Я коснулся губ танцовщицы. Скорее всего, её привлекла не моя мужская стать, как мне хотелось бы думать, а хорошая одежда, новые ножны для меча и толстый кошелёк на поясе, но ведь каждый имеет право тешить себя иллюзиями, не правда ли? А танцовщица, если я ещё не разучился угадывать желания людей, тешила себя иллюзией удачной кражи. Или, как минимум, приличного заработка.

Мне было даже немного её жаль.

Она снова выпрямилась на помосте, с которого склонилась для поцелуя, и продолжила танец, томными глазами ловя мой прямой взгляд, горевший откровенным вожделением. Танцовщица, в самом деле, была отнюдь не дурна — стройная талия, круглые бёдра, высокая грудь, привораживающее гибкое молодое тело. Её танец сопровождала свирель и многострунное чудо типа лютни — очередной выверт творческой мысли музыкантов славного города Миррабата.

Я отошёл чуть назад, ожидая окончания представления. Проституция в Миррабате и прочих городах Речного Королевства была запрещена то ли восемь, то ли десять лет тому назад, покойным дядюшкой нынешнего короля. Джераверт III вообще много чего запретил, что, по его мнению, противоречило высокой нравственности, однако, по легенде, одной уличной танцовщице (девушке приличной во всех отношениях, не подумайте дурного), сплясавшей перед королём, удалось добиться разрешения и дальше зарабатывать себе на хлеб таким образом. У танцовщиц появился своего рода «правовой иммунитет»: облавы, регулярно проводившиеся особым подразделением стражи — Белыми Братьями — их больше не касались. Вскоре ночные бабочки из бедных кварталов смекнули, что в такой нервной обстановке им, ко всем прочим достоинствам, неплохо бы ещё выучиться танцевать. Шлюхи не столь догадливые в большинстве своём сгнили на каторге. Потом Джераверт умер, однако традиция осталась.

Во время правления Джераверта в Речном Королевстве я был только однажды, когда путешествовал на юг, и по некоторым причинам воспоминания о том периоде своей жизни сохранил самые смутные. Могу сказать только, что, несмотря на все недостатки Джераверта — и личные, и как монарха, — при нём добропорядочным гражданам жилось гораздо спокойнее. Поскольку подозрительных бродяг вроде меня повсеместно отлавливали и посылали либо на галеры, либо на рудники. И если Святой Джераверт целенаправленно прилагал все усилия к тому, чтобы религия Белой Богини Мольвири расцвела на этих землях, то нынешний монарх был не больше, чем марионеткой в руках культа. Плохой марионеткой, бестолковой, но всё же…

Танец закончился. Танцовщица сошла с помоста. Других претендентов не было, немногочисленные случайные зрители разошлись, и Кавельти (мы тут же познакомились) подошла ко мне. Не знаю, заметила ли она, но мне было немного грустно. Красивая… как спелый фрукт, едва-едва тронутый порчей.

Следуя ритуалу, мы пошли в ближайший трактир — в тот, который она указала — и выпили вина — того, что она заказала. Стоимость вина, равно как и комнаты, снятой чуть позже, была явно завышена, но я придерживался правил игры и вёл себя паинькой. Как и положено всякому похотливому болвану, я не сопротивляюсь, когда меня «разводят».

Пока поднимались наверх, я был предупреждён об извращениях, которых моя спутница не принимала ни в каком виде, а также о тех, за которые следовало платить отдельно. Подумалось мельком, что такие списки следовало бы предъявлять клиентам в развёрнутом письменном виде — дабы человек, взыскующий плодов продажной любви, мог обстоятельно поразмыслить, что он хочет и за какую сумму. Однако говорить этого своей спутнице я не стал, не желая выбиваться из образа; да и вообще не факт, что она умела читать и писать.

Поначалу я собирался сделать то, за чем пришёл, сразу или в самом начале любовной игры, но, помогая красотке избавиться от одежды, ощутил, что она ещё не зацеплена. Она поверила в образ, который я позволил ей увидеть, но работала на улице не первый день и внутренне была готова к любой пакости, которую мог выкинуть клиент. В таком состоянии её трудно было поймать; стало ясно, что придётся играть свою роль до конца.

Вряд ли вас заинтересует механическая сторона секса: как, в какой позиции, как долго. Это была монотонная работа — с её стороны, хотя она и пыталась всеми силами показать, как ей это нравится; но полагаю, что она сильно удивилась бы, узнав, что на самом деле я желаю её не больше, чем она меня.

Потом я оделся и внёс вторую половину обещанной суммы; кажется, это полностью её успокоило. Я собирался уходить, она неторопливо натягивала юбку…

— Прости меня, — сказал я.

Танцовщица удивилась:

— За что?

— За это.

Её шея была такой хрупкой и тонкой… это чувствовалось даже через плотную ткань юбки, которую она так и не успела опустить вниз. Попытки закричать, вырваться, позвать на помощь успеха не принесли. Я терпеливо ждал, пока она затихнет. Поймал? Кажется, да… Отпустив обмякшее тело, я отвёл взгляд — не хотелось смотреть, как ссыхается, превращаясь в мумию, тело красивой женщины.

…Прости меня, маленькая танцовщица. Ты не первая, кого я обманул и чью жизненную силу похитил. И не последняя. Я слаб, и если не соберу достаточно силы до того, как дни начнут сокращаться, а ночи — увеличиваться, ещё одним неудачником — ещё одним трупом, висящим на Игольчатом Мосту — станет больше. И Ночная Тень заберёт мою душу.

Хм… а не лицемерно ли убийце просить прощения у ещё тёплого трупа? Конечно, лицемерно. Но так уж меня воспитали: сделал вред — попроси прощения… Правда, мои воспитатели имели в виду деревья, а не людей, но ведь привычка — вторая натура.

Но вообще-то (только что осознал это) я невежлив.

Ведь при всяком знакомстве следует сначала представиться, а только затем пускаться в воспоминания и отвлечённые рассуждения.

Меня зовут Льюис Телмарид. Я родился в Хальстальфаре около сорока лет назад (точно не помню, может и больше), большую часть своей жизни занимался колдовством, а с ума сошёл совсем недавно, буквально в прошлом месяце… хотя вполне возможно, что и раньше. Не помню.

Иногда я начинаю думать, будто в моей голове живёт кто-то другой, но сколь могу, упорно борюсь с собственной шизофренией. Собственно, только чувство юмора и позволяет мне сохранять хоть какой-то рассудок в сложившейся ситуации.

Чуть погодя я расскажу о своём извилистом жизненном пути немного подробнее… Но не сейчас. Сейчас мне нужно забрать свои деньги, спуститься вниз и спокойно выйти на улицу. Трактирщик — без сомнения, бывший в доле с убиенной красавицей, — а также скучающие вышибалы не должны заподозрить ничего плохого до тех пор, пока я не покину этот район.

Короткий заговор на обнаружение металла показал, что свои сбережения танцовщица прятала в особом кармашке, пришитом к внутренней стороне нижней юбки. Я пересыпал серебро и медь в собственный кошелёк. Ей всё это больше уже не понадобится, зато, возможно, сохранит жизнь кому-нибудь в будущем… например, тому, кого я не убью, когда мне понадобятся деньги.

Итак, я спустился вниз, постоял немного, демонстрируя всем своим видом напряжённый мыслительный процесс — не заказать ли чего-нибудь выпить? — потом решил, что не стоит, отлил на заднем дворе и спокойно ушёл. Добрался до гостиницы, заплатил по счёту, сел на лошадь и уехал из города. Всё как по нотам.

Дорого б дал, чтобы моя жизнь всегда была такой скучной…

И вот я за воротами, еду на северо-запад, пытаюсь думать — осторожно, осторожно, не затрагивая мысленным усилием тех областей разума и памяти, которые воспалены и сводят меня с ума, — пытаюсь понять, когда и как всё это началось, найти хоть какой-то выход из лабиринта, в который меня загнала жизнь…

* * *

Я родился…

Нет, ну что за глупое начало?

Если я — это как бы уже не совсем я, а местами даже и мы (почему так — объясню позже), то какое отношение я (мы) имею (имеем) к рождению, состоявшемуся сорок лет назад в крошечном посёлке в восточной части Хальстальфара? Не большее отношение, чем к ещё полусотне рождений и смертей, которые некоторым образом воспринимаю (воспринимаем) теперь, как свои собственные…

Нет, нет…

Так нельзя.

Надо выделить главное.

Сформулировать приоритеты.

Если этого не сделать — единство, которого удалось достичь с таким трудом, опять распадётся на множество кишащих, враждующих друг с другом «я». Не настоящих «я», только теней ушедших. Настоящего «я» не будет.

Выход заманчивый, поскольку тут же исчезнут и все мои проблемы: у окончательно спятивших проблем нет. Выход заманчивый, и всё же мы отложим его про запас… да-да, попробуем ещё посопротивляться.

Итак, ещё одна попытка. Надо говорить быстро, но не скороговоркой. Втянуться в собственный рассказ, чтобы хотя бы на время оградить себя от того, что стало мною…

Нет-нет-нет. Не думать об этом.

…Я родился сорок лет назад в восточной части Хальстальфара. Я был седьмым сыном в семье, и, хотя и не имел соответствующих таким случаям отметин вроде седого локона на макушке или выпуклости посреди лба, похожей на спрятанный под кожей глаз — как и положено, стал колдуном. До десяти лет меня и ещё двух оболтусов обучала деревенская ведьма. Счастливое было время! Ведьма прекрасно понимала, что особого толку она от нас не добьётся. И, вместо того чтобы делить своё внимание на четверых, предпочитала его концентрировать на единственной своей ученице и преемнице. Нас же она старалась каждый раз побыстрее куда-нибудь спровадить. Мы были только рады. Освобождённые от большей части хозяйственных работ под предлогом «учения», мы не особенно рвались к знаниям. Так и проводили весь день — шлялись по лесу, купались, загорали, ловили крыс-попрыгунчиков или просто с наслаждением, устав от ничегонеделанья, валялись в душистой траве.

Оба моих товарища ценили нашу привольную жизнь не меньше, чем я. Один, такое же седьмое чадо мужеского пола (и тоже без божественных отметин), был младше меня на год и считался негласной совестью нашей компании. Он придерживал нас, когда мы расходились совсем уж чересчур, не позволял наводить порчу на наших деревенских обидчиков (такие, конечно же, находились среди остальных детей, считавших нас бездельниками и тунеядцами). Ещё Оллегри (так звали моего друга) возмущался, когда мы грабили птичьи гнёзда. Это почти всё, что я помню о нём. Из моей памяти вырваны куски, и один из них — лицо Оллегри, его голос и смех. Пятно чего-то мягкого, кроткого и доверчивого — всё, что осталось в моей душе от того, кого я считал когда-то лучшим своим другом.

Второго, Марка, я помню лучше. Старше меня на три года, он был самым тупым из нас троих. Его можно было без труда убедить (стоило лишь говорить уверенным тоном), что поджог сарая — шутка, смешная до коликов. Поначалу я побаивался его кулаков, но затем нашёл правильный подход к этому тупице и часто ставил с тех пор Марка в такое дурацкое положение, что мне оставалось только выть от смеха, наблюдая за его нелепыми попытками из этого положения выкарабкаться, а Оллегри хотелось плакать от обиды и досады — чужой стыд, чужую боль он воспринимал как свои собственные.

Знахарка почти ничему нас не научила. Приворожить обитателей пруда или рощи, побеседовать с цветочной феей или домовым, отвести взгляд, усыпить, найти колдовские цветы в ночь летнего солнцестояния — всё это в Хальстальфаре может чуть ли не каждый третий. Бесполезное в общем-то знание: знать как, что и где искать в самую короткую ночь в году — и не знать настоящих, истинных свойств этих трав. Кое-чему с тех времён я всё-таки научился, но подлинная древесная магия мне до сих пор недоступна. Хотя я знаю одно зелье… Но об этом — в своё время.

Я не помню, как её звали, мою первую детскую любовь, но помню её лицо и огромные, васильковые глаза. Они могли заворожить, могли заставить плясать медведя и ластиться матёрого волка ещё когда их обладательнице было всего девять лет. Ведьма готовила её себе в преемницы, а потому и учила, и спрашивала больше. А какой проливной дождь однажды по ошибке устроила её ученица!..

А вот ещё одно воспоминание, уже менее для меня приятное. Как-то ради забавы я завязал ноги одному пареньку. Заговор был плохонький — из тех, что могут и сработать, но скорее всего никакого действия не окажут: я вырвал из его штанов две нитки и, завязав их узлом, обмотал вокруг подобранной на дороге палки, сказав, что пока нитки связаны, так же будут связаны его ноги. И выкинул палку.

Парнишка долго мучился, просил меня снять заговор, стискивал зубы, а под конец расплакался от обиды. Больно ему не было, ноги свои он чувствовал, только вот ходить не мог… Но кто заставлял его верить в действенность моих слов? Он сам, не осознавая того, наделил силой моё неумелое заклятье…

Моя драгоценная любовь, которой я приносил лучшие цветы и ягоды, для которой рвал яблоки из соседских садов, которой я подарил зелёную раковину (такие диковинки иногда — но очень редко — появлялись на берегах нашей речушки), прознав о той забаве, смеяться не стала. Узнав о происшествии, она разыскала меня и без долгих разговоров прилепила к ближайшему дереву. Истуканом я простоял весь вечер, всю ночь и весь следующий день — пока юная ведьма наконец надо мной не сжалилась. Мой заговор с того паренька она сняла шутя.

В десять лет меня и Оллегри забрали друиды. Лесные чародеи появлялись в деревнях и городах редко, предпочитая людскому обществу бескрайние зелёные просторы — спокойствию и гармонии их внутреннего мира претила суета. Но окончательно с людьми они всё же не порывали, и могли неожиданно появиться там, где требовалось остановить эпидемию, оградить волшебством проклятое место, изгнать демона, очистить землю от порчи… Кроме того, каждые пять лет они забирали с собой детей, имевших склонности к волшбе и нигде ещё не пристроенных — если, конечно, родители тех детей были не против. Обучали их по-разному: кого год, кого два, кого три, а кого и насовсем у себя оставляли.

Поначалу было трудно. Незнакомо всё, непривычно. Друидская община состояла из семидесяти человек: старцев, зрелых кудесников, подмастерьев да таких же, как мы, учеников. Утром мы собирали грибы, ягоды и лесные орехи, или помогали тем, кто работал на огородах, днём — изучали свойства трав под сводами древних лесов, а на закате разучивали Искажённое Наречье.

Вставали рано, за час до рассвета. Мяса не ели, а всё остальное употреблялось в таких мизерных количествах, что поначалу я думал — умру с голоду. Ничего, не умер, привык. И долго потом перепривыкал обратно.

Нас не учили изменять мир. Нас учили слушать его и отражать в себе, чувствовать и понимать. Оллегри проходил курс древесной магии, а я — магии души и тела человеческого. У нас с Оллегри склонности были к разному, и разному учили нас друиды. Они полагали, что познав страдание и боль чужой души, я уже не стану — не смогу — использовать это знание ей во вред. Никто не застрахован от ошибок, даже такие блестящие знатоки душ, какими были мои учителя. Хотя поначалу всё шло так, как они предполагали. И если бы не Ночная Тень, во мне осталось бы гораздо больше от друида, нежели одна привычка просить прощения, причинив вольный или невольный вред любому живому существу.

Ещё друиды учили нас каким-то своим обрядам, но эта часть воспоминаний отсутствует полностью.

Оллегри разрешили остаться, чего он и сам страстно желал, а я по возвращении в родную деревню, спустя три года, оказался не у дел. Знахарка у деревни была (успевшая за время моего отсутствия обзавестись ещё одной ученицей), семья меня успела подзабыть, из мальчишек моего возраста в друзьях у меня не было никого, а рожа Марка после спокойной жизни в общине показалась настолько противной, что я долго не мог понять: какие общие интересы нас могли связывать раньше? Я вернулся в деревню совсем не тем испорченным мальчишкой, которым из неё ушёл. Эти три года сильно изменили мой внутренний мир.

Я перезимовал, а весной отправился в город. Надеясь на удачу, но не совсем без цели и толку. Я хотел поступить на службу к какому-нибудь феодалу, а в перспективе — стать рыцарем или даже бароном. Тогда как раз готовился очередной поход на Ильсильвар — довольно обширную страну, лежащую на противоположном, западном берегу Выплаканного Моря. Для начала я надеялся навязаться кому-нибудь в оруженосцы или слуги, рассчитывая, что некоторые познания в целительстве на первое время заменят моё полное неумение обращаться с оружием — пока я не выучусь воинскому искусству.

Конечно, были и сомнения… Я не приносил тех клятв, которые дают друиды при посвящении внутреннего круга: не брать в руки оружие — только одна из них. Но всё-таки меня воспитали на идеях мира, гармонии, согласия и любви, и если бы не красивые легенды о благородных рыцарях и священных войнах, ни в какую армию записываться я бы не пошёл.

Три дня я ошивался у лагеря, где шла вербовка. На четвёртый день кто-то наконец согласился меня выслушать. Никакими оруженосцами и не пахло, а вот помощником лекаря меня взять согласились.

За неделю, которую мы простояли у города и ещё за две, пока добирались до побережья, я тысячу раз успел пожалеть о том, что ввязался в это предприятие. Люди, меня окружавшие, были совсем другими, чем те, к которым я привык, — они были грубыми, жёсткими, злыми. После тишины друидских лесов армия представлялась мне кошмарным винегретом из криков, команд и подзатыльников, которыми меня щедро награждали все, кому не лень. Штучки типа завязывания ног здесь не срабатывали, эта детская магия оказалась бессильна против воинов, проливавших не единожды и свою, и чужую кровь и видевших настоящих колдунов, не чета мне, недоучке.

Хотя многое в моём новом окружении отталкивало и вызывало стойкое отвращение, было и то, что влекло. Проведя четырнадцать лет в захолустьях — сначала в деревне, потом у друидов, я поражался всему — конским доспехам, высоким стенам Тольдмаса, городским рынкам, уличным танцовщицам и торговкам, циркачам и матросам… На побережье нас ждали корабли. Вслед за моими романтическими иллюзиями канули в небытие и надежды отдохнуть от постоянной работы, которой меня загружали, — чистки лошадей, оружия, стирки белья — во время плаванья. Оказалось, что корабли совершенно не предназначались для нашей комфортабельной перевозки. Мы — простые солдаты, слуги, оруженосцы — заняли трюм, спрессованные, как сельди в бочке. Мне не переставали поручать всякую грязную работу, из которой наиболее приятным занятием было мыть палубу — можно было заодно подышать свежим воздухом. В другое время таких, как я, редко пускали наверх: два раза в день справить нужду, прямо в море — и всё.

За погодой следил настоящий волшебник, так что буря, при иных обстоятельствах разбившая бы наш корабль в щепки, только слегка покачала его.

Помню, как я удивился, когда мы наконец доплыли: никогда раньше не мог себе представить, что в одном месте может быть собрано столько песка. Буря отнесла нас на юг, и нам пришлось несколько дней плыть на север вдоль побережья, за которым была видна необъятная Хэплитская Пустыня… место, где мне предстояло провести следующие шесть лет. Но во время плавания я, конечно, об этом ещё не подозревал.

Мы остановились в Листе, чтобы починить корабли, пострадавшие во время шторма, а заодно — запастись свежей водой и провиантом. Власти делали вид, будто не знают, куда и зачем мы направляемся: с Ильсильваром их связывал договор о союзничестве, но бросать вызов флоту, стоящему у морских ворот города, они не захотели. Со своей стороны мы не стали задерживаться в порту — получив всё необходимое, немедленно отчалили.

Лист я так и не увидел: простым солдатам было запрещено покидать суда во время этой короткой остановки.

К тому моменту я уже более-менее представлял — из слов своих более старших сотоварищей — кто и зачем затеял эту войну. За нами стояла вовсе не королевская власть Хальстальфара, в чём я был свято уверен в Тольдмасе, а воля Магистра одного из рыцарско-колдовских Орденов, до недавнего времени всецело поддерживавшего трон. Что они не поделили с королём, известно одной Белой Богине, только вот теперь Орден Крылатых Теней покидал Хальстальфар следом за остальными Изгнанными Орденами. Формально отношения между Орденом и властями Хальстальфара сохранялись вполне дружественными, ни о каком изгнании речи не велось, и даже было объявлено, что Орден покидает родную землю для того, чтобы, укротив наглых заморских варваров, донести до них свет истинной веры. Цель благородная, бесспорно, хотя и вызывающая лёгкое недоумение: отчего же, собравшись в поход, Крылатые Тени отправились не в Хэплитскую Пустыню распространять свои высокие идеалы среди кочевых племён скайферов, и по сей день возносящих свои молитвы Князьям Тьмы, а вместо того предпочли затеять войну с Ильсильваром — страной, во всём верной Солнечным Богам?.. Может быть, потому, что в Ильсильваре из-за внутренних свар в тот период творилась такая неразбериха, что земли эти показались Ордену лакомым кусочком?

Мы были лишь авангардом — для того, чтобы перевести весь Орден через Выплаканное Море, потребовалось бы втрое больше кораблей. Нам предстояло взять Льюхвил — могучую крепость, расположенную в юго-восточной части страны, между двумя заливами, ведущими в глубь Ильсильвара.

Штурм происходил ночью, при свете звёзд и Луны, изредка выныривавшей из-за той завесы облаков, что наколдовали волшебники Ордена. Предварительно часть рыцарей была высажена на берегу, в двух-трёх милях южнее Льюхвила… Не стоит обманываться словом «рыцарь» — хотя полноправные члены Ордена и называли себя так, к феодальной знати большинство из них не имело никакого отношения, да и военные действия вели совершенно иначе. Достаточно будет сказать, что ещё этот Орден именовали Орденом шпионов и убийц, и, вполне оправдывая свою сомнительную славу, Крылатые Тени незамеченными перебрались через стену и заняли форт, а в Льюхвиле — как в замке, так и в порту — ещё и не подозревали о том, что началось нападение. Они захватили бы и сам замок, и перерезали бы спящих в цитадели солдат так же скоро, как проделали это с защитниками форта, если бы не чары, наложенные на замок. Ночь прорезала вспышка света, истошно завизжали мертвецы, кости которых были положены в основание стен, в замке поднялась паника, замелькали факелы, на стенах начался бой с Крылатыми Тенями, лишившимися своей покровительницы — ночи.

В это же время корабли вошли в порт. Часть находившихся там судов мы захватили, вторую половину — сожгли. Сопротивление, оказываемое в порту и прилегавшем к нему городке, было по большей части беспорядочным и неорганизованным, и Магистр, не медля, отправил многочисленный отряд на помощь тем, кто сражался в замке. Последним, несмотря на значительное превосходство противника в числе, как раз удалось захватить ворота. Ворота были распахнуты, Крылатые Тени — уже не бездоспешные диверсанты, а тяжеловооружённые латники — вошли внутрь. К рассвету крепость была взята, и лишь молчаливая цитадель, в которой заперлись последние защитники, оставалась единственным очагом сопротивления.

Цитадель была великолепно укреплена — и в зримом мире, и в мире невидимом. Простая и строгая, представлявшая собой, по сути, четыре округлые башни, сросшиеся воедино, она возносилась над землёй на высоту более двухсот футов. Толстые каменные стены могли выдержать длительный обстрел из катапульт, а защитные чары — нейтрализовать магические воздействия высших адептов Ордена. Осада стоила бы больших усилий, а главное — времени. Это было неприемлемо, и потому утром в захваченную крепость прибыл Магистр, и начались переговоры. Осаждённым было предложено присягнуть Ордену и воевать отныне на его стороне. Они отказались. Магистр пригрозил, что возьмёт крепость во что бы то ни стало, и тогда ни один из упрямцев не дождётся пощады. Их мёртвые тела предадут не сожжению и не погребению, но подвесят вверх ногами с тем, чтобы они стали добычей птиц, — а души повешенных таким образом, как всем известно, достаются голодным демонам, прилетающим к покойникам под видом воронов и стервятников. На осаждённых это не произвело впечатления, однако Магистр обещал свободно отпустить их на все четыре стороны, если только они сложат оружие, и в их сердцах проросли первые семена сомнения. К ночи было собрано несколько баллист, а также развёрнуты те, что прежде защищали внешнюю стену замка. Обычные снаряды заменили железными крюками, к концам которых крепились длинные верёвки. Попасть в бойницу из баллисты, да ещё и ночью, можно разве что случайно, однако Крылатые Тени зачаровали крюки, и теперь они сами отыскивали цели. Штурм, настойчивый и яростный, был отбит с потерями для обеих сторон, однако утром цитадель выкинула белый флаг. Комендант, отнюдь не ощущавший себя героем, согласился на условия Ордена. Как только безоружные солдаты покинули цитадель, Магистр приказал вывести их за стены и там перебить.

К тому времени портовый городок уже был разграблен и подпалён: пока Орден грыз замок и цитадель, там хозяйничали наёмники и хальстальфарские феодалы, отправившиеся в этот поход вместе с Крылатыми Тенями.

Я не участвовал ни в штурме, ни в грабеже. Заваленный до сих пор всевозможной грязной работой, я и забыть успел, что взяли меня, собственно, помощником лекаря. Теперь мне об этом напомнили. Работы, естественно, оказалось по горло. Мы промывали и зашивали раны, накладывали повязки и смазывали ожоги тех, кому досталась порция кипящего масла, хлынувшего вдруг из неприметных отверстий в стенах цитадели во время ночного сражения…

Оставив в крепости небольшой гарнизон и всех раненых, отправив разгруженные корабли обратно в Хальстальфар, авангард Ордена и сопровождавшие его наёмники и феодалы двинулись в глубь государства, по широкому тракту, ведущему в конечном итоге прямиком к столице. Но Дангилата, расположенная на северо-западе на расстоянии более трёхсот миль от Льюхвила, пока не была нашей целью. До подхода основных сил нам предстояло захватить два ближайших к Льюхвилу города — Курбэйк и Лаглар, укрепиться в них, организовать запасы и снабжение — всё то, что понадобится нам в ходе разгорающейся войны.

Миля за милей мы мерили дороги Ильсильвара. Рыцари ехали на лошадях, следом катились повозки с провиантом, оружием, разобранными осадными машинами. Мы шли пешком.

Далее — снова провал в памяти… Я помню себя уже бредущим по пустыне. Кажется, Ордену всё-таки обломали зубы. Было сражение, и мы проиграли. Вместо подробностей — белое пятно. Я даже не помню, кто и при каких обстоятельствах нас разбил. Кажется, Магистр погиб, и с ним — его приближённые. Я не стал сдаваться на милость победителей и сбежал. Не зная ни языка, ни местных обычаев, я скитался по стране, добывая ту пищу, которую можно найти в лесу — ягоды, грибы, съедобные корни, птичьи яйца. Не брезговал и чужими огородами. На чём и попался. Беглых солдат из разбитой армии завоевателей особо не жаловали: если не забивали на месте, то сдавали местным властям, а те, в свою очередь, торжественно вздёргивали оккупанта на ближайшем суку. От хозяев огорода мне удалось удрать, но вдобавок ко всем прелестям бездомной жизни я получил ещё одну — погоню.

Лесничие графа Ёркнезского гнали меня, как дикого зверя, почти десять дней, пока их не сменили солдаты из ольктморского ополчения. Если б не друиды, научившие меня толике своей магии, вряд ли мне удалось бы избегнуть поимки. Я ушёл от погони, однако вскоре вновь попался на воровстве, привлёк внимание местных властей и всё началось по новой… Позже, измеряя пройденное расстояние по карте, я подсчитал, что во время своего бесконечного бегства на юг прошёл в общей сложности не менее трёхсот миль по бездорожью. В конечном итоге — была уже середина осени — меня загнали в пустыню и оставили наконец в покое. Впрочем, вполне возможно, что меня уже давно никто не преследовал, и последние недели я удирал не от лесников и солдат, а от собственных страхов…

В безлюдных пустошах, предшествующих пескам Хэплитской пустыни, меня выловили скайферы. Завидев чёрные точки на горизонте, я попытался спрятаться, но они почувствовали чужое присутствие, и, подъехав ближе, без труда обнаружили меня. Некоторое время они решали, убить меня сразу или оставить жить в качестве раба, причём большинство было за первый вариант, избавлявший их от дальнейших хлопот. Языка хэплитских кочевников я не понимал, но по красноречивым жестам догадывался, о чём идёт речь.

Скайферы — странное племя. Их магия совершенно отлична от магии друидов, от магии цветов, ручьёв, деревьев и камней, она связана с пустыней, со змеями и пауками, с иссушающими ветрами, приносящими пыль и засуху. Моё слабенькое, но совершенно чуждое пустыне колдовство они также почувствовали, и именно поэтому, полагаю, не убили меня, а только связали, бросили на запасную лошадь и увезли с собой. Спустя несколько дней я, совершенно измождённый путешествием через пустыню, предстал перед вагой, который должен был решить, кто я такой и что со мной делать.

Вагой скайферы называют настоящего колдуна из их народа. Как правило — отшельника. Скайферских племён в пустыне множество, а вот повстречать вагу — большая редкость. Они как бы незримо стоят над всеми племенами и их вождями, живут далеко друг от друга, а между собой общаются редко.

Тот вага, к которому меня привели, жил в развалинах древнего города. Под землёй, в катакомбах, он проводил большую часть времени, а если и выходил наружу, то предпочитал делать это ночью. Под землёй у него имелось что-то вроде небольшого храма — зловещей комнатки с чёрными свечами, стенами, разрисованными непонятными рисунками и надписями, с алтарём и дымящимся жертвенником.

Всё это довелось мне увидеть собственными глазами, ибо вага решил, что всё-таки стоит оставить меня жить — то ли в качестве слуги, то ли в качестве ученика. Настоящего ученика в тот период у ваги не было, а самому убираться в своих апартаментах ему не хотелось. Я к тому же заинтересовал его ещё и своей друидской магией.

Вага — значит колдун-жрец. Вызыватель демонов, умеющий подчинять, изменять и убивать. Магия друидов направлена не на подчинение предмета волшбы своей воле, а на сохранение его самобытности, на соблюдение гармонии мира, на уважении ко всему существующему; магия вага нацелена на изменение предмета волшбы так, чтобы было легко властвовать над ним. Согласно мировоззрению учивших меня друидов, нет противопоставления двух «я», одно из которых должно поглотить другое, но есть внутреннее единение, основанное на любви и сострадании. Вага же вовсе не пользовался подобными понятиями. Он не был зол, скорее — безразличен. Вага полагал, что стоит не приспосабливаться к миру, а приспосабливать мир под себя, не считаясь ни с чем, кроме расчёта и силы. В такой прагматичной философии не было ничего удивительного, поскольку скайферские колдуны черпали свою силу прямиком из Нижних Миров.

Как я уже упоминал, «мой» вага жил в катакомбах. За несколько лет я расширил его апартаменты ещё на дюжину комнат и коридоров, а также привёл в божеский вид помещения, в которых вага обитал прежде. Время от времени вага меня учил — ему было интересно смотреть, что получается из соединения волшебства друидов и магии змеиного яда.

Именно он научил меня красть души. Сам вага делал это на алтаре, во время ритуала. Расстояние не имело значения. Для совершения колдовства необходима была кровь или волосы, или кусочек кожи, или вещь предполагаемой жертвы. А для тех, кто не защищён никакими амулетами или заговорами, не нужно было даже ничего из вышеперечисленного. Вага искал их, незащищённых, через золотую чашу с тёмной водой, позволявшую ему видеть сквозь расстояния чужедальние города и страны, и, проводя ритуал, вылавливал человеческие души. Души вага хранил в прозрачных сосудах и находил им применение самое разнообразное: создавал новых демонов, выжимал жизненную энергию, которая этим душам уже была не нужна и поглощал, чтобы восстановить свои силы. Вага был невероятно стар — по моим предположениям, ему было лет восемьсот, не меньше, и умирать в ближайшее тысячелетие он не собирался. Он поглощал чужие жизни, чтобы не расстаться со своей.

Помогая ему, поднося инструменты во время ритуалов, выполняя роль «якоря», когда вага странствовал по Верхним или Нижним Мирам, я постепенно изучал тёмную сторону Искусства. Конечно, чтобы приблизиться к уровню вага, мне пришлось бы потратить не одно десятилетие на изучение магии пустыни и магии змеиного яда — с тем, чтобы совершенно овладев ими, перевоплотить себя в демона, ибо волшебство ваги почти во всём было волшебством демонов, а не смертных. От смешения двух магических школ я приобрёл способность забирать силу у тех, кто в момент совершения волшбы находился рядом со мной. И если человек становился по каким-то причинам «открытым» или же просто верил в собственное бессилие, получалось это, естественно, лучше. Но вера уже не играла того решающего значения, как раньше, когда я применял детское волшебство против таких же детей. Вага учил убивать при помощи магии.

А потом вага дождался ученика — настоящего ученика — и я оказался не нужен. Он отдал меня в тот клан скайферов, который поручил ему юношу с зачатками истинного чародея. Скайферы приняли меня в свой клан. Мне казалось, что вага многому меня обучил, однако выяснилось, что немало необученных скайферов обладает схожими колдовскими дарами. Не зря в этой расе подозревают демоническую кровь. Сами скайферы считают себя потомками человека и Кобры с Раскрытым Капюшоном. Возможно, в их жилах действительно замешана кровь кого-то из Древа Змеи. А это значит, что все скайферы — потенциальные оборотни.

Четыре года я жил у ваги. Ещё два — скитался вместе с приютившим меня кланом по Хэплитской пустыне. За эти два года я наконец научился более-менее сносно держать в руках оружие и впервые узнал, что такое любовь.

…Она была скайфером. Женщиной-воином, но никто посторонний не различил бы в ней женщину. Как и у всех скайферов, нижнюю половину её лица скрывала широкая повязка, а фигуру — просторная накидка поверх одежды. И мечом с загнутым к концу лезвием — традиционным оружием этого народа — она владела великолепно. Звали её Зелкариш.

По обычаям скайферов, девушка или нерожавшая женщина может принимать участие в набегах наравне с мужчинами — если, конечно, сама того желает. После рождения ребёнка она переходит из числа сражающихся в число охраняемых.

Не знаю, почему Зелкариш выбрала меня, хотя желающих стать её «спутником» хватало и из её народа. Привлекло то, что я был чужеземцем и принадлежал другому народу, даже другой расе? Захотелось чего-то необычного?.. Не знаю и не хочу думать об этом. Тот год, что мы были вместе, я до сих пор считаю самым счастливым временем моей жизни.

Не помню, почему я покинул скайферов. Этой части воспоминаний тоже нет. Осталась истёршаяся, почти утихшая боль. Наверное, Зелкариш умерла, а мне стало тошно у кочевников без неё. Захотелось вернуться на родину.

Следующее воспоминание — спустя ещё год, который я провёл неизвестно где — я на корабле, отправляющемся в Хальстальфар. Пребываю в дурном настроении — чтобы оплатить проезд, пришлось продать коня. По виду я — типичный скайфер, от искривлённого меча до куска серой ткани, скрывающей волосы, и жёлтой повязки, закрывающей лицо. Обычаи скайферов мало кто знает, но всем известно, как легко они берутся за оружие по малейшему поводу. Об искусстве кочевников пользоваться этим оружием все тоже порядком наслышаны. Но меня не тяготит отсутствие общества — скорее наоборот.

Корабль шёл в Барт-Кенд, Город Короля, что занимает два острова на реке Диаве, через сорок лиг впадающей в Выплаканное Море.

В Барт-Кенде я задержался ещё на пять лет или шесть лет. Добился допуска в королевскую библиотеку. Стараниями друидов и скайферского колдуна, я уже знал основы Искажённого Наречья; для дальнейшего его изучения пришлось попутно выучить несколько других языков, но о потраченном времени не жалею — приобретённое знание оправдало себя не раз, когда я оказался в Алмазных Княжествах, где языков много, и корни у них совсем другие, чем те, которые роднят, к примеру, языки Ильсильвара и Хальстальфара.

Искажённое Наречье называется так потому, что является упрощённой формой Истинного Языка, которым творилось мироздание в первые его дни. Научиться Истинному Языку что человеку, что демону практически невозможно, а тот, кому удаётся выучить хотя бы несколько слов из него, или сходит с ума, или становится одним из величайших магов этого мира. Среди многочисленных легенд о Войне Остывших Светил есть одна — скорее даже не легенда, а притча — касающаяся подобного прецедента. Какой-то безымянный смертный согласился продать свою душу Крысолову, если тот даст ему на год такое же могущество, каким обладал сам Тёмный Князь. Естественно, человек, получив такую мощь, не собирался соблюдать условия сделки и первым делом надеялся прикончить того, с кем заключил договор. Но Крысолов оказался умнее и научил человека всему Истинному Языку за одну ночь. Несчастный сошёл с ума и натворил немало бед, прежде чем богам удалось его уничтожить. А Крысолов, довольный тем, что на какое-то время отвлёк внимание богов от своей собственной персоны, вскоре получил новую душу. Гешские священники любят тыкать колдунов носом в эту притчу — смотрите, до чего доводит ваша страсть к волшебству без оглядки на волю Солнечных Богов! Мнения же самих магов на эту притчу разделяются. Белые утверждают, что колдовать допустимо только при соблюдении духовной чистоты; надлежит следить за собой и не марать себя в грязи сделок с Последышем. Чёрные же уверены, что причина неудачи заключалась в самом человеке — бездарем оказался, слабаком, вот и сломался под подаренным могуществом. Можно охрипнуть, доказывая, кто тут прав, а кто нет, но факта не изменишь: каждый всё равно выберет путь согласно своим склонностям, и, так или иначе, пойдёт по нему — уверенно и твёрдо, или пошатываясь и запинаясь…

Ныне же не все бессмертные знают Истинный Язык, и никто — полностью.

В отличие от Истинного Языка, Искажённое Наречье не несёт в себе какой-то особенной силы, но применяется для балансировки и оформления энергии, которой уже владеет колдун. Это может быть как личная, так и заимствованная сила. Собственная сила человека слишком мала, чтобы сотворить хоть сколько-нибудь впечатляющее заклятье, и для того, чтобы возместить её недостаток, колдуны обращаются к стихиям, которые имеют свои области сосредоточения — источники — как в этой реальности, так и в Верхних и Нижних Мирах. Колдун, при должной подготовке, может черпать из них энергию для своих заклинаний. Я был настроен на два источника, но после Бэрверского Холма, о котором я расскажу позже, способности использовать лесную магию для наполнения своих заклинаний я лишился полностью.

Барт-Кенд я оставил из-за нужды в деньгах. Изыскивая средства к существованию, я добился приёма у короля, и даже убедил его профинансировать экспедицию за сокровищами. Это было не золото и не драгоценности — иначе я бы отправился за ними сам, и не подумав поставить в известность власти — целью наших поисков являлось что-то из легендарного оружия древности. Непатриотично продавать такие страшные игрушки кому попало, тем более — при возможности надолго упрятать их в тайных королевских арсеналах.

Следующие одиннадцать лет — снова провал. О том, что побывал за эти годы в Речном Королевстве, вспомнил совсем недавно, вновь в нём очутившись. Какие-то страны, сражения, колдовские поединки… Женщина, любившая меня, и двое детей, звавших меня отцом, хотя их кожа была гораздо темнее моей. Ночная Тень не оставила мне ни имён их, ни чувств, а ведь когда-то, наверное, они были дороже мне всего на свете… Они жили на краю горного села, где я однажды остановился. В горы меня привело поручение местного князька, желавшего выяснить, есть ли на его территории ценные месторождения. Я не был профессионалом в горном деле, меня сопровождали настоящие горняки, отмечавшие места, которые я указывал. Благодаря волшебству я мог ощущать скопления металлов; кроме того, большинство духов и демонов гор были против каких бы то ни было разработок внутри своих обиталищ и князю требовался кто-то, способный с ними договориться.

…Какое-то время мне казалось, что я нашёл своё счастье и свой дом, пока однажды, вернувшись в ту деревушку, не увидел на месте дома пепелище, а вместо моей любимой и её детей — обугленные тела.

Я участвовал в войне на стороне Алмазных Княжеств против объединившихся Яальских племён все три года, пока длилась война, и достиг под конец её ранга тысячника. Наши враги были плохо подготовлены к войне, но сражались отчаянно, и часто выбирали бесславную гибель даже тогда, когда имели возможность сдаться в плен или отступить. Что-то страшное ждало их на родине, страшнее стрел и мечей. Я начал понимать, что они не столько захватчики, сколько беглецы, но по-прежнему не ощущал к ним ничего, кроме ненависти и жажды мести.

Они так и не убрались в Яал. Мы истребили всех, отправившихся в этот поход.

Оставшись на военной службе, я мог бы зажить очень привольно, но всё, ценимое людьми — деньги, почести, земли — представлялось мне тогда блестящей, ничего не стоящей мишурой. Умывшись в крови своих врагов, отомстив, я не ощутил облегчения. Перед глазами вставало пепелище на месте дома и лицо любимой — то ласковое, улыбающееся, то обгоревшее, чёрное… Меня вновь потянуло в Хальстальфар, в те земли где я когда-то родился.

Лошадей, снаряжение, слуг и телохранителей я потерял у Озера Вверх Падающих Капель. Не знаю, что послужило тому причиной, но когда мы проезжали мимо Озера, границы между нашим миром и соседними распались. Сферы на короткое время соприкоснулись друг с другом, а нас растащило по разным мирам, где обитают духи, правящие водной стихией. Выбраться в Холок-гёльт — так в колдовских книгах именуется плотный мир, место, которое смертные воспринимают как единственно существующее — сумел я один и, хотя для меня самого прошло совсем немного времени, на земле минуло четыре года с тех пор, как сгинул наш отряд.

По рассказам местных я узнал, что подобные исчезновения происходили и раньше, и горько пожалел о том, что не прислушался к этим рассказам четыре года назад.

Лето, осень и зима прошли спокойно. Я не спешил; кроме того, следовало обзавестись имуществом, лошадьми и хоть какими-то средствами на дорогу. Пробавляясь случайными заработками, в одном из Алмазных княжеств я услышал о крупном вознаграждении, обещанном тому, что избавит страну от странных болезней, с угрожающей методичностью выкашивавших её население. Меня удивило, что ни при дворе князя, ни в столице нет ни одного более-менее приличного мага. Местные всячески старались обойти молчанием этот вопрос, но я выяснил, что мои предшественники исчезли не вдруг, а постепенно, один за другим, и было даже указано конкретное место, где — Бэрверский холм.

Я проверил — холм действительно являлся центром расходящегося вихря сил, вызывавших непонятные заболевания людей и животных. Внутренний голос предупреждал меня о совершаемой ошибке, но я всё же туда сунулся.