Гараж, который без мотоцикла и автомобиля теперь использовался, как склад, выглядел весьма удручённо. На стенах не висели больше запасные колёса и камеры, на стеллажах не лежали аккуратно расставленные инструменты, запах бензина и моторного масла сменил запах плесени и сырости.

Везунчик и Катя стояли на коленях и рылись в каком-то хламе.

– Скорее, сейчас он придёт, – подгонял Везунчик свою подругу.

– Если бы ты не разбил машину, сейчас бы не пришлось торопиться.

– Так получилось. Я не виноват.

– Не надо было пить за рулём.

Пётр скрипнул зубами и промолчал.

– А то обиделся, как красна девица, на мента! А тот, может быть, совсем и не при чём!

– То есть как это не причём? Он бабки получил от всей группы.

– А кто тебе сказал, что твои бабки до него дошли? Ты же не ему лично их в руки дал?

– Староста! Вот сволочь! – Пётр в сердцах сплюнул. – Развёл, как последнего лоха!

Молодой человек вдруг подозрительно посмотрел на свою подругу.

– А откуда ты это знаешь?

– На, почитай на досуге. – Девушка вытащила из сумочки сложенные листы бумаги и отдала Петру.

– Чернокнижник? – спросил Пётр.

– Он самый.

– Ну, и как он?

– Пристёгнут ко мне намертво – не оторвёшь.

– Точно?

– Точно, точно.

– Чем же ты его так приворожила?

– Я его познакомила с Жу-жу.

В это время двери гаража открылись, и на пороге появился элегантный молодой человек с сигарой во рту.

– Ой, господин Смит! Проходите пожалуйста. – Пётр поставил на середину гаража единственный стул и накрыл его газетой.

Господин Смит, который, к слову сказать, господином стал совсем недавно, и всего год назад его можно было увидеть в обществе фарцовщиков, которые обращались к нему не иначе, как Серый, лениво сел на предложенный стул.

– Одну минуточку, мы сейчас всё подготовим, – извиняясь, сказал Пётр.

– Ничего, ничего, я подожду.

Смит посмотрел по сторонам, взял с бывшего верстака какие-то листы бумаги и стал читать их.

Наконец Пётр с подругой закончили свою работу и облегчённо вздохнули.

– У нас всё готово, господин Смит, – сказал Пётр.

Однако Смит не реагировал на их слова.

– Пожалуйста, посмотрите, – повторила Катя.

Но Смит так увлёкся чтением, что ничего не слышал. Просидев в полной тишине минут двадцать, он наконец оторвался от чтения и с удивлением посмотрел на хозяина гаража.

– Господин Смит, – опять сказал Пётр. – Мы всё достали, что вы заказывали.

Пётр рукой показал на расставленные иконы.

– Да, да, это потом, – сказал Смит. – Это чьё? – спросил он, показывая на листки.

– Моё, – непонимающе ответил Пётр.

– И ты с этим занимаешься продажей икон?

– Каждый делает деньги, как может.

– Вот деньги, причём, настоящие деньги, – гость указал на то, от чего не мог оторвать взгляда.

– Неужели это хоть чего-нибудь стоит?

– Сейчас идёт война двух идеологий, двух сверхдержав. За твоего Павку Корчагина такие деньги дадут!

– Кто? – не выдержала Катя.

– Да кто угодно! Хоть радиостанция «Свобода», хоть «Голос Америки», хоть «Немецкая волна»! – восхищался Смит. – Посмотри, ведь от их коммунистического идола живого места не осталось!

Смит вдруг подозрительно посмотрел на Петра.

– Так это ты написал?

Пётр, хотел сказать, что нет, но вместо этого сказал:

– Там написано, кто автор.

Смит посмотрел на последнюю страницу и улыбнулся.

– Вижу. Пётр Сапожников.

– И сколько же за это могут заплатить?

– Да уж побольше, чем за этот хлам. – Гость пренебрежительно посмотрел на иконы. – Старые иконы давно все проданы, а этим грош цена.

– К сожалению, ни на радиостанцию «Свобода», ни на «Голос Америки», ни на «Немецкую волну» входа у меня нет.

– Это у тебя нет, – хихикнул Смит, – а у меня есть. Ты будешь выполнять их заказ, а я с тебя поимею маленький процентик.

– Договорились, – сказал Пётр и почему-то посмотрел на Катю.

– Договорились, – подтвердила та.

Гость, правда, не понял, при чём тут была девушка, но ему хватило и того, что согласен был автор.

Смит забрал рукопись и, забыв про иконы, ушёл. А для чего эти картинки были нужны, ведь они действительно гроша ломаного не стоили?

– Ты решил присвоить его имя? – хихикнула Катя.

– Он же присвоил моё, когда поступал в политех!

– Не забудь поделиться с Жу-жу. Без неё он ничего не напишет.

Освободившись от ярлыков и перешагнув из возраста детского в возраст юношеский, душа и тело молодого человека, будто проснувшись от спячки, брала всё от этого мира и впитывала, как губка, без всякого разбора то, что совсем недавно было запрещено. И если душа тянулась к Наташе, то тело целиком и полностью принадлежало Кате.

С Наташей можно было гулять много часов подряд и обсуждать любые темы. Споря с ней, Пётр часто замечал, что они, приводя в защиту своих доводов доказательства, зачастую, с пеной у рта, отстаивали одну и ту же позицию. Молодые люди замечали это и начинали звонко смеяться. Однако их объединял не только смех. Сознавая, что они думают одинаково, и Пётр и Наташа ощущали себя не двумя людьми, а как бы одним человеком. И, хотя голов у них было две, им казалось, что в этих двух головах находился один мозг. Чувства, которые приводили в негодование или, наоборот, вызывали умиление, тоже были одни на двоих и жили в двух сердцах, которые даже бились синхронно. Казалось, будто чудо уже произошло и где-то там, наверху, какой-то волшебник произнёс заклинание, чтобы два совершенно незнакомых человека превратились вдруг в одно целое. Заклинание действительно было произнесено, и даже волшебная палочка взмыла вверх, чтобы поставить последнюю точку в этом деле, но точка не была поставлена из-за Кати.

Каждому, кто хоть единожды в этой жизни написал что-либо, хорошо известны чувства автора. Ему известно, какую часть в жизни писателя занимает читатель. И, если представить писателя и читателя, как единый организм, то можно понять, что, разделив эти две части одного организма, ничего кроме летального исхода получить невозможно. Это всё равно, если отделить сердце от мозга или мозг от сердца, в результате получим две разрозненные и мёртвые материи. И совершенно неважно, что читатель не согласен с автором, не важно, что он всё время спорит с ним, важно, что тот есть, и что он ждёт очередного труда сочинителя. Писатель не может не писать, но писать имеет смысл только тогда, когда есть читатель, хотя бы один. Если исчезает последний читатель, автор умирает либо как писатель, либо как личность.

Гуляя как-то с Наташей, Пётр рассказывал ей своё новое сочинение, которое он знал наизусть. Запнувшись на середине, молодой человек посмотрел на свою слушательницу и понял, что она думает о чём-то другом и лишь из вежливости делает вид, что слушает. Пётр тогда специально взял и изменил тему разговора.

– А ты знаешь, что голову знаменитого Медного всадника изваял не Фальконе, а его ученица.

– Не может быть!

– А ещё члены академии художеств очень резко критиковали автора.

– Если так, то почему же памятник был поставлен?

– Потому, что он очень понравился императрице.

Пётр долго ждал, когда Наташа вспомнит о прерванном рассказе, но у той словно выключили память. Молодой писатель ещё несколько раз провёл свой эксперимент и понял, что его девушку совершенно не волнуют его сочинения.

Что касается Кати, то с ней не было споров. Здесь была пища не духовная, а скорее телесная. Но какая это была пища! Это был деликатес, шедевр, триумф. Это был наркотик, попробовав который однажды, человек отдаст всё, что угодно, лишь бы только получить заветную дозу дурмана. Однако какой бы сладкой ни была пища телесная, она ни на миллиметр не способна приблизиться к гармонии без пищи духовной. Более того, если эти две силы вдруг вступают в противоречие, духовная близость, хоть и не сразу, но всё равно одержит победу. Так бы было и в нашем случае, если бы у Кати не было одного качества, которого так не доставало Наташе – она умела слушать. Рассказывая ей свои сочинения, Пётр погружался в вымышленный, понятный только ему мир. Он жил в этом мире, умирал в нём и снова рождался, он радовался и грустил, любил и ненавидел. Однако шизофренией или другим психическим заболеванием это было назвать нельзя, так как рядом находился другой человек, испытывающий такие же чувства. (Это ведь только коммунизм строят все вместе, а с ума сходят в одиночку). Справедливости ради, надо признаться, что, слушая рассказы нашего писателя, Катя зачастую улыбалась там, где надо было грустить, и наоборот, чуть было не плакала, когда впору было разразиться смехом. Однако стоит ли быть такими придирчивыми? Стоит ли обращать внимание на такие мелочи? Ведь, самое главное, что автора слушали, самое главное, что он был востребован, самое главное, что слушатель или читатель ждал продолжения.

Совсем неудивительно, что встречи с Наташей становились всё реже, а встречи с Катей всё чаще. И дело вовсе не в головокружительной Жу-жу, хотя сбрасывать со счетов её было бы неразумно, дело в том, что писатель не может существовать без читателя или слушателя, пускай он даже будет один.

Уходя к своей Катеньке, Пётр не видел, что его всегда провожали полные слёз глаза Наташи.

– Ещё хочешь?

Пётр поворачивает голову на коленях молодой нимфы и кивает головой. Бархатная ручка отрывает виноградную ягодку и кладёт в рот молодого человека.

– А ещё?

– Позже. Я принёс тебе продолжение. Будешь слушать?

Девушка обнимает голову Петра и целует его в губы.

– На чём мы остановились в прошлый раз? – спрашивает девушка.

– На академике Чазове.

– Да, да, я вспомнила.

* * *

Если бы знал академик Чазов, что ему вместе со своим четвёртым управлением так и не удастся вылечить своего пациента!

Всё начнётся с приёма безобидного снотворного. Приняв его, Леонид Ильич проспал всю ночь, ни разу не проснувшись. Наутро он так хорошо себя чувствовал, что, ложась спать, снова принял таблетку.

Вначале никто не придал этому значения, однако академик на то и академик, чтобы видеть больше нас, простых смертных, он приказал изъять снотворное. Увы, но вокруг генсека находились не только академики. Сердобольная медсестра, тайком от начальства, заботливо снабжала Леонида Ильича его любимым лекарством. Правда, вскоре таблетки стали действовать плохо, и пришлось увеличить дозу. Вскоре и к этой дозе организм привык, и генсек начал принимать препарат даже днём. Тревогу забили тогда, когда генеральный секретарь ЦК КПСС уснул на совещании.

Надо отметить, что КГБ в то время работал гораздо эффективней, чем медицина, поэтому ему без труда удалось вычислить злоумышленницу и убрать её от главы государства. Однако операция, столь блестяще проведённая ведомством Андропова, была полностью провалена медиками. Организм самого главного коммуниста страны отказывался подчиняться не только ЦК, но и всей партии. Он просто не хотел жить без спасительных лекарств. Вот тогда Леонид Ильич в первый раз и поставил вопрос перед политбюро о своей отставке.

Сколько раз члены политбюро, которые и существовали-то только на благо народа, которые и занимали-то высокие посты только во имя народа, видели в снах, как освобождается место генсека. Сколько раз они разгадывали ребусы кадровых перестановок после такой отставки. И совершенно естественно, что каждого в отдельности волновала не партия, не народ, каждый думал о своём месте у власти, или, как говорили в народе, о своём месте у корыта. В головах у членов политбюро вырисовывалась такая кровавая драма при дележе власти, что самым мудрым решением было вообще ничего не делить и оставить всё как есть. Партийные товарищи отказали Леониду Ильичу в его просьбе и оставили больного и пожилого человека на самом высоком посту самого большого в мире государства. Правда, государство и с таким руководителем жило более-менее сносно. Цены на нефть были вполне высокие, и самая богатая в мире страна, не напрягаясь, могла считать себя сверхдержавой, сравнимой, разве что, с Соединёнными Штатами Америки. Никакого хаоса в государстве не было, а это означало, что в Кремле был руководитель, который обладал всей полнотой власти и не был болен. Только партийные функционеры знали, что таким человеком был Суслов, которого за глаза называли не иначе, как серый кардинал. Государство жило спокойно: оно воевало в Афганистане, и население горячо поддерживало эти действия правительства, хотя никто не мог понять, что в этой далёкой стране делают наши солдаты. Правительство не очень-то заботилось о своих гражданах, но зато не мешало им воровать, поэтому народ жил безбедно. Складывалось впечатление, что страна подошла вплотную к коммунизму: на работе каждый делал не то, что от него требовали и сколько он хотел, а получал труженик (нелегально, конечно) столько, сколько был в состояние унести. Сравните с главной формулой коммунизма: от каждого по способностям, каждому по потребностям. Может быть, вот так, ни шатко, ни валко, страна и пришла бы к заветной цели, но серый кардинал умер. Его похороны показали всему миру истинное положение дел с руководящим составом страны.

Хоронили Суслова на Красной площади. На артиллерийском лафете гроб с телом покойного от Дома советов, где происходило прощание, в сопровождение почётного караула привезли к кремлёвской стене. Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, подпираемый с одной стороны охраной, а с другой врачом, зачитал по бумажке речь, приготовленную накануне помощниками, и задремал. Под орудийные залпы гроб с телом усопшего стали опускать в могилу. Генералы и маршалы, как по команде, приложили руки к папахам. Однако, увидев, что генсек и не собирается отдавать честь своему товарищу по партии, тут же опустили руки вниз. Генеральный секретарь, разбуженный толчком локтя доктора, увидел, что пора отдавать честь. Он приподнял руку, однако, увидев, что генералитет вытянул руки по швам, опустил её снова вниз. Генералитет, подобно своему главнокомандующему, был далеко немолодым. Реакция высших военных чинов, как и у всех стариков, была запоздалая. Они увидели, что генсек приложил руку к шапке и тоже стали поднимать свои ладони. Так как движение рук у генералитета тоже не отличалось скоростью, ладони их достигали конечной цели как раз тогда, когда генсек уже держал руки внизу. Генсек, видя, что руку всё-таки следовало поднять, опять сделал попытку отдать честь. И опять поднять её удалось только тогда, когда у военных руки были опущены. Те, в свою очередь, снова повторили маневр. Так продолжалось до тех пор, пока гроб не засыпали землёй. Врачи и охрана ласково взяли Леонида Ильича под руки и увели его с Красной площади.

* * *

– А почему Леонида Ильича всё время сопровождали врачи, – спросила Катя. – Он же здоровый человек?

– Пока здоровый.

– Ты хочешь сказать, что скоро он заболеет?

– Он уже принимает снотворное. Просто академик Чазов не знает, что медсестра приносит их генсеку.

– Но откуда ты всё это можешь знать, ведь этого ещё не произошло?

– Я просто придумываю это, – улыбнулся Пётр.

– А если серьёзно?

– А если серьёзно, то, раз я знаю это, то всё уже произошло, только не здесь, а в каком-то другом измерении.

– Это уж слишком сложно для меня! Я живу здесь, на Земле, и меня интересуют только земные проблемы.

– Ты хочешь сказать, что я живу не на Земле?

– Да ты летаешь где-то далеко от нашей планеты, но я знаю способ приземлить тебя.

При этих словах с Катиных плеч слетел халатик, и всемогущая Жу-жу взялась за своё земное дело.

После того, как Жу-жу закончила работу, Катя вдруг спросила:

– А ты не хотел бы объединить свои рассказы в одно произведение? Мог бы получиться отличный роман.

– Я уже и название придумал.

– Какое?

– Трупопровод.

– Трубопровод?

– Не трубопровод, а трупопровод. Путь от колонного Дома советов до Красной площади будут называть трупопровод.

– Почему?

– Потому что не будут успевать хоронить генсеков.

* * *

– Значит, говоришь, трупопровод? – уже в который раз переспросил Везунчик, поглаживая изумительную Жу-жу.

– Да это не я, а он так говорит.

– Мне бы хоть один грамм от его таланта!

– Что, что? – не расслышала девушка.

– Я говорю, что это можно будет сравнить с разорвавшейся бомбой!

– С какой бомбой?

– Трупопровод! И название-то какое придумал!

Девушка сидела возле молодого человека с глупым лицом и ничего не понимала из того, что бормочет Везунчик.

– Это же мировая известность! – продолжал он. – Это же Нобелевская премия! Это же миллионы долларов!

Последняя фраза сразу привела в себя Катю. Здесь всё было в порядке. Эта фраза означала не только благополучие и достаток, она отображала всю цель жизни, как для девушки, так и для её молодого человека.

– Миллионы?! – с восхищением произнесла она.

– Только учти, дело это опасное. Не дай бог, у тебя или у меня найдут хоть один листок с его рукописями. Всё, что не удастся переслать туда, должно храниться у него.

– Куда, туда? – снова не поняла девушка.

– Туда, – Везунчик показал пальцем вверх и состроил такую физиономию, что молодой леди сразу стало ясно, что там – это то место, где раздают миллионы долларов, а если и этого не достаточно, то и Нобелевские премии в придачу.

– А кто это у нас искать будет? – испугалась Катя.

– Никто, – стал успокаивать её Везунчик. – Это я так, на всякий случай.

– Нет, давай уж без этих случаев, – проскулила девушка.

– А как же миллионы?

Аргумент был очень сильный, и девушка переменила тему разговора.

* * *

Шли годы, один семестр сменял другой, зачёты, экзамены, лабораторные и курсовые проекты… За этой суетой не видишь людей, не замечаешь, как они живут: только лекции, семинары, и снова лекции. Приходя домой из института, падаешь на кровать и засыпаешь, не слушая радио и не включая телевизора.

Так жили студенты. Однако все остальные люди успевали и телевизор посмотреть, и радио послушать. Но по телевизору многого не увидишь. Главная информационная программа «Время» показывала состарившихся вождей, а в конце давала прогноз погоды на завтра, который, кстати, никогда не оправдывался. Эту программу так и звали: всё о Брежневе и чуть-чуть о погоде. Радио тоже мало отличалось от телевидения. Но были передачи, которые поздно вечером, с замиранием сердца, слушали если не все, то очень многие. Это были: «голос Америки», «Немецкая волна» и «радиостанция Свобода». Что касается политики, то этим голосам из-за бугра мало верили, но где ещё можно услышать произведения наших же советских писателей, которые осмелились думать не так, как предписывала коммунистическая партия?

Поздно вечером, уложив детей спать, родители доставали «Спидолу» или «VEF» и долго крутили ручку, пока из динамика не доносилось: «говорит радиостанция Свобода» или «Вы слушаете голос Америки из Вашингтона». Тут же раздавалось шипение, свист или завывание, это ГБшники пытались заглушить вражеские радиостанции. Однако, если наши умели глушить радиоволны, то американцы умели пробиваться через КГБшные глушилки. Волна уходила немного в сторону, и свист прекращался. Правда, для этого надо было всё время держать ручку приёмника и постоянно подстраивать его, но это было оправдано, потому что вскоре раздавалось:

– Сегодня мы продолжаем читать роман Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ».

Большим разнообразием эти радиостанции похвастаться не могли, но и этого было достаточно, чтобы привлечь к себе большую часть советских граждан.

Можно себе представить, когда вместо уже порядком поднадоевшего Солженицына из приёмников донеслось:

– Сегодня мы начинаем читать роман неизвестного советского писателя Петра Сапожникова «Трупопровод».