Пётр стоял на северо-западной оконечности острова Сите. Он любил это место. Отсюда открывался великолепный вид на парижские берега: на Лувр, Монетный двор и купол Института Франции. Здесь, растворяясь в средневековой истории, он забывался и не думал об истории настоящей, а вернее, истории совсем недавней, которая изменила его жизнь до неузнаваемости. Представляя, как здесь, на том месте, где он стоял, сжигали евреев, как весной 1314 года после долгого процесса и пыток был сожжён гроссмейстер богатейшего религиозного ордена тамплиеров только за то, что король не хотел отдавать ему долг, собственная трагедия не представлялась такой безысходной и кошмарной. Смотря на воды Сены, которые никогда не останавливались и находились в непрерывном движении, Пётр уже не так болезненно переносил крутые повороты своей судьбы. Но именно здесь он оглядывался назад и в который уже раз вспоминал всё, что с ним произошло. Но вспоминал без сожаления, глядя на прошедшие годы, как на воды Сены, бегущие и разбивающиюея о нос острова Сите, который так был похож на корабль.

Сойдя с трапа лайнера в Париже, Пётр со своей женой остановились, не зная, что им дальше делать.

– Вы будете месье Сапожников? – услышал он вдруг возле себя.

Пётр оглянулся и увидел небольшого молодого человека приятной наружности.

– Я Мишель де Тревиль, – представился он по-русски, но с явным французским акцентом.

– Де Тревиль? – удивилась Наташа, – капитан королевских мушкетёров?

Все трое сразу рассмеялись.

– Да, действительно. А я раньше даже не задумывался, что у меня такая знаменитая фамилия.

Эта Наташина реплика как-то сразу ликвидировала все условные барьеры и развеяла тот гнетущий туман, который сдавливал душу после выдворения. Мишель сказал, что он прислан к ним парижским отделением Нобелевского комитета и теперь всегда будет находиться рядом до тех пор, пока его подопечные полностью не адаптируются к новой европейской жизни. Мишель подхватил стоящие на асфальте чемоданы и помог их донести до автомобиля, который ждал возле аэропорта. Он сложил чемоданы в багажник и сел за руль.

– Это ваша машина? – поинтересовался Пётр.

– Нет. Это ваше авто, – ответил Мишель.

– Моё? Но у меня даже нет водительских прав!

– Вот поэтому я и сел за руль.

Мишель посмотрел на Наташу и улыбнулся.

– Куда прикажете, мадам? Хотите отдохнуть или познакомить вас с городом?

– Познакомить с городом, – сказала мадам.

Мишель повёз их по Парижу. У нового знакомого рот не закрывался ни на минуту. Он рассказывал про Париж начиная с того момента, когда он был ещё частью Римской империи, не упуская при этом, кажется, ни одного года, ни одного месяца и ни одного дня. Вполне естественно, что после пятнадцати минут прогулки в голове всё перемешалось и единственное место, которое воспринимала голова, была Эйфелева башня.

Мишель, видимо, поняв по очумевшим глазам гостей, что переборщил, выбрал место и припарковал автомобиль.

– Я предлагаю вам перекусить, – предложил он. – Возражения есть?

– Возражений нет, – ответила Наташа.

Они зашли в ресторан, выбрали место у окна, чтобы можно было наблюдать за улицей и стали ждать официанта. Правда, ждать им долго не пришлось. Не успели они расположиться, как официант стоял перед Мишелем и ждал, когда тот сделает заказ. Тот что-то сказал по-французски и скрылся.

– А почему кроме нас в ресторане никого нет? – спросил Пётр своего гида.

– Как, никого? А мы?

– У нас в ресторан просто так не попадёшь – всегда очереди.

– Это потому, что у вас очень мало ресторанов. А у нас они на каждом шагу. То же самое вы увидите и в магазинах. Правда, в больших магазинах тоже очень много народу.

Пообедав, путешественники вышли на улицу и остановились. Лень, которая овладела ими после еды, полностью изменила их планы. Пётр закрыл широкой ладонью рот и заразительно зевнул.

– Всё ясно, – сказал Мишель, – пора отдохнуть.

Они прошли несколько метров и очутились на острове Сите.

– Вот отель. Он недорогой, но зато в средневековом стиле. «Генрих IV», – вас устроят королевские покои?

Годы пролетели, как ураган. Ни он, ни Наташа не поспевали за стремительно сменяющими друг друга событиями. Награждение самой престижной премией, лекции в самых знаменитых университетах, путешествия по всему миру, – всё это не только не давало задуматься о прошлом, оно не позволяло даже задуматься о будущем. Казалось, что кто-то невидимый и очень могучий ведёт двух эмигрантов по жизни, не спрашивая их желания. Ведёт так, что и загадывать ничего не надо – всё сделает он, этот могучий и неизвестный кто-то. Единственно, что он не мог сделать, это приблизить к двум русским их Родину. Она оставалась где-то очень далеко. Там, в далёкой России бурлила настоящая жизнь, хоть и несладкая, но насыщенная и целеустремлённая. Пётр поймал себя на мысли, что сюда, на остров Сите, он приходил, чтобы, глядя на воды Сены, подумать о России.

Пётр любил здесь не только предаться воспоминаниям, но и почитать свои любимые стихи, которые здесь, во Франции, никто и никогда не читал.

– Кто это? – услышал он знакомый голос Мишеля.

Пётр обернулся и увидел капитана королевских мушкетёров, который из гида давно превратился в друга семьи.

– Это Есенин, – ответил ему Пётр.

– Слышал, что такой есть, но ничего из его стихов не знаю.

– Ты здесь случайно?

– Нет. Я заходил к тебе домой. Наташа сказала, где тебя можно найти.

Пётр вопросительно посмотрел на своего приятеля.

– О России думаешь? – продолжал тот.

– Откуда ты знаешь?

– Ты не первый русский, которого я знаю. Сначала человек, приезжающий оттуда, всему удивляется и даже не вспоминает, откуда он приехал. Его поражает наше изобилие, свобода, но потом, пресытившись этим, его снова начинает тянуть то, от чего он сам убежал.

– Я не убегал из России.

– Я знаю. Но это ровным счётом ничего не значит. Всё равно она не оставит тебя в покое, и ты окажешься вон там… – Мишель вытянул руку и показал куда-то далеко-далеко.

– А что там? – не понял Пётр.

– Там русский ресторан, где собираются эмигранты и пытаются свою тоску залить водкой.

– Значит, у меня нет выхода?

– Выход есть.

– Какой?

– Вернуться назад в Россию.

– Кто же меня пустит, если они сами меня оттуда выгнали?

– А туда совсем не обязательно возвращаться.

Пётр даже не знал, что ответить на это абсурдное высказывание Мишеля. Однако отвечать ничего было не надо. По выражению лица Мишеля Пётр всё понял без слов.

– Разве ты был на Красной площади, когда хоронили Суслова? Ты был там задолго до того, как это произошло. Был и всё видел. Сел за стол и всё записал. Не надо никуда ехать, надо сесть и начать писать. И тогда ты снова вернёшься туда. Вернёшься туда, где никто ещё не был, туда, куда можем заглянуть и мы, но только с твоей помощью.

– Ты думаешь, у меня получится?

– Я даже не сомневаюсь в этом. Хочешь, мы закроем тебя одного в кабинете на ключ. Помнишь, как тогда у следователя?

– Откуда ты знаешь про следователя?

Мишель хитро улыбнулся.

– Это Наташа мне рассказала.

Пётр вдруг засуетился и стал собираться уходить.

– Куда же ты, Пьер? Я же тебе самого главного не сказал.

Пётр удивлённо посмотрел на приятеля.

– А разве может быть что-то главнее?

Но собеседник уже не слышал Мишеля. Он почти бегом бежал домой в свою любимую Россию, в свою страну, из которой его никто и никогда выгнать не мог.

– Я по твоей доверенности контракт заключил! Не забудь получить за работу аванс!

Пётр даже не обернулся на слова Мишеля. Какие деньги, какой аванс, когда речь идёт о России.

Мишель проводил взглядом приятеля и задумался. Он никак не мог понять: чем так может притягивать к себе эта далёкая страна, где никогда не было и, наверное, никогда не будет спокойной и размеренной жизни, где ложась спать, никогда не знаешь, что тебя ждёт завтра, где один эксперимент не успевал закончиться, как навстречу ему уже спешил новый, где революции и заговоры были не исключением, а нормой жизни.

* * *

Нет, что ни говори, а время не стоит на месте. Годы, когда русские топили в крови русских, остались давно позади. Репрессии, про которые никто не знал, но все догадывались, теперь воспринимаются, как отголоски из прошлого века. Даже самая ужасная и кровопролитная война оставалась в прошлом. Союз Советских Социалистических Республик, как потомок великой Российской Империи, простирался на земном шаре самым большим и самым могучим государством. Советский союз, или, как его называли в других странах, – Россия, не очень-то считался со своими соседями. Понимая, что является самой большой страной в мире, он предпочитал, чтобы соседи считались с ним, а не наоборот. Разговоры других народов о нарушении прав человека, о недавнем преследовании инакомыслящих и прочей ерунде он пропускал мимо ушей, оставляя эти сплетни для западных газетчиков и историков. А действительно: чья бы корова мычала, а их, европейская да американская, молчала! Во всяком случае, святой инквизиции в нашей стране не было. Хоть концентрационные лагеря и были, но людей в газовых камерах не травили и в печах не сжигали. Ну а если говорить об Америке, то мы по сравнению с ними просто святые: хоть и есть у нас ядерное оружие, но никого им не бомбили, как некоторые. А психушки разные, Беломорканал, где в гидросооружениях при бетонировании в качестве наполнителя использовали трупы заключённых, так это, по сравнению с Хиросимой, просто шутка невинная.

Что ни говори, а сильна Россия-матушка, да мудра, тут и спорить не о чем.

Мишель отложил рукопись в сторону и вопросительно посмотрел на Петра.

– Что-то я не пойму, ты это для нас пишешь, или для газеты «Правда»?

– Ты дальше читай, – ответил Пётр.

– Правда, Мишель, читайте дальше, там интересно будет. Я читала, – подтвердила Наташа.

Мишель недоверчиво посмотрел на своих русских друзей и снова пододвинул к себе рукопись.

…Правда, и у России Ахиллесова пята имеется. Это дураки и дороги. Доберётся такой дурак до власти, тут и бороться с Россией не надо – сама рухнет. Так что, и у маленьких государств при борьбе с этим огромным медведем свой шанс имеется. Главное, чтобы дурак к власти пришёл. А что касается дураков, так этого добра в России хватает.

То, что в стране всё менять надо, так это не только умным, но и дуракам ясно было. Пока партия хоронила своих престарелых вождей, государством руководили все кому не лень. Только умным в руководстве места не хватило. И могучая экономика, как паровоз, у которого стало резко падать давление пара, стала медленно, но верно сбавлять обороты. Сначала даже никто не замечал этого. Просто, для того, чтобы купить интересную книжку, надо сдать определённое количество макулатуры. Ничего страшного, на первый взгляд: не хватает бумаги, только и всего. Заметьте, не в Японии не хватает, не на северном полюсе, а в России. Кажется, чего проще – пойди и возьми: вся Сибирь в лесах. Как бы ни так. Про вторую беду забыли: дорог-то нет. А откуда им взяться, если дураки экономикой управляют? Да Бог с ними, с книгами этими. Без них с голоду не помрёшь. Тут новая неприятность – мясо стало исчезать: мрут коровы, и всё тут. Но если мяса нет, так и рыбой пообедать можно. Идёшь мимо ресторана, а перед входом плакат висит: «Сегодня в нашем ресторане рыбный день». Тут и в календарь можно не заглядывать: если плакат висит, значит, четверг. Вскоре не только в ресторане, но и в магазинах по четвергам мясо продавать перестали. Честно говоря, один раз в неделю можно и рыбку поесть. Взять, к примеру, верующих – они в пост тоже мяса не едят – и ничего! Беда в том, что и рыба закончилась. Один хлеб да водка остались. Без хлеба ещё куда ни шло, а без водки русский человек существовать не может, потому как, если водку отнять, то в этой стране будет просто нечего делать. По закону подлости при таком положении что-то и с хлебом должно произойти. И произошло – засуха. И не один год, а семь лет подряд. Хорошо, что США и Канада хлеб России продавали, а то бы совсем плохо было. Правда, этот хлеб через Атлантический океан перевозить приходилось, ну тут уж, как говорится, выбирать не приходится. Интересно отметить, что Россия закупала в США и Канаде хлеба столько же, сколько теряла при перевозке с полей на элеваторы. Ну да, это так, – к слову пришлось. Хорошо, что страна будто на бездонной нефтяной бочке расположена: качай сколько хочешь, всё равно всю не выкачаешь. А если есть нефть, то и валюты в достатке – не только на хлеб хватит. А тут, как на грех, в мире спрос на нефть упал, а, стало быть, и цены вниз пошли…

Вот, значит, когда для умных срок настал! Хочешь, не хочешь, а умным власть уступить приходится. А почему же не уступить? Зачем такая власть нужна, коли кроме долгов в стране ничего не осталось. К тому же, в такое время у власти оставаться не резон. Повесят, чего доброго, за такое то руководство. Вот и собрались в политбюро главой страны умного поставить. К тому же, выбрать надо было такого, чтобы не умирал сразу, а хотя бы лет пять правил. Иначе, если помрёт, как предыдущие, с кого спрос? Такой в политбюро один был. Вот его генсеком и поставили.

Пришёл умный человек в Кремль, осмотрелся. Надо что-то делать. А с чего начинать, если ничего нет? Надо хотя бы внешне понравиться народу. Посмотрел в зеркало, а у него на самом видном месте пятно родимое. Опечалился генсек, а тут жена, откуда ни возьмись.

– Не печалься, – говорит ему, – ты неказист, зато я красавица.

Она и вправду красивой была, да и умом Бог не обидел. Выйдет, к примеру, генсек к народу, а она локоточком отпихнёт его и норовит вперёд его выскочить. Мужики, как только увидят красивую бабу, сразу слюни распустят. Бабам тоже такая политика понравилась. Коль у генсека жена так делает, то мы-то чем хуже? Вот самая первая и самая главная победа. Ежели народу пришёлся по нраву, значит, сразу не убьют – время есть. Генсек для страховки программу 2000 придумал. По этой программе каждому до двухтысячного года государство или квартиру отдельную даст, или даже дом. Тут уже не просто он люб стал, тут он в настоящего лидера превратился. Оставалось только денег достать, и страну можно из ямы, в которую её дураки завели, вытащить. Только откуда же взять? Свои работать не будут, это точно, им ещё в восьмидесятом году коммунизм обещали. Вот они и живут, как при коммунизме: одни делают вид, что платят, а другие делают вид, что работают. Остаётся только одно – взять в долг в странах, где люди работают. В те времена в Великобритании премьер-министром женщина была. Понравился ей наш генсек – спасу нет. Не удержалась, сердобольная, дала всё-таки в долг.

Есть такая поговорка: «Берёшь чужие и на время, а отдаёшь свои и насовсем». А народ сидит и не делает ничего. Хоть бы рубль один заработал! Хлеб уже заканчиваться стал, слава Богу, водка ещё осталась. Нет, невозможно так дальше жить. Нельзя всё время на Бога надеяться, тем более что его нет. Надо перестраивать всё общество. Одним словом, или «Перестройка», или новая революция. А пока перестраиваемся, никуда не деться – по миру с протянутой рукой ходить придётся.

В других-то странах руководители, как на грех, всё мужики. У них эти хиханьки-хахоньки не проходят – не дают в долг.

– Вы, – говорят, – ещё с семнадцатого года свои долги не отдали. Всё на бедного царя свалили, а сами взяли его и шлёпнули.

Что на такой аргумент ответишь? Действительно, шлёпнули.

Но ведь генсеком не только молодого назначили, но и умного.

– А ну, как, – говорит он, – у нас опять революция случится? Что тогда делать будете? У нас ведь не страна, а пороховая бочка. Одного ядерного оружия хватит пять раз подряд весь земной шар уничтожить.

А ведь, и то правда, с большевиков станется.

Правда, на слово верить не стали – гарантий потребовали. Но тут есть, куда отступать. Во-первых, берлинскую стену можно разрушить и обе Германии объединить. Хонекер всё равно от рук отбился, всё на Запад смотрит, с Москвы только денег требует. А если мало будет, то и весь Варшавский договор можно распустить – толку от него, как от козла молока. Чехословакию все вместе сапогами топтали, а плевки одной России достались.

Мишель, прочитав про Варшавский договор и про берлинскую стену, даже вспотел.

– Неужели это возможно?! – спросил он.

– Это только начало, – ответил Пётр.

– А как твоя книга будет называться?

– «Полёт в пропасть со сложенными крыльями».

Если бы Мишель был только сотрудником нобелевского комитета в области литературы, то он, конечно же, от своего русского друга побежал бы в издательство, чтобы редактор ни в коем случае не упустил будущий литературный шедевр, но Мишель сотрудничал и с другой организацией. Она, правда, никаких премий не давала в области литературы, но денежки в ней водились, и не меньше, а значительно больше.

– Господин полковник, – с пеной у рта доказывал что-то Мишель. – Этот человек обладает даром предвидения.

– Не можем же мы строить стратегию Северо-Атлантического блока на основании воспалённого воображения какого-то писателя?

– Он никогда не ошибается!

– Это хорошо, но задеты имена реальных политиков.

– В том то и дело, что кроме Хонекера ни одного имени и фамилии нет.

– Надо быть полным идиотом, чтобы не догадаться, какая женщина возглавляет правительство Великобритании. А человек с родимым пятном? Вы не поняли, что это Горбачёв?

– Значит, вам не нужна копия рукописи?

Полковник отрицательно помотал головой.

– Падение берлинской стены, роспуск Варшавского договора, этого же не может быть!

– Да, такого действительно быть не может, – согласился Мишель.

Он забрал рукопись и направился к выходу.

– Этот человек ещё ни разу не ошибался, – сказал он в дверях. – Предположим самое невероятное: вдруг он окажется прав? Что вы скажете своему шефу, когда он покажет вам его книгу?

Полковник сделал знак Мишелю, чтобы он остановился.

– Дай-ка мне рукопись.

Он взял в руки листы бумаги и выразительно посмотрел на них.

– За сколько же он написал столько?

– За один день.

– Быстро работает.

Полковник выровнял листы и положил их в ящик стола.

– Пусть пока у меня полежат.

– Я должен вернуть рукопись. Пока он не закончит книгу, рукопись должна быть у него.

Полковник извлёк рукопись и отдал Мишелю.

– Сделай копию и принеси мне, – сказал он.

– А что сказать Пьеру?

– С Пьером заключишь контракт от имени издательства. Условия должны быть такие, чтобы это всё, – полковник показал глазами на рукопись, – никогда и никому не попало.

– Но он захочет увидеть книгу.

– Надо так заплатить, чтобы этих мыслей у него даже не возникало.

Пётр сидел за столиком и не мог отвести глаз от сцены, на которой практически обнажённые девушки поражали своим искусством всех присутствующих. Филигранные движения кордебалета рисовали в сознании образ ни на что не похожий. Его можно, пожалуй, сравнить с бриллиантом, разбивающим прозрачный луч света на радужный спектр, от которого невозможно отвести глаз. Глаз не только мужских, но и женских. Глядя на эти совершенные во всех отношениях тела, понимаешь, что только Бог мог создать такую красоту, и что прятать её под материей не только безнравственно, но и преступно. Но не только точеные тела завораживали зрителей: музыка, танец, декорации и световое оформление превращали маленький островок земли в центре Парижа в подобие рая, куда человек за какие-то великие подвиги был прощён и снова возвращён господом.

Всё когда-то кончается, кончился и танец. Девушки ушли за кулисы, а зрители вынуждены были вернуться на грешную землю.

– Это Мулен Руж! – восхищённо сказал Мишель, разливая шампанское.

– В стране, откуда я приехал, всё это называется разврат, – заметил Пётр.

– Назвать это развратом всё равно, что гейшу обозвать проституткой, – возмутился Мишель.

«А разве это не так?» – хотела возразить Наташа, но на всякий случай промолчала.

– Однако, чтобы очутиться в этом раю, надо банально иметь деньги. Мы так увлеклись здешними красотками, что забыли для чего пришли сюда, – улыбнулся Мишель.

– Как, для чего? Посмотреть варьете, – ответил Пётр.

– Ты неисправим, – засмеялась Наташа. – Мы здесь, чтобы отметить заключённый сегодня контракт с издательством.

– Да, действительно. Контракт. Как я забыл?

– И не только контракт, а ещё и умопомрачительный гонорар, – напомнила Наташа. – Я предлагаю выпить за Мишеля – нашего друга. Что бы мы без него делали?

– Не стоит так преувеличивать значение моей персоны. Я просто выполняю свой долг.

– Нет, нет, никаких возражений, – возразил Пётр. – Если тост провозглашён, то его обязательно надо выпить. К тому же, я полностью согласен со своей супругой.

Хотелось выпить и за удачу, и ещё за многое, но на сцену вышли девушки, и посетители снова очутились в раю, забыв про нашу грешную землю.

Проводив русских друзей домой, Мишель добрался до своей квартиры и рухнул на диван, даже не раздеваясь. Может быть, для русских такое количество спиртного ничего и не значило, но для него оно явно переходило за рамки разумного. Голова трещала – только подушка и сон могли излечить неискушённого в питейных делах француза. Однако заснуть ему было не суждено.

Дверной звонок, будто дрель, пытался пробуравить своим сверлом голову. Мишель собрал последние силы, встал, прошёл по коридору и открыл дверь. На пороге стоял полковник с обезумевшим лицом. Не было случая, чтобы начальник такого ранга сам приходил к Мишелю. Обычно тот звонил, и Мишель летел пулей к своему повелителю, а сегодня…

Мишель потряс головой, думая, что ему всё причудилось, но головная боль тут же больно резанула по мозгам. Он схватился за голову и сморщился.

– Не удивляйся, это я, – сказал полковник.

– Что-нибудь случилось?

– У тебя выпить есть?

От этого вопроса к горлу Мишеля подкатился комок, и ему чуть не сделалось плохо. Он кивнул головой и рукой пригласил гостя войти в квартиру. Когда полковник сел на диван, Мишель подкатил к нему сервировочный столик и поставил на него бутылку коньяка и рюмку.

– Тут одной рюмкой не обойдётся, – возразил полковник.

– Что случилось? – спросил Мишель, ставя на столик фужеры.

Полковник налил коньяка, выпил и, посмотрев на Мишеля, с удивлением сказал:

– Рухнула Берлинская стена!

– Как? – не поверил ему Мишель.

Хмель моментально покинул его, головная боль прошла.

– Как? – ещё раз повторил он свой вопрос.

– Очень просто. Так, как написал Сапожников.

Полковник снова налил коньяк в фужер. Мишель пододвинул фужер для себя. После сообщения шефа Мишель был абсолютно трезв.

– А ведь мы были обладателями суперважной и суперсекретной информации, – сказал он Мишелю. – И эта информация без толку пролежала в письменном ящике стола.

– А я вас предупреждал, что надо рукописи Сапожникова дать ход. Представляете, сколько бы нам отвалили за то, что сейчас не представляет никакого интереса?

– Я не поверил. Разве в это можно поверить?

– Ещё осталась информация о Варшавском договоре.

– Я уже доложил наверх.

– Ну и что?

– Ничего. Они не верят.

– Нет пророка в своём отечестве, – грустно ухмыльнулся Мишель.

– Какой же он свой?

– Когда он в России своим был, его оттуда выгнали, потому что не верили, а теперь мы ему не верим, стало быть, он у нас своим стал.

– Ты, вот, что, – сказал полковник, разливая остаток коньяка по фужерам, – ничего ему не говори, пусть пишет. Когда с Варшавским договором случится, они сами к нам прибегут. Мы тогда такой гонорар с них потребуем, на всю оставшуюся жизнь хватит!

Полковник ударил своим фужером о фужер Мишеля и допил остатки коньяка.

Мишель последовал примеру своего начальника. Когда спиртное было выпито, он с удивлением посмотрел на бутылку, а потом на своего шефа.

– Господин полковник, мы с вами целую бутылку выпили, а у меня ни в одном глазу.

– У меня тоже, – удивился полковник.

– Я, кажется, начинаю понимать, почему русские могут очень много пить.

– Почему?

– Они всегда находятся в состоянии стресса, как мы сейчас, вот поэтому и не пьянеют.

– А ведь ты прав, – согласился полковник, – давай проверим твою теорию.

– Каким образом?

– Ты сейчас спокоен? – спросил полковник.

– Спокоен.

– Тогда сделаем так: ты достаёшь ещё одну бутылку коньяка, и мы выпиваем её.

– И что тогда?

– Тогда, если алкоголь подействует на нас, значит, твоя теория верна.

Что касается Петра Сапожникова, то его не интересовал вопрос воздействия алкоголя на организм человека, находящегося в стрессовой ситуации. Его сейчас вообще ничего не интересовало. Почувствовав, что он нужен людям, что его труд, труд писателя, востребован, он окунался в создаваемые им самим причудливые сюжеты, то проваливаясь в далёкое прошлое, то взлетая в будущее. Единственное, что было неподвластно писателю, так это настоящее.

Вот сознание художника оказалось в Кремле, вот он видит, как генсек пытается вытянуть огромную страну из экономической ямы, в которой она оказалась. Он видит, как руководитель страны сидит в кабинете и беседует со своим соратником.

– Александр Николаевич, – говорит генсек, – ну почему народ так инертен? Почему наша перестройка забуксовала? Мы же хотим дать людям свободу!

– А она нужна ему?

– Кому?

– Народу.

– Ты хочешь сказать, что народу не нужна свобода?

– Нет.

– Почему?

– Потому что наш народ состоит из рабов.

Однако разве мнение одного человека может оказаться препятствием в таком важном деле, как государственное устройство? Хотя Александр Николаевич, конечно, прав: народ сам ничего решать не хочет, он ждёт, чтобы за него всё решили и сделали другие. Именно поэтому генсек унижается перед Западом, именно поэтому во всём уступает ему, именно поэтому ходит по всему миру с протянутой рукой, прося в долг. Именно потому, что всё зависит от него, а не от народа. От рабов вообще ничего не зависит. Генсек понимает, что выход из экономического кризиса – не самое главное в его деятельности. Главное – это превратить рабов в свободных людей. Именно для этого создан съезд народных депутатов СССР, именно для этого он, генеральный секретарь ЦК КПСС, становится первым президентом Советского Союза. Но доверять народу страшно. Всё-таки они ещё рабы. Генсека президентом избирает не народ, а съезд народных депутатов, который полностью подчинён его воле, воле генерального секретаря ЦК КПСС.

Заседание первого съезда народных депутатов транслируется по телевидению. Эта передача сразу стала самой любимой для народа. Предприятия, которые и так-то еле теплились, останавливались совсем, когда транслировался съезд. Правы были древние, говоря, что для управления массами нужно много хлеба и зрелищ. При таком зрелище, как съезд, хлеба не нужно было вовсе. Депутаты, поняв, что вот так просто, без всякого разрешения, можно подойти к самой главной трибуне государства и говорить всё, что придёт в голову, не опасаясь, что тебя посадят в тюрьму или отправят в психушку, и при этом всё это будет показано на весь мир, оттягивались, что называется, на полную катушку. При этом было совершенно неважно, что говорить. Важно было как можно дольше пробыть на трибуне, по крайней мере, дольше, чем предшествующий оратор. А что касается смысла сказанного, так не всё ли равно, ведь в стране объявлена гласность и плюрализм.

– Смотрите, смотрите, – тыкали зрители пальцами в экран телевизора, – это же академик Сахаров!

– Тот, который атомную бомбу изобрёл?

– Атомную бомбу Курчатов изобрёл, – отвечал кто-то, – а он водородную изобрёл.

– Ерунду вы говорите. Атомную бомбу наши у американцев украли, а те, в свою очередь, у немцев.

– Не знаете, так не говорите! Её французы сделали – супруги Кюри. Сделали, облучились и померли, вот она у американцев и оказалась!

– Да хватит вам болтать, дайте академика послушать!

– Ой, какие мы умные! Можно подумать, понятно, что академик говорит!

– Он про права человека говорит.

– Какие, к чёрту, права, когда жрать нечего!

Что касается академика, то он, видимо, решил на трибуне переплюнуть всех. Президент уж и так к нему, и этак, а тот всё говорит и говорит.

– Андрей Дмитриевич, – кричит президент, – вы регламент уже в четыре раза превысили!

А тот всё равно говорит.

– Не трогайте академика! – кричат депутаты. – Пусть говорит, сколько хочет!

– А почему ему можно, а нам нельзя?! – кричат другие.

– Его КГБшники в Горьком уколами травили, поэтому он о своих правах человека до утра может говорить! – возражали третьи.

– КГБ надо распустить! Черного кобеля добела не отмоешь!

Президент, понимая, что ситуация выходит из-под контроля, отворачивается и кому-то даёт команду:

– Отключите микрофон!

Экран показывает всему миру академика, который стоит на трибуне и как рыба открывает рот, не произнося при этом ни звука.

– Вот вам и свобода слова, – чертыхаются телезрители, – и плюрализм, и толерантность!

Что ни говори, а так весело в Советском Союзе никогда ещё не было.

С одной стороны, всё это очень печально, но с другой…

Страна всё-таки очнулась от спячки, пусть с трибуны съезда произносятся и бредовые речи, но это всё-таки речи, а не выступления, написанные и одобренные ЦК. Хоть и медленно, хоть и неуклюже, а огромная страна поворачивалась в сторону цивилизации. Перед выборами в местные и республиканские органы власти, как в демократических странах, происходила жёсткая предвыборная борьба. В Москве можно было увидеть, как бывший первый секретарь московского горкома партии, как простой смертный, шёл в обыкновенную поликлинику, где лечились, а вернее, стояли в очереди обыкновенные советские граждане, без чинов и привилегий.

Как пели в песенке в то время:

Однако миром правят не поэты, а президенты и генсеки. Как гром с ясного неба, прозвучало решение эстонской партийной организации о выходе из подчинения ЦК КПСС. Только что избранный президент понял, что его страна стоит на грани распада. Нет, напрасно страна решила избавиться от дураков. Время умных, похоже, ещё не настало.

Президент уезжает к себе на дачу, чтобы обмозговать создавшееся положение, но джинна, которого в начале перестройки не могли вытащить из бутылки, всё-таки вытащили, и ему было ровным счётом наплевать и на страну, и на её президента. В Прибалтике происходит захват телевидения. Солдаты, выполняя неизвестно чей приказ, проливают первую кровь. В Тбилиси солдатам не дают оружия в руки, но у них на ремнях висят сапёрные лопатки. Вот первая лопатка вытаскивается из футляра, вот она описывает в воздухе дугу и раскалывает череп того, кого солдат присягнул защищать, не жалея собственной жизни.

Самое большое государство в мире перестало существовать, но ни народ, ни его президент об этом ещё не знали.

– Ну, что? – спросил Мишель полковника, который, дочитав до конца рукопись, выразительно посмотрел на своего собеседника.

Тот ничего не ответил, а лишь покачал головой.

– Распад Советского союза! Как вам это?

– Во-первых, никакого распада нет. Там же написано, что ни президент, ни народ этого не знали.

– А во-вторых?

– А во-вторых, неизвестно, завтра или через сто лет?

– Он писатель. Этого даже в кремле не знают.

– Мы знаем про Кремль то, что даже Кремль про себя не знает!

– Ты сам-то понял, что сейчас сказал? – засмеялся полковник.

– А что я такого сказал?

– Да, без стакана здесь точно не разобраться.

Полковник наполнил фужеры и собеседники молча выпили.

– А теперь попробуй сформулировать информацию, которую ты мне только что выдал.

Мишель задумался. Он попытался сформулировать свою мысль так, чтобы никому, даже при очень большом желании, не удалось истолковать её по-иному. Он долго думал, потом пододвинул фужер и заполнил его.

– Сейчас, одну минуточку, – сказал он. – Уже почти получилось.

Мишель поднял фужер, но его тут же остановил полковник.

– Вот это уже слишком! Пить в одиночку даже у твоих русских друзей не принято.

Пришлось срочно исправлять допущенную ошибку. После исправления Мишель медленно и членораздельно начал формулировать свою мысль:

– По данным, полученным от компетентных источников, в ближайшее время Союз Советских Социалистических Республик прекратит своё существование, но пока этого в СССР не знают.

– Давай ты вместо меня пойдёшь и доложишь.

– Это невозможно.

– Почему?

– Не по рангу.

– С рангами всё в порядке, – успокоил полковник, – если я эту информацию доложу, то мой ранг опустится ниже твоего.

* * *

Пётр с Наташей стояли на острове Сите и смотрели, как огромный корабль, плывущий вниз по течению Сены, тем не менее, уже много сотен лет оставался на одном и том же месте. Если в ненастную погоду, когда ветер гонит по серому небу чёрные тучи, посмотреть на башни Собора Парижской Богоматери, то невольно представляется огромная корабельная надстройка, которая качается из стороны в сторону и, опираясь на неустойчивую палубу, грозит в любую секунду обрушиться в пучину.

– Ой! – крикнула Наташа и ухватилась за рукав Петра.

– Ты что?

– Мне показалось, что она сейчас упадёт.

– Это обман зрения. Кстати, этот обман полностью доказывает состоятельность теории относительности. Относительно облаков собор действительно падает, а относительно земли – остаётся стоять на месте.

– Так же, как и мы, – грустно сказала Наташа. – Относительно России мы иностранцы, а относительно Франции мы русские.

– Тебе плохо здесь? – спросил Пётр.

– Я родителей уже тысячу лет не видела.

– А если бы родители были здесь?

Вместо ответа Наташа посмотрела куда-то далеко-далеко.

– Петя, а почему мы никогда с тобой не были в русском ресторане?

– Началось! – раздражённо сказал Пётр.

– Что началось?

– Мишель предупреждал меня об этом: стоит зайти в русский ресторан, и из него уже не будет сил выйти. Начинается депрессия, из которой нет выхода.

– Так происходит со всеми русскими?

– Насчёт всех не знаю, а со многими происходит именно так.

– Тебе хорошо. Ты окунёшься в свой роман, и как будто находишься дома.

– Нет, там, где я нахожусь, всё не так, как ты думаешь.

– Я читала. Ты закончил на том, что Россия прекратила своё существование.

– Ты не внимательно читала. Не Россия, а Советский Союз.

– А разве это не одно и то же?

Пётр отрицательно помотал головой.

– Что же тогда будет?

– Как говорится, – вздохнула Наташа, – остаётся начать да кончить.

– Другого, к сожалению, не дано.

– Петя, но ведь ты можешь хотя бы сказать, что ты чувствуешь?

– Могу.

Наташа умоляюще посмотрела на своего мужа.

– Всё будет хорошо, – сказал он.

– И всё?

– И всё. Только, чтобы это хорошо настало, должно быть вначале очень плохо.

– Как плохо?

– Должно быть так плохо, что тебе даже трудно представить.

– А ты представишь?

– Попытаюсь.

– Представляй побыстрей. Может быть, мы вернёмся домой?

– Обязательно вернёмся. Но сейчас нам туда нельзя.

– Почему?

– Потому что мы получаем очень большие деньги, которые обеспечат достойную жизнь не только нам здесь, в Париже, но и нашим родителям там, в России.

– Кстати, насчёт денег. Вчера заходил Мишель. Я не стала тебя отрывать от работы. Он принёс аванс из издательства. Хороший он человек. Если мы уедем домой, жалко будет с ним расставаться.

– А мы не расстанемся с ним.

– Ты хочешь сказать, что он уедет с нами?

– А почему не уехать? Я же сказал, что в России всё будет хорошо. Не хуже, чем в Европе.

– Ну это уже из области фантастики.

Обе башни Собора Парижской Богоматери резко накренились к земле (относительно облаков). Наташа с испугом подняла глаза вверх и посмотрела на небо. Крупная капля дождя сорвалась с тучи и упала прямо в глаз.

– Надо идти домой, – сказала она мужу. – Пусть этот корабль плывёт по Сене без нас.

– Я не знаю. У меня в голове только чувства, которые ещё надо одеть в слова. Слова составить в предложения, те собрать в сюжеты, сюжеты разбить по главам, а главы выстроить в нужном порядке.