Глава 11

От тюрьмы и от сумы никто не застрахован. Кто не знает этого выражения? А кто знает про чувства, которые испытывает человек, перешагнув порог этого учреждения? А ведь именно они – чувства, – подвергаются таким жестоким, таким нечеловеческим испытаниям, что вряд ли найдётся хоть один заключённый, который вышел бы из тюрьмы на свободу с чистой совестью. Если уж и говорить о совести, то она совсем не та, которую мы привыкли подразумевать. Это совесть воровская. Она замешана на силе и страхе, на коварстве и цинизме, на ненависти и жестокости. И если уж человек попал в тюрьму: по ошибке, по глупости, или по какой другой причине – будьте уверены – из неё он выйдет законченным моральным уродом. Почему государство само при помощи тюрем плодит преступников? Зачем ему это надо? Непонятно. Но факт остаётся фактом – тюрьма ещё никого не исправляла. Тюрьма всегда превращала людей в зверей.

Когда за Димой с оглушительным лязгом захлопнулась стальная дверь, у него всё оборвалось внутри. В одно мгновение он очутился в другом мире. Да разве это мир? Это не мир, это сущая преисподняя. И эта преисподняя теперь на много лет должна стать его домом.

Он шёл по тюремным коридорам и даже не осознавал, что с ним делали. Как будто не его, а другого, раздевали, стригли, осматривали, заставляли мыться в каком-то грязном душе, требовали переодеться в непонятную серую одежду, всунули в руки матрац с одеялом и опять куда-то вели. Он ничего не понимал. Его голова была занята другим. Его собственный голос, там, внутри головы, кричал изо всех сил:

– За что? Я что, вор или бандит? Разве я зверь, которого необходимо содержать только в клетке? Я виноват, конечно. Не сдержался, ударил этого подонка ножом. Но разве на моём месте кто-нибудь поступил бы иначе? Любой не только ударил бы этого Раба, а разорвал бы его на части. А этот гад жив и здоров, учится в институте, да ещё женат на моей невесте. Он там, в нормальном обществе, а я здесь, в этом аду. Господи! За что? Неужели это справедливо?

От этих мыслей пробирала дрожь, и начинали трястись колени. Но другой голос, тоже его, тут же перебивал первый:

– А разве я не виноват? Разве случилось бы то, что случилось, если бы не я? Разве я защитил свою невесту, когда увидел её в борделе? Разве пришёл ей на помощь? Я убежал. А потом? Разве я искал с ней встречи? Разве пытался разобраться в её несчастье? Разве пожалел её? Разве сидел у её кровати в больнице? Нет. Я не поверил ей.

– Но ведь у неё не было доказательств, – настаивал первый голос.

– А разве для веры нужны доказательства? – не сдавался второй.

– Была задета моя гордость, – возражал первый.

– Гордыня – это величайший грех. Я не смог простить. Не суди, и не судим будешь. А я осудил. Вот меня самого и осудили.

– Но Бог, неужели Бог ничего не видит? Неужели он так строго накажет меня?

– О Боге вспомнил? А я думал о Боге, когда нужно было о нём думать? Я думал о своей гордыне. Никого Бог не наказывает. Человек сам наказывает себя, когда отвернётся от Бога.

– Стоять! Лицом к стене! – услышал сзади себя Дима голос конвоира.

Дима повернулся к стене и упёрся в неё лбом.

– Господи, что же я наделал? Да меня за это не в тюрьме сгноить, а четвертовать надо, – вырвалось у него.

– Не переживай. Сейчас тебя четвертуют, – сказал конвоир. Он открыл дверь камеры и, взяв за шиворот, затолкнул его туда. – В камеру, бандит!

Дверь камеры захлопнулась.

В маленькой, пропахшей потом, туалетом и какой-то плесенью камере, находилось восемь человек. Трехъярусные кровати, или, как их здесь называли – шконки, стояли у стен напротив друг друга, образуя крошечный проход. Проход был таким маленьким, что вдвоём разойтись в нём было невозможно. И, тем не менее, в нём каким-то чудом умудрились поставить столик, на котором находились продукты и вся чёрная от чифира кружка. В углу камеры, прикрытая грязной тряпкой, стояла параша. За тряпкой кто-то кряхтел и испускал характерные звуки. На нижней шконке с серьёзным видом сидел человек и, видимо, распределял продукты. По виду этого человека, по тому, как он держал себя, по тому, как на него смотрели сокамерники, можно было безошибочно определить, что он здесь старший.

После того, как в камеру втолкнули Диму, старший оторвался от своего дела и посмотрел на новенького.

– А вот и Студент к нам пожаловал! – сказал он.

Дима стоял со своим матрасом и не знал, что ему делать.

– Здороваться надо, когда в хату заходишь! – тут же сделал ему замечание зэк, сидящий рядом со старшим.

– Здравствуйте, – робко произнёс Дима.

– Да не здравствуйте, а смотрящему надо погоняло своё назвать, и за что срок мотаешь, – не успокаивался зэк.

– Какое ещё погоняло? – не понял Дима.

– А ты что, думаешь, тебя здесь по имени отчеству величать будут?

– Погоняло это кличка, – вмешался старший. – А смотрящий это я, старший по камере. Понятно?

– Меня Димой зовут.

– Нет, вы только послушайте! Дима! – Зэк вскочил со шконки и оказался прямо перед Димой. – Тебе, козёл, ясно сказали, кто ты есть? Ты Студент, понимаешь? Такой маленький, вонючий студент. Отвечай, за что сидишь?!

– За своё сижу, – уже зло ответил Дима.

Зэк побагровел от злости, и уже было хотел ударить новенького, как в этот момент из-за тряпки раздался оглушительный треск. Камера моментально наполнилась отвратительной вонью, от которой к горлу подкатил комок. Внимание всех сокамерников моментально переключилось на вышедшего из-за тряпки неприятного парня.

– Так он пидор! – насмешливо сказал парень, глядя на Диму.

– Ты что, козёл, сейчас сделал? – спросил его старший. – Ты что, не видел, что на столе хамовка?

– Хромой, ей Богу, не нарочно, – стал оправдываться парень. – Выскочило.

– А про пидора тоже выскочило? – строго спросил старший.

– А что я такого сказал? Он же без понятий. – Парень пренебрежительно посмотрел на Диму.

– За базар ответишь, – тихо сказал старший.

После этих слов в камере стало абсолютно тихо. Было такое впечатление, что заключённые даже перестали дышать. Парень побледнел. Его губы задрожали, ноги дрогнули, и он медленно опустился перед старшим на колени.

– Хромой, падлой буду, ей Богу, выскочило.

– Значит, не можешь за базар ответить?

– Хромой, хлебом клянусь, никогда больше не повторится!

– Значит, ты хочешь сказать, что я без понятий?

– Хромой, я не это имел в виду!

Дима, обняв свой матрас, стоял около дверей и ничего не понимал. Но все остальные обитатели камеры прекрасно понимали, что происходит. Они знали, что такое понятия. Они понимали, что значит посетить парашу в то время, когда на столе находится еда. Они понимали, что значит ответить за базар. Обозвав новенького пидором, парень теперь должен был привести неопровержимые доказательства, что новенький действительно пидор. Иначе пидором становился он. То, что парень побледнел, то, что он опустился на колени перед Хромым, говорило, что у него не было аргументов. У него не было доказательств, он не мог ответить за базар. В этом случае приговор и его исполнение следовали незамедлительно.

Зэк, который стоял перед Димой, повернулся к парню, показал на него пальцем и заорал на всю камеру:

– Петух!!!

Как по команде заключённые, кроме Хромого, повскакивали со своих мест. Они набросились на парня, привязали его к шконкам и спустили с него брюки.

– Пацаны, Хромой, ради Бога, простите! – орал парень.

Однако никто не слушал его криков. Кто-то из заключённых сорвал с себя рубаху и заткнул ей жертве рот. Другой откуда-то достал вазелин и стал натирать им объект предстоящей экзекуции. После этого заключённые спустили свои штаны и вопросительно посмотрели на Хромого.

– Кто первый? – спросил Хромого зэк, который первый назвал жертву петухом.

– Ты, Скрипач, – ответил ему Хромой.

Скрипач подошёл к жертве.

У Димы потемнело в глазах. Он вдруг представил, что вот в таком же положении когда-то находилась Катя. Тогда он убежал и не спас её.

– Не трогайте его! – неожиданно для себя самого крикнул он.

Скрипач и остальные заключённые повернулись в его сторону.

– Не понял! – удивился Скрипач.

– Я сказал, не трогайте его, – громко повторил Дима.

– Ты чего, Студент, белены объелся? Да мы сейчас тебя петухом сделаем!

Дима бросил на пол свой матрас, подошёл к жертве и попытался освободить парню руки. Такой наглости заключённые от новенького не ожидали. Они вначале опешили, но, тут же придя в себя, всей гурьбой навалились на Диму.

Если за то оскорбление, которое нанёс заключенный, и за то, что он не мог доказать свою правоту, следовало опускание, то ситуация с Димой была гораздо сложнее. Он покушался на воровской закон, на понятия, и, следовательно, сам становился вне этого закона. В этом случае возмездие было только одно – смерть.

Дима, как мог, отбивался от нападавших, но силы были не равны. Вскоре его тело лежало на полу и уже не сопротивлялось. Сокамерников это нисколько не смущало. Они изо всей своей силы били ногами новенького. Однако и этого им показалось мало. В руках Скрипача сверкнуло лезвие ножа.

– Хватит! – неожиданно крикнул Хромой.

Заключённые отошли от Димы и заняли свои места на шконках. Дима, пролежав несколько минут без движения, стал приходить в себя. Вначале он что-то непонятное мычал и извивался на полу, пытаясь встать. Потом он, собрав последние силы, сел на пол и посмотрел на Хромого.

– Ну что, Студент? – с насмешкой спросил его Хромой. – Понял, куда ты попал?

Но Дима ничего не отвечал. Он только смотрел на Хромого. В его взгляде не было ненависти к своим обидчикам. В его взгляде было нечто другое. Это была уверенность в своей правоте. Так, почти не моргая, Дима смотрел в глаза старшего по камере. Борьба взглядов продолжалась недолго. Хромой не выдержал и отвёл свои глаза. Он почему-то посмотрел на Скрипача и сказал:

– В следующий раз, небось, не будет с понятиями спорить!

– Не трогайте его, – твёрдо сказал Дима.

Хромой встал из-за стола и подошёл к Диме. Старший по камере действительно был хромой. Он не мог присесть на корточки. Поэтому, подойдя к новенькому, он как-то странно изогнулся и внимательно посмотрел в его лицо.

– Ты, что же, понятия отменить хочешь?

– Да мы его на части сейчас порвём! – Скрипач спрыгнул со шконки и очутился рядом с Димой.

– Я сказал – хватит! – вдруг заорал Хромой.

Скрипача как ветром сдуло. Он забрался на своё место и проскулил оттуда:

– Просто он понятия нарушает.

Хромой взял Диму за подбородок, поднял его голову и сказал:

– А ведь ты и вправду не студент.

– А кто же он? – таинственно спросил Скрипач.

– Царь, – неожиданно пояснил Хромой. – Так поступать могут только цари.

– А что с этим делать? – указал Скрипач на привязанного парня.

– Делай, что Царь приказал, – ответил Хромой.

– А понятия?

– С понятиями всё в порядке. Этот козёл не нас же пидором назвал, а Царя. Царь решил его простить.

Жертву отвязали от кровати и он, размазывая сопли со слезами по своей физиономии, залез на свою шконку. Скрипач вопросительно посмотрел на Хромого. Тот понял его без слов.

– Здесь будет его место, – он указал на шконку радом с собой.

– А я? – спросил Скрипач.

– Наверх полезай.

Скрипачу не пришлось повторять дважды. Он послушно свернул своё бельё и перенёс на указанное место. Остальные заключённые, не дожидаясь команды, помогли Диме подняться, мокрым полотенцем вытерли ему лицо и уложили на нары. Дима моментально провалился в глубокий сон.

Дима не знал, сколько он проспал. Проснулся он оттого, что кто-то легонько тряс его за плечо. Открыв глаза, он увидел неприятного парня, склонившегося над ним.

– Ты кто? – спросил его Дима.

– Косой, – ответил парень.

– А почему Косой?

– Не знаю. Такую кликуху дали. Царь, ты что, не помнишь меня?

– А почему Царь?

– А это тебе такую кликуху дали.

– Мне?

– Видно, сильно тебе по голове настучали. Ты знаешь, сколько ты проспал? Целые сутки.

Дима приподнял голову и осмотрелся. Резкая боль пронзила всё его тело. Слабый стон вырвался из его груди.

– Ты лежи, лежи. Я всё сделаю для тебя.

Дима опустил голову на подушку. Только сейчас он начал припоминать события вчерашнего дня.

– А где все? – спросил он у Косого.

– Все на прогулке. А меня с тобой оставили.

– Почему оставили именно тебя?

– Как, почему? – удивился Косой. – Да я же тебе по гроб жизни обязан! Если бы не ты, быть бы мне петухом.

– Это за то, что ты меня пидором обозвал?

– Да это так… Хромой просто придрался. Маловато этого для опускания.

– За что же тогда?

– За то, что я сука.

– Кто?

– Сука – стукач, значит. А за это не опускание, а смерть положена.

– Зачем же ты тогда стучал?

– Менты сломали.

– Как сломали?

– Очень просто. Сначала за каждый шаг в карцер кидают, потом в пресс-хату помещают…

– Что значит пресс-хата? У них там пресса что ли?

– Нет. Прессы там нет. Там тебя прессуют. Короче говоря, ломают. А когда начнёшь просить перевести тебя в другую хату, Кум тебя переводит, только с условием: если стучать не будешь, то опять в пресс-хату вернёшься.

– А ты знал, что тебя за стукачество убить могут?

– Конечно, знал.

– Зачем же ты сломался?

– Так они убили бы меня, и всё.

– А так тоже убьют, только другие. Если уж суждено умереть, так всё равно умрёшь. Только сукой умирать хуже.

– Ты прав, конечно. Только, чтобы это сделать, надо быть царём, а я сука.

– Ты это на меня намекаешь?

– На кого же ещё? Ты пока спал, сходняк собирался. Тебя вызывали, а Хромой вместо тебя пошёл.

– И что там решали?

– Валить тебя или не валить.

– За что же меня валить? Я ведь ни на кого не стучал.

– Ты что, думаешь, здесь только за стукачество валят? Ты на понятия замахнулся, против закона воровского пошёл. Сам понимаешь, что за такое положено.

– И что же они приговорили?

– А приговорили, что ты теперь вроде как и не вор, если по воровским понятиям не живешь. С другой стороны, вроде как и не мужик какой-то, если честь выше смерти ставишь.

– Какой же они мне статус определили? – спросил Дима.

– А я и сам не понял. Вроде как, в законе, но в законе нельзя. Ты же не вор. Одним словом – Царь.

– Вот как жизнь устроена, – усмехнулся Дима. – Вчера был студентом, а сегодня царём стал.

– Жизнь каждому своё крутит. Ты царём стал, а я сукой.

– Ты так говоришь, будто твоя жизнь уже кончилась.

– Если честно, то да. С таким клеймом это уже не жизнь.

– Чудак ты, Косой! Пройдут годы, и всё образуется. Будет и на твоей улице праздник.

– Ты, Царь, плохо понятия знаешь. Сука – это не погоняло, это приговор.

– Понятия – это не догма. Сам видел вчера, что и на понятия управа есть.

– А ведь и правда, – вдруг оживился Косой.

В его глазах вдруг засверкали искорки. Противное, серое лицо неожиданно прояснилось, голос зазвучал твёрдо и звонко. Косой взял Диму за плечи и с надеждой заглянул в его глаза.

– Неужели это возможно?! Да я век тебе рабом буду!

– Рабом?! – Дима оттолкнул от себя Косого. – Запомни на всю свою жизнь – лучше быть сукой, лучше быть покойником, чем рабом. Ты понял?!

– Понял, – робко ответил Косой. – Я просто имел в виду, что я…

– Запомни, раб – это не человек, – закричал Дима. Потом он задумался и тихо произнёс: – Человек может быть только царём.

Косой удивлённо посмотрел на Диму и спросил:

– Ты думаешь, я смогу быть царём?

– Если ты человек, то ты просто обязан им стать.

Двери камеры заскрипели, и конвойный ввёл в камеру с прогулки остальных обитателей хаты.

– С пробуждением, ваше величество! – с самого порога пошутил Хромой. – Ты так крепко спал, что пришлось цирика уговорить не будить тебя на прогулку.

– А разве с цириками можно договориться?

– Всё можно. Они же такие же зэки, как и мы. Только мы живём по эту сторону решётки, а они – по ту.

– Зато они свободны, – возразил Скрипач.

– Мы-то здесь временные, – вступил в разговор угрюмый мужчина лет сорока, – а они постоянные. Мы отсидим своё, и на волю, а они по собственной воле в тюрьме сидят.

– Угрюмый, выходит, что они сами себя в тюрьму посадили? – захихикал Скрипач.

– Выходит, так, – улыбнулся Угрюмый.

– Ну и дураки! – засмеялся Скрипач.

– А ты умный? – спросил его Хромой.

– Во всяком случае, я сам себя в тюрьму не сажал.

– Ну а кто же тогда? Не мы же тебя сюда посадили? – Хромой хитро посмотрел на Скрипача.

– Что же, кроме вас больше некому? Нашлись «добрые люди», постарались.

– Кто ж такие? – поинтересовался Косой.

– Тебе скажи, так ты быстро стучать побежишь.

Лицо Косого померкло. Он опустил голову и отвернулся от Скрипача.

– Не побежит, – уверенно сказал Дима за Косого.

– А ты за базар ответишь? – спросил Скрипач.

– Отвечу, – уверенно подтвердил Дима.

– Ну, если Царь ответит, тогда…

– А я так думаю, что ты сам себя сюда и посадил, – неожиданно сказал Угрюмый. – Все мы здесь по собственной воле оказались, как и цирики.

– У тебя совсем крышу сорвало? – Скрипач недоверчиво посмотрел на Угрюмого. – Всех-то под одну гребёнку не надо. Если тебе и хочется у параши сидеть, то у меня такого желания нет.

– А я и не говорю, что у тебя желание есть. Я говорю, что мы сами себя сюда упекли.

– Хромой, в натуре, ну ты-то хоть скажи ему, чтобы он пургу не гнал.

Хромой ухмыльнулся, но ничего не ответил.

– Царь, может и ты сам себя осудил? – не успокаивался Скрипач.

– А кто же ещё?

– И не много ты сам себе срока намотал?

– Если честно, то даже мало.

– Что же ты такого сделал?

– Веру потерял.

– Какую веру? В Бога что ли?

– В человека. Хотя, по большому счёту, наверное, в Бога.

– Что же твой Бог не простил тебя тогда. Ты же типа раскаялся, себя во всём винишь. За что он тебя тогда у параши держит? Вот и выходит, что Бога никакого нет.

Скрипач даже просиял, что так ловко и быстро расправился со своим оппонентом.

– Как же он меня простит, если он меня не наказывал? – удивился Дима. – Бог дал мне всё, что я хотел. Ну, а если я не захотел взять, что мне дают, отвернулся, сделал по-своему, при чём же тут Бог?

– Тебе, может, и давал, а вот мне от него ничего не досталось.

– А почему тебя Скрипач зовут, – неожиданно спросил Угрюмый.

– Давно это было, – грустно вздохнул Скрипач. – Я ведь в детстве на скрипке играл.

– Где играл? – поинтересовался Хромой.

– В музыкальной школе. И, кстати, хорошо играл. Меня все друзья скрипачом звали. Вот эта кликуха ко мне и приклеилась.

– И что же потом? – спросил Дима.

– А потом попёрли меня из этой школы.

– За что?

– Концерт у нас был отборочный. Из всей школы должны были одного отобрать на конкурс. А нас двое самых лучших было: я и ещё один парень. Такая гнида, что даже сейчас о нём спокойно говорить не могу. – Скрипач задумался. Память перенесла его в далёкое детство, где он был не зэком, а восходящей звездой.

– Ну и что? Ты победил его? – вывел из воспоминаний Скрипача Косой.

– Победил. Я ему перед концертом надфилем струну подпилил, чтобы он настроить скрипку не смог. Он таких петухов навыдавал, что комиссия его даже до конца не дослушала.

– И тебя на конкурс отправили? – спросил Хромой.

– Отправили. Только не на конкурс, а за ворота. Какая-то сволочь капнула. Осмотрели скрипку, нашли следы надфиля и решили, что в этом году на конкурс никого посылать не будут.

– А с парнем тем что? – Дима сочувственно посмотрел в сторону Скрипача.

– Ничего. Через год победил на конкурсе. Потом закончил консерваторию. Сейчас в симфоническом оркестре играет. Весь мир уже объехал. Деньги лопатой гребёт. А у меня от скрипки только кликуха осталась.

– А если бы ты не подпилил струны? Что бы тогда было? – спросил Косой.

– Не знаю. Во всяком случае, на нарах бы не парился. Первым, конечно, я не стал бы, он действительно лучше меня играл, но вторым-то был я.

Все задумались. В камере стало тихо. Каждый ушёл в своё прошлое и не хотел возвращаться. Первым тишину нарушил Косой.

– Выходит, ты не ему, а себе струну подрезал.

– Выходит, так, – грустно ответил Скрипач.

– Значит, и тебе Бог дал талант, а ты его взять не захотел, – заметил Дима.

– Да что сейчас об этом! Может быть, и дано мне было! Второй-то раз кто же даст? Такого даже ваш Бог не может.

– Больно ты много про Бога знаешь! – прервал Скрипача Угрюмый. – Если ты живой, то значит Бог не оставит тебя. Проси и воздастся, так, кажется, в Писании сказано? Может быть, Бог тебе и сейчас, в данную минуту, что-то даёт, а ты по глупости своей опять от даров отказываешься.

– Уж не параша ли его дар?! Может он из милости меня в тюряге держит?

– А может и из милости, – прорычал Угрюмый. – Куда тебя такого выпускать? Выпусти, так ты опять струну кому-нибудь подрежешь.

– Парень-то тот действительно гнидой был, или тебе так тогда казалось? – спросил Хромой.

– Давно это было. Я тогда совсем пацаном был.

Скрипач задумался и лицо его стало серьёзным.

– Нормальным он был. Просто играл лучше меня.

– Пацаном был… – передразнил Хромой. – Это ты сейчас пацан, а тогда скрипачом был.

Скрипач упал на свою шконку и уткнулся лицом в подушку. Больше участия в разговоре он не принимал.

Как бы долго не тянулось время в тюрьме, какой бы тяжёлой не казалась жизнь заключённых, но организм человека устроен так, что если даже совсем немного условия, в которых он находится, совместимы с жизнью, человек адаптируется к ним, и жизнь продолжает движение по своим вечным законам. Лица окружающих, которые совсем недавно иначе, как рожами, и назвать-то было нельзя, теперь кажутся обычными и даже близкими, а душа, не обращая внимания на те условия, в которых находится, всё ковыряется внутри себя и ищет ответа: Кто я, для чего я, зачем пришла в этот мир и с чем уйду из него? Ищет, и никак не может найти ответа.

Сокамерники молча сидели вокруг своего крохотного стола и пили чифир. Кружка, чёрная от заварки, переходила от одного заключённого к другому. Каждый делал из неё два глотка, закрывал глаза, проваливаясь в свои мысли, и передавал кружку следующему. Медленно описав круг, кружка вернулась туда, откуда и начала своё путешествие. Хромой взял её и о чём-то задумался.

– Так и будем сидеть молча? – прервал молчание Косой.

– Хоть говори, хоть не говори, а пришло время расставаться, – задумчиво ответил Хромой.

– Бог даст, может, и встретимся ещё, – сказал Скрипач.

– Бог-то даст, да вот возьмём ли мы то, что он нам даёт? Вот в чём вопрос, – философски заметил Хромой.

На слова Хромого никто не обратил внимания. И только Дима был поражён тем, что услышал. Эти слова сказал не проповедник, не профессор философии, не поэт и не писатель. Эти слова слетели с уст уголовника, бандита, человека, которого считают социально опасным, и поэтому держат за решёткой. Но больше поразило даже не это. Дима вспомнил, как его привели в эту камеру, как он впервые встретился с Хромым. Это был совсем другой человек. Более того, это вообще был не человек, потому что те законы, которым он подчинялся, были нечеловеческие. Их даже звериными назвать было трудно. Одно слово – понятия. И вдруг на тебе: «Бог-то даст, да вот возьмём ли мы то, что он нам даёт?»

Видимо, Димино удивление было отпечатано на его лице, и Хромой увидел это.

– Удивлён? – спросил он Диму.

Дима ничего не ответил. Однако Хромого это нисколько не смутило.

– Я и сам себе удивлялся. Всё не мог понять, что это изменилось внутри меня? А потом понял. Это же всё началось, когда ты к нам пришёл.

– И что же ты понял?

– Меня поразило то, как ты раскаялся: не для того, чтобы тебя простили, не для того, чтобы когда-нибудь это в зачёт пошло, а просто потому, что жить иначе невозможно. Вот когда я так раскаялся, сразу всё и понял.

– А что понял-то? – недоумённо уставился на Хромого Косой.

– Понял, что Бог мне дал Царя, а я взял то, что мне было дано.

– Хромой, мне кажется, что ты с чифиром переборщил. С тобой всё в порядке? – не понял Косой.

– Это я раньше был не в порядке, а сейчас у меня действительно всё в порядке.

Косой скорчил непонимающую физиономию, хотел ещё что-то спросить, но не успел. Дверь камеры открылась и в неё вошёл прапорщик с двумя конвоирами.

– Что это за посиделки?! – крикнул прапорщик, – Думаете, весь этап вас ждать будет? А ну, пошевеливайтесь!

Заключённые быстро собрали свои нехитрые пожитки и выстроились перед прапорщиком. Самым последним в строй встал Хромой. Но, встав в него, он снова вышел из строя и подошёл к Царю.

– Жалко расставаться с тобой, – сказал он. – С тобой так хорошо, так легко было, лучше, чем на воле – ей Богу! А главное, всё ясно: для чего живёшь, что делать надо…

Хромой неожиданно замолчал и с испугом посмотрел на Диму.

– Царь, а ты знаешь, я не знаю, что мне сейчас делать! Скажи мне, что делать?

– Ничего, – тихо ответил Дима.

– Что значит, ничего?

– Ничего – значит, ничего. Всё, что ты должен был сделать в этой жизни, ты уже сделал.

– Но жизнь продолжается! Я обязан в ней что-то делать!

Дима ничего не ответил и опустил глаза.

– Ты хочешь сказать, что моя жизнь закончилась, и мне осталось только умереть?

– А разве это страшно, когда успел всё сделать? – спросил Дима.

Прапорщик и конвоиры с интересом слушали диалог двух заключённых и ничего не могли понять. Наконец терпение прапорщика кончилось.

– Кончай базар! – крикнул он. – На зоне тебе всё объяснят!

Хромой встал в строй. Прапорщик уже хотел дать команду заключённым, но не успел. Хромой схватился за грудь и упал, как подкошенный.

– Врача! Срочно врача! – закричал прапорщик.

Один конвоир выскочил из камеры и побежал по коридору. Строй заключённых рассыпался. Они вместе с конвоирами и прапорщиком прижались к стене и с ужасом смотрели на Царя.

Дима посмотрел на прапорщика и тихо сказал:

– Врач ему уже не поможет.

Перед начальником тюрьмы навытяжку стояли прапорщик и врач. Начальник молча изучал документы. Наконец он оторвал свой взгляд от бумаг и посмотрел на врача.

– И всё-таки, от чего наступила смерть? – спросил он.

– Там всё указано, – ответил врач.

– А ты мне, дураку, по-русски объясни, так, чтобы даже прапорщик понял.

– Тромб оторвался от сосуда и застрял в клапане сердца.

– И вы не успели его спасти?

– Это невозможно. В таких случаях смерть наступает практически моментально.

– А предсказать такую смерть возможно?

– Нет. Это непредсказуемо. У каждого человека после сорокалетнего возраста в сосудах откладываются соли, образуя такие бляшки.

– И наука не способна определить их?

– Почему не способна? Если сделать анализ крови…

– Не мог же он в камере ему сделать анализ крови? – вмешался прапорщик.

– Какой анализ? – не понял доктор.

– Один из сокамерников знал, что Хромой умрёт, – пояснил полковник.

– Мы все когда-нибудь умрём. Вы что, сомневаетесь в правильности моего заключения?

– У меня есть все основания полагать, что Хромого убили, – пояснил полковник.

– Это невозможно, – возмутился врач.

– Откуда тогда Царь мог знать о том, что Хромой умрёт?

– Он не мог этого знать. Это знал наверняка только один Бог.

– Вот только Бога не надо сюда приплетать! Здесь тюрьма, а не церковь. Вы ещё лбы начните крестить!

– Да вот вам истинный крест! Я своими глазами всё видел и своими ушами всё слышал.

При этих словах прапорщик размашисто перекрестился.

– Товарищ полковник, – взорвался врач. – Если вы не верите моему заключению, можете поручить его другому специалисту. Нет здесь никакого убийства – самая обыкновенная естественная смерть!

Врач посмотрел на прапорщика и тоже перекрестился.

– Да чтоб я провалился на этом месте!

Полковник смотрел на своих подчинённых и не знал, как себя вести. То, что происходило в кабинете, не поддавалось никакой логике. Наконец он взял себя в руки.

– Да что вы балаган у меня устроили?! – взорвался полковник. – Убирайтесь отсюда! Я сам во всём разберусь!

Собеседники начальника тюрьмы как по команде развернулись и направились к выходу.

– А вы, прапорщик, задержитесь! – успел добавить полковник.

Прапорщик плотно прикрыл дверь за ушедшим врачом и повернулся лицом к своему начальнику.

– Я думаю, что мы разберёмся во всём и без медиков, как ты думаешь? – заговорческим голосом проговорил полковник.

Прапорщик скорчил непонимающую физиономию и пожал плечами.

– Ну что же здесь непонятного? – Полковник не скрывал раздражения от бестолковости прапорщика. – Кто сейчас остался в камере с Царём?

– Скрипач, – ответил прапорщик.

– И всё?

– Остальные отправлены по этапу.

– Вот и прекрасно! Надо поговорить с этим Скрипачом

– Скрипач стучать на Царя не станет.

– А что, кроме Скрипача в тюрьме заключённых больше не осталось? Всё равно вам камеру пополнять надо. Подготовьте соответствующую кандидатуру. Способ проверенный. А то чертовщина какая-то. Хоть батюшку приглашай камеры освещать.

– Слушаюсь! – прапорщик приложил руку к козырьку.

– Можете идти!

Прапорщик вышел из кабинета и сразу приступил к выполнению приказа полковника.

Странное дело, но те способы, которые раньше срабатывали безотказно, теперь переставали работать. Заключённые, только поняв, что им предлагают постучать на Царя, наотрез отказывались выполнять это поручение. И тут уже ничего нельзя было поделать: ни обещание досрочного освобождения, ни карцеры не давали результатов. Более того, когда прапорщик подсаживал зэка в пресс-хату и давал команду напрочь отмороженным уголовникам склонить жертву к стукачеству, эти самые отмороженные тоже отказывались выполнять этот приказ.

– Ты чего, начальник, в натуре, Бога, что ли, не боишься? Это же Царь. Он же всех насквозь видит. Ты только подумаешь, а он уже всё знает, – отвечали прапорщику отморозки.

Прапорщик, испробовав все способы, и не добившись никаких результатов, был вынужден доложить начальнику тюрьмы, что выполнить его приказ не может.

– Ерунда какая-то, – не верил ему начальник. – Неужели вся тюрьма одного зэка обломать не может? Он что у них, в законе что ли? Почему все так его боятся?

– Не в законе он. Он вообще не из блатных. И не боятся они его. Здесь что-то другое.

– Что другое? – почему-то шёпотом переспросил начальник.

Прапорщик осмотрелся по сторонам, перекрестился и тоже шёпотом ответил:

– Здесь чертовщина какая-то.

– Опять вы мне про это! Прекратите немедленно нести ахинею, докладывайте по существу!

– Да как же я вам по существу буду докладывать, если вы это существо ахинеей называете?

– Какое существо? У нас существо какое-то появилось?

– Какое существо?

– Ну, ты мне сейчас сказал, что я какое-то существо ахинеей обозвал.

– Я?

– Ну не я же?

Прапорщик подозрительно осмотрелся по сторонам.

– Вот видите, не чисто у нас, товарищ полковник. И всё из-за него, из-за Царя этого. А может, ну его к лешему, пусть сидит себе спокойно. Раньше-то как хорошо было! Одни стучали, другие терпели – благодать!

– А сейчас что изменилось?

– Они говорят, что он мысли людей читать умеет.

– Да ну!

– И не только. Говорят, что он судьбу твою знает, а ещё может сам изменить её.

– Враньё это всё!

– А Хромой? Все слышали, как он с ним прощался. Он же знал, что тот сейчас умрёт. Ещё сказал, что умирать не страшно, если всё успел сделать.

– А ещё о чём они говорили?

– Да кто ж его знает?

– Как, кто? Ты же сам только что сказал, что все слышали, как они разговаривали!

– Слышали, это точно, но о чём, никто ничего не понял.

– Как это, не понял? Что Хромой должен был успеть сделать?

– Не знаю. Я же вам говорю, что здесь без нечистой силы не обошлось!

Полковника стала раздражать эта тема.

– С тобой в последнее время разговаривать стало трудно, – недовольно сказал прапорщику полковник. – Про что ни заговоришь, всё на чертовщину какую-то сводишь. Ты у нас не сектант, случайно?

– С кем поведёшься… – обиженно ответил прапорщик.

– Хорошо, достаточно об этом. – Полковник решил закончить разговор. – Сделаем так: ты его ко мне пришли. Мне уже и самому не терпится с ним познакомиться. Пора разобраться, наконец, что это за царь такой у нас появился?

Дима стоял перед начальником тюрьмы, а тот ничего ему не говорил. Он просто смотрел на него и молчал. Ему хотелось увидеть что-то необычное, непохожее на всех, но, сколько он ни рассматривал Диму, ничего особенного в нём не было. Обыкновенный парень, каких полковник за свою службу видел не одну тысячу.

– А тебе в карцере приходилось бывать? – неожиданно спросил полковник.

– Приходилось, – спокойно ответил Дима.

– А в пресс-хате?

– И там был.

– Ну и что?

– Ну и ничего.

– А на свободу хочешь?

– Я свободен.

– Как же ты свободен, если ты в тюрьме?

– Вы тоже в тюрьме.

Полковник был обескуражен ответом. Он хотел возразить заключённому, но на ум ничего путного не приходило.

– Значит, мы с тобой оба узники? – засмеялся он. – Да ты садись, в ногах правды нет. – Полковник показал рукой на стул.

– Какой же вы узник? – Дима присел на стул рядом с начальником. – Разве вы не по своей воле здесь?

– Вообще-то, по своей. У меня был выбор, но судьба распорядилась так.

– Выходит, что тюрьма не наказание, а судьба.

– Кстати, насчёт судьбы. Про тебя тут такие небылицы рассказывают…

– Не всему верить можно.

– Вот мне и хочется понять, где правда, а где нет.

– Разве можно разобраться, где правда? Вот вы, например, всегда считали, что заключённые несвободны, а вы свободны, однако только что оказалось, что это не так.

– Ты действительно очень интересный человек!

Полковник не скрывал своего интереса к собеседнику. Он чувствовал, что его оппонент в споре, безусловно, выигрывал, что беседа строится не по воле полковника, а по воле заключённого. Однако это обстоятельство нисколько не раздражало начальника тюрьмы. Напротив, ему приятно было подчиняться воле Царя. От него исходила какая-то теплота. И, чем больше полковник разговаривал с Димой, тем больше хотелось продолжать беседу. Начальник тюрьмы заметил это, и разум моментально освободился от совершенно бесполезных чувств.

Необходимо было перехватывать инициативу. Не мог же он, полковник, быть ведомым им, заключённым.

– Меня, конечно, не слухи интересуют. Заключённые и конвоиры были свидетелями того, как ты разговаривал с Хромым. У них сложилось впечатление, что ты знал о смерти Хромого.

– Да, знал.

– Но врач сказал, что этого никто знать не мог.

Царь ничего не отвечал, а ещё чего-то ждал от полковника.

– Врач сказал, что это мог знать только один Бог, – уточнил полковник.

– Врач сказал вам истинную правду, – подтвердил Дима.

– Но меня интересует, откуда это узнал ты?

– От того, кто знал ещё.

– Но больше никто не знал.

– Вы только что сказали, что знал Бог.

Полковник рассмеялся.

– Может быть, ты знаешь, как умру я?

– Знаю.

– Откуда?

– Не знаю. Просто мне это дано.

Полковник хотел спросить кем, но не посмел.

– И давно это у тебя?

– Недавно. Впервые это произошло, когда Хромого на этап уводили.

– В таком случае, не сочти за труд, расскажи мою судьбу.

Чёрные глаза Димы не моргая смотрели на грудь полковника. Начальник тюрьмы почувствовал жгучую боль в груди, как будто с неё сдирали кожу. Руки полковника судорожно расстегнули мундир и начали ощупывать грудь. Потом он вытащил руки и стал их осматривать, ожидая увидеть их залитыми кровью. Однако руки были чистые. Но по лицу полковника было видно, что кровь он всё-таки увидел. Лицо его исказилось от ужаса. Он ощутил, как редкие волосы на голове вставали дыбом.

– А вам это надо? – тихо спросил Дима.

Димин вопрос, как спасательный круг, кинутый утопающему в самый последний момент, вывел полковника из кошмарного состояния, в котором он оказался неизвестно почему. Он хотел спросить заключённого: «что это было?», но язык, словно деревянный, не мог пошевелиться. Наконец полковник взял себя в руки и еле-еле выдавил:

– Нет. Пусть всё остаётся, как есть.

Дима, не говоря ни слова, встал и ушёл. После ухода Царя, полковник ещё долго сидел в своём кабинете и не мог прийти в себя. Он трогал мокрой ладонью свою голову и проверял: легли ли волосы на место, или продолжали стоять дыбом. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы прапорщик не вошёл в кабинет.

– Разрешите войти? – вывел из прострации полковника прапорщик.

– Ты уже вошёл. Что у тебя?

– У меня ничего. Я относительно Царя.

– Какого царя?

– Нашего, какого же ещё?

– И что ты хочешь с ним сделать?

– Я? – опешил прапорщик. – Вы же сами приказали…

– Что я приказывал? Ничего я тебе не приказывал. И, вообще, отстаньте вы от него. Хочет сидеть – пусть сидит.

– Можно подумать, от его хотенья что-то зависит, – усмехнулся прапорщик.

– Это от тебя здесь ничего не зависит! – неожиданно закричал полковник. – Ты понял, что я приказал тебе? Отстать от него! Пусть делает, что хочет.

Прапорщик приложил руку к козырьку и выскочил из кабинета, как ошпаренный.

Однако не только начальник тюрьмы пребывал в замешательстве после разговора с Царём. Прапорщик после того, как вышел от начальника, весь кипел от злости. Никогда ещё никто не разговаривал с ним в таком тоне. Даже более высокие начальники из управления, и те никогда не повышали на него голос.

Прапорщик вернулся домой со службы в отвратительном расположении духа. Войдя в квартиру, он швырнул фуражку на комод и, не обращая внимания на жену, которая хлопотала на кухне, поджидая мужа к ужину, прошёл в комнату, включил телевизор и начал переключать каналы, чтобы найти программу, которая отвлечёт его от служебных неприятностей. Но, сколько бы он ни щёлкал по кнопкам пультика, настроение не улучшалось. Он выключил телевизор и со злостью швырнул пультик на стол так, что крышка отвалилась и батарейки, выскочив, раскатились по полу.

Жена, не столько заметив, сколько почувствовав, что с мужем что-то случилось, тихонечко на цыпочках прошла с кухни в гостиную и остановилась в дверях. Она смотрела, как муж ползал на четвереньках под столом и что-то зло бубнил себе под нос.

– Что-то случилось, Никита? – окликнула она мужа.

– Что случилось? – зло ответил прапорщик из-под стола. – Ничего не случилось. Развели, понимаешь, программ, а смотреть нечего.

– И поэтому ты трясёшься от злости?

– Слушай, достань водки, а то как бы действительно не случилось чего.

Жена, видя, что сейчас с мужем лучше не спорить, не стала возражать.

– Хорошо, – ответила она. – Только ты из-под стола-то вылези.

– Да что ты, мать твою, привязалась с этим столом?

Прапорщик вылез из под стола, быстро прошёл в кухню и плюхнулся за стол, на котором уже стоял горячий ужин. Жена почти бегом принесла водку и, поставив перед мужем стакан, наполнила его почти доверху. Муж залпом выпил, и его бледное лицо начало розоветь.

– У вас убежал кто-то? – робко спросила она.

– Да лучше бы уж убежал, сволочь!

– Кто?

– Да Царь этот, чтоб его…

– Какой царь? – недоверчиво переспросила жена.

– Какой, какой? Обыкновенный!

Жена выразительно посмотрела на мужа и потихонечку стала отодвигать от него бутылку. Однако убрать её незаметно не удалось. Муж заметил маневр и резко вырвал из её рук водку.

– Ты это чего? – при этом он налил себе ещё полный стакан и снова залпом выпил.

Жена на время от удивления потеряла дар речи.

– Никита, ты же один почти бутылку выпил!

– В том то и дело, что почти.

Прапорщик посмотрел на оставшуюся водку, и уже из горла допил всё до конца. Жена вся как-то вжалась в стул и испуганно, не моргая, смотрела на мужа.

Прапорщик заметил странное поведение жены и загадочно спросил:

– Ты чего?

– Я ничего. А ты что?

– А что я?

– Ты сказал, что у вас царь обыкновенный.

– Ну Царь, и что? У зэка кликуха такая.

– Ох, Господи! А я-то уж подумала. – И жена многозначительно покрутила пальцем у виска.

– Честно говоря, ты недалека от истины. От него точно свихнуться можно.

– Поэтому ты и хочешь, чтобы он убежал?

– Зачем?

– Ну, ты сам так сказал.

– Да нет. Это я в том смысле, что с ним мороки много. С другой стороны, какая с ним морока? Сидит спокойно, порядка не нарушает, и бежать никуда не думает.

– Так в чём же тогда дело?

– А дело в том, что кто с ним ни поговорит, все сразу как-то меняются. Вроде бы и тот человек, что и раньше был, а на самом деле и не тот вовсе.

Жена опять подозрительно посмотрела на мужа.

– Вот взять к примеру нашего начальника, – продолжал прапорщик. – Мы же с ним не один год знакомы. А сегодня вызвал его, поговорил с ним, и уже совсем другой человек.

– О чём же он с ним говорил?

– Кто же его знает? Только после того, как они поговорили, я заглянул к полковнику, а на нём лица нет.

– Как это, нет?

– А вот так: другое лицо.

– Может быть, тебе показалось?

– Ты, что, меня за идиота принимаешь? Был полковник чёрный, а стал рябой. Пока с ним говорил, поседел весь.

– Что же этот Царь ему наговорить мог?

– Вот и я хотел узнать. А полковник так заорал на меня, что я сам чуть не поседел.

– Ну, так ты бы подсадил к этому Царю стукача, он тебе всё бы и рассказал.

– Я же говорю, что это невозможно. Любого отморозка к нему подсадишь, а от него уже не отморозок, а другой человек выходит.

Прапорщик почему-то перешёл на шёпот.

– Ты представляешь, в нашей тюрьме стучать перестали. Это же нонсенс, такого нигде нет. А началось всё с того, как он одному зэку сказал, что тот умрёт. Это не байки, я сам всё своими глазами видел. Представляешь, Царь ему это сказал, а тот взял сразу, и умер.

– А ты сам с ним разговаривал?

– Нет.

– Ну и правильно, что боишься.

– Почему это я боюсь? – обиделся прапорщик.

– Да ладно тебе… Передо мной-то не надо хорохориться. Я же тебя насквозь вижу.

– Чего ты там видеть можешь? Ничего я его не боюсь.

– То-то ты такой взвинченный пришёл, и за бутылку сразу.

– Никакой и не взвинченный. Просто выпить захотел.

– Да если бы ты в нормальном состоянии бутылку водки заглотил, тебя бы давно врачи откачивали бы, а у тебя ни в одном глазу.

– Слушай, и вправду, я же целую бутылку оприходовал!

– Вот и я говорю, не связывайся ты с ним.

– Да с чего ты взяла, что это из-за него? Просто водка левая какая-то попалась.

– То-то вы с шурином на прошлой неделе этой левой нализались, не знали, как и успокоить. – Жена внимательно посмотрела на мужа. – С левой бы у тебя голова болела бы. У тебя голова болит?

– Нет.

– Так вот, ложись спать. Пусть теперь у твоего полковника голова болит.

Стоило только прапорщику коснуться головой подушки, как все проблемы перестали существовать. Не было ни полковников, ни царей. Не было вообще ничего. Был только сон без сновидений. Сон, который может быть только после выпитой бутылки водки.

Ему бы послушаться жену, проснуться утром, выпить рассольчика, навернуть тарелочку кислых щей, да и отправиться бы на службу выполнять приказ полковника, так ведь нет. Уже не Царь, а жена, как оскомина, застряла у него в зубах. Какой же он мужик, если советы бабы слушать будет? А это её: «Ну и правильно, что боишься!». Это уж ни в какие ворота не лезет! Это кто боится? Он? Кого? Какого-то вонючего зэка? Да он таких зубров обламывал! Да что там, зубры? Воры в законе перед ним на цирлах ходили. А тут, мальчишка сопливый. Тут не просто поговорить с ним надо, а поговорить с пристрастием, поговорить так, чтобы этот Царь кровью харкал, чтобы в ногах валялся, вот как поговорить надо. Это уже не простое любопытство, здесь принцип. Тут уж или пан, или пропал.

После этого случая жизнь прапорщика каким-то странным образом изменилась. От того спокойного, размеренного и полностью предсказуемого состояния, в котором он находился последние несколько лет, не осталось и следа. Вроде бы всё шло, как всегда, но что-то новое, неспокойное, постоянно теперь раздражало его. Где бы он ни находился, что бы ни делал, мысли его непременно вертелись вокруг Царя. Ноги сами, помимо воли, каким-то образом, приносили его к заключённому. И когда прапорщик пытался объяснить себе, зачем он здесь, и кто его сюда послал, то никаких объяснений в голову не приходило. Он заходил в камеру, садился на табуретку и просто смотрел на Царя. При этом то внутреннее состояние, которое не давало ему покоя ни днем, ни ночью, вдруг исчезало куда-то. Духовное равновесие, или, точнее сказать, – гармония, овладевала им, и он, поглощённый этой сладостной пучиной, сидел и не только не мог, но и не хотел возвращаться в этот мир с его вечными интригами, с суетой, которая ровным счётом ничего не решала, а если что и приносила, так только вред. Он готов был сидеть в камере Царя вечно, но где-то далеко внутри его остатки сознания делали своё чёрное дело. Они выводили прапорщика из транса и возвращали его в реальный мир. Он вставал и, понурив голову, молча выходил из камеры. Стоило лязгнуть замку железной двери, как прапорщик вновь оказывался в этом привычном, злом, становившимся с каждым разом всё противнее и противнее мире. Раздражение, которое мучило прапорщика в последнее время, становилось ещё больше, а сознание, как у всякого русского человека, задавало только один вопрос: «Кто виноват? Кто нарушил эту комфортную, привычную жизнь? Кто гложет его душу и днём и ночью? А самое главное – зачем?». Ответ напрашивался только один – Царь. Это всё он. Это всё из-за него. Всё тело прапорщика начинало трястись от злости, Он придумывал всевозможные каверзы, которыми можно будет раздавить, уничтожить своего обидчика. И он уже не шёл, а бежал в камеру, чтобы сразиться с противником: входил, садился на табуретку напротив Царя, и всё повторялось сначала.

Заключённые, сидевшие вместе с Царём, обычно не произносили ни звука, но однажды Скрипач нарушил эту традицию.

– Что-то вы зачастили к нам, гражданин начальник.

Эта реплика моментально спустила прапорщика на грешную землю. Он вскочил с табуретки и с удивлением посмотрел на Скрипача.

– Я здесь потому что… – прапорщик вдруг понял, что ничего не может ответить.

– Потому что вы ушли оттуда, а куда дальше идти, не знаете, – пришёл на помощь ему Царь.

– Откуда, оттуда? – удивился прапорщик.

– Оттуда, где теперь вас больше нет, – улыбнулся Царь. – Но вы не волнуйтесь, всему своё время. Главное – решиться на первый шаг, а уж дальше всё само сложится.

– Что сложится?

Неожиданно прапорщик осознал глупость своего положения. Он, как дурак, стоит перед зэками, а те несут какую-то ахинею и потешаются над ним.

Желваки заиграли на его лице, а тело задрожало от злости.

– Ну вы ещё пожалеете, что связались со мгой, – процедил он сквозь зубы и вышел из камеры.

Когда сержант закрывал за прапорщиком дверь, до ушей донеслись слова Царя, которые предназначались Скрипачу:

– До чего же трудно сделать этот первый шаг!

От этих слов прапорщик ещё больше разозлился. Он ничего не понял из того, что говорил Царь, но он прекрасно осознавал, что слова, которые он услышал, выходя из камеры, были о нём.

Доведённый своим положением до белого каления, прапорщик почти бегом уносил ноги от проклятой камеры. Неизвестно, куда бы он ушёл, если бы голос дежурного офицера не остановили его.

– Никита Сергеевич! Вас уже час везде ищут. Срочно зайдите к полковнику, он вас ждёт.

Если бы прапорщик мог видеть себя со стороны, то, к своему удивлению, увидел бы, что, когда он зашёл к полковнику, лицо его было красное, как после бани, глаза навыкате, а лоб покрывали крупные капельки пота. Но прапорщик ничего этого не видел и поэтому не понимал, почему полковник с таким удивлением разглядывает его.

– Откуда это вы такой? – спросил полковник заговорческим голосом после продолжительной паузы.

– От него, – почему-то шёпотом ответил прапорщик.

– Кого его?

– Царя.

– И что вы у него делали?

– Ничего.

– Зачем же вы тогда пришли к нему?

– Просто пришёл, и всё.

– Как это, просто?

– Я сам не знаю. Хотел поговорить.

– Ну и как, поговорили?

– Поговорил.

– О чём?

– Не знаю.

– Как это, не знаете? Говорили, и не знаете, о чём?

– Не знаю. Ахинею какую-то плели. Даже повторить не могу.

– Почему же вы тогда так взволновались?

– Потому что про меня говорили.

– Что говорили?

– Я же сказал – не знаю.

Полковник с подозрением посмотрел на прапорщика. Он хотел спросить его, не болен ли тот, но, вспомнив свою беседу с Царём, решил этого не делать.

– Я, собственно, вызвал вас из-за Царя.

– Он, что, и вас тоже…? – шёпотом спросил прапорщик.

– Чего, тоже? – не понял полковник.

– Извините, это я так, не подумал.

– Вот я вас и вызвал к себе, чтобы подумать. Завтра к нам прибывает партия заключённых.

– И что, среди них есть такой же? – прапорщик многозначительно повертел пальцем у веска.

– Нет, обыкновенные преступники: воры и убийцы.

– А при чём же здесь Царь?

– Царь здесь ни при чём. Вернее, при чём. Один убийца непростой.

– Как это?

– Это убийца отца Царя. Почему он попал в наше учреждение – одному Богу известно, видимо, в управе проглядел кто-то, но факт остаётся фактом – завтра он будет у нас, и все проблемы, связанные с этим, будут наши.

– Вот это да! Вот это подарок! – обрадовался прапорщик. – Мы его в камеру Царя и посадим!

– Ты что, с ума сошёл? Ты представляешь, чем это может закончиться?

– Товарищ полковник, этого шанса нельзя упускать! Вы представляете, как этот святоша хренов завертится? Он же сейчас в авторитете, а после этого всё на свои места встанет. Нет, этого никак упускать нельзя!

– Я бы категорическим образом запретил это делать, если бы не ещё одно обстоятельство.

Прапорщик впился глазами в полковника.

– С завтрашнего дня у вас будет новый начальник. Меня переводят в другое учреждение. Ни про каких царей ваш новый шеф, естественно, ничего не знает. Так что, пользуйся случаем, прапорщик, а я умываю руки.

– Спасибо, спасибо, товарищ полковник, непременно воспользуюсь.

– Вот, собственно, и всё. Иди, я тебе и так сказал больше, чем следовало.

Прапорщик развернулся, чтобы покинуть кабинет, но полковник снова остановил его.

– Сергеич, сегодня вечером у меня отвальная будет, так ты про это дело помалкивай. Понял?

– Могила, товарищ полковник! – Прапорщик лихо козырнул и вышел из кабинета.

 

Глава 12

Статья, по которой был осуждён Михаил Александрович, предусматривала очень строгий режим содержания заключённого. Однако законы законами, а в конечном итоге, всё решают обыкновенные человеческие отношения. Нет, выйти за пределы зоны он, конечно, не мог, но, что касается жизни внутри её, то с годами всё как-то обустроилось и особенно не угнетало бывшего полковника, если не считать самого лишения свободы. Блатные не трогали его, более того, человек, который на дуэли защищал честь своей дочери и зарубил своего обидчика саблей, вызывал уважение у них. Администрация тоже проявляла к нему снисходительность и иначе, как «товарищ полковник», к Михаилу Александровичу никто не обращался. Тюремные работы приносили ему скорее удовлетворение, чем раздражение. Дело в том, что его увлечение компьютерами не осталась незамеченным и здесь. Заключённый поддерживал работу всех программ, которыми пользовалась зона. Он свободно заходил в кабинеты, где его всегда ждали и всегда были рады ему. Единственное, к чему не мог привыкнуть полковник, так это к разлуке с семьёй. Это мучило и делало его жизнь невыносимой. И только когда мысли погружались в формулы программ, тоска переставала терзать его, давая небольшой перерыв. Администрация понимала это и делала для Михаила Александровича исключение. Он мог писать письма домой без всяких ограничений, и получать письма с воли в любом количестве. Писем всегда было много. Жена и дочь писали независимо друг от друга. Ответы шли на каждое его письмо. И, порой, Михаил Александрович специально не хотел отвечать на письма, понимая, что у его женщин есть заботы и кроме него, и нельзя отнимать у них столько много времени, но, получив письмо, он садился и тут же писал ответ, не в силах выждать не только недели, но и нескольких минут. Особенно он любил писать и читать письма дочери. Отношения с дочерью у полковника были особенные. Это был тот редкий случай, когда разница в возрасте ни в коей мере не мешала понять мысли и чувства друг друга. У Кати и Михаила Александровича не было запретных тем. Всё, что было на духу, незамедлительно передавалось другому, не рискуя нарваться на критику или нравоучение. Полковник читал письма дочери и как будто оказывался дома среди родных его людей. Катя, получая письма, перемещалась в тюрьму и подставляла свои хрупкие девичьи плечи, помогая отцу нести его тяжёлый крест. О своих отношениях с мужем Катя писала мало. Видимо, у неё не сложилось с ним такого взаимопонимания, как с отцом. Но всё когда-то прекращается, и в одном письме Михаил Александрович однажды заметил какую-то недоговорённость. Дочь что-то скрывала от него. Он с нетерпением ждал следующего письма, ожидая получить ответы на взволновавшие его вопросы. Но следующее письмо оказалось ещё загадочнее. В нем дочь писала о своём муже: «… папа, это страшный человек. Это он развёл меня с Димой, это он повинен в том, что ты сидишь в тюрьме. Всё, что соприкасается с ним, обречено на гибель. Я тоже не исключение. Я очень боюсь, папка! Главным образом, за сына. Этот монстр сожрёт и его».

На письме отчётливо были видны разводы от капель. Не было никаких сомнений, что Катя плакала, когда писала его.

Мысленно Михаил Александрович пытался проанализировать ту информацию, которую он получил, но ничего не получалось. Почему вдруг Володя превратился в монстра? При чём тут Дима? И почему вдруг именно зять посадил его в тюрьму? На работу он устроился по интернету, об этом Володя не знал и не мог знать, а что касается пропавшей базы данных, так здесь и думать нечего – зять разбирался в компьютерных программах примерно так же, как свинья в апельсинах.

Полковник забрасывал дочь письмами, но ответа от неё не получал. Он писал жене, но та тоже молчала. Михаил Александрович однажды даже написал зятю, но и тот не ответил. Будто сговорились все.

Состояние доведённого до отчаяния, несчастного отца и мужа не могло не сказаться на его работе. Занимаясь программами, он не мог сосредоточиться, и поэтому долго не понимал, что, собственно, от него хотят. Работая как-то в кабинете начальника по режиму, он даже чуть не поругался с ним.

– Вы сами не знаете, что вы хотите, – зло прорычал он начальнику, когда тот в очередной раз забраковал его работу.

– Михаил Александрович, голубчик, что с вами происходит? Мы раньше друг друга без слов понимали, а в последнее время вы элементарных вещей не понимаете. Чем у вас голова забита?

– А чем она может быть забита у арестанта? Формулируйте задачу чётко, тогда и результат будет, гражданин майор, – с раздражением ответил полковник.

Но майор не обиделся. Напротив, он положил свою руку на плечо Михаила Александровича и заглянул ему в глаза.

– Да полно вам. Какой я вам гражданин? Неужели вы не видите, как к вам все относятся? У вас что-нибудь случилось? Может быть, я могу вам чем-то помочь?

– Чем же вы мне поможете? Вы же не можете отпустить меня отсюда? А мне сейчас позарез надо дома быть.

– Значит, дома что-то стряслось?

– Не знаю. Писем уже месяц как нет.

– Да, если принять во внимание, что писали вам почти каждый день, это очень серьёзный аргумент.

– А я сижу здесь и ничего не могу сделать! Какие уж тут компьютеры?

– Да, отпустить вас отсюда не могу не только я, но и начальник колонии. Хотя выход можно найти и в этом положении.

– Какой же здесь может быть выход?

– Дело в том, что меня направляют в командировку, в управление, а оно находится в вашем городе.

Михаил Александрович с надеждой посмотрел на майора.

– Командировка короткая. Нужно будет только присутствовать на совещании, это всего один день. Но, я думаю, что начальник не будет возражать, если я немного задержусь.

– И вы зайдёте ко мне домой?!

– Я же сказал, что надо ещё у шефа добро получить.

– И когда вы это добро получите? – вырвалось у полковника.

– Да хоть сейчас.

– Геннадий Иванович, голубчик, можно я вас здесь подожду?

– Да, дело, должно быть, действительно серьёзное. Хорошо, сидите здесь, я скоро приду.

Майор встал и решительно вышел из кабинета.

Время – понятие относительное. Если для майора визит к начальнику длился всего час, то для Михаила Александровича, наверное, прошла вечность. Он ходил по кабинету, как тигр в клетке, выкуривал одну папиросу за другой и умудрился выкурить не только своё курево, но даже пачку сигарет, которую майор забыл на столе. Поэтому, когда майор вернулся, ничего, кроме дымовой завесы, он не увидел.

– Ничего себе, – только и мог сказать он.

– Ну как? Разрешил? – тут же подбежал к нему полковник.

– Разрешил. Так и сказал: «Приказываю вам выполнить распоряжение товарища полковника».

– Слава тебе Господи! Геннадий Иванович, вы когда выезжаете?

– Завтра.

– Можно я с вами письма передам?

– Какие письма? Разве вы их не отослали сегодня?

– Да, действительно. Это у меня просто голова кругом пошла.

Майор ухмыльнулся и похлопал полковника по плечу.

– Ничего, всё будет хорошо.

– А программу я вам сделаю, – вдруг всполошился Михаил Александрович. – Пока вас не будет, как раз и закончу.

– Не надо. Сначала решим ваши проблемы, а потом наши. Всё равно, до моего возвращения вы не успокоитесь.

Вот только когда Михаил Александрович осознал весь ужас своего положения. Вот только когда он понял, что такое тюрьма. Привыкнуть можно ко всему: и к тюремному режиму, и к питанию, далёкому от совершенства, привыкнуть можно даже к разлуке с близкими. Но что делать, когда сердце чувствует, что с самыми любимыми и дорогими людьми творится несчастье? Что делать, если сердце рвётся из груди на выручку им? Рвётся и не может ровным счётом ничего, потому что его держат за решёткой, и нет такой силы, которая могла бы выпустить его хоть на день, хоть на час, хоть на миг?

За ту неделю, пока майор находился в командировке, Михаил Александрович осунулся и похудел. Лицо его стало каким-то серым, а глаза ввалились в ставшими чёрными глазные впадины. И поэтому, когда майор вызвал к себе «товарища полковника», к нему в кабинет вошёл разбитый горем старик. Он даже не обратил внимания, что в кабинете майора находился тюремный врач.

– Вы были дома? – спросил старик майора.

– Да. Вернее, нет, – ответил майор.

– Жаль. – Михаил Александрович в отчаянии опустил голову. – Нет большего испытания для человека, чем тюрьма.

– Есть, – тихо ответил майор. – Мужайтесь, товарищ полковник.

Михаил Александрович с испугом посмотрел в глаза майору.

– Вы меня неправильно поняли. Я был у вас дома, только у вас нет больше дома.

– Как это, нет? А где же живёт жена?

– У вас нет больше жены.

– Что?! А Катя, вы Катю видели?

– Я видел её могилу.

Ноги полковника задрожали, и он медленно осел на диван.

– Господи! Катенька! – зарыдал он. – Ведь ты же писала! Ты же всё предчувствовала! А Владимир – муж Кати, что он говорит?

– Владимира тоже нет. Он застрелен бандитами.

– Так это он Катю убил?

– Это был несчастный случай. Она сорвалась с обрыва.

– А внука куда дели? Он у второго дедушки?

– Второй дедушка тоже умер.

– Господи, да что же это творится? Но ребёнка должны были куда-то определить?

– Мужайтесь, товарищ полковник. Тюрьма – это не самое плохое, что может быть.

– Что?! И внук?!

Майор отвёл глаза и опустил голову.

Михаил Александрович медленно встал с дивана, как-то неестественно дёрнулся и, белый как полотно, упал без сознания.

Врач нащупал у больного пульс и посмотрел на майора.

– Ну что ж, ты своё дело сделал, теперь я своё делать буду. Несите его в лазарет.

Заключённого положили на носилки и отнесли в тюремную больницу. После того, как врач расшифровал электрокардиограмму, его рука решительно и без всяких сомнений записала в карточке больного диагноз – инфаркт миокарда.

Единственное, что администрация зоны могла сделать для Михаила Александровича после его выздоровления, так это только заменить режим содержания: со строгого на общий, что и было сделано без всяких промедлений.

Благими намерениями выложена дорога в ад. Да разве стали бы хлопотать за несчастного полковника, если бы знали, каким окажется этот общий режим, и с кем в этом режиме предстоит встретиться их протеже?

Увы, увы, и ещё раз, увы! Человек, как бы он ни старался, как бы ни хлопотали за него другие, не в состоянии ничего изменить в своей судьбе, данной кем-то свыше. Он может только сделать выбор, предоставленный, опять-таки, той же судьбой. Но это случается крайне редко. Обычно он, не понимая, что с ним происходит, слепо подчиняется неведомой силе, всегда надеясь на благополучие. Однако у судьбы и человека разные планы.

Арестантский поезд уносил Михаила Александровича из зоны строгого режима, где он уже вполне адаптировался, в тюрьму общего режима, где всё надо было начинать сначала.

Колёса поезда стучали монотонно, погружая заключённых в сон. Но полковник не мог уснуть. Он в десятый, а может быть, и в сотый раз повторял про себя выученное наизусть последнее письмо дочери. Со стуком колёс в голове пульсировала одна и та же мысль: «Почему всё так произошло? Почему главные подозрения дочери пали на её собственного мужа? Неужели, она права? Но если она права, и если предположить, что дуэль была кем-то подстроена, то…» Нет, он даже в мыслях не мог допустить, что тогда. Потому что, если это допустить, то он становился убийцей ни в чём не повинного человека, своего друга. «Нет, она что-то напутала, не разобралась. Но, если напутала, то почему так всё получилось? Ведь погибли все». Но, чем больше думал полковник, тем больше вопросов возникало.

Наконец поезд прервал лихорадочный бег его мыслей. Вагон остановился, и заключённых стали выводить.

После медосмотра и душа арестантов поодиночке вызывали в отдельную комнату, где им выдавали бельё и отправляли по камерам. Войдя в комнату, Михаил Александрович увидел прапорщика, который сидел за столом и что-то записывал в журнал. Увидев вошедшего, прапорщик расплылся в издевательской улыбке и даже привстал со стула.

– Батюшки, кто к нам пожаловал! Неужели, сам господин полковник?

Прапорщик с любопытством разглядывал вошедшего.

– Здоровье своё поправить приехали? Ну что ж, дело нужное. И место хорошее выбрали. Чем у нас не санаторий?

Михаил Александрович ничего не отвечал.

– Что же вы такие неразговорчивые? Мы же к вам со всей душой. Ждали вас. Сюрприз приготовили.

При этом прапорщик указал на валявшее в углу бельё.

– Извольте отдохнуть с дорожки. Сейчас вас и в опочеваленку проводят.

Заключённый взял бельё и вышел за сержантом, который уже ждал у дверей.

Михаил Александрович уже достаточно хорошо знал тюремные порядки, поэтому, войдя в камеру, он сразу спросил:

– Кто у вас смотрящий?

В камере находилось пять человек. Заключённые не обратили никакого внимания на вошедшего. Только один парень лениво повернул голову и осмотрел новенького.

– К Царю подойди, – ответил он и указал на человека, читавшего книгу, лица которого не было видно.

Полковник подошёл к смотрящему, и тот поднял голову.

Одного мгновения хватило Михаилу Александровичу, чтобы понять, перед кем он стоит. В глазах тут же потемнело и, выронив бельё, полковник схватился за сердце.

– Скрипач! Воды, быстро! – скомандовал Царь.

Заключённые быстро уложили новенького на нары. Скрипач расстегнул одежду и стал поливать полковнику грудь водой. Наконец глаза новенького медленно открылись.

– Может быть, позвать врача? – спросил у него Царь.

Полковник отрицательно покачал головой

– Ты хоть можешь сказать, кто ты такой?

Новенький отвёл глаза и еле слышно проговорил:

– Я – убийца твоего отца.

Только после этих слов Царь узнал собеседника. Из бодрого и жизнерадостного, он превратился в разбитого горем старика, узнать в котором своего без пяти минут тестя было невозможно. На этот раз Царь не мог отойти от шока. Теперь он смотрел на новенького и не мог произнести ни слова. И только минут через пять эта немая сцена закончилась. Губы Царя ожили и еле слышно произнесли:

– Как это случилось?

– Все наши неприятности начались с твоей свадьбы, которая так и не состоялась, – начал полковник.

Царь слушал рассказ, а в его сознании возникали образы давно минувших дней. Его мозг с одинаковым успехом рисовал картины как из прошлого, участником которых он был, так и из историй, услышанных от рассказчика. Более того, внутреннее чутьё, или, вернее сказать, дар, открывшийся в последнее время, дополняли картины, и он уже видел то, что не мог знать ни Дима, ни Михаил Александрович. Царь сидел с закрытыми глазами, и порой казалось, что он не слушает собеседника, а думает о чём-то о своём. Но стоило полковнику замолчать хоть на мгновение, как он понимал, что это не так.

– Значит, вы поверили этой долговой расписке? – не открывая глаз, спросил Царь, когда полковник сделал паузу. – Она действительно была. Только рассчитаться иным образом означало совсем другое. Я просто должен был пригласить Серого и его друзей на свадьбу. А деньги я у них занял на кольца. Вы же знаете, что кольца должен покупать жених, а не родители.

– Скорее всего, я бы не поверил одному клочку бумажки. Был и ещё один сильный аргумент.

Полковник замялся и тихо произнёс:

– Катя своими глазами видела тебя там.

– И это истинная правда. Меня, так же как и Катю, затащили в этот бордель обманным путём.

– А тебя зачем?

– Для того, чтобы я увидел Катю.

– Но для чего это надо?! И кому?!

– Как, кому? Рабу. Вам разве дочь не рассказывала, что он перед всей группой пообещал жениться на Кате?

– Да, действительно, припоминаю. Но ведь это была шутка. На это даже внимание никто не обратил.

– Вот здесь собака и зарыта. Гордыня всему виной. Действительно, над Рабом тогда все посмеялись. Можете себе представить, как было задето его самолюбие! Раб не тот человек, кто это оставит без ответа. Вот он перед свадьбой и познакомил меня с Серым.

– Он познакомил тебя с Серым?!

– Да, он.

– Господи, какой я дурак! Я же вместе с ним занимался расследованием этого случая с Катей. Выходит, что всё моё расследование было ничем иным, как хорошо разыгранным спектаклем?

– Что-что, а просчитать поступки и мысли человека он умеет.

– Умел, – поправил Царя Михаил Александрович.

– Значит, и на него управа нашлась?

– Да. Я не знаю, как это произошло. Знаю только, что он убит в перестрелке с бандитами.

– Монстр сжирает себя только тогда, когда жрать ему больше нечего.

– Именно – монстр. Катя так в письме и написала о нём.

– Что с Катей? – вдруг забеспокоился Царь.

– Она погибла, – грустно ответил полковник.

Царь закрыл лицо руками и замолчал. Он сидел неподвижно. Не было даже заметно, как он дышит. Сокамерники уже забеспокоились, но слабое движение губ Царя снова оживило его лицо.

– Значит, он сожрал и её?

– Катя перед смертью тоже так думала. Но в данном случае его вины нет. Она просто оступилась и упала в обрыв.

– Разве есть вина пистолета в том, что человека убивают? Виноват тот, кто управляет этим пистолетом.

– Ты считаешь, что это не случайность?

– Может быть, и случайность. Только это не простая, а неизбежная случайность.

– Что значит, неизбежная?

– Как бы человек ни старался обезопасить себя и свой автомобиль, автокатастрофы были, есть и будут – это неизбежно. Но, если рассматривать каждую катастрофу в отдельности, то нет сомнений, что она произошла по случайности. Всё дело в том, что человек, едущий в автомобиле, находится в зоне риска и, что бы он не предпринимал, всё равно случайность произойдёт. Она становится неизбежной. Единственный способ избежать её – это не садиться вообще в автомобиль, не входить в зону риска.

– Однако есть много людей, которые управляли автомобилем всю жизнь и не попадали в катастрофу.

– Вы же любите математику, Михаил Александрович. Подсчитайте вероятность негативного события, и вы убедитесь, что это происходит потому, что им не хватает жизни, чтобы использовать все возможные варианты. Они попросту не доживают до того события, которое должно произойти. Представьте, что человек живёт не 80–90 лет, а, скажем, 200–300. В этом случае человек никогда бы не сел за руль автомобиля, потому что шансов бы у него не было.

– Одно дело – автомобиль и теория вероятности, а другое дело – Катя.

– Абсолютно никакой разницы. Она оказалась в зоне риска, она соприкоснулась со злом, поэтому случайность стала неизбежностью. А мы, самые близкие её люди, вместо того, чтобы не пускать в эту зону, сами её туда подталкивали. Разве вы, когда узнали о Катиной беде, попытались отвести её от зла? Нет, вы стали искать виноватого. А я? Разве я вёл себя как-то иначе? Нет, я тоже обвинил её. Вот вам и закономерный результат: Кати больше нет, а мы оба сидим в тюрьме.

– Но кто же мог знать, что…

– Это математику можно знать, – перебил полковника Царь, – а, что касается таких понятий, как добро и зло, так здесь не знать надо, а верить. Поверил бы я Кате, и была бы она сейчас жива и здорова, поверили бы вы мне, никакой дуэли с моим отцом не было бы.

– Да, эта дуэль, – задумчиво произнёс полковник. – Кто бы мог подумать, что всё так закончится. Виной всему проклятая перчатка. Я пытался снять её с руки, а она вырвалась и угодила прямо в лицо твоему отцу. Дальше всё произошло, как в тумане: твой отец расценил это, как вызов, и набросился на меня. Мне ничего не оставалось, как защищаться. Я сам не понимаю, когда я сделал этот удар. Как-то автоматически всё произошло, случайно.

– И опять неизбежная случайность.

В это время что-то скрипнуло у дверей. Внимание всех моментально переключилось на источник звука. Тихие шаги удалялись от камеры с другой стороны двери, а задвижка глазка, в который надсмотрщики подсматривают за заключёнными, еле заметно покачивалась, издавая характерный скрип.

– Подслушивали, суки! – выругался один заключённый.

– Скорее, подсматривали, – поправил его другой.

Собеседников в камере, действительно, не только подслушивали, но и подсматривали. И как бы тихо ни пытался прапорщик отходить от камеры, его шаги всё равно были услышаны заключёнными.

Никита Сергеевич опять уходил в расстроенных чувствах. Вроде бы всё вышло, как он хотел. Ему удалось столкнуть лбами Царя и убийцу его отца. Но не было самого главного. Ему не удалось сломать Царя. Заключённый не удостоил его кровавой разборкой со своим обидчиком. Прапорщик и на этот раз был побеждён. Однако сегодня произошло нечто другое. Сегодня он злился не на Царя, а на себя. Сегодня он впервые понял то, что говорил Царь полковнику. «Неужели я такой глупый? – спрашивал он сам себя. – Ведь это так просто, а я ничего раньше не понимал. Зона риска. Вот в чём весь секрет, вот где собака зарыта. Действительно, все наши неприятности происходят именно из-за этого. А я, старый козёл, в самом эпицентре этой зоны и нахожусь».

Никита Сергеевич решительно прошёл в приёмную начальника, попросил у секретаря лист бумаги, быстро написал на нём что-то, и зашёл в кабинет.

Начальник сидел за столом и внимательно читал какие-то документы. По его лицу было видно, что случилось нечто необычное. Увидев прапорщика, он ничего ему не сказал, а только показал рукой на стул.

– Здравия желаю… – начал, было, прапорщик.

– Да уж, какое тут, к чёрту, здравие, – оборвал его начальник, не отрывая глаз от бумаг.

Вдруг он внезапно оторвался от документов и удивлённо посмотрел на вошедшего.

– А кто вас вызывал? Я же только хотел послать за вами, а вы уже здесь.

– У меня рапорт, товарищ подполковник.

– Какой ещё рапорт? Мне только рапорта не хватало. В отпуск, что ли, собрались?

– Никак нет. Я хочу уйти из зоны, – начал объяснять прапорщик.

– Так вы и насчет зоны в курсе? Интересно узнать, откуда?

– Какой зоны? – не понял начальника Никита Сергеевич.

– Как, какой? Той, откуда вы хотите уйти, и куда я хочу вас послать.

– Ой, извините, товарищ подполковник, я хотел сказать совсем другое. Это рапорт о моём увольнении.

– Час от часу не легче! И позвольте узнать причину?

– Я хочу выйти из зоны.

– Да я вас ещё и не посылал в зону.

– Я имею ввиду зону зла. Мы все здесь находимся в зоне зла и поэтому сами вольно или невольно становимся частью зла.

– Что?! – У начальника даже рот от удивления открылся. – Ваша фамилия, случайно, не Толстой? А может, вы Достоевский? У вас со здоровьем всё в порядке?

– Теперь всё. Это я раньше слепым был. Не видел, что творится вокруг.

Начальник постепенно пришёл в себя. Он явно решил поиграть с прапорщиком, как кошка с мышкой.

– Значит, вы утверждаете, что все мы творим здесь зло и издеваемся над бедными заключёнными?

– Так точно, товарищ подполковник, я так считаю.

– А вы никогда не задумывались, кто это такие – наши заключённые? Так вот, позвольте вам напомнить. Они воры, убийцы и насильники.

– Они такие же люди, как и мы с вами.

– Очень интересно! Продолжайте, прошу вас. Расскажите мне, какой я вор, насильник и убийца.

– Если бы вас, товарищ подполковник, в своё время поместили бы в те условия, в которые поместили наших подопечных, то и вы бы были вором, насильником или убийцей. Мы с вами отличаемся от них лишь тем, что не находились в зоне риска.

– Значит, ты предлагаешь простить их всех?

– Ничего я не предлагаю. И прощать их не за что. Общество сделало из них преступников, и теперь гноит их в тюрьме. А в чём они виноваты? В том, что общество воспитало их такими?

– Ну, вот и приехали. Наконец-то. А то я всё ждал, когда же найдут крайнего. Вот и нашли. Общество, оказывается, во всём виновато. Да известно ли тебе, что два процента людей уже рождаются потенциальными преступниками. Это не домыслы твои – это медицинский факт.

– Значит, мы в тюрьмы людей бросаем по медицинским показаниям? Странно, почему тогда глухих и слепых не сажают в тюрьмы? Они тоже родились инвалидами и тоже мешают обществу: работать не могут, а кушать им подавай.

Беседа уже начала надоедать начальнику. Ни у него, ни у прапорщика не было достаточно аргументов, чтобы доказать свою правоту. Да и кому эти доказательства нужны? Не изменится же весь мир из-за этих доказательств? Поэтому, чтобы закончить эту тему, подполковник воспользовался самым главным неопровержимым аргументом.

– Что бы мы с вами ни говорили здесь, уважаемый Никита Сергеевич, а тюрьмы были, есть и будут не только в нашей стране, но и во всём мире. Потому что нет ещё такого человека, который мог бы вывести заблудших овец из вашей, так называемой, зоны риска.

– Есть такой человек, – тихо ответил прапорщик. – Это Царь.

При этих словах лицо подполковника изменилось. Он широко раскрыл глаза и, не моргая, уставился на прапорщика.

– Царь? Вы нашего имеете в виду?

– Его самого.

– Ничего тогда не понимаю. И полковник ваш тоже Царя требует.

Никита Сергеевич вопросительно посмотрел на подполковника.

– Дело в том, – взволнованным голосом начал подполковник, – что я вас и вызвал из-за этого Царя. Ваш бывший шеф, как вам известно, был переведён недавно начальником зоны строгого режима, – начальник многозначительно показал пальцем на бумаги, лежавшие на столе. – В зоне произошёл бунт заключённых. Они взяли заложников. В их числе и полковник. Троих заложников бандиты уже убили, а одному удалось бежать. Так вот, этот сбежавший передал слова полковника. Ваш бывший начальник просит срочно доставить в зону Царя, иначе эти звери убьют всех.

– Да, кроме Царя с этим никто не справится, – задумчиво сказал прапорщик.

– Я тут дело этого Царя посмотрел, – продолжал подполковник. – Парню сидеть осталось меньше месяца.

– Кроме него никто не справится.

– Ты представляешь, ему на свободу надо выходить, а мы его в этот кошмар кинем.

– Всё равно, вы без Царя ничего не сделаете.

– Ты поговоришь с ним? Я же не могу ему приказать.

– В таком деле вы никому не можете приказать. Конечно, поговорю.

– А с рапортом твоим мы потом разберёмся. Закончим это дело и разберёмся.

Прапорщик встал и направился к выходу.

Всё изменчиво в этом мире: меняется мода, меняются взгляды людей, а, следовательно, и законы. Меняются даже сами люди, но неизменно одно – проблемы, с которыми сталкивается человек в своей жизни. И нет никакой разницы, в какое время эти проблемы решаются, будь то времена Иисуса, времена Шекспира или наше время. Меняется только форма, а суть всегда остаётся постоянной. Вероятно, именно поэтому так долго живут и традиции. Уже никто не помнит, кем они заведены, зачем они нужны, но человек свято соблюдает их и бережно передаёт последующему поколению. Никто не знает, кто завёл порядок пить чифир перед этапом, но его пили, пьют и всегда будут пить. Вот и в нашей камере чёрная кружка опять ходит по кругу.

На шконках вокруг маленького столика расположились Михаил Александрович, Царь, Скрипач и прапорщик. Сидя с закрытыми глазами, они ждут кружки, чтобы отхлебнуть из неё два маленьких глотка и погрузиться в свои мысли.

И, тем не менее, сегодня эта старая традиция отличалась от той, которая отшлифовалась голами. Во-первых, вместе с заключёнными сидел прапорщик, чего никогда в истории тюрем не было и, во-вторых, мысли всех четверых были заняты не воспоминаниями, не своими проблемами, а только одним – бунтом в зоне строгого режима.

– Я думаю, ты справишься, – сказал прапорщик, сделав свои два глотка.

– Я с тобой поеду, можно? – спросил Скрипач Царя.

– А тебе-то зачем? Шею свернуть хочешь? Они Царя просили. Ты же не Царь? – переспросил его прапорщик.

– Что ж ты думаешь, что я только струны подпиливать могу? Для чего ты рапорт начальнику подавал? Наверное, понял, что человек и рождается на земле, чтобы в конечном итоге стать царём.

– Я не в том смысле, чудак-человек. Тебе же сидеть осталось совсем чуть-чуть, а ты в самое пекло лезешь.

– Ты в этом пекле всю жизнь просидел, впрочем, как и я. Разве тебе не хочется хоть на мгновение человеком себя почувствовать?

– Ну, а мне сидеть ещё долго. Дима, возьмёшь меня? – вмешался Михаил Александрович.

– Там всё плохо будет, – тихо ответил ему Царь.

– Тем более. Я же офицер, а там люди гибнут.

– Как ты решишь, Царь, так и будет. Берёшь их в свою команду? – спросил прапорщик.

– Я судьбой не распоряжаюсь. Это она нами всеми распоряжается. Если чувствуют, что надо – пусть едут.

Чифир в кружке закончился, и вопрос о предстоящей командировке решился.

Зона строгого режима, куда прибыл прапорщик со своей командой, походила на средневековую крепость, окружённую осаждающими войсками. Высокий забор зоны был окружён спецназом, который напоминал древних рыцарей. Сферы с пластиковыми забралами, щиты и бронежилеты, похожие на латы, – всё это для постороннего человека ассоциировалось с какой-то безобидной игрой или со съёмками фильма, однако люди посвящённые понимали, что являются не только свидетелями, но и непосредственными участниками ужасной трагедии.

Генерал и полковник, расположившись в микроавтобусе, который служил им штабом операции, ломали голову, как выйти из сложившейся ситуации с минимальными потерями.

– Время ультиматума кончается, – сказал генерал, глядя на часы. – Сейчас начнут убивать заложников.

– Надо начинать штурм, – предложил полковник.

– Тогда они перебьют всех заложников. Им терять уже нечего.

– Они и так перебьют.

– Перебьют, это точно. Но, может быть, не всех.

В это время в штаб вбежал запыхавшейся капитан.

– Товарищ генерал, Царя привезли!

– Ну, вот и слава Богу! – Генерал перекрестился. – Давай его сюда. Используй, полковник, последнюю попытку. Если и она не даст результатов – тогда штурм.

Прапорщик с тремя заключёнными тут же были проинструктированы и доставлены к генералу.

– А почему трое? – спросил генерал у прапорщика.

– Здесь Царь командует, а не я, – ответил тот. – Товарищ генерал, разрешите, я с ними пойду?

– Это исключено. Бандиты отказываются вести переговоры с ментами. Они примут только зэков.

– А может быть я… – начал, было, прапорщик, но генерал не дал ему договорить.

– Некогда нам думать, дорогой мой. Время ультиматума уже кончилось. Они в любой момент могут начать убивать заложников.

Трое заключённых с генералом вышли из автобуса и направились к зоне. Генерал взял в руки мегафон, чтобы обратиться к бандитам, но ничего не успел им сказать. В проёме окна показалась мужская фигура, обнажённая по пояс и обращённая к генералу спиной. Фигура не стояла на ногах, а висела на руках бандитов. Неожиданно фигура задергалась и раздался душераздирающий крик. Руки развернули мужчину. Генерал увидел полковника с вырезанной на груди звездой.

– Это первый! – раздался выкрик из окна.

Полковника вышвырнули на улицу.

– Прекратите немедленно! – закричал в мегафон генерал. – К вам направляются трое заключённых для переговоров.

В проёме окна показалась женская фигура с приставленным к горлу ножом. Тюремные ворота приоткрылись, и тот же голос из окна прокричал:

– Давай, запускай! Если кто из ментов войдёт, голову ей отрежем!

Царь, Скрипач и Михаил Александрович вошли на территорию зоны. Ворота тут же захлопнулись за ними.

– За мной идите, – сказал им встретивший их заключённый.

Подходя к зданию, Царь и его спутники остановились возле полковника, который лежал на земле, истекая кровью.

– Не останавливаться – крикнул заключённый.

Однако никто не обратил внимания на эти выкрики. Царь опустился на колено и наклонился над полковником.

– Вот видишь, – прошептал полковник. – Ты же предупреждал меня тогда, а я не поверил.

– Всё равно изменить ничего было нельзя, – ответил ему Царь. – Не переживай, для тебя всё уже кончилось.

– Перенеси его в санчасть, – обратился Дима к Скрипачу.

– Как же я один?

– Вот этот тебе поможет. – Царь кивнул головой в сторону заключённого.

– Я не буду, – замотал головой тот. – Мне не поручали.

– Идите, – тихо сказал Царь.

Заключённый послушно подошёл к Скрипачу. Они подняли полковника и вынесли его за пределы зоны. Дима и Михаил Александрович вошли в здание.

Проходя по коридорам, они слышали сзади себя приглушённый ропот заключённых, которые образовали собой живой кордон:

– Царь, Царь пришёл!

– Который?

– Тот, что молодой!

Войдя в просторное помещение, они увидели заложников, к горлам которых были приставлены ножи. Увидев Царя, бандиты тут же убрали ножи и, не моргая, стали смотреть на пришедших. Бандиту, который сидел в середине комнаты, и который по своему виду был главным, эта перемена поведения своих подчинённых явно не понравилась.

– Да это же мент! – пренебрежительно сказал он, глядя на Царя.

Однако эта фраза ровным счётом ничего не изменила. Все заворожено продолжали смотреть на вошедших.

– Ах ты сучёнок! Так ты крутой?! – Вожак в одно мгновение вытащил нож и прыгнул в сторону Царя.

Бандитская рука уже замахнулась и описала круг, но Михаил Александрович успел дёрнуться и подставить свою грудь. Нож вошёл в его тело, и полковник рухнул на пол.

– Братва, эта падла Царя замочить хотела! – выкрикнул кто-то из толпы.

Серая масса заключённых, как лавина, оттеснила Царя и сомкнулась над своим недавним повелителем.

– Хватит! – крикнул Царь.

Но было поздно. Тот, кто всего несколько минут назад повелевал всей этой массой, лежал на полу неподвижно и бездыханно.

Царь опустился на колени и попытался нащупать пульс полковника у горла. Но вскоре его рука оставила горло в покое, легла на лицо Михаила Александровича и закрыла ему глаза.

Не всегда кружка с чифиром обходит зэков перед этапом. Есть ещё один день, который заключённые ждут с нетерпением, ждут и боятся. Как их встретит долгожданная воля? Что там, по ту сторону забора? Кто ждёт вчерашних узников? Хорошо, если есть куда идти, если ждали все эти годы. А если идти некуда, а если никто не ждёт? Нет, об этом лучше не думать. Разве стоит омрачать этот заветный день?

В кабинете начальника тюрьмы, отдавая дань традиции, пустили кружку по кругу подполковник, прапорщик, Скрипач и Царь.

– Ну, и куда ты теперь? – спросил Царя подполковник.

– К людям, куда же ещё?

– Ты думаешь, они тебя ждут? Им не до тебя, они заняты своими делами.

– Здесь ты действительно был царём. А что будет там? – поддержал начальника прапорщик.

– Царь, ты же можешь видеть будущее. Скажи, кем ты станешь на воле? – спросил Скрипач.

– Свою судьбу не знает никто.

– А я кем буду? – не успокаивался Скрипач.

– Скрипач скрипачом и останется.

– Ой, что ты! Время ушло. Пальцы уже никогда не наверстают упущенное.

– Пальцы не наверстают, а вот голова не только наверстает, но и приумножит. Учиться есть чему и в тюрьме.

– Что ты имеешь в виду?

– Музыку не только исполнять можно, но и придумывать.

– А за базар ответишь? – засмеялся Скрипач.

– Отвечу. Когда мы на твоём концерте встретимся, и отвечу.

– Жаль, что ты судимый, – прервал их разговор подполковник. – С удовольствием тебе место предложил бы в нашей системе. Ты же здесь нужен. Раньше я воспринимал лозунг: «На свободу с чистой совестью» как издёвку, а теперь вижу, что был не прав. Приходя на работу, я совершенно не чувствую, что нахожусь в тюрьме. Есть в тебе что-то такое, что меняет человека, делает его лучше. А в нашем деле это очень важно. Я и с генералом уже о тебе говорил. Он и сам за тебя двумя руками, да всё эти проклятые инструкции.

– Да я и сам понимаю, что здесь моё место. Но у судьбы, видимо другие планы. Вот и выходит, что из тюрьмы на волю ухожу, как в тюрьму.

Все засмеялись.

Прапорщик поставил пустую кружку на стол и спросил подполковника:

– А про меня не забыли, товарищ подполковник?

– Про рапорт твой?

– Так точно.

– Ну, а тебя-то там кто ждёт? Ты же уже сроднился с этими стенами.

– Не хочу я в этой зоне зла быть. Не моё это.

– Так вот и сделай её не зоной зла.

– Мне это не дано. Я же не Царь.

– А что тебе дано?

– Я по дереву хорошо режу. Это мне дано, этим и жить буду.

– Да, выходит, мне одному здесь оставаться. Нести, как говориться, свой крест.

– Свой крест никому не передашь, – сказал Скрипач.

Вот так и получается, живёшь с человеком бок о бок, помогаешь ему, делишься с ним хлебом и водой, переживаешь за него, а нести свой крест всё равно предстоит одному. И только попробуй попросить кого-нибудь помочь, только попробуй хоть один грамм переложить на другие плечи, так он начинает ещё больше давить. Ну, а если совсем захочешь избавиться от него, так он и вовсе тебя придавит – даже ойкнуть не успеешь.

 

Глава 13

Дима шёл по знакомым с детства улицам и не узнавал их. Ничего вокруг не изменилось, и изменилось одновременно. Вот тот же садик со скамеечкой, где он впервые поцеловал Катю. И садик тот же, и скамеечка та же, а Кати уже нет. Вот институт, где он учился. И институт тот, и так же звенят звонки после лекции, но на перемену выбегают уже другие студенты. И, как бы ты не вглядывался в их лица, всё равно ни одного знакомого не найдёшь.

Он посетил могилы матери и отца, посидел у них, вспоминая своё детство, но ни отца, ни матери, ни, тем более, детства больше не было. Больше всего Дима просидел у Кати. Фотография, которая смотрела на него с памятника, была, как живая. Катя как будто хотела ему что-то сказать, но не могла.

– Я понимаю тебя, – сказал он ей. – Каждый обязан нести свой крест, и ты ничем мне уже не поможешь.

Уходя с кладбища, Дима заметил большую гранитную глыбу, расколотую пополам. Она была совсем недалеко от Катиной могилы. Он подошёл к ней и прочитал на её лицевой стороне: «Раб».

«Вот уж действительно – Раб», – подумал он.

Он съездил за город. Это было то самое место, где они с группой были на первом курсе. В его голове вдруг ожила картина, когда все студенты бегали почти голышом. Дима улыбнулся, вспоминая свои самые лучшие годы. Ему захотелось найти ту самую лодку, с которой он и Катя упали в воду. Пройдя вдоль берега, он действительно нашёл металлическую трубу, вкопанную в землю, к которой была привязана лодка, но вместо старой лодки к трубе был привязан красивый современный катер. Дима сорвал ромашки, сплёл их в венок и бросил рядом с катером, наблюдая, как они плывут по воде. Он оглянулся вокруг и увидел палку. Взяв палку, он попытался залезть на катер, чтобы достать венок, но тут же был остановлен грубым окриком.

– Эй, ты, придурок! Куда полез? Не видишь, что это частная собственность?

Неподалёку стоял верзила с заплывшим от жира лицом. Дима отошёл от катера и виновато улыбнулся.

– Извините. Здесь раньше лодка стояла, я залез на неё, чтобы венок достать и в воду свалился.

– Я сейчас по харе-то дам палкой твоей, так ты опять в воду свалишься!

Дима молча отошёл от катера. Парень зло посмотрел ему в след и процедил сквозь зубы:

– Чокнутый какой-то. Сигал бы просто в реку, так ему катер мой зачем-то понадобился.

Уже смеркалось, и ноги сами понесли Диму домой. Подойдя к дверям, он нажал на звонок, совершенно не задумываясь, что открывать дверь ему было некому. Однако замок лязгнул и дверь распахнулась.

– Вам кого? – спросила его с порога немолодая женщина.

– Никого. Это мой дом.

– Вася! – закричала вдруг женщина. – Тут сумасшедший какой-то! Разберись!

Вася, огромный, как скала, появившись, закрыл собой не только женщину, но и весь дверной проём.

– Тебе чего надо, мужик?

– Я здесь жил, – опять повторил Дима.

– Когда?

– Шесть лет назад.

– У-у, вспомнила бабка, як дивкой была!

– Вот вернулся теперь.

– А откуда вернулся? – спросил Вася.

– Из тюрьмы.

– Из тюрьмы?! Значит, ты из наших будешь?

Дима вопросительно посмотрел на Васю.

– Да я когда из зоны вернулся, тоже у разбитого корыта оказался: ни жены, ни дома, ничего.

– Когда же её продали?

– Да пока ты сидел, её чёрт знает сколько раз уже продавали. Я тоже денег срублю, и продам.

– Что так?

– Нечистая она, понимаешь! Здесь мужик один жил крутой, так его, представляешь, саблей зарубили. Фирма его с молотка пошла. Вдова погоревала, погоревала, да и тоже Богу душу отдала. Новый-то хозяин и въехать даже не успел – застрелили его. Истинно говорю тебе – не чисто здесь. Вот я и хочу продать от греха подальше.

– Да, много чего случилось за это время.

– Слушай, а что это мы с тобой в дверях стоим? Заходи. По стаканчику горилки залудим, а?

– Да нет, спасибо. Это ведь моего отца саблей зарубили.

– Господи, – Вася перекрестился. – Извини, ради Бога. А я-то, дурак, язык распустил.

– Пойду я, – сказал Дима. – Желаю вам удачно квартиру продать.

– Ну, как знаешь. А то, может, залудим по стаканчику?

Дима молча помотал головой и поплёлся вниз по лестнице. Лязгнул замок его бывшего дома, и навсегда закрылась дверь в прошлое. Куда идти? Что делать? «Ты думаешь, они тебя ждут?» – вспомнил он слова подполковника.

– Вот он, мой крест. И не скинешь, и не поделишься ни с кем, – сказал он сам себе. – Остаётся одно – нести и не скулить.

Дима вышел на улицу и пошёл по направлению к вокзалу.

На вокзале, как в муравейнике, суетились люди. Их было много, но они бегали со своими свёртками и чемоданами, совершенно не замечая друг друга. Было такое впечатление, что каждый отдельно взятый пассажир был абсолютно один, потому что ни он ни на кого не обращал внимания, ни его никто не замечал.

Дима стоял в зале ожидания и с интересом рассматривал пассажиров.

«Парадокс, – думал он. – В тюрьме, где человека лишают свободы и прячут его от людей, людей гораздо больше, чем здесь. Не только я, им и все остальные не нужны. Для чего же они тогда живут?

Однако, как бы ни интересно Диме было наблюдать за пассажирами, пора было позаботиться о ночлеге. Дима отыскал глазами свободное место на скамейке и подошёл, чтобы сесть. Но, только он приблизился, как пассажир поставил на сиденье чемодан.

– У вас свободно? – вежливо спросил Дима пассажира.

– Занято! – грубо ответил тот, указывая на чемодан.

– Но скамейка сделана для людей, а не для чемоданов.

– Это ты, что ли, человек? – Пассажир рассмеялся на весь вокзал. – Ты в зеркало-то на себя смотрел? Ханыга!

– Чемодан и на полу может постоять.

– Нет, ну вы посмотрите, он меня ещё учить будет! Милиция! – закричал пассажир.

Не успел Дима опомниться, как перед ним появился лейтенант.

– Что случилось? – спросил он пассажира.

– А вы, что, сами не видите? – чуть не плача, заскулил пассажир. – Житья от этих ханыг нет. Чемодан украсть хотел. Слава Богу, что вы рядом оказались.

– Пройдёмте, гражданин! – Милиционер повернулся к Диме.

– Ничего я украсть не хотел. Я просто хотел сесть на скамейку.

– Знаем мы вас! На скамейку хотел сесть! Да вы на рожу его посмотрите, товарищ милиционер, небритый, мятый, ханыга, одним словом.

– Хорошо, в отделении разберёмся. Пройдёмте, – ещё раз потребовал милиционер.

В отделении лейтенант передал Диму дежурному и ушёл.

– Документы у вас есть? – спросил дежурный.

Дима вытащил из кармана справку об освобождении, которую ему выдали в тюрьме, и отдал дежурному.

– Петрович! – крикнул дежурный своему помощнику. – Это наш клиент. Давай-ка его в обезьянник.

Диму посадили в металлическую клетку и закрыли на замок.

Сколько времени он провёл в клетке, Дима не знал. Сложилось впечатление, что про него все забыли. Дима прислонился к железным прутьям головой и заснул.

Проснулся он от того, что кто-то тряс его за плечо. Он открыл глаза и увидел пожилого сержанта.

– Вставай, парень. Домой пора.

Дима удивлённо посмотрел на сержанта.

– Забыл про тебя дежурный. Сменился, а документы не оформил. Так что, пользуйся случаем. Вали домой.

– Нет у меня дома.

– Значит, ты бомж?

– Что?

– Лицо без определённого места жительства – сокращённо, бомж, – объяснил сержант.

– Был студентом, потом Царём стал, а вот теперь бомж.

– Значит, пока сидел, квартирка тю-тю?

Дима молча кивнул головой.

– А родные-то остались?

– Никого не осталось.

– А сел-то за что?

– Не сдержался, подонка одного ударил.

– А пока сидел, подонок этот, видимо, под себя всё и подмял? – спросил сержант.

– Подмял.

– Мстить, наверное, теперь будешь?

Дима отрицательно помотал головой.

– Странно, – удивился сержант, – обычно люди в такой ситуации мстить начинают, и потом за это снова в тюрьму попадают.

– Мстить бесполезно. Только гордыню свою потешить и можно, а больше никакого проку. Да и мстить уже некому. Обидчик, пока я сидел, уже сам себя наказал.

– Однако у него есть площадь, а у тебя нет.

– Да, площадь у него есть. И никто никогда её от него не отнимет. На кладбище теперь его площадь.

– Господи, – сержант перекрестился. – Воистину, от сумы и тюрьмы не зарекайся.

Он сочувственно посмотрел на Диму и о чём-то задумался.

– Значит, тебе идти некуда? – спросил он.

– Пойду опять на вокзал. Надо же где-то ночевать.

– Вот что, парень, я тебе скажу: пойдёшь на вокзал – опять здесь окажешься. Дам я адресок тебе один – поможет он тебе. В своё время помог я одному парню из дерьма вылезти. Теперь он предприниматель – на рынке торгует. Скажешь, что от меня, он поможет. А сейчас вали отсюда поскорей, а то увидит тебя новый дежурный, что я ему тогда скажу?

Дима вышел из милиции и побрёл пустынными улицами к рынку. Дойдя до него, он остановился в нерешительности. Ворота рынка были закрыты. Он стал осматриваться, чтобы найти другой вход. Неожиданно его окликнул чей-то грубый голос:

– Чего высматриваешь? Потерял чего?

Дима обернулся и увидел парня лет тридцати кавказской внешности.

– Я Ибрагима ищу, – ответил ему Дима.

– А папу римского тебе не надо?

– Нет, не надо. Мне Ибрагима надо.

– Ты что, сам по себе, или послал кто?

– Послал. Сержант из отделения милиции послал.

– Петрович, что ли?

– Петрович, – подтвердил Дима.

– Так бы сразу и сказал. Чего стоишь, иди за мной.

Они прошли в парадную, вышли в какую-то дверь и очутились во дворе рынка с другой стороны забора. После долгих переходов по многочисленным подвалам и коридорам, Дима оказался в небольшой комнатке, уставленной картонными ящиками с продуктами. За маленьким столом сидел человек и что-то подсчитывал. По его внешности можно было догадаться, что именно он и был тем самым Ибрагимом.

– Хозяин, к тебе тут от Петровича пришли, – сказал провожатый Ибрагиму.

Хозяин оторвал свой взгляд от расчётов и с интересом посмотрел на Диму.

– Садись, дорогой, – он указал рукой на свободный стул. – Друг моего друга – мой друг.

Дима сел.

– Рассказывай, дорогой, – не давал ему опомниться Ибрагим.

– Что рассказывать?

– А всё и рассказывай. Как ты до жизни такой дошёл, как к Петровичу попал?

– До какой я жизни дошёл? – не понял Дима.

– Сам знаешь, до какой. Раз у Петровича оказался, значит, не гладила тебя жизнь по головке. Ты хоть ел сегодня что-нибудь?

Дима отрицательно помотал головой.

– Чего стоишь? Не видишь, гость голодный, – крикнул хозяин провожатому. – Быстро организуй всё и уходи – нечего где не надо уши развешивать.

Как по мановению волшебной палочки стол был уставлен едой. Звякнули стаканы, и ароматное вино полилось из бутылки.

– Ешь и рассказывай. Кроме нас здесь никого нет.

Однако рассказывать было трудно, ибо голод не давал использовать рот, иначе, как для еды.

Ибрагим смотрел на своего нового знакомого и улыбался. Он не задавал гостю вопросов, позволяя ему в первую очередь утолить свой голод. И только когда Дима откинулся на спинку стула и посмотрел на хозяина, тот нарушил молчание:

– Теперь можешь говорить? – усмехнулся он.

– Неужели я так смешно выгляжу?

– Нормально ты выглядишь. Я, наверное, тоже так выглядел, когда сюда пришёл.

Ибрагим наполнил стаканы. Как только вино согрело горло, всё тело обмякло и накопившаяся за день усталость дала о себе знать. Ибрагим понял это и решил помочь своему гостю.

– Значит, тебе некуда было идти, ты пошёл на вокзал переночевать, а тебя в ментуру оттуда забрали. Правильно?

– Правильно, – удивился Дима.

– Не удивляйся. Я не прорицатель, просто мне пришлось пережить то же самое.

– Ты тоже лишился жилья?

– И жилья и всех родных.

– Как же так? – посочувствовал Дима.

– Очень просто. Я ведь до этого в Грозном жил. В дом попала бомба. Убило сразу всех. Меня, слава Аллаху, дома не было. Когда вернулся, понял, что остался один.

– Вообще никого не осталось?

– Нет, почему? Остались люди. Но они ушли к бандитам, а я не захотел.

– А почему ты с ними не ушёл? Ведь это русские твой дом взорвали и всех убили?

– Если бы русские, то, наверное, ушёл бы, как и все. Но дом взорвали не русские, а бандиты. Они так отомстили тем, кто не захотел с ними идти.

Ибрагим задумался. Потом он посмотрел на Диму и улыбнулся.

– Давай познакомимся. Как меня зовут, ты уже знаешь, а тебя как величать прикажешь? – хозяин протянул свою огромную ладонь.

– Дима.

– Выходит, тебя свои так наказали? – спросил он хозяина.

– А тебя разве чужие?

Дима задумался.

– Разве разберёшь, где свои, где чужие? Скорее всего, я сам себя так наказал. Так наказал, что за решёткой очутился, а когда вернулся, нет ни дома, ни своих, ни чужих.

Ибрагим налил ещё вина.

– Свои и чужие везде есть. Жил я дома, так там все чужие оказались, из тех, кто выжил, конечно. Приехал сюда, а здесь своих нашёл. Взять хоть Петровича. Какое ему дело до меня? А он пожалел, устроиться на новом месте помог. Или Махмуд, – Ибрагим кивнул головой на дверь. – Он за меня кому хочешь глотку перегрызёт.

– Это он потому, чтобы голова ему, а не другому досталась.

– Чего-чего? – не понял Ибрагим. – Это Махмуд-то? Да я его от смерти спас. Он мне, как брат.

– Этот брат смерти твоей и хочет. Только боится. Понимает, что со своей дурной головой совсем пропадёт. Вот за твою и цепляется. А подвернётся случай, найдётся голова поумнее, так он тебя сдаст со всеми потрохами.

– Что ты мелешь, Дима? У тебя совсем крыша съехала?

– Это у твоего Махмуда съехала. Вот мы сейчас разговариваем с тобой, а твой так называемый брат обсуждает, как тебя убить. Только у него ничего не получится. Он по глупости своей и жадности убьёт не тебя, а себя.

– Твоё счастье, Дима, что ты мой гость, а то бы взял тебя бы за шиворот, да и вышвырнул отсюда.

– Но ты меня не вышвырнешь, ты меня сейчас спать отправишь.

– Вот это правильно. Тебе только спать и осталось. Видно, с голодухи тебе так в голову шарахнуло, что сам не понимаешь, что несёшь. Иди в кладовку. – Ибрагим указал рукой на дверь. – Там коробки картонные, они мягкие. Проспись, а завтра я тебе подберу что-нибудь получше для ночлега.

Дима ушёл, а Ибрагим остался наедине с бутылкой вина.

Видно, день этот был каким-то пьяным. Не только Ибрагим и Дима выпивали в тот вечер. Махмуд, накрыв на стол для гостя своего хозяина, тоже сел за стол с выпивкой, только не с хозяином, а с его конкурентом по рынку – Рябым.

– Хороший ты парень, Махмуд, – говорил Рябой, наливая вино своему гостю, – только хозяина ты себе выбрал плохого.

– Это почему же?

– Сам рассуди. Если бы ты был у себя дома, тогда всё в порядке, но ты же не у себя дома? Ты в России. Сам понимаешь, какой бы золотой не был бы Ибрагим – верха его здесь не будет. А раз так, то и тебе с ним кранты.

– Почему кранты? – не понимал Махмуд.

– Потому что на рынке должен быть один хозяин, а не несколько. Это уже не рынок, а беспредел получится.

– Разве нельзя всем мирно торговать?

– Тёмный ты человек, Махмуд. Это у вас в горах можно всем мирно торговать, а здесь Россия. Здесь везде должен быть кто-то главный, а Ибрагим не хочет подчиниться нашему закону.

– Просто Ибрагим привык жить по другим законам.

– Вот как бы ты посмотрел, если бы мы, русские, приехали к вам и стали устанавливать свои законы?

– Мы по своим законам хотим жить, – понимающе кивнул головой Махмуд.

– Вот видишь, и ты это понимаешь, а хозяин твой понять это не может. А раз он таких простых вещей не способен понять, значит, ты так и будешь у него на побегушках бегать. И ровным счётом ничего не выбегаешь. Работай на меня, – неожиданно предложил Рябой, – из шестёрок начальником тебя сделаю.

При этих словах как-то непроизвольно спина у Махмуда выпрямилась и грудь расправилась. Это не осталось незамеченным со стороны Рябого.

– Ты что, думаешь, у меня один только этот рынок? – Он показал Махмуду три пальца. – Ещё три имеется. Управляющих не хватает. Работай на меня – управляющим сделаю. Будешь на этом рынке старшим.

От этих слов у Махмуда перехватило дыхание.

– А Ибрагима куда? – только и смог выговорить он.

Рябой очень выразительно провёл пальцем по горлу.

– Кранты? – спросил он Рябого.

– Ну, а что ж ещё?

Неожиданно спина Махмуда снова сгорбилась.

– Нет, я не могу этого сделать, – решительно сказал он. – Ибрагим мне жизнь спас.

– Тебе Аллах жизнь спас, а Ибрагим тебя своим рабом сделал. Скажи, он предлагал тебе быть управляющим?

– Каким управляющим? У него не только рынков, а торговых палаток-то всего несколько штук есть.

– А я тебе про что?

– Значит, я должен ему кранты сделать? – задумчиво переспросил Махмуд.

Рябой понял, что немного переборщил. Слишком много он хотел получить за один раз.

– Ничего ты не понял, – вдруг сказал он собеседнику. – Кранты – это я так, к слову сказал. Ты просто поговори с Ибрагимом, убеди его домой уехать, а мы с тобой здесь останемся – вот и все кранты.

– И всё? – радостно воскликнул Махмуд.

– И всё. А ты что думал?

– А я-то думал, что кранты, это значит зарезать надо.

– У вас одно на уме, лишь бы зарезать кого. Не надо никого резать. Наоборот. Возьми бутылку хорошего вина, посиди с ним и убеди его ехать домой. Вот и всё.

– Это можно!

– Обожди, я тебе отличного вина дам. Ты такого ещё никогда не пил. Очень дорогое, но для друзей ничего не жалко. Посиди, я сейчас принесу.

Рябой встал и вышел в соседнюю комнату, а Махмуд остался сидеть один, удивляясь, что так неправильно понял значение слова «кранты».

В соседней комнате Рябой достал из шкафа бутылку, аккуратно открыл пробку, и, вытащив откуда-то небольшой флакончик, вылил его содержимое в вино.

– Кранты так кранты, – цинично сказал он сам себе, и закрыл бутылку пробкой. Причём так аккуратно, что и догадаться было нельзя, что её открывали.

Войдя в комнату, где ждал его Махмуд, Рябой торжественно поднял вверх бутылку и провозгласил:

– Ура! Насилу нашёл! Последняя осталась. Бери и беги к своему Ибрагиму.

Он подал бутылку Махмуду.

– Иди к нему, выпей с ним и скажи ему то, о чём мы с тобой говорили, понял?

– Понял, – радостно ответил Махмуд.

– Чего же ты ждёшь? Иди же! Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня. – Рябой всунул в руки Махмуду бутылку, и выпроводил его за дверь.

Придя на рынок в свою каморку, Махмуд сел на кровать и стал разглядывать медали, которые были нарисованы на этикетке.

«Интересно, какое оно на вкус?» – подумал он.

Открыв бутылку, Махмуд сделал небольшой глоток.

«Вот уж хрен ему! Сам выпью, а для него и попроще чего-нибудь найду».

Он достал стакан, налил его доверху и с наслаждением выпил.

– Напиток богов.

Не успел он так подумать, как услышал крик хозяина:

– Махмуд, где тебя черти носят?

Махмуд схватил непочатую бутылку обыкновенного портвейна и побежал к шефу.

Войдя к нему, он застал своего хозяина изрядно выпившим и в расстроенных чувствах.

– О! Что это у тебя? – спросил он, глядя на бутылку. – Портвейн? Тьфу, какая гадость. Впрочем, чёрт с ним. Открывай. У меня всё равно всё кончилось.

Махмуду дважды повторять не пришлось. Он открыл свой портвейн и налил себе и хозяину.

– Давай, Махмуд, брат мой, выпьем за нашу родину! Чужие мы здесь с тобой. Представляешь, пришёл ко мне русский, я его накормил, напоил, а он мне вместо спасибо гадости про моего брата говорить стал.

– Про какого брата?

– Про тебя, дорогой. – Ибрагим ласково потрепал Махмуда по голове.

Махмуд даже не придал значения тому, что русский говорил про него какие-то гадости. Он был поражён, что разговор сам ложился в то русло, которое ему следовало задать.

– Такой тост надо выпить стоя и до дна, – уточнил Ибрагим.

Они оба встали и залпом осушили стаканы.

– Тьфу, дрянь какая, – выругался Ибрагим, – они и вина-то настоящего сделать не могут!

– Вылить? – услужливо спросил Махмуд.

– Наливай, коль принёс.

Махмуд начал наливать. Лицо его внезапно побелело, он схватился за горло и рухнул прямо на стол.

Что бы ни предпринимал Ибрагим для спасения своего «брата» – всё было бесполезно. Вызывать врачей он не стал, так как: во-первых спасти они его уже не могли, а во-вторых, неприятности, которые могли быть в связи со смертью нелегала, были бы очень большие.

Когда Дима проснулся, Махмуд был уже похоронен на кладбище в чьей то могиле, а Ибрагим сидел в своей каморке совершенно пьяный и поминал своего товарища.

– А-а, это ты, русский? – еле-еле выговорил он, когда увидел вошедшего Диму.

– Ты что же, так со вчерашнего вечера из-за стола и не выходил?

– Выходил, дорогой. Со вчерашнего вечера много дел произошло. Помнишь парня, который привёл тебя ко мне? Ты ещё кучу гадостей про него наговорил. Так вот, он умер.

– О Господи! – Дима перекрестился.

– Выпей за него, – Ибрагим протянул ему полный стакан.

Дима выпил и поставил стакан на стол.

– Только больше ничего не говори, – продолжил Ибрагим. – Как видишь, твоя болтовня оказалась полным бредом. Никто не хотел меня убить, и никто не завидовал.

– Однако он умер, – попробовал оправдаться Дима.

– Умер, а не убил себя. Впрочем, никакой разницы нет. Не стало моего брата, а ты, вольно или невольно, о нём плохо подумал перед его смертью.

Дима ещё что-то хотел сказать, но Ибрагим не дал ему.

– Не сработаемся мы с тобой после этого. Уходи, – с раздражением сказал он. – Дам я тебе адресок одной бабы, у неё будешь работать.

Ибрагим открыл блокнот, что-то быстро написал, вырвал листок и всунул его в руки Диме.

– Уходи и больше не попадайся мне на глаза.

Дима молча развернулся и вышел из комнаты. Он бы, конечно, не пошёл ни к какой бабе, но идти ему было некуда, и поэтому ничего не оставалось, как только разыскивать написанный Ибрагимом адрес.

Дима разыскал за городом дом, который был указан на листке, но он был закрыт. Просидев весь день на скамейке возле дома, он только к вечеру увидел одинокую женскую фигуру, которая приближалась к нему.

– Ты кого здесь пасёшь? – спросила женщина, подойдя к нему.

– Мне Рита нужна.

– Ну, я Рита. А дальше что?

Дима протянул листок.

– Ты что, нелегал? – спросила она, прочитав записку.

– Почему нелегал? Вот мои документы. – Он протянул справку об освобождении.

– Из тюрьмы значит. А живёшь где?

– Теперь нигде.

– Бомж, значит.

– Значит так.

– Проходи в дом, – властно сказала Рита, – там и поговорим.

Дом состоял из двух комнат, одну из которых занимала кухня.

– Вот здесь я и живу, – усмехнулась хозяйка. – Не ахти какие хоромы, но всё лучше, чем у тебя.

– Это точно.

– Значит так, – не то сказала, не то приказала Рита. – Сейчас наколешь дров, затопишь печку и принесёшь воды. Одним словом, мне нужен мужик в доме. Завтра пойдёшь со мной на работу. Получать будешь, как нелегал, сам понимаешь, в твоём положении и это, как подарок. Если согласен, то приступай, а если нет, то, как говорится: вот вам Бог, а вот вам порог. – При этом она очень выразительно указала рукой на дверь.

– Мне выбирать не приходится.

– В таком случае, приступай.

Когда куча поленьев была переколота и уложена в дровник, а печка наполнила дом теплом, Рита позвала Диму к столу.

– Давай, наворачивай, – подбадривала хозяйка, – мне сильный мужик нужен.

После обильной еды глаза начали слипаться.

– Эй, эй! Ты что это, уже спать собрался? А работа?

– Какая работа? Я же уже всё сделал.

– Ты что, не понял, я же сказала тебе, что мне в дом мужик нужен.

Дима непонимающе посмотрел на Риту.

– Кровать разбирай. Посмотрим, какой ты мужик.

Работа у Риты была сущим адом. Её палатки стояли неподалёку от мест Ибрагима. Машины с товаром подъезжали к палаткам и Дима один должен был всё выгрузить и уложить на прилавки. Не успел он обработать одну машину, как подъезжала следующая. И так непрерывно, до самого закрытия рынка.

Спина после такой работы раскалывалась, а ноги гудели, как натянутые струны.

Дима, закончив работу, еле-еле притащился домой и рухнул на кровать.

Рита была уже дома. Она не могла скрыть своего хорошего настроения.

– Оборот сегодня просто баснословный. Если у меня с поставщиком всё выгорит, то этими палатками я уже не обойдусь, – рассуждала она вслух.

– Палаток скоро будет много свободных, – сказал Дима.

– А тебе-то откуда известно?

Дима ничего не ответил.

– Чего, устал сегодня? – усмехнулась Рита. – Возьми, это твоя зарплата. – Она бросила на кровать несколько купюр.

Дима, не считая, положил деньги в карман.

– Ты давай отдыхай скорее. Ночью как огурчик должен быть.

– Неужели тебе вчера не хватило?

– Не хватило. А что? Будь моя воля, я бы этим и днём занималась, да только работа эта проклятая не даёт.

– Неужели тебе это доставляет удовольствие? Вот так, без любви, как животные.

– Ой! Он про любовь заговорил! Да где ты эту любовь видел? Может быть, в тюрьме?

– Нет, это до тюрьмы было.

– Ну и где она, твоя любовь? Почему ты у меня, а не у ней оказался?

– Она погибла, – тихо ответил Дима.

– Ну извини, не знала.

Рита задумалась о чём-то, а потом продолжила:

– У меня тоже была любовь. Всё для него готова была сделать. Он в долги залез, так я квартиру продала, чтобы ему помочь. – Рита замолчала.

– Ну, и что потом?

– А потом он исчез. Я обратилась в милицию, чтобы его нашли. Так мне показали целую кипу заявлений от таких же дур, как и я. А ты говоришь – любовь. Жулик он оказался. Хорошо хоть домик этот от бабушки остался, а то бы пришлось мне бомжевать, как тебе.

Рита налила в стакан вина и с жадностью выпила его. Потом посмотрела на Диму и протянула бутылку.

– Будешь?

Дима отрицательно покачал головой.

– И правильно. Тебе в форме надо быть. – Она вдруг громко рассмеялась. – А ты говоришь – любовь. Уж лучше животным быть, чем такая любовь.

– А человеком не пробовала?

– Да где же ты их видел-то, человеков этих?! Только и думают все, как бы денег побольше содрать. А что ты, собственно, против животных имеешь? Если человек сыт, одет и деньги есть, значит и любви никакой не надо. Завтра пойдём на рынок – ещё денег получим, вот я и посмотрю на тебя: что ты возьмёшь, деньги или свою любовь?

– Не ходи завтра на рынок.

– Это почему же?

– День завтра плохой будет.

– Да уж не хуже, чем сейчас.

Рита глазами указала на окно. Ливень стеной заливал окна, а деревья от ветра сгибались так, что, того и гляди, сломаются и выбьют стёкла.

– Не ходи на рынок, – повторил Дима.

– Да пошёл ты! Тоже мне, советчик нашёлся! Забыл что ли, для чего тебя сюда взяли? Так вот, запомни – никогда не суй свой нос не в свои дела. Понял?

Дима поднялся с кровати и подошёл к окну.

– Да, погодка сегодня никудышная, – сказал он, глядя в окно.

Его внимание привлекла банка, стоявшая на подоконнике.

– Что там? – спросил он у Риты.

– Краска. Выбросить надо.

Дима взял банку, расковырял плёнку с поверхности краски и подошёл к хозяйке.

– Не ходи на рынок, тебе нельзя.

При этих словах он выплеснул содержимое банки прямо в лицо собеседнице.

Та набрала воздух в грудь, раскрыла рот, но так и застыла, не в состоянии произнести ни звука от неожиданности. Руки инстинктивно схватились за глаза, но кулаки не вытирали, а ещё больше втирали едкую краску.

– Ты что?! – наконец заорала она. – Ты же мне глаза выжжешь!

– Не беспокойся, слепой тебе не быть никогда.

– Придурок! Как я на работу пойду?

– Тебе не надо идти на работу.

– Вот урод! Уходи! Чтобы духу твоего здесь не было!

Рита схватила полотенце и стала вытирать лицо. Дима отошёл от хозяйки.

– Ты куда?! – опять закричала она.

– Как, куда? Ты же только что меня выгнала.

– А как же я? Мне же глаз не открыть!

– Это нитрокраска. Она скоро засохнет и откроешь свои глаза.

– Идиот! Не уходи! Мне же страшно! Помоги хоть краску оттереть.

– Зачем же я тогда тебя обливал, чтобы самому потом оттирать?

Видимо, жжение уже прошло, потому что Рита убрала руки от лица и, открыв глаза, посмотрела на Диму.

– А действительно, зачем ты это сделал?

– Чтобы завтра вместо того, чтобы идти на рынок, ты сидела дома и отколупывала краску.

– Дурак! У меня завтра важная встреча. Не могу же я пойти на неё с такой физиономией?

– Я схожу за тебя. Ты объяснишь, что делать надо?

– А правда, для чего ты это сделал? – уже спокойно и без злости спросила Рита.

– Если я скажу, ты всё равно не поверишь. Узнаешь всё завтра.

– Ну скажи, я поверю.

– Я уже сказал одному, а он меня за это выгнал.

– Кто?

– Ибрагим.

Рябой сидел за столом и нервно барабанил пальцами. Напротив него молча смотрели на своего шефа непонимающие глаза его головорезов.

– Что ты так переживаешь? Одним чёрным больше, одним меньше… – решил нарушить молчание, видимо, самый старший из шестёрок.

– Дело не в чёрном. Я хотел тихо всё сделать, а этот дурак вместо того, чтобы с Ибрагимом выпить, взял, и сам всё вылизал.

– Какая разница? Тихо сделать, или громко – важен результат, – посоветовал другой.

– Вам хочется, чтобы здесь менты ползали и вынюхивали всё?

– А то они так не ползают? – поддержал своего подчинённого старший. – У нас там всё схвачено. Да и кто с ними возиться будет? Они же нелегалы.

– Наверное, ты прав, – подытожил Рябой, – будем под скинхедов работать.

– Под кого? – не понял старший.

– Оденетесь во всё чёрное, повязки со свастикой нацепите, ну и вроде бы чёрных громить будете.

– Из меня такой же скинхед, как из тебя балерина, – засмеялся старший, обращаясь к Рябому.

– Маску на рожу надень, – прервал смех Рябой. – Надо будет, и балериной будешь, понял?

– Классно придумано, – вступил в разговор бандит, который до сих пор не проронил ни слова. – Значит, они этих молокососов трясти будут, а мы вроде и не при делах?

– Учись, – сказал Рябой старшему. – Молодой, а просёк сразу, не то что ты.

Задание, которое Диме дала Рита, было простым. С самого утра надо было открыть палатку, расставить товар и начать торговлю. Не случись этого дурацкого инцидента с краской, за прилавком стояла бы сама хозяйка, а Дима подменил бы её часа на два – три. Именно в эти два или три часа должно было произойти главное: хозяйка, заметив представителя поставщика, должна была перехватить его по дороге к конторе рынка и затащить в специально приготовленное помещение с мягкой кроватью и столом с коньяками и закусками. Тем более, что место это было прикормлено. Целую неделю Рита ублажала здесь представителя поставщика, и по её расчётам этот ненасытный кобель не мог проскочить мимо умело поставленного капкана. Всё остальное, как говорится, было делом техники. Договор по оптовым поставкам был бы заключен с ней на самых выгодных условиях, а конкуренты получили бы дополнительную наценку. И это справедливо. Не зря же она целую неделю размазывалась перед этим омерзительным боровом. Именно поэтому, приходя домой с работы, Рита отыгрывалась на таком же беззащитном и бесправном, как и она сама, Диме. Издеваясь над полностью от неё зависимым мужиком, она хоть в какой-то степени поднималась в своих собственных глазах и с наслаждением наблюдала за человеком, которому судьба уготовила испытания ещё более противные, чем ей. Однако в этом она, видимо, перестаралась. Выходка её нового сожителя и работника напомнила ей, что предел есть всему.

Рита конечно же не посвящала Диму в свои планы. Она просто потребовала, чтобы он поторговал за неё целый день. А она, когда он уйдёт, пемзой отдерёт эту проклятую краску, скроет следы косметикой и всё равно осуществит свой гениальный план.

День, что называется, не задался с самого начала. Вместо того, чтобы открыть палатку и торговать, Дима отправился к своему недавнему знакомому Ибрагиму.

– Зачем ты пришёл? – зло встретил его тот. – Я же просил тебя больше не попадаться мне на глаза.

– Я просто хотел предостеречь тебя.

– Меня опять хочет кто-то убить?

– Напрасно ты иронизируешь. Я просто за добро хочу отплатить добром.

– Что ты называешь добром? То, что я принял тебя, накормил, напоил, и на работу пристроил? Или то, что ты за глаза облил грязью моего друга?

– Поверь, я тебе говорил истинную правду. Смерть была предназначена тебе, а не твоему другу. Махмуд принял её вместо тебя из-за своей жадности.

– Видит Аллах, я долго терпел! Убирайся, или я разобью твою подлую голову вот этой бутылкой. – Ибрагим схватил бутылку, попавшуюся под руку и замахнулся.

– Ты гонишь человека даже не узнав, зачем он пришёл к тебе.

– Хорошо. Говори и уходи.

– Ты не разобьёшь мне голову бутылкой. Но если ты немедленно не закроешь свои палатки и не уйдёшь с рынка, твоя голова будет разбита бутылкой.

– Ах вот что ты хочешь? Ты желаешь, чтобы я убрался отсюда? Теперь мне всё ясно. Ты на конкурентов работаешь. Это они тебя подослали.

– Ничего тебе не ясно. Просто я могу знать то, чего другие не могут.

– Убирайся, шакал! – Ибрагим снова поднял своё оружие. – Сейчас мы увидим, чью голову разобьёт бутылка.

Он размахнулся и изо всех сил швырнул её в Диму. Та, просвистев возле самого уха, разбилась о стену. Дима, повесив голову, молча вышел из комнаты.

Уже в который раз Дима убеждался, что никакие уговоры и убеждения не способны изменить судьбу, данную человеку свыше. Убеждался, но, тем не менее, шёл к людям, стараясь предостеречь их от опрометчивого шага, шёл, и всякий раз люди шарахались от него, как от прокажённого, оскорбляя и угрожая расправой. Зачем он это делал? Дима и сам этого не понимал. Видно, и у него была своя судьба, видно, и ему кто-то свыше предначертал нести людям добро, неизменно получая от них за это зло.

Не успела за его спиной закрыться дверь, как во дворе раздались крики, и почувствовался едкий запах дыма.

– Пожар! – кричало сразу несколько голосов.

Ибрагим, как пуля, выскочил из своей каморки и, сбив Диму с ног, выбежал во двор. Во дворе был не только пожар. Парни крепкого телосложения в чёрной униформе и масках с факелами в руках бегали по рынку и, закрыв доской дверь, поджигали палатки. Общий шум кричащих людей как ножом разрезал душераздирающий вопль торговцев, заживо горящих в своих палатках.

– Надо милицию вызвать! – кричали одни.

– Какая, к чёрту, милиция! Пока они приедут, они всех нас уложат! Это же фашисты! Джигиты, за оружие!

Однако, если джигитам надо было оружие где-то раздобыть, то у нападавших оно было наготове. Всякий, кто попадался на их пути, был сражён металлическим прутом.

Даже неопытным глазом можно было определить, что нападение было спланировано заранее. Каждый нападавший имел свою задачу и выполнял её, не мешая своим подельщикам. При этом их жертвами становились не только люди со смуглым цветом кожи. Они громили всех, кто оказывался на их пути. Неожиданно перед бандитами появился стройный ряд кавказцев, вооружённых топорами для рубки мяса. Скинхеды попробовали прорваться сквозь строй, но топор Ибрагима уложил одним ударом сразу двух противников. Бандиты развернулись и начали отступать. Ибрагим отложил в сторону топор и облегчённо вздохнул.

– Вот так, – сказал он своим товарищам. – В следующий раз не сунутся сюда.

Он не заметил, как убегающий бандит остановился, поджёг фитиль на бутылке с зажигательной смесью и швырнул в него. Бутылка, описав дугу, попала в голову Ибрагима и разбилась. Жертва упала не землю и загорелась. Товарищи навалились на своего предводителя, сбивая с него пламя. Когда огонь был потушен, все отошли от раненного, но Ибрагиму было уже не помочь. Он был мёртв.

Рита подбежала к своей объятой пламенем палатке в тот момент, когда основные силы противника отступили перед защитниками рынка, и находились как раз у палатки, в которой должен был сгореть Дима, выполни он распоряжение своей хозяйки.

– Сволочи! Что же вы делаете?! – крикнула она.

Сразу четверо бандитов обернулись на её крик и подбежали к бедной женщине, занеся над её головой металлические прутья. Как из-под земли между бандитами выросла фигура Димы.

Неожиданно нападавшие остановились и опустили прутья.

– Это же Царь! – крикнул один из них.

– Царь, Царь, – пронеслось по рынку как эхо.

Скинхеды, перепуганные до полусмерти, побросав на бегу своё оружие, убежали с рынка, сели в свои машины и уехали. Где-то далеко послышался вой пожарных машин и сирена милиции.

– Ну вот и всё, – сказала Рита, глядя на догорающую палатку. – Теперь у меня ничего нет, как и у тебя.

– У нас есть жизнь, а это немало, – ответил Дима. – Хорошо, что ты краску поздно смыла, а то бы всё могло быть по-другому.

– Слушай, а чего это они так напугались? Какого это царя они увидели?

– Царь – это я.

– Пошли домой, Царь. Теперь я буду тебе служить.

Они взялись за руки и ушли с рынка. Там им делать теперь было нечего.

 

Глава 14

Милиция, как и предполагалось, всё случившееся отнесла на счёт скинхедов. Она даже не обратила внимание на то, что палатки, странным образом уцелевшие после погрома, принадлежали одному хозяину. Следователям даже в голову не пришло сопоставить погромы на других рынках, где так же, как и в последнем случае, уцелели палатки того же хозяина. Да и кому нужны были эти сопоставления. Охота на «чёрных» была открыта по всей стране и приписывать подобные преступления кому-либо, кроме скинхедов, было просто неразумно.

Рябой проводил совещание со своими шестёрками. Настроение у него было хорошее. Операция по устранению с рынка конкурентов прошла успешно. Единственная деталь выпадала из его плана: это паническое бегство бойцов в конце операции.

– Почему побежали без команды? – недовольно спрашивал он.

– Все побежали, – виновато бурчали они под нос.

– Но ведь кто-то побежал первый?

– По-моему, это Длинный.

– И чего же он испугался?

– Он Царя увидел.

– Кого-кого?

– Царя. Он на зоне с ним сидел.

– Авторитет, что ли?

– Авторитета он бы не испугался. А тут Царь. Вот он и дал дёру, ну, а за ним и все тронулись.

– Интересно, кто же он такой, что его больше авторитетов боятся.

– Длинный рассказывал, что он какой-то магической силой обладает. У них в камере Хромой сидел, так он его одним взглядом уложил. Сказал ему, что он умрёт, а тот взял, и умер.

– Как это, одним взглядом? Разве это возможно?

– Для него возможно. А ещё говорят, что когда на зоне бунт был, там ещё заложников захватили, так вот, ОМОН ничего сделать не мог. Менты тогда Царя привезли. Он один всех успокоил и ментам сдал. Так что, ещё не известно, что бы было, если бы мы вовремя не смылись.

– Так он мент?

– Какой мент? Он зэк.

– Вот что, – задумчиво произнёс Рябой. – Этот Царь на меня должен работать. Пусть Длинный ко мне его приведёт.

– Длинный не будет этого делать, хоть на части его порежь.

– Тогда ты это сделаешь, а то я тебя на части порежу. Ясно?

При этом Рябой так посмотрел на одного из своих подданных, что ни о каком отказе речь идти уже не могла.

Рита с Димой сидели дома. Теперь хозяйка бегала вокруг своего квартиранта. Она накрыла на стол и обслуживала своего гостя, как официантка. Увидев, что Дима наелся, она присела рядом и тихо спросила.

– Значит, ты знал о погроме?

– Даже понятия не имел.

– Для чего же ты меня краской вымазал?

– Как, для чего? Чтобы ты на работу не ходила.

– Почему?

– Потому что, если бы ты пошла, с тобой бы произошло несчастье.

– Вот я и говорю, что знал.

– Ничего ты не поняла. Я знал о тебе, а не о погроме.

– Да, здесь действительно без поллитра не разобраться.

Рита налила вина и подняла стакан.

– Я хочу выпить за тебя, за моего спасителя.

– Я тебя не спасал.

– А кто же?

– Бог. А я только орудие в его руках.

– Значит, это Бог? – Рита задумалась. – Одной рукой спасает, а другой отнимает. Мы же теперь нищие. Опять придётся пресмыкаться и унижаться, чтобы выпросить себе на кусок хлеба. Если б ты только знал, как мне досталось это место на рынке. Тьфу, гадость какая, даже вспоминать противно!

– Ничего Бог ни у кого не забирает. Он только даёт. Человек может только взять или отказаться. А уж, тем более, не надо ни перед кем пресмыкаться и унижаться. Сами придут и дадут.

– Кто сами?

– Ну, я уж не знаю, кто. Кто-нибудь придёт.

– А когда?

– Не знаю, может быть, прямо сейчас.

В этот момент в дверь постучали. Этот стук так испугал Риту, что она выронила из рук стакан, залила вином платье и застыла с каменным лицом, глядя на дверь.

В комнату вошёл парень крепкого телосложения с короткой стрижкой и толстой золотой цепью на шее.

– Это ты Царь? – робко спросил он.

– Я.

– Меня хозяин прислал. Он предлагает тебе работу на условиях, которые ты сам потребуешь.

– Я не один. Вот Рита, она тоже без работы осталась.

– Ты, что ли? – Парень взглянул в сторону хозяйки.

– Я-я-я, – не сказала, а как-то проикала Рита.

– Где ты хочешь работать?

– У меня на рынке место было…

– Сколько?

– Одно.

– А хочешь сколько?

– А сколько можно?

– Я спрашиваю, сколько ты хочешь?

– Два, – пролепетала Рита.

– Завтра можешь выходить на работу.

– А кто хозяин?

– Ты сама себе хозяйка и будешь.

– Но у меня денег нет, чтобы товар закупить. Всё сгорело.

– Твои места будут с товаром.

– Сколько же я буду должна?

– Нисколько, – ответил парень и повернулся к Царю.

– Давай, – сказал Дима и протянул руку.

Парень как будто знал, что имеет ввиду его собеседник. Он вытащил визитку и подал Диме.

– Что передать хозяину?

– Передай, что я визитку взял. А теперь можешь идти.

Парень откланялся и вышел из комнаты.

– Сами пришли и всё дали, – прошептала Рита, когда дверь за гостем закрылась.

– Вино-то будем пить? – засмеялся Дима, – или опять на платье выльешь?

– Теперь я понимаю, почему тебя Царём зовут.

– Ничего ты ещё не понимаешь. Наливай, а то я вижу, без вина ты в себя не придёшь.

Рябой принимал Царя по-царски. Он долго рассказывал про свой бизнес, сетовал на трудности, с которым приходилось сталкиваться. Из рассказа выходило так, что без кипучей деятельности Рябого не только рынка, а и самой страны, наверное, не существовало. А что касается старичков и старушек, то те исключительно были обязаны своей жизнью заботливому предпринимателю, ибо таких дешёвых и качественных продуктов иначе, как в его торговле, было не сыскать. Само собой разумеется, что без него они давно бы умерли с голода.

Царь сидел за столом, подпирая голову рукой, и, казалось, не слушал оратора, а думал о чём-то своём. Рябой заметил это и прервал свой рассказ.

– Вы не слушаете меня?

– Нет, почему же, говорите.

– Вот я и говорю, что иногда, ради дела, приходится применять непопулярные меры.

Рябой опять посмотрел на Царя и остановился.

– У вас такой вид, будто это вам давным-давно известно.

– Да, известно. Но не давным-давно, конечно.

– Что известно? – не понял Рябой.

– Всё. И про непопулярные меры, разумеется.

– Что вы имеете ввиду?

– Я имею ввиду погром на рынке.

Рябой замолчал, не зная, что ответить.

– То есть, вы считаете, что это я всё устроил? – прервал он затянувшуюся паузу.

– Я не считаю. Я просто знаю это.

Так хорошо спланированный спектакль неожиданно был сорван. Рябой, конечно же, не собирался посвящать Царя в свои тёмные делишки. Он предполагал, что его собеседник обладает какими-то незаурядными способностями, иначе зачем бы он пригласил его к себе? Но то, что эти способности будут настолько незаурядны, он предположить не мог. Рябой хотел сказать, что это не правда, но понял, что это бесполезно. Он хотел придумать какие-то веские доводы в своё оправдание, но в голову ничего не приходило. Так он и сидел напротив Царя молча, с раскрытым от удивления ртом.

– Ну как? Вы не передумали ещё предлагать мне работу на моих условиях? – прервал немую сцену Дима.

Рябой неожиданно осознал глупость своего положения. Держать рядом с собой человека, который знает не только про все твои дела, но и мысли, было недопустимо, потому что такой сотрудник мог просто-напросто уничтожить своего работодателя. Но и не брать на работу было тоже невозможно по той же самой причине.

– Нет, нет, не передумал, – скороговоркой ответил Рябой.

А, собственно говоря, на каких работах можно было использовать такого работника, тем более, что у Рябого практически все дела были криминальные?

– Я мог бы вас предупреждать об опасности. Не вашу фирму, а лично вас, – как будто читая мысли, предложил Царь.

После этих слов Рябой полностью потерял самообладание. Он теперь отлично понимал своих парней, которые бросились в рассыпную при одном упоминании Царя. Он бы и сам сейчас убежал куда глаза глядят, но ему было нельзя ни бежать, ни оставаться.

– Вот и договорились, – радостно воскликнул Рябой.

– Тем более, насколько я понимаю, к моим предостережениям вы всё равно не прислушаетесь.

Рябой издал что-то отдалённо напоминающее смех.

– Вы любите пошутить?

– Да уж какие шутки?

– Кстати, нам надо договориться об оплате. Какие будут ваши условия? Со своей стороны могу предложить процент от прибыли нашей компании.

– Я предпочитаю оклад.

– Прекрасно! Оклад, так оклад. Заработок директора рынка вас устраивает?

– Вполне. Только попрошу деньги заплатить за шесть месяцев вперёд.

– Как вам будет угодно.

Рябой вызвал к себе бухгалтера. Как только тот вошёл, он подвёл его к Диме.

– Прошу знакомиться, это наш новый сотрудник. Принят на работу с сегодняшнего дня с зарплатой директора рынка.

– Какой зарплатой, – не понял бухгалтер. – С белой или чёрной?

Всё напряжение, которое сконцентрировалось в Рябом за время разговора с Царём, неожиданно нашло выход. Бедный бухгалтер стал тем объектом, на который, как лавина выплеснулась вся негативная энергия руководителя. Рябой почему-то побагровел, встал из-за стола и вплотную подошёл к бухгалтеру.

– А ты на какую зарплату живёшь? На белую или чёрную?

При этом Рябой продолжал двигаться, заставляя бухгалтера пятиться к двери.

– Естественно, чёрную. И деньги за шесть месяцев заплатишь вперёд. Понял?

– Как это, вперёд?

– А вот так. Через пять минут чтобы бабки были у Царя. Ясно?

– У какого царя?

Бухгалтер пожалел, что это спросил. Рябой вытолкнул его из кабинета.

– Исполнишь немедленно! – закричал начальник.

Он закрыл за бухгалтером дверь, снова сел за стол напротив Царя и перевёл дух.

– Напрасно вы так грубо относитесь к своим сотрудникам, – заметил Царь.

– Слишком много вопросов задаёт. Если с бухгалтером по-другому разговаривать, то у него на любой вопрос будут одни и те же ответы: нельзя, да не положено. Ну да, хватит о нём. Давайте займёмся нашими делами. Когда вы приступите к своим обязанностям?

– Я уже приступил.

– Не понял… – Рябой вопросительно посмотрел на Диму.

– Я должен был предупредить вас об опасности, что я только что и сделал.

– Вы?

– Конечно, я. Я предупредил вас, что с подчинёнными так грубо разговаривать нельзя.

– Это с этим-то хитрым евреем? – Рябой рассмеялся.

– Вы только что нажили себе врага.

– Не смешите меня. Тоже мне, враг!

– Моё дело предупредить. Однако, как я и предупреждал, вы всё равно проигнорируете это.

В это время дверь кабинета открылась и появился бухгалтер с деньгами.

– Вот, как вы и приказывали, – сказал он, протягивая начальнику пачки денег.

– Не мне, а ему, – Рябой кивнул головой в сторону Царя.

Дима взял деньги, и, не пересчитывая, положил их в карман. Бухгалтер сразу же поспешил уйти.

– Ну что ж, если вы мне понадобитесь…

– То вы знаете, где меня найти, – продолжил за Рябого Дима.

– А если я понадоблюсь, то милости прошу в любое время суток, – закончил беседу Рябой.

Вот уж, действительно не знаешь: где найдёшь, где потеряешь.

Только вчера Рита чувствовала себя нищей, только вчера на её жизненном пути не было ни одной надежды, а сегодня, разложив на столе выручку от торговли, она не верила своим глазам.

– Вот это да! – говорила она Диме. – И это всего за один день!

– Торговых мест стало вдвое больше, да и конкуренции практически нет, – пояснил Дима.

– А у тебя как дела? Ты ходил на встречу?

Дима молча вытащил деньги из кармана и положил на стол рядом с Ритинами.

– Ничего себе! – воскликнула она. – Это за один день?!

– За шесть месяцев.

– Какие шесть месяцев? Ты же только сегодня был на переговорах.

– За шесть месяцев вперёд.

– Странно. Обычно сначала работают, а потом платят за работу.

– Ты же слышала, что меня приглашали работать на моих условиях.

– И зачем ты выбрал такие условия? Гораздо удобнее получать деньги два раза в месяц, или, в крайнем случае, ежемесячно. А так профукаешь всю зарплату и будешь полгода лапу сосать.

– Лучше иметь деньги за шесть месяцев, чем вообще не иметь.

– Почему вообще не иметь?

– Не знаю. Просто мне показалось всё это очень ненадёжным.

– Тебе виднее, – тихо сказала Рита. – После случая с краской я уже ничему не удивлюсь.

– Удивишься ещё, не беспокойся. Сама себе удивишься.

Рита с умилением посмотрела на деньги, разбросанные по столу, и, повернувшись к Диме, сказала:

– Надо отметить это дело. А то, как бы это не накрылось медным тазом.

– В чём же проблема?

– Проблема в том, что надо бежать в магазин. А то у нас отмечать нечем.

– Ну, разве это проблема? Вот когда не на что – это проблема. Давай я слетаю в магазин.

Дима убежал за покупками, а Рита села за стол и, глядя на деньги, предалась мечтам.

Когда Дима вернулся, она сидела на диване и внимательно смотрела телевизор.

– Ну вот, теперь можно праздновать, – сказал Дима, вытаскивая продукты на стол.

– Да, да, я сейчас всё соберу.

Рита, о чём-то думая, машинально собрала на стол. Настроение хозяйки резко изменилось. Если перед уходом Димы она была весела и счастлива, то теперь от весёлости не осталось и следа.

– Что-нибудь случилось? – спросил Дима.

– В новостях передали, что Раиса умерла.

– Какая Раиса?

– Действительно, какая же она Раиса? Привыкли всё время – Раиса, да Раиса. А она не просто Раиса, а Раиса Максимовна Горбачёва – жена президента СССР.

– О Господи! Она же ещё не старая.

– Ладно, садись за стол.

Рита положила на тарелку закуски и налила вина.

– А что такое лейкемия? – спросила она.

– Болезнь такая. Неизлечимая.

– Странно. Она своими деньгами помогала детям, которые этой болезнью болеют, а сама от неё и умерла. Значит, эти дети всё равно должны были умереть, хоть помогай им, хоть не помогай?

– Да.

– Вот как жизнь устроена. Для кого-то праздник, а кто-то умирает.

– Мы все когда-то умрём.

– Ну ладно, давай выпьем.

Рита подняла рюмку и снова поставила её на стол.

– Не могу. В рот не лезет.

– Не лезет, потому что это не для тебя дано.

– Что дано?

– Вот это всё, – Дима взглядом показал на праздничный стол.

– А кому это дано?

– Не знаю, это уж тебе решать.

– Слушай, а действительно, что мы с этими деньгами будем делать? Ведь нам столько не надо.

– Денег много не бывает.

– Не бывает. Только бывает, что в глотку ничего не лезет.

Дима ничего не ответил.

– Давай оставим сколько нам надо, а остальные потратим на помощь больным детям, – неожиданно предложила Рита.

– Ты хочешь создать благотворительный фонд?

– Можно и так. Только я не знаю, как это делается.

– Что же тут знать. Надо создать сайт, и тогда люди, которые думают так же, как ты, будут перечислять на эти цели свои деньги.

– Что такое сайт?

– Штука такая в интернете.

– Ты думаешь, такие люди есть?

– Конечно, есть. Раиса Максимовна же была?

– А я раньше думала, что все только и думают о своём кармане, а больше ни о чём.

– Хапуги всегда заметнее. Добрых никогда не видно. Они тихо делают своё дело и не выпячиваются. Но они есть, и их много. А сегодня на одного человека больше стало.

– На одного?

– На двух, – поправился Дима и придвинул к Ритиной кучке денег свои.

– Дима, помоги мне с этим интернетом, я же в нём ничего не понимаю.

– Я тоже не специалист, но ничего, что-нибудь придумаем.

Рябой и Длинный сидели в кабинете напротив друг друга и молчали.

– На хрена ты его взял? – нарушил молчание Длинный.

Рябой ничего не ответил.

– Он же в зоне всю братву ментам сдал.

– Думаешь, и нас сольёт?

– Хрен его знает, что у него на уме. Выгони ты его лучше. Лично я предпочитаю от таких подальше держаться.

– Как же я его выгоню? Ты вот не знаешь, что у него на уме, а он всё знает. Я и брал его для того, чтобы всё знать.

– Надо было посоветоваться сначала. Он не только всё может знать. К нему в камеру настоящих отморозков подсаживали, так они через несколько дней от него святошами выходили.

– Да ну!

– Вот тебе и да ну. Он, может быть, никого и не сольёт, а ты сам себя возьмёшь и сольёшь, да ещё и нас, рабов божьих, за собой потянешь.

– Ты за базаром-то следи, – попробовал одёрнуть своего собеседника Рябой.

– Я знаю, что говорю. К тебе теперь никто из блатных на пушечный выстрел не подойдёт, если узнает, что у тебя Царь работает.

– Я уже и деньги ему заплатил.

– Нашёл о чём думать! Ты о голове своей думай.

– Слушай, а может его того… – Рябой провёл пальцем по горлу.

– У тебя совсем крышу снесло. Он Царь, а не пацан какой-то. Как бы тебя самого не того…

Собеседники снова замолчали. Никто не знал, как выйти из положения, в которое они попали. Однако, как известно, выход есть из любой ситуации. Тут главное – не распускать сопли, а думать. И тогда решение придёт само, поражая своей простотой и гениальностью. Длинный хотя и был в подчинении у Рябого, но голова у него работала гораздо лучше. Впрочем, в тех кругах, в которых вращались наши собеседники, это обстоятельство ровным счётом ничего не решало.

– А может, его продать? – неожиданно предложил Длинный.

– То есть, как это, продать?

– Очень просто. Он ведь к тебе пришёл денег заработать, значит с удовольствием перейдёт к тому, кто больше платит.

– Кто же купит его?

– Здесь нам подсуетиться придётся. Распустим слух, что у тебя на службе экстрасенс. Тогда не ты за покупателями бегать будешь, а они за тобой.

– Здорово! Так мы с тобой на этом ещё и бабок срубить сможем? Длинный, с твоей головой не братком, а академиком надо быть!

Не надо быть экстрасенсом чтобы предугадать дальнейшие события. Мозг, утомлённый непосильным трудом, срочно нуждался в подпитке калориями, а даже школьник знает, что самым калорийным продуктом является спирт, или, на худой конец, водка.

После окончания трудового дня сотрудники погрузили два почти бездыханных тела в машину, чтобы отвезти своих начальников на дачу, где те, предавшись забвению, сольются с матушкой природой и уйдут в мир гармонии и благоденствия, или, говоря по-русски – в запой, минимум на неделю, а то и на две, как получится.

Борис Моисеевич Питерсон рос в типичной еврейской семье. Родня, экономя на всём, дала ему лучшее по тем временам образование. Боря закончил с красным дипломом финансово-экономический институт, обещая немолодым уже родителям счастливую и беззаботную старость. Однако благодарному юноше не довелось исполнить свой сыновний долг. Родители отошли в мир иной, и по жизни пришлось шагать уже без папы и мамы. А жизнь, хоть и протекала по стандартному руслу, не очень-то баловала молодого человека своим вниманием, а, тем более, справедливостью. С этим молодой экономист столкнулся сразу после окончания института. Как бы ни старался он работать, какие бы таланты ни выказывал, финишная прямая карьерной лестницы всегда была закрыта для него барьером, имя которому – национальность. Но человек привыкает ко всему. Борис Моисеевич смирился со своей участью, сконцентрировав всю свою позитивную энергию на семье. Однако не каждый может с этим смириться. Его дети не пожелали жить изгоями и уехали в Израиль, а Борис Моисеевич, крепко-накрепко привязанный к отеческим гробам, остался жить в стране, где только говорили о равенстве наций, а на поверку занимались обыкновенной травлей евреев. Так бы и дожил он свой век тихо и неприметно, если бы не перестройка, которая, раскачиваясь всё больше и больше, взорвала общество, сломала привычную жизнь людей, выгнала их с работы, лишила защиты государства и оставила брошенными на произвол судьбы, невзирая ни на возраст, ни на заслуги. Борис Моисеевич со своей женой Сарой всё чаще и чаще стали вспоминать о своих детях и думать о земле обетованной.

Однако не следует думать, что он был этакой тряпкой. Как и многие из нас, он был горделив. И предметом гордости у него была честность. Да, да, самая обыкновенная честность, про которую мы все думаем, что она есть, а на самом деле, которой нам всем так не хватает. И не дай бог упрекнуть старого еврея в нечестности – этот человек сразу становился врагом, почти кровником. Видно, в роду у Бориса Моисеевича были не только евреи. Впрочем, кто знает наверняка, что намешано в наших генах? Вряд ли можно найти на земном шаре человека с абсолютно чистой национальностью.

Когда начальник в присутствии постороннего человека обвинил его в воровстве, а именно так следовало понимать вопрос: «А ты на какую зарплату живёшь? На белую или чёрную?», чаша терпения была переполнена. Отныне этот человек превратился в заклятого врага, а сам Борис Моисеевич стал подобен сжатой пружине, которая сколь угодно долго могла находиться в спокойном состоянии, чтобы в нужный момент мгновенно распрямиться и поразить противника. И, кажется, этот момент наступил. Этот неотесанный жлоб, которого судьба поставила над Борисом Моисеевичем, ушёл в запой, оставив у бухгалтера подписанные пустографки платёжных документов, предназначенные как раз для таких запойных дней. «Сейчас или никогда. Промедление смерти подобно», – вспомнил он слова Ленина, которыми его в своё время пичкали в институте.

Придя домой, он, потирая от удовольствия руки, спросил у жены:

– Сара, как у нас дела с визами?

– Всё давно готово. Можно уезжать хоть сейчас.

– Вот и прекрасно! Заказывай билеты. Поедем домой. Евреи должны жить с евреями, а русские с русскими.

– Ты ещё пойдёшь на работу? – спросила Сара.

– Да. Мне нужно докончить ещё одно дело.

– Боря, неужели ты возьмёшь его грязные деньги?

– Побойся Бога, дорогая. Я даже не прикоснусь к ним. Просто начальник сделает в своей жизни одно и, наверное, единственное доброе дело. Он поможет бедным детям, которые умирают от болезней. Неужели это грех? У одного моего знакомого заболел ребёнок. Надо было заплатить сумасшедшую сумму. Родителям ничего не оставалось, как пойти в синагогу и молиться. И что же ты думаешь? После этого за операцию заплатил какой-то благотворительный фонд.

– Какой фонд?

– Не знаю. Вот он мне дал визитку, а там все их реквизиты.

Вот уж кого не ожидал встретить Рябой на своей даче, так это Царя. Он появился неожиданно. Будто и не входил в комнату, а просто взял и появился из ничего. Так, вероятно, появляются призраки или приведения. От неожиданности Рябой с Длинным чуть не поперхнулись водкой.

– Тьфу ты, чёрт! – выругался Рябой. – Так и заикой сделаться недолго. Кто это?

– Я пришёл выполнить свою работу, – ответил Царь.

– Какую работу? – вмешался Длинный. – Ты хоть знаешь, сколько сейчас время?

Царь посмотрел на часы, а потом на пьяных собеседников.

– Два часа ночи.

– И какая работа в это время? – не унимался Длинный.

– У меня рабочий день не нормированный.

Рябой, кажется, начал понемногу понимать, кто к нему пришёл.

– Какая работа? Разве тебя ещё не продали? – спросил он, еле выговаривая слова.

– Ты чего, Рябой, в натуре! Мы же ещё в фирме не были. Как же мы могли его продать?

– Так зачем же тогда он пришёл?

– Он сказал, что хочет выполнить свою работу, – пояснил Длинный.

– Ну, пусть выполняет, если ему так хочется.

– Тебе угрожает опасность, – сказал Царь Рябому.

– Кому, мне? – засмеялся Рябой. – Позвольте узнать, от кого? Уж не от старого ли еврея? В прошлый раз ты говорил, что он мне угрожает.

– Я так не говорил. Я говорил, что ты нажил себе врага.

– Нет, ты слышал, Длинный, этот старый жид, и вдруг мой враг?!

Рябой стал смеяться всё громче и громче. Его приятель, видя, что начальника совсем понесло, начал толкать его локтем.

– Что ты меня пихаешь? – зло огрызнулся Рябой. – Неужели ты не видишь, что это лохотрон? Он мне денег, между прочем, должен. Я ему за шесть месяцев заплатил, а он ахинею какую-то несёт. Кто мне может угрожать? Я самый богатый человек! Моя команда самая сильная!

– Да он ещё ничего не сказал.

– Хорошо, пусть говорит и убирается. От кого исходит угроза?

– От твоей команды.

Рябой ещё больше рассмеялся.

– И что же мне грозит?

– Смерть.

– Да пока я её кормлю, она мне в рот будет смотреть. И не просто смотреть, а хранить, как зеницу ока. Понимаешь, тут истина очень простая: есть деньги – есть власть, нет денег – нету власти.

– Нету у тебя ни денег, ни власти.

– Что?! Да пошёл ты отсюда, придурок! Откуда ты можешь знать, сколько у меня денег? Убирайся, я в твоих услугах больше не нуждаюсь!

Последние слова Царя больше поразили не Рябого, а Длинного. Он моментально протрезвел и, не моргая, смотрел на уходящего Царя. Когда Дима закрыл за собой дверь, Длинный бросился догонять гостя.

– Постой, Царь, не уходи, – кричал Длинный. – Ты же видишь, что он пьяный и ничего не соображает.

Дима остановился и внимательно посмотрел на Длинного.

– Какая разница, пьяный он или трезвый? Всё равно, ничего нельзя изменить.

– Ничего? Разве никто не может помочь ему?

– Кто же захочет разделить его участь?

У Длинного от ужаса вылезли глаза из орбит. Он задом попятился к двери из которой недавно вышел.

– Куда это ты намылился? – услышал он пьяный голос хозяина. – Этого придурка провожать ходил?

– Ты сам придурок! Хватит пить! Ты что, до сих пор не понял, что у нас неприятности? – Длинный замялся, а потом поправился. – У тебя неприятности.

Слухи, которые хотели распространить про Царя, распространялись помимо воли их авторов. Вернее, не про Царя, а про некоронованного короля района: бандита и предпринимателя – Рябого. Никто не знал, кто сказал первый, что у Рябого нет денег. Да и какая разница, кто начал первый? Все знают, что дыма без огня не бывает. А уж дыма, то есть, домыслов относительно вчерашнего владыки было более, чем достаточно. Говорили, что его подмяла под себя какая-то столичная группировка, и он теперь вовсе не крутой, а просто шестёрка. Говорили, что он вынужден был сдать все бабки ментам и теперь работает на них, сдавая своих дружков в обмен на свободу. Ещё судачили, что Рябой, кинув кого-то по-крупному и набрав долгов, свалил за границу, переведя все деньги в фирму, которую сам же и создал. Одним словом, когда хозяин вернулся в свой офис, половины сотрудников уже не было, а вторая половина оставалась только потому, что всё-таки ещё надеялась получить от хозяина свои кровно заработанные деньги.

Рябой вошёл в свой кабинет и нажал на кнопку своего мобильника, чтобы вызвать к себе заместителя, но из телефона донёсся бархатный девичий голосок, который поведал, что связь временно приостановлена за неуплату. Разгневанный руководитель вызвал к себе главного бухгалтера, но секретарь сказала, что тот недавно уволился.

– Кто-то в бухгалтерии есть? – закричал он на секретаря, – позови того, кто есть.

Секретарь убежала и через минуту вернулась с насмерть перепуганной девушкой.

– Ты кто? – спросил её Рябой.

– Я бухгалтер.

– Она только что устроилась, – пояснила секретарь.

– Ну так, работай, если устроилась. Выписки из банка принеси. И быстро.

Не прошло и дести минут, как выписки лежали на столе. В глаза бросилась очень крупная сумма, после которой шли только одни нули.

– Что это? – спросил у новенькой Рябой.

– Сумма, – растеряно ответила она.

– Я понимаю, что это сумма! Кто платил? За что? – уже не говорил, а кричал начальник.

Девушка трясущимися руками взяла платёжку и начала читать содержание платежа.

– Эти деньги перечислены в благотворительный фонд, – объяснила она.

– Какой, к чёртовой матери, фонд!?

– Б-б-блоготворительный.

– Я вижу, что благотворительный! Кто платил, я вас спрашиваю?!

– Вы, – уже сквозь слёзы отвечала сотрудница.

– Я?!

– Вот, подпись ваша.

Рябой стал рассматривать платёжку и к своему удивлению обнаружил, что на ней действительно стоит его подпись. «Неужели это я по-пьяни подписал! – подумал он. – Но ведь кто-то подсунул мне это?»

– А почему главбух уволился? – спросил он уже секретаря

– Все стали увольняться, и он уволился.

– А почему стали увольняться все?

– Разное толковали. Когда узнали, что все деньги ушли в этот фонд, говорили, что это и не фонд вовсе, что вы это специально сделали, чтобы деньги без налогов за границу переправить. Главбух как это узнал, так сразу и уводился. Ну, а потом все за ним стали увольняться.

– Кто это говорил?

– Да разве сейчас упомнишь! Все говорили. А ещё рассказывали…

– Достаточно! Хватит мне эту лапшу на уши вешать.

– И вовсе это не лапша.

– А что же это?

– Это слухи. Хороша лапша, если из-за неё почти все уволились. – Секретарь замолчала и обиженно отвернулась от начальника. – Сами спросили, а теперь ругаетесь.

– А начальник службы безопасности уволился, или не успел?

– Ещё не успел, – обиженно ответила секретарь.

– И на том спасибо.

Рябой встал из-за стола и быстро пошёл к Длинному, который, по словам секретаря, уволиться ещё не успел. В кабинете у Длинного сидели почти все боевики, или, как их теперь называли, сотрудники службы безопасности.

– Совещание проводите? – спросил Рябой Длинного.

– Типа того.

– Вот и отлично. У нас тут проблемы нарисовались.

– У тебя нарисовались, – поправил Длинный.

– Что значит, у тебя? А вы тогда на кой хрен мне нужны?

– Шеф, – обратился к начальнику один из охранников, – мы тут с братвой побазарили и вот что решили: ты нам, по ходу, денег должен. Так вот, пока ты с нами не рассчитаешься, мы соскакиваем.

– Что?! – не поверил своим ушам Рябой.

– А то, что счётчик уже включён. Срок тебе два дня, а дальше, сам знаешь. Это наши бабки и ты должен их вернуть.

– Какие бабки?!

– Как, какие? Ты что нам за погром обещал?

– Да я разве спорю, – стал оправдываться Рябой. – Раз обещал, значит отдам. Только подождать немного надо.

– Вот мы и подождём. Два дня. Вполне достаточно.

Рябой с надеждой посмотрел на Длинного.

– А что ты на меня смотришь? Пацаны правы. Всё по понятиям.

– Но деньги надо отбить. Ты это понимаешь?

– Это твои проблемы и тебе их решать. Никто за здорово живёшь твою участь разделять не будет.

– Ты так говоришь, будто я вас кинул.

– А как ещё? Тебя Царь предупреждал, а ты его взял и выгнал.

– Но ведь я… – начал было Рябой, но Длинный не дал ему договорить.

– Базар окончен. Через два дня бабки должны быть у пацанов.

«Кранты», – подумал про себя Рябой, и был недалёк от истины.

Ему бы распутать запутанный клубок, найти этот пресловутый благотворительный фонд и попробовать вернуть свои деньги. Только как же его найдёшь, если все, словно сговорившись, отвернулись от него? Да и разве вернёшь что за два дня? Срок совершенно нереальный. Рябой вдруг вспомнил, как он сам раздавал такие сроки людям, как сажал их на счётчик, и всего за неделю они должны ему были уже в три раза больше первоначального долга. Его мало тогда волновало, что чувствовала его жертва перед неминуемым крахом. Для него это был только бизнес, который не только не мог, но и не имел права учитывать такие понятия, как жалость, сострадание и великодушие. Таковы были правила. Не он их придумал и не ему их было отменять. Обычно человек вспоминает о жестокости этих правил только тогда, когда сам попадает под колёса этой глухой, слепой и бесчувственной машины, но, увы, когда это случается, уже никто, даже господь Бог, не в состоянии изменить эти правила ввиду глухоты и слепоты последних.

Предприняв несколько неудачных попыток выбраться из создавшейся ситуации, Рябой понял, что время упущено, и принял единственное правильное решение, которое было возможно. Он подался в бега. Собрав деньги, которые у него ещё остались, он вызвал такси.

– В аэропорт, – скомандовал он водителю.

Автомобиль увозил Рябого из родного города. Здесь он родился. Тут прошло его детство. В этих дворах он стал юношей. На этих улицах он из юноши превратился в мужчину. И вот теперь, по какой-то нелепой случайности, всё это надо оставить навсегда. Рябой стал в окно разглядывать знакомые улицы и вдруг обнаружил, что они не те, которые ведут в аэропорт.

– Почему мы свернули? – спросил он водителя.

– Дорога закрыта, – ответил водитель. – Поедем по объездной.

«И у меня теперь дорога закрыта», – подумал Рябой. Он откинулся на сидение, закрыл глаза и предался воспоминаниям. Однако поездка затянулась. Когда Рябой открыл глаза, то увидел, что машина едет по загородному шоссе. По обочинам мелькали тёмные силуэты деревьев и никаких построек, никаких признаков жизни.

– Ты куда меня завёз? – закричал он на водителя.

– Не беспокойтесь, мы, можно сказать, уже приехали.

– А ну-ка останови немедленно! Ты что, думаешь, лоха нашёл, чтобы счётчик себе наматывать? Да я город лучше тебя знаю.

– Как прикажете.

Машина свернула на небольшую лесную дорожку и остановилась.

– Приехали, – сказал водитель. – Вылезай.

Рябой открыл дверцу и обомлел от ужаса. Перед ним стоял Длинный со своими головорезами.

– Насколько я понимаю, – сказал он, – вместо того, чтобы искать деньги, ты решил удариться в бега.

Объясняться перед этими людьми было абсолютно бесполезно. Рябой знал их, а они знали Рябого, и поэтому понимали всё без слов. Бывший начальник опустил голову и молча сел на сидение машины. Длинный откуда-то достал лопату и швырнул её к ногам Рябого.

– Что расселся, порядка не знаешь? Копай!

Эту процедуру Рябой наблюдал не единожды. И каждый раз удивлялся. Ему всегда было непонятно, почему жертвы, которые точно знают, что их сейчас убьют, всегда покорно сами рыли себе могилу? И только сейчас он это понял. Организм, повинуясь инстинкту самосохранения, пытался если не избежать смерти, то, во всяком случае, оттянуть её, насколько это возможно. Но, если в обычном случае речь идёт о годах, то здесь жизнь исчислялась минутами, и жертва готова была сделать всё, что угодно, лишь бы никому не отдать этих минут и секунд.

Рябой взял лопату и стал покорно исполнять приказ. Его руки рыли могилу, а голова лихорадочно пыталась найти выход из, казалось бы, безвыходной ситуации. Он смотрел на своих палачей и думал, думал, думал. Что-то необычное было среди его бывшей команды. Вроде бы всё, как всегда, но что-то было лишним. Он ещё раз присмотрелся к своим убийцам и вдруг обнаружил это лишнее. Это был человек с портфелем, в очках, интеллигентного вида.

«Зачем он здесь? Значит, он им нужен? Значит, это ещё не конец? Значит, я ещё поживу?» – эти мысли стучали в висках, как молот. Рябой отбросил в сторону лопату, показал на незнакомца пальцем и закричал:

– Кто это?!

– Нотариус, – спокойно ответил Длинный.

«Нотариус? Ну конечно, нотариус! – думал Рябой. – Господи, как же я раньше не догадался? Никто и не хотел меня убивать. Они просто решили припугнуть меня, чтобы выбить долги. Ну конечно, припугнуть». Он вылез из могилы и подбежал к нотариусу.

– Где подписать? Неужто я не понимаю? Долги священны, я хорошо это знаю.

Нотариус вытащил из портфеля свои книги, раскрыл их и указал пальцем, где надо было поставить подпись.

– Вот здесь за квартиру, – пояснял он, – а вот здесь за машину.

– Не утруждайтесь, – скороговоркой проговорил Рябой. – Я всё понимаю. Где ещё?

– Вот здесь. Это дача.

Документы были подписаны. Нотариус спрятал в портфель книги и посмотрел на Длинного.

– У меня всё, – сказал он ему.

– Вас сейчас отвезут.

Водитель, который привёз Рябого, открыл дверцу такси, приглашая нотариуса сесть. Через мгновение машина скрылась из вида.

– Ну вот, слава Богу, всё решилось, – радостно сказал Рябой.

– Ничего не решилось. Это слишком мало, – сказал Длинный.

– Это ведь только начало. Ты же понимаешь, что я всё отдам.

– Понимаю. Я всё понимаю. Лопату отдай.

Рябой, улыбаясь, подошёл к могиле, достал лопату и протянул её своему бывшему подчинённому. Тот взял её, резко замахнулся, и ударил ею жертву по голове. Кровь брызнула Рябому в глаза. Он схватился за голову, пошатнулся, сделал несколько шагов по направлению к могиле, потерял равновесие и упал в неё.

– Закапывайте, – скомандовал Длинный своим помощникам.

– Так он, типа, жив ещё, – не понял бандит.

– Закапывайте. Таков порядок. Не я его придумал, не мне его и менять.

 

Глава 15

Если у Риты дела шли, что называется, в гору, то про Диму этого сказать было нельзя. Деньги, которые он получил, подходили к концу, тем более, что большую часть он передал в фонд, а других доходов больше не предвиделось. Вероятно, неуместно употреблять слово предвиделось по отношению к Диме. Однако человек, который сам мог предвидеть судьбы других, оставался совершенно слеп к своей собственной судьбе.

Вот такие мы люди: кто-то из нас больше видит, кто-то меньше, а кто вообще кроме денег ничего не видит, да ещё и не слышит к тому же, как Рябой, например. Однако о самой судьбе этого не скажешь. Кто-кто, а эта дамочка видит всё и слышит всех. И память у неё совсем не девичья, никого не забудет, всем воздаст по делам их, невзирая ни на чины, ни на звания.

В то самое время, когда Дима ломал себе голову, решая вопрос: а как дальше жить, судьба уже озадачила других людей, чтобы трудоустроить своего протеже.

В роскошном кабинете коммерческого банка, того самого, из которого уплыли денежки Рябого, сидел управляющий, а над его ухом склонился клерк, рассказывая своему шефу последние сплетни.

– Да не может этого быть! Не поверю, – возмущался управляющий.

– Вот вам истинный крест, – клерк выпрямился и перекрестился. – Да вы сами подумайте. Ведь наш банк переводил эти деньги в благотворительный фонд.

– Ну и что?

– А то, что я не поленился и выяснил, кто заправляет этим фондом.

– И кто?

– Баба одна. Самое интересное, что она держит два торговых места на том самом рынке.

– Ну и что?

– А места ей не кто иной, как сам Рябой подарил.

– Как это, подарил?

– А вот так, взял и подарил.

– Он, значит, ей места подарил, а она взяла, и деньги его увела? Вот сука!

– Она здесь вообще не при чём.

– Как это, не при чём? А кто же при чём?

– Он, сожитель её.

– А кто у неё сожитель?

– Царь.

– Тот самый, что ли?

– Тот самый. Его Рябой на работу к себе взял, зарплату положил бешеную, а тот так всё провернул, что и комар носа не подточит.

– А где сейчас сам Рябой?

– А вам что, менты ничего не говорили?

Управляющий отрицательно покачал головой.

– Его вчера в лесу нашли с пробитой головой. Он там заживо зарыт был.

– И кто же это сделал?

– Никто ничего не знает. Только я думаю, что здесь нетрудно догадаться. К тому же, этот самый Царь – бывший зэк. Он за поножовщину сидел. И отец его тоже в драке убит был.

– Значит, он профессионал?

– Выходит.

– А под кем он сейчас ходит?

– Ни под кем. Со своей бабой сидит и по компьютеру деньги для своего фонда собирает.

– И каков у них оборот?

– Ой, да какой там оборот! Разве это оборот? Слёзы, да и только.

– Профессионал, умница, сидит дома и ерундой занимается?

Клерк пожал плечами.

– Я говорю, не порядок это. Не должен профессионал сам по себе работать.

Клерк непонимающе пожал плечами.

– Ну, что ты мне здесь плечами пожимаешь? Совсем дурак, или только вид делаешь? Я же тебе русским языком говорю – не порядок это. Не должен профессионал сам по себе быть. Сами по себе даже курицы не несутся, им для этого петух нужен, а тут профессионал.

– А-а-а, дошло. Так вы хотите, чтобы я этим вопросом занялся?

– Ну ты точно дурак. Не я же!

– Не понял, – виновато улыбнулся клерк. – Что не вы? Заниматься будете не вы, или дурак не вы. Ой, господи, что я говорю?

– У тебя точно крышу сорвало. Иди и работай, И чтобы никакой самодеятельности, тем более, со стороны профессионалов.

Дима, как обычно, сидел за компьютером и просматривал электронную почту, которая приходила на адрес благотворительного фонда. Чего там только не было: и какие-то нелепые предложения на закупку сельскохозяйственной продукции, и гороскопы на текущий месяц, были даже жалобы на работу жилищной конторы. Просьб о помощи было, конечно, больше всего. Попадались предложения о конкретной материальной помощи. Их было мало, но они были.

Необходимо было всё прочитать, всем ответить, даже если письмо не имело никакого отношения к фонду, а самое главное – проверить. Ведь, зачастую, случалось, что просили помощь на лечение ребёнка, а никакого ребёнка нет, и даже в помине не было.

Дима уже заканчивал работу, как на глаза ему попалось странное письмо. Оно отличалось от других тем, что было адресовано не фонду, а лично ему. Он прочитал письмо и оторопел. Коммерческий банк предлагал ему работу на таких условиях, о которых не только говорить – мечтать было нереально.

Так и застала его Рита, придя домой: сидящим за компьютером, с очумевшими глазами и раскрытым ртом.

– Что с тобой? – спросила она. – У тебя вид, будто ты миллион выиграл.

– Примерно так.

– Неужели кто-то ещё скинул нам сумасшедшие деньги? Дай-ка посмотрю.

Она села за компьютер и занесла руки над клавиатурой.

– Где? – спросила Рита.

Дима пальцем указал на письмо.

– Ничего себе! – воскликнула она, прочитав письмо. – И что ты сидишь, будто тебя пыльным мешком из-за угла ударили?

– А что я должен делать? Могу стоять.

– Я в том смысле, что ты не рад, как мне кажется.

– Честно говоря, не нравится мне всё это.

– Что, это? То, что тебе предлагают работу в то время, когда ты только и думаешь о ней?

– Я не об этом. Там наверняка афёра какая то, вроде той, что была у Рябого.

– Афёра?! Ничего себе, афёра! Бандит, который терроризировал весь район, получил наконец своё законное место на кладбище и никому теперь не мешает. Деньги, которые он отнял у людей, снова вернулись к людям и направлены на лечение детей. Ты это называешь афёрой? Работа ему, видите ли, не нравится! – продолжала ворчать Рита. – А кому она нравится? Она вообще никому нравится не может, по определению, потому что она работа.

– Однако фондом ты занимаешься с удовольствием.

– Вот только о фонде не надо. Моя работа на рынке. Иди, поработай. Каждый норовит тебя обозвать, оскорбить, унизить, а ты не моги, улыбайся им, кланяйся.

– Я уже работал – знаю.

– А чего же ты тогда говоришь? А фонд – это не работа, это для души.

– Вот и я хочу, чтобы для души.

– В том то и дело, что одна душа. Я ведь с фонда денег не беру, а свои вкладываю. Какая ж это работа?

– Я тоже.

– Для души он хочет! Если все для души будут жить, с голода помрём. А говно кто будет убирать? Или ты считаешь, что кому-то это по душе?

– Ты знаешь, куда я ни пойду, везде большие неприятности случаются. Я уже сам себя бояться стал.

– Думаешь, мне не страшно было? Да я как узнала, что на наш счёт эти сумасшедшие деньги от Рябого пришли, сама чуть Богу душу не отдала. Думала, всё, прикончат теперь и фонд и меня вместе с ним. Хорошо, что ты его раньше успокоил.

– Это не я. Он сам себя успокоил.

– Ну не ты, так руками твоими, какая разница?

– И руки не мои были. Я, наоборот, как лучше хотел.

– Кто ты такой, чтобы знать, как лучше? Господь Бог, что ли? Иди, сядь в кресло зубного врача, да поизвивайся там от боли, как червяк на крючке, а ведь врач лучше делает. Иди и работай. Может быть, на свете ещё одной тварью меньше станет, вот тогда действительно всем лучше будет. Это и есть твоя работа.

Дима шёл на собеседование в банк, предчувствуя, что ничем хорошим это не кончится. Но он нёс свой крест и не собирался ни с кем делиться своей тяжёлой ношей.

В банке, видимо, были предупреждены о его визите. Стоило ему назвать свою фамилию охраннику, как тот учтиво расплылся в улыбке. Как из-под земли появился клерк, который, изгибаясь перед гостем, как это умеют делать только клерки, поклонился и попросил Диму проследовать за ним. Они прошли по длинным коридорам и остановились перед большой дубовой дверью.

– Управляющий ждёт вас, – заискивающе пролепетал клерк.

Дима ничего не ответил и прошёл в дверь.

– Знает себе цену, сволочь, – процедил сквозь зубы клерк в спину гостю.

Управляющий был сама любезность. Он усадил своего будущего сотрудника к журнальному столику и велел секретарю принести кофе.

– Может быть, желаете чего-нибудь покрепче? – спросил он.

– Как хотите. Я думаю, это то, что сейчас вам нужнее всего.

– Вы, и правда, читаете мои мысли, я действительно этого хочу. Машенька! И коньячку принеси, – крикнул он секретарю вдогонку.

Когда коньяк был принесён, управляющий трясущимися руками заполнил стопки и провозгласил тост:

– За здоровье!

– Хороший тост, – похвалил его Дима. – Такой тост можно провозглашать в любой компании: хоть среди бомжей, хоть среди олигархов.

– Да, действительно, я даже не думал об этом. А, правда, как вы это делаете?

– Что именно? – не понял Дима.

– Ну, вот хотя бы, что мне сейчас очень захотелось выпить. Откуда вы это узнали?

– Здесь нет ничего удивительного. Посмотрите на себя в зеркало. У вас пересохли губы и руки трясутся. Вы вчера изрядно выпили, не правда ли?

– Да, действительно. Однако перейдём к делу. Я хочу…

– Я знаю, чего вы хотите, – прервал собеседника Дима.

– Однако! С вами интересно разговаривать. И что же вы мне посоветуете в таком случае?

– А разве вы нуждаетесь в моих советах? Вам просто надо знать то, что знаю я.

– И это правда. Мне нужна только информация. Как говорится: кто предупреждён, тот вооружён. А это значит, что обладая последней, я сам буду способен изменить дорогу своей жизни.

– К сожалению, у меня другая точка зрения.

– Какая же, если не секрет?

– Дорогу жизни никто не способен изменить.

– Вы считаете, что у человека нет выбора?

– Совсем наоборот. Я считаю, что у человека есть выбор, а больше ничего.

– Что-то я вас не понял.

– Всё очень просто. Человек способен выбрать дорогу, по которой пойдёт, а изменить саму дорогу он не в состоянии. Если встали на свою дорогу, обладаете вы информацией или нет, это ничего не изменит. Дорога всё равно приведёт вас к финишу.

– Я давно свою дорогу выбрал, и куда же она приведёт, по-вашему?

– К эшафоту.

Управляющий при этих словах поперхнулся кофе и залил себе сорочку.

– Ничего себе, прогнозики! Вы хотите сказать, что я буду казнён?

– Боже упаси! Вы умрёте, как царственная особа. В тепле, сидя на унитазе.

– От чего?

– От инфаркта.

– А при чём тут эшафот?

– Честно говоря, он вообще ни при чём. Я это так, образно сказал.

– В таком случае, сделайте одолжение, объясните, что вы понимаете под этим словом, а то я боюсь, что инфаркт случится прямо сейчас.

– Нет, это будет немного попозже. А под эшафотом я подразумеваю то, что вы строите: ваши дворцы, яхты, машины и тому подобное.

– Ну, если мой унитаз будет стоять на таком эшафоте, то я спокоен. А что касается инфаркта, то мы все когда-нибудь умрём. К сожалению, смертью кончается любая дорога.

– Ну, это как сказать. Для кого кончается, а для кого только начинается.

– Вы про загробную жизнь?

– Про неё самую.

– Это уже философия, а мы люди земные. Давайте спустимся на грешную землю. Ко мне завтра должен прийти партнёр для подписания контракта. Мне бы хотелось в общих чертах знать, что он думает.

– Он думает обмануть вас.

– Ну, это естественно. Он же бизнесмен. О чём же ему ещё думать?

– Что же вы тогда хотите знать?

– Обманет он меня или нет?

– Нет. Обманете вы его.

– Вот это то, что я хотел узнать.

Управляющий посмотрел на часы и замахал руками.

– Вы действительно очень интересный собеседник, – сказал он Диме. – С вами совершенно забываешь о времени. А между тем, ко мне сейчас должен прийти тот человек, о котором мы с вами говорили. Мы обязательно с вами договорим. В самое ближайшее время.

– Месяца через три, – уточнил Дима.

– Почему через три?

– Потому что после подписания контракта вы поедете в отпуск, а после отпуска вам будет не до меня. Свадьба дочери – мероприятие хлопотное.

– В отпуск? Странно. Если мне не изменяет память, я отдыхать не собирался. Впрочем, как и свадьба. Ни о какой свадьбе у меня дома даже речи не было. Впрочем, всё это обсудим в следующий раз. А сейчас, прошу меня извинить, ей Богу, нет ни одной свободной минуты.

Дима пожал руку хозяина и вышел из кабинета. Стоило ему закрыть за собой дверь, как перед ним опять появился клерк.

– Как прошла беседа? – услужливо спросил он. – Управляющий сегодня в хорошем настроении, это уже залог успеха.

Клерк протянул Диме конверт.

– Здесь ваш гонорар. Можете не пересчитывать. У нас не обманывают.

– По-мелкому не обманывают, – поправил Дима.

Клерк рассмеялся.

– Я вижу, у вас тоже хорошее настроение, значит, встреча прошла удачно. Вас проводить?

– Не надо. Я дорогу запомнил.

– Как изволите.

Дима пошёл к выходу, а клерк моментально скрылся в кабинете управляющего.

– К встрече всё готово? – спросил начальник своего подчинённого, даже не взглянув на него.

– Не извольте беспокоиться.

– А этого проводил?

– Сам ушёл. Деньги я ему передал.

– На таможне сюрпризов не будет?

– Обижаете. Всё будет разыграно, как по нотам. Как только товар попадёт на границу, сразу будет арестован. Ну, а дальше, как говорится, дело техники.

– А у юристов всё готово?

– Контракт подготовлен. По условиям договора, если дебитор задержит платежи более, чем на месяц, то будет отвечать своим имуществом, а на таможне товар пролежит месяца три, а то и больше.

– И имущество дебитора перейдёт к нам, – продолжил управляющий. – А так как таможня должна отдать товар не физическому лицу, а юридическому, следовательно, он будет передан фирме, владельцами которой будем уже мы.

– Гениально! – воскликнул клерк.

– А что партнёр? Как он нас думает кинуть?

– Всё элементарно. Он просто не собирается возвращать кредит. После пересечения товара через границу меняются документы, и груз следует совсем к другому хозяину. Партнёр топит свою собственную фирму в искусственных долгах, и взыскивать долг становится не с кого. И деньги целы, и товар на месте, и долги отдавать не надо.

– Фу, как это примитивно! Никакого полёта фантазии. Никакой изобретательности. А ведь бизнес – это творчество, поэзия, если хотите.

Телефонный звонок прервал разговор двух поэтов, не дав насладиться вдоволь собственным шедевром.

– Это охрана. Клиент пришёл, – сказал управляющий клерку. – Беги, встречай. Остался последний штрих.

Клерк уже подошёл к дверям, но хозяин его остановил.

– А что это ты ему про мою семью наболтал?

– Кому?

– Ну, этому экстрасенсу.

– Ничего я ему не говорил.

– Откуда же он тогда знает, что у меня есть дочь?

– Не знаю.

– Но ведь откуда-то он знает?

– Ну, так как же, ведь он этот, как его – царь!

– Царь? Запомни раз и навсегда, царь для тебя это я, и никаких других царей быть не может.

– Нет, я просто это, как его… – начал оправдываться клерк. – А для чего же тогда вы его на работу взяли?

– Как бы это объяснить, чтобы ты понял? Понимаешь, при моём статусе положено иметь своего колдуна. Ну, это, вроде как, престижная машина или недвижимость за границей. Понял?

– Понял.

– Что ты понял?

– Понял, что как машина.

– Ничего ты не понял. Ты должен понять одно – царь это я.

Ни поэтом, ни, тем более, художником Андрей Борисович Артамонов никогда не был. Более того, выбранная им после школы специальность не оставляла никаких надежд на какое-либо творчество. Ну, действительно, какое может быть творчество со специальностью экономика и финансы? Его не только поэтом, его мужчиной-то не считали. Не моряк, не лётчик, не строитель, не инженер, а так, незнамо кто, одним словом, бухгалтер. Девчонки шарахались от него, как чёрт от ладана, а парни считали ниже собственного достоинства не только дружить с ним, а даже быть знакомым.

А кто, собственно, сказал, что творчество – это специальность? Творчество – это состояние души, полёт мысли. Творчество – это способность усмотреть то, что не в состоянии увидеть обычный человек, Это, наконец, гармония разума, совершенство. Творчество – это то, что даруется только избранным, тем, кому суждено управлять этим прекрасным и беспокойным миром.

Осознание того, что он, Артамонов Андрей Борисович, как раз и есть тот самый избранный, пришло не сразу. Это случилось, когда страна переходила с социалистических рельсов на капиталистические. Его банк подвергся тогда принудительной приватизации. Впрочем, это происходило почти со всеми государственными предприятиями. Клиентам предлагали купить акции банка. В то время ещё мало кто понимал, что такое вообще акция, поэтому клиенты отмахивались от них, как от назойливых мух. Руководству ничего не оставалось, как применить в капиталистическом обществе социалистические законы. Предприятиям просто стали задерживать заработную плату, если те отказывались приобретать ценные бумаги. Вот тут-то и проявились незаурядные способности заурядного клерка. Артамонов обещал содействие клиентам в получение их же собственных денег в обмен на бумажки, которые в те времена были никому не нужны. Всё это Андрей Борисович проделывал на виду у всех. Однако никому и в голову тогда не приходило заподозрить его в нечестности. Напротив, его ставили в пример остальным сотрудникам, как самого исполнительного и сознательного работника. Сотрудники же, хоть и внимали речам начальства, но за глаза иначе, как дураком, Артамонова не называли. Об этих акциях вспомнили позже, когда объявили о первом собрании акционеров. Из всего отдела, где работал Андрей Борисович, пригласили только его. Каково же было удивление сотрудников, когда с собрания Артамонов вернулся членом совета директоров всего банка. Вот тогда и понял скромный клерк, что он не такой, как все остальные, что у него свой путь в этой жизни, что на него возложено повелевать, а на остальных – исполнять.

После разговора с Царём и подписания контракта Андрей Борисович находился в самом превосходном расположении духа. Он опять доказал себе и всем окружающим свою состоятельность и особое положение в обществе.

Придя домой из банка, он даже не заметил, что в гостиной стол накрыт по-праздничному, а в доме находится посторонний человек.

– Андрюша, ты никуда сегодня не убежишь? – спросила жена.

– Ни-ку-да. Сегодня я весь вечер буду с вами. Сегодня у меня праздник. Сегодня, можно сказать, я стал богаче в два раза!

– И я стала богаче в два раза! – присоединилась к разговору дочь.

– Не понял! – Андрей Борисович впился глазами в живот дочери.

– Да, папа, вот уж воистину, для мышки страшнее кошки зверя нет. Ну почему у тебя мозги работают только в одном направлении? Я вовсе не это имела в виду.

– Ты про что? – испуганно спросил отец.

– Про то, что ты подумал. Этим процессом люди давно уже научились управлять. Мы в двадцать первом веке живём, а не в восемнадцатом.

– Что же ты тогда имела ввиду?

– Я имела ввиду своего жениха.

– И это всё?

– Всё. А что тебе ещё надо?

У Андрея Борисовича отлегло от сердца. Он прошёл в гостиную и сел на диван.

– Ну, слава тебе Господи, а то я уж подумал…

– Алёша, выходи! – крикнула дочь. – Папа согласен!

– Что значит, согласен? – возмутился отец.

– Как, что? Ты только что сказал: «Слава Богу!»

– Ну и что?

– А то, что эти слова означают согласие. Я так полагаю, что твоя дочь засиделась в девках, вот ты и сказал: «Слава Богу!»

– Нет, я совсем не это имел ввиду.

– А что ты имел ввиду?

Андрей Борисович вдруг понял, что не знает, как ему ответить. Он вдруг вспомнил свой разговор с Царём. Тогда он воспринял его как за какой-то бред. А тут – на тебе! Жених, собственной персоной, значит, действительно, свадьба не за горами.

– Значит, мы в отпуск уезжаем? – почему-то спросил он.

– О ба на! – Дочь, поражённая ответом отца, тоже села на диван.

Рядом с дочерью на диван приземлились жена и новоиспечённый жених.

– Откуда ты про отпуск знаешь? Мы же этот вопрос без тебя обсуждали? – спросила дочь.

– Вы всё равно не поверите.

– Почему не поверим? Нет уж, папочка, начал, так говори.

– Я сегодня колдуна на работу принял, вот он мне и сказал.

– Кого-кого? Колдуна?

– Ну, не колдуна, а как его? Экстрасенса.

– А зачем тебе экстрасенс? – спросила жена.

Андрей Борисович пожал плечами.

– Не знаю. Ни у кого нет, а у меня есть.

– Ой, папка, как интересно! Что он тебе наговорил?

– Нет уж, дорогая, это ты рассказывай, что вы тут удумали?

Жених встал с дивана, пытаясь озвучить то, что, наверняка, не один раз уже отрепетировал, но, заметив, что невеста хочет что-то сказать, снова сел на своё место.

– Ничего особенного не удумали, – сказала за жениха дочь. – Это у тебя всё необычно: ни у кого нет, а у тебя есть. У нас всё, как у всех: все выходят замуж, и я выхожу.

– Что значит, все? – не понял отец.

– А то и значит. Вон, Верка, подружка моя, она уже с двумя разошлась, а я ещё ни разу не выходила.

– Тоже мне, нашла предмет для подражания! Да твоя Верка просто…

– Вот этого, папочка, не надо! Я твоих друзей не обижаю, и ты моих не трогай.

– Хорошо, хорошо. Я просто хотел сказать, что это как-то неожиданно. Надо же какое-то время, чтобы принять такое решение.

Жених опять встал с дивана, чтобы объяснить ситуацию.

– Ну, при чём тут время? – опять не дала открыть ему рот невеста. – Он привлекателен, я чертовски привлекательна, чего время терять?

– Я серьёзно тебя спрашиваю, а ты всё шуточки шутишь.

– Ничего мы не шутим.

– Мы серьёзно, – наконец-то смог вставить и своё слово жених.

– А если серьёзно, то свои чувства нужно проверить.

– Вот мы их и проверим, в отпуске, – снова перебила всех невеста.

– Под нашим пристальным присмотром, – прошептала на ухо Андрею Борисовичу жена.

– У Лёшки госэкзамены, вот мы на это время все и свалим, – добавила невеста.

– А почему мы должны сваливать? И чем мы можем помешать?

– Папа, ну ему же надо где-то готовится?

– Ты хочешь сказать, что готовится он будет у нас?

– Ну, а где же?

– Но ведь раньше он где-то готовился?

– Раньше он не был женихом дочери управляющего банком, – уже с раздражением ответила дочь. – Нет, папочка, если ты возражаешь, то он может готовиться и в общаге. И никакой свадьбы можно не делать. Мы просто распишемся в районном ЗАГСе, вот и всё. А жить после регистрации мы уедем к Лёшиной маме. Ты не возражаешь, милый?

Жених снова встал с дивана, но на этот раз ему не дал открыть рта Андрей Борисович.

– Нет! Этого не будет никогда! Всё надо сделать, как полагается! И регистрация будет во дворце, и свадьба, и венчание. Всё, как положено!

– Я же говорила, что папочка будет согласен, – сказала дочь своему жениху. – Папа, что ты так разволновался? Расскажи лучше про колдуна, ты обещал.

– А что про него рассказывать? Колдун, как колдун.

– Ну что значит, колдун, как колдун. Он ведь тебе говорил что-то?

– Говорил. Говорил, что я сейчас в отпуск уеду, а потом буду занят свадьбой своей дочери.

– Вот это да! Лёшка, ты слышишь, у нас с тобой свой собственный колдун будет! Вот отпад!

– Ты, это, знаешь, с этим поосторожней. Он действительно серьёзный человек, не пешка какая-то. Хватит мне допрос учинять. Дай хоть с твоим будущим мужем познакомиться. Значит, ты и есть тот самый Алёша? – спросил Артамонов старший жениха.

Слава Богу! Не прошло и часа, как жениху представилась возможность высказаться.

– Да, – облегчённо сказал он.

– И по какой специальности ты учишься? – спросил отец.

– Он юрист, – ответила за него дочь.

– Значит, после университета ты будешь…

– Папа, ну неужели ты думаешь, что он пойдёт работать в юридическую консультацию?

– А почему бы и нет?

– Значит, ты хочешь, чтобы твой зять отмазывал от тюрьмы различных подонков?

– Почему обязательно подонков? У юристов много и других дел.

– Вот и прекрасно, значит, Лёша будет работать у тебя в банке.

– Почему в банке? Он же не финансист.

– Разве у тебя нет юристов?

– Есть, конечно, только там нужен большой опыт.

– Что касается опыта, то здесь всё в порядке, – наконец вставила своё слово жена. – У кого-кого, а у папы опыта не занимать. Неужели с дочерью не поделишься?

Ольга Петровна была очень довольна своей репликой, потому что стоять молча и слушать, как уже битый час препираются дочь с отцом, не только не приятно, но и обидно.

– Господи, тебя-то кто за язык тянет? – зашипел на неё муж.

– Вечно тебе не угодишь, – заворчала жена. – Это только ты часами можешь языком чесать, а я как слово скажу, то вечно ты не доволен.

– Предки, хватит ругаться! Пора уже за стол, – разрядила обстановку дочь, – забыли что ли, что у нас помолвка.

Вот что умеет делать праздничный стол, так это сглаживать острые углы. Стоит только сесть за него, опрокинуть рюмочку, другую, закусить остренькой закусочкой, и противоречия, которые совсем недавно были между людьми, отходят на второй план. А если ещё парочку опрокинуть, то они и вовсе пропадают. Ну а если всё это повторить? Тогда начинается самое интересное: люди становятся друзьями, им хочется петь, обниматься и творить грандиозные дела, разумеется, сообща.

Стоило перекочевать всем с дивана за стол, да посидеть за ним полчасика, как от разногласий не осталось и следа. Андрей Борисович обнял своего будущего зятя и вдохновенно рассказывал про бизнес, про то, как на совершенно пустом месте можно сделать целое состояние. Отец любовно посмотрел на Алёшу и смачно поцеловал его. После таких проявлений чувств впору было приревновать своего любимого папочку к не менее любимому жениху, но дочь с матерью смотрели на эту идиллию и умилялись.

– …а можно ещё долги покупать, – убеждал Алёша банкира. – Сейчас долгов у всех выше крыши.

– Не понял? Какие долги?

– Обыкновенные. Сейчас предприятия векселями расплачиваются.

– Да эти бумажки сейчас никому не нужны.

– Сейчас не нужны, а завтра?

– Слушай, Алёха, а ведь у меня вот с таких ненужных бумажек всё и началось!

– Векселя – это само собой, а я про долги хочу сказать. Ведь приобретая долги, мы приобретаем права кредитора. Вы представляете, сколько можно с них снять.

– Да, ставки рефинансирования сейчас хорошие.

– При чём тут ставки! Мы доказываем в суде, что нам нанесён ущерб, упущенная выгода, например. Представляете, какие это деньги!

– Лёша, давай выпьем! За твою голову. Ты знаешь, я был не прав, когда говорил, что тебе в банке делать нечего. Мы просто обязаны работать вместе. Я тебя своим заместителем сделаю. Натаскаю немного и сделаю.

Если бы так просто в мире решались проблемы! Тогда каждый заложил бы себе стакан за воротник, вот и вся недолга. Увы, не мудростью сильно застолье, а похмельем.

Проснувшись утром, Андрей Борисович еле оторвал голову от подушки.

– Ну и накушались мы вчера! – пожаловался он жене.

– Да уж, оттянулись по полной программе.

– Голова как чугунная, того и гляди, лопнет.

Однако не так страшен чёрт, как его малюют. Стоит, к примеру, выпить рассольчику, а ещё лучше, водочки, грамм сто, как всё встаёт на свои места. Голова постепенно начинает проходить и восстанавливать в памяти события вчерашнего дня.

– Значит, Машка замуж выходит, – продолжал банкир разговор с женой уже на кухне.

– Выходит, все женщины когда-нибудь замуж выходят.

– Ну да, конечно. Где он хоть работает?

– Как где? У тебя и работает.

– Чего?

– То, что слышал. Ты его вчера своим заместителем принял.

– Ох ты! Это я спьяну. Всерьёз можно не принимать.

– Не знаю, не знаю. Ты и заму своему вчера звонил. Да и Машка всё слышала. А Машка, сам понимаешь, если чего ей в руки попадётся, с живого не слезет.

– Слушай, в кого она у нас такая? Ведь всем глотку заткнёт, не отстанет, пока своё не получит.

– В папочку, в кого же ещё. Ты же тоже своего не упустишь.

– Это хорошо, конечно, с одной стороны, но с другой – не приведи господь!

– Да не переживай ты. Съездим в отпуск, отдохнём, а там, глядишь, и свадьбы никакой не будет.

Андрей Борисович вспомнил свой разговор с Царём и отрицательно покачал головой.

– Нет, дорогая, от свадьбы мы никуда не денемся. Как говорится, чему быть, того ни миновать. Тут что-нибудь другое надо придумать.

– Вот и прекрасно. Отдыхай на природе и думай, сколько тебе угодно.

В квартиру позвонили. Жена пошла открывать дверь, а Артамонов налил себе водки и залпом выпил. Не успел он закусить, как на кухню вошли его заместитель, а за ним жена.

– Доброе утро, Андрей Борисович, я вам билетики принёс.

– Какие билетики?

– Как какие? Вы же с семьёй в отпуск отбываете.

– А тебе откуда известно?

– Ну как же? Вы вчера вечером мне звонили и поручение давали.

– Звонил, звонил, – подтвердила жена.

На кухню тихо вошла Маша. Она встала за спиной матери и с любопытством наблюдала за происходящим.

– А это у тебя что? – банкир указал на листок, который заместитель положил на стол.

– Приказ о назначение нового заместителя.

– Какого заместителя? Я никого не назначал!

– Назначал, назначал, папочка. Так что, подписывай.

– Да, но…

– Никаких но! Какой же ты банкир, если твоим словам верить нельзя? – возмутилась дочь.

– Господи, откуда ты-то взялась? Что ты в мои дела лезешь? – взмолился отец.

– Подписывай, подписывай, папочка. Не хватало ещё, чтобы мы в семье друг другу врать стали.

Андрей Борисович взял ручку, но подпись ставить не решался.

– В таком случае, и от меня правды не будет, ни для тебя, ни для матери.

– А я-то здесь причём? – не поняла мать.

– Муж и жена – одна сатана. Ты защищаешь своего мужа, а я своего.

– Да он никакой тебе ещё не муж!

– Это формальности. Так ты подписываешь, папа, или я уезжаю жить к Лёше?

Рука банкира нехотя поставила подпись на документе. Дочь тотчас ушла с кухни, а жена пошла провожать заместителя. Андрею Борисовичу ничего не оставалось, как налить доверху стакан водки и залпом выпить его. После событий, которые свалились на Артамонова, как снег на голову, нужно было действительно уезжать в отпуск, чтобы отдохнуть и всё хорошенько обдумать.

Однако, как говорится, от себя не убежишь. Хоть ты в пустыню залезь, хоть на гору заберись – от проблем не спрячешься. Будь ты Папа римский, будь ты банкиром или дворником – никто тебе не поможет: что сам заварил, то и расхлёбывать будешь. Даже ласковое тёплое море не успокаивает, даже южное солнце не отвлекает. Лежишь на пляже, смотришь на всю эту красоту, а ничего не видишь, одни проблемы перед глазами стоят.

– Ты не заболел, Андрюша? – спросила супруга банкира.

– С чего ты взяла?

– Что же я не вижу? Всё время о чём-то думаешь. Мы же отдыхать сюда приехали, а не думать.

– Я банкир, мне положено думать.

– Вон, мужики – тоже не дворники, – она кивнула на соседей.

– И что они?

– Сейчас две девицы пошли купаться совсем голые. Весь пляж наизнанку вывернулся, на их задницы глаза таращил, а ты хоть бы глазом повёл. Всё думаешь.

– Вот я и думаю, как бы нам с тобой тоже с голой задницей не оказаться.

– Ну, этому не бывать. Нравы меняются, конечно. Что раньше было плохо, то хорошо стало, но нам это не грозит. Вот Машка, та может, конечно, и задом повертеть, а мы своё отвертелись. Честно говоря, у неё есть чем повертеть. Смотри, вон она купается – русалка, да и только!

– Да я тебе не про голых баб говорю. Это я так – фигурально. Вспомни, как она всё провернула с назначением своего хахеля. Эти детки нас догола разденут.

– Перестань. Это же твоя дочь. Всё равно после нас ей всё достанется.

– Она-то дочь, а этот тип, мне сын что ли? Да и достаться ей должно всё после смерти, а не до того. Только мне сдаётся, они нас раньше обдерут, как липку.

– Сам виноват. Твоё воспитание.

– Хватит крайнего искать. Можно подумать, ты только рядом стояла. Да и какая разница, кто виноват, если в результате и ты и я с голой задницей останемся.

– Ты думаешь, это серьёзно?

– Ещё бы! Это же акулы! И он и она.

– Слушай, может быть расстроить эту свадьбу? Столкнём их лбами. Они оба упрямые, никто не уступит.

– Свадьба всё равно будет. Этого уж не изменить.

– Это тебе колдун сказал?

– Он.

– А верить-то ему можно?

– Этому можно.

Андрей Борисович задумался и его лицо впервые за несколько дней просветлело.

– Свадьбу отменить мы не можем, а вот жениха…

– Господи, да что ты задумал?

– Да не бойся ты. Никто его даже пальцем не тронет. Посмотри, сколько здесь парней. Вот мы ей женишка-то и заменим. Сама же говорила, что она у нас русалка.

– Как же мы это сделаем? Неужто ты думаешь, она нас послушает?

– А ей и не надо нас слушать. В мире всё подчиняется двум богам: деньгам и гормонам. А если есть деньги, значит и гормонами можно управлять.

– Ты что, с ума сошёл?! Родную дочь решил под кого угодно подкладывать?

– А ты предпочитаешь с голой жопой на старости лет остаться?

Против такого аргумента, как говорится, не попрёшь. Ольга Петровна приняла единственное, с её точки зрения, правильное решение: она скорчила обиженную и возмущённую физиономию, но не пошевелила даже пальцем, чтобы отговорить мужа от его коварного замысла. Этой темы она старалась вообще не касаться. Один только раз, когда муж место пляжа собрался в аптеку, она спросила его:

– За гормонами для Машки собрался?

Тот только кивнул головой.

– Ты это, побольше, что ли, возьми.

– Зачем?

– Ну, чтобы и нам осталось. А то всё думаешь, думаешь… Что мы, не люди что ли?

Раньше родители Маши относились к дискотекам, танцам, вечеринкам и прочим увеселительным увлечениям дочери с неприязнью. Они ворчали на неё, читали ей нотации, предупреждали, что всё это добром не кончится. Молодой девушке казалось, что этому родительскому деспотизму не будет конца. Она с завистью смотрела на своих подруг, которые, выйдя замуж, улетали из-под родительского крылышка. Противоречия дочери и родителей от года к году обострялись, и Маша, конечно же, сделала то же самое, если бы не те же подружки. Их «счастливая» жизнь заканчивалась сразу после свадьбы. Столкнувшись с оборотной стороной медали, а именно, с хлебом насущным, молодые супруги, совершенно не готовые к самостоятельной жизни, начинали обвинять друг друга в неустроенности семьи и во всех других бедах, которые сыпались на молодожёнов, как из рога изобилия сразу после медового месяца. Мужья, привыкшие к вкусным маминым обедам и уюту, обвиняли своих жён в неумении делать элементарную женскую работу. Жёны видели причину неустроенности исключительно в нехватке денег, и, в свою очередь, обвиняли мужей в том, что те не выполняли самую главную обязанность – добывать хлеб насущный в поте лица своего. Разумеется, так продолжаться долго не могло. Через год бывшие жёны возвращались к родителям, не забыв повесить на их шеи кроме себя внука или внучку. Однако на этом кошмар, который совсем недавно казался раем, не заканчивался. Молодые женщины пытались исправить положение, в котором оказались. Они срочно затаскивали в постель уже любого мужика, лишь бы только заставить его жениться, чтобы посадить себе на шею глупую женщину, да ещё с ребёнком впридачу. Однако найти такого дурака было нелегко. Мужчины, с удовольствием принимая предложение заняться сексом, тут же сбегали, услышав хоть намёк на официальное оформление отношений. Женщины расставляли свои силки и ловили следующую жертву, но те тоже исчезали. И чем больше попыток делала несостоявшаяся жена, тем крепче затягивалась петля на её шее.

Маша, хоть и завидовала своим подружкам, но такая перспектива семейной жизни её не устраивала. В своей семье она никогда не слышала разговоров про любовь и не знала, что это такое. Более того: если в кругу, где она вращалась, кто-то упоминал это слово, то над таким начинали смеяться, и он уже никогда не появлялся среди «избранных». Единственное, что она усвоила очень хорошо, так это то, что женщина должна жить с мужчиной, за что тот обязан носить её всю жизнь на руках и обеспечивать, согласно тому статусу, который имела женщина до женитьбы. А Машин статус был высок. Она была дочерью банкира. Где же взять таких мужиков? Оставалось только одно – ковать своё счастье собственными руками. Как дочь банкира, она твёрдо верила, что самые прочные отношения между людьми возникают только тогда, когда они основаны на деньгах. Вероятно, этим и объясняется её стремление подсунуть своего будущего мужа под папочкино крылышко, привязав его этим к деньгам, а значит, и к себе, крепко-накрепко.

Проводя отпуск с родителями, Маша с удивлением заметила, что предки не ворчали на неё за слишком уж свободное поведение. Более того, они одобрительно кивали головами, когда их дочь собиралась уйти куда-нибудь на всю ночь с весёлой компанией.

Маша с гордостью объясняла эти перемены своей победой в долгих спорах о равенстве мужчин и женщин. Сексуальная революция свершилась, и капитуляция догматиков, а именно так она называла своих родителей, была ей принята без всяких условий. Дело дошло до того, что однажды они не только молчаливо согласились на её вечеринки, но и сами предложили ей оттянуться.

– Пошла бы ты доченька погуляла, – неожиданно предложил отец. – Чего дома сидеть? Да и мы с матерью ночным воздухом подышим.

Повторять два раза не пришлось. Тем более, что сегодня ей особенно хотелось оттянуться по полной программе. Внутри всё тряслось, сердце колотилось, как бешеное, и ей едва удавалось сдержаться, чтобы не заорать во всё горло, как делают это кошки в марте, зазывая котов. Она пулей вылетела из дома, даже не сказав, когда вернётся.

– Ну что, так и будем сидеть? – спросила Ольга Петровна.

– А что ты предлагаешь?

– Надо посмотреть за ней. Мало ли, что может случиться?

– А ты, что, не знаешь, что случится?

– Да ну тебя! Вечно ты со своей пошлостью.

– Какая пошлость? Ты такую дозу всыпала, что ей дай бог до первых кустов добежать.

– Я просто боялась, что не подействует.

– Ещё как подействует!

– Тем более, надо подстраховать. Где твой бинокль?

– А бинокль-то зачем?

– А ты собираешься рядом стоять?

Можно долго пересказывать, кто чего кому сказал, а кто чего ответил. Главное, что в результате всего получилось. А получилось, что мать с отцом с биноклем в руках оказались лежа в кустах, наблюдая за собственной дочерью, которая оказалась в ситуации более чем щекотливой, созданной, кстати, самими родителями. Бинокль был один, а наблюдающих двое, поэтому они смотрели в него поочерёдно, комментируя происходящее.

– Ну, что там? – спрашивала жена.

– Ничего, водку пьют.

– А сколько их?

– Она и ещё два кобеля.

– Дай посмотреть.

Андрей Борисович передал бинокль супруге.

– Что они делают? – спрашивал он у супруги.

– Под юбку к ней лезут.

– Кто?

– Все.

– А она?

– А ей, по-моему, этого только и надо. Вот ведь, дрянь какая! Как же ей не стыдно?

– Ей не может быть стыдно. Забыла разве, что она под воздействием?

– Слушай, а может мы с тобой под воздействием? Это надо немедленно прекратить.

– Да как она этого типа моим заместителем сделала? Так это только первый шаг, отдадим всё своё состояние Алёше, а сами с голой жопой останемся?

– Ну почему сразу с голой жопой? Все дочери в конечном итоге должны выйти замуж.

– Выйти должны все, только бизнес оттягивают не все.

– Да кто твой бизнес оттягивает?

– Забыла, как она этого типа моим заместителем сделала?

– Это да, – сказала Ольга Петровна, подавая мужу бинокль. – Смотри сам.

Андрей Борисович взял бинокль и продолжил наблюдение.

– Что ты молчишь? – не успокаивалась жена.

– Ой! Ой! Ну ничего себе! Вот это техника! Вот это класс! Где же она так научилась?

– Что ты разойкался? Говори толком, что там? Начали, что ли?

– Да начали, начали.

– О, господи! По-очереди, что ли?

– Сразу вдвоем.

– Как это?

– На, посмотри и поучись заодно.

Жена взяла бинокль и впилась в него глазами.

– Ну что, кончили они? – спросил муж.

– Нет ещё.

– А я кончил. Пойдём домой. Ещё несколько таких вечеринок, и никакого Алёши даже в помине не будет.

Маша пришла домой только под утро. Она наскоро приняла душ и голышом рухнула в кровать, даже не удосужившись прикрыться одеялом.

И завтрак и обед она проспала. Только к ужину матери удалось растолкать её.

– Ты бы хоть рубашку надела, – ворчала на неё мать, – разве можно так? В доме кроме нас всё-таки отец ещё есть.

– Ой, да брось ты, мама. Неужто отец женского тела никогда не видел?

– Видел, конечно, но всё-таки должны быть какие-то рамки.

– Предрассудки всё это.

Маша недовольно надела халат и пошла умываться. В ванной она столкнулась с отцом.

– Как погуляла вчера? – спросил он её.

– Великолепно! Сегодня опять пойду.

– Может быть, дома останешься?

– Ну уж нет. Я приехала отдыхать, а не дома сидеть.

Отец опустил глаза и ушёл.

– Машенька, а кушать будешь? – услышала она голос матери.

– Не беспокойся, мам, я сыта.

Маша действительно была сыта, как никогда, но не пищей. И, хотя она была далеко не пуританкой, а современной девушкой, общение с мужчинами никогда не приносило ей столько удовольствий. В ней как будто что-то включили, открыли невидимый затвор, сдерживающий потоки радости и страсти, и вот теперь этот шлюз был открыт. Нечто, доселе неизвестное, завладело ей, и она отдалась этому нечто вся, без остатка. Жалко, что мужчины устроены по-другому. Сделав своё дело, они моментально остывали и теряли интерес к даме, к ногам которой они только что готовы были положить весь мир. И, хотя кавалеров вчера было двое, они не смогли удовлетворить и десятой части страстей, которые кипели в их даме.

Теперь родители видели свою дочь очень редко. Она приходила домой под утро, а то и вообще не приходила. Мужики бегали за ней табунами. Мать не находила себе места, кляня себя, что согласилась на эту авантюру. Однако отец не падал духом и подбадривал жену:

– Ничего, ничего, как говорится, чем больше, тем лучше. Зато забудет своего Алёшу.

Однако предел терпения был и у отца. Однажды, когда он шёл на пляж, к нему подошли два молодых парня.

– Папаша, ты не знаешь, где тут проститутка живёт?

– Какая ещё проститутка?

– Её Машей звать, по-моему. Классная такая проститутка! – уточнил один.

– Не знаю я никаких проституток, – недовольно ответил Андрей Борисович, – не по возрасту мне ими интересоваться.

– Ну и напрасно, – засмеялся другой парень. – Проститутка что надо. Даёт всем и по возрасту и не по возрасту. Ты попробуй, тебе понравится.

Андрей Борисович, вернувшись домой, процедил сквозь зубы жене:

– Надо домой возвращаться, иначе этого кошмара не остановить.

А кошмар и не собирался останавливаться. Джинн, выпущенный из бутылки, носился, как ураган, громя всё и всех на своём пути.

Не успели родители подумать о возвращении домой, как новая беда свалилась им на головы. Дочь поведала маме, что её вечеринки дали таки результаты. К сожалению, Венера дарует людям не только любовь, но и заболевания. Справедливости ради надо отметить, что эта богиня раздавала болезни не всем подряд, а только тем, кто пользовался даром любви, пренебрегая самой любовью.

Возвращение домой пришлось отложить, пока врачи не ликвидировали последствий шуток с Венерой.

Бывает так, что включить механизм просто, а вот как выключить – не знаешь. А самое главное, и не спросишь ни у кого. А вдруг произойдёт утечка информации? А вдруг дочка узнает, что это устроили собственные родители.

Не успела Маша закончить лечение, как гормоны вновь понесли её по волнам страстей, и она, сама не подозревая, наказывала неверных мужей и легкомысленных парней.

Слава богу, что время не подчиняется богине любви. Оно течёт, не обращая внимания ни на страсти, ни на желания. Самолёт, разрезав крыльями облака, унёс из кошмара семью, которая совсем недавно считала себя образцом нравственности и порядочности.

Мама теперь почти всегда находилась рядом с дочкой, пытаясь отвлечь её от воспоминаний любовных похождений. Однако дочь, что называется, ушла в себя, всё время о чём-то думая.

– Ну, что тебя гложет, доченька? – спросила как-то Ольга Петровна. – Ты всё время о чём-то думаешь.

Маша молча вытащила из сумочки две пластмассовые полоски и отдала матери.

– Что это? – не поняла мать.

– Тест на беременность. Я беременна.

– От Алексея?

– Мама, ты что, издеваешься надо мной? Какого Алексея, его же там не было.

Ольга Петровна сочувственно покачала головой.

– Значит, свадьбы не будет?

– Это почему же?

– Как, почему? Ты же беременна, да к тому же, неизвестно от кого.

– Аборт сделаю. Время ещё есть. Ты только смотри, Лёшке не проболтайся.

– Да что ты, доченька! Как ты только подумать могла?

– И отцу ничего не говори, а то он ещё ляпнет чего спьяну.

Чтобы безупречную репутацию образцовой семьи не могли пошатнуть никакие слухи, избавление от нежелательной беременности решили провести тайно. Для этого мать купила билеты на экскурсию, чтобы повысить с дочкой свой интеллектуальный уровень. Андрей Борисович, естественно, не мог составить им компанию, так как, вернувшись из отпуска, сразу же окунулся с головой в работу.

Теперь уже не знакомый клерк всё время крутился под ногами. Вместо него был новый заместитель, который даже приблизительно не знал, что ему надо делать. Однако упорство, с которым новый сотрудник старался освоить свою специальность, поражало. Он вникал во все дела сразу, высказывал своё мнение, даже когда его никто не спрашивал, предлагал идеи, которые вызывали у всех улыбку. Всё это раздражало Андрея Борисовича. Ему казалось, что этот выскочка как пиявка вытягивает все его знания и опыт, чтобы насытившись, отнять весь капитал и вышвырнуть его, нищего и старого, куда-нибудь в дом престарелых доживать свою уже никому не нужную жизнь.

– Андрей Борисович, а помните, мы с вами относительно покупки долгов разговаривали? – жужжал, как назойливая муха, новый заместитель.

– Каких ещё долгов?

– Ну, как же? Вспомните, у вас дома, перед отпуском.

– Да, припоминаю. Ты что-то говорил мне. Что ж из того?

– Как это, что? Пока вы в отпуске были, я уже всё подготовил.

– Что подготовил?

– Вот список предприятий, на которых кредиторы собираются подавать в суд. Одновременно эти кредиторы являются нашими дебиторами. Вы понимаете, какая эта выгода.

«Вот ведь пристал, – думал Андрей Борисович. – Вцепился, как бульдог – не отстанет».

– Ну и прекрасно. А от меня-то ты что хочешь?

– Как, что? Только вы можете принять решение. Я же не управляющий банком.

«Вот ты и проговорился, щенок, – продолжал думать Андрей Борисович. – Вот твоё истинное лицо. Управляющим хочешь стать? Посмотрим, как у тебя получится. Ты сначала попробуй стать Машкиным мужем. Ещё не знаешь, какой подарок мы тебе с отпуска привезли».

– Увидишь, глазам своим не поверишь.

– Что я увижу? – не понял Лёша.

Банкир испугался, что, задумавшись, ляпнул языком лишнего.

– Я имел ввиду кредиторов.

– Каких кредиторов?

– Ну, тех, что для нас дебиторы.

– Извините, я не понял вас, – виновато улыбнулся Лёша.

– А меня и не надо понимать. Это твоё дело, твоя идея, вот ты сам над ней и работай.

– Значит, вы даёте мне «добро».

– Даю, даю.

Лёша, счастливый, побежал в кабинет осуществлять свой проект. Андрей Борисович, напротив, пытался поскорее уйти из своего кабинета. Он торопился домой. Сегодня с экскурсии должны были приехать его дочь и жена. Ситуацию со свадьбой необходимо было разруливать. Держать у себя за пазухой ядовитую змею было крайне опасно. А то, что это была змея, он уже не сомневался. Тут медлить нельзя, важна каждая минута. Вот сидит он в своём кабинете, а может быть, в это самое время вокруг него плетётся сеть заговоров.

Если бы знал Андрей Борисович, как он близок к истине! Сеть действительно плелась, только совсем не там, где он думал.

Вернувшись с так называемой экскурсии, Маша упала на кровать и зарыдала.

– Что ты, доченька? Всё же обошлось.

– Ничего не обошлось, мама. У меня теперь никогда не будет детей.

– Что?!

Мать стала белой, как лист ватмана. Руки её затряслись, а губы задрожали.

– Никогда не будет детей? – переспросила она.

– Так доктор сказал.

– Господи! – закричала мать, заламывая руки. – Её-то за что? Ведь она ни в чём не виновата! Ты же знаешь, кто это всё устроил! Ведь ты всё видел! Зачем ты наказал невиновную? Убил бы лучше меня или изувера этого! Для чего же ребёнка надо было калечить?

Ольга Петровна на коленях подползла к комоду, где стояла иконка и со всего размаху ударилась головой об пол.

– Прости её, господи! Прости и убей меня. Не могу я с этим грузом жить! Да будь я проклята во веки веков! Пошли мне смерть самую жуткую, самую лютую!

При этом Ольга Петровна вырывала клочья волос из своей головы и бросала их на пол. Эта сцена так потрясла Машу, что она совсем забыла про своё несчастье.

– Мама! Мамочка! Что с тобой? Перестань, мне страшно!

Но мама не переставала. Теперь она на коленях ползла к своей дочери и продолжала биться головой об пол. Теперь у неё, как у Бога, она просила прощения и каялась в каких-то непонятных грехах.

Маша в испуге спрыгнула с кровати и стала пятиться от матери. Однако это не помогало. Мать на коленях ползла за ней, оставляя после себя кровавые следы, к которым прилипали вырванные волосы. Но бесконечно продолжаться это не могло. Маша в очередной раз попятилась и почувствовала, что уперлась в угол. Отступать больше было некуда. Мать с безумным и окровавленным лицом, с плешивой головой подползала к ней, неся какую-то околесицу. Маша встала на цыпочки, прижалась к стене и заорала, что было духу.

– А-а-а-а-а-а!

Мать в последний раз ударилась головой об пол и потеряла сознание.

Каким образом Маше удалось привести маму в чувство, неизвестно. Но через час Ольга Петровна, мертвецки бледная, лежала в постели, а дочь сидела рядом и растирала ей похолодевшие ноги.

– Значит, он это всё придумал, чтобы я за Алёшу не выходила? – задумчиво спросила дочь.

– Да, а я, дура, ему в этом помогала.

– Дело не в тебе. Ты покаялась.

– Представляешь, так мне и сказал: «миром правят деньги и гормоны».

– Да, деньги он любит, – прошипела дочь. – Ну что ж, он лишил меня материнства, а я с его деньгами разберусь.

– А я с гормонами, – прошептала мать.

Когда мы слышим расхожую фразу, что женщина – слабый пол, никто не задумывается, что она не отражает действительности. Просто в достижении своей цели женщины и мужчины пользуются разным оружием. Если у мужчин это физическая сила, то у женщин это злопамятство и коварство. Какое оружие сильней, трудно сказать, но если последнее вынуто из ножен мести, тут и думать нечего – женщина всегда победит мужчину, да ещё и фору ему даст. Ну а если две женщины? Здесь надежды не остаётся совсем. Мужчина проиграет наверняка, будь он Шварцнегер, будь Брюс Ли.

Когда Андрей Борисович вернулся с работы, дома уже всё было убрано. Дочка возилась на кухне, а жена лежала в постели с повязкой не голове. На тумбочке возле больной стоял журнальный столик, на котором аккуратно были расставлены флакончики с лекарствами.

– А что с мамой? – спросил отец дочку.

– Ей нехорошо стало. Укачало, наверное, в автобусе.

Андрей Борисович прошёл к жене. Дочь последовала за ним.

– Не буди её, – зашептала дочь. – Она только что уснула.

Маша села на диван напротив матери и жестом предложила отцу сделать тоже самое.

– Врача вызывали? – зашептал отец.

– Нет. Сами справились.

Отец хотел встать с дивана, и оставить больную одну, но Маша удержала его.

– Папа, я тебе хочу кое-что сказать.

– Пошли на кухню, там и поговорим.

– Мы её не разбудим. Я шёпотом.

– Ну давай, что у тебя?

– Папа, я недавно сделала аборт.

– Зачем? Насколько я понял, ты замуж собираешься.

– Это не от Лёши.

– А от кого?

– В отпуске нагуляла.

– Что я тебе могу на это сказать? Мы с матерью предупреждали тебя, что добром твоя свобода не кончится. Но ты не расстраивайся. Все женщины делают аборты.

– Дело в том, что у меня никогда не будет детей.

Андрей Борисович отвёл от дочери глаза и уставился в пол. Он не видел, и не замечал, что его жена вовсе не спит, а вместе с дочерью сверлит его взглядом.

– Значит, свадьба отменяется? – облегчённо вздохнул отец.

– Почему отменяется?

– Ну, как же? Это не иголка. Алексей всё равно заинтересуется причиной бесплодия.

– А ты, что, собираешься рассказать ему об этом.

– Нет, но, как говорится, слухами земля полнится. Представляешь, если он узнает? У тебя будут серьёзные неприятности.

– А я ничего скрывать от него не буду.

– Ты с ума сошла? Мужчины такого не прощают.

– Если любит, простит.

– Что ты знаешь про любовь? У вас любовь – это секс. Короче, я категорически против свадьбы. Если тебя собственная репутация не волнует, то хоть пожалей мою. Представляешь, что люди скажут? У управляющего банком дочь шлюха прожженная.

Отец помолчал немного, как будто обдумывая выход из создавшейся ситуации.

– Хватит об этом. Пойдём на кухню, а то действительно мать разбудим.

Они ушли на кухню. Если до разговора с дочерью на отца смотрели глаза, полные ужаса, и в них теплилась хоть какая-то надежда, если душа собственного чада не кричала, а вопила: «Папа, очнись! Покайся! Я пойму тебя и прощу!», то после разговора глаза стали стальными. Они смотрели не на отца, а сквозь него. Он, Артамонов Андрей Борисович, в этих глазах перестал быть не только отцом, но и вообще человеком.

Если бы Артамонов, хоть немного разбирался в психологии, если бы замечал перемены в лице собственной дочери, если бы хоть чуть-чуть умел любить кого-нибудь, кроме себя, он, конечно, бы понял, что время переговоров закончилось – смертоносный меч вытащен из ножен мести и не осталось ни единого шанса избежать этой жестокой и беспощадной войны.

Но Андрей Борисович был неплохим финансистом, и абсолютно не разбирался в психологии. Он по-прежнему считал себя главой семьи и принимал как должное щебетание и заботу дочери.

– Ты даже думать забудь, про свадьбу, – говорил он уже громко на кухне. – Хоть это и грустно звучит, но ты должна понять, что ты бесплодна, а значит, для создания семьи не годишься. Но не следует сильно драматизировать ситуацию. Жизнь не кончается. Есть твои родители, которые любят тебя и никогда не оставят.

– А я и не драматизирую, папа. Ты сам сказал, что для нашего поколения любовь – это секс. Вот и прекрасно, даже предохраняться не надо. Сам посуди, не буду же я сексом заниматься с собственными родителями?

– Ты знаешь, для этого не обязательно выходить замуж. Это имеет очень плохие юридические перспективы. Вы поживёте вместе, накопите какое-то совместно нажитое имущество, а потом всё это придётся делить с человеком, который не был твоим мужем, а просто занимался с тобой сексом.

– Папа, я не собираюсь быть шлюхой. У меня будет муж, который будет трахать меня столько, сколько ему угодно, или сколько мне угодно.

– Фу, ну что за выражения – трахать. Ты же интеллигентная девушка.

– Женщина, – поправила дочь. – Девушек после аборта не бывает.

– Ну женщина, что ты к слову цепляешься?

– Вот и прекрасно. Не будем цепляться к словам. Свадьба будет на следующей неделе, и кончим об этом.

Сколько бы ни уговаривал отец Машу, сколько бы ни доказывал абсурдность её поступка, та была непоколебима – свадьбе быть, и точка. И пришлось бедному папаше, надев маску умиления и отеческой любви, готовить свадьбу, соответствующую статусу дочери банкира. А как иначе?

Теперь вместо работы он вместе с будущим зятем делал заказы в магазинах, согласовывал меню в ресторане и многое, многое другое, что хоть раз в жизни делает любой человек, доживший до этой неожиданной, но неизбежной стадии в своей жизни.

– Андрей Борисович, я с оркестром договорился, – докладывал банкиру Алексей. – На второй день мы будем праздновать в коттедже. Мне кажется, эстраду надо поставить на поляне возле колодца.

– Ты с ума сошёл, а если гости спьяну упадут?

– С эстрады?

– Да с какой эстрады, в колодец!

– Ну что вы, мы там замок повесим.

Разве можно кому-нибудь доверять такое серьёзное дело, как свадьба. А если, не дай бог, с гостями действительно что-нибудь случится? Артамонов и Алексей поехали в коттедж осматривать колодец и заодно эстраду.

Обойдя поляну, Андрей Борисович ничего опасного не обнаружил. Всё было готово к торжеству, только плотники ещё постукивали своими молотками, заканчивая эстраду для музыкантов. Андрей Борисович и Алексей подошли к эстраде в тот момент, когда плотники закончили свою работу и, оставив инструменты, ушли на перекур. Алексей придирчивым взглядом осмотрел эстраду. Одна доска не была закреплена, и край её выступал острым углом.

– Халтурят, – недовольно сказал Алёша. – Сейчас верну их, чтобы исправили.

– Перестань, – остановил его банкир. – Тут всего один раз молотком стукнуть.

Банкир взял молоток и сильно ударил по гвоздю. Доска моментально встала на место.

– Вот и всё, а ты хотел звать. Больше бы время потеряли.

Алексей ещё раз осмотрел эстраду.

– На эшафот похоже, – пошутил он.

От этих слов у Артамонова потемнело в глазах. В ушах отчётливо прозвучал разговор с Царём:

– Я давно свою дорогу выбрал, и куда же она приведёт, по-вашему?

– К эшафоту.

Банкир посмотрел на своего заместителя и дрожащим голосом спросил:

– Выходит, я его сам только что сделал?

Алексей непонимающе пожал плечами. Андрей Борисович, не в силах удержаться на ногах, медленно опустился на траву. Прислуга, увидев, что с хозяином плохо, бежала на помощь.

Пятнадцать минут понадобилось оттирать виски банкира нашатырём, чтобы тот пришёл в себя.

– Может быть, вам доктора вызвать, – спросил Алексей.

– Нет. Доктор здесь не поможет. Поехали в банк. Вызовешь мне срочно Царя.

Дима выслушал рассказ банкира без всяких эмоций. Он смотрел на него, как на пустое место, как на грязь. Он смотрел так, как в последнее время на банкира смотрела дочь.

– Что ты молчишь? Я сам своими руками сколотил эшафот.

– Я не этот эшафот имел в виду.

– Какой же тогда? Я же чувствую, что меня хотят убить.

– Никто вашей смерти сегодня не желает.

– Как же не желает, ведь я чувствую, что меня окутали какими-то сетями?

– Это и есть эшафот, и сколотили вы его сами.

– Хватит говорить со мной загадками!

– Я больше ничего не скажу. Вашей жизни никто не угрожает. Вы умрёте сами на эшафоте, который создали сами, сидя на унитазе.

– Вон! Убирайся отсюда! Я больше в твоих услугах не нуждаюсь, – закричал банкир.

Дверь кабинета приоткрылась и в неё просунулась голова услужливого клерка.

– Вас проводить? – спросил он Диму.

– Спасибо, я дорогу знаю.

Дима вышел из банка и, повесив голову, побрёл по улице. Неожиданно он услышал сзади звук женских каблучков. Женщина явно бежала, и бежала в его сторону. Он обернулся и увидел девушку, которая пыталась догнать его. Она подбежала к Диме и, задыхаясь, спросила:

– Извините, вы будете Царь?

– Я.

– А я дочь Андрея Борисовича.

Дима внимательно осмотрел свою собеседницу.

– Отец выгнал вас? – спросила она смущённо.

– Я уже привык к этому.

– А хотела спросить вас…

– У вас всё будет хорошо, – оборвал её Дима.

– У меня не может быть хорошо. Во-первых, я не могу иметь детей, а во-вторых, я выхожу замуж не по любви, а назло отцу.

– Дети у вас будут, – твёрдо ответил Дима.

– Это невозможно. Врачи уже вынесли свой приговор.

– Детей даёт Бог, а не врачи. А замуж выходите по любви, вы просто об этом ещё не знаете. Вам суждено быть счастливой.

– Как это? – не поняла Маша.

– Вы смотрели фильм «Доживём до понедельника»?

Маша кивнула головой.

– Помните, как там говорится: «Счастье, это когда тебя понимают»? Когда вы узнаете, что ваш муж понимает вас, вы полюбите его.

– Я не верю вам, – тихо сказала Маша. – И всё равно спасибо. Помните, мои двери всегда открыты для вас. К сожалению, у меня ещё нет дверей: и в банке и дома всё принадлежит моему отцу.

– Это ненадолго. Скоро везде хозяйкой будете вы.

– Я?

– Не спрашивайте меня больше ни о чём, я не скажу.

– Не знаете?

– Просто нельзя.

Дима попрощался с Машей и быстрыми шагами свернул в переулок, оставив свою собеседницу стоять одну и переваривать всё, что он ей только что наговорил.

Время – понятие относительное. Стоит только подумать о свадьбе, так водоворот событий так закружит, что уже и подготовка, и сама свадьба позади. И никто не умер на эстраде, никто не провалился в колодец. Всё прилично и пристойно. А уж как весело! Музыканты, песни, пляски, розыгрыши всякие, не говоря уже о спиртном. Оно было в таком количестве и такого качества, что даже мёртвый не мог бы скучать. Даже Андрей Борисович, который всеми фибрами души ненавидел жениха, и в последнее время стал болезненно подозрителен ко всему, что его окружает, и то забыл про все свои тревоги, и находился в самом великолепном расположение духа.

Раздеваясь перед сном, он мурлыкал себе под нос весёлые песенки. Банкир лёг в кровать и стал щекотать жену, которая уже лежала, но не спала.

– Да перестань ты, – заворчала она, – перепил, что ли?

– Нисколько. Просто очень весело сегодня.

– Чего это тебе весело? Свадьба у дочки, а не у тебя.

– А у дочки тоже сейчас не свадьба. У неё брачная ночь. Может, и нам тряхнуть стариной?

Андрей Борисович под одеялом пробрался к жене и стал гладить её.

– Помнишь, как у нас это было? – спросил он.

– У тебя так не получится.

– Это почему же?

– Потому что молодожёны так водку не хлещут.

– Обижаешь. Я в прекрасной форме. А если ты поможешь, так и молодым фору дам.

Банкир сбросил на пол одеяло, стянул трусы и снял с жены ночную рубашку. Он залез на жену и стал целовать её грудь. Руки жены стали ласкать тело банкира, подбираясь к самым интимным местам.

– Вот хорошо, – шептал Андрей Борисович. – Я уже готов.

Женские руки ощупали самое главное достоинство мужа.

– И это ты называешь готов?

– Сейчас, сейчас. Яички мне погладь.

Нежная ладонь обняла яички.

– Вот теперь хорошо. Теперь я действительно готов.

– И я готова.

При этих словах женская рука сжалась и со всей силы рванулась в сторону. Андрей Борисович даже не успел ни о чём подумать. От нестерпимой боли он потерял сознание, придавив под собой Ольгу Петровну. Та брезгливо столкнула мужа и встала с кровати.

– Вот и нет у тебя больше гормонов, гнида. Одни только деньги остались.

 

Глава 16

Артамонов проснулся, но глаза не открывал. «Поваляюсь немного», – подумал он. Ему вспомнился сон, который он видел ночью. Будто бы его жена оторвала ему яйца. Приснится же такое? Он захотел повернуться на другой бок, но стоило ему шелохнуться, как резкая боль пронзила всё тело. Он открыл глаза и огляделся. В белоснежной больничной палате стояла только его кровать. Рядом с ней стоял стул, на котором сидел милиционер в наброшенном на мундир халате.

– Проснулись, Андрей Борисович? Вот и славненько, – улыбнулся милиционер.

– Где я?

– Вы в больнице, вас прооперировали. Сейчас вашей жизни ничего не угрожает.

– Не понял!

– Вот и мы ничего не понимаем. Давайте подумаем вместе, может быть, разберёмся.

– Что со мной было?

– Я не знаю, как это по медицински… – милиционер замялся и отвернулся, чтобы спрятать улыбку. – Если говорить попросту, вас кастрировали.

Артамонов поднял одеяло и посмотрел себе между ног. Однако, кроме бинтов он ничего не увидел.

– Убедились? – спросил милиционер.

– Значит, это не сон?

– Какой сон?

– Я думал, что мне приснилось, будто жена оторвала мне…

– Яйца, – помог милиционер.

– Да.

– Продолжайте, продолжайте, я вас внимательно слушаю.

– А что продолжать? Вот, собственно, и всё.

– Где оторвала, кто оторвал, при каких обстоятельствах?

– Точно. Это был не сон. Это была моя жена. Мы вернулись из коттеджа, пошли спать, а она взяла и оторвала.

– Не оторвала, а отрезала или отрезал, – уточнил милиционер.

– Как жена могла отрезал, она же женщина!

– Ваша жена здесь не при чём. Её в это время дома не было.

– Как это, не было? Я же помню, это была она.

– Во-первых, вы только что мне сказали, что вам всё это приснилось, во-вторых, у вашей жены алиби. Она после свадьбы не поехала домой, а осталась ночевать в коттедже. Свидетелей полным-полно. А кого вы домой привели, я и пытаюсь выяснить.

Разговор с милиционером ни к чему не привёл. Андрей Борисович выпил, конечно, прилично, но не до такой же степени, чтобы всё забыть? Банкир стал уже сам сомневаться и грешить на свою голову: не чокнулся ли он.

Между тем, в больнице с такой травмой долго держать его не собирались, и слава Богу. Больной испытывал сильнейший стресс, когда выходил из палаты. Всё время за своей спиной он слышал шептание и хихиканье: «Вон, смотрите, кастрат идёт. Его собственная жена кастрировала». Артамонов оборачивался, но никого не видел. Порой ему казалось, что шепчутся стены между собой. Единственное, что заставляло его как можно дольше не выписываться, это страх. Он даже представить себе не мог, как он вернётся на работу, как посмотрит в глаза жене и дочери, и вообще, как теперь разговаривать с людьми. Это ведь такое заболевание, как аппендицит, никого не интересует, а с таким диагнозом прохода не будет нигде. Даже дикие коты изгоняют из своего круга кастрированного кота, чего уж говорить о людях.

Тем не менее, как бы ни было тяжело банкиру, час выписки настал. Андрей Борисович, боясь показываться и на работе и дома, решил сразу из больницы идти в банк.

Как всегда, у порога его встретил клерк.

– Как ваше здоровье, Андрей Борисович? Поправились?

Банкир внимательно посмотрел на клерка, и ему показалось, что тот еле сдерживается, чтобы не рассмеяться.

– Пошёл вон отсюда! – крикнул управляющий. – Чего зубы скалишь?

Клерк удивился и быстренько поспешил убраться. Зайдя в приёмную, он увидел секретаршу, которая болтала по телефону и хихикала.

– Что это за смех во время работы? – закричал он на неё. – Я вам устрою здесь такой цирк, плакать захочется!

Такого рабочего дня у Андрея Борисовича ещё никогда не было. Всё время ему казалось, что за его спиной раздаются смешки в его адрес. Если кто-то улыбался, то он наверняка знал, что это смеются над ним, а если подчинённые, наоборот, слишком серьёзны, то, несомненно, что так они пытались скрыть своё отношение к той трагикомической ситуации, в которой оказался их начальник. Эти мысли не давали возможности сосредоточиться. Они, как пиявки, высасывали из него силы, с той лишь разницей, что пиявки, насытившись, отваливались от своёй жертвы, а мысли, чем больше сосали, тем крепче сковывали сознание.

В этот день банкир не принял ни одного решения, не подписал ни одного документа и не рассмотрел ни одного проекта. Единственное, что он делал – раздавал тумаки своим сотрудникам, которые в одночасье превратились в его врагов и, забыв про всё добро, которое сделал их благодетель, откровенно потешались над ним. День, который тянулся целую вечность, слава Богу, закончился. Андрей Борисович, как ошпаренный, выбежал из банка и сел в свою машину, чтобы поскорее убраться из этого кошмара.

– Куда прикажете? – спросил водитель. – Домой?

– Домой, домой, и побыстрее.

Мерседес рванулся вперёд. Неожиданно жигули, мчавшиеся по соседней полосе, обогнали мерседес и резко затормозили.

– Вот козёл! – выругался водитель.

Андрей Борисович не видел этой ситуации, потому что глядел в другую сторону, зато слово «козёл» услышал отчётливо.

«И этот туда же, – зло подумал он про водителя. – Теперь каждая шавка будет хлестать по морде, а мне даже сказать нечего».

Машина плавно затормозила у подъезда. Водитель вышел из автомобиля и открыл дверцу банкиру.

– Всего хорошего, – сказал он хозяину.

Банкир выбрался из мерседеса и зло посмотрел на водителя. Тот, не понимая, что происходит, сделал удивлённоё лицо и пожал плечами.

– Что ты мне гримасы строишь? Козёл!

Артамонов вошёл в дом и громко хлопнул за собой дверью. Грохот двери как будто привёл его в чувство.

«А что я скажу дома?» – подумал он. По рассказам следователя выходило, что после свадьбы он находился один. Нет, не один, конечно. Был ещё кто-то. Но кто? Жена не в счёт, она приснилась, молодые остались тоже в коттедже. Тогда кто? Он вдруг вспомнил, что в больнице никто из домашних ни разу его не навестил. «Что же они себе надумали?» – ломал он себе голову. То жуткое состояние, от которого он сбежал из банка домой, вдруг нахлынуло с новой силой.

Здесь, в собственном доме, его ждали тоже враги. И если на работе он знал, что про него думали, здесь ещё предстояло разобраться.

Он, дрожа от страха, тихо вошёл в прихожую. Сейчас он войдёт к себе в кабинет, успокоится, разложит всё по полочкам и решит, как себя вести. Увы, планам не суждено было сбыться. Из своих комнат вышли жена и дочь.

– Явился, кобель вонючий? – с вызовом спросила жена.

– Оленька, солнышко, что с тобой? Ты всё неправильно понимаешь. Я всё тебе объясню.

Однако, что же он объяснит, если сам ничего не знает?

– Объясняй, мы слушаем, – властно сказала жена.

– Не здесь же? Зачем при ребёнке?

– Твой ребёнок давно уже вырос. Говори здесь.

Артамонов умоляюще посмотрел на дочь, но та и не пыталась никуда уходить.

– Что ты молчишь? – наседала жена. – Расскажи, как ты шлюх сюда водишь. Говори, не стесняйся. Чем ты, извращенец старый, их так обидел, что они тебе яйца отрезали.

– Почему их? Разве кроме нас был ещё кто-то?

– Ну вот, уже начинается проясняться. Значит, шлюха всё же была.

– Оля, ты неправильно меня поняла.

– Это ты до сих пор ничего не понял. Я развожусь с тобой и начинаю процедуру раздела имущества.

У Андрея Борисовича подкосились ноги. Он прислонился к стене и стёк по ней на пол.

– Какого имущества? – еле выговорили его белые, как снег, губы.

– Совместно нажитого. Какого же ещё?

– Ты хоть отдаёшь себе отчёт, о каких деньгах идёт речь?

– Я-то отдаю. А вот ты, по-моему, не очень.

– Доченька, – отец посмотрел на Машу, как на последнюю надежду. – Хоть ты вразуми её.

– А что мне её вразумлять? Ты бесплоден, папочка, следовательно, для семейной жизни не годишься. Ты так, кажется, меня учил? Даже коты изгоняют кастратов из своего общества, а мы всё-таки люди.

Теперь Артамонов, кажется, всё понял. Его лоб покрылся каплями холодного пота, глаза закатились, а руки задрожали. Он повалился на бок и лишился чувств.

И опять больница. Опять белоснежная палата и никого вокруг. Только врачи зайдут на несколько минут, зададут свои глупые вопросы и снова скроются.

– У меня это серьёзно? – спросил банкир как-то доктора.

– А как вы думаете, обширный инфаркт – это серьёзно?

Андрей Борисович отвернулся от врача и больше ни о чём ничего не спрашивал.

Но не столько болезнь угнетала банкира, сколько одиночество. Никто: ни жена, ни дочь, ни зять, ни кто-нибудь из сотрудников не навещали его. Однажды он не выдержал, попросил у соседей телефон и позвонил в банк председателю правления.

– Алё. Василий Петрович? Это Артамонов, – сказал он, пытаясь быть как можно спокойней.

– Андрей Борисович! Здравствуй, дорогой. Как твоё здоровье?

– Хоть бы зашли проведать, узнали бы про здоровье.

– Извини, дорогой, сейчас столько дел – ей Богу, времени нет.

– Клерка какого-нибудь послали бы, если сами не можете.

– Извини меня, Андрей Борисович, за прямоту, но ты в последнее время умудрился оскорбить, наверное, всех сотрудников. Кому мы не предлагали, все отказались ехать к тебе. А разве дочка не заходит к тебе?

Андрей Борисович ничего не стал рассказывать про дочку.

– Дочка это дочка. Я имел ввиду сотрудников.

– А она и есть теперь самая главная сотрудница. Мы собирали правление в связи с твоей болезнью и решили твою дочь ввести в состав правления. У тебя же самое большое количество акций. Мы решили, что дело это семейное. Так что вместо тебя теперь она сидит.

– Маша?

– А разве она тебе об этом не рассказывала? Значит, хочет папе сюрприз сделать. Вот видишь, я невольно нарушил её планы.

Сюрприз действительно получился. Артамонов разъединил связь, отдал телефон и еле-еле дошёл до кровати. Ему снова стало плохо, и он опять потерял сознание.

Современная медицина творит чудеса. Даже в обыкновенной районной клинике могут справиться с такой опасной болезнью, как инфаркт, не говоря уже о престижной. Лечение подходило к концу и Артамонова выписали домой. Правда, выходил из больницы он не пышущим здоровьем мужчиной, полным энергии и планов, а дряхлым стариком, полностью разочарованным в жизни, и желающим только одного: чтобы все оставили его в покое. Дома он слонялся по комнатам и не знал, чем ему заняться. Однажды к нему подошёл зять и подал какие-то бумаги.

– Что это? – спросил банкир.

– Исковое заявление вашей жены. Вы уж извините, но она мне поручила вести ваш бракоразводный процесс.

– Значит, половина имущества теперь будет принадлежать ей?

– Конечно.

– И акций тоже?

– И акций тоже.

– Если так, то управляющим банком меня теперь могут и не назначить?

Алёша тактично промолчал.

– Конечно, не назначат. Теперь на этом месте её дочь.

– Но она и ваша дочь.

– Да, она моя дочь, только я не её отец.

– А разве так бывает?

– Бывает, Алёша, бывает. Если бы ты знал, что я сделал с ней, то не спрашивал бы.

– Я знаю, – тихо ответил Алёша.

Андрей Борисович взял заявление и молча ушёл в пустую комнату.

После этого разговора, сталкиваясь с кем-нибудь из членов семьи, он старался поскорее уйти, чтобы побыть одному. Самым приятным для него местом во всём доме оказался туалет. Там он мог сидеть один сколько угодно, не боясь, что кто-то потревожит его.

На процесс Андрей Борисович не пошёл. Он боялся, что если всплывёт история с его дочерью, сердце не выдержит позора. Отдав Алёше ходатайство о рассмотрение дела в его отсутствии, он заперся в туалете и не выходил оттуда, пока все не ушли на суд.

По возвращении он только спросил жену:

– Развели?

– Развели, – холодно ответила она.

– А Маша где?

– На правление банка. Там выбирают управляющего.

– Даже мне не сообщили, – обиженно сказал Андрей Борисович.

– Сообщат, не беспокойся. Сразу же после окончания правления обещали позвонить.

Артамонов ничего не ответил и молча ушёл в свой туалет.

Андрей Борисович сидел на унитазе и ждал когда раздастся телефонный звонок. «Неужели это всё? Неужели они вышвырнут меня за борт, как мусор?» Время шло изнуряюще медленно. Казалось, что прошло часов пять или шесть. От напряжения, которое нарастало с каждой минутой, стучало в висках и тошнило. Двери и стены туалета кружились перед глазами. Телефонный звонок прозвенел так громко, что Артамонов подпрыгнул. Однако тело его тут же обмякло, и он вновь опустился на унитаз.

Маша и Алёша вернулись домой поздно. Совещание в банке затянулось.

– Ну, что решили? – спросила Ольга Петровна.

– Решили оставить отца, – ответила дочь. – Кстати, где он? Надо обрадовать его.

– Поздно. Он в туалете. Испугался телефонного звонка, обосрался и умер.

Дима с Ритой сидели за праздничным столом грустные. Настало время расставаться и им.

– Кто он? – спросил Дима.

– Володя, предприниматель.

– А как вы познакомились?

– Он приехал к нам с проверкой.

– Какой проверкой?

– Его фирма регулярно перечисляет в наш фонд деньги. Вот он и решил проверить, как они расходуются.

– Ну и как? Остался доволен?

– Сказать – доволен, это не то слово. Он был просто поражён.

– Чем же?

– Он искал, сколько мы тратим денег на накладные расходы. А когда узнал, что их вообще нет – не поверил. «Должны же быть расходы на аренду и зарплату», – спрашивал он. Когда я ему объяснила, что деньги мы зарабатываем на основной работе, а за аренду платим из своих денег, он не поверил сперва.

– А потом?

– А потом мы стали встречаться всё чаще и чаще.

– А потом?

– А потом он сказал, что я не должна работать на рынке, а должна полностью посвятить себя фонду.

– А ты?

– А я просто люблю его.

– Вот видишь, любовь всё-таки есть.

– Есть. Но её бы не было, если бы ты не плеснул мне в лицо краской.

– Она всегда была, есть и будет, несмотря ни на какую краску.

– А ты до сих пор живёшь без любви?

– Без любви нельзя.

– Но ведь она умерла, – тихо сказала Рита.

– Люди не умирают. Они просто уходят на время, чтобы потом вернуться.

– Жаль, что только мы этого не видим.

– Почему не видим? Я её вижу каждый день. Вижу в тебе, в Маше.

Рита задумалась, пытаясь понять, что сказал Царь. Посидев немного молча, но так ничего и не поняв, она решила переменить тему разговора.

– Мы с Володей решили, что этот дом останется тебе. Живи сколько тебе надо. Я ничего не хочу забирать отсюда. Пусть всё остаётся, как есть.

– Когда ты уезжаешь?

– Завтра.

Завтра наступило гораздо раньше, чем хотелось. Дима проводил Володю и Риту, дождался когда их машина скрылась за поворотом и пошёл домой. Однако звук мотора снова стал нарастать и остановился у дверей. «Наверное, забыли что-то», – подумал Дима. Он вышел на улицу. Но Володиной машины не было. Вместо неё стоял банковский мерседес. Из машины вышел водитель и открыл заднюю дверь. Каково же было удивление Димы, когда он увидел вышедшую из машины Машу.

– В гости пустите? – спросила она.

Дима жестом пригласил её войти. Она вошла, с интересом разглядывая жилище знаменитого колдуна.

– Значит, вот здесь вы и живёте?

– Давай на ты. Не люблю, когда мне выкают.

– Хорошо.

Она села за стол и стала молча смотреть на Диму.

– Отец умер? – спросил он.

– Да. Мы с мамой захотели отомстить ему, но перестарались. Когда он получил инфаркт, мы хотели остановиться, но ничего уже поделать было невозможно.

– Вы здесь ни при чём. Он сам построил себе эшафот, сам взошёл на него и сам вынес себе приговор.

– Значит, никаких шансов не было?

– Почему? Твоя мать нашла в себе силы сойти с эшафота.

Маша снова замолчала. Она явно хотела что-то сказать, но не решалась.

– Я снова понадобился тебе? – спросил Царь.

– Я пришла поблагодарить тебя.

– За что?

– Я узнала, что такое любовь. Помнишь, ты предсказывал мне?

Дима кивнул головой.

– Я всё рассказала мужу, и он меня понял.

– Ты счастлива?

– Мы вчера усыновили ребёнка. Теперь у нас сын. Сначала мы с мужем хотели просить тебя быть крёстным, но потом передумали.

– Почему?

– Крёстный должен быть всегда рядом со своим крестником, а ты должен уйти.

– И ты гонишь меня?

– Я не гоню, а отпускаю тебя. Я же вижу, что тебе здесь нечем дышать. Иди с богом.

Маша подумала немного и поправилась

– Не с богом, а к богу. Там твоё место. Там тебя ждут, и оттуда никто не выгонит.

Диме почему-то стало очень грустно. В голове неожиданно возникла картина прихода его в тюрьму. Как он боялся её тогда! Ему казалось, что там сидят не люди, а звери, что он там никому не нужен, что годы, которые там предстояло провести, должны быть вычеркнуты из жизни. Однако всё оказалось совсем наоборот. Там он был востребован, там понимали его, там без него не могли обойтись. А здесь, на свободе? Если он и был нужен кому-либо, так только для того, чтобы за счёт него обогатиться, а потом выгнать. Он здесь был чужим. Здесь его отовсюду гнали. Невероятный парадокс: здесь он был в тюрьме, а там на свободе. Здесь он искал людей, но не мог найти, а когда находил, они покидали его. Уехала Рита, а теперь Маша пришла проститься.

– Я тебе денег принесла, – прервала его мысли Маша. – Отец выгнал тебя и даже не расплатился.

Дима машинально взял деньги и положил в карман.

Маша, поняв, что с Царём что-то происходит, и что это что-то очень личное, встала и направилась к выходу. Однако она не могла уйти, оставив его в таком состоянии. Маша остановилась у дверей и повернулась к Царю.

– Давай в филармонию сходим?

– В филармонию? Зачем?

– Я тебя со своим мужем познакомлю.

– С мужем? В филармонию? Ну пошли. – На лице у Димы наконец-то появилась улыбка.

Маша с облегчённой душой села в свой мерседес и уехала. Дима остался один.

Для Маши хватило двух минут, чтобы понять, что Царь совершенно не разбирается в музыке. Она сидела рядом с ним и корила себя в том, что заранее не подумала об этом. Дима из приличия слушал музыку, которая нисколько его не интересовала. Однако её опасения развеялись в самом конце концерта. Исполняли симфонию какого-то незнакомого композитора. Царь как будто растворился в этой музыке. Он впился пальцами в подлокотники кресла, и, не моргая, смотрел на сцену. Но самое интересное началось позже, когда композитор вышел на сцену и начал раскланиваться, Царь даже встал со своего места и стал пожирать его глазами. Наспех простившись с Машей и её мужем после концерта, Царь купил в ближайшем ларьке цветы и направился к служебному входу филармонии.

Композитор вышел в сопровождении своих поклонников. Увидев Царя, они как будто наткнулись на невидимый барьер. Оставив своего кумира, поклонники издалека с любопытством наблюдали, как незнакомец подошёл к композитору и протянул ему букет.

– Я за базар пришёл ответить, – сказал незнакомец.

Композитор поднял глаза на незнакомца.

– Царь?!

– Собственной персоной, – ответил Дима.

Уже через четверть часа они одни сидели в кафе за рюмкой коньяка и слушали рассказы друг друга. Не было ни Димы, ни композитора, был Царь и был Скрипач.

– … я тоже намаялся, – рассказывал Скрипач. – Куда не сунусь – везде на дверь указывают. Кому нужен зэк? Разве что, к уркам податься? Но этого я уже нахлебался вдоволь. Совершенно случайно оказался в храме. Там у них хор пел. Так фальшивили, что уши чуть не завяли. У меня на физиономии, вероятно, всё было написано. Настоятель подошёл ко мне и предложил заняться хором. Я и сейчас там работаю. Сначала хором занимался, потом стал писать, а вот сегодня впервые в филармонию вышел.

– У меня такая же история. Куда не сунусь, результат один – показывают на выход. Никому не нужен.

– Это естественно.

– Естественно?

– Конечно. Ты же царь, а живёшь среди рабов. Кому же ты можешь быть нужен?

Дима смотрел на бывшего зэка и удивлялся: как можно было вылезти из такой глубокой и грязной ямы, в которую столкнула судьба, и не испачкаться. Вернее, испачкаться, но потом найти в себе силы и отмыться?

– А ведь ты предсказывал мне это, помнишь? – продолжал Скрипач.

Дима кивнул головой.

– Я ещё не верил тебе, думал, что всё это ерунда, а всё вышло, как ты сказал.

– По-другому и быть не могло.

– А можно я тебе предскажу?

– Ну, попробуй.

– Ты станешь очень знаменитым человеком, и случится это не когда-нибудь, а завтра.

– А что у нас завтра?

– Завтра начнётся твоё восхождение.

Они ещё долго сидели в кафе, но завтра уже началось, и друзей попросили покинуть заведение.

Диму разбудил колокольный звон соседнего монастыря. Этот звон он слышал часто, но, привыкнув к нему, не замечал. Сегодня колокола звонили по-особенному. Сегодня они звали к себе, не давая думать ни о чём, кроме них. Они не просили, они приказывали бросить всё и идти в храм.

Дима, повинуясь их воле, слез с кровати, сунул что-то в рот и пошёл в монастырь. Тяжесть и грусть, которые в последнее время лежали у него на душе, моментально исчезли, стоило ему перешагнуть порог храма. Он подошёл к иконам и стал разглядывать их. В глаза бросился великолепный оклад, покрытый золотом. С одной стороны он был безупречен, а другая оставляла желать лучшего.

– Я эту сторону ещё не докончил, – услышал сзади он знакомый голос.

Дима обернулся и увидел прапорщика.

– Я знал, что ты придёшь сюда, Царь.

– Откуда? Дорог много. Не мог же ты знать, по которой я пойду?

– Все дороги ведут к храму, по крайней мере, те, по которым ходишь ты.

К прапорщику подошёл настоятель. Он хотел что-то спросить его, но женский вопль не позволил этого сделать.

– Господи! – вопила женщина у распятья. – Упокой душу раба твоего, Дмитрия.

Царь подошёл к несчастной и поднял её с колен.

– Это он? – спросил прапорщика настоятель.

– Да, он пришёл.

– Зачем ты просишь у Господа упокоить мужа твоего? – спросил Царь у женщины.

– Он в Чечне погиб.

– С чего ты взяла?

– Вот похоронка, – она протянула листок бумаги.

– Это не похоронка. Это просто бумага.

Женщина недоверчиво посмотрела на Царя.

– Твой муж жив. Он сейчас ждёт тебя дома, а ты, вместо того, чтобы встречать его, просишь Бога, чтобы он его упокоил.

Женщина отшатнулась от Царя, как от чумы.

– Что вы говорите? Так шутить нельзя!

– Что вы стоите здесь? Бегите скорее домой!

Слёзы у женщины моментально высохли, и она опрометью выбежала из храма.

Все, кто находился в храме, перестали молиться и заворожено наблюдали за этой сценой. К Царю подошёл настоятель монастыря.

– Не опаздывай завтра, – сказал он. – Тебя будут ждать люди.

Царь возвращался из храма поздно вечером. Фонари вырывали из темноты маленькие островки и освещали их. На одном таком островке Царь увидел парня в пятнистой униформе. Он стоял, опираясь на костыли, и обнимал женщину. Это была та самая несчастная, которая призывала Бога упокоить душу своего возлюбленного.

Утром Царь проснулся сам, без помощи будильника. Его не звали колокола. Он пошёл в храм ещё до того, как они начали свой перезвон. Ещё подходя к храму, он увидел длинную очередь верующих. Настоятель, видимо, ждал его. Он вышел навстречу Царю и провел его в храм через служебный вход.

– Это к тебе, – кивнул он головой в сторону очереди.

Настоятель показал место, где Царю предстояло трудиться, и открыл двери прихожанам.

Целую неделю Царь принимал прихожан. И чего они только не просили. И каких вопросов ни задавали. И чем больше он разговаривал с людьми, тем больше он им был нужен.

– Батюшка, скажи, что мне делать? – причитала одна солидная дама. – Муж меня бросил. К другой убежал, кобелина проклятый. Как мне его вернуть?

– А зачем же его возвращать?

– Как же, батюшка, у нас семья была…

– Разве у вас была семья?

– Да, я и паспорт могу показать.

– В семье люди любят друг друга, а не штамп в паспорте имеют. Разве ты любишь своего мужа?

Женщина задумалась, видимо, перебирая в памяти страницы своей жизни.

– Ну что, вспомнила, когда ты его любила?

Женщина отрицательно покачала головой.

– Никогда.

– Зачем же ты вышла за него замуж?

– Все выходили, и я вышла. Родители настояли. Он перспективный был.

– А любила кого?

– Одноклассника любила. Он после школы слесарем на завод пошёл работать. Для моих родителей такой мне не пара.

– А вышла, значит, по расчёту?

– Так все выходят.

– Да нет, не все. Ну и как тебе семейная жизнь?

– Нормально. Есть дача, квартира. Денег много. Муж машину мне недавно купил. Одним словом, жили, как все. У мужа любовница была, так они у всех есть.

– А счастье было?

– Счастье? Я даже не знаю, что это такое.

– Счастье, когда нет ни квартиры, ни машины, ни дачи, а уж тем более денег, но есть любимый человек, которого ни за что не променяешь ни на какие блага.

– С милым рай и в шалаше?

– Истинно. И если для тебя это будет раем, тогда и дано тебе будет: и квартира, и машина, и дача. Твой муж сейчас действительно счастлив, потому что живёт с любимым человеком.

– А я?

– А тебе никто не мешает. Твой любимый и сейчас ждёт тебя. Правда, он давно уже не слесарь, а начальник цеха, но он холост и кроме тебя никого полюбить не может.

– Разве в моём возрасте можно построить счастье?

– При чём тут возраст? Это у тела есть возраст, а душа всегда одного возраста. А счастье строить не надо. Счастье просто есть, и всё. Оно Богом даётся. Человек может либо взять его, либо отказаться.

Женщина ушла, а её место занял мужчина.

– Батюшка, помоги, – взмолился он. – Грешен я. Смерти другу своему бывшему желаю. Знаю, что грех это, но поделать ничего не могу. Как закрою глаза, так морда его поганая передо мной стоит. Хоть спать не ложись.

– Что же тебе сделал твой бывший друг?

– Фирму мою оттянул, меня по миру пустил, чуть семью не разбил. Предал он меня, и всё из-за денег.

– А ты сейчас разве хуже живёшь, чем до предательства твоего друга?

– Слава Богу, сейчас всё утряслось. – При этих словах мужчина перекрестился.

– Что же ты гложешь себя, если жить лучше стал?

– Да как же, батюшка? Если бы ты знал, через что мне пройти довелось, пока всё образовалось.

– Если бы ты знал, через что мне довелось пройти, то не спрашивал бы.

Царь подумал немного и добавил:

– А ты прости его, и всё.

– Да разве предательство можно простить?

– Иисус простил всех.

– Так то Иисус.

– Бог нас создал по своему образу и подобию.

– Легко говорить…

– А чтобы тебе легче было, вспомни: ты никого не предавал?

– Я?

Мужчина задумался.

– Только обманывать не надо ни себя, ни меня. Я и так всё знаю, а ты вспомни.

– Давно это было, я ещё мальчишкой был, не соображал.

– Вот и он не ведал, что творит.

– Но он-то взрослый.

– А ты его прости, и всё. Прости, и не копайся: взрослым он был или нет. Прости, как себя простил.

– А ты сам можешь простить?

Неожиданно лицо Царя сделалось каменным. Он так далеко ушёл в свои воспоминания, что своим почти неживым лицом перепугал мужчину. Тот поклонился и поспешил уйти. Очередь, стоящая за ним, тоже исчезла.

Настоятель положил свою руку на плечо Царю и ласково сказал:

– Хватит маяться. Перебирайся-ка ты в монастырь насовсем. Доделывай свои мирские дела и перебирайся. У тебя ещё остались дела в миру?

– Да, отец, – ответил Царь. – Мне на кладбище один памятник надо заменить.