Занесённая снегом деревушка. Никаких признаков жизни, не лают даже собаки. Лишь к оконному стеклу дома на околице на мгновенье прижалось и тут же испуганно отдёрнулось чьё-то лицо.

По ведущему в деревню просёлку идёт походная колонна. Около сотни солдат. На рукавах — нашивки 162-й пехотной дивизии Вермахта. Каратели.

Пулемётная очередь срезает первые их ряды. Из-за укрытий по обеим сторонам дороги бьют винтовки и автоматы. Колонна рассыпается, солдаты в панике зарываются в глубокий снег.

— Партизанен!.. Партизанен!..

Огонь стихает. Партизаны экономят боеприпасы. Их мало, едва наберётся пара десятков человек. Двумя группами, поочерёдно прикрывая друг друга, они осторожно продвигаются вперёд. Жизненно важно подойти ближе, пока противник не сориентировался и не организовал оборону. И пока не кончились патроны.

Когда до врага остаётся всего с полсотни метров, один из партизан, Фёдор, тянет руку в подсумок за новым магазином. И не находит ничего. Он плюёт от досады, встаёт во весь свой немалый рост и, словно дубину перехватив кажущийся игрушечным в его медвежьей лапе автомат, устремляется в атаку. Громовым голосом, великим и могучим языком Пушкина и Чехова, призывая на бегу неприятельских солдат и офицеров без промедления отречься от идеалов национал-социализма и сложить оружие. Доводя до их сведения, что в противном случае, когда он, Федя, до них добежит, — горька и незавидна будет участь немецко-фашистских захватчиков. Оккупанты и без перевода прекрасно улавливают смысл его высказываний: 162-я «тюркская» дивизия частично сформирована из советских дезертиров и военнопленных. Трезво оценив масштаб надвигающейся в лице Феди катастрофы, большинство из них спешит последовать его доброму совету и поднимает вверх руки. Подоспевшие вслед за Фёдором партизаны довершают разгром.

Итог боя: семнадцать убитых и сорок семь пленных гитлеровцев. Остальные успевают сбежать. Один из спасшихся офицеров позднее доложит командованию, что партизан было не менее тысячи.

Фёдор Андрианович Полетаев будет награждён Звездой Героя Советского Союза. Посмертно. Он всё же не добежал. Единственный из всего отряда. А наряду с этим — и Золотой медалью за воинскую доблесть, высшей военной наградой Италии. Ибо бой тот шёл не в степях Украины или лесах Белоруссии, а вблизи горной деревушки Канталупо, что стоит на границе Пьемонта и Лигурии.

Весь август 1943 года в римском Квиринальском дворце ночи напролёт не гасло окошко. Королю Витторио Эмануэле Третьему и его верному маршалу — а теперь ещё и главе правительства — Пьетро Бадольо было не до сна. Удачно, как им тогда казалось, сплавив Муссолини подышать горным воздухом и вновь получив в свои руки всю полноту государственной власти, они размышляли, как бы половчее выпутаться из уже очевидно с треском проигранной войны и замириться со странами антигитлеровской коалиции.

Дело было вовсе не в том, какие условия могут выдвинуть Союзники. Короля с маршалом заранее устраивали практически любые. Истинная проблема обладала дурацкими усиками, косой чёлкой через лоб и очень-очень скверным характером. Не говоря уж о такой мелочи, как армия, способная — пока ещё, по крайней мере — противостоять войскам всего остального мира. Этой армии, случись что, Италию даже не потребовалось бы завоёвывать. Её части и соединения в количестве, не уступающем итальянским вооружённым силам, и так уже были расквартированы по всей стране, занимали все стратегические пункты и являлись единственной причиной, по которой американцы и англичане не продвинулись дальше Сицилии. Представлялось крайне сомнительным, что Гитлер безропотно отзовёт своих солдат и пойдёт воевать где-нибудь в другом месте.

А потому сепаратные переговоры начались в обстановке жуткой секретности и проводились с чисто итальянскими, практически макиавеллиевскими, выдумкой и изяществом. На встречу, назначенную в Лиссабоне, королевский эмиссар в целях конспирации отправился не на самолёте, а на поезде. Мало того, эмиссара специально отобрали с тем расчётом, чтобы он был как можно более незаметным для немецких шпионов. Во вполне буквальном, физиологическом смысле.

На перрон лиссабонского вокзала под ноги здоровенным представителям американского и британского командования выкатился крошечного роста типчик, жестами объясняющий, что его зовут генерал Кастеллано. Жестами, поскольку Бадольо, давший ему перед отправлением строгий наказ использовать в процессе переговоров всё своё красноречие, как-то не учёл, что генерал совершенно не умеет говорить по-английски. Но Кастеллано не растерялся, сообщил, что «итальяни — но пиф-паф, Союзники — мольто бене, Гитлер — финито!», и отбыл назад в Рим, посылая из окна поезда многочисленные воздушные поцелуи.

Пока англосаксы пытались сообразить, что же это такое было, с неба плюхнулся самолёт, из которого вылезли два синьора, заявившие: они, генерал Занусси и генерал Росси, приехали из Италии, дабы вести переговоры о мире. Это Бадольо вспомнил о лингвистической проблеме и срочно выслал Кастеллано подкрепление. На сей раз, однако, забыв сообщить новым генералам о существовании предыдущего. Потому на вопрос Союзников — а кто тогда, мол, тут до вас приезжал — те сделали круглые глаза и честно ответили, что понятия не имеют. Английский посланник склонился к уху американского и прошептал:

— Слушай, а не легче ли, чем с ними переговоры вести, их просто завоевать?..

В каком-то смысле это было не такой уж плохой идеей, ибо немедленный выход итальянцев из войны особых преимуществ странам антигитлеровской коалиции не нёс. Но все уже активно задумывались и о послевоенном мироустройстве. Американцы опасались, что Италия может попасть под британское влияние. Британцы, в свою очередь, имели веские основания подозревать ровно противоположное. Ситуацию же, в которой эта страна превратилась бы в советскую зону ответственности, никто, по понятным причинам, не хотел рассматривать даже теоретически. Потому избрали вариант компромиссный: принять условия итальянцев, потянуть время, а дальше решать уже после окончательной победы. Тут Союзники начали выяснять, что же это, собственно, за условия. Доблестные итальянские вояки желали странного: незамедлительно крупномасштабного англо-американского вторжения на всю территорию родного полуострова. Особенно настаивая на высадке в Риме десанта парашютистов для защиты столицы и монарха — точнее, в обратном порядке — от немцев. Рассудив, что от их собственных планов это в целом не сильно отличалось, Союзники согласились.

Подписание договора проходило на Сицилии, в деревне Кассибиле, куда в самом начале сентября прибыл всё тот же сверхкомпактный генерал Кастеллано. Уже наученные горьким опытом Союзники первым делом потребовали у него справку, подтверждающую полномочия. Справки, разумеется, не оказалось. Нет, на этот раз Бадольо не забыл, а постеснялся. Глава итальянского правительства не считал себя вправе подписывать такие важные исторические документы. «Пусть уж лучше Кастеллано там что-нибудь сам начирикает, — рассудил маршал. — Так Гитлер меньше расстроится и, коли что пойдёт не так, не будет меня сильно ругать».

Не обладающие столь же изощрённым политическим умом Союзники никак не могли взять в толк, почему это под соглашением между ними и Королевством Италия должна стоять подпись какого-то мутного типа. И, уже наплевав на секретность, весь остаток дня заваливали Рим телеграммами с требованием в письменной форме и в присутствии британского посла в Ватикане подтвердить личность и полномочия Кастеллано. Бадольо же старательно делал вид, что работает с документами и вообще очень занят. Не отвлекайте, мол, по пустякам.

Кончилось плохо. Взбешённый генерал Эйзенхауэр приказал поднять в воздух пятьсот бомбардировщиков и проинформировал итальянскую сторону, что либо сейчас отправит их на Рим, либо наконец-то получит искомую подпись. Аргумент оказался убедительным, и 3 сентября 1943 года Италия формально вышла из войны. Но боевые действия не прекратились. Перемирие, по его условиям, вступало в силу лишь с момента официального опубликования в средствах массовой информации. А в это время где-то в Берлине Гитлер с интересом читал перехваченные немецкой разведкой телеграммы.

Ранним утром 8 сентября 1943 года в районе Реджо-Калабрия началась высадка канадско-английского морского десанта. Впрочем, это был лишь отвлекающий манёвр. Основной точкой штурма станет Салерно.

Одновременно с этим в Риме американские военные эксперты осматривали позиции, которые должен был занять десант воздушный. Попутно они поинтересовались у Бадольо, какую именно поддержку смогут оказать им итальянские войска.

— Поддержку?.. — изумился маршал. — Не-не-не, мы с немцами воевать не подписывались! Вы уж как-нибудь сами с ними разбирайтесь. И вообще, куда мы торопимся? Давайте лучше всё отложим да ещё подождём. Может, оно как-нибудь само всё и рассосётся.

Когда эту новость довели до сведения Эйзенхауэра, тот, багровея лицом, вернул уже загрузившихся в самолёты парашютистов обратно в казармы и распорядился немедленно опубликовать текст договора о перемирии. В 18.30 радио Алжира сообщило о выходе Италии из войны. Узнав об этом, Витторио Эмануэле тяжело вздохнул и сказал:

— Ну, теперь уж ничего не поделаешь. Давайте, подтверждайте. Только часик ещё погодите, я за это время как раз успею добежать до Апулии.

С этими словами, потуже подтянув завязочки короны и схватив по чемодану в каждую руку, король начал стремительно драпать на юг, навстречу американским войскам. Рядом с ним пыхтел верный Бадольо. А чуть поодаль, на бегу срывая эполеты и в панике теряя багаж, — и всё остальное высшее военное и политическое руководство страны. Королевские войска как на территории Италии, так и за рубежом не получили ни одного приказа, распоряжения или хотя бы пояснения о действиях в сложившейся ситуации. Оказавшись, как, впрочем, и вся остальная страна, брошенными на произвол судьбы.

А вот немецкие солдаты приказ, напротив, очень даже получили. Итальянское радио передало сообщение о выходе из войны в 19.42. Уже пару минут спустя начальник Штаба оперативного руководства Вермахта генерал Йодль снял телефонную трубку и произнёс в неё лишь одно слово: «Аксе».

Большего и не требовалось. Операция Achse — «Ось» была уже давно разработана, спланирована и осуществлялась в лучших традициях блицкрига. По всей Европе немецкие войска окружали, блокировали и разоружали растерянных и ничего не понимающих итальянцев. Попытки солдат взяться за оружие пресекались их собственным командованием на местах, опасавшимся за свои шкуры. В тех же редких случаях, когда высшие офицеры проявляли решимость, сопротивление подавлялось с максимальной жестокостью. Так, например, итальянский гарнизон греческого острова Кефалиния общим голосованием принял решение не сдаваться и несколько дней сдерживал атаки немцев, имевших тотальное преимущество в авиации и флоте. Когда боеприпасы подошли к концу и итальянцы всё же выкинули белый флаг, началась резня. Около пяти тысяч сложивших оружие защитников острова были расстреляны на месте. Схожая судьба постигла и гарнизон острова Кос, который при поддержке британских десантников пытался оказать сопротивление. Правда, в этом случае немцы проявили гуманизм — в своём, немецком, понимании термина — и расстреляли не всех, а лишь сотню уже сдавшихся офицеров.

На территории же самой Италии наиболее решительный отпор бывшим союзникам дал Рим. Отнюдь не потому, что об этом позаботилось правительство. Наоборот, вопреки его стараниям. Бадольо врал американцам. Столица была вполне способна защищаться. В её окрестностях было сосредоточено свыше восьмидесяти тысяч королевских солдат против двадцати пяти тысяч гитлеровцев. Существовал и план обороны. По официальной версии, от возможного американского вторжения, хотя мы-то знаем, кого боялись на самом деле. Но приказа о выдвижении войск на позиции отдать было некому. Мало того, уже в ходе начавшихся боёв итальянские части неоднократно получали распоряжения покинуть стратегические опорные пункты и не препятствовать продвижению немцев.

Однако армия страны, не снискавшей в этой войне никакой славы, здесь, на своей земле, вдруг проявила такой боевой дух, наличие которого у неё никто не мог и предположить. Наплевав на указания сверху, командование обороной города принимали на себя младшие лейтенанты и отставные генералы-пенсионеры. Лишённые связи, информации, снабжения, они предпринимали героические, но обречённые попытки остановить противника.

Сражались не только солдаты. Народ и армия обрели единство. Ещё до начала боёв полиция раздала гражданскому населению оружие. И практически сразу же конфисковала его обратно. Потому вооружались кто чем мог. Адвокат Уго Бальвио, с одним лишь трёхцветным знаменем в руках, вёл в атаку наспех сколоченное ополчение. Будущий президент Итальянской Республики Сандро Пертини бросал в захватчиков камни. Сестра Терезина, монахиня ордена Св. Анны, лупила немецкого десантника по голове тяжёлым железным распятием. Были и многие-многие другие. Солдаты, рабочие, служащие, интеллигенция — вне зависимости от социального положения и политических предпочтений, они вставали на защиту родного города. Тщетно. Слишком силён и хорошо организован был враг. И слишком велик оказался ущерб от предательства собственного правительства. В попытках хоть как-то скоординировать оборону в те часы родилась организация под названием Comitato di Liberazione Nazionale — «Комитет национального освобождения», которая станет будущим мозговым центром итальянского Сопротивления.

Не остался в стороне от событий даже папа Пий XII. Немецкое командование вынашивало планы — не слишком определённые, впрочем, — вывезти его из Ватикана и разместить где-нибудь у себя в гостях, дабы при случае использовать политическое влияние понтифика. Но упрямый старик твёрдо заявил, что, будучи в том числе и епископом Рима, не оставит подшефный город в тяжёлую минуту. И загодя подписал манифест об отречении от папского престола, который должен был вступить в силу, если бы немцы попытались его от престола оторвать физически. Более того, этот Пий не разделял воззрений своего предшественника, Пия с предыдущим порядковым номером, полагавшегося, согласно апокрифическому анекдоту о его заочном диалоге со Сталиным, в основном на небесные дивизии. Наоборот, проявил задатки папы-милитариста, резко увеличив военную армаду города-государства. Количество швейцарских гвардейцев возросло до ранее не виданного в истории числа: аж до трёхсот человек. На постах они теперь стояли не с алебардами, а с винтовками в руках и сходить с них не собирались, готовые либо уничтожить на подступах к Святому Престолу всю немецкую армию, либо умереть пытаясь. Гитлеровцы не сказать чтобы испугались, но на всякий случай решили не связываться. В результате свободное государство Ватикан до конца войны стало убежищем для многих антифашистов.

Был среди них, римских антифашистов, и студент юридического факультета по имени Джулио.

— У меня две новости, — сказал ему однажды в начале 40-х годов военный медик. — Плохая: к строевой службе вы не годны, поэтому не сможете героически отдать жизнь за Дуче. Увы. Но не расстраивайтесь, есть и хорошая. Жить вам всё равно осталось не более полугода.

Много лет спустя, в редкие минуты отдыха от государственных забот, Джулио Андреотти, к тому времени уже министр обороны Итальянской Республики, будет периодически позванивать в знакомый госпиталь:

— А доктора Риччи можно?.. Ах он умер… Какая жалость, какая жалость!..

И с довольной улыбкой вешать трубку. Мрачновато-циничное чувство юмора всегда было неотъемлемой чертой его характера.

Тогда же, в молодости, окончив университет с красным дипломом, Андреотти приступил к работе в пропагандистской фашистской газетёнке. Но это днём. А по ночам писал для нелегальной газеты Сопротивления, мастерски изобличая собственные дневные клеветнические измышления.

Болезнь же свою он врачевал молитвой, тайно посещая Ватикан. Тайно, поскольку именно там, в ватиканской библиотеке, ещё с 30-х годов прятался от фашистов основатель Христианско-демократической партии Италии Альчиде Де Гаспери, который юного Джулио заметил и благословил на должность главного редактора журнала Итальянской университетской католической федерации. Президентом же её был другой студент-юрист, Альдо Моро. Когда в 1942 году этого последнего призвали в армию, Андреотти занял его пост. Дабы члены Федерации не слишком грешили и не впадали в ересь, Ватиканом к ней был приставлен специальный комиссар-католикрук, кардинал Джованни Монтини. Знакомство с ним окажется чрезвычайно полезным для Джулио. Ибо впоследствии Монтини приобретёт гораздо большую известность в качестве папы Павла VI.

Запомним эти имена: Моро и Андреотти. Хотя в этой главе они больше не появятся, мы ещё не раз и не два встретим их в дальнейшем. Пока же вернёмся к операции «Аксе».

Единственный, пожалуй, крупный успех ждал итальянские войска в слегка неожиданном месте: они освободили оккупированную Корсику. Справедливости ради победа эта носила трагикомический оттенок, поскольку освобождали они её в первую очередь от самих себя. На помощь итальянцам пришли солдаты из французских колониальных войск и авиация Союзников. Последняя, впрочем, занималась в основном тем, что самозабвенно и не жалея боеприпасов бомбила город Бастиа, к тому моменту уже успешно занятый франко-итальянскими силами. Когда стало понятно, что остров удалось отстоять, на место событий прибежал генерал Де Голль и, по всегдашнему французскому обыкновению, приписал себе лавры победителя. А заодно навсегда приписал к Франции и Корсику, до того в смысле территориальной принадлежности бывшую весьма спорной. Ну и ладно. Зато итальянцы могут теперь с ухмылкой выслушивать рассуждения историков, что, мол, освобождение Франции началось в 1944 году с высадки в Нормандии. Они-то прекрасно знают, что начали освобождать эту страну ещё задолго до того, как это стало модным.

Был, однако, и один уже чисто итальянский город, в котором немцы потерпели поражение. Вот только армия ни малейшего отношения к этому не имела. В отличие от Рима, размещённые в районе Неаполя немецкие войска пятикратно превосходили по численности итальянские части. Эти последние были сразу же разоружены, не успев даже толком понять, что происходит. Но, как и римлян, обычно радушных и приветливых неаполитанцев незваные гости, мягко говоря, не обрадовали. С первых же часов начались уличные стычки и нападения на патрули оккупантов. Главный оккупант, полковник Шёлль, ввёл комендантский час, пригрозил расстрелами и издал приказ, согласно которому тридцать тысяч человек должны были быть отправлены на принудительные работы в Германию.

— Работать?.. — переспросили неаполитанцы.

— Йа-йа, арбайтен! — подтвердил Шёлль.

— Неаполитанцы никогда не запятнают своих рук работой! — отвечали жители города. — Тем более на вас, проклятые [непереводимый итальянский фольклор]! К оружию, граждане, и да поможет нам святой Януарий!

После чего дружно отправились грабить оружейные склады.

— Неаполитанцы, наконец-то вы пришли грабить склады! Полиция с народом! — сказала охраняющая арсеналы полиция, пошире распахнула двери и действительно вместе с народом пошла выписывать немцам свинцовые штрафы за неправильную парковку танков.

На следующее утро для отправки в Германию к Шёллю явились всего сто пятьдесят человек. Остальные же двадцать девять тысяч восемьсот пятьдесят в это время формировали отряды под командованием университетских профессоров, врачей и даже священников и готовились вступить в бой с врагом. Отдавая безусловную дань уважения мужеству и героизму неаполитанцев, нужно признать, что немцы держали в уме и подходящих с юга Союзников. Потому на четвёртый день противостояния они не то чтобы бежали, а действительно отступили на заранее подготовленные позиции. Но факт остаётся фактом: 1 октября 1943 года американские танки въехали в уже полностью освобождённый Неаполь. Первый из европейских городов, в котором антигитлеровское восстание граждан увенчалось успехом.

Несмотря на эти локальные победы, уже к 10 сентября итальянской армии больше не существовало. Были разоружены от восьмисот тысяч до миллиона солдат. Ближе к концу месяца Гитлер пинком вышвырнул Муссолини обратно в Италию, где тот сформировал новое правительство и объявил о создании Итальянской национальной республики, вошедшей в историю под названием Республика Салó, по имени городка, из которого вешала её главная радиостанция. Хотя это ни в коей мере не снимает с Муссолини ответственности, следует заметить, что он в тот период выполнял лишь функцию говорящей головы при немецкой оккупационной администрации.

Пленным итальянским военнослужащим предложили вступить в ряды вооружённых сил марионеточной республики. Согласились на это менее двухсот тысяч солдат, из которых впоследствии были сформированы подразделения новой итальянской фашистской армии. Бо́льшая же часть категорически отказалась и была интернирована в Германию на принудительные работы, не имея даже официального статуса военнопленных. Лишившись формально союзника, от которого, положа руку на сердце, было не слишком-то много пользы, Рейх скорее выиграл, ибо получил в распоряжение бесплатную рабочую силу, вооружение, материально-технические ресурсы, а равно и всю промышленность Италии, де-факто утратившей независимость.

Первая строка песни «Белла чао»: «Однажды утром я вдруг проснулся и увидал в окно врага» — вовсе не художественная метафора. Именно так и обстояли дела. Италия проснулась оккупированной.

И начиная с того дня работающие в полях и виноградниках крестьяне всё чаще замечали на дорогах и тропинках бредущих куда-то поодиночке или мелкими группами людей. У некоторых под гражданской одеждой видна была военная выправка. Других отличали рабочие блузы и мозолистые руки. Третьи и вовсе шли по грязи в щегольских ботинках и костюмах с галстуками. Немногие прятали под одеждой винтовки или сжимали в карманах рукояти пистолетов. У большинства же — не было ничего. Крестьяне не спрашивали, кто эти люди и куда они идут. Лишь молча протягивали им флягу вина и краюху хлеба. Затем странники возобновляли свой долгий путь.

Вверх, в горы.

Жили-были в Эмилии-Романье старик со старухой, по фамилии Черви. Всю жизнь работали, рук не покладая, и скопили себе на маленькую ферму. А детей у них было много: две дочки да семь сыновей, семь братьев. Хорошо жили, дружно и зажиточно. Даже трактор свой был.

Легли как-то Черви спать. Вдруг — чу!.. Тихий стук под окном. Похватали братья ружья — ибо ещё задолго до событий 8 сентября дом их стал местом сбора и убежищем для итальянских антифашистов — да спрашивают:

— Кто там?

— Мы, Джон Бастирансе и Джон Де Фрейтас, южноафриканские парашютисты, Самуэль Конли, ирландский десантник, Анатолий Тарасов, Виктор Пирогов, Михаил Алмакаев, Николай Армеев, Александр Ащенко, советские солдаты. Мы неразберихой воспользовались да из лагерей военнопленных сбежали. Пустите переночевать!

Так родился интернациональный партизанский отряд братьев Черви, один из первых в Италии. Просуществовал он недолго, лишь до конца ноября 1943 года, когда в неравном бою с окружившими ферму нацифашистами его участники были захвачены в плен. Тарасову и Пирогову позднее удалось вновь совершить побег. Они ещё появятся в нашем рассказе. А вот все семь братьев Черви были расстреляны в один день. Навечно превратившись в символ тех первых недель Сопротивления. Но, как сказал глава семьи, Альчиде «Папа» Черви: «После сбора одного урожая приходит другой». Каждый новый акт устрашения приводил к росту числа партизан.

Итальянское Сопротивление изначально несколько отличалось от прочих антифашистских движений Европы. За его плечами не стояла, хотя бы в моральном плане, армия родной страны, как, например, за партизанами советскими. Не располагало оно и заграничной поддержкой, как, скажем, «Сражающаяся Франция». В условиях режима Муссолини немногочисленные на тот момент антифашисты были лишены возможности заранее наладить контакты с другими странами. Поэтому Союзники о них попросту ничего не знали, по крайней мере на первых порах. Да и не очень-то стремились узнать, поскольку, с одной стороны, испытывали вполне объяснимое недоверие к гражданам государства, ещё вчера бывшего их смертельным врагом, с другой же — на англо-американский вкус местное Сопротивление казалось слишком уж «красным». Хотя это их впечатление, совпадающее и с традиционным советско-российским представлением об итальянских партизанах, было во многом ошибочным.

Безусловно, основную и наиболее активную часть движения составляли именно «красные» Гарибальдийские бригады. С Лениным в башке и с наганом в руке, они старались воспроизвести организационную структуру Красной армии, с обязательным комиссаром-политруком рядом с командиром отряда. Но лишь слегка уступали им по численности бригады «Справедливости и свободы» и бригады «Зелёных огней», которые любили вовсе не Ленина, а, наоборот, папу римского. Эти последние были католиками и, по цвету шейных платков, именовались «зелёными» партизанами. Встречались и «голубые» — опять же, по платкам — отряды. Их возглавляли бывшие офицеры королевских войск, которые сохраняли верность монархии и зачем-то считали себя «бадолианцами». Уж не знаю, что они в этом маршале такого нашли.

Не поймите неправильно: политически ангажированными были в основном командиры. Простые же бойцы выбирали отряд исходя из более прагматических соображений: тот, что удалось найти первым, тот, что действовал ближе к дому, либо даже под влиянием моды на цвет платков в текущем сезоне. Какой же итальянец не хочет быть модным? Появившийся среди гарибальдийцев завзятый католик-монархист или же убеждённый атеист в отряде «Зелёных огней» не вызвал бы осуждения товарищей по оружию.

В середине сентября 1943 года в горах находилось около полутора тысяч партизан всех расцветок. К ноябрю их число возросло до четырёх тысяч. Осознав наличие проблемы, немцы начали предпринимать контрмеры. Над пепелищами сожжённых деревень поднялись виселицы с телами мирных жителей, подозреваемых в помощи бандитам. Нужно признать, используя этот термин, немецкая пропаганда не очень-то грешила против истины. Те первые боевые формирования Сопротивления по всем формальным признакам действительно были скорее бандами, а не военными подразделениями. Плохо вооружённые, испытывающие в условиях надвигающейся зимы нехватку продовольствия и тёплой одежды, партизаны гибли целыми отрядами. Тут следует напомнить, что хотя дело происходило и в солнечной Италии, но в горах. А там зимы весьма суровые.

Марионеточное правительство Муссолини объявило принудительную — под угрозой смертной казни за неявку — мобилизацию. Из ста восьмидесяти шести тысяч военнообязанных на призывные участки явились лишь восемьдесят семь тысяч. Чуть ли не треть из которых дезертировала при первой же возможности. Бо́льшая часть уклонистов хоронилась по чердакам и подвалам. А вот меньшая… Весной 1944 года нацифашисты с удивлением обнаружили, что казалось бы почти уничтоженная за зиму партизанская гидра отрастила новые головы, и теперь им противостоит уже до двадцати тысяч бойцов.

Помните созданный в дни обороны Рима Комитет национального освобождения? Сформированный из представителей всех антифашистских партий и движений: коммунистов, социалистов, либералов, христианских демократов — к 1944 году он окончательно стал высшим командно-политическим органом Сопротивления. Однако идеологические разногласия среди его членов, в отличие от простых партизан, были крайне сильны. Тут генеральный секретарь Компартии Италии, вернувшийся на родину из Советского Союза, гражданином которого он был ещё с 1930 года, забрался на подходящий броневик и сказал:

— Ребята, время жить дружно, о необходимости которого никогда не говорили коммунисты, наступило! Давайте мы сейчас все объединимся, прекратим склоки и скоординируем усилия. И даже Бадольо позовём. А уж потом, когда прогоним немцев, тогда и будем решать, как жить дальше. Может быть, даже какой-нибудь хороший автомобильный завод построим. Или даже нет. Лучше — целый автомобильный город!

— А завод-то с городом зачем?.. — удивились всё ещё сидящий в ватиканских подвалах лидер христианских демократов Де Гаспери и остальные национальные освободители.

— Так я и думал, что по первому пункту возражений не последует, — отвечал коммунист. — А город… Ну не знаю… Нравится мне почему-то эта идея.

Так с тех пор его и называли: Пальмиро Тольятти, человек и город.

Пусть со скрипом и проволочками, но Комитет национального освобождения, а вслед за ним и всё Сопротивление обрели единство. Эмиссары Комитета отправлялись на места, в центры партизанского движения, принимая на себя оперативно-тактическое руководство разрозненными до того отрядами. По всему северу страны партизаны, число которых к тому моменту уже превышало пятьдесят тысяч человек, переходили в наступление, занимая и удерживая под своим контролем города и горные районы. Возникли целые свободные от власти фашистов партизанские республики. В рядах защитников одной из них, Республики Монтефьорино, сражались и уже знакомые нам Анатолий Тарасов и Виктор Пирогов. Тарасов теперь занимал должность комиссара Русского ударного батальона под командованием Владимира Переладова. Бывшие советские военнопленные составляли значительную часть сил Сопротивления. В общей сложности во всех партизанских соединениях их насчитывалось более пяти тысяч человек.

Были среди партизан и представители многих других национальностей, порой неожиданных. Однажды в расположение одной из гарибальдийских бригад приехал грузовик, доверху набитый оружием и припасами. За рулём его сидел истинный ариец, капитан Кригсмарине Рудольф Якобс, позднее получивший от новых товарищей по оружию кличку «Примо». В октябре 1944 года он, в составе отряда, в котором плечом к плечу сражались двое немцев, трое русских и пятеро итальянцев, падёт в бою с фашистами.

Партизаны действовали не только в горах. В оккупированных городах возникли Gruppi di azione patriottica — «Группы патриотического действия»: ячейки из трёх-четырёх бойцов, осуществлявшие диверсии и убийства нацифашистских иерархов. Это была, пожалуй, самая отчаянная и бесстрашная часть Сопротивления. Немногим из них удалось дожить до победы. И, по правде сказать, часть наиболее спорная и неоднозначная. Поскольку на их действия немцы отвечали чудовищными репрессиями против гражданского населения.

Так, например, в марте 1944 года на улице Раселла римские партизаны заложили бомбу, в результате взрыва которой погибли тридцать три немецких солдата и тринадцатилетний итальянский мальчик. На следующий день в Ардеатинских пещерах оккупанты в отместку расстреляли первых попавшихся под руку римлян. По десять за каждого убитого партизанами. Всего триста тридцать пять человек. Лишних пятерых они, надо полагать, накинули за мальчика. Хотя вряд ли немцы заметили, а был ли он, мальчик, вообще. Просто уж очень любили расстреливать. Ардеатины — наиболее знаковый образец преступлений нацистов того периода. Но далеко не единственный. Атмосфера репрессий и террора была столь сильна, что в начале июня 1944 года, когда американские войска наконец вошли в Рим, приветствовавшая их цветами столица оказалась едва ли не единственным крупным городом страны, в котором при приближении освободителей не вспыхнуло народного восстания.

В целом же весна и лето 1944 года стали крайне успешными для Сопротивления. Организованными Комитетом национального освобождения забастовками, в которых участвовало до полумиллиона рабочих, был охвачен весь север Италии. Наступающие в авангарде Союзников тосканские партизаны освободили Флоренцию. За линией фронта ширились контролируемые их эмильянскими, пьемонтскими и лигурийскими коллегами территории. Главнокомандующий силами Союзников генерал Александер едва ли не впервые обратил внимание на существование какого-то там Сопротивления.

— А эти партизаны хорошо воюют… — сказал он. — Интересно, что будет, если им ещё и оружия подкинуть?

Но, по зрелом размышлении, пришёл к выводу, что такие молодцы и голыми руками управятся. И вместо винтовок и пулемётов послал им открытку, в которой призывал не суетиться. Немцам уже недолго осталось, мы, дескать, скоро подойдём и сами с ними разберёмся.

У генерала были все основания так считать. Нацифашисты стремительно отступали на север, по дороге вымещая злость на мирных жителях. В одной лишь эмильянской коммуне Мардзаботто и окрестностях они подчистую вырезали местное население общим числом до двух тысяч человек, включая женщин и детей. В августе 1944 года преследующие их Союзники упёрлись в Тоскано-Эмильянскую горную гряду. Попытались с разбегу через неё перескочить и выйти на оперативный простор Паданской равнины, что, по всем прогнозам и планам, означало бы скорый конец войны в Италии. И, понеся большие потери, откатились назад. Выяснилось, что немцы тоже отлично умеют воевать в горах. Протянувшаяся через весь Апеннинский полуостров природная крепость оборонительной линии «Готика» оказалась неприступной.

Всю зиму 1944–1945 годов Союзники безуспешно пытались взломать немецкую оборону. Их неудачи, в свою очередь, ввергли Сопротивление в глубочайший кризис. С одной стороны, в преддверии скорой — как казалось ещё недавно — окончательной победы его формирования заняли слишком большие территории, перейдя от тактики нанесения точечных ударов к лобовым столкновениям с войсками противника. С другой же — немцы получили значительные подкрепления за счёт отступивших с юга и из центра страны частей. У них появилась возможность и большое желание заняться решением партизанского вопроса. Интенсивность и жестокость карательных операций возросли на порядок, отряды Сопротивления массово попадали в окружение, партизанские республики падали одна за другой. Именно в те дни и произошёл бой, с которого началась эта глава: Фёдор Полетаев погиб 2 февраля 1945 года.

Одновременно, в качестве пряника, правительство Муссолини объявило амнистию тем, кто добровольно сложит оружие. К концу зимы в горах осталось менее двадцати тысяч продолжающих сражаться бойцов. Движение вновь было отброшено к тому, с чего начинало.

К счастью, у сменившего Александера нового главнокомандующего англо-американскими силами генерала Кларка, уставшего как муха о стекло биться о Готскую линию, сдали нервы.

— Хорошо, — сказал он, — пошлите вы уже этим партизанам оружия, пускай там изнутри что-нибудь сделают!

И вновь, как и год назад, с приходом весны получившее долгожданную материально-техническую поддержку Сопротивление возродилось и расцвело. Отправившихся на очередные облавы нацифашистов встретило почти стотысячное — и продолжающее расти с каждым днём — партизанское воинство. Которое оттягивало на себя значительную часть войск противника, ослабляя его на направлении главного удара.

В десятых числах апреля Готская линия была прорвана. В тот же момент к североитальянским городам устремились с гор лавины партизанских отрядов. Теперь в них насчитывалось до трёх сотен тысяч человек. Возникло нечто вроде соревнования — кто первым, партизаны или Союзники, успеет освободить больше населённых пунктов. Сопротивление выиграло с убедительным счётом: 21 апреля вспыхнуло восстание в Ферраре, 22-го — в Модене, 24-го — в Парме, 25-го — в Генуе и Милане.

Муссолини призвал своих сторонников стоять до последнего и умереть с оружием в руках. Сам же попытался наладить контакты с победителями и обсудить условия собственной сдачи. Выяснилось, однако, что такие переговоры за его спиной уже вело немецкое командование. Муссолини по старой памяти побежал в сторону Швейцарской границы. Есть, впрочем, мнение, что целью его было не столько сбежать, сколько попасть в руки американцев, а не Сопротивления. На берегах озера Комо отступающую немецкую колонну, к которой прибился Дуче, остановили партизаны. В результате долгих переговоров они разрешили немцам проследовать дальше после досмотра и обыска. Муссолини переоделся в немецкую форму и спрятался меж солдат. Но его опознали и арестовали.

За несколько дней до того представителями всех антифашистских сил Италии был подписан меморандум, предусматривавший необходимость физического уничтожения Дуче. Ибо судебный процесс, если бы он начался, означал бы суд не просто над Муссолини, но и над всей Италией. Было бы затруднительно разграничить преступления вождя и ведомого им народа. Плюс к тому, Муссолини вполне мог бы и выкрутиться. Это ведь сегодня мы привыкли, что имя его идёт через запятую с Гитлером. Но вот выживи он тогда да свали всё на немецкого союзника — уж что-что, а убедительно говорить Дуче вполне умел — может статься, так и остался бы в истории чем-то наподобие генерала Франко. Вроде и фашист, а вроде и не совсем.

Как бы там ни было, но 28 апреля 1945 года Муссолини и его любовница Кларетта Петаччи были расстреляны в деревне Джулино ди Меццегра. Ночью того же дня тела их привезли в Милан и сгрузили на площади Лорето. Собравшийся к утру народ принялся с увлечением осыпать их плевками, пинками и выстрелами. Дабы народу было удобнее, а может, наоборот, чтобы граждане не так усердствовали, партизаны подвесили тела за ноги. Лишь через несколько часов, по требованию американских офицеров, их сняли и отвезли в морг. Эта публичная расправа вызвала возмущение большинства итальянских антифашистов, заявлявших позднее, что «на площади Лорето Сопротивление себя обесчестило». А 29 апреля капитулировали последние фашистские части в Турине. И на этом Вторая мировая война для Италии завершилась.

В какой бы итальянский город вы сегодня ни приехали, практически неизбежно обнаружите там Улицу 25 апреля или Площадь 25 апреля. Эта дата, день начала Миланского восстания, — один из главных национальных праздников, итальянский День Победы. Так что, вопреки широко распространённому стереотипу, Италия тоже входит в число стран-победителей во Второй мировой войне.

Какую роль в той общей победе сыграло итальянское Сопротивление?.. Ну… скажем честно, — не очень большую, скорее всего. Но вот роль его в истории самой Италии переоценить трудно. Оно позволило стране реабилитироваться в собственных глазах за двадцатилетнее бесчестье фашизма. Обеспечило ей антифашистскую прививку, действие которой не ослабевает и по сей день. Если где-то в современном мире фашизм и сумеет поднять голову, крайне сомнительно, что это будет Италия. Нет, фашизм там вовсе не запрещён. Вне закона находится только Национальная фашистская партия Муссолини. Вопрос-то, однако, ведь не в том, есть ли в стране фашисты. Где ж их нет? Вопрос в другом: найдётся ли в ней достаточное число граждан, готовых и способных сказать: «Они не пройдут!»

Из рядов Сопротивления вырастет значительная часть послевоенной итальянской политической элиты. Члены Комитета национального освобождения и командиры партизанских отрядов станут парламентариями, сенаторами, министрами, лидерами партий. Будут среди них даже несколько премьер-министров и президентов Республики. Им, людям порой диаметрально противоположных политических взглядов, предстояло провести страну через крайне тяжёлые годы. Годы, в которые Италия, как мы ещё увидим в следующих главах, неоднократно окажется на пороге самой настоящей гражданской войны. Может статься, порог этот так никогда и не был переступлен лишь потому, что вчерашние партизаны и подпольщики научились видеть друг в друге не только непримиримых противников, но и кое-что ещё: товарищей по оружию, плечом к плечу вставших когда-то перед лицом общего врага. И готовых, если потребуется, вновь занять своё место в разноцветном партизанском строю.

И урок этот, пожалуй, стоит выучить не только итальянцам.

***

Каморристы, как и остальные итальянцы, возлагали на Муссолини большие надежды. И с удовольствием записывались в Фашистскую партию. Профильной их деятельности это вовсе не мешало, даже наоборот. Можно было носить модную чёрную рубашку и бить тяжёлыми сапогами политических противников Дуче. А под шумок — и своих собственных противников. Неслучайно сквадристский Марш на Рим, в результате которого Муссолини оказался во главе страны, стартовал именно в Неаполе.

Кончилось плохо. Закрепившись во власти, Муссолини по своему обыкновению вновь переобулся и кинул бывших соратников по борьбе. Кинул в буквальном смысле: в тюрьму.

Да и вообще, страшно сказать, до чего довёл Каморру — а заодно и всю Италию — этот фигляр Муссолини! После окончания войны обитатели Неаполя, сильно пострадавшего от бомбардировок и боёв, и так-то никогда не отличавшиеся излишним благосостоянием, превратились в совсем уж откровенно нищих. Настолько, что и временная американская администрация, и послевоенные итальянские власти благосклонно закрывали глаза на множество мелких правонарушений и преступлений, понимая, что совершаются они не по злому умыслу. Иначе было просто не выжить. По прошествии многих лет, когда экономическая ситуация выправится, это приведёт к одному не слишком приятному последствию: привычка легкомысленно относиться к закону уже прочно укоренится в менталитете неаполитанцев. Но это будет позднее. В тот же момент — кормовая база оказалась подорванной, золотые надои из вшей упали до неприлично низкого уровня. Сели каморристы на берегу Неаполитанского залива да пригорюнились.

Но… смотрите, смотрите!.. Кто этот человек в белоснежном костюме и широкополой шляпе?.. Кто, попыхивая сигарой, улыбается и машет с борта заходящего в нашу гавань парохода под звёздно-полосатым флагом?.. Ура-ура! К нам приехал наш любимый Лаки Лучано дорогой!