Концы и начала
Последняя встреча
«Буря мглою небо кроет…»
Последняя встреча
В новой своей жизни Булгаков с Художественным театром практически не соприкасается. Разве что О. Бокшанская, перепечатывая летом 1938 года главы романа «Мастер и Маргарита», будет отрываться от спешной работы, чтобы выполнить гораздо более важные для нее поручения Немировича-Данченко, а писатель будет нервничать, ревновать, считая, что и за этим кроется чья-то злая воля.
Во второй половине 30-х годов МХАТ вступил в полосу своего высшего общественного признания. У Немировича-Данченко открылось будто второе режиссерское дыхание: в апреле 1937 года с триумфальным успехом проходит премьера «Анны Карениной». О премьере спектакля сообщается специальным выпуском ТАСС как о событии государственного значения. В 1938 году с размахом и торжественно страна отмечает сорокалетие Художественного театра. Юбилей проходит без Станиславского, который не дожил до праздника два с половиной месяца.
Никаких точек соприкосновения МХАТ с либреттистом Большого театра, конечно, нет. Только в день юбилея прозвучит на мхатовской сцене приветствие Большого театра, написанное безымянным автором. Текст
317
сохранился в булгаковском архиве: драматург перелицевал по случаю праздника монолог Гаева, обращенный к «многоуважаемому шкапу», распределил слова приветствия среди басов, сопрано и меццо-сопрано. Находка была нехитрая: в булгаковской версии легендарный шкап не сто, а сорок лет «поддерживал в поколениях нашего рода бодрость, веру в лучшее будущее и воспитывал в нас идеалы добра и общественного самосознания!».
Никаких новых пьес после ухода из Художественного театра Булгаков долго не затевает. Он будто выполняет зарок, данный в письме В. Вересаеву в апреле 1937 года: «Мои последние попытки сочинять для драматических театров были чистейшим донкихотством с моей стороны. И больше я его не повторю… На фронте драматических театров меня больше не будет».
Клятвы не помогают. Сценическая кровь бунтует, то бросает Булгакова к окончательной отделке «Бега», когда в течение нескольких дней, с утра до вечера, драматург правит старую пьесу, то в буквальном смысле слова заставляет «донкихотничать»: в 1938 году писатель берется за инсценировку романа Сервантеса, и вновь – договоры, варианты, поправки, обещания и разочарования…
Приступая к работе над «Дон Кихотом», по старой своей привычке, Булгаков подбирает эпиграф, на этот раз – строки из посвящения Сервантеса своему покровителю: «Вложив ногу в стремя, в предсмертном волнении пишу тебе это, великий сеньор».
В словах, выделенных Булгаковым, отсвет его собственной литературно-биографической ситуации, которую он напряженно осмысливал. Он не ушел в работу историка, либреттиста, инсценировщика. Уже «вложив ногу в стремя», писатель пытается найти выход и к живой современности. Именно в эти несколько послемхатовских лет Булгаков завершает работу над книгой, в которой современная ему действительность как бы пронизывается токами мировой истории и культуры. Писатель ищет опору нравственного поведения человека в трудных обстоятельствах жизни и обретает глубочайшую внутреннюю веру в то, что истина и справедливость восторжествуют. Наивно предполагать, будто он смирился с тем, что они восторжествуют после его смерти. В письме к П. С. Попову в марте 1937 года он с горечью припоминал, как некоторые доброжелатели избрали