Константин Архипович стоял в списке последним, но не знал об этом. Разлученный с товарищами по пересылке, он уже начинал думать о них в прошедшем времени; у него состоялись новые знакомства, не хуже и не лучше. Давая такую оценку новообретенным товарищам, Фалуев испытывал угрызения совести: былые друзья худо-бедно спасли его не то от Шишова, не то от Емельянова, но было ли это благом?

Из тех, кого ежедневно забирали из камеры, никто не вернулся и не рассказал о происходящем. Слухи, тем не менее, ползли самые разные; не находя им подтверждения, Константин Архипович все же уверился в своем сырьевом предназначении. Одно было ясно: его собираются использовать в неких биологических изысканиях. С одной стороны, это пугало; с другой - обнадеживало, так как Фалуев заранее исключал из участия в опытах малограмотный элемент, которого боялся пуще всего. Любые научные опыты требуют соответствующей подготовки, а с образованными людьми, по мнению Фалуева, всегда можно было договориться.

Константин Архипович поделился своими соображениями с сокамерниками.

Его тут же поставили на место контрвопросом.

– Что же, - спросили у него насмешливо, - саму революцию, по-вашему, матросики придумали?

Фалуев так не считал.

– Но и не белые халаты! - он возражал горячо, ощущая поддержку больничных - а стало быть, родных ему стен.

Иногда добавлял:

– А жаль, что не они…

Добавлял, пока не спохватился - и здесь Фалуева обожгло: ему не впервой было высказывать такого рода юмористические сожаления. Он не видел в них никаких точек соприкосновения с программой и деятельностью эсеров, за пособничество которым он был взят, но теперь, тщательно взвесив за и против, уверился: да, дело было именно в этих словах, неосторожно повторяемых и доныне.

Он замолчал, то есть поступил, как следовало поступить давно. Фалуев перестал общаться с себе подобными и выжидал. Он продолжал думать, что в его жизни уже ничего не будет хуже выстуженной церкви.

Наконец настал его черед.

Константин Архипович попрощался с людьми, покинул камеру налегке. Никакого имущества за ним уже давно не числилось. Его провели коридорами; они с конвоиром долго петляли, пока воздух не сделался чище. Правда, добавился незнакомый компонент, наводивший на мысли не то о цирке, не то о зоосаде. Путешествие завершилось в душевой, где Фалуева, за неисправностью каких-то коммуникаций, минут пять поливали из шланга. Напор был не очень сильный, но процедура оставалась унизительной. В предбаннике, на скамеечке, вместо своих вещей Константин Архипович нашел грубое, но чистое солдатское белье и больничный халат. Он оделся, не удержавшись от печальной ухмылки врача, который вдруг угодил под присмотр своих коллег. Его вывели и препроводили в кабинет, ничем не напоминавший медицинский; конвоир силком усадил Фалуева на стул, хотя тот и сам, без помощи сел бы; зашел за спину и замер, готовый в любую секунду пресечь бандитскую вылазку. Человеку, вошедшему в кабинет, было около тридцати лет, и своими манерами он тоже ничем не выдавал в себе медика - скорее, чиновника, умеющего прижиться везде, куда отправит его служить власть.

Усевшись за стол, чиновник монотонно, скороговоркой обрисовал перед Константином Архиповичем поставленные задачи. Фалуев не сразу вник в технические подробности, простодушно спросил:

– Вы будете собирать мою сперму?

Лицо чиновника выразило искреннее отвращение.

– Ошибаетесь. Вы что, рехнулись? Никто не собирается вам помогать.

– Да-да, - кивнул Фалуев. - Я сам, разумеется.

Теперь собеседник обнаружил в себе способность к легкой улыбке. Его забавляло временное заблуждение донора, исключавшего возможность прямой и непосредственной передачи материала по назначению.

– Приятно видеть такую готовность к сотрудничеству. Редкое удовольствие. Вас не смущает, что вашим семенным фондом воспользуется зверье?

Константин Архипович едва не брякнул, что зверье и так уже пользуется всеми мыслимыми фондами, распорядившись частной собственностью в соответствии с лесными законами. Идея межвидовой гибридизации вызывала в нем естественный протест, негодование, но Фалуев не считал себя героем и решительно распрощался со всяким личным достоянием, в том числе биологическим. Отчего бы не сделать последний шаг, когда все не то что катится, но уже перекатилось в тартарары, и там осело, и даже пыль улеглась?

– Не думаю, чтобы мое мнение имело вес.

– Правильно не думаете. Природу не спрашивают, у нее берут.

Это утверждение никак не согласовывалось с пятью минутами ранее объявленной декларацией о скором освобождении природы.

Фалуев осторожно пожал плечами. Собеседник не выдержал:

– Вы, небось, воображаете себе пробирки? Говорю вам сразу: у государства нет денег на лаборантов. К тому же Илья Иванович считает, что телесный контакт имеет решающее значение. - Пристально глядя на притихшего Константина Архиповича, он победно добавил: - И я так считаю. Для этого не надо учиться в университете. Я и не учился. А вы ведь учились? - он вдруг взвизгнул, привстал, и Фалуев мгновенно понял истинные причины его торжества. Осознал и другое: никак, ни в коем случае нельзя поддерживать эту радость, давать к ней повод. Напротив - не худо было бы немного разочаровать выходца из народа. Это казалось трудным, едва ли возможным, но Фалуев ухитрился сохранить видимость самообладания.

– Я всегда был добропорядочным гражданином, - сказал Константин Архипович и в целом не погрешил против истины. - Этому, кстати сказать, тоже учат в университете. Заодно. Я всегда готов подчиниться… - Он помялся, подыскивая слова из современного обихода. - Требованиям момента.

Сидевший за столом молча смотрел на него. Фалуев изо всех сил старался сохранить вид беспечный и уважительный. Сил почти не было, и в какой-то миг он осознал, что сидит просто так, наподобие оглушенного, ничем не питаемый ни извне, ни изнутри. Не было и подлинного безразличия, а потому он мог сорваться в любую секунду, и победа чиновника стала бы полной. Но тот был слишком зол, чтобы что-то заметить и выждать.

Голос чиновника задрожал от ядовитой заботы, замешанной на гневе. Он обратился к конвоиру:

– Голубчик, - молвил он, насилуя патриархальный слог. - Отведите милостивого государя к его прекрасной даме. Наслышаны, - пояснил он Фалуеву, сбиваясь с ритма. - Читали-с, - добавочное "с" проскользнуло невольно, как расторопный трактирный половой. - Лампад не обещаю, у нас теперь электричество. Обращайтесь с ним аккуратно, - конвоир, ничего не понимая, отрывисто кивал. - Не уроните по пути, не бейте до синяков.

Солдат смекнул-таки, в чем дело, и закивал еще усерднее.