В Сеигбалаокхе, четвертом круге Преисподней, в мире, называемом Ракош, в землях клана Хангеренеф, в неурочное время были открыты двери храма Лкаэдис, Паучьей Королевы.

Облаченные в черную сталь демонические стражи, в обликах которых причудливо соединялись черты пауков и людей, склонились перед герцогом Нихантией, правившим землями клана более четырех тысяч лет. Нихантия протянул руку к вратам и разомкнул запирающее их заклятье; затем он прошел внутрь.

Огромная статуя Королевы нависала над алтарем. Изгибаясь полукругом, на расстоянии десяти шагов от алтаря был расположен первый ряд столов и скамей; за ним следовали второй, третий и четвертый. В храме было темно, тихо и пустынно, пахло остатками благовоний, которыми пользовались во время последнего ритуала, страхом и мертвечиной. Нихантия прошел по центральному проходу; миновав столы с гниющими остатками последней трапезы, он опустился на скамью в первом ряду. Ему нужно было собраться с мыслями, прежде чем обратиться к богине с молитвой.

Как и стражи, охранявшие храм, Нихантия принадлежал к демоническому народу талхетов, и хотя за прошедшие века количество обликов, которые стали доступны лидеру Хангеренефов, перевалило за сотню, его основной облик остался прежним: высокая фигура с двумя парами рук; из тела на уровне нижних ребер вырастает третья пара конечностей — два гибких когтя длиной около метра; четвертая пара конечностей — сильные и быстрые ноги, почти неотличимые от человеческих, если не считать нижней их части: вместо пятипалой ступни там расположен плоский отросток, заканчивающийся когтем. На обеих парах рук так же имеются когти — недлинные и скошенные к низу на нижней паре, длинные и острые — на верхней.

Верхняя пара рук длиннее нижней — она используется в основном для боя оружием или без него, в то время как нижняя чаще употребляется для колдовства и письма. На обеих руках, помимо когтей, вырастающих из запястья и закрывающих тыльную часть ладони, так же имеются пальцы — вполне человеческие: одна из многих черт, унаследованных талхетами от тех жен Хангеренефа, что происходили из рода людей.

Некогда Хангеренеф и еще полсотни бессмертных пауков были детьми Королевы, которых она породила более двадцати тысяч лет тому назад. Некоторых своих сыновей и дочерей она пожрала сама, другие основали в Ракоше собственные кланы и стали истреблять друг друга; в конечном итоге талхетских родов осталось одиннадцать. Бессмертие, источником которого для талхетов являлась Королева, распространялось на каждый из родов, а не на отдельную особь, и поэтому среди талхетов существовала иерархия старшинства: старшие пожирали младших и так продлевали свою жизнь. Так соблюдался баланс, ибо потомство талхетов было многочисленно: не сдерживай его рост аппетиты старших, оно вскоре заполонило бы собой весь мир. Три раза в год открывались двери храма Королевы Лкаэдис: в эти дни старшие Хангеренефы пожирали своих детей в ходе ритуальной трапезы, и незримой мистической соучастницей пира, как полагали, становилась в эти часы сама Королева.

Нихантия, правнук Лкаэдис, убивший своего отца так же, как тот некогда убил первого Хангеренефа, знал, что когда-нибудь придет и его черед. Хотя он следил за своими потомками, и убивал как наиболее слабых, так и наиболее сильных, способных когда-нибудь бросить ему вызов — он знал, что настанет день, когда он ошибется. Оружием или магией, интригами или предательством, но кто-нибудь из его детей или внуков возьмет верх, и тогда у клана появится новый лидер. Этого не избежать… если только не убить саму Лкаэдис и не занять ее место — немыслимая, безумная, но такая вожделенная мечта!.. Нихантия потряс головой. Опять эти мысли.

Невовремя, совсем невовремя…

Хотя Лкаэдис и считалась бессмертной третьего поколения, за счет храмов и воздаваемого ей почитания Королева обрела божественный статус и лишь на шаг уступала сотворившим Сальбраву Князьям — а некоторых из Князей, низринутых и лишенных силы, она, безусловно, даже превосходила. В ее честь было сложено множество гимнов и ритуальных песен, но теперь, в связи с последними событиями, Нихантия задумался о том, почему так мало гимнов и песен посвящено происхождению Королевы. Разве это не есть великое и чудесное событие, о котором должны слагаться песнопения? Однако, происхождение Королевы оставалось сокрытым.

Несколько дней назад Нихантию посетило видение, которое устрашило его. Он находился в гадательной комнате дворца — вскрывал живот салакату, тонкокостному рогатому демону, чтобы посмотреть, как расположены его внутренности. По внутренностям жертвы можно было понять, какие потоки мировых сил приведены в движение, а какие пребывают в покое, узнать, что происходит в Сальбраве, увидеть будущее и угадать волю богов. Требовалось лишь правильно настроить свой ум в соответствии с производимым ритуалом; Нихантия был мастером гаруспиции и совершал ритуал бессчетное множество раз, используя для гадания внутренности людей, демонов и животных.

— Грядут перемены… Большая война… — Задумчиво сказал он, копаясь в кишках прикованного к столу, кричащего от боли салаката. — Конец рода Хангеренефов… — Он мрачно посмотрел на живот плененного демона, не в силах поверить в то, что сам только что сказал. — Нет, просто большие перемены в роду… Смена власти? Новый герцог? — Он обдумал эту мысль: она была не слишком радостной, но намного лучшей, чем исчезновение всего рода. Затем Нихантию заинтересовал странно расположенный отросток тонкой кишки салаката. — Так, а это?.. Новая святыня?.. Новая святость?.. Новый бог?.. — Он перебирал формулировки, стремясь найти ту, которая наиболее точно выразила бы его неотчетливые ощущения.

И тогда что-то произошло. Что-то коснулось его ума и изменило его восприятие — изменило куда сильнее, чем ритуал гаруспиции. Окружающий Нихантию мир стал больше и глубже, в нем появились направления, не существовавшие ранее; пространство перестало быть однородным, в нем возникли провалы и пути, ведущие куда-то за грань, в какие-то реальности более высокого порядка. И все это, весь новый мир, с которым соприкоснулся Нихантия, был живым. Мир смотрел на Нихантию, разглядывал словно песчинку, и герцог талхетов понял, что стал предметом интереса одного из Князей или кого-то весьма приближенного к ним. Он прежде беседовал с некоторыми из них, и знал, что ощущения от каждого — совершенно разные: один казался бурей, другой — невыносимым огнем, третья — жаждой и вожделением. То, что он переживал сейчас, было похоже на беспрестанный поток теней, на ядовитый смрад, на тонкий, влекущий к себе аромат безумия и смерти. Воздух истекал ядом, темнота ритуального зала стала гуще и как будто ожила. Нихантия молча внимал: он не знал, для чего это пришло и что оно хочет от него.

— Нихантия, герцог талхетов… — Голос, вкрадчивый и сладострастный, определенно принадлежал женщине. Он проник в уши лидера Хангеренефов, словно масло растекся по коже и нутру, вызвал дрожь во всем теле. — Ты угадал верно, но не вполне. Новая святость — для вас, но бог — не нов: вы служили мне прежде и будете служить вновь.

— Мы служим Королеве Лкаэдис, — ответил Нихатия. — Так всегда было и будет.

— Вы и есть Королева Лкаэдис, — произнес тот, кто явился Нихантии — но теперь он говорил мужским голосом. Никакого искушения и сладострастия, вместо них — спокойствие и холодный расчет. — Вы части ее тела, порывы ее души, ее мысли, следующие друг за другом, ее желания и влечения. Вы живете ее бессмертием, а она живет вами. Поэтому не говори мне «мы служим Лкаэдис». Вы служите себе. Но так было не всегда, и я пришел, чтобы напомнить об этом.

Нихантия помедлил, прежде чем ответить. Пришедший не применял волшебство для того, чтобы поработить герцога, но сам по себе напор воли Темного Князя был слишком велик, и Нихантии пришлось собрать все силы для того, чтобы ему воспротивиться. Когда он наконец заговорил, то сказал:

— Плоть любого бога — его народ. Не знаю, кто ты и для чего играешь со мной, но предавать госпожу по твоему слову я не намерен.

— Я Отравитель, Темный Князь, один из тех, кто Последовал за Темным Светилом, — ответил мужской голос и одновременно с ним женский произнес «я Отравительница, Темная Княгиня, Последовавшая». Нихантии на какой-то момент показалось, что мужская ипостась Князя стоит слева от него, а женская — справа, и они произносят похожие, но все же отличающиеся слова синхронно ему в правое и левое ухо. Затем зазвучал только женский голос:

— Во время Войны Остывших Светил поиск новых союзников привел меня к Сферам Луны. Луна и ее Князья в то время хранили нейтралитет, хотя в их среде присутствовали различные настроения: одни справедливо опасались, что после расправы с нами, Солнце примется за свою сестру и потому хотели поддержать нас, другие же из тех же опасений желали помочь Солнечным, надеясь заслужить их снисхождение. Один из Лунных, Сиблауд Великий Ткач был готов заключить тайный союз. Символом нашего союза должно было стать наше дитя. Так появилась на свет Лкаэдис. Но все вышло не так, как мы задумывали. Я была убита, Сиблауд сокрыл нашу связь от своей госпожи. Когда Лунные осознали, что их ожидает не менее горькая участь, чем нас, было уже слишком поздно. Лунные Сферы закрывались, Серебряная Госпожа была ранена и обречена на вечный, неизбывный голод. Сиблауд успел отправить дочь за пределы той великой тюрьмы, которой стали Лунные Сферы, но, как я вижу, так и не успел рассказать ей всю правду о том, как она появилась в Сальбраве и кто породил ее.

Нихантия пораженно молчал. То, что он услышал, не укладывалось в голове. До сих пор он полагал Лкаэдис одной из наиболее могущественных бессмертных третьего поколения, но если услышанное было правдой, ее происхождение оказывалось намного выше, чем он мог себе представить. Особенное положение Королевы, ее формальная независимость как от Дна, так и от Сопряжения, расселение талхетов по мирам, что некогда входили в разрушенную пирамиду Лунных Сфер — все это вдруг обрело неожиданный смысл. В Лкаэдис была тьма, но было и нечто иное — талхеты всегда знали об этом, почитая себя особенной расой.

Понимание, которое приходило к нему, не было некой мыслью, которую можно легко принять или отбросить, не придавая ей особого значения. Понимание становилось дверью, в которую он должен был войти и измениться. Если он примет правду Князя, то станет другим, изменится и внутренне, и может быть даже внешне.

Правду?..

Но было ли то, что говорил ему Отравитель, правдой?.. И даже если это было правдой, то в какой мере? А в какой — состояло из полуправды, умалчиваний и акцентов, искусно расставленных таким образом, чтобы переворачивать правду с ног на голову? Искушение принять услышанное за истину, вступить на тот путь, что ему предлагали, и измениться на этом пути, было огромным, но не менее сильным было и сопротивление возникшему желанию. Будучи поставлен перед выбором, Нихантия подумал, что слишком сильное влечение к новой истине уже само по себе свидетельствует о том, что эта истина мало чем отличается от помрачения. Он закрыл глаза и постарался абстрагироваться от темной силы, которая явилась в храм и говорила с ним, искушала и звала за собой. Он сотворил заклятье, понижающее восприимчивость к тонким воздействиям и одновременно — закрывающее его мысли и чувства от постороннего внимания. Ощущение присутствия ослабло, разум прояснился. Нихантия еще больше уверился в правильности сделанного им выбора.

— Мне нужно подумать над услышанным. — Произнес он вслух. — Трудно принять новую истину сразу.

— Конечно, — в голосе Темного Князя прозвучала ирония.

А потом Отравитель ушел, и Нихантия остался один. Он сел на пол и погрузился в медитацию. Дух его очистился от беспокойства и тревог, но будущее по прежнему оставалось неопределенным. Что ему сказать, когда Владыка Ядов явится вновь? Верность Королеве может стоить ему жизни, но спасет ли его жертва род Хангеренефов от втягивания в воронку новой бессмысленной войны, которую затевали Последовавшие? Войны, которая не принесет Хангеренефам ничего, кроме гибели… Он понял, что одной только медитации недостаточно; и тогда встал и направился к храму Паучьей Королевы. Он приказал стражам пропустить его — и они не посмели ослушаться: запечатанные заклятьем врата храма были открыты в неурочное время. Нихантия вошел внутрь и склонился перед алтарем. Он долго молился; алчность, страсть, противоречивые влечения к Королеве, желание обладать ею и желание свергнуть ее — все это присутствовало в нем, но не мешало темной молитве. Пороки создавали особые связи между демонами, они были не менее важны, чем добродетели для обитателей Верхних Миров. Нихантия осознавал свои страсти и питался их силой, но сейчас было неподходящее время для связанных с ними переживаний. Он хотел, чтобы Лкаэдис узнала, что происходит и подсказала ему, как действовать. Он был готов умереть, ответив Темному Князю отказом, но не хотел умирать понапрасну.

Шум у дверей привлек его внимание, оторвав от молитвы. Лязг оружия, хруст и скрежет металла, проникающего в мягкую плоть талхета, скрытую хитиновым, а сверх него — еще и железным — панцирями. Второй страж прожил на секунду дольше, но затем затих и он. Нихантия встал с колен. Его верхние руки потянулись к клинкам за спиной, а нижние расслаблено приподнялись, готовясь сотворить заклинание. Молитва сделала его разум ясным и чистым, а дух — бодрым и одновременно спокойным. Он был готов к сражению, к смерти, к любой неожиданности.

Они вошли во врата храма одновременно: Ксайлен, двадцать четвертый сын Нихантии (и третий по старшинству, если считать только живых сыновей лидера Хангеренефов) и Сайналь, одна из бесчисленных его внучек. Сила, которую отверг Нихантия, окружала их и питала — Владыка Ядов никогда не был склонен ограничиваться единственным путем к поставленной цели, и искушение, отвергнутое первым из Хангеренефов, достигло умов и душ его потомков — менее осторожных, более импульсивных, честолюбивых и алчных до силы. Нихантия подумал вдруг, что защищает прежнюю Лкаэдис, независимую ни от кого, плетущую свою паутину вдали от света и тьмы; а эти двое юнцов представляют Лкаэдис новую, поддавшуюся притяжению Темного Князя и входящую в орбиту его силы… Отравитель был прав, говоря, что народ является телом бога: теперь Лкаэдис предстояло сразиться с самой собой, определяя таким образом собственное будущее. Эти мысли промелькнули в душе герцога как мимолетные тени, а затем — все размышления сделались неуместны. Он призвал поток Сумеречных Нитей и хлестнул ими, как плетью, по Ксайлену — тот ушел в сторону и вызвал аналогичный поток, выставляя его на пути заклятья Нихантии. Сайналь прыгнула вперед, перелетела через ряды столов и скамеек; ее клинки целили в горло и грудь герцога. Нихантия легко отразил атаку, отбросив талхетку назад, при том он использовал лишь один меч. Он бы убил ее, если бы имел возможность развернуть корпус и атаковать второй рукой — но Ксайлен, куда более опасный, чем внучка, в этот самый момент выбросил впереди себя два сумеречных потока силы, использовав клинки как проводники и усилители энергии, и Нихантии пришлось сосредточиться на отражении атаки. Он сформировал второй поток и захватил своими Сумеречными Нитями потоки Ксайлена, а затем отшвырнул их в сторону, орудуя заклятьями так, как если бы в его руках находились два кнута. Сайналь окружила себя коконом из Нитей и снова бросилась в бой: она подставлялась под удар, рассчитывая, что кокон выдержит по крайней мере один удар герцога — в то время как она, в свою очередь, сумеет достать его. Нихантия вместо жесткого блока внезапно ушел в сторону, пропуская Сайналь мимо себя; потоки-кнуты хлестнули по защите талхетки, разрывая ее в клочья, а искривленный, острый как бритва меч, обрушился сверху, и отсек одну из нижних рук внучки. Ксайлен превратил часть Нитей в дым и бросил этот дым на герцога, превращая свое заклинание в проклятье, поглощающее жизнь и силу. Нихантия расплел треть каждого из своих потоков, окружая себя паутиной, и одновременно — усиливая поглощающие свойства своего заклятья. Паутина впитает дым Ксайлена, не дав ему коснуться герцога. Неугомонная Сайналь предприняла еще одну атаку, Нихантия, не глядя, отмахнулся от талхетки, как от назойливой мухи. Он чувствовал, что что-то не так… Он был сильнее их обоих, вместе взятых, и побеждал, но было что-то… неуловимое ощущение дурноты, чувство, что он делает именно то, что от него ждали. Паутина поглотила дым, но казалось, что часть этого дыма — невидимая, неуловимая — осталась висеть в воздухе, окружая Нихантию, дурманя его разум и искажая чувства. Один из мистических талантов, обретенный за века служения Лкаэдис, в ходе участия в ее празднествах и медитаций, заключался в способности герцога перерабатывать проклятья, вытягивая из них всю вложенную в них силу и оставаться таким образом почти неуязвимым к данному аспекту темной магии — и хотя эта способность действовала в нем постоянно, сейчас он дополнительно акцентировал на ней свое внимание и, сколь мог, усилил ее работу. Он и не подозревал, что Ксайлен способен создавать настолько сильные и изощренные заклятья.

Сайналь вновь оказалась рядом; Нихантия отбился и проткнул ей бедро, однако замешкался, благодаря чему Ксайлен разрушил окружавшую герцога паутину; затем две пары потоков-плетей схлестнулись, обвивая друг друга, проникая в друг друга, и низводя усилия каждой стороны на нет. Где-то внизу и слева Сайналь, истекая кровью, пыталась подняться на ноги — не отвлекаясь от магического противостояния, Нихантия ударил ее нижней конечностью в живот. Доспехи смягчили удар, Сайналь отлетела к первому ряду столов и перевернула один из них; несколько мгновений она лежала, беспорядочно размахивая теми конечностями, которыми еще могла двигать, а затем вновь предприняла попытку подняться. Выгаданное время позволило Нихантии сосредоточиться на сыне: он отразил еще одну колдовскую атаку, а затем перешел в наступление, разбивая потоками Нитей заклятья Ксайлена и подбираясь все ближе к узловым сегментам Тэннака и Шэ своего противника: когда потоки-плети Нихантии достигнут их, он просто разорвет души талхета на части. Нихантия спешил, потому что чувство «что-то не так» наростало, он ощущал слабость и дурноту. Ксайлен ушел в глухую оборону, Нихантия теснил его, одновременно пытаясь обнаружить остатки проклятья, которое, как он полагал, продолжало влиять на него.

Сайналь поднялась и, хромая, направилась к герцогу: она не могла даже бросить заклятье, потому что все силы ее Тэннака сосредоточились сейчас на заращивании ран и нейтрализации вредоносных чар, которыми были пропитаны клинки Нихантии. Отчаянная, но слишком медленная атака… Нихантия проткнул ей плечо и вогнал клинок в грудь. Сайналь упала у его ног; она делала попытки подняться, но каждый раз падала обратно. Колдовская дуэль с сыном стала более напряженной: Нихантия слабел и терял контроль над потоками Нитей, в то время как Ксайлен усилил натиск. Герцогу так и не удалось обнаружить влиявшего на него проклятья; когда же Сайналь в очередной раз шевельнулась и он ощутил прилив дурноты, ему пришла в мысль, что дело вовсе не в скрытом аспекте насланного Ксайленом дыма. Он ощутил ауру этих двоих, когда они вошли в храм: сила Владыки Ядов присутствовала в них, но затем растеклась повсюду.

Потомок Королевы Пауков, он полагал, что обладает иммунитетом к любой отраве, но в любом правиле бывают исключения — и тот, кто был в Сальбраве источником всякой отравы и порчи, без сомнения, мог наделить своих новых адептов дарами, сводящими на нет способности, которые Нихантия полагал для себя естественными и неотъемлемыми. Не было никакого проклятья, была ядовитая аура, которая разъела его духовные защиты за время боя — и чудо, что он продержался так долго! Вероятно, Лкаэдис помогала ему как могла, но бой, который он вел здесь с собственными потомками, был лишь частью более глобального противостояния, он был, возможно, лишь зримым выражением метафизической борьбы двух богов. Втянув воздух сквозь сжатые зубы, преодолевая слабость и тошноту, Нихантия воткнул оба клинка в тело Сайналь, а затем, так быстро, как только мог, побежал наверх, к храмовым вратам, у которых стоял его сын — обнаживший клинки и готовый к битве. Они сцепились, как уже бывало много раз, но если прежде это были учебные бои, то теперь речь шла не только о жизни и смерти каждого из них — они сражались за будущее своего рода. Ксайлен знал, что Нихантия слабеет — он затягивал поединок, не рисковал, уходил от атак, держал дистанцию. Нихантия хорошо обучил сына, но если прежде он был уверен, что победит в бою любого из своих потомков, то теперь условия изменились.

Сражающиеся нанесли друг другу несколько мелких ран. Движения Нихантии замедлились, он едва стоял на ногах. Слабость и головокружение, чувство, что он совершенно иссяк… Он попытался поднять руки с клинками, когда Ксайлен сделал к нему мягкий, скользящий шаг — но не стал. Возможно, ему хватит сил еще на один рывок или удар — но выиграть этот бой он уже не сумеет. Он ждал, когда Ксайлен вонзит в него свои мечи, чтобы последним ударом убить сына и закончить поединок если не победой, то хотя бы обоюдным поражением. Но Ксайлен медлил, будто предчувствуя что-то, и Нихантия процедил:

— Давай же… Сделай хоть что-нибудь сам!

Но Ксайлен покачал головой и не двинулся с места, а затем Нихантия ощутил удар в спину, холод в теле и боль. Острый конец клинка вышел из его груди — дважды, таким образом, пробив броню. Он попытался что-то сказать, но не сумел. Прежде, чем его колени подогнулись, Ксайлен нанес резкий горизонтальный удар, рассекая отцу шею. Голова Нихантии упала вниз и покатилась по ступеням амфитеатра, затерявшись под столами с гниющими остатками талхетов, пожранных во младенчестве своими родителями и родственниками. Тело герцога грузно рухнуло на пол. Сайналь — истекающая кровью, едва живая — тяжело дышала, опираясь на второй меч, вот-вот грозивший сломаться под тяжестью ее веса. Ксайлен подхватил племянницу и уложил на пол храма, шепча исцеляющие заклятья, но этого поверженный герцог уже не видел. Во тьме, наступившей, когда погас образ видимого мира, он пережил ощущение жуткого присутствия той самой силы, которой безуспешно противостоял. Демоническая тень и фигура мертвого человека, под белой кожей которого просвечивались черные каналы вен соединились в одно существо, и Отравитель прошептал: «Добро пожаловать, маленький паучок. Теперь ты часть меня, а я — часть тебя, как и должно быть.»