Палач был воскрешен в мире, называемом Бенхали, расположенном в третьем круге Преисподней — в той его части, где подвергались пыткам невольные или раскаявшиеся детоубийцы, а также женщины, вытравившие плод из своего чрева. Здесь было много дыма; в больших ямах горели огни и были видны движения множества тел: демоны измывались над своими жертвами всевозможными способами. Вспомнилась история, которую я читал на земле, когда еще был человеком: к святому Цильбасу приставили демона для того, чтобы смущать умы тех, кто приходил к Цильбасу за советом — и, таким образом, ввести в уныние святого. Один человек спросил Цильбаса: «верно ли, что всякая женщина, убившая свое дитя или вытравившая плод, попадает в Бенхали?», на что старец ответил «именно так, если только не падет еще ниже».

Но демон не остался безмолвен: он сказал «всякая, что ощущает вину». В конце книги Цильбас, конечно же, посрамил всех искушавших его демонов — как и должно было произойти по закону жанра; я отложил книгу в сторону и забыл про нее, ведь подобных нравоучительных бредней из-под пера гешских святош всегда выходило немало — но сейчас, оказавшись в Бенхали и неожиданно вспомнив эту историю, я оценил ее иначе. Ответы демона были верны; Цильбас же, исходивший из самых возвышенных представлений о мироздании, ошибался. Человек живет одновременно во множестве миров, хотя и не осознает этого; однако в силу обстоятельств или собственных поступков он может быть сдвинут как в те прекрасные сферы, где слышна райская музыка и во всем разлита чарующая благодать, так и туда, где нет ничего, кроме боли, злобы, безграничного отчаянья и ощущения невозвратимой потери. Человек может быть связан с Адом стальными путами еще при жизни; может быть погружен в Преисподнюю в то время, когда его тело еще ходит по земле — губы могут улыбаться, руки — ласкать супруга, волосы могут быть украшены цветами или драгоценностями, тело облачено в лучшие из одежд, кожа нарумянена — и только лишь глаза не обманут. Чувство вины — широчайшая дорога, по которой многие спускаются в Преисподнюю: это безграничная сила Палача, отнятая у него и поставленная служить интересам как обитателей Дна, так и Князей Света. Но когда он воспрянет из мертвых, все переменится: не его сила будет служить им, а они ощутят себя связанными и оскверненными его силой… Впрочем, ощутят ли? Столкновение в Бездне показало, что мир за прошедшие тысячелетия изменился гораздо сильнее, чем я подозревал. Князья Дна ослабли; возможно, утратили немалую контроля над собственными силам и Князья Света.

Мы нашли пустынный участок земли в Бенхали — камни и руины, окаменевшие кости и вездесущий дым. Когда-то здесь располагался храмовый комплекс, посвященный Палачу, тут ему приносились жертвы и иногда он являл себя здесь своим верным служителям. Все давно разрушено, не сохранилось даже стен; но само место сохранило свою значимость. Нас было трое — я в облике халнея, живой тени; Лицемер в личине короля Энкледа; и Кукловод, представленный механической марионеткой ростом с человека. За Лицемером, погруженный в сон, летел воздушный пузырь, в котором спал Мирис Элавер — жалкое и низменное существо, хранящее в глубине своей души потаенное зерно величия. Для церемонии и тонкой работы, которая позволит связать душу Мириса с бисуритами Палача, братья мне не были нужны, но я сомневался, что смогу найти общий язык с Палачом, когда он воспрянет. Пусть с ним разговаривает Лицемер: менее всего я хочу оправдываться или в чем-либо убеждать Палача. Зачем мой брат пригласил Кукловода, я не вполне понимал: наиболее вероятной выглядела версия, в которой это был жест, призванный продемонстрировать наше доверие — однако, у Князя Лжи могли быть и другие расчеты.

Я положил тело Мириса там, где некогда находился алтарь; расставил вокруг добытые ингридиенты и занялся тонкой работой.

— Я сделал куклу, как ты просил, — сообщил Кукловод. — Она заменит твоего короля на Эн-Тике.

— Хорошо. — Отозвался Лицемер. — Остров отнимает слишком много времени, а оно сейчас бесценно.

— Ты еще не вернул способность быть в нескольких местах одновременно, действуя через аватары?

— Нет. — Пауза. — Эту часть моей силы захватила Школа. Мне нужна одна из Безликих настоятельниц — если выпью ее, то смогу восстановиться.

— Почему бы нашему дорогому брату не поднести настоятельницу тебе на блюдечке? — Вкратчиво спросил Кукловод. — Его змейки убили уже полдюжины Безликих… в той мере, конечно, в какой бессмертных вообще можно убить.

Снова молчание. Тяжелое и гнетущее.

— Не знаю. — Произнес Лицемер. Я знал, что говоря это, он смотрит мне в спину холодным пристальным взглядом, но сделал вид, что не чувствую взгляда, не понимаю намека и вообще слишком занят работой, чтобы отвлекаться на что-либо еще. В какой-то мере последнее было верным, однако соборное множество сознаний, составляющих личность бога, позволяло мне выделять отдельные потоки на иные цели, помимо основной.

Лицемер, способный одновременно присутствовать во множестве мест… мне эта мысль не понравилась. У меня были кое-какие соображения относительно будущей судьбы Лицемера — соображения, которые я давным-давно спрятал от себя самого, а затем вернул, забрав ту часть личности, что поместил в замок Гхадаби — и этим планам непривязанность Отца Лжи к отдельному воплощению могла помешать, или, как минимум, существенно бы усложнила. Был еще один момент, на который стоило обратить внимание: Кукловоду было известно, сколько Безликих погибло, хотя я не рассказывал об этом никому, и те члены Орденов, что носили змеек также, в своем большинстве, помалкивали. Кукловод прощупывал почву, постоянно искал способы повернуть ситуацию под таким углом, при котором расхождения между моим взглядом на вещи и лицемеровым были бы максимальными; он следил за мной и не скрывал этого. Вот только — каким образом? Сколько у него кукол в армии Орденов и энтикейцев? Или дело вовсе не в прямых марионетках Кукловода, а в том, что каждый человек — кроме тел-ан-алатритов — вел жизнь, малоосознанную и во многом обусловленную внешними влияниями, и Кукловод мог пользоваться таким человеком — любым человеком — как своим агентом? Нет, нет, я преувеличиваю силу повелителя марионеток. Вряд ли он мог бы достичь подобного, пусть и потратил множество лет на упрочнение своей власти над миром людей… Но тогда как он меня выследил?

Все процедуры были завершены спустя час. К этому моменту алтаря и лежащего на нем тела уже не было видно — там кружился столп силы серебристо-серого цвета. Вокруг него собирались клочья дыма, тянулись и заворачивались вокруг него, словно нити, накручиваемые на веретено; столп поднимался ввысь, стягивал облака, испускал молнии… энергия нагнеталась, столб набухал силой, молнии сверкали все чаще.

Преодолев сопротивление собирающейся силы, мы приблизились к алтарю и протянули друг другу руки — жест, симвлизирующий соединение нашей воли и власти в едином действии.

Кроваво-красный Камень Воли поднялся в воздух и поплыл по нему, а затем вошел в основание горла Мириса Элавера и как будто бы бесследно растворился в нем. Тело Мириса выгнулось дугой. Пока мы произносили последнее, заклятье, свящующее столб столб силы, собранные мной ингридиенты и четыре нижних души Мириса, пыточных дел мастер уже начал меняться.

— Восстань, брат. — Произнес Князь Лжи, и я вторил ему, а затем те же слова повторил Кукловод.

Алтарь и лежащее на нем тело человека пропали, став черным ядром зарождающейся силы. Мы отступили назад, дабы не мешать брату возрождению брата. Столб силы стал ураганом, который рвал небо и заставлял каменистые пустоши содрогаться. Черное ядро расширялось и испускало пульсирующие волны мощи; поблизости не было демонов, но зрение Князя позволяло мне видеть, как за сотни и тысячи лиг отсюда эти волны заставляют обитателей Бенхали сходить с ума, кричать, истошно реветь, взмывать в воздух в экстатическом танце. Их настоящий господин возвращался к жизни, и силы иных богов, временно подчинившие себе их природу, отступали.

Палач переиначивал этот мир, вбирал его в себя — и я видел, что схожие процессы происходят и с иными Сферами, на самых разных кругах Преисподней. Это значило, что ингридиенты я подобрал верно, и связь бога с его бисуритами восстановлена.

Меж тем, зерно силы раскрылось; воронка урагана стала множеством необузданных, разнонаправленных ветров: они расходились, переплетались, сталкивались — все одновременно, в воздухе творился совершеннейший хаос. Над алтарем чернела высокая фигура с косой, закутанная в лохмотья, поверх которых развивался драный плащ. Мой брат не повелевал мертвыми, как Князь Апхадазар, и не являлся воплощением сил конечного уничтожения и небытия, как Солнечный Убийца, однако этот его облик не случайно был связан со смертью, ведь смерть — это палач для всего живого. Холод и угасание, неумолимая поступь судьбы, безжалостный и бездушный закон, давлеющий над всем, что есть — вот какие образы и мысли будил царственный образ моего воскресшего брата.

Он разлядывал нас одно лишь мгновение, но это мгновение длилось и длилось, словно собиралось стать вечностью; время застыло. А затем, когда все же наступил следующий миг, Палач протянул в мою сторону свою худую костлявую руку и голосом всех высохших морей и всех погасших звезд, шорохом старых костей, перебираемых ветром, лязгом ножа гильотины, хлестким взвыванием кнута, бичующего жертву, произнес единственное слово:

— Предатель.

Ничего другого от него ожидать, в общем-то, и не следовало; вопрос был лишь в том, снизойдет ли он до разговора или сразу бросится в бой; то, что вслед за «предателем» не последовало немедленной смертоубийственной атаки на всех планах бытия, где мы с ним могли взаимодействовать, можно было счесть хорошим знаком, и поэтому я ответил почти доброжелательно:

— За один проступок наказывают единожды, а не дважды. За то, что я сделал, я сполна заплатил.

— Ты еще и не начинал расплачиваться… — Сипение вырвалось из челюстей скелета. Он сделал шаг ко мне, но шаг к нему навстречу сделал также и Лицемер, и Палач остановился.

— Пусть его судьбу решает Властелин — когда он вернется. — Промолвил Лицемер. — Наш брат полезен нам сейчас, и это главное. Он помог вернуться из небытия мне, и помог тебе.

— Властелин?.. — Палач, казалось, не слышал последних слов Отца Лжи — его внимание полностью захватила первая сказанная Лицемером фраза. — Разве есть способ его вернуть?

— Когда Солнечный Убийца разрушит мир, все старые правила будут отменены, и барьеры, отделяющие Сальбраву от внешней пустоты, падут. — Объяснил Лицемер. — Тогда первоисточник нашей силы перестанет быть отделен от нас, он вернется в этот мир и переделает его по-своему. Как и прежде, наша цель — месть, но если мы осуществим ее, то за концом всего последует новое начало. Я в это верю.

Палач долго молчал, обдумывая сказанное.

— Хорошо. — Произнес он наконец. — Пусть так. Уверен, Властелин отдаст предателя в мои руки. Мы еще вернемся к этому разговору, мой милый братик. — На последних словах он посмотрел на меня в упор, нежно и одновременно алчно.

— В любое время, — процедил я, гадая, сумею ли в случае конфликта отравить разум Палача таким образом, чтобы вся его неимоверная сила оказалась направлена на саму себя.

Шансов на это было немного, но если подобное произойдет — в чем обвинит себя бог, покровительствующий всем обвинителям и мастерам заплечных дел, и как он себя накажет?

— Не сейчас. — Пообещал Палач. — Потом.

Я сдержал желание сообщить моему мстительному брату, что «потом» для кое-кого может и не наступить, и промолчал. Свару пора было заканчивать, мы не для этого возвращали к жизни пятого Последовавшего.

Лицемер принялся вводить в курс дела воскрешенного и объяснять ему наши ближайшие планы, а я не мог отделаться от мысли, что воскрешение Палача создало для меня проблему — и было бесспорно, что рано или поздно эту проблему придется решать. Вот только я еще не знал, как это сделать.

* * *

В четвертом круге Преисподней, в мире, называемом Раксшаладас, в Голодном Лесу, где хищные деревья охотились на мелких демонов, на границе между владениями царя раксшасов и каменистой страной пылающих акхабари, на склоне холма, поросшего серебристо-серой и желтовато-зеленой, с черными пятнами, травой, встретились трое. Первая прибыла с юго-запада — скользнула отблеском тьмы сквозь Голодный Лес, раскручивая вуали, подобная расплывающемуся чернильному пятну поднялась на склон холма и опустилась на землю, становясь бледной женщиной с большими черными глазами без белков, поблескивавшими всеми отблесками света, которые только возможно было уловить в этом мрачном и диком месте. На ее голове была черная корона из хрусталя, а платье напоминало густой маслянистый дым. Черные вьющиеся волосы, пепельно-серые губы и длинные пальцы тонких рук, заканчивающиеся тонкими и острыми черными ногтями.

Второй приехал на демонической лошади с северо-востока, двигаясь вдоль русла грязевой реки. На первый взгляд в нем не было ничего особенного, хотя сам по себе рыцарь в таком месте уже неизбежно должен был представлять собой нечто особенное, ибо это был мир раксшасов и акхабари, а не людей. Рыцарь был облачен в стальные доспехи, несший его огнедышащий эфен также помимо естественной брони имел защищавшие шею, голову, плечи и круп железные пластины. Голова всадника оставалась непокрытой — нечесанные белые кудри обрамляли лицо со впалыми щеками, которое могло бы принадлежать мужчине пятидесяти или шестидесяти лет.

Всадник был безоружен, но ни хищные деревья, ни демоны Голодного Леса не тронули его. Перед тем, как подняться на холм, рыцарь и его конь на мгновение изменились, сделавшись прозрачными, будто состоящими из стекла.

Третий — или третья, ибо последний участник встречи являл себя перед своими поддаными, а также в умах смертных столь же часто в женских обликах, как и в мужских — прилетел в облике крупного лидриса, демона низшего ранга, напоминавшего обугленный труп младенца с кожистыми крыльями. На месте встречи он вытянулся вниз, став знойной темноволосой красавицей, немногочисленная одежда которой скорее подчеркивала ее наготу, чем что-либо скрывала, а затем изменился еще раз, превратившись в высокого смуглокожего юношу — идеально сложеного, почти обнаженного, не считая короткой набедренной повязки и золотистого плаща со складками и двумя прорезями в верхней части спины, из которых торчали изящные кожистые крылья, гармонировавшие со столь же элегантными рожками на голове молодого демона.

— Я все еще не понимаю смысла всех этих маневров, — сухо произнес Князь Ларгуст, Стеклянный Рыцарь. Когда он спешился, демонический конь за его спиной сначала стал прозрачным, а затем превратился в легкий дым и растворился в воздухе. — Есть проблема. Ее нужно обсудить со всеми. Нужно принять совместное решение, а не устраивать междусобойчик.

— Не могу вспомнить ни одного случая — не считая договора с Небесами — когда мы все смогли бы о чем-то договориться, — ответила ему Княгиня Асо, Госпожа Черных Зеркал. — Каждый раз на пустом месте возникали споры, и их было тем больше, чем больше Детей Горгелойга принимало участие в обсуждении. Я боюсь, что рассмотрение текущей ситуации не просто вызовет споры на Дне, но может расколоть нас. Могут найтись те, кто захочет разорвать договор и присоединиться к Последовавшим.

— Значит, так тому и быть. — Отрезал Ларгуст. — Чем раньше это вскроется, тем лучше.

— Вскроется ли? — Асо приподняла бровь. — Если бы я замышляла предательство, то не стала бы объявлять об этом публично. Споры на Дне нам ничего не принесут, лишь покажут непрочность заключенного союза. И если уж собирать всех, то сначала следует удостовериться в том, что среди собравшихся найдется достаточное число тех, кто сможет предложить эффективный план действий и осуществить его.

— Расскажите уже наконец, в чем дело, — юноша, тело которого казалось концентрированным сгустком желания, сладко потянулся. Этого Темного Князя звали Инкайтэ, а титуловали его Соблазнителем и Принцем Инкубов (либо Соблазнительницей и Принцессой Суккубов — если он являлся в обличье женщины). — Я был далеко, в одной из немногих сохранившихся лунных Сфер — ублажал короля тамошних духов, попутно прибирая к рукам его царство. Что происходит? Из-за чего вся эта суета? Почему мы встречаемся скрытно, вдали от собственных владений и мест силы? Безусловно, я поддерживаю всю эту интригу и загадочность, но хотелось бы еще и знать, какой в ней заключен смысл.

— В скрытности я смысла не вижу, — ответил Ларгус. — Не в этот раз. А произошло то, что один из Последовавших столкнулся в Бездне Нингахолп с Кровавым Князем Эггро. Их сражение было коротким, и по всем обстоятельствам Эггро должен был одержать верх: Последыш ослаблен длительной смертью, и почти лишен молитвенной энергии, а Эггро накопил за прошедшее время огромную мощь от поклонений и жертвоприношений. Силы несопоставимы, однако Последыш победил, и ему хватило одного удара.

— Повезло. — Инкайтэ пожал плечами. — А кто это сделал?

— Отравитель, — ответила Асо. — Но я полагаю, что личность убийцы Эггро не столь важна, поскольку подобное, при определенных обстоятельствах, мог бы сделать любой из них.

— Откуда такая уверенность?

Асо сделала круговой жест кистью руки — и перед собравшимися великими демонами появилось большое темное зеркало, почти сразу же обретшее глубину. В зеркале танцевали блики и тени — смертный, загляни он в зеркало, мало что понял бы из их танца, однако Инкайтэ и Ларгуст отчетливо и ясно видели сражение в Нингахолпе во всех его подробностях.

— Мы владеем значительной силой, — сказала Асо, — полученной в рамках договора с Небесами. Да, к ним течет больше потоков, чем к нам, но и мы получаем свою долю. Существует миропорядок, основанный на балансе, который в свою очередь основан на договоре и обусловлен им. Но Последовавшие из этого порядка выпадают, они договора с Небесами не заключали. Они несут с собой часть иного, прежнего порядка, который был отвергнут, когда мы заключили с Солнечными перемирие. И в рамках того, прежнего порядка им доступны силы и способы действия, уже недоступные нам. Мы сформировали правила для той Сальбравы, какая она есть сейчас, но в каждом из наших непримирившихся братьев заключена частица иной, более древней Сальбравы.

— Ничего не понимаю, — сказал Инкайтэ. — Что же, они сильнее нас?! Не смотря на всю мощь, что мы накопили? Как получилось, что мы стали такими слабыми?

— Мы сильнее, — ответила Асо. — Но из-за того, что они несут в себе частицу не существующего более порядка вещей, мы — в некоторых случаях — можем быть для них уязвимы. Это не имеет прямого отношения к силе, скорее — к методам ее применения. Полагаю, такую же уязвимость имеют и они по отношению к нам…

— Я бы не стал на это рассчитывать, — хмуро проговорил Ларгуст. — Все же, благоволение Горгелойга лежит на них, а не на нас.

— Благоволение? — С усмешкой переспросил Принц Инкубов. — Что оно значит теперь, когда его нет? Отец совсем обезумел под конец. Проклял весь существующий мир и захотел его уничтожить.

— Да, и в этом и состоит его благоволение, — сказала Асо. — Продолжать войну вплоть до полного уничтожения Сальбравы. Последовавшие готовы идти этим путем, и поэтому в каком-то смысле благословлены Отцом, а мы — нет.

— Вы меня сейчас убедите в том, что нам выгоднее было присоединиться к ним! — Засмеялся Инкайтэ.

Стеклянный Рыцарь хмуро посмотрел на юношу. Асо поджала губы.

— Вот поэтому я и хотела избежать публичного обсуждения, — Княгиня поочередно посмотрела на своих собеседников. — Неизбежно появятся те, у кого возникнут такие мысли.

— И что ты им ответишь, если они возникнут? — С иронией поинтересовался Соблазитель.

— Я отвечу, что мы живы, а они целую эпоху были мертвы, — откликнулся Ларгуст прежде, чем Асо успела заговорить. — И скоро погибнут снова, если продолжат делать то, что делали прежде. Вопрос в том лишь, как много вреда они успеют нанести прежде, чем вновь падут.

— Значит, ты полагаешь, что нам следует начать с ними войну?

— Нет, — Ларгуст отрицательно покачал головой.

— Тогда какова должна быть наша политика в их отношении, по твоему мнению? — Спросила Асо. — Ты ведь лучший стратег среди нас, выскажись обстоятельнее, какими ты видишь наши действия и будущее в целом.

— Попытки угадать будущее я оставлю тебе и твоим зеркалам, — ответил Ларгуст. — А что касается наших возможных действий, то тут мало что изменилось со времен Войны Остывших Святил. Мы можем присоединиться к нашим братьям, можем начать с ними вражду, а можем не делать ничего. Первое означает, что мы погибнем вместе с ними, но главное даже не в этом, а в том, что сама Сальбрава будет разрушена, если мы пойдем до конца. Мир держится на трех опорах, проистекающих от трех Изначальных; Солнечные желают максимального ослабления нас и Лунных Князей, но не полного уничтожения. Однако, Лунная опора стоит твердо, ибо Серебрянное Светило все еще имеет бытие, пусть даже теперь это бытие подобно существованию узника в темнице. Но наша опора почти разрушена: если мы падем в бессмысленной всеуничтожительной войне, погибнет вся Сальбрава. Я этого не хочу и не хотел прежде; мое желание жизни и моя любовь к этому миру сильнее, чем стремление выполнить волю Отца. То же касается и всех, кто отрекся от мести и, скрепя сердце, заключил договор со Светом… Что нам даст война с Последовавшими? Ничего. Она ослабит и их, и нас. Увидев, что между нам идет междоусобица, Солнечные отложат оружие в сторону и займут выжидательную позицию: чем дольше мы будем терзать друг друга, тем им выгоднее. Разумнее всего не предпринимать ничего — чем активнее будут действовать наши безумные братья, тем быстрее Солнечные нанесут по ним новый удар. Не нужно кулуарных договоренностей и междусобойчиков — наиболее выгодная стратегия для нас в этих условиях самоочевидна. Нужно лишь довести ее до остальных — дабы кто-нибудь, увлекшись защитой своих владений или подданых, не оказался втянут в противостояние с братьями.

— Эггро может служить хорошим примером, почему этого не стоит делать, — мурлыкнул Инкайтэ.

— Дело не в конкретной победе Отравителя, а в ненужности самого конфликта, — сказал Ларгуст. — Противоположный результат был бы также не выгоден, и я уже объяснил, почему: если мы окажемся втянуты в войну с Последовавшими, Солнечные станут бездействовать.

— И ты полагаешь, что при публичном обсуждении тебе удалось бы убедить Готлеаса или Найкэрана закрыть глаза на захват их владений и порабощение их подданых?

— А что, такие случаи уже имели место быть? — Соблазнитель задал этот вопрос Асо прежде, чем Ларгуст успел дать Княгине ответ.

— Нет, — ответила она. — Но они обязательно будут, можешь быть в этом уверен.

— Очередные игры с зеркалами, ловящими отблески будущего?

— Нет, — Асо покачала головой. — Элементарная логика. После падения Последовавших мы забрали себе их миры, подчинили и изменили их расы, преобразовали потоки силы, ранее принадлежавшие им. Выбивая себе место в Сальбраве, они захотят получить «свое» обратно, пусть даже из-за большого времени оно изменилось до неузнаваемости. Споры о границах неизбежны, и я не думаю, что многих обрадует стратегия выжидания, которую предлагает Ларгуст.

— Я лишь могу предложить, как действовать наилучшим образом, — сказал Стеклянный Рыцарь. — Я не могу дать Падальщику или Хозяину Огня толику трезвости или ума.

— Поэтому мы здесь, — кивнула Асо. — Чтобы определиться с верной стратегией заранее, а затем убедить этих двоих и им подобных. Не обязательно делать это путем разумных доводов. Я не зря пригласила на встречу Соблазнителя.

— Ах, вот в чем дело… — Инкайтэ расплылся в широкой улыбке. — Вот зачем я вам понадобился!

— Надеюсь, хотя бы тебя я убедил. — Бесстрастно взглянув на Соблазнителя, произнес Стеклянный Рыцарь.

Инкайтэ помолчал, продолжая улыбаться и неопределенно покачивая головой.

— Наверное, да. — Сказал он наконец. — Я ничего не брал у наших упертых борцунов за великие темные идеалы, и не представляю, что в моих чудных мирах сладострастия могло бы представлять для них интерес. Я поддержу твою стратегию невмешательства на общем собрании.

Еще я хочу сказать, что, возможно, нам следовало бы провести переговоры с самими Последовавшими для того, чтобы избежать конфликтов, инициаторами которых могут выступить они, а не мы.

Ларгуст прищурился.

— Ты полагаешь, есть вероятность того, что они сами могут атаковать нас?

Инкайтэ кивнул.

— Легкая победа над Эггро может возбудить в них желание проверить свои силы еще раз, и еще. Вдруг мы так разжирели на молитвах, что утратили способность сражаться и нас можно легко перебить и захватить Дно вместе со всеми сокрытыми в нем океанами темной мощи, со всеми потоками страстей, вожделений, ненависти, отчаянья и злобы, которые стекают туда?

Легкая победа над одним из нас создает слишком благоприятную среду для появления такого соблазна.

— Все так, если они действуют как одно целое, — сказала Асо. — Но я полагаю, что в их собственной группе полно внутренних противоречий, и мотивы каждого из них отличны от других. Я бы не стала исключать мысль о том, что некоторые, возможно, устали от мести и некогда принесенная клятва тяготит их не меньше, чем тяготит некоторых из нас вынужденный мир с Небесами. А может быть, и больше.

— Думаешь, стоит попытаться убедить кого-либо из них нарушить клятву? — Ларгуст повернул голову к Асо.

— Это было бы проще сделать, будь породившая Предательство Мать Демонов на нашей стороне. — Улыбнулся Инкайтэ.

— Тогда, может быть, стоит начать с…

Ларгуст не договорил. В мире что-то изменилось. Что-то, совсем неуловимое. Все те же тени и хищные деревья, хмурые небеса, пылающие вдали дымные огни акхабари… Но что-то изменилось, словно на каком-то глубинном уровне вся Сальбрава вздрогнула, и трое Князей, пусть и умаливших свои силы для встречи в Раксшаладасе, ощутили эту дрожь совершенно отчетливо.

Одновременно все трое повернули головы вправо и посмотрели вверх — небеса, не считая летающих демонов, были пусты, но привлекло внимание троицы то, что случилось за пределами Раксшаладаса. Им не потребовалось много времени для того, чтобы понять, что произошло — божественное виденье, которое они пробудили в себе столь же легко, как погасили его перед встречей, вместе с иными Княжескими атрибутами, дало им вполне ясный и недвусмысленный ответ.

— Это Палач. — Тихо произнесла Асо. — Они его воскресили.

В ее голосе прозвучал страх, который полностью скрыть она так и не сумела.