Во времена советской власти вряд ли кто отчётливо представлял значение слова «пиар». Однако это совсем не значит, что данное явление отсутствовало, как и само слово. И, хотя власть всячески поддерживала таланты, и культурный уровень общества был намного выше постперестроечного, пиар существовал и чувствовал себя весьма комфортно.

Молодые литераторы, получив дипломы и возомнив себя Пушкиными, Лермонтовыми и Толстыми, ринулись брать вершины литературного Олимпа и оказались у подножья высокой и неприступной скалы.

Оказалось, что новоявленного гения никто не ждал. Оказалось, что, несмотря на диплом, в молодом литераторе не только не видели писателя, но и не хотели видеть. Оказалось, что в редакции кроме как взять какую-то бумажку и отнести её куда-то, никакой другой работы для молодого специалиста не было. Старое поколение, услышав слово «писатель», хихикало и прятало улыбку.

– Институт не готовит писателей, – говорили они, – он выпускает литераторов. Что касается звания писателя, то его присвоить может только сам господь Бог.

Согласитесь, что в обществе, где атеизм считался чуть ли ни аксиомой, эти слова не могли рассматриваться иначе, как издевательство. И если бы сейчас сказали, что молодого автора надо пропиарить, то в те времена говорили: «вам необходимо заиметь авторитет». При этом не требовалось, чтобы этот авторитет был твой собственный. Он мог быть и посторонним. Самое главное, чтобы он был общепризнанным. Тогда врата Олимпа если не открывались перед счастливчиком, то, по крайней мере, не закрывались.

Стоит ли говорить, каким авторитетом обладал человек, имя и фамилия которого совпадали с именем и фамилией писателя, признанного во всём мире, нобелевского лауреата, изгнанного из страны за свои политические убеждения? Это имя знали все, и редакторы издательств привставали и приветливо кланялись только при упоминании этого имени.

– У вас очень выгодные имя и фамилия, – говорили молодому человеку в редакциях. – Только из-за них язык не повернётся вам отказать. Наверное, хорошо быть однофамильцем такого человека?

– Я не только однофамилец, – говорил молодой человек. – С Петром Михайловичем Сапожниковым мы тесно сотрудничали до его отъезда в Париж.

Редактор сразу указательным пальцем закрывал рот, осматривался по сторонам и шипел:

– Тише, тише, не надо так громко. Давайте сюда ваши работы, я обязательно посмотрю. Только вы должны понять, что работать с вами без псевдонима мы не сможем.

– Я понимаю это.

– Как вас называть в таком случае?

Лицо молодого человека расплылось в злой улыбке, и он произнёс:

– Чернокнижник.

– А что, это очень даже интригующе!

С каким нетерпением автор ждёт ответа издательства на своё первое произведение! Он не спит ночами и представляет, как его работу читает седовласый и мудрый редактор. На календарике он ставит галочку напротив каждого дня, прошедшего после того, как он отдал свою рукопись на прочтение. Проходит неделя, другая, а звонка из редакции всё нет. «Что я дёргаюсь? – успокаивает себя автор. – Ведь мне ясно сказали, что раньше двух месяцев никто не прочтёт». Однако сколько же надо терпения, чтобы выдержать эти два месяца, сколько надо снотворного, чтобы заставить организм сомкнуть глаза хотя бы на четыре часа! Неужели они сами не были в таком же положении? Неужели сами не ставили галочки на календарях и не поглощали снотворного?

«Нет, нельзя просто ждать, так можно совсем с ума сойти. Надо работать, надо писать дальше», – думает он.

Автор садится за письменный стол, задумывается, потом вскакивает, ругается отборным матом и начинает курить одну сигарету за другой. Голова отказывается подчиняться, она не может ни на чём сосредоточиться, в ней пульсирует только одна мысль: ну когда же они позвонят, а вдруг они совсем не позвонят? Автор ходит по комнате, как тигр в клетке, и вдруг останавливается. Он понимает, что этого делать нельзя, он понимает, что стоит только начать, и потом будет трудно остановиться. Однако есть предел всему – автор вытаскивает из серванта бутылку водки и выпивает целый стакан, даже не закусывая.

– Да пропади она пропадом, эта редакция! – неожиданно думает он, и успокаивается.

Наконец дрожащая рука ставит галочку против заветного числа. Два месяца закончились.

Пётр набирает номер редакции и, стараясь не выдавать своего волнения, говорит:

– Мне Эльвиру Марковну, пожалуйста.

– Это я, – отвечает голос редактора.

– Это Чернокнижник вас беспокоит.

– Ох, ради бога, извините! Столько много работы! Я ещё даже не читала.

И опять томительные дни ожидания, опять сигареты, водка и галочки в календаре. Автор начинает понемногу успокаиваться. Он понимает, что литературный институт действительно не выпускает писателей. Есть много других профессий, где можно использовать своё образование. Взять хотя бы работу редактора, там не надо никакого дара – сиди и читай чужие работы: хочешь, отложишь рукопись в сторону, хочешь, в долгий ящик, а хочешь, дашь ей ход дальше. Чем плохо? Вот уж эти писатели попрыгали бы передо мной! Уж я бы их и в хвост, и в гриву, уж они бы поползали передо мной на коленях!

Непризнанный гений готов уже поставить на себе крест. Вот он достаёт телефонный справочник, чтобы обзвонить редакции и предложить себя в новом качестве, но звонок опережает его.

– Алё! Вас беспокоят из редакции.

Тело обмякает и сползает на диван. Такое состояние, будто только что получил нокдаун в боксёрском поединке.

– Алё, вы меня слышите? – доносится из трубки. – Мы прочитали вашу рукопись.

– Прочитали?

– Да, и вы знаете, нам есть о чём поговорить с вами.

До сознания начинает доходить, что только что находился на краю гибели, только что чуть не произошло убийство, убийство молодого и талантливого писателя.

И вот Пётр Сапожников, или, как его теперь будет звать весь литературный мир, «Чернокнижник» вальяжно сидит перед редактором и слушает отзыв на свою рукопись.

– Как это ни странно, мне понравилась ваша работа, – говорит редактор.

– Почему, как ни странно?

– Вначале она шокирует. Посудите сами, ведь каждый ребёнок знает, что на дуэли Онегин убивает Ленского, а не наоборот.

– В этом весь смысл, – самодовольно замечает Чернокнижник.

– В том то и дело, – подхватывает редактор, – мы привыкли мыслить по шаблону, шоры закрывают нам глаза, мы неспособны разглядеть всю палитру существующих мнений.

– Я так понимаю, что моя работа заинтересовала вас.

– Можете даже не сомневаться, мы напечатаем вас. Вы знаете, у меня сложилось мнение, что книгу писали два человека, две прямо противоположные личности.

– Так оно и есть. Я спорю сам с собой. Ведь только в споре рождается истина. Один Сапожников приводит одни аргументы, а другой другие.

– Тихо, тихо, тихо! – прерывает Петра редактор. – Мы же договорились не произносить эту фамилию.

– Прошу прошения. Я имел в виду – один Чернокнижник приводит одни аргументы, а другой Чернокнижник другие.

Редактор улыбается и смотрит на Петра, как на сошедшего с небес Иисуса.

– Это же изобретение! Обычно автор высказывает только свою точку зрения, а читатель может с ним либо согласиться, либо нет. А вы предлагаете читателю обе точки зрения. Следовательно, какую бы точку зрения не разделял читатель, он всё равно останется вашим почитателем.

Чернокнижник театрально поклонился.

– Это же формула популярности!

Ну слава Богу! Все лавры не только диссидентам достаются, что-то и нам грешным перепадает – вот взял, и формулу популярности изобрёл.

Пётр практически переселился к Кате. Предки, уехавшие к своим заболевшим родителям в другой город, не вернулись. Квартира, которая осталась после их смерти, так понравилась детям, что те, оставив своего уже взрослого ребёнка одного, остались в этом городе навсегда.

Праздник, который отмечали Пётр и Катерина, был и радостным и грустным одновременно. Радостным он был потому, что Пётр, как писатель, был признан редакцией, и первая его книга в скором времени должна была увидеть свет. Грустным он был потому, что все рукописи, которые он отдал в редакции, остались без ответа, а рукопись этого недоучки и диссидента с первого раза была не только замечена, но и получила самую высокую оценку.

– Да перестань ты расстраиваться, – успокаивала своего молодого человека Катерина. – В конечном итоге, деньги не пахнут.

– Всё равно обидно, он даже оттуда, из-за границы, и то указывает мне, что и как писать.

– А помнишь, ты говорил, что это не он, а мы будем миллионерами?

– А теперь он живёт в Париже! Нобелевский лауреат, его весь мир читает. А ведь всё могло быть совсем по-другому.

– Что ты имеешь в виду? – не поняла Катя.

– Помнишь, когда кагэбэшники в гараж пришли? Я тогда от всего отрёкся и сдал его с потрохами. Если бы не это, сейчас не он, а я в бы Париже жил.

– Мог бы быть и совсем другой вариант. Сослали бы в какую-нибудь тьмутаракань, и сгнил бы там, вот и всё.

– Да, никто не знает, как судьба распорядится.

– Давай лучше выпьем за твою формулу успеха!

– Популярности, – поправил Пётр.

– Ну популярности. Не всё ли равно? Её-то ты придумал, а не он.

– Что толку? Формула есть, а как её применить, никому не известно.

– Всё равно, давай выпьем за то, что она есть.

Звон хрусталя немного отвлёк от грустных мыслей. Вино наполнило душистым ароматом комнату и согрело тела. Лёгкий дурман вскружил голову, и минорная составляющая настроения уступила место мажорной.

– А гонорар заплатили? – спросила Катя.

– Нет, на следующей неделе обещали.

– Много?

– Западники, конечно, больше платили, но если считать по нашим, советским меркам, то очень даже солидно.

– Ну хорошо, здесь получилось, а что дальше?

– Дальше у меня остались его черновики про следователя.

– Какого следователя?

Пётр рассказал своей подружке историю следователя, который допрашивал его тёзку.

– Мне что-то про учительницу не понятно. Это кто? – спросила Катя.

– Я сам толком не знаю. Он же к нам из другой школы пришёл.

– А из какой?

– Я не знаю. Но узнать не составит труда. Только не понимаю, зачем.

– Если мы будем знать, из какой школы он пришёл, значит, нам будет известно РОНО, в котором хранится его сочинение. Ты представляешь, какой детективный роман можно будет написать на этой основе?

Голова человека – это тот орган, который ничему и никому не подчиняется, она сама отдаёт команды организму, который слушается её беспрекословно. Вероятно, именно поэтому воспалённые головы молодых людей, согретые алкоголем, тут же приступили к сочинению нового детективного романа, обещавшего стать бестселлером.

– Самое главное, чтобы сюжеты были яркими, – рассуждал Пётр, – а это достигается, когда между положительным и отрицательным героями возникает пропасть. Чем глубже пропасть, тем ярче сюжет.

– И как создать эту пропасть? – спрашивает Катя.

– Есть два способа: можно очень низко опустить отрицательного героя и очень высоко возвысить положительного.

– А если взять, и всё перепутать, – начинает рассуждать Катя, – если в конце положительный герой превращается в отрицательного, и притом, гораздо хуже того, которого мы опустили на самое дно.

– А это уже называется интрига. Читатель должен всё время находиться в напряжении, и никогда его догадки не должны увенчаться успехом.

– Надо так взволновать читателя, – продолжает Катя, – чтобы он, сволочь, в обморок упал или инфаркт хватанул!

– Что-то ты не очень-то жалуешь своего читателя, – смеётся Пётр, – слишком всё черно получается.

– А за что мне их любить? За то, что они предпочтение отдают ему, а на тебя даже не смотрят? Читатель существует только для одной цели – отдать свои деньги нам. А насчёт чёрного – тут всё логично: ты же чернокнижник, будь любезен соответствовать своему псевдониму.

Молодые люди смеются и улыбаются. Наконец-то они ясно увидели свою цель. И цель эта прекрасна. Эта цель состоит из денег: рублей, долларов, фунтов, и их так много, что начинает захватывать дух.

Видимо, захлебнувшись своей мечтой, Пётр приземляется на нашу грешную землю.

– Всё это очень хорошо, – говорит он, – остаётся только выяснить, откуда столько сюжетов взять. Ну выдумаем десять, двадцать, а дальше?

– Надо вытащить сочинение из РОНО. У него много сюжетов.

– Завтра же пойду и начну вытаскивать его оттуда, – обещает Пётр. – Но, ведь и он не бесконечен.

– А твоя формула?

– Поясни! – Пётр наливает в рюмки остатки спиртного.

– Тот Сапожников нужен нам только до той поры, пока имя Чернокнижника не затмит его. А дальше мы нанимаем молодых, талантливых писателей, у которых нет имени, с которыми в редакциях никто не хочет разговаривать, и начинаем использовать их.

Пётр шарит по столу глазами в поисках бутылки.

– Я не понял, это что, всё?

– Что, всё? – не понимает Катя.

– Вот это, всё? – Пётр показывает на пустые бутылки.

– Петенька, тебе уже хватит. Ты еле сидишь.

– Обожди, обожди, ты что, забыла, что мы празднуем? Тебе не нравится формула, которую я изобрёл?

– Мне нравится, но ты уже…

– Никаких но! Мы даже не выпили за мою формулу! Ты хочешь, чтобы у нас всё сорвалось?

– Я не хочу, но…

– Тогда никаких но!

Катя выходит из-за стола и нехотя подходит к серванту. Она засовывает куда-то руку и достаёт бутылку коньяка.

– Так это же другое дело! – радуется Пётр. – Откуда ты её достала?

Он пытается сосредоточиться, но очертания серванта и рук хозяйки расплываются. Пётр всматривается и удивляется:

– Так у тебя сколько сервантов, два или три?

– Ну всё, что называется, напился! У тебя уже двоится.

– Да я трезв, как никогда!

Пётр, качаясь, подходит к хозяйке и отбирает бутылку.

– Петя, хорошо, давай за формулу по одной, и всё. Ты же сегодня даже с Жу-жу не виделся.

– Согласен, по одной, и едем к Жу-жу.

Пётр наливает коньяк в маленькую Катину рюмку, а свою отодвигает в сторону.

– По последней, так по последней. – Вместо рюмки он наливает коньяк в фужер, который предназначен для лимонада.

– Что ты делаешь?! – кричит Катя.

Увы, она ничего не успевает сделать. Пётр залпом выпивает фужер и заваливается на диване.

– А теперь поехали к Жу-жу, – еле выговаривает он.

Катя подходит к своему гостю, который со счастливым и придурковатым лицом спит на диване, заливая свою белоснежную сорочку слюнями.

– Не нужна тебе больше Жу-жу, – печально говорит Катя. – Бутылка водки тебя теперь больше устраивает.

Искать старое школьное сочинение в стенах такого солидного учреждения, как РОНО, это всё равно, что искать маленькую иголку в стоге сена.

– Посудите сами, – говорит заведующий РОНО писателю, сидящему в его кабинете, – этих сочинений тысячи. Скорее всего, его вообще нет.

– Раве их не сдают в архив? – спрашивает писатель.

– Это же не документ, чтобы сдавать его в архив. Я вообще не понимаю, почему вы пришли к нам за школьным сочинением? Идите в школу, там их хоть пруд пруди. В РОНО сочинения попадают редко, только для проверки.

– Именно для проверки оно к вам и попало, – не успокаивался писатель. – Более того, оно стало основанием для возбуждения уголовного дела.

– Уголовного дела? – удивился начальник РОНО.

Его лицо вдруг стало задумчивым. Он как будто ушёл куда-то далеко-далеко.

– А ведь я помню это сочинение, – сказал начальник, выйдя из прострации. – Это сочинение Чернокнижника, оно наделало в своё время много шума.

– Так вы сами читали его?

– Я был непосредственным участником этого дела.

– Мне чрезвычайно повезло! – воскликнул писатель.

– Однако я не могу отдать его вам.

– Значит, вы знаете, где оно находится?

– Чего же здесь знать? Оно лежит у меня дома.

– Я вовсе не собираюсь забирать его у вас. Если оно дорого вам, пусть оно у вас и остаётся. Я прошу лишь копию.

– И копию не могу дать.

– Но почему?!

– Потому что люди, которые там описаны, живы и здоровы, у них есть семья и работа. Они прошли эту страницу своей жизни, перелистнули её. Возвращаться в прошлое нельзя, можно сломать людям их жизнь.

– О чём вы говорите? Никто не собирается что-то ломать. Более того, вы, как представитель высшего уровня образовательной системы страны, должны быть заинтересованы в этом.

– Я?

– Конечно. Какую литературу изучают ваши школьники сегодня? Они изучают произведения прошлого века.

– Мы изучаем и современных писателей.

– Ваши современные писатели полностью оторваны от жизни. А здесь – реальные события. Что касается имён, то их можно изменить.

– Нет, нет, и не уговариваете.

– Государство, – продолжал Пётр, – тратит на гонорары нам огромные деньги, чтобы мы отображали эту реальность, а вы нам мешаете, стало быть, и государству.

– Что-то вы зарапортовались, – улыбнулся начальник. – Государство гонорары платит не нам, а вам.

Писатель открыл свой дипломат и вытащил оттуда пачку ассигнаций.

– Нет, я не ошибся. Вот ваша доля.

– Уберите, уберите немедленно! – закричал начальник.

– Что вы так забеспокоились? Это не взятка, а гонорар. Вы же только сказали, что сами были участником этих событий, следовательно, определённая доля авторства ваша.

Начальник РОНО не был святым. За свою трудовую жизнь ему приходилось и брать, и давать взятки. Он видел и большие, и очень большие деньги, но такие! Взгляд его стал стеклянным, и он не мог отвести его от магической пачки, лежащей на столе.

– Вот и прекрасно, – говорит писатель. – Сейчас я заполню бланк договора, чтобы у нас всё было официально.

Однако начальник никак не отреагировал на эти слова. Он не мог отвести взгляда от денег.

Писатель не стал надоедать, положил свой бланк в портфель и встал.

– Итак, когда вы принесёте мне сочинение?

– Завтра, – ответил начальник, не отводя глаз.

На этом беседа с начальником районного отдела народного образования была закончена.

Тяжело попасть в водоворот, но ещё тяжелее из него вылезти. Ещё совсем недавно Пётр сетовал на свою горькую судьбу, что он никому не нужен, а сегодня он падал от усталости, потому что требовался сразу всем, и, причём, одновременно. То его ждали в типографии, где требовалось согласовать обложку, то срочно его вызывал к себе редактор, чтобы исправить что-то в тексте, то необходимо было всё проверить после вёрстки. Одним словом, началась обыкновенная монотонная и изнуряющая работа, о которой так много мечтают, и о которой почти никто не имеет ни малейшего представления.

Придя к Кате из редакции, Пётр падал от усталости на диван и лежал без движения часа полтора, после чего понемногу принимал снова человеческий вид.

– Зачем тебя опять вызывали? – спросила Катя.

– Редактор уже задолбал, – ругался Пётр. – Опять заставил изменить целую главу.

– Гонорар от этого не изменится? – испугалась Катя.

– Изменится.

Девушка скорчила недовольную физиономию.

– Он станет больше.

– Как это? – не поняла она. – Мы же его уже получили.

– Речь идёт о переиздании.

– Но ещё это не издали.

– Не издали, но уже практически всё реализовали.

– Я не понимаю, как это можно?

– Я сам ничего не понимаю. У них там своя кухня. Ты знаешь, после этих редакторских правок скоро в моей книге ничего моего не останется: половина будет его, – Пётр кивнул куда-то в сторону, – а половина редактора.

– Да хоть чёрта рогатого, лишь бы деньги платили. Ты обедать будешь?

Пётр лениво встал с дивана и сел за стол.

– Скоро вся эта напряжёнка кончится, и ты сможешь сесть за следующий роман. Я уже подсчитала, чтобы жить более-менее прилично, мы должны писать по два романа в год. Это без учёта переизданий.

– Мы? – удивился Пётр.

– А ты как думал? Забыл, с чего всё началось? Я вижу, ты очень устал, и кое-что стал забывать? Так я тебе напомню. Всё началось с того…

– Перестань, я всё прекрасно помню.

– Ничего страшного, если выслушаешь ещё раз. – Катю, что называется, понесло.

– Ну, я не подумал, – попытался загладить свою вину Пётр.

– Ещё неизвестно, кто больше в этом деле сыграл роль, ты или я!

– Ну я прошу у тебя прощения! – Пётр встал перед Катей на колени и обнял её.

Хозяйка сразу сменила гнев на милость.

– Ты забыл не только мой вклад в это дело, ты стал забывать меня.

– Я никогда не забываю тебя.

– А когда ты вспоминал про Жу-жу?

Пётр хотел оправдаться, он уже открыл рот, чтобы сказать, когда в последний раз они с Катей были близки, но почему-то не мог сразу вспомнить.

– Вот видишь, ты даже вспомнить не можешь.

– Сейчас столько много работы с этим романом…

– А ведь она живая! – обиженно сказала Катя.

– Кто живая?

– Жу-жу, кто же ещё?

С хозяйки слетели передник, кофточка, юбка, и вскоре Жу-жу, как и прежде, предстала во всей своей красе.

Напрасно молодые люди думали, что после издания книги свободного времени станет больше. Всё оказалось совсем не так. Литературная общественность была взорвана этим трудом молодого писателя. Одна группа литераторов поносила автора самыми последними словами, другая возносила его до высот гениальности.

Одни считали, что человек, так легко и свободно критикующий самого эталона отечественной литературы – Пушкина, достоин только одного названия – варвар.

Другие полагали, что в стране родилась новая звезда, по своей яркости если не превосходящая Пушкина, то, во всяком случае, не уступающая великому поэту.

Ни одно периодическое издание, имеющее хотя бы отдалённое отношение к литературе, не выходило в свет без статьи, очерка или интервью, направленных либо на поругание, либо на поддержание Чернокнижника. Это стало настолько модным, что вскоре даже технические издания стали обсуждать эту тему. Эстафету критических статей подхватило радио и телевидение. Петра просто разрывали на части, приглашая принять участие то в телепередаче, то приглашали приехать в радиостудию. Особую часть в этом звёздном ливне приглашений занимали встречи с читателями: сюда люди стекались не для того, чтобы выслушать автора, они просто хотели своими глазами увидеть настоящую звезду, увидеть, чтобы хоть немного почувствовать самим божественное тепло, исходящее от нимба гения.

Нет, в Советском союзе не было слова «пиар», в Советском союзе было только само явление.