима в стране получили пять человек.

Учлеты-женщины

Портрет 1932 г.

Педагогическая деятельность – непосредственная подготовка авиаторов высшей квалификации – доставляла мне радость и удовлетворение. Горжусь, что работа эта получила достойную оценку: «Десятки летчиков, воспитанников Кокориной с глубокой благодарностью вспоминают своего волевого, умелого и душевного инструктора».

Обучение на военном самолете прошли и все учлеты-женщины. Позже они летали на боевых самолетах в Отечественную войну. Право первой военной летчицы Зинаиды Кокориной быть инструктором школы Воздушного боя уже не взывало сомнения. В будущих сражениях ученицы школы Нина Распопова и Лариса Литвинова были удостоены звания Героя Советского Союза.

Опыт и соединение качеств педагога-авиатора и военного летчика особенно требовались в работе новых школ. Гражданские добровольные осовиахимовские школы быстро переходили на программы военных школ и я получила назначение на должность старшего инспектора, затем заместителя начальника Авиаотдела ЦС Осовиахима.

Гибкая и многопрофильная система Осовиахима обеспечила небывалый взлет советской авиации. Масштабно организованные противниками советской власти репрессии 1937 года уничтожили почти все руководство Осовиахима. Сначала от меня – ведущего сотрудника ЦС – требовали компрометирующих показаний на действия всей организации. Попытка провокации была явной. Я обращалась с объяснениями-протестом в разные инстанции вплоть до партколлегии при ЦК ВКП(б), но ответа не было: маховик репрессий 1937 года уже работал бесперебойно. В конце 1937 года я была исключена из партии за связь с врагами народа, а в мае 1938 года арестована.

Одним из «доказательств вины» был тот факт что на партработу в Киргизию я была направлена по представлению ЦК Осовиахима и приехала туда в 1935 году вместе с Морисом Львовичем Белоцким, который был назначен секретарем ЦК ВКП(б) Киргизии.