Глава первая

Лошадка была старой, низкорослой, со спутанной гривой и усталыми глазами, полными бесконечного терпения. Старой была и телега – скособоченная, потемневшая от времени и, наверное, благодаря одному лишь чуду до сих пор не развалившаяся на части. Крестьянин, сидевший в телеге, настороженно посматривал на нас с Тибо. То, что от встречи с двумя вооруженными людьми на пустой дороге ничего хорошего выйти не может, было написано на его лице большими печатными буквами. Впрочем, лошадку свою он остановил, как только понял, что два всадника желают проявить интерес к его скромной персоне.

– Эй ты! До Чертова Бора далеко? – гаркнул Тибо.

Во взгляде мужичка настороженности чуть поубавилось.

– Не близко, – буркнул крестьянин и, повернувшись, махнул в сторону, откуда приехал. – За холмом тем развилка будет. Вам, знатчица, направо нужно. Как поедете вдоль леса, езжайте все прямо, прямо, и так к селу тому и выедете… А уж за ним и Бор будет.

– К вечеру успеем?

– Успеете, – последовал ответ, – на конях-то…

Мужик так и не тронулся с места, пока мы не проехали мимо него и не пустили лошадей рысью. У холма я придержал Принца и оглянулся. Мужик по-прежнему сидел на телеге и глядел нам вслед. Перехватив мой взгляд, поспешно отвернулся и хлестнул поводьями свою понурую лошадку.

Обогнув холм, мы на минуту остановились: столь впечатляющая развернулась перед нами картина – особенно после влажного заболоченного леса и неровной, состоящей из сплошных ям и ухабов лесной дороги. Перед нами расстилался широкий луг, плавно переходивший в низкие пологие холмы. Слева – густой ельник, справа, поодаль, – темная полоса деревьев. В небе над нами громоздились облака фантастических размеров и очертаний. Я улыбнулся, прищурившись от солнца, на миг проглянувшего между ними. Вон башня, вон парусный корабль, вон невиданный зверь, вон девушка в длинном платье…

Тибо терпеливо ждал, пока я вдоволь налюбуюсь облаками. К моим странностям он уже малость попривык.

Я не знал, что облака могут быть красивыми. Я вообще еще очень многого не знал о мире, который окружал меня. Точнее – не помнил.

Собственно, поэтому мы и ехали в этот Чертов Бор. Говорят, там где-то неподалеку живет весьма уважаемая и опытная в своем ремесле ведьма. Тибо говорит.

– Поедемте, что ли, господин Андрэ… – наконец не выдержал мой спутник. – А то ведь до темноты не успеем.

Я рассеянно кивнул ему и тронул коня с места. Хорошо хоть, что, потеряв память, я не разучился ни править лошадью, ни орудовать мечом. А ведь рыцарю, как ни крути, без этих навыков никуда.

Правда, то, что я – рыцарь, а Тибо – мой слуга и оруженосец в одном лице, я узнал все от того же Тибо. Совсем недавно.

…Первое, что помню: лежу на земле, в висках бешено стучит кровь, и голова… ну не то чтобы болит… звон в ней какой-то странный. Неприятный такой звон.

Так вот, лежал я на земле, и стоял надо мной здоровенный бородатый придурок. Ухмылялся. Только эта улыбка и борода и видны из-под шлема. Шлем – круглый шишак, на лице – металлическая полумаска. В левой руке мужик держал дубину с шипами, а в правой – самый натуральный меч с обоюдоострым лезвием длиной около метра. И нещадно разило от этого бородатого гражданина потом и чесноком.

– Признаешь себя моим пленником? – осведомился он, не переставая ухмыляться. – А?.. Чего молчишь? Язык проглотил?! Отвечай, негодяй, а то, как Бог свят, на куски порежу!

По роже видно – порежет. С большой радостью. С агромаднейшей нелюбовью глядел на меня этот здоровенный бородатый дядя. Было видно – с большим трудом удерживается, чтоб не воткнуть в меня свой ковыряльник.

Но мне отчего-то совсем не хотелось признавать себя чьим-то пленником. Тем более пленником столь некультурного типа. И еще очень мне не нравилось то, что он поставил мне на грудь свою ногу. Уж слишком сильно эта нога воняла.

– Да пошел ты … мудак! – искренне ответил я.

Мужик, услышав мои слова, обрадовался. Очевидно, ждал чего-то в этом роде.

Далее события стали разворачиваться очень быстро.

Мужик замахнулся, явно намереваясь выполнить свое обещание порезать меня на куски. Я обеими руками вцепился в его ногу и что было силы дернул. Бородач хотя и не упал, однако потерял равновесие и на мгновенье замешкался. Я ударил его в пах. Не попал. Но, как выяснилось, к моему локтю была прикреплена железная хреновина с шипом посередине… И вот она-то, хреновина, то бишь он – наруч, и решил дело. Мужик шарахнулся – и наткнулся ногой на шип. Я дернул руку на себя, вгоняя шип поглубже. И бородач свалился.

Правда, поразительно быстро поднялся – поразительно быстро для человека, которому проткнули ногу трехдюймовым стальным шипом. Понятное дело, дяде хотелось жить.

И мне тоже.

Поэтому я оказался на ногах еще раньше.

Происходило все это безобразие на небольшой зеленой полянке, словно самим Господом Богом предназначенной для подобных мероприятий.

На полянке мы были не одни. Присутствовало трое зрителей. Двое – слева: один, поджарый, со шрамом поперек физиономии; второй – совсем еще мальчишка. Третий – справа. Толстяк с обрюзгшим лицом. На заднем плане пощипывали травку лошади. Но на помощь рассчитывать не стоило. Если наши зрители не вмешались, когда бородач едва не снес мне голову, то не станут вмешиваться и теперь.

Не успел я толком оглядеться, а бородач уже шел ко мне, выставив меч, хромая и изрыгая ругательства.

И вот тут толстяк неожиданно заорал:

– Меч, ваша милость!.. Справа!

Услышав толстяка, поджарый мужик тоже завопил:

– Гийом, выпусти ему кишки!..

Признаться, я не сразу сообразил, кто кому что кричит и кто тут за кого болеет. Все мое внимание было приковано к бородачу, который направлялся ко мне с очевидно недружелюбными намерениями. Я отступил на шаг…

И увидел лежащий в траве меч. Рядом с моим правым сапогом.

Я быстро нагнулся. Сердитый господин по имени Гийом рванулся вперед и едва не снес мне полголовы. Я нырнул под клинок, схватил лежавший в траве меч и блокировал следующую атаку. И еще одну. А потом Гийом допустил ошибку – попытался ударить меня палицей. Он ведь по-прежнему сжимал палицу в левой руке. И мечом вертеть она ему совершенно не мешала.

Я увернулся и рубанул его по левой руке. Гийом завопил и допустил вторую и последнюю в своей жизни ошибку – бросил взгляд вниз, на искалеченную кисть.

Я совсем не хотел убивать его. Но с того самого мгновения, когда я очнулся и увидел, что надо мною стоит неизвестный человек, собирающийся меня прикончить, я действовал, а не думал.

Когда Гийом посмотрел вниз, мои руки, живя будто своей собственной жизнью, продолжили начатое движение. Меч взметнулся вверх и, описав в воздухе полукруг, вошел точнехонько в пространство между кольчужным капюшоном и густой темно-рыжей бородой сьера Гийома де Боша.

Правда, то, что он сьер и де Бош, я узнал уже потом.

Гийом грузно осел в траву. Я не сразу смог заставить себя подойти к нему: признаться, ситуация меня немного шокировала. А когда все-таки смог и подошел, конвульсии у Гийома уже прекратились и он был стопроцентно мертв.

На полном автомате я стянул латные рукавицы, вытер меч и подумал: «А из-за чего мы подрались-то?..»

И вот тут я понял, что ничего не помню. Вообще. Не помню даже, как меня зовут.

От тихой паники по этому поводу меня уберегли две вещи. Во-первых, во мне отчего-то жила твердая уверенность, что пройдет минута-другая и все встанет на свои места. Я вспомню, кто я такой, вспомню, что я здесь делаю, и тогда станет ясно, что теперь делать с трупом этого большого бородатого парня…

Во-вторых, зрители наконец соизволили покинуть свои зрительские места и, громко переругиваясь, подошли поближе.

– Это бесчестно!!! – вопил человек со шрамом.

– Все честно!!! – орал толстяк. – Оружие было у него в руках!

– Он должен был предложить ему сдаться!

– А разве твой Гийом, когда вызывал на бой моего господина, не сказал ему: «Мы будем биться до смерти»?! Разве он позволил ему поднять свой меч?!

Так я узнал, что, оказывается, являюсь чьим-то господином.

– Но Гийом-то предложил ему сдаться! – не успокаивался поджарый.

Пора бы и мне вставить словечко.

– Уймись, – посоветовал я человеку со шрамом.

Он заткнулся. Причем сразу же. Глянул на меня со злобой, но тут же вперил взгляд в землю и отправился к мертвецу.

– Что с телом-то делать будем? – спросил я толстяка, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно естественнее. Почему-то казалось мне, что за это убийство меня схватят и посадят в тюрьму. С другой стороны, я защищался…

Но толстяк смотрел на происходящее под другим углом.

– Тело? А на что оно нам? Эй! – Он повысил голос. – А который тут гийомовский конь?

Когда поджарый, услыхав это заявление, повернулся и вперил в толстяка ненавидящий взгляд, толстяк все так же буднично добавил:

– И доспехи с него снимайте и тащите сюда.

Я почувствовал, что во мне что-то противится этой идее.

– Не надо, – вмешался я. – Не надо нам его доспехов.

Поджарый мрачно уставился на меня, а толстяк удивился.

Но возражать не стал.

– Так уж и быть, – важно объявил он, обращаясь к поджарому. – Доспехи можете оставить себе. Но коня мы забираем! Так который конь-то, вороной, что ли?

– Угу.

Толстяк вопросительно поглядел на меня, но поскольку я не сдвинулся с места и ничего не сказал, сам подошел к вороному, ухватил за узду. Тот злобно фыркнул и попытался укусить.

– Зовут как? – спросил толстяк.

– Зверюга.

Следующие десять минут толстяк пытался подружиться с этим злобным животным. Я предположил было, что кончится это тем, что конь лягнет толстяка в брюхо, но ошибся. Через десять минут толстяк отвязал жеребца и гордо прошествовал с ним на «наш» край поляны.

– Справный конь, – сообщил он мне, привязывая жеребца на некотором удалении от двух других лошадей, очевидно наших, поскольку когда я подошел к ним поближе, они отнеслись к этому спокойно, а гнедой жеребец даже дружелюбно фыркнул и ткнулся носом мне в плечо. Я похлопал его по шее. Кажется, мы были с ним хорошо знакомы.

Между тем проклятая память и не думала возвращаться. Казалось, еще чуть-чуть, еще одно случайное слово или какое-нибудь незначительное событие – и воспоминания всплывут наконец на поверхность сознания, и я вспомню и как зовут толстяка, и какую кличку имеет гнедой, и как, черт возьми, зовут меня самого! Но ничего не происходило, и уверенность, что пройдет еще немного времени и все встанет на свои места, таяла, как ледышка на солнцепеке.

Я подошел к толстяку.

– Слушай, – сказал я, решившись наконец на правду, – как тебя зовут?

Сначала он не понял, к кому я обращаюсь. Потом до него дошло, что я обращаюсь к нему, поскольку больше вроде бы не к кому.

– Шутите, что ли, ваша милость?

– Нет, – сказал я. – Не шучу.

Толстяк ахнул и прикрыл рот ладонью.

– Пресвятая Дева Мария… – пробормотал он. – Значит, огрел он вас все-таки… А я-то думал, вы нарочно притворились…

– Кто огрел?

– Да он! Гийом этот проклятущий!.. Ох ты… вы что, и Гийома не помните?!.

– Я даже не помню, как меня зовут, – честно признался я толстяку. – А вот Гийома помню. Ровно с той самой минуты, когда я валялся на земле, а он предлагал мне сдаться. А вот до того – ничего. Кто он вообще такой был, этот Гийом?

Некоторое время толстяк глядел на меня широко раскрытыми глазами. Потом издал странный звук – что-то среднее между «Ааааа…» и «Эээ-ээ…» – и снова закрыл рот.

– Ну так что? – поторопил я толстяка. – Из-за чего вся разборка-то произошла? Что мы не поделили?

– Да как же так… – жалобно протянул толстяк. – Вы ж ведь сами… Неужели и вправду не помните?

– Как Бог свят, – сказал я, припомнив гийомовскую присказку.

Как ни странно, этот аргумент толстяка убедил.

– Де Бош, значит, нагнал нас на дороге…

– Подожди. Кто такой де Бош?

– Да он же! – Толстяк чуть не плакал. – Гийом этот! Сьер Гийом де Бош. Догнал, значит, на дороге и говорит, что, дескать, уже второй месяц вас разыскивает. А вы ему так с ехидцей – приятно, мол, когда хоть кто-то о тебе помнит. А Гийом, значит: «Так ты, мерзавец, еще и смеешься!..» Простите, ваша милость, это не я, это он сказал, что вы мерзавец!.. То есть вы не мерзавец… Тьфу ты, прости Господи!.. Ну так вот. Вызвал, значит, вас Гийом на поединок. Поехали мы в лесок, нашли полянку подальше от дороги… вот эту самую полянку… Тут вы с ним биться стали. А потом раз махнул Гийом палицей, вы вроде бы увернулись, но потом вдруг меч из руки выпустили, за голову схватились и наземь рухнули. Наверное, все-таки задел он вас своей кочерыжкой… Позвольте, господин, я вашу голову осмотрю.

Я позволил. Толстяк расстегнул толстую кожаную куртку, которая была на мне, помог стянуть кольчужный капюшон. Только тут я сообразил, что не представляю даже, во что одет, – и с великим любопытством стал разглядывать свои руки, ноги и туловище. Под курткой, изрядно, кстати, потрепанной, обнаружилась кольчуга. На локтях – шипастые браслеты, сыгравшие столь судьбоносную роль в жизни и смерти Гийома де Боша. На ногах – полотняные штаны, заправленные в кожаные сапоги. Еще имелись латные рукавицы и пояс с перевязью. К поясу крепились ножны, в которых покоился меч.

Я не помнил, как убирал в ножны меч. Видимо, мои руки сделали это механически. Равно как и вытерли клинок о рукав: о ту самую часть рукава, которая виднелась между кольчужным рукавом и наручем. Я поморщился. Ну вот на хрена я это сделал? Теперь уже кровь не отстирать…

Латные рукавицы были настоящим произведением искусства. Сочетание кожи и металлических пластин. Весом примерно по полкило каждая.

…Полкило?

Да что же со мной такое творится?..

– …Вроде бы крови нету, – заявил толстяк, исследовав мою макушку. – Целая, кажись.

Я рассеянно кивнул.

– А из-за чего вообще он… ну, Гийом этот… из-за чего вообще он до меня докопался?

– Ч-чево?

– Почему он меня искал?

– Так это… – Толстяк недоуменно дернул плечами. – Вы ж про него памфлет сочинили. Еще когда мы в Марселе были.

– Памфлет? В Марселе?

– Ну да. Неужели не помните? «Раз как-то грозный Гийом де Бош в авиньонском борделе устроил дебош. В канаве заснул и, проснувшись, услышал: „А боров ведь этот на де Боша похож!..“» Там еще четырнадцать куплетов. Говорить?

– Потом. С де Бошем все ясно. Теперь расскажи мне, как меня зовут, кто я такой и что мы делали в Марселе.

– Кто вы тако… То есть вы совсем-совсем ничего не помните?

– Совсем. Итак, кто я такой?

– Вы – мой господин, сьер Андрэ де Монгель.

Толстяк снова замолчал, решив, видимо, что выдал мне более чем исчерпывающие сведения. Но я так ничего и не вспомнил. Андрэ де Монгель… Это имя не вызвало никаких эмоций, ни шквала воспоминаний – как я втайне надеялся. Просто набор звуков, не более.

Поэтому я продолжил давить на толстяка:

– Это всего лишь имя. А кто я такой? Чем я занимаюсь, что делаю, где живу?

– Вообще-то, – сказал толстяк, – вы живете в Монгеле, в имении вашего батюшки. Но, с другой стороны, вы там не живете вот уже почти восемь лет. А занимаетесь вы… Ну и не знаю, как сказать, ваша милость. Вы же рыцарь. Вот странствуем, сталбыть. Восьмой уж год пошел…

– Ах вот как… – задумчиво произнес я. – Значит, рыцарь… Странствующий рыцарь…

Было в этих словах что-то… что-то знакомое до боли… и вместе с тем – совершенно неуместное. Мне почему-то вдруг захотелось громко расхохотаться.

Но смеяться я не стал. Слишком уж серьезно, со странной смесью материнской заботы и дружеского сочувствия смотрел на меня взволнованный толстяк.

– И давно мы с тобой странствуем?

– Да вот… Как вернулись из Палестины, так и странствуем.

– Из Палестины?

– Из Палестины, – значительно подтвердил толстяк.

– И давно мы оттуда?

– Четвертый год тому уж.

– А что мы там делали?

И почти не удивился, когда услышал:

– Сражались с нечестивцами за Гроб Господень.

Я вздохнул:

– Оставим пока Палестину в покое. Расскажи мне о моих родителях.

Толстяк снова ахнул:

– Что, даже батюшку вашего не помните? Вот грех-то какой, прости Господи…

– Короче.

– Граф де Монгель, значит, отец ваш… Матерью вашей с Жераром была Бланка из Тюи… Только померла она после родов-то… Вы и не знали ее совсем… Красавица была и хозяйка добрая…

– Жерар – мой единственный брат?

– Да. То есть нет… То есть брат у вас один, но есть еще и сестра. Младшая. Когда ваша матушка померла, господин граф снова женился. На дочери барона фон Штрауфзена. От того брака и сестра ваша, Луиза.

– Понятно. А чего мне дома-то не сиделось?

– А вот этого уж, – сказал толстяк, – уж вот этого я не знаю.

И недоумевающе развел руками в стороны. Подумал немного и добавил:

– А коня вашего Принцем зовут.

– Ну хорошо, – сказал я. – А куда мы ехали, когда нас нагнал этот… де Бош? Или тоже не знаешь?

– Почему же, – обиделся толстяк, – знаю.

– И куда?

– На запад.

Ненадолго в воздухе повисло молчание.

– И это все? Просто на запад?

– Ну, вообще-то вы собирались в Тулузу, но до нее ж еще переть и переть… И к тому ж, кто вас знает, куда вам посередь дороги повернуть вздумается? Вот так восемь годков назад поехали мы с вами раз в один городок, где, как говорили, церковь построили новую… а вернулись только через четыре года, из Палестины из самой.

Я хмыкнул:

– И часто мы с тобой так ездили?

– Господин мой, – проникновенно сказал толстяк, – все те восемь лет, что я с вами, мы только так и ездили.

Дела.

– Давай-ка теперь вернемся к тому, с чего начали. Как тебя зовут?

– Тибо. Слуга я ваш. Неужели не помните?.. Мы ж с вами всю Палестину… От Акры до Аскелона… Вот напасть-то ведь какая, прости Господи…

– Хватит ныть. Подумал бы лучше, что теперь делать.

Тибо почесал затылок:

– А что делать? В Эжль ехать надо. К епископу.

– Зачем нам епископ?

Тибо удивился:

– Да как же? Чтоб рассказать о поединке. А то ведь еще наплетут всякого…

– Самому епископу и рассказать?

– Ну да. Это ж его земля. И отпущение он же даст. Индульгенцию.

Что такое индульгенция, я у Тибо спрашивать не стал.

Пока мы собирали шмотки, у меня крепло мрачное предчувствие насчет предстоящей верховой езды. Вдруг я и на лошадь залезть не сумею. Буду ходить вокруг да около и размышлять, как бы половчее вдеть ногу в стремя. Или свалюсь, едва Принц двинется с места.

Предчувствия не оправдались. Мое тело отлично помнило, что ему следует делать, а Принц помнил, что следует делать ему. Мне оставалось только любоваться окрестностями.

День выдался прекрасный. Лето, птички поют… лес вокруг…

– Скажи, Тибо, – обратился я к своему спутнику, – а когда станет известно о смерти Гийома, у нас не будет неприятностей?

Тибо пожал плечами:

– Может, и будут. Если родственники у него найдутся. Но он же северянин. Пока еще доберутся до нас эти родственники…

– Только родственников нам и надо опасаться?

– А кого ж еще? Вы ведь честно его убили.

Эжль оказался небольшим городком, окруженным садами и огородами. Ни городской стены, ни частокола вокруг Эжля не было, зато в самом центре громоздилась здоровенная постройка, поначалу принятая мною за крепость. Но это была не крепость. Это был монастырь.

Вообще-то сей монастырь мало отличался от укрепленного замка. Толстые стены с бойницами, мощные дубовые ворота, затянутый ряской ров и невысокая насыпь, густо заросшая сорными травами. Западную стену оберегала круглая низенькая башня.

На насыпи со скучающим видом сидела босоногая девчушка и следила за гусями, которые бродили внизу. Когда отдельные гуси-альпинисты пытались взобраться на насыпь, девчушка хворостиной сгоняла их обратно.

Когда мы подъехали к воротам, те приоткрылись и выпустили нам навстречу мужика в темной длиннополой рясе и с бритой макушкой. Монаха.

– К епископу? – поинтересовался он. – Марк, не закрывай ворота!

В створе показалась толстая морда в рытвинах от оспы.

– Откуда едете?

– Из Арля.

– В Ним не заезжали?

Тибо покачал головой:

– Закрыт сейчас город. Болезнь там вроде какая-то.

Монах кивнул:

– Закрыт, значит… Додумались наконец… Ну, с Богом.

– Епископ-то где? – спросил Тибо.

– Монсеньор Готфрид сейчас в трапезной, – важно изрек монах. И пошел по своим делам.

Хорошо смазанные петли не заскрипели, когда привратник Марк открывал ворота.

«Бумм!» – сказала левая створка, глухо ударяясь о стену.

«Бумм!» – сказала правая створка несколькими секундами позже.

Мы въехали в монастырский двор.

По двору бродили свиньи и куры. Еще один монах, с макушкой, обросшей недельной щетиной, возился у колодца. Мы его не заинтересовали.

Во дворе имелись две каменные постройки: церковь и большой дом посередине двора; и множество деревянных: амбаров, сарайчиков и прочих хозяйственных построек.

Мы остановились неподалеку от большого каменного дома. Я спрыгнул с коня и уж было направился к крыльцу, когда меня остановил окрик Тибо:

– Ваша милость!

– Что?

– Деньги-то забыли взять, – укоризненно напомнил Тибо и принялся рыться в моей седельной сумке.

– А они нам здесь понадобятся?

– Ну вы, господин Андрэ, совсем как дите малое… – пробормотал Тибо, не переставая обшаривать сумку в поисках кошелька. – Епископ Готфрид – сеньор этих земель. Значит, он и судья тутошний, и правитель… Смекаете, к чему я?.. К тому ж он еще и священник, слуга Господа Бога нашего, лицо, так сказать, духовное…

– Ладно, я понял. Сколько ему нужно дать?

– По повелению нашего августейшего короля штраф за убитого на поединке – три марки. Это, значит, Готфриду причитается как лицу светскому…

Я не смог удержаться от улыбки: очень уж забавными выглядели эти подсчеты.

– А как лицу духовному?

– Тут сложнее, господин Андрэ. Чем больше вы пожертвуете на благо Святой Римской Католической Церкви – тем меньше епитимья будет.

– У нас есть второй кошелек?

– Есть… – Тибо слегка растерялся. – В моей сумке…

– Ссыпь пока деньги в одну кучу. А в кошелек положи монет шесть-семь и дай его мне.

Тибо несколько секунд задумчиво жевал губами, потом сообразил, что к чему, и, криво ухмыльнувшись, принялся исполнять приказание.

– Господину епископу, – отчеканил я, принимая из рук Тибо изрядно похудевший кошель, – совершенно не обязательно знать, какими именно финансами мы располагаем.

Монсеньор Готфрид, епископ Эжльский и Каронский, любезно изволил принять меня в своих личных апартаментах. Монсеньор Готфрид был пьян.

В его апартаменты меня проводил какой-то монашек.

Видимо, монсеньор только что закончил трапезу и собирался отдохнуть часок-другой от трудов праведных. В правой руке монсеньор сжимал кубок, в левой – пыльную бутыль в берестяной оплетке. Епископ был крупный мужчина. Весьма. Радостное удивление отразилось на лице монсеньора при виде незнакомца. То бишь при виде меня.

– Добрый день.

– Ссс… с кем имею честь?..

– Андрэ де Монгель, – представился я.

– Оч-приятно!..

– Будучи в ваших землях, – решил я сразу приступить к делу, – я поссорился с одним человеком…

– Рыцарем?

– Да. Гийомом де…

– Держу пари: вы пустили ему кровь!!! – не слушая меня, проревел епископ. – Вы проткнули его насквозь и разрубили на части! – Шатаясь, епископ Готфрид добрел до стола и с грохотом водрузил посередь оного свою бутыль. – Вы выпустили ему кишки! Я прав?

– Да, но…

– Выпьем же за это! – провозгласил епископ, откупоривая бутылку.

Я удивился, но промолчал. Подошел поближе к столу.

Епископ меж тем наполнил два кубка. Кроме кубков на столе имелись две пустые бутыли, кувшин, серебряное блюдо, большие каминные щипцы. Но когда я протянул руку к ближайшему кубку, епископ меня удержал.

– Погодите, – сказал он. – Вам еще нельзя. Кто, говорите, был ваш противник?

– Гийом де Бош.

– Не помню такого, – промолвил епископ Готфрид и осушил свой кубок. – Еретик?

Я пожал плечами:

– Не знаю.

– Но ты-то сам добрый католик?

– Конечно, – согласился я на всякий случай.

– Выпьем же за это.

Воспользовавшись тем, что монсеньор епископ убрал руку от моего кубка для того, чтобы снова налить себе красного, я пригубил вино. Ничего вино оказалось. Только, на мой вкус, слишком терпкое.

– Полно тут еретиков, – доверительно сообщил мне епископ. – В кого ни плюнь – обязательно попадешь в еретика. Даже в моих собственных землях сколько их развелось, проклятущих, – ужас… рассказать кому-нибудь – не поверят…

Я сочувственно покивал.

– Давно пора их всех к ногтю… – продолжал Готфрид. – А то придумали тоже – свободомыслие… А все отчего? А все оттого, что никакого порядка в стране нет… Вот я понимаю – Германия, скажем… Арагон… А кто, говоришь, таков был этот… этот…

– Кто?

– Ну, тот, которого ты… – Тут епископ присвистнул и закатил глаза.

– Аааа… Гийом де Бош.

– Откуда он?

– Кажется, откуда-то с севера. Я не знаю точно.

– Значит, все-таки не еретик… – с сожалением сказал Готфрид. – А ты буллу Папы Римского против этих нечестивцев слышал?

– Нет.

– Так знай же, сын мой, что всякий, кто убьет еретика, получает себе его имущество, а также отпущение своих предыдущих грехов, пусть даже и самых тяжелых. Вот, скажем, убил ты десять католиков. Значит, надлежит тебе убить десять еретиков – и ты чист и перед Иисусом, и перед Церковью, аки агнец…

– Спасибо. Буду иметь в виду.

– А знаешь ли ты, – сказал епископ, разливая по нашим кубкам то, что еще оставалось в бутылке, – что вообще-то убийство – это грех?..

– Знаю, – ответил я, – но дело в том, что…

– Вот помню, раз в Париже, – перебил меня Готфрид, – лет эдак пятнадцать или двадцать назад… устроил батюшка короля нашего турнир… Ну, я тогда эту рясу еще не носил… В общем, случилось так, что свалил я на турнире сынка одного барона. Сшиб его с седла в общей свалке – а он возьми да и сломай себе шею. Тут, значит, герцог мне и говорит…

Следующие двадцать минут епископ повествовал о славных делах своей молодости. Периодически он сбивался и замолкал, пытаясь отыскать нить рассказа.

К концу его рассказа я начал думать, что Париж – город весьма немноголюдный. Вот уже лет пятнадцать или двадцать. Населенный преимущественно бывшими собутыльниками епископа Эжльского и спасенными им девицами… По-моему, король и некий, часто упоминавшийся Готфридом герцог были единственными, кому, кроме девиц и готфридовских собутыльников, удалось избегнуть того, чтобы их «проткнули насквозь» или «разрубили на куски». К герцогу Готфрид – это чувствовалось по его тону – до сих пор испытывал некоторую слегка покровительственную симпатию.

Во время одной из затянувшихся пауз я спросил:

– Значит, насчет Гийома все в порядке?

Епископ погрозил мне пальцем:

– Погоди!.. Экий ты быстрый… А знаешь ли ты, что мать наша, Святая Католическая Церковь, пребывает в бедности великой, в то время как враги ее всюду подняли главы свои…

Я отвязал от пояса кошелек, высыпал из него на ладонь все монеты, демонстративно отделил одну, которую спрятал обратно, а остальные подвинул к Готфриду.

– Вижу я, – сказал Готфрид, убирая деньги в большой сундук под кроватью, – что есть в тебе смирение и благочестивое рвение до дела христианского… Погоди-ка.

Бормоча себе под нос, Готфрид принялся рыться в сундуке. Не найдя искомого, он бегло осмотрел две деревянные полки, приколоченные к задней стене, и перешел к сундуку, стоявшему рядом с дверью.

– Куда же я ее сунул…

Нужная вещь нашлась в груде тряпья (в том числе и женского), сваленного рядом с сундуком. Это оказалась увесистая шкатулка, обитая железом. Готфрид сел на кровать, положил шкатулку себе на колени и начал копаться в ее содержимом.

– «Сим свидетельством…» Так, это не то… Это святотатство… Это возведение хулы на Папу… А это что такое?.. Ага… Нет… А это?.. А, вот оно!.. Давай становись на колени.

Чувствуя себя полным идиотом, я встал.

– Сын мой, веришь ли ты в Иисуса Христа, Господа Бога нашего? – проникновенным голосом спросил меня епископ.

– Да, отец мой. Верю.

– Раскаиваешься ли ты в убийстве… этого… как его…

– Гийома де Боша.

– Во! Точно… Раскаиваешься?

– Раскаиваюсь.

– Какие-нибудь у тебя еще есть грехи?

– Да нет… кажется…

– «Кажется»! – передразнил меня епископ. – Так есть или нет?

– Нет.

– Не верю.

– Ну, вообще-то… – начал я, судорожно соображая, что бы еще такое придумать.

– Ладно, – смилостивился Готфрид. – Знаем мы ваши грехи. Все мы грешны. Отпускаю тебе прегрешения, сын мой… Повторяй за мной: Pater noster qui in caelis…

– Pater noster…

Но тут нас прервали. Скрипнула дверь. В комнату заглянула молоденькая и довольно привлекательная девушка.

– Монсеньор Готфрид, вы зде… Ой, простите! – осеклась она, заметив наконец и меня.

– Мари, – с ласковой укоризной сказал епископ. – Ты не вовремя. Сгинь с глаз моих.

Девица шмыгнула обратно за дверь. Готфрид несколько секунд смотрел ей вслед. Потом в такт каким-то своим мыслям покачал головой. У меня начали затекать колени.

– На чем мы там, бишь, остановились?.. – спросил меня епископ, поворачиваясь.

– На Патерностере.

– Ах да… – Готфрид осенил меня крестом. – Вот что, сын мой… Иди-ка ты и не греши больше. Прочтешь десять раз «Pater noster» и «Ave»… Аминь.

Решив, что настал подходящий момент для того, чтобы перекреститься, я так и сделал. Во мне почему-то сидела твердая уверенность, что креститься следует через правое плечо, однако рука сама собой потянулась сначала к левому, а уж потом к правому – и я не стал препятствовать ей в этом.

– Благодарю вас, отец мой…

– Все, – епископ сунул мне в руку прямоугольный кусок пергамента и еще раз небрежно начертил в воздухе крест, – иди, сын мой.

Я вышел.

Тибо дожидался меня во дворе:

– Ну как?

– Лучше некуда. Особенно хорошо пошло вино из монастырских подвалов.

Тибо всплеснул руками:

– Так что ж, вы в гостях у него не остались? Все равно в городе ночлег искать придется.

Я пожал плечами. Подобная мысль мне как-то в голову не пришла. Но признаваться в этом я не собирался.

– Скажем так: обстановка к продолжению знакомства не располагала.

– Аааа…

Когда мы подъехали к воротам, выяснилось, что привратник куда-то исчез. Так что открывать ворота нам пришлось самим. Закрывать их мы не стали. Сами закроют. Не маленькие.

* * *

Постоялый двор мы нашли быстро. Первый же человек, к которому обратился Тибо, уверенно указал пальцем куда-то в конец улицы.

– Вон тот дом видите? Заведение месье Герарда. Там есть и конюшня, только с обратной стороны надо заехать.

Мы так и сделали. Воняло в переулке знатно. На главную улицу города местные жители сливать помои, видимо, стеснялись. Всем остальным улицам, переулкам и закуткам повезло меньше.

Оказавшись во внутреннем дворе заведения, мы спешились, поручили лошадей заботам подбежавшего конюха, а сами отправились в дом.

Значительную часть первого этажа занимала одна большая комната. В комнате стояло четыре деревянных стола, за каждым из которых могло бы разместиться человек десять.

Не успели мы войти и оглядеться, как к нам уже спешил коротышка в фартуке, заляпанном жирными пятнами. Под фартуком круглилось солидное брюшко. Пиво или сидячий образ жизни? Я бы поставил на пиво…

Торопливо вытирая руки о фартук, человек поклонился:

– Добрый день, господа.

– Ты – тутошний хозяин? – осведомился Тибо.

Любитель пива кивнул:

– Он самый. Герард мое имя.

– Свободные комнаты есть?

– А как же!

– Нам нужны две. И желательно без клопов.

Хозяин озабоченно почесал пятерней затылок. По его лицу было видно, что непомерные требования моего слуги смутили его и расстроили.

– Рози, – позвал он служанку. – Покажи господам лучшие комнаты. А вы (это уже нам) там сами выбирайте. Какая больше понравится, ту и займите. У нас нынче много свободных.

– Надеюсь, чистое белье предполагается? – спросил я.

Поскольку говорил я негромко, кроме трактирщика этот вопрос услышали только Рози и небритый молодой человек, сидевший за ближайшим столиком. Оба они поглядели на меня с любопытством. А разве я что-то не то сказал?..

Только трактирщик сохранял гиперборейское спокойствие.

– Можно и чистое, – согласился он.

Спальни для гостей располагались на втором этаже, поэтому Рози повела нас наверх. Отперла пару дверей, протерла подвернувшейся под руку тряпицей бронзовые зеркала, распахнула тяжелые ставни, впустив в помещения дневной свет.

– Прилично… – задумчиво заметил Тибо. По его тону я понял, что это лучшее, что нам может предложить данный провинциальный трактирчик.

– Я сплю здесь, – сказал я, когда мы вошли во вторую комнату.

– Но ведь та просторнее, – недоуменно промолвил мой слуга.

– Не люблю большие помещения.

Тибо удивленно посмотрел на меня, но промолчал. Похоже, раньше у меня были другие вкусы…

– Кстати, а где тут можно было бы помыться? – поинтересовался я у Рози, пока она перестилала постель.

– Я скажу, чтобы подогрели воду, господин.

Я прошелся по комнате, выглянул в окошко. Небо затянуто серыми клочьями облаков. Дождь будет.

Итак, время шло, а память не прояснялась: основательно приложил меня покойный Гийом де Бош своей палицей. Ни черта я не помнил ни о себе, ни о своей жизни. Даже не знал, что за «Патерностер» и «Аве» должен прочесть. А ведь предполагалось, что я должен хорошо знать, что это такое.

Я отвернулся от окна и принялся рассматривать хлопотавшую в комнате девушку. Симпатичная. Была бы еще симпатичнее, если бы сняла тот дурацкий платок, под которым спрятала волосы.

Мое внимание привлекло висевшее на стене бронзовое зеркало. Оно было маленькое и тусклое, но я обрадовался и с превеликим любопытством заглянул в него.

С той стороны мутного бронзового окошка отразилось лицо человека лет двадцати пяти – двадцати шести. Нос с горбинкой, темные волосы, узкое лицо, чуть впалые щеки, желваки на скулах, выдающийся вперед подбородок. На подбородке – трехдневная щетина. Темные глаза. Какие именно: темно-синие, карие или просто черные, определить нельзя – отражение в бронзовом зеркале не было достаточно ясным.

Мне вдруг стало неуютно. Из зеркала на меня пялился совершенно незнакомый человек.

Я поспешно отвернулся. В голове – полный бардак.

Спас меня от тягостных мыслей Тибо, который ввалился в комнату с нашими сумками. На душе сразу потеплело. По крайней мере, в этом мире был хотя бы один человек, на которого я мог положиться.

Тибо положил сумки в угол, поглядел на служанку, потом перевел взгляд на меня. Он явно что-то собирался сказать.

– Да?

– Ваша милость, вы… эээ…ммм… вы кушать не хотите?

Я рассмеялся и хлопнул его по плечу. Мне-то есть не хотелось, а вот Тибо, похоже, проголодался.

– Пошли вниз. Зажарим трактирщика.

Тибо слегка оторопело посмотрел на меня, потом, сообразив, что это шутка, несмело улыбнулся. Мы спустились вниз.

Едва мы уселись, как рядом тут же возник месье Герард. Я кивнул Тибо: выбирай, мол, сам.

– У вас есть что-нибудь горячее?

– Каша с луком и салом.

Тибо посмотрел на меня: устраивает? Я решил, что напрасно передал ему инициативу.

– А что-нибудь мясное?

– Прикажете зарезать гуся?

– Милейший, давайте оставим гуся на ужин. Какие-нибудь холодные закуски имеются?

– Оленина, колбасы, паштет… капуста есть еще соленая… грибы…

– Грибы. И оленину.

Хозяин кивнул, однако уходить не спешил.

– Что еще? – спросил я.

Месье Герард посмотрел на меня с недоумением. Тибо же – с сильнейшим беспокойством.

– А вы пить ничего не будете?

– Будем, – успокоил я и Герарда, и Тибо. – Что у вас есть?

– Превосходное светлое пиво. Только сегодня открыли новую бочку…

На лице Тибо отразилось оживление. Я же поморщился:

– А кроме пива?

– Вино. Есть каорское, есть бургундское. Есть и с наших собственных виноградников… Ну а если вы там какой обет дали – молока могу принести… морс еще имеется…

– Достаточно. Мне – бутылочку бургундского.

Я посмотрел на Тибо.

– А мне – пиво. И кашу не забудьте.

Герард ушел.

– Память к вам так и не вернулась? – осторожно спросил Тибо.

Я покачал головой.

– Кое-что помню… очень смутно… А иногда в самых простых вещах путаюсь. Так что, если увидишь, что я что-то не то говорю, ты уж поправь меня.

– Да как же можно, господин Андрэ… – смутился Тибо. – Что ж люди подумают, если слуга господина своего перебивать начнет?

– А ты постарайся это сделать как-нибудь незаметно. Или говори мне, в чем я ошибся, когда мы будем наедине.

Толстяк покивал. Видимо, такой вариант его устраивал.

– Я вот все думаю, – сказал он затем, – уж не навели ли на вас порчу? Это ж места такие… Еретики и христопродавцы здесь свободно живут, как у себя дома. Кто ж его знает, кто еще в этих землях обитает? Кто угодно тут может обитать! Вот и навели на вас… Или вот, скажем, этой Гийом. Северянин он, да к тому же еще и рыжий. Взял, махнул своей дубинкой – а вы и на траву повалились… Точно! – Глаза Тибо вспыхнули. – Наверняка ж непростая была дубинка! Ведь половина ентовых северян до сих пор языческие обряды творят, даром что крестили их!..

– Погоди, погоди… Ты что, думаешь, Гийом меня заколдовал?

– Ну да! Ясное дело! Чего ж вы тогда на траву повалились, ежели он по вам не попал даже?!. А я-то, дурень, и не сообразил сразу!.. – Тибо сокрушенно покачал головой. Как же, не уберег господина от неведомой порчи!

Мне даже как-то неловко стало при виде совершенно искреннего чувства вины, проступившего на лице толстяка.

– Ладно, не расстраивайся, – ободряюще сказал я. – Подумай лучше, как бы мне теперь избавиться от этой порчи.

– Как?.. Наверное, надо священника какого-нибудь отыскать…

– Опять, что ли, к епископу ехать?

Тибо вытаращился на меня, вдруг осознав что-то.

– Так вы ж у него были!

– Был. И что?

– А он вас благословлял?

– Благословлял.

– И не помогло?

– Не помогло.

Тибо нахмурился.

– Сильную, видать, на вас порчу навели, – сделал он вывод. – Тут настоящий святой отшельник или чудотворец требуется.

– Да? А врача тут поблизости какого-нибудь нет?

Тибо с полминуты молчал. Возникшая у меня мысль о том, что с расстройствами памяти следует обращаться не к священнику, а к врачу, под непонимающим взглядом Тибо испарилась, как дым.

– А зачем вам лекарь?

– Ну… может, это не порча, а болезнь какая-нибудь…

– Не бывает таких болезньев, – убежденно сказал Тибо. – Порча это, господин мой. Определенно.

Видя, что я все еще колеблюсь, Тибо с упреком добавил:

– Вы ж сами просили, чтоб я вам говорил, ежели вы ошибетесь в чем-нибудь. А вот теперь слушать меня не хотите.

– Ладно. Пусть будет порча. Где тут ближайший святой?

Тибо сокрушенно вздохнул:

– Так давно уже нет в Лангедоке настоящих, уважаемых святых. Это ж такие земли… еретики тут одни…

– Так что будем делать?

– Подумать надо.

Принесли еду. На большом блюде – оленина, нарезанная толстыми ломтями. Миска с солеными грибами, несколько лепешек, котелок с кашей. Кувшин и вместительная кружка – для Тибо, бутылка и оловянный кубок – для меня. Тибо, умудрившись не потерять сосредоточенного, «думающего» вида, тут же ожесточенно заработал ложкой. Компания за столом слева прекратила горланить песню про бравого солдата.

Кто-то из сидящих за тем столом повел рассказ о неком горожанине из Безье, который вдруг обнаружил, что его жена – еретичка.

Я прислушался.

Рассказ был длинным и донельзя запутанным. Горожанин постоянно следил за своей женой. Всячески ее проверял. Очень внимательно следил за приметами, которые сопровождали его общение с супругой. К примеру, задает он ей какой-то вопрос, жена начинает отвечать, а в это же время вдруг под окном завоет собака. «Ага! – думает горожанин. – Неспроста это!..»

Большой эрудиции был человек. Примет знал уйму. Однако так ни разу и не спросил свою жену прямо, еретичка она или нет. Но, видимо, тому были особые причины.

Рассказчика периодически перебивали непристойными шутками (например, куда на самом деле могла бегать эта жена), но слушали с любопытством.

– …И вот тогда, значит, приходит он к своему духовнику и говорит: так, мол, и так, жена у меня еретичка…

– …и шлюха, – добавил его сосед. Компания снова заржала.

– …А духовник, значит, отводит его в сторонку и говорит: а я сам еретик. Ну, мужик думает: как же так? И крестится. А духовник ему перевернутый крест кладет. И тут чувствует, – рассказчик сделал эффектную паузу, – что в храме-то серой пахнет. И священник ухмыляется, как черт. Ну, тогда горожанин этот бежит к епископу…

Интересно: перевернутый крест – это как? «По-моему, как крест ни переворачивай, все равно крест получится», – подумал я и задумчиво сжевал еще один кусок оленины.

Два здоровенных работника вытащили из кухни бадью с водой и поволокли ее наверх. От воды поднимался пар.

Подошел Герард, встал рядом.

– Ваша милость, – сказал он. – Купель готова. Идите, покуда не остыло.

Ах вот в чем дело… Я допил вино и поднялся наверх.

Бадья занимала всю среднюю часть комнаты. Рядом стояло четыре ведра – два с холодной водой, два с горячей.

Я разделся и полез в бадью. Приятно, однако. Тепленько.

Заскрипела дверь.

– Тибо?

Но это был не Тибо. Это была Рози. С кувшинчиком в руках и лоскутом полотна, перекинутым через плечо.

Совершенно спокойно она повесила полотно на спинку кровати, а кувшинчиком зачерпнула воду из ведра. Вид мускулистого голого мужика в бадье ее ничуть не смутил. «Ну и ладно», – подумал я и милостиво позволил служаночке заняться своей головой. Купание из просто приятной процедуры превратилось в очень приятную. Нежные девичьи пальчики скользили по затылку, вискам, шее…

– Хорошие у вас волосы, господин. – Рози вылила мне на голову очередной кувшинчик. – Мягкие, как будто шелковые. И вошек совсем нет. Тут до вас рыцарь один стоял, так у него их – что мурашей в муравейнике. Ну да и волосы у него знатные были – едва до поясницы недоставали. Столько щелоку на них извели…

Мыло было смыто. Я откинул голову назад, фыркнул. Рози стояла рядом, уперши кувшинчик в бедро.

Смотрела на меня сверху вниз. Я не смог удержаться: приобнял ее бедра. Ни малейшего сопротивления. Я распутал завязки фартука.

– Залезай сюда.

– Но… платье намокнет.

– Ну так сними его.

…И в этот момент дверь снова заскрипела.

– Я тут кое с кем побеседовал и выяснил, что… – вваливаясь в комнату, начал было мой слуга.

– Тибо, – произнес я сквозь зубы. – Закрой дверь.

…Через два часа я спустился в общий зал. Настроение было – лучше не бывает. Тело пребывало в приятной расслабленности.

Напротив Тибо сидел мужчина в длинном дорожном плаще. Я подошел, сел за стол… и понял вдруг, что проголодался.

– Эй, хозяин! – позвал я. Появился месье Герард.

– Где там твой гусь?

– Сию минуту зарежем, ваша милость.

Пока ждали гуся, я поинтересовался у Тибо, чего он от меня хотел. Тибо ответил что-то неопределенное. Было ясно, что этот разговор не предназначен для посторонних ушей. Я не стал настаивать. Похоже, пока я развлекался со служанкой, Тибо тут со многими уже успел поболтать и распить по кружечке пива.

Мужик в плаще назвался Лукой. Был он смуглокож, невысокого роста, говорил громко и оживленно, а при разговоре постоянно жестикулировал. Оказалось, что месье Лука – наполовину француз, наполовину – итальянец. Работал он курьером и в трактир заглянул перекусить. Несмотря на сумерки, он не собирался останавливаться здесь на ночь. Он вез спешное сообщение в Арль и рассчитывал проехать сегодня еще два-три лье. Мы славно поболтали с Лукой, пока повара готовили гуся. В основном говорил он, а я слушал. Иногда я утвердительно кивал или разражался каким-нибудь восклицанием. Мы оба остались довольны беседой. Я – потому что хотел собрать как можно больше информации об окружающем мире, о котором почти ничего не знал, месье Лука – потому что ему, наверное, нечасто случалось находить такого терпеливого слушателя. Со словами «Да благословит вас Иисус и Пресвятая Дева Мария» он свалил из трактира.

– Душевный малый, – заметил Тибо. – Но есть в нем что-то такое… Фальшивое. Да, ваша милость?

Я пожал плечами, и мы с Тибо вплотную занялись гусем.

Гусь оказался хорош. Жирный, с хрустящей соленой корочкой, пахнущий чесноком и перцем. Мы с Тибо умолотили его минут за двадцать. Тибо блаженно откинулся к стене.

– Ну, выкладывай, что ты там выяснил? – спросил я у него.

– Да… это… – Тибо, с большим трудом заставив себя перейти от удовольствия к делу, сел прямо. – Поспрошал я тут, в общем… О святых там или подвижниках каких я и не спрашивал. Известно, какие тут подвижники… Еретики одни. Эдак еще и самого за еретика примут… Я другое вызнал. Живет тут, – Тибо старательно прятал глаза в кружку, – ведьма одна. Сильная, говорят. То ли цыганка, то ли персиянка, то ли вообще сарацинка какая-то. Может, к ней съездить? Ведьмы – они же как? Коли уж горазды порчу напускать, то и знать должны, как та порча снимается. Заплатим ей, пущай сымет, а после к священнику поедем да и сразу замолим грех. А еще лучше – прибьем стерву и дом ее подпалим. Вот заодно и богоугодное дело свершим.

Не очень-то мне верилось, что ведьма сможет помочь. Но в святых подвижников верилось еще меньше. А третьего варианта не наблюдалось. Посему я спорить не стал и решил довериться верному слуге. А там видно будет…

 

Глава вторая

Следующим утром Тибо поднял меня засветло. Я кое-как продрал глаза, влез в штаны, не переставая зевать, натянул сапоги. Отправился вслед за Тибо во внутренний дворик. Мы дружно отлили у забора, потом, вытянув из колодца ведро воды, умылись. Тибо протянул мне деревянную кубышку и кисточку с толстыми щетинками.

– Что это еще такое?

Тибо горько вздохнул и покачал головой. Все, мол, объяснять приходится… Радовало хотя бы то, что он уже не впадал в ступор от каждого моего вопроса.

Мой слуга взял вторую кисточку, намочил ее в ведре и опустил в кубышку. Далее кисточку с налипшим на нее белым порошком он запихал себе за щеку и завращал там.

«А, зубная щетка!» – догадался я.

Взяв свою кисточку, я проделал с ней те же манипуляции. На вкус белый порошок оказался обыкновенной содой.

Уделив таким образом положенное время личной гигиене, мы вернулись в дом. Там нас с добрейшей улыбкой на лице уже поджидал хозяин.

– Сколько? – прямо спросил мой слуга.

– Полторы серебряные марки.

– Ты что, сдурел? – взвился Тибо. – Мы что, у тебя месяц жили?

– Помилуйте, господа! Лучшие кушанья и вина – полмарки, чистые простыни, лучшая комната для вас, конюшня и корм для лошадей – полмарки, помывка… гмм… полмарки…

– Помывка – полмарки?! – заорал Тибо. – Да у тебя что, вообще мозги набекрень съехали?!

– Тибо, – сказал я, – заплати ему.

Тибо, посмотрев на меня, поджал губы и полез в кошель.

– Конюшня… – ворчал он. – Это ты свой навес, что ли, конюшней называешь?

– Когда начался дождь, – с достоинством произнес трактирщик, – мы лошадей ваших из-под навеса увели. В конюшню.

– А почему не раньше?

– А что ж им зазря между четырех стен париться? Лето ведь жаркое. И накормили мы их, и напоили, и вычистили – все как вы велели…

– Лучше б сам все сделал… – продолжал ворчать мой слуга.

Во всяком случае, сами лошади выглядели довольными. Когда мы вошли в конюшню, Принц тут же начал обнюхивать мои руки – видимо, в поисках чего-нибудь вкусненького. Увы, пришлось его разочаровать. Черно-серый мерин Тибо по кличке Праведник вел себя так же спокойно, как и вчера. Зверюга, увидев нас, захрапел и заржал.

– Слушай, а зачем нам гийомовский конь? – спросил я, покрывая спину Принца попоной. К слову сказать, делал я это впервые в своей новой, восемнадцатичасовой жизни и, чтобы не выглядеть и тут полным валенком, во всем старался подражать своему слуге.

– Продадим, – ответил Тибо, взгромождая поверх попоны седло. Потом вдруг остановился. – А кстати!.. – и выскочил из конюшни.

Во время его отсутствия я попытался укрепить седло сам. В первый раз это закончилось тем, что и седло, и попона свалились с Принца на землю. Гнедой укоризненно на меня посмотрел. Оседлывая коня во второй раз, я старался думать о чем-нибудь постороннем. Я уже заметил, что, когда я перестаю размышлять, а просто делаю, все получается намного лучше.

…О чем бы таком подумать? Вот, к примеру, Рози. Хорошая девушка Рози… Или вот епископ. Интересно, неужели все так спокойно относятся к тому, что он открыто держит у себя любовницу? Почему его не выгонят отсюда взашей?.. Да и вообще, на епископа он мало похож. «Проткнуть», «разрезать на куски»… Выпивка… Мари… Странный какой-то епископ.

Я отвлекся от мыслей о епископе Готфриде и посмотрел на Принца. Тот был оседлан. Я взялся за уздечку…

В это время вернулся Тибо с трактирщиком.

– Вот этот. – Тибо потрепал Зверюгу по шее. Жеребец по установившейся традиции сделал очередную попытку его цапнуть.

Трактирщик пожелал изучить коня подробнее. Объединив усилия, они с Тибо заставили Зверюгу показать свои зубы. С копытами вышло посложнее, поскольку Зверюга энергично сопротивлялся осмотру, но в конце концов исследовали и копыта.

– Ну как? – спросил Тибо. – Берешь?

Трактирщик сделал значительное лицо. Помолчал с минуту, посопел…

– Сколько? – осведомился он таким тоном, чтоб сразу стало ясно: конь этот ему и даром не нужен.

– Шесть золотых марок.

– Не-е… – Трактирщик покачал головой.

– Много, что ли?

– Много.

– Не смеши меня – мало! Это ж настоящий боевой конь. Рыцарский!

– Ну а мне-то рыцарский конь зачем?

– На ярмарке продашь. С руками оторвут! В большом барыше будешь.

– Ярмарка только через два месяца, – рассудительно заметил трактирщик. – До нее еще дожить надо. И корм. Такого коня овсом кормят. А овес нынче…

– Так продай кому-нибудь в городе. Епископу, например.

Герард задумался. Пожевал губами.

– Можно, конечно, попробовать. Он лошадей любит… Особливо таких… Только это… Цену-то все равно сбавь. Отдашь за пять?

Тибо хлопнул себя по ляжкам.

– Ну ты чистый сарацин! То тебе за помывку серебром плати, то настоящего боевого коня отдавай за бесценок! Ну нет, лучше уж мы его сами на ярмарке продадим!

И Тибо сделал движение, будто собирался седлать Зверюгу. Вороной снова попытался его укусить.

– Пять с половиной, – сказал Герард.

– Пять и семь серебряных? Ну вот еще! Пять золотых и двенадцать серебряных марок – последнее слово!

– Восемь.

– Одиннадцать.

Следующие двадцать минут их торговли я опускаю, поскольку от серебра они перешли к меди и долго препирались из-за каждого медяка. Уже договорившись о цене, выяснили, что имели в виду разные виды серебряных марок. Тибо в этом вопросе ориентировался на Германию, а Герард – на какие-то лонгобардские марки.

Наконец торг был закончен. Герард ушел. Тибо получил деньги, спрятал их поглубже и стал оседлывать своего мерина.

– Слушай, – сказал я. – Может, зря мы его продали? Если это такой хороший конь, оставили бы его себе. Продали бы твоего мерина.

– Нет, – замотал головой мой слуга. – Это не годится.

– Почему?

– Не положено таким, как я, разъезжать на таких конях, как Зверюга, – без всяких обиняков разъяснил Тибо.

Таким же тоном он мог бы высказаться в том духе, что, мол, не положено человеку летать.

А потом добавил, потрепав Праведника по гриве:

– Да и привык я к этому дурню ленивому…

Когда мы выехали из трактира, солнце только-только начало подниматься над лесом.

Мы ехали целый день. Вонь городских улиц сменилась ароматом садов, затем запахом хвои и лесной влаги…

Копыта коней то чавкали по грязи, то стучали по твердой земле, то зарывались в песок.

Попавшиеся на дороге люди спешили отойти в сторону и провожали нас настороженными взглядами…

Ближе к вечеру Тибо забеспокоился: правильно ли ему указали дорогу?

Мы притормозили хмурого крестьянина и узнали, что до Чертова Бора не так уж далеко.

На развилке я задержался, любуюсь фантастическими облаками. Тибо, скучая, терпеливо ждал. Я чувствовал, что с каждой остающейся за спиной милей открываю для себя новое – то, что я когда-то знал, но забыл… И этот мир – как чудесный дар: ведь все, что я вижу, – я вижу впервые. И высокую зеленую траву, такую же густую и так же покорную ветру, как волосы красавицы покорны гребешку, и скрытый ранними сумерками лес, и нелепую старую березу, чья кора – как древний свиток, раскрытый и разломившийся во многих местах. Я улыбаюсь, и мне уже хочется, чтоб деревня Чертов Бор не появлялась как можно дольше, потому что если вдруг и вправду существует какой-то способ вернуть воспоминания, стертые колдовством или ударом гийомовской палицы, – то не получится ли, что, вернув свою память, я перестану видеть мир таким, каким вижу его сейчас, – чистым, умиротворенным, наполненным радостью и тайной?..

* * *

В Чертовом Бору нам очень советовали не идти к старухе Рихо поздним вечером, а спокойно дождаться утра и отправиться к ней спозаранку. Но постоялого двора в деревне не было, а заботливые поселяне мигом утратили все свое добросердечие и расползлись по домам, когда было спрошено, у кого из них можно остановиться на ночлег. Предложение заплатить за постой повисло в воздухе: когда оно прозвучало, главная деревенская улица уже была пуста. Мы сунулись в один дом, самый большой: там, ссылаясь на крайнюю бедность, нам посоветовали обратиться к соседям. У соседей нас встретил такой же прием. Когда мы уходили, кто-то за нашей спиной прошипел вполголоса: «Проклятые франки…»

Мы стояли посреди пустой деревенской улицы. Тибо вполголоса бормотал ругательства, а дело меж тем близилось к ночи.

– Ничего мы тут не добьемся, господин Андрэ, – высказался мой слуга в перерывах между ругательствами, – видать, шибко они чужаков не любят. Особливо франков.

Мы потащились на выселки – где, собственно, и жила ведьма.

И вскоре уже стучали в дверь низенькой, наполовину вросшей в землю халупы.

Внутри дома послышалось какое-то шевеление. Шарканье. Звяканье. Заскрипев, дверь приотворилась. Кто-то выглянул наружу. Говорю «кто-то», потому что в поздних сумерках нельзя было ни разобрать лица выглянувшего, ни даже определить, кто это: мужчина или женщина. Смутное белое пятно – вот все, что мы видели. Обитатель (или обитательница?) дома молча пялился на нас. Тибо молчал – то ли потому, что оробел, то ли потому, что идея постучаться ночью в дом ведьмы принадлежала мне. Становилось ясным, что и объясняться с ведьмой придется мне же.

– Ммм… – глубокомысленно начал я. – Скажите, здесь живет женщина по имени Рихо?

– Может, и здесь, – ответил нам из темноты старушечий голос. – А вам-то что за дело?

– Да вот за помощью к вам обратиться хотели.

– За помощью? За какой-такой помощью?

– Рихо – это ты?

– Ну я.

– Говорят, ты во всяческих порчах разбираешься, – встрял Тибо, – и в проклятиях тоже. Вот на господина моего порчу навели – снять надобно.

Старушка подумала. Мы терпеливо ждали ее суда.

– А где господин ваш?

– Так вот же мой господин! – радостно объявил Тибо. – Перед вами стоит!

Неопределенное белое пятно повернулось в мою сторону.

Некоторое время меня разглядывали.

– Ладно, – смилостивилась старушка. – Заходите. Лошадей вон там привяжите. – И, махнув куда-то вправо, скрылась в доме.

Привязав лошадей, мы вошли внутрь. Переднюю часть помещения отделяла ветхая, составленная из множества лоскутков занавеска. За занавеской находилась комната побольше, худо-бедно освещенная пламенем очага и мерцанием двух огоньков, тлевших в плошках с жиром.

Сама ведьма оказалась маленькой сухонькой старушонкой. Была она вся какая-то крученая-перекрученая: и одно плечо ниже другого, и макушка вровень с горбом, и ногу за собой приволакивает. Платье на ней было холщовое, серое, с железными и глиняными побрякушками, и было этих побрякушек на ее платье – до черта. Ходила бабка, опираясь на длинную рогульку. Зато в доме было чисто, пахло дымом и свежей соломой. Горшки и ступки величественно выстроились на полках.

Старушка жила не одна. В дальнем углу, на кровати, тихо, как мышка, сидела еще одна женщина.

Я взгромоздился на табуретку, стоявшую перед очагом. Таким образом наши с ведьмой глаза оказались примерно на одном уровне. Тибо мялся у двери.

– Ну, чего встал как истукан? – бросила ведьма моему спутнику. – Сядь туда. – И показала на лавку.

Тибо сел, прислонился спиной к стене и с заметным беспокойством поглядел сначала на ведьму, а потом на неизвестную в дальнем углу комнаты. А ну как начнут сейчас вынимать из него его бессмертную душу!..

– Ну говори, – буркнула старуха Рихо, – что с тобой приключилось?

– Памяти лишился, – бесхитростно ответил я. Старушка поглядела на меня, помолчала. Хмыкнула.

– Что, вот так прямо и лишился?

Я рассказал, при каких обстоятельствах это произошло. Периодически подавал голос Тибо. Я его комментарии слушал с не меньшим любопытством, чем ведьма. Узнал о себе пару новых подробностей. Выяснилось, в частности, что приехали мы с Тибо в Лангедок не просто так. Подробности Тибо не излагал, но когда из его уст вылетели слова «папская булла», я сложил наконец два и два. Убивать еретиков мы с ним сюда приехали. Видимо, Тибо это предприятие было не по нутру (как скорее всего и все остальные предприятия, которые я затевал в прошлом – начиная от участия в крестовом походе), поэтому, когда оказалось, что я ровным счетом ничего о себе не помню, он посчитал излишним обременять мое неокрепшее сознание нежелательными подробностями о текущих целях. Ведьма раскусила его в два счета. Неудивительно. В отличие от меня она была в курсе здешних политических событий. Тибо продолжал юлить: упорно не признавал, что наша цель – убивать инакомыслящих. В том числе и таких, как горбатая старушка Рихо. Ведьму это почему-то развеселило.

– Все б вы памяти лишились, окаянные, – подытожила она. – Может, хоть тогда б жизнь людская наладилась.

И повернулась спиной к Тибо.

Тибо побагровел. Рука его придвинулась к рукояти топора, который мой слуга носил у пояса. Придвинулась и отодвинулась. Видимо, Тибо сообразил, что управится со старушкой и без помощи топора. Де-лов-то всего: взять за шею, тряхнуть как следует…

– Сиди! – бросил я ему.

Старуха угрожающие поползновения моего слуги проигнорировала.

– Правду твой человек говорит-то? Или брешет?

– У тебя со слухом как? – поинтересовался я. – Сказал же: ничего не помню.

Ведьма хихикнула.

– А вот помогу я тебе, – проскрипела она, – вернется к тебе память и зарубишь ты глупую старуху без всякой христианской жалости, да и домик мой спалишь. Ась?

Сказанное настолько точно совпадало с планом действий, изложенным Тибо перед поездкой к ведьме, что я почти поверил в ее колдовские способности. И уже открыл рот, чтобы пообещать ведьме, что мы не станем поджигать ее дом, но вдруг представил, насколько глупо прозвучит эта фраза. Надо же, облагодетельствовал! Не зарезал! Дом не спалил!

Когда не знаешь, что ответить, – спрашивай сам. Это азы демагогии.

– А ты мне поверишь, если скажу, что мы не станем тебя убивать?

Ведьма подошла поближе. Протянула костлявую руку, взяла меня за подбородок. Посмотрела в глаза. Пахло у нее изо рта дерьмово, но я стерпел.

Будто прочитав в моих глазах что-то интересное, ведьма ухмыльнулась. Убрала руку.

– Поверю. Ненависть, господин мой, – черная отрава. Она жжет и других, и того, кто ее носит. Учуять ее легче легкого. Но в тебе ее нет. Потому поверю.

Старуха отошла, взяла плошку с тлеющим огоньком, поставила на стол и добавила задумчиво:

– Хотя, конечно, может, и ошибаюсь я.

Я никак не прокомментировал ни первое ее заявление, ни последнее.

– Подь-ка сюда.

Ведьма велела мне сесть за стол и смотреть на крошечный язычок пламени. Внимательно смотреть. И велела думать, что нет ни глиняной плошки с маслом, ни столешницы, но есть только огонь, горящий в темноте. Я старательно уставился на огонек. Ведьма забормотала…

Поначалу ничего интересного не происходило, и плошка со столешницей не торопились исчезать, но вот потом…

Куда-то пропали все мысли. Внезапно я обнаружил, что смотрю на огонь – и не могу оторваться, не могу отвести взгляд в сторону. А огонек между тем становился все больше, превращался в большой сгусток рыжего, танцующего пламени. Пламя извивалось в темноте, а я смотрел на него как завороженный. Огонь становился все больше, больше… Или это я приближался к огню? Я хотел отодвинуться – но не смог. А потом я услышал, как ведьма перестала бормотать и отчетливо произнесла:

– Посмотри на меня.

Я повиновался. И исчез.

 

Глава третья

– …А ведь красиво, правда? – спрашивает Света, кутаясь в меховой воротник.

– Что?

– Да вот… Неужели не видишь?

Поздний зимний вечер. Середина февраля, но тепло. Возвращаясь из гостей, мы идем по Университетской набережной. Прохожих почти нет, снег шуршит под ногами, поблескивая в свете фонарей разноцветными огоньками, и ничто, кроме шума редких автомобилей, не нарушает тишину.

Светка права – поздним вечером здесь очень даже красиво. Небо над Эрмитажем окрашено в мерцающий малиновый свет, огни по обеим сторонам Невы прогоняют темноту.

– Давай в снежки? – предлагает вдруг Светка.

Я улыбаюсь:

– Опять меня снегом обсыпать хочешь?

– Ага! – смеется она.

– Света, – говорю ей с укоризной, – это жестокость.

– Что?

– Обсыпать меня снегом.

– Ну пожалуйста!

– Никаких «пожалуйста», – строго говорю я. Но не могу удержать улыбки. И Светка понимает – можно.

Она вырывается и убегает вперед. Наклоняется, чтобы набрать снега. Пока она не видит, прячусь за сфинксом…

В этот момент рядом со Светкой тормозит фирменная тачка. Из окна высовывается парень в дубленке:

– Девушка! Поедемте покатаемся!

– Спасибо, я пешком, – говорит Светка, даже не поворачиваясь к машине.

Я выхожу из своего укрытия. Машина подается назад, чтобы держаться наравне со Светкой.

– Эй, ты не бойся! Мы не обидим!

Я прибавляю шаг, оказываюсь между Светкой и машиной.

– Езжай, – говорю, – куда ехал. Девушка со мной.

Щелкает дверца со стороны водителя, наружу выбирается второй. Не русский. «Лицо кавказской национальности». С усиками. Изрядно накушавшееся «лицо». И за рулем, скотина!

– Дэвушка, ты такая красивая! Садысь, нэ упрямся!

Меня он игнорирует. Ах ты козел усатый!

– Тебе неясно объяснили? – спрашиваю. – Уши прочистить?

– Иди на… говнюк, – небрежно отмахивается кавказец. – Дэвушка…

Парень в дубленке делает попытку выбраться из машины – пинаю дверцу, и он отваливается обратно.

Усатенькое «лицо» визжит и дрыгает ножкой. Прикладывается о крышу машины.

– Ну, – спрашиваю я. – Кто тут говнюк?

«Лицо» тупо глядит мутными глазами, бормочет что-то, выплевывает зуб и начинает блевать.

Ну что с него, с пьяного, взять? Ведь ничего не соображает. Не убивать же его теперь за это…

Я вытираю руки снегом и иду обратно к Светке.

– Ублюдки, – говорю я. – Пошли…

– Леня! – вдруг кричит Света.

Ну что там еще? Поворачиваюсь… Повернуться я не успеваю. Воздух рвется… Хлопок. А потом – темнота.

* * *

…Падение. Водоворот.

Долго. Долго…

Где я?..

Я?..

* * *

…Спустя вечность темнота рассеивается.

А рассеивается она от того, что я открываю глаза.

Надо мной стоит странный бородач, от которого нещадно разит потом и чесноком. В руке у бородача – клинок.

– Признаешь себя моим пленником? – осклабившись, говорит мне Гийом де Бош. – А?.. Чего молчишь? Язык проглотил?!

А затем и это видение рассеивается, и снова наступает ночь…

 

Глава четвертая

…Когда я пришел в себя, то обнаружил, что лежу на полу рядом с перевернутой табуреткой. Надо мной стояли какие-то люди. Горбатая старуха, толстяк и чудно одетая девка. Толстяк орал на старуху, старуха верещала в ответ, девка пыталась вклиниться между ними.

Я приподнялся на локте. Увидев, что я зашевелился, эта троица перестала вопить и уставилась на меня.

«Бред, – подумал я. – Этого не может быть».

Я сглотнул. Я глядел на них и не мог поверить…

Наверное, в какой-то момент взгляд у меня стал совсем диким, потому что женщины в страхе отшатнулись, а толстяк пробормотал: «Матерь Божья…»

– Вашу мать, – растерянно пробормотал я по-русски. – Средневековье…

То есть я попытался выговорить – вышла белиберда. Я запаниковал. Я что, по-русски разучился разговаривать?.. Я же прекрасно все помню! Я, Леонид Маляров, а не этот… сьер Андрэ…

Я попробовал еще раз. По-русски.

Получилось что-то вроде: «Ах-с ти-и ооп ффашшу…»

Такое ощущение, что шепелявый иностранец в первый раз попытался заговорить по-русски. Но я же не иностранец! Я коренной россиянин!..

…Между тем издаваемые мной чудовищные звуки вызвали весьма бурный эффект. Старуха отступила на два шага. Девка испуганно икнула. Тибо… Мой слуга Тибо разразился новым потоком ругательств.

– Ах вы чертовы шлюхи! – заорал он. – Вы что с моим господином сделали?!! А?! А ну давайте быстро возвращайте все как было!

И схватился за топор.

И тут я понял: это не глюк и не сон. Не бывает настолько достоверных снов.

И если я не вмешаюсь, мой слуга в следующую секунду начнет кромсать бабку топором.

– Стоять, Тибо!!! – взревел я.

Поскольку на этот раз я не пытался себя контролировать, сказано это было на языке, который теперь, видимо, стал для меня родным. То бишь на французском. Средневековом французском.

Подействовало. Тибо остановил молодецкий замах и уставился на меня с нескрываемой радостью.

– Ваша милость! Так с вами все в порядке?

– Все нормально, – я оттащил его от женщин, – они мне очень помогли.

– Так вы все вспомнили?

– Эээ… – Все, что я имел, это кое-какие практические навыки сьера Андрэ и способность говорить на его языке. Более ничего! – Оставайся тут, мне надо отлучиться.

Именно так. Подумать. И отлить заодно.

Снаружи стояла полнейшая темень. Средневековье, блин! Целые века до электричества.

Пахло навозом. Где-то неподалеку брехала собака. У изгороди переступали и пофыркивали наши кони.

Что же со мной произошло?

Так, прежде всего – спокойно. Надо понять, что случилось.

Я помнил субботний вечер. Помнил, как мы со Светкой шли из гостей. Вспомнил этих двух козлов в машине… Вспомнил выстрел… Ну я хорош! Так лохануться…

И тут меня вдруг обожгла одна мысль… одна мелкая такая мыслишка… Так они, что, получается, убили меня, что ли?..

Бред. Что значит «убили»? Вот он я – стою, гляжу по сторонам, ни черта в происходящем не понимаю…

…и нахожусь при этом в чужом теле.

Вот последнее – относительно чужого тела – я осознавал очень четко. Даже если забыть о том отражении, которое я видел в герардовском трактире. Ощущение, что моя бренная душа сменила место жительства, происходило исключительно изнутри.

Во-первых, изъяснялся я теперь по-французски. Во-вторых, я стал иначе воспринимать мир. Слух стал острее. Запахи различал куда лучше, чем раньше. И тело стало другим. Оно и раньше было не хилым, но сейчас в нем чувствовалась настоящая сила. При том что оно стало как-то гибче, послушней. Это трудно описать… Я вдруг понял, что спокойно могу подкинуть килограммов сто или разогнуть подкову. Я был даже уверен, что уже их разгибал.

И мечом, который болтался… Нет, не болтался – очень удобно и уютно покоился у моего бедра, я умею орудовать. Умею и люблю.

Вжик! Не успел я подумать, а меч уже был у меня в руке. Выпад, отход… Ничего себе! Я даже двигаться стал по-другому. И дистанцию чувствовал иначе… А это простое действие: взмахнуть мечом, доставило мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Блин! Я был уверен, что могу рубить и колоть этой железной фиговиной хоть два часа кряду. Без устали. С кайфом.

Но все-таки как я здесь оказался? И куда делся сам сьер Андрэ?

Ни в чудеса, ни в жизнь после смерти, ни в переселение душ я никогда не верил. Раньше не верил.

А может, все это – мой бред, фантазия? Может, лежу я под капельницей, с пулей, застрявшей в черепе, и глючу, что я – не я, а благородный рыцарь сьер Андрэ де Монгель…

Луна выглянула из-за туч. За моей спиной – дом ведьмы Рихо. У плетня – лошади. Подальше чернел лес. Под ногами – жирная грязь. Какие-то росточки, огород… Кажется, я стоптал ведьмину грядку. Нехорошо получилось… С точки зрения Леньки Малярова. Сьеру де Монгелю на грядки начхать.

Стрекотали сверчки, шумел ветер в кронах деревьев. И запахи… а что запахи? Обычные запахи ночного леса. Если исходить из того, что все вокруг не плод моего больного воображения, что тогда, а?

Я попытался думать о Светке. Вспомнить, какая у нее грудь, какая родинка на бедре. Как она бормочет, закрыв глаза: «Ленька, ну Ленька…»

Абсолютно никаких чувств. То есть как будто о постороннем человеке. А ведь у нас была такая романтическая любовь… Была? Или будет? Или Светка – тоже плод воображения?

Я постоял под порывами ночного ветра еще минут десять. Ничего умного в голову не приходило. Ясно одно: о том, кто я есть, трепаться не стоит. Не то даже мой верный Тибо сочтет, что я окончательно спятил.

Значит, надо вести себя тихо и дальше старательно изображать полную амнезию. В родовое имение Монгелей возвращаться нельзя ни в коем случае. Тибо-то простоват, а вот папаша Андрэ и его брат могут оказаться посообразительней. И хрен его знает, какие у моего Андрэ взаимоотношения с родней? Может, он не просто так из дому свалил?

Итак, что я знаю о Франции века эдак двенадцатого-тринадцатого? Ливонские рыцари… Нет, это поближе к России, к Новгороду, вроде. Жанна д’Арк? Людовики всякие… Филипп Красивый. Тамплиеры. Это я Дрюона читал. Но в упор не помню, какой там век. Крестовый поход… В котором я побывал. А когда он был? И который?

Еще через десять минут я понял, что, строго говоря, не знаю ровным счетом ничего. По крайней мере – ничего полезного для жизни. Ну, допустим, вроде бы был в Германии какой-то Фридрих. Ну, был во Франции какой-то Филипп. А Испания состояла из четырех королевств: Леона, Кастилии, Арагона, Наварры. Еще там жили мавры, которые постоянно воевали с христианами. А христиане, соответственно, постоянно воевали с маврами. Первый Крестовый поход произошел в… А вот не помню. Но точно помню, что их было несколько.

Надо будет спросить у Тибо…

Что еще? Англия? Робин Гуд. Благородный король Ричард Львиное Сердце и его подлый брат принц Джон. Ну хорошо, допустим. И как же вся эта информация поможет мне в моей новой жизни? Да никак. Да и кого это волнует, кто за рубежом король. Меня, к примеру, волновало, что в Ираке правит какой-нибудь Саддам?

Что же касается информации о самой Франции, то она сводилась к следующему:

а) Париж – столица Франции;

б) в Париже есть Лувр;

в) Эйфелева башня также находится в Париже;

г) французы едят лягушек;

д) француженки изобрели минет…

Ну-ну… А Иван Грозный – рентген. «Я вас всех, блядей, насквозь вижу!»

Наполеон Бонапарт против трех мушкетеров.

Да и во Франции ли мы сейчас? Тибо болтал о каком-то Лангедоке и о Провансе. И где этот хренов Прованс? Я уже знаю, что мы – франки. И что франков здесь не любят. А если в средневековье кого не любят, то… Здешнее правосудие – в лице епископа – я уже видел.

Значит, так: рыцарь Андрэ ехал в Тулузу. Сражаться с еретиками. Значит, и мы поедем в Тулузу. Насчет еретиков – разберемся. Не одни же мы с Тибо подвиглись на это дело. Наверняка где-то ошиваются такие же «благочестивые католики». Присоединиться к ним, посмотреть, что к чему. Освоиться, получить хоть какое-то представление о здешних обычаях… странствующих рыцарей.

Странствующий рыцарь… Ланцелот Озерный! Ну залетел так залетел!.. По уши в говне… И как обратно в свое время выбираться – совершенно непонятно.

Я выматерился вполголоса. Ни к кому конкретно не обращаясь. Отвел душу. Потом глубоко вздохнул и вернулся в дом ведьмы Рихо…

…Все были на месте. Никто не растворился в воздухе. Никто никого не убил. Когда я чертыхнулся, споткнувшись в сенях об оставленные там седла, рваная лоскутная занавеска мигом отодвинулась в сторону, и в сени проникла толика света. Оказалось, что это мой слуга поспешил проявить заботу о своем господине.

– Темно тут, ваша милость, – доверительно сообщил Тибо.

– Да уж…

Пригнувшись (под низким потолком, не сгибаясь, свободно могла расхаживать разве что горбатая ведьма Рихо), я вошел в комнату. Сел на табуретку поближе к огню. Тибо устроился на лавке.

Тут оказалось, что все присутствующие смотрят на меня. Видимо, мне следовало что-то сказать.

Я сцепил кончики пальцев, посмотрел в пол. Подумал.

– Память ко мне не вернулась, – сообщил я собравшимся. – Видимо, Господь Бог так захотел. Но кое-что я о себе понял… Так что все равно спасибо вам… эээ… госпожа Рихо.

У Тибо вытянулось лицо. Девушка ахнула. Ведьма довольно закудахтала.

Когда Рихо прекратила смеяться, я услышал:

– Вот уж не думала, что когда-нибудь доживу до того, чтоб благородный франкский рыцарь меня госпожой назвал!

Тут я сделал еще одно открытие. Надо было говорить то, что само собой приходило на язык, а не то, что, как мне казалось, следовало сказать – то есть казалось мне, Леониду Малярову!

К примеру, фраза о Господе Боге ввернулась как-то сама собой. А вот вся благодарность, которую мог позволить себе сьер Андрэ по отношению к деревенской знахарке, заключалась бы в словах: «Спасибо тебе, добрая женщина».

Вывод: впредь больше доверять рефлексам и бессознательным навыкам сьера Андрэ. И меньше – собственным представлениям о вежливости.

– Шучу, – сказал я и зевнул: – Переночуем у вас.

– Где изволите, благородный господин? На лавке? Али с Жанной на сеновале? – Старуха ткнула локтем в бок девке и захихикала.

Я поглядел на Жанну. Та выглядела смущенной. Если ее умыть…

Я снова зевнул и решил:

– На лавке.

– Ну, как знаешь, как знаешь, господин рыцарь…

Я долго не мог заснуть. Пытался свыкнуться с мыслью о том, что мне теперь предстоит жить в мире ведьм, еретиков, индульгенций и рыцарей.

Дотлевали угли в очаге. В углу что-то шуршало и попискивало. Наверное, это мыши. Рядом похрапывал Тибо. Душновато здесь…

* * *

…Мне снился странный сон. Очень четкий и яркий. Мне снилось, будто я стою в высоком зале, своды которого поддерживают мощные тяжелые колонны. В зале царит полумрак. Воздух холоден и душен.

Впереди – возвышение, на котором – нечто. Вокруг – люди в рясах.

Я иду…

* * *

…Проснулся я позже всех. Жанна куда-то ушла. Тибо тоже не было видно. Рихо хлопотала по хозяйству.

В комнате было почти светло. Во-первых, благодаря единственному окну в правой стене, которое сейчас было открыто. Во-вторых, вследствие открытой входной двери и поднятой лоскутной занавески.

Я еще раз зевнул.

– А где Тибо? – спросил я ведьму.

– Во дворе. Скоро придет.

Через минуту в дом ввалился Тибо. В руках он держал груду свеженаколотых дров.

– Доброе утро, господин Андрэ.

– Ага…

Пока я умывался у колодца, Тибо и ведьма разожгли очаг и повесили над огнем котелок.

Я побродил вокруг дома, полюбовался окрестностями. Издалека поглядел на крестьян, бредущих куда-то по своим делам. Съемочную группу бы сюда… Классный фильм получился бы про какого-нибудь Айвенго. Или про Робин Гуда.

Вернулся в дом. Как раз сготовилась каша. Тибо снял с огня котелок и утвердил его посреди стола. Из многих пучков травы, развешанных под потолком, ведьма сняла три. Два положила на стол, а один, с большими крупными листьями, бросила в кашу. Тибо извлек из наших сумок лук, сухари, пару колбас – все то, чем мы запаслись еще у месье Герарда.

Ведьма выглянула в окно. Раздраженно покачала головой.

– Где же шляется эта вертихвостка?.. Только за смертью ее и посылать…

Как только мы уселись за стол, появилась Жанна. Принесла кувшинчик молока.

Завтракали молча. Только Рихо время от времени подтрунивала над девушкой. Жанна не обращала на бабкину болтовню внимания.

Мне нужно было поговорить с ведьмой, но так, чтобы Тибо не слышал. Поэтому я отослал его седлать лошадей, а сам остался в доме. На Жанну я решил не обращать внимания.

– Мне нужно кое о чем спросить.

Рихо села поближе, сложила морщинистые руки на коленях и насмешливо поглядела на меня своими черными, как смоль, глазами.

Неужели она догадывается, что я – не сьер Андрэ?..

– Ну что ж, спрашивай, господин рыцарь.

– Скажи-ка мне, Рихо, ты вчера ничего не увидела… во мне?

Старуха враз переменилась лицом.

– Значит… Значит, это и вправду вы, сеньор.

– Не понял тебя?

– Сеньор… – с легким упреком покачала головой ведьма. – Уж мне-то вы могли бы довериться.

Довериться? За кого она меня принимает? Тут краем глаза я заметил, как смотрит на меня Жанна: глаза широко распахнуты, рот полуоткрыт…

Неприятно мне стало от этого взгляда. И понимающая ухмылочка старухи Рихо тоже мне совершенно не понравилась.

Было ясно, что если старуха и увидела в моих мозгах что-то необычное, то истолковала она это сообразно своим собственным представлениям.

Сказать ей, что она ошибается и принимает меня за кого-то другого? Но, кажется, к неизвестному «сеньору» она относится вполне благожелательно. А как она отнесется к Леониду Малярову из Санкт-Петербурга?.. Лучше не рисковать. Надо попробовать как-нибудь вызнать, кто же такой этот «сеньор», и быстро свалить, пока Рихо не разобрала подмены.

Я кашлянул. Изображая задумчивость, покачался на табуретке:

– И это все, что ты хочешь мне сказать?

– Сеньор, – пробормотала Рихо, пряча глаза, – скажите прежде, что вы хотите узнать…

Я вспомнил какую-то кинокомедию про Ленина, которую смотрел в своей прошлой жизни.

– Много ли тут наших? – спросил я заговорщиским голосом.

Старуха коротко глянула на меня и снова потупилась.

– Немного, – ответила она, – как это ни странно, сеньор, немного.

– Почему? – строго осведомился я.

– Не знаю, сеньор. Вроде бы и многие Его слуги прогнаны, и иноверцев спокойно терпят, и даже некоторые из нас открыто живут, а все равно наших почти что и нет… Понимаете, сеньор, – продолжила ведьма, беспокойно перебирая руками передник, – тут они больше о земных делах думают, чем о вещах незримых. Радуются жизни, как могут. Больше о любви земной помышляют, чем о Силе, Истине или Ненависти. А дворяне – с теми совсем беда: ничто их, кроме любви и чести своей рыцарской, не беспокоит. Кое-кто вроде б и наш – но больше на словах, чем на деле, сеньор! А большинство – ну чистые выдумщики! Выдумали себе какого-то невидимого Бога, который никаких свойств не имеет, и молятся ему. Я вот думаю: здорово было бы их с католиками перессорить. Так, чтоб друг друга за глотки взяли и не расцепились бы, пока б и те и другие не передохли. Тогда, полагаю, богатый урожай вы б могли собрать, сеньор.

…Я слушал и не понимал: за кого меня принимает эта ведьма? За главу какой-то секты, что ли? Сделав значительное лицо, я сказал:

– Я подумаю над этим. Буду держать связь, – добавил строго. – А ты смотри тут…

Поскольку через деревню проходила только одна дорога, а возвращаться в Эжль мы не собирались, то и вопроса, в какую сторону ехать, не возникло.

Итак, наши кони неторопливо трусили куда-то на запад. За кого меня приняла ведьма – это пусть останется на ее совести, а вот с Тибо и так следовало провести Серьезный Разговор.

– Расскажи-ка мне еще раз, Тибо, зачем мы поехали в эту страну.

Тибо искоса глянул на меня:

– Господин мой, вы захотели – мы и поехали.

– Это понятно. А вот почему я захотел сюда поехать?

Тибо поерзал в седле. Потом решил, что, видимо, дешевле будет сказать правду.

– Ну, значит… Жили мы в Марселе. Вы там все за баронессой де Винье ухаживали. Всяческие стихи ей сочиняли. Другого ее ухажера раз как-то сильно побили… До смерти. А тут как раз новая булла вышла. Ну вы и поехали.

– Какая булла? Про еретиков?

– Ну да.

– И где эти еретики живут?

– Да везде! Весь Лангедок ими кишмя кишит, как муравейник.

Чтобы хоть что-то понять, я попытался применить логику:

– А в Тулузе, значит, собирается христианская армия, чтобы идти воевать с этими еретиками?..

Тибо сделал большие глаза:

– Да нет, что вы!.. Тулуза – это и есть главный еретический город.

– И что, мы вдвоем с тобой собирались его штурмовать? – с сарказмом спросил я. Когда же наконец этот мерзавец признается, куда мы на самом деле ехали? Где должна была собраться христианская армия, собирающаяся штурмануть город Тулузу?

Но все оказалось гораздо веселее.

– Зачем же нам ее штурмовать? – удивился Тибо. – Тут уж и без нас не раз и не два пытались с графством Тулузским повоевать. Только без толку это все. Ну захватят пару замков на границе. Ну сожгут кого-нибудь. Остальные местные, конечно, сразу же истинными католиками оказываются. А как уйдет с той земли армия – снова священников сгоняют или же втихую ереси своей предаются. Или придет какой-нибудь местный сеньор – вроде графа Раймонда – и выгонит всех крестоносцев обратно.

Я молчал, чувствуя себя полным дураком.

– Слушай, Тибо, давай по порядку. С Лангедоком несколько раз воевали, так? В войне с обеих сторон участвовало довольно много людей, но никакой пользы это не принесло. Так?

– Так.

– Тогда зачем мы сейчас едем в Тулузу?

– Ересь искоренять.

– Вдвоем?

– Ах вот вы о чем толкуете… – сказал Тибо. – Так ведь вы ж иначе решили действовать. В самое сердце ересь поразить решили.

– И каким же, интересно знать, образом? Я что, собирался заделаться проповедником?

– Вовсе нет. Вы собирались вызвать графа Раймонда на поединок.

– Кого я собирался вызвать на поединок?

– Графа Раймонда. Ну, графа Тулузского. Главного лангедокского сеньора.

Нет слов.

– Ты что, хочешь сказать, я собирался заявиться в столицу его страны для того, чтобы вызвать его самого на дуэль?!

– Ну да, – ответил Тибо. – Вы когда еще в Марселе про эту буллу услышали, сказали: с корня надо начинать истреблять это непотребство. А кто главные еретики? Известно кто – Раймонд Тулузский, де Фуа и Роже Везьерский. Зря их, что ли, от Церкви отлучили? Они – сеньоры тутошние, значит, по их наущению вся эта ересь и распространяется. Об этом и в булле сказано было. Ну, вы и поехали, чтоб главного еретика на поединок вызвать и попранную честь Святой Церкви Апостольской защитить.

– Ах вот как…

Повисла длинная пауза.

– Скажи, Тибо, – промолвил я, когда новая порция информации худо-бедно утряслась в моей голове, – вот предположим, приехали мы в Тулузу. Добрались до этого Раймонда. Я вызываю его на поединок… Что помешало бы проклятому еретику графу Раймонду рассмеяться мне в лицо и приказать своим слугам схватить нас обоих и мигом отправить на эшафот?

– В общем-то, конечно, может и так выйти, – рассудительно заметил Тибо, – но, с другой стороны, говорят, что граф Раймонд – человек благородный. О куртуазии там всяческой понятие имеет. Так что вряд ли приказал бы он вас хватать.

– И что, он вышел бы со мной на поединок?

Тибо пожал плечами:

– Сам-то вряд ли. Да у него в вассалах добрых рыцарей хватает. Кто-нибудь из них обязательно бы вышел против вас.

– Хорошо. Предположим, я побеждаю этого человека. Что дальше?

Тибо почесал затылок.

– Не знаю, – честно признался мой слуга. – Тут уж вы своими планами со мной не делились.

– Ну а ты сам-то как думаешь, что дальше было бы?

– Да ничего бы не было! Если б вы понравились Раймонду – пригласил бы он вас погостить у него при дворе. Если б не понравились – то не пригласил бы. Тогда б мы еще куда-нибудь поехали бы.

– Дальше с ересью бороться?

– Ну да!

– А теперь объясни мне, какое все это имеет отношение к искоренению ереси? В чем заключался бы смысл этой поездки и поединка с Тулузским графом?

Тибо наградил меня взглядом, полным незаслуженной обиды:

– Вот и я вам раньше говорил: зачем нам в эту Тулузу ехать? Жили бы себе в Марселе… Воспевали красоту госпожи баронессы в стихах, ну и все прочее… А я там одну кухарочку… Жили бы себе и горя не знали!.. Да только как я вам про это заикнулся, так вы же меня и побить изволили.

Снова повисла пауза.

– Тибо, – наконец сказал я, – мы не поедем в Тулузу.

Тибо одобрительно кивнул:

– Вот это хорошо, господин Андрэ. Спасибо.

И спросил с надеждой:

– Значит, в Марсель вернемся?

– Не исключено. Но позже.

Тибо тяжело вздохнул.

* * *

Мы миновали пару деревушек, а ближе к полдню остановились перекусить и дать отдых лошадям.

Тибо вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и с сожалением посмотрел на моего Принца.

– Что такое?

– Да забыл я совсем про одно дело, которое надо еще было в Эжле сделать.

– Ты это о чем?

– Да про щит ваш забыл.

Я посмотрел в сторону лошадей. К седлу Принца был приторочен выпуклый, суженный внизу прямоугольник в кожаном чехле. Раньше я как-то не задумывался над предназначением сего предмета: не до того было. Видимо, это и был щит.

– А что с ним такое?

– Ремень отлетел. Надо было сходить к кузнецу, заклепать, а я и забыл.

Я попытался вспомнить все, что знал о средневековых рыцарях. Вспомнил фильм «Айвенго». Еще раз взглянул на лошадей.

– А что – копья у меня разве нет?

Тибо покачал головой:

– Вы его еще в Арле сломали. На турнире. И щит там же испортили.

– И почему мы их до сих пор не починили?

– Копье надо новое покупать, – доходчиво объяснил Тибо, – а щит мы как раз собирались в Ниме чинить. Только вот город закрыт оказался. Тогда мы поехали дальше. А тут вас и догнал Гийом де Бош. Потому-то вы с ним без щита и сражались. Зря вы, ваша милость, доспехи его взять отказались…

– Неужели так сложно починить щит, что для этого обязательно ехать в город? – перебил я.

– Так там ж не только ремень заклепать надо. Его ж еще и сверху весь изрубили. Чинить его нужно и красить заново.

Я подошел к Принцу, отвязал ту штуку, которую посчитал щитом. Расчехлил. Да, я не ошибся: самый обыкновенный средневековый щит. Обыкновеннее не бывает. В Эрмитаже однажды такой видел.

Щит был прямоугольным, внизу плавно переходящим в заостренный овал. Один из ремней, которыми он должен был крепиться к руке, и в самом деле оказался порванным. С внешней стороны по краям имелось несколько мощных железных заклепок. Хотя пространство между ними было сплошь в щербинах и зарубках, рисунок еще можно было узнать. Крест и какое-то уродливое крылатое животное со змеей вместо хвоста.

– Как называется эта зверушка? – спросил я у толстяка.

Тибо с осуждением посмотрел на меня:

– Это ж ваш герб, господин Андрэ! А животное – это птица грифон.

– Надо будет запомнить.

Тибо наградил меня еще одним осуждающим взглядом.

Эту ночь мы провели в лесу. Спят в лесу так: берется попона, кладется на травку, сверху укладывается рыцарь, на рыцаря укладывается плащ. Вместо подушки – седло. Сплошная романтика.

Всю ночь доставали комары. Интересно, почему они не кусали Тибо?..

* * *

На следующий день мы миновали широкую развилку. Одна из дорог уходила дальше на северо-запад, другая сворачивала к югу. Мы выбрали вторую. На юге тепло и растут бананы.

Наверное, все странствующие рыцари неким необъяснимым образом умеют притягивать к себе приключения. И впоследствии мне не раз приходилось убеждаться в этом. На собственной шкуре.

Вскоре мы оказались на берегу реки. Дорога поворачивала и вилась вдоль берега. Мы двинулись по ней, рассчитывая, что она приведет нас к мосту или к переправе.

Местность вокруг была весьма живописная. Справа лес, слева речка. Небо, облака и солнце. Потом деревья на другом берегу реки расступились, мы увидели с той стороны продолжение дороги и на некотором отдалении – укрепленный замок на холме.

Ни моста, ни переправы здесь не наблюдалось. Зато имелся брод. И еще здесь находились два человека, которые живо вскочили при нашем появлении.

Один из них, здоровенный светловолосый парень, был одет просто: штаны да кожаная куртка с нашитыми на нее металлическими кольцами. Лицо простоватое, но сложен молодецки.

Второй, черноволосый и темноглазый, слегка пониже первого и лет на десять старше. В кольчуге и прочем железе. На поясе – меч. Шлем – в левой руке. Физиономию второго украшали усы и короткая, аккуратно подстриженная «испанская» бородка.

При виде нас на лице «испанца» отразилась искренняя радость. Светловолосый, напротив, глядел хмуро и насупленно.

– Господа, – вежливо обратился к нам «испанец», заступая дорогу, – прошу прощения. Я не ошибусь, если предположу, что вы собрались переправляться на другой берег?

– Не ошибетесь, – ответил я.

– А не ошибусь ли я, – продолжал «испанец», обращаясь уже только ко мне, – предположив, что вы – благородный человек?

– Вне всякого сомнения, – твердо заявил я. Усы «испанца» возбужденно встопорщились, а на лице снова отразилась неподдельная радость.

– В таком случае, благородный рыцарь, объявляю вам, что я являюсь защитником этого брода и не позволю вам переправиться на другую сторону!

Я усмехнулся. Торжественный тон «испанца» меня позабавил. Слова «защитник этого брода» он произнес с такой напыщенностью, будто каждое из них писалось с большой буквы.

– Значит, мы переправимся на другую сторону БЕЗ вашего позволения.

– Тысяча чертей! Клянусь кровью Господней, для этого вам сначала придется сойтись со мной в поединке!

– А это что, обязательно? – все еще ухмыляясь, спросил я.

– До-он… – разочарованно протянул чернявый. Ну точно испанец…

Назвался груздем – полезай в кузов. Назвался странствующим рыцарем – изволь соответствовать имиджу.

Ладно. Поиграем по этим правилам. Если по местным законам, чтобы переправиться на другую сторону реки, нужно кого-то укокошить – о’кей.

– Хорошо, – я спешился, – и как же мы будем биться?

– Конечно, верхами, как и полагается благородным людям, – ответствовал «испанец». – Кстати, я вижу, что у вас нет копья.

– Да, это так. Я его сломал на турнире. Кроме того, мой щит сейчас тоже находится в непригодном состоянии для боя. Может, лучше просто на мечах?

Насчет своего владения этим предметом я не сомневался.

– У меня есть запасной щит, – порадовал меня «испанец». – И три копья. Выбирайте любое.

Светловолосым малым из лесочка была выведена лошадь моего противника. Я взял предложенный щит, попробовал копья… Понял, что и с копьями сьер Андрэ несомненно знаком, и выбрал то, которое понравилось больше. Одно из двух оставшихся взял «испанец».

Неподалеку от брода имелась длинная песчаная коса. Туда мы и направились.

Сели на лошадей. Разъехались. Оборотились друг к другу.

– Дон, – сказал мне «испанец», – по правилам рыцарского вежества надлежит прежде, чем начать поединок, осведомиться об именах друг друга.

– Я – Андрэ де Монгель.

– А мое имя – Родриго де Эро.

Мы отсалютовали друг другу копьями. Кажется, я уже упоминал о том, что у сьера (или дона?) Родриго был шлем? Так вот, увидев, что у меня шлема нет, он свой шлем тоже одевать не стал. Запасного шлема у него, видимо, не нашлось.

«Вот интересно, – мимоходом подумал я, – а с какой стороны должен быть противник во время конного столкновения?..»

По логике выходило, что раз щит находится в левой руке, значит, с той же стороны должен быть и противник. Из этого я и решил исходить.

Мы начали съезжаться.

Медленно… быстрее… еще быстрее… Я оценил мужество своего противника, увидев острие копья, стремительно несущееся прямо мне в лицо. Сердце провалилось куда-то в желудок. Полагаю, что Родриго, добровольно оставшийся без шлема, чувствовал себя не лучше, наблюдая за острием моего копья.

Мы сшиблись. Лошади поднялись на дыбы.

На что это было похоже? Как будто по моему щиту (и соответственно, по левой руке) со всей дури вмазали двухсоткилограммовым молотом. Вмазали и стали вминать. Вот на что это было похоже.

Я сумел удержаться в седле. Вернее, удержался сьер Андрэ. Леонид Маляров несомненно сверзился бы на песок.

Мы разъехались. Остановились. Развернули лошадей. Отсалютовали друг другу копьями.

Милое развлеченьице, ничего не скажешь. Тебя тут или проткнут, или сам себе позвоночник сломаешь.

Мы тронули лошадей с места.

Быстрее… Еще быстрее… Удар!!!

Вас никогда не вышибали из седла? Нет? О, это преудивительнейшее ощущение! Обязательно попробуйте. Не пожалеете.

Скрежет, страшнейший удар в левую руку. Несколько секунд свободного парения, когда ты еще не знаешь: тебе не больно потому, что все в порядке, или потому, что ты уже умер. Мошонка сжимается и норовит втянуться внутрь. Мочевой пузырь интересуется: эй, приятель, как насчет опорожниться? Не выбивали?.. Ну, вам повезло.

А под занавес – оглушающий удар о землю.

Я вырубился, видимо, секунд на пять. Только чуток оклемался, приподнял голову – и увидел прямо перед своим носом острие меча. Сам дон Родриго, стоявший надо мной, тяжело дышал. Волосы у него на лбу слиплись от пота.

– Дон, вы проиграли.

Выделывать те финты, которые успешно прошли с Гийомом, я не стал. Продолжать поединок я сейчас был не в состоянии. Я и говорить-то мог с большим трудом. Поэтому я просто закрыл и снова открыл глаза.

– Дон… Или как вас там… Сьер северянин, – настойчиво продолжал гнуть свое рыцарь Родриго, – признаете ли вы себя побежденным?

Я понял, что он не отцепится, и пробормотал:

– Ну, допустим… Дальше что?

– Отлично! – обрадовался Родриго. – Признаете ли вы, что виконтесса Антуанетта де Косэ – самая прекраснейшая, восхитительнейшая и наицеломудреннейшая женщина в Лангедоке, Аквитании, Арагоне, Франции, Италии и всех прочих странах?

– О’кей, – сказал я. – Виконтесса Антуанетта – самая прекрасная женщина во всем мире. Супермодель.

Лицо рыцаря Родриго озарила новая улыбка. Зубы у него были крупные, белые. Хоть в рекламе «Колгейта» показывай.

Счастливый Родриго де Эро вложил, не глядя, меч в ножны.

А затем протянул мне руку и помог встать на ноги. Весело хлопнул по плечу:

– Вы отлично управляетесь со щитом! Я-то полагал, что своим фамильным ударом вышибу вас еще с первого раза, однако вы как-то ловко повернули щит… Ну а когда не удалось победить ловкостью, пришлось использовать силу… А мой-то конь всяко посвежее вашего будет! – Тут Родриго добродушно рассмеялся. – Поздравляю!.. Вы доставили мне поистине огромное удовольствие этим поединком! Не хотите ли теперь заглянуть ко мне? Разопьем бочонок вина, побеседуем… А?..

И указал на тот самый замок, который возвышался на другой стороне реки.

Не зная, как правильно ответить, я судорожно стал вспоминать исторические фильмы.

– Эээ… Почту за честь.

Рыцарь Родриго рассмеялся и опять хлопнул меня по левому (ушибленному!) плечу.

* * *

Родриго де Эро был франком только наполовину. Мать у него была из Каталонии. Испанка.

Молодость дона Родриго также прошла в Испании. Это чувствовалось – в разговоре Родриго периодически вставлял экспрессивные испанские словечки, смысл которых оставался для меня загадочен. Восемь лет назад родриговский папаша, сьер Бернард, отправился, как и положено всякому уважающему себя рыцарю, воевать за Гроб Господень. А сына оставил управлять поместьем. Из Крестового похода Бернард не вернулся. Впрочем, Родриго по этому поводу не особенно сокрушался. Напротив, он даже завидовал своему отцу. И собирался лет через десять пойти по его стопам. То есть – уплыть в Палестину. Но перед этим обязательно обзавестись женушкой и двумя-тремя наследниками.

– А Антуанетта де Косэ… это ваша невеста? – осторожно поинтересовался я.

– О нет, ну что вы! – ухмыльнулся Родриго. – Избави Боже! Донна Антуанетта – это жена моего соседа Рауля де Косэ. Между нами говоря, порядочная стерва. Но весьма недурна собой. Но, видите ли, никакой другой более-менее подходящей дамы сердца у меня сейчас нет. Однако нельзя же начинать поединок просто так, не имея в запасе даже дамы сердца, ради славы которой должен происходить всякий поединок! А назвать госпожу виконтессу своей дамой сердца – это прекрасный способ позлить Рауля. Виконт чрезвычайно ревнив.

– А он не придет к вам разбираться?

– Так приходил уже! Тогда, помню, мы с ним славно сразились… Человек по тридцать с обеих сторон полегло.

– И кто победил?

– Формально я, но, если судить по чести, у нас с ним случилась ничья. Понимаете ли, дон Андрэ, прослышав о нашей войне, на замок Рауля напали разбойники под предводительством Луи из Каора. Не слыхали о таком? Нет?.. Заявляет о себе, что, мол, благородной крови, а по сути – человек без чести и совести. Настоящий бандит, рутьер. Прослышав об этом коварном нападении, эн Рауль попросил меня отложить нашу с ним войну на некоторое время. Я, само собой, согласился и даже любезно предложил эн Раулю свою посильную помощь. Он, как добрый сосед, не мог отказать мне в таком удовольствии. Вдвоем с ним мы быстро разогнали этих рутьеров. Попировали в раулевском замке и на том разошлись. Только с тех пор уже почти год прошел, а я смотрю – что-то не торопится эн Рауль возобновлять наш отложенный спор. Поэтому я и подумал, что надо бы как-нибудь напомнить ему о его давешнем обещании.

Какой, однако, воинственный испанец мне попался…

– А вам обязательно с ним воевать?

Дон Родриго удивленно уставился на меня:

– А что же еще делать?

– Ну, не знаю… Можно мирно ездить друг к другу в гости…

– Так мы уже почти целый год мирно живем! Целый год!!! Знаете, как за это время мне все эти трубадурские празднества надоели?! Знаете?! Не поверите – видеть уже этих рифмоплетов не могу, хотя и сам, прости Господи, время от времени стихами балуюсь. Ну разве это жизнь? А ведь душе хочется чего-то большого, настоящего, светлого, такого, чтоб кровь в жилах кипела! А войны все нет и нет…

– Кстати, сьер Родриго, я ведь в этих землях недавно. Не расскажете, что здесь интересного случилось в последнее время?

Родриго охотно напичкал меня новостями. Такой-то барон пошел войной на такого-то барона. Такой-то дворянин женился на такой-то дворянке, которая оказалась не дворянкой, а купеческой дочкой, и по этому поводу дворянин с ней развелся. Виконт Безьерский помирился с графом Тулузским. Граф Тулузский готовится отмечать годовщину свадьбы со своей четвертой женой Иоанной.

Я слушал его и поглядывал по сторонам. Перейдя через брод, наши кони неторопливо рысили к замку. Лес расступился, стали видны луга и холмы с разбросанными там и сям домиками и деревушками.

Замок стоял на самом высоком холме. Был он сложен из светло-серого камня, имел большую центральную башню и сбоку оной – высокую прямоугольную пристройку, являвшуюся, по сути, обыкновенным четырехэтажным домом с соломенной крышей. Пристройку и центральную башню окружали мощные стены, заканчивавшиеся сверху покатыми деревянными навесами. По углам стен располагались еще четыре башни, поменьше. Были эти башни толстыми, гладкими, незыблемыми и прямо-таки лучились чувством своей значимости.

Вокруг холма наличествовал ров, с обеих сторон окруженный высоким деревянным забором. Через ров был перекинут сложенный из бревен мосточек, который, впрочем, в случае нужды можно было бы легко скинуть вниз. За мостом располагались ворота, распахнувшиеся при нашем приближении. Не сами собой, естественно. На воротах дежурили двое. Не слишком воинственного вида.

Дон Родриго кивнул своим людям, придержал коня, спросил одного из мужичков:

– Как дочка?

– Получше уже, – ответил мужик, почесав затылок, – оправляется потихоньку, ваша милость. Иногда даже и не бормочет уже, а говорит почти как прежде.

Родриго кивнул:

– Это хорошо. Ну, с Богом, Пьер.

– Да благословит вас Господь, сеньор Родриго!

Мы миновали ворота и поехали к замку.

– У этого Пьера дочка в лесу заблудилась, – объяснил мне Родриго. – Искали ее, искали – нету. Думали уж было, что какой-нибудь бродяга снасильничал ее, убил и в землю закопал, чтоб не нашли. Взяли тут даже двоих по подозрению. А потом нашлась эта девочка. На третий день уже, в самой чащобе. Забралась на дерево от волков и сидит там, плачет. А когда сняли ее с ветки, оказалось, что говорить она разучилась. Мычит что-то, а говорить не может. Один… один добрый христианин сказал, что это с ней от страха такое случилось и что со временем пройдет. Так вот и вышло. Все по словам его, как всегда.

– Почему «как всегда»? – спросил я.

– Потому что он святой, – просто ответил Родриго.

* * *

За замковыми воротами было сумрачно. С внутренней стороны к стенам примыкали различные пристройки – все точно так же, как в Эжльском монастыре.

По внутреннему двору сновали женщины, слуги и собаки. Слева, под навесом, мирно жевали сено лошади. Наличествовало несколько солдат, одетых так же, как угрюмый светловолосый здоровяк, сопровождавший Родриго. Вооружены солдатики были алебардами.

При нашем появлении люди, находившиеся во дворе, оживились. Мы соскочили на землю. Конюхи приняли у нас лошадей. Тибо отправился с ними, а дон Родриго повел меня в центральную башню. Откуда-то всплыло название: донжон.

Через небольшую, обитую железом дубовую дверь мы проникли внутрь. На первом этаже окон не было. Вообще. На втором они были, но в очень небольшом количестве и больше походили на щели, чем на окна. На третьем этаже располагался обеденный зал – просторное полутемное помещение с двумя монументальными столами.

Дон Родриго приказал подать обед.

В потрясающе короткое время перед нами возникли два кувшина вина и два кувшина эля, связка колбас, большой каравай пшеничного хлеба в окружении нескольких булочек с румяной поджаристой корочкой, лук, петрушка и чеснок, кубышка с соленой капустой, кубышка с грибами, на которую я сразу же положил глаз, сыр, по виду больше напоминавший творог, жирное свежее масло в небольшой деревянной миске и большая вяленая рыба. Чуть попозже появилось блюдо с изюмом, оливки, кубышка с медом, по краю которой ползала оса, большой круглый пряник с повидлом и непонятные бесформенные штуки, к которым я поначалу отнесся с большой опаской. На вкус же это оказались самые обычные пирожные.

И это была только закуска. Настоящий обед ждал нас впереди. Когда испекутся поросята. К поросятине обещали пирог со сливками и вишнями.

Следует упомянуть, что, прежде чем приступить к трапезе, дон Родриго сложил руки перед грудью и вдохновенно помолился. Не желая выглядеть белой вороной, я принял такую же позу и постарался запомнить слова. Пригодится.

Отдав должное и красному и белому вину, мы с доном Родриго отправились на экскурсию по замку. Дону Родриго было что показать. Начали с гобеленов, вышитых еще его матушкой. Побывали в оружейной. Опробовали все, начиная от кривой дамасской сабли и кончая старым копьем, с коим была связана какая-то легендарная история, уходившая еще ко временам Карла Великого. Потом мы отправились на псарню, где дон Родриго долго возился с щенками, показывал мне то одного, то другого. «Посмотрите на этого, Андрэ… посмотрите на этого… а этот-то каков!..»

Когда же наступил вечер, слуги принесли еще свечей, а мы со сьером… да какой он «сьер»!.. дон, натуральный испанский дон!.. с доном Родриго решили продолжить застолье. Теперь уже не вдвоем: к нам присоединилась целая прорва народу.

Здоровый усатый дядька уселся слева от хозяина замка («рек-к-комендую вам, Андрэ: Рожер. 3-заведует моими орлами… Р-рожер, эт-то дон Андрэ. Ис-стинный рыцарь…»), светловолосый великан, так и оставшийся безымянным, разместился рядом со мной. Подальше – еще с полдюжины мужчин «благородного» звания. Во время войны – десятники и полусотники родриговского воинства. Окромя них – две симпатичные особы женского пола и, наконец, замковый управляющий, месье Гумберт.

Повеселились изрядно. Даже песни попели. Одна из дам бойко бренчала на мандолине.

Сначала всякую лирику, потом дон Родриго попросил даму спеть что-нибудь испанское. Дама просьбе вняла, а дон Родриго пришел в сильнейшее возбуждение, постукивал ногой по полу, топорщил усы, вращал глазами и воинственно сжимал в руке нож. Слушая эти романсы, я вдруг обнаружил, что более-менее понимаю, о чем речь. Ага, значит, мой «предшественник» немного знал испанский язык.

Когда песни закончились, мы некоторое время посидели все вместе. Потом все потихоньку начали расползаться кто куда – время-то было уже позднее. Мы с Родриго опять остались вдвоем. Распили еще один кувшинчик золотистого. И разговорились за жизнь. Я поведал дону Родриго, что был в Палестине. Дон Родриго оживился: а не встречали ли вы там эн Бернарда, моего родителя? Тогда я поведал хозяину и о своей «беде»: мол, ничего я не помню. Потому как зловредный Гийом де Бош два дня назад огрел меня по голове палицей и вышиб все славные воспоминания. Разочарованию дона Родриго не было предела.

– Неужели вы совсем-совсем ничего не помните?..

– Нет, ну кое-что я, конечно, помню. Но вот с именами, датами и событиями – полная беда…

Для выяснения всех обстоятельств решили позвать моего слугу. Тибо меж тем уже спал и видел десятый сон. Его растолкали и доставили к нам, а уж мы учинили толстяку допрос с пристрастием: не пересекался ли я, случаем, семь лет назад в Палестине с бароном Бернардом де Эро? Тибо отчаянно зевал и честно пытался вспомнить. «Кажись, нет…» – пробормотал наконец мой оруженосец, и ему позволили уйти.

Да и мы тоже пошли спать. Утомительный выдался денек.

 

Глава пятая

Я проснулся от того, что кто-то осторожно тронул меня за плечо. Тибо.

– Доброе утро, господин Андрэ. Там барон за стол садиться собирается. Вас зовет.

Я зевнул и с большим неудовольствием начал натягивать сапоги:

– Где тут умыться можно?

Но Тибо уже свалил куда-то.

Я походил по комнате. Сделал гимнастику. Отжавшись сто раз, встал. Одышки не было. Вот это бык! И никакого похмелья.

Я улыбнулся. Пусть вокруг чужой мир и чужое время, но с таким организмом можно решиться на многое… Потом я заметил на стене бронзовый круг, начищенный до зеркального блеска. Зеркало.

М-да. А на что я, собственно, рассчитывал? Увидеть славянский фас Лени Малярова?

Тем не менее я опечалился. Нет, сьер Андрэ был далеко не урод. И лицо у него вполне приличное. Мужественное. И уже отчасти знакомое, поскольку я уже любовался на него в трактире. Но тогда я не знал, что это чужое лицо.

Пришел Тибо, принес ведро с холодной водой и кувшинчик с горячей. Я умылся, потом, как всякий культурный человек, почистил зубы. Содой. Тибо тем временем извлек из сумки устрашающего вида бритву.

– Не желаете побриться, ваша милость?

* * *

Завтракали мы с Родриго куда скромнее, чем ужинали.

– А вот скажите, дон Андрэ, – обратился ко мне Родриго, отодвигая в сторону пустую миску и наливая себе в кружку кваса. – Какова цель вашего вояжа?

Сказать ему про буллу и благочестивое рвение, которое подвигло сьера Андрэ к поездке в графство Тулузское?.. Нет, не стоит. Я не такой пробитый Дон Кихот, каким был мой «предшественник». В Тулузу я не поеду и вызывать Тулузского графа на поединок уж точно не буду. А раз так – то и говорить об этом нечего.

– Да так… Странствую.

– Вы ведь с востока едете?

– Ага. Из Марселя.

– А в Арле были?

Я кивнул:

– На турнире. Не слишком удачно. Копья лишился, и щит повредил.

– У меня в замке есть кузня. Щит можно починить… Расскажите мне о турнире.

– Турнир как турнир, – я пожал плечами. – Наверное. Сам-то я ничего не помню.

– Ах да. – Родриго вздохнул. – Забыл. Кстати, неподалеку от моего замка живет один святой. Чудотворец и целитель. Хотите – к нему поедем?

Хочется, конечно, посмотреть на святого. Занятно. Но боязно. Если этот святой чудотворец просечет, кто я есть? И скажет Родриго. Или начнет в срочном порядке изгонять из сьера Андрэ беса?

Вчера я выяснил у Родриго, что нынче двенадцатый век от Рождества Христова. Следовательно, политический климат для «бесноватых» не очень подходящий.

Поэтому я покачал головой:

– Думаю, со временем это пройдет само собой. Кое-какие воспоминания уже вернулись.

– Ну, как знаете…

Мы еще немного потрепались о том о сем, после чего Родриго занялся хозяйственными делами, а я отправился бродить по замку. Обнаружил какого-то прохвоста, который вытащил пробку и сосал, что называется, «из горла» бочки. Увидев меня, поганец страшно перепугался и едва не захлебнулся.

– Бочку закрой.

– Чево, ваша милость?.. Кхе-кхе-кхе…

– Бочку заткни, дубина!

– Ага, ваша милость… Сейчас мы это… Кхе-кхе…

Во дворе я нашел бездельничающего Тибо.

– Бери-ка щит и живо в кузницу! – приказал я ему, а сам поднялся на замковую стену. В надвратной башне солдаты увлеченно играли в кости.

А местность вокруг замка живописная, как на картинке. Тепло. Клевером пахнет. В покинутом мною Петербурге была как раз середина февраля…

* * *

Я благодушествовал на стене минут пятнадцать, когда заметил трех всадников, скачущих со стороны реки. Добравшись до первых ворот (которые никто перед ними открывать, естественно, не стал), всадники о чем-то начали базарить с привратниками. Хотя все трое были вооружены, никакой угрозы в их жестах не ощущалось. Ощущалось другое: ребята явно торопятся. Кто это? Люди Родриго, спешащие доложить об успешном выполнении какого-то задания? Местные почтальоны? Непонятно…

Между тем один из мужиков, стоявших у нижних ворот, сорвался и побежал в замок – доложиться. Я выглянул во внутренний двор, поискал глазами дона Родриго… Ага, вот и он!

Я спустился со стены – интересно, что случилось?

Привратник, тот самый, у которого дочка потерялась в лесу, бросился к своему господину.

– Сеньор!.. – выдохнул он. – Там Рауль де Косэ!

– Рауль? – недоверчиво переспросил дон Родриго.

Пьер сглотнул, переводя дух, потом согласно кивнул:

– Рауль.

Я напряг память: тот самый сосед, чью жену испанец выбрал в качестве дамы сердца. Соперник-союзник.

Недоверчивое выражение покинуло физиономию дона, а на смену ему явилось всегдашнее энергичное оживление.

– Наконец-то!.. Много с ним людей?!. Отвечай, дурак! Чего молчишь?! Ну?!

– Двое.

На лице Родриго отразилось сильнейшее разочарование.

– Двое?! Всего двое?

– Да, господин. Сказали – говорить с вами хотят.

Родриго вздохнул. Помолчал. Подумал:

– Беги к Раулю. Откройте нижние ворота…

Когда Пьер убежал, Родриго пробормотал себе под нос:

– Посмотрим… Может, – тут в голосе испанца проскользнула слабенькая надежда, – он о месте для сражения приехал уговориться?

Через минуту во двор въехали те трое, которых я видел со стены. Дон Родриго помахал рукой, привлекая к себе внимание.

Виконт Рауль де Косэ оказался приземистым, широким в кости мужчиной лет сорока пяти. Одет в кольчугу, а поверх оной – красивый черный жилет со вшитыми в него металлическими кольцами. Кольчужный капюшон закрывал голову Рауля, оставляя открытым только лицо. Из-под капюшона выбилась наружу прядь светлых волос. Шлем и щит приторочены к седлу.

– Здравствуйте, Рауль! – жизнерадостно приветствовал его испанец. – Как здоровье госпожи Антуанетты? Здоровы ли дети?

– С ними все в порядке, – буркнул виконт.

– Вы знаете, что я всегда рад видеть вас, виконт. Однако чему я обязан чести лицезреть вас именно сегодня?

– Родриго, – оборвал Рауль этот возвышенный тон, – ты слышал про новую папскую буллу?

Испанец кивнул:

– Да, о чем-то таком болтали мы тут на днях с одним проезжим…

– Роберт де Вигуэ тоже про нее слышал.

– Ну и что?

– Он осадил Эгиллем.

– Что – снова?!!

Рауль кивнул. От избытка чувств Родриго скрипнул зубами и с силой хлопнул кулаком по открытой ладони.

– Вот подлец! И это после того, как они с Бернардом на Евангелии поклялись друг другу в вечном мире!

– Какое теперь это имеет значение? – спросил Рауль. – В булле что сказано? «Католики освобождаются от всех обязательств перед аженойцами и прочими еретиками». А то, как Бернард относится к патаренам, всем известно. В его замке они живут как у себя дома.

– А Роберт что – решил изобразить из себя истинного католика?

– Похоже, что так.

– Мерзавец! Да Иуда Искариот больший католик, чем он!.. И это после того, как он дал слово чести!

– Родриго, я тебе повторяю – в булле черным по белому написано: «освобождаются от всех обязательств». От всех, понимаешь?

– От слова чести дворянина может освободить только Господь Бог. Ни один человек – ни сеньор, ни священник, ни король – этого сделать не может.

– Ты это Папе Римскому скажи.

И Роберту. Эти слова слегка остудили вспыльчивого Родриго и перевели его мысли из сфер рыцарской этики в область сугубо практическую.

– У Роберта много людей?

– Тридцать всадников и полторы сотни пехоты – это его собственные. Копий двадцать наемников из Пуатье. И еще не знаю, сколько всякого сброда.

– Ты что же, собираешься отправиться на помощь Бернарду? – с некоторым недоверием произнес Родриго.

– Да, мы с ним никогда не ладили, – признался Рауль. – Но я ненавижу наемников. Еще с тех пор ненавижу, как англичане сюда брабантцев притащили. И к тому же, говорят, наш с тобой общий знакомый Луи тоже около Роберта сейчас ошивается. Дерьмо к дерьму липнет… Вот я и решил: надо помочь Бернарду.

Родриго кивнул, признавая весомость Раулевых аргументов.

– Поедешь со мной?

– Конечно!

– Я так и думал. Когда будешь готов?

– Завтра утром. Пока я пошлю к Ангулему. Пока он соберет людей. Пока придет сюда…

– Знаю я эти утренние выступления, – проворчал Рауль. – Собираешься выезжать с петухами, да пока соберешься – уже и полдень. Может, вечером выступишь?

Родриго вскинул подбородок, прищурился:

– Дон Рауль де Косэ, вы, кажется, хотите дать МНЕ совет, как и когда МНЕ вести на войну МОИХ людей?

Рауль вздохнул.

– Когда Бернард отправил ко мне своего человека с посланием, головорезы Роберта уже подходили к городу. Это было вчера. Сейчас они наверняка захватили город и осадили Эгиллемский замок. Если мы отправимся завтра, то под Эгиллемом будем только еще через двое суток. Ты уверен, что Бернард продержится все это время? Я – нет.

– Да, я понимаю, – кивнул Родриго. – Но мы ничем не сможем помочь Бернарду, если прибудем в Эгиллем усталые, на взмыленных лошадях… нет, так мы много не навоюем. Завтра утром. Где мы соединимся?

– Дорога на Эгиллем проходит мимо моего замка. Когда будешь рядом – пошли ко мне человека.

– Договорились. Буду в четыре пополудни.

– Идет. Если в пять тебя не будет, я пойду один.

– Не смеши меня! – воскликнул Родриго. – У тебя же людей в три раза меньше, чем у Роберта.

– Так пусть это будет вам упреком, барон Родриго.

– Раздери тебя дьявол, Рауль!!!

Рауль развернул лошадь:

– Счастливо оставаться, сосед! Завтра в четыре часа!.. Смотри, не опоздай!

Сопровождаемый своими людьми, виконт выехал из замка. Несколько секунд Родриго свирепо глядел ему вслед, потом скомандовал:

– …Франц, бери коня и езжай к Ангулему. Скажи, чтобы до заката он был здесь со всеми своими людьми… Жан, сгоняй в Марионэ… Да, я знаю, что ты там не был. Узнаешь у старосты, где кто квартирует… Так, теперь насчет жратвы и обозов… Черт побери, где Гумберт? Когда он мне нужен, никогда его поблизости нет!

– Он вроде б наверху, сеньор, – сказал Жан. – Я видел, как он в дверь входил.

Пробормотав ругательство, Родриго развернулся, собираясь направиться в дом, и едва не столкнулся со мной. Остановился.

– Вы слышали, что говорил Рауль, не так ли?

Я кивнул:

– Слышал.

– Просить вас поехать со мной я не могу – мы с вами друг другу ничем не обязаны. Это наши местные свары. Но, с другой стороны, я буду рад, если вы к нам присоединитесь.

– Ммм… Я с удовольствием поеду с вами.

– Отлично! Так и знал, что вас обрадует эта новость. Готовьтесь! Мы выедем завтра утром, с рассветом.

Сообщив мне эту «радостную» новость, Родриго направился к донжону.

Естественно, никакого удовольствия я не испытывал. Встревать в чужую войну мне совершенно не улыбалось. Но отказаться я тоже не мог. По здешним понятиям, в лучшем случае сочтут просто невеждой. А то и трусом.

Но какие бы чувства я ни испытывал к предстоящему нам «славному делу», следовало позаботиться о собственном вооружении. Поэтому я решил проконтролировать, как продвигается починка щита.

Починка щита продвигалась. Тибо за этим присматривал. Собственно, она уже подходила к концу. Ремень заменили, щит покрыли новой кожей. Кузнец как раз крепил ее заклепками.

– Готово, – наконец сообщил он нам. Мы вышли из кузницы.

– Раскрасить бы надо, – сообщил мне Тибо. – Только это в городе. Здесь мастеров нет.

– Добудь где-нибудь краску, и я сам его раскрашу.

– Как скажете, господин Андрэ… А чего они тут все суетятся, не знаете?

– Так ведь война намечается.

– Война?

– Ага. Ну, не совсем здесь, а в каком-то Эгиллеме. И мы с тобой на нее поедем.

– Господи Боже!.. Что, опять на войну?!.

– Хватит ныть! Да, опять на войну. Пойди краску поищи.

Тибо краску нашел. Где-то в подсобке замка.

Красок было целых две: черная и белая. Черная немногим по виду и по качеству отличалась от смолы. Белая была больше всего похожа на известь.

Может, это и была известь.

Я соорудил из палочки, толстой нитки и тряпичных лоскутков две кисточки и резво взялся за раскрашивание щита. Благо образец у меня был – остатки старого изрубленного слоя.

Тибо повертелся рядом, посмотрел на мои старания.

– А ловко у вас выходит, господин Андрэ. Я и не знал раньше, что вы к рисованию способны.

– Четыре года ДХШ.

– Ч-чевво четыре года?..

– В далеком детстве, говорю, меня учили рисованию. Впрочем, это было так… мимолетно… Ты, наверное, и не помнишь.

– Не помню, – честно признался Тибо.

Уродливая зверюга со змеиным хвостом получилась что надо. Я даже пожалел, что нет ярко-красной краски – для глаз.

– Здорово, – одобрил Тибо, когда я поставил щит у стены и отошел на несколько шагов, чтобы полюбоваться на свое творение.

– А ты думал… Пока его не трогай. Пусть высохнет.

– Угу. Дайте-ка мне свой меч, ваша милость, подточить надо.

Этим вечером мы не пьянствовали и не обжирались. Та девица, которая играла вчера на мандолине, взяла этот инструмент и сегодня. В преддверии военной кампании она порадовала нас несколькими героическими песнями. Одна была особенно длинной и занудной – про какого-то Роланда, который долго дудел в свой боевой рог, а когда это ему не помогло, разрубил рог на две части и умер.

Зато народу за ужином было значительно больше, чем вчера. Прибыл Ангулем со своими ребятами. Как я понял, он был вассалом барона и держал от него какие-то земли на юге.

Спать легли пораньше – побудка планировалась еще до петухов.

Не знаю, что там вещал Рауль насчет медленных сборов, но выехали мы из замка с рассветом, как и собирались.

Исторические фильмы про рыцарей, которые стройными рядами едут на войну, – полная лажа. Предполагаю, что строем рыцари скачут только в двух случаях: на параде и собственно во время конной атаки. Во всех остальных случаях они ездят так, как хотят.

Нет, какой-то порядок в нашем воинстве имелся. Именно – какой-то. Состоял он в том, что впереди ехали всадники, за ними брела пехота, а за пехотой грохотали обозы. За обозами никто не шел – от них поднималась такая пылища, что издалека, наверное, должно было казаться: на дороге что-то горит.

До полудня мы успели миновать три деревушки и один придорожный трактир, рядом с которым Родриго остановил своего коня и лично проследил за тем, чтобы никто из солдат не забежал в дом пропустить пару кружечек на посошок.

Вскоре после полудня Родриго отправил вперед одного из своих людей – предупредить Рауля о нашем приближении. Кажется, на место сбора мы прибыли несколько раньше оговоренного срока. Во всяком случае, на развилке, где была дорога к замку Рауля, мы прождали виконта около получаса, не дождались и потихоньку двинулись дальше. Только тронулись с места – а вот и Рауль де Косэ собственной персоной выезжает из облака пыли, мигом образовавшегося за нашими обозами. Кашляет, матерится.

– Небось у женушки подзадержался, – хмыкнул один из родриговских рыцарей, стоявших рядом со мной.

– У такой женушки подзадержаться под бочком – святое дело, – отозвался другой.

Впрочем, шутки тотчас смолкли, когда Рауль подъехал ближе.

– Опаздываете, виконт, – поддел Родриго соседа.

Порядок следования утрясали минут двадцать. В итоге рыцари Родриго поехали рядом с нами, его пехотинцы встали позади наших, а обозы перемешались. Обе походные кухни, например, были поставлены впереди, а фургон с походной кузней – то бишь фургон с мехами, инструментами и разными железными запчастями – помещен в самый конец.

Местность становилась все более холмистой. Я бы даже сказал – все более гористой. Правда, горы тут были вполне пригодные для езды – старые, сплошь покрытые лесом.

На ночь мы остановились в безымянной горной деревушке. Деревушка принадлежала здешнему местечковому барону, и обитатели ее были нам не слишком рады. Почему Родриго и Рауль не остановились в замке этого барона, почему не позвали его поучаствовать в «славном деле»? Не знаю.

С утра потащились дальше. Ближе к середине дня Родриго и Рауль принялись отлавливать встречных путников и выяснять у них, что сейчас происходит в Эгиллеме? Первые два оказались простыми крестьянами и вообще не знали о том, что там идет война. Толковый ответ получили не сразу. И от человека довольно странного. Он явно не был благородным, с другой стороны, он слишком прямо держал спину – слишком прямо для крестьянина. Разговаривал он с Родриго и Раулем спокойно, даже равнодушно, и в глаза им смотреть не боялся.

– Город они взяли, – порадовал он наших предводителей. – Когда я уходил, как раз собирались его жечь. Но не знаю – может, пока не сожгли. Роберт вроде бы хотел сначала замок расковырять.

– А ты-то сам кто такой будешь? – спросил его виконт.

Последовал негромкий ответ. Лицо Рауля перекосила гримаса. Виконт сжал кулак, как будто хотел ударить парня, но удержался. Прорычал, наезжая конем:

– Все из-за вас, сволочей, – а как запахло паленым, так в кусты?

Путник спокойно отступил на шаг, освобождая дорогу, но взгляда так и не опустил. Похоже, ему было просто наплевать на то, что с ним может сделать толпа вооруженных людей. Или же он был твердо уверен в том, что ничего ему эта толпа сделать не сможет.

Виконт опустил руку и дал шпоры коню. А путник пошел дальше.

– Не знаешь, кто это? – спросил я у Тибо. Тот оглянулся. Долго смотрел вслед уходящему.

– По всему видать, добрый человек. Может, из этих, из «чистых». А может, еще из каких. Много ведь их тут, всяких.

– Так это что, еретик? – Я оглянулся, но странника уже не было видно. Столько об этих еретиках говорили…

– Может, и еретик, – пожал плечами Тибо. – Но… но это смотря с какой стороны посмотреть.

Ого! Смелое заявление. Я усмехнулся:

– Да я смотрю, ты сам еретик.

Тибо поежился.

– Господин мой… Ну не знаю я, кто тут прав… С одной стороны, конечно, Римский Папа – наместник на земле Господа Бога нашего. И я раньше думал: дьяволопоклонники все эти еретики и антихристы. Но вот уж четыре года, как вернулись мы из Палестины. Ездили мы с вами по Провансу, по Пьермонту… В герцогстве Австрийском были и в Италии… Посмотрел я на этих еретиков. Одни – юродивые дураки. Другие ловки народ смущать, чудеса диавольские показывать и подбивать против господ, от Бога данных, за оружие браться… Но ведь не все ж они таковы, господин мой! Есть и такие, которые так по-евангельски живут, что не придерешься! В нищете, женщин не знают, только хлеб едят, а пьют только воду и последнюю рубаху с себя снимут, если их попросить. Чем не святые люди?

– А может, они специально притворяются? Чтобы побольше народу в свою секту заманить?

– Не знаю… Может, и притворяются. Только веры-то в них все равно больше, чем в епископов римских, которые в жиру живут, любовниц при себе держат и симонией вовсю промышляют.

– Симонией? А это что такое?

Тибо почесал в затылке.

– Продажа это, – объяснил он, – должности. Вот к примеру: помрет епископ Готфрид. Кого архиепископ Безьерский на его место назначит? Известно кого – того, кто заплатит больше. Местечко-то теплое. Слышал я, что и торги даже, бывает, устраивают. Это и есть симония… А первым симонистом… или симонянином?.. или… ну, этим самым, в общем, был Симон-маг. Он был чернокнижник и дьяволов слуга. И по наущению сатаны искушал святых апостолов: предлагал им деньги за дар Святого Духа! Представляете, сеньор Андрэ, – деньги за Святого Духа! – Тибо осуждающе покачал головой. – Апостолы, конечно, не согласились…

– …в отличие от римских архиепископов, – закончил я. – Так?

Тибо снова почесал в затылке, с опаской посмотрел на меня и осторожно сказал:

– Выходит, так…

– А ты не боишься, что тебя самого за такие слова рано или поздно на костре сожгут?

Тибо сделал большие глаза.

– А чего я сказал-то? Дело-то известное! Вон монахи из Клюни уж который год против этой самой симонии борются, да и сам Рим ее порицает – да только без толку все. Как продавали, так и будут продавать. За всеми ведь не уследишь.

– И ты, значит, думаешь на другую сторону переметнуться? Где все насквозь хорошие и правильные?

– Ну не знаю я, сеньор!.. Не знаю!.. Выходит, что и так плохо, и эдак нехорошо…

– Ага! – обрадовался я. – Так ты, Тибо, выходит, атеист!

– Чего-чего вы говорите?..

– Атеист – это человек, который вообще ни во что не верит. Ни в Бога, ни в Дьявола.

Тибо испуганно посмотрел на меня и перекрестился:

– Упаси Господь… Ну и скажете ж вы, господин Андрэ…

Некоторое время мы ехали молча. Малость успокоившись и придя в себя от обвинения в страшном атеизме, Тибо снова подал голос:

– Все ж таки я думаю, что Рим вернее. Ну не может же быть так, чтоб там вместо слуги Божьего дьяволов слуга сидел – как меня однажды в том богохульник один марсельский убедить пытался. Не может так быть! Но и с другой стороны – трогать этих катаров и вальденсов там всяких… боязно как-то. А вдруг и впрямь они – верные Божьи слуги? Раньше ж как было – язычники христиан гнали и преследовали. Мучениям подвергали и на расправу диким зверям отдавали. А теперь этих еретиков жгут – а ведь живут-то они ну ровно так же, как христиане первые. И очень, господин мой, страшно мне становится, когда думать об этом начинаю… А ведь это, наверное, и есть помышления диавольские, о которых отец Марк – он в Монгеле приходским священником был – предупреждал нас часто. Не думайте, говорил, над Писанием, что там да как было, а молитесь и верьте. А чтоб думать над Святым Писанием – так на это специально священники и поставлены. А вы ж, дураки неученые, верьте только и молитесь. Это самое главное. Вот я и верю… Да только все равно убивать еретиков этих не хочется…

– Ну и не убивай. Кто тебя заставляет?

Тибо снова посмотрел на меня широко открытыми глазами. Много чувств было написано на его лице: недоверие, изумление, радость, опаска… Видимо, раньше сьер Андрэ де Монгель реагировал на подобные рассказы совершенно иначе.

Я дал себе зарок впредь поосторожнее выбирать выражения. Да и религиозных вопросов в разговоре стараться избегать. Сьер Андрэ был, вероятно, истовым католиком. Так что резкая смена курса в сторону веротерпимости будет выглядеть слишком уж подозрительной. Даже для доверчивого Тибо.

Хотя лично мне было глубоко наплевать, кто тут во что верит и кто кому тут что продает. Или не продает. Но это не моя проблема, а Папы Римского. И Господа Бога.

Вот пусть они вдвоем эту проблему и решают.

* * *

К концу дня горы стали более пологими. Дорога постоянно шла под уклон.

Все чаще стали попадаться люди, бежавшие из разоренного Эгиллема. По их словам выходило, что, ворвавшись в город, наемники Роберта учинили там резню. Сам Роберт едва смог сдержать их.

Впрочем, пострадал не только город. Еще до штурма было разграблено несколько деревень – надо же солдатам что-то кушать. Тратиться на прокорм своей наемной армии Роберт не собирался. Зачем, когда есть возможность сделать это за счет противника?

Но в городе он постарался призвать своих головорезов к порядку. Он ведь хотел завладеть Эгиллемом, а не разрушить его.

По большому счету, его попытки провалились – рутьеры считали город законной добычей. Заставить их повиноваться грубой силой Роберт не мог: Бернард и его люди укрылись в цитадели, и их еще надо было выкурить оттуда. А начать разбираться с собственными озверевшими наемниками означало дать осажденным прекрасную возможность ударить захватчикам в спину. В результате каждый занялся своим собственным делом: Роберт со своими людьми и пуатьенцами штурмовал цитадель, а рутьеры грабили город.

* * *

К городу мы подошли, когда солнце уже готовилось нырнуть за горизонт. За две мили от Эгиллема остановились часа на полтора – надо было дать отдых солдатам и лошадям. Тибо лег спать. Я спать не стал. Думал. Вспоминалась кровь, хлещущая из горла Гийома де Боша…. От этих воспоминаний мне становилось нехорошо. А ведь сегодня вечером крови будет куда больше.

Через это надо перешагнуть. Отнестись к предстоящему как к грязной, но необходимой работе. В конце концов, все мы когда-нибудь умрем.

* * *

…Вечерние сумерки не могли скрыть разорения, пришедшего в это место вместе с войной. Земля перед городом была вытоптана и усеяна мусором. В лесу, через который мы проезжали, было много свежих пеньков: осаждающие рубили деревья для боевых машин. Три машины стояли перед городской стеной. Одна из них была наполовину сожжена. Две другие слишком велики и не проходили в ворота, вот Роберт и бросил их здесь.

Перед городской стеной, во рву и рядом, лежали человеческие тела. И трупы лошадей. Сами стены кое-где сильно закоптились. Ворота были снесены.

Хотя Роберт и не ждал нападения, перемещение нашего войска не могло остаться незамеченным. По крайней мере, когда мы достигли ворот, там обнаружились люди, пытавшиеся их защитить. Для этого за воротами они наспех соорудили завал: пара телег, мешки, бревна, прочая дрянь… Конница тотчас же завязла. Из-за баррикады в нас полетели стрелы и камни. Кто-то бил сверху, с башни.

Мы прорвались. Отряд, который защищал ворота, был не очень большим, а нормальную баррикаду они соорудить не успели. Родриго на своем белоснежном коне первым перемахнул через завал.

За ним – еще двое всадников, в одного из которых в следующий миг попала стрела. Всадник сполз с лошади. Кто-то из защитников бросился к нему – добить. На площади за воротами, хорошо видимый даже в сумерках благодаря своему белоснежному коню, отчаянно рубился Родриго.

Медлить было нельзя. Я бросил Принца вперед. Когда мы взвились в воздух, я подумал: все, каюк. Сейчас либо мой конь заденет баррикаду, упадет и переломает себе ноги, либо меня подстрелит какой-нибудь лучник.

Но обошлось. Копыта Принца вонзились в землю, он пошатнулся, но устоял.

– Молодец… – прошептал я, разворачивая коня.

Ко мне уже кто-то бежал. Я махнул мечом – человек отпрыгнул, попытался обойти сбоку. В руках у него было копье с длинным изогнутым наконечником. Такой дрянью при удаче он вполне мог подсечь Принцу ноги. Удар моего меча копейщик ухитрился отбить. Но в следующее мгновение копыта Принца раздробили лицо. Он упал. А на меня уже летел всадник, командовавший обороной ворот. Я едва успел закрыться щитом. Его конь и мой, встав едва не бок о бок, закружились на месте, кусая друг друга за шею.

Не знаю, кто из нас лучше орудовал мечом. Я оказался попросту сильнее. Физически. И через полминуты конь моего врага прянул в сторону, волоча зацепившегося за стремя всадника. Я огляделся.

Наши солдаты, расшвыряв баррикаду, вливались в город. Близ ворот вертелся Рауль де Косэ, выкрикивая команды. Что он кричал, я не слышал: вокруг было очень шумно – орали люди, ржали кони, звенело и скрежетало железо… Рутьеры отступали. Прорвавшийся вперед Родриго дрался сразу с четырьмя пехотинцами. Я бросился ему на помощь. С ходу зарубил одного, Принц сшиб второго. Родриго прикончил третьего. Четвертый удрал.

Пространство вокруг очистилось. Все защитники ворот либо были убиты, либо бежали. Наши разгребали остатки завала.

Родриго подозвал своих рыцарей. Улочки в городе были узкие, поэтому пришлось разделиться. Ангулем с четырьмя всадниками рванул куда-то вправо, Рауль со своими людьми – в противоположную сторону. Мы погнали по центральной улице.

Везде в городе окна были закрыты – кроме тех домов, где уже похозяйничали захватчики. Там двери были сорваны с петель, ставни распахнуты. В одном окне я увидел труп женщины, перевешивающийся через подоконник… Мертвый старик лежал у порога… Посреди улицы – труп мужчины. Наемника? Горожанина?

На очередной кривой улочке мы с Францем, одним из всадников Ангулема, отстали от Родриго. Минуя переулок, мы заметили, что по соседней улице бегут двое с оружием в руках. Наши пехотинцы остались далеко позади. Значит, враги.

Услышав позади топот копыт, эти двое обернулись.

Точно, наемники.

У одного из них короткое копье и меч, у второго – секира и щит. Когда мы бросили на них лошадей, во Франца полетело копье. Он подался в сторону… Поздно. Его лошадь заржала, встала на дыбы, а потом повалилась набок, придавив собой наездника. Наемники кинулись вперед – к упавшему. А я послал Принца им навстречу.

Бросившего копье я зарубил сразу, но второй проскочил к Францу. Наемник вскинул секиру, а затем резко опустил ее. Лязг железа и глухой звук разрубаемой плоти…

Второй раз он махнуть секирой не успел. Я был уже рядом.

Это был хороший солдат. Пешим против конного он продержался почти минуту. Дважды он едва не подсек ноги Принца.

Когда я наконец убил его, то соскочил с коня и бросился к Францу. Мертв. Лошадь Франца попыталась приподнять голову. Копье глубоко засело у нее в боку, но она была еще жива. И смотрела на меня. Смотрела так, будто бы я мог ей чем-то помочь.

Я перерезал ей горло, подозвал Принца и поскакал дальше.

Я не вернулся на улицу, по которой мы с Францем ехали до этого. Я помнил общее направление и знал, что Родриго не успел еще далеко углубиться в город. Я рассчитывал догнать его, двигаясь параллельно.

Как оказалось впоследствии, не слишком удачная идея.

Вероятно, Родриго и его люди тоже свернули в какой-то переулок, потому что, проехав несколько кварталов, я их так и не нашел. Где-то раздавались крики, где-то гудело пламя, где-то слышался лязг и скрежет, но поблизости все было спокойно и тихо.

Эта тишина меня и обманула.

Когда в очередном переулке я развернул Принца, собираясь направить его в ту сторону, откуда, как мне казалось, доносились крики и лязг, что-то тяжелое, пахнущее потом и гарью упало на меня сверху.

Нападавший повис на мне, левой рукой обхватив за голову, а правой, в которой был нож, ударил в горло, и если бы не кольчужный капюшон… Попытка скинуть нападающего закончилась тем, что он еще крепче вцепился в меня и увлек вместе с собой на землю.

Я был сильнее и после короткой борьбы оказался сверху. Но этот подлец изловчился и ударил меня ножом. Спасла кольчуга.

И тут я услышал, что к нам бегут люди. Наверняка подмога моему противнику, который вцепился в меня, как клещ.

Я сумел вырваться и даже начал подниматься на ноги… но удар в спину швырнул меня обратно на землю. Следующий удар – в плечо. Я попытался откатиться… Не помогло. Меня ткнули в бедро, затем огрели по руке с мечом…

Откуда-то сбоку раздалось негодующее ржание Принца. Кажется, кто-то пытался его поймать.

Я не мог даже разглядеть нападающих – такая была темень. Темень – и звездочки в глазах. Эти ребята предпринимали все усилия, чтобы не дать мне ни мгновения передышки. И их можно было понять. Они были бы полными идиотами, если бы позволили мне подняться на ноги.

На мне висела куча всякого железа, они же все, очевидно, были налегке. Кольчуга и щит предохраняли меня от тяжелых ранений, но они же делали меня медлительным и неповоротливым. Некоторое время я отмахивался мечом, потом один из них зацепил меч топором, другой ударил по кисти чем-то тяжелым – и меч полетел в сторону. Рука, благодаря латной перчатке, почти не пострадала, но толку-то…

Наверное, меня так и убили бы на той безызвестной улочке: пробили кольчугу топорами, переломали ребра, а потом спокойненько прирезали бы. Да, думаю, так все и было бы – окажись у этих ребят чуть-чуть побольше времени.

…Цокот копыт. Не одной лошади – нескольких. Клич – что-то вроде громкого «Йа-ха!..» Звон стали. Цокот совсем рядом – лошади больше не скачут, топчутся на месте. Голос Родриго: «Этьен, возьми правого!..» Чертыхание вперемешку с упоминанием Божьей Матери и апостолов.

Град ударов, только что обрушивавшийся на меня со всех сторон, прекратился. Скрежеща зубами от боли, с неимоверным трудом я поднялся на ноги. Болело все. Броня – она, конечно, броня, но если вдарить по ней как следует дубиной, то рыцарю, находящемуся под этой самой броней, будет отнюдь не весело. Кроме того, в нескольких местах кольчугу таки пробили. Раны несерьезные – на ногах я стоял. Но с трудом.

Короче, пока мои спасители резали и шинковали врагов, я стоял посреди улицы и пытался прийти в себя. Когда драка закончилась, ко мне подъехал всадник на белой лошади. Родриго.

– Андрэ, вы в порядке?!

Я махнул рукой. Огляделся.

– Нормально. Спасибо… Черт, где мой конь?!.

Принца поблизости не наблюдалось. Проклятье!..

– Мы его не видели, – сообщил Родриго. – Как вас так угораздило, Андрэ?

– На меня прыгнули с крыши. За две улицы отсюда лежит Франц. Он мертв.

Родриго несколько секунд смотрел на меня, а потом негромко промолвил:

– Упокой, Господи, его душу… – перекрестился. – Вы помните место?

– Конечно.

– Мы вернемся за телом. После боя. А сейчас – к замку.

Родриго стал собирать своих людей. Я сунулся в один переулок, в другой – Принца нигде не было. Разыскивать своего коня в то время, пока все остальные воюют, не лучшая идея. Так что я двинул за Родриго и его людьми своим ходом.

Через два квартала на нас снова напали. Двое отморозков выскочили на середину улицы. Один пальнул из самострела – промазал. Второй попробовал стащить Родриго с седла – за что и получил… Стрелка прикончили секундой позже.

– Огня! – потребовал Родриго. Кто-то сунул ему в руку факел.

– Срань Господня!

Нападавшие не были вояками Родриго. Простые горожане.

Почему они напали на нас? Приняли за захватчиков? Может быть, парни Родриго прикончили их близких? Если это так, то понятно, почему у этих двоих отказали тормоза и они вдвоем напали на вооруженный отряд. В темноте не отличишь, кто свой, кто чужой.

Мы двинулись дальше и вскоре пересеклись с большим отрядом нашей пехоты.

Прежде чем мы добрались до замка, были еще три стычки. По счастью, глупых горожан нам больше не попадалось. Но даже и без них драка в темноте – удовольствие маленькое. Рубишь, и сам толком не знаешь кого.

Нет, один способ определить, кто твой враг, а кто нет, все-таки существовал. Способ этот заключался в следующем. Встречаются, скажем, посреди плохо освещенной улицы два вооруженных отряда. Тот отряд, который, к примеру, слева, начинает кричать: «Рауль!», или: «де Эро!», или: «Солнце и меч!» (солнце и меч были изображены на щите Родриго), а тот отряд, который справа, им, положим, в ответ: «Роберт!», «Волк из Вигуэ!» (волк – герб Роберта). И тотчас люди из обоих отрядов бросаются вперед и начинают кромсать и резать друг друга почем зря…

Но вот наконец мы добрались до цитадели. Наш отряд уменьшился на десяток пехотинцев и одного всадника. Всадника мы оставили в одном из домов, поручив заботам горожан, а лошадь я взял себе.

На площади перед цитаделью в полном беспорядке валялось всякое барахло. У стен стояло несколько осадных машин. Напротив ворот громоздился таран. Правда, подвести его к самим воротам Роберт пока не мог: закидать фашинами ров нападающие еще не успели. Зато подожгли замок. Пламя глодало одну из стен, временами поднимаясь над ней, подобно огромному голодному зверю. Осажденные пытались залить огонь, но безрезультатно.

Впрочем, пожар имел одно преимущество: по крайней мере нам теперь было видно, что происходит.

Посреди площади на здоровенном жеребце восседал всадник, с ног до головы в железе. Голову его украшал совершенно фантастический шлем – то ли с железными перьями, то ли с перепончатыми крыльями с боков. Что изображено на щите, разглядеть отсюда было невозможно. Его конь тоже был в доспехах. На фоне облизывающего стену пламени рыцарь в крылатом шлеме выглядел впечатляюще. И он явно был здесь главным.

На выходах из соседних улочек кипел бой. Солдаты противника пытались заблокировать их и не дать нашим выйти на площадь. Мы, как водится, явились последними. Рауль и Ангулем со своими уже рубились вовсю.

Нас тоже атаковали с ходу. Конники и пехота.

– Андрэ! – закричал Родриго. – Видите всадника в шлеме с перьями? Это Роберт! Я свалю его! Прикройте меня!

И с удвоенной энергией принялся прорубать дорогу в рядах противника.

Я прикрывал его спину, мою спину прикрывал кто-то еще, и мы постепенно продвигались вперед.

Один из наемных отрядов, наседавших на Рауля и Ангулема, сдал назад и перекрыл нам дорогу. Наемники уперли копья в землю, закрылись щитами. Мы пробились, но потеряли троих рыцарей, в том числе беловолосого оруженосца Родриго.

Последний рывок. До рыцаря в крылатом шлеме оставалось совсем немного.

Последний завал мы одолели на пару с Этьеном, рыцарем Родриго. Сам Родриго остался где-то позади. Под ноги моему коню сунулся какой-то рутьер. Я зарубил его мимоходом, не глядя. Все мое внимание было сосредоточено на вражеском предводителе.

– Эй, Роберт! – зычно выкрикнул Этьен.

Всадник в птичьем шлеме и другой рыцарь, державшийся рядом с ним, синхронно развернули коней и устремились к нам.

Этьен схватился с Робертом, я – со вторым рыцарем.

Со своим противником я справился быстро, хотя и не совсем честно. Улучил момент и ткнул мечом в бок его лошади. Та поднялась на дыбы и сбросила седока на землю. Я свесился с седла и зарубил его. Очень вовремя, потому что Этьену приходилось туго. Роберт ранил его в правую руку. Этьен кое-как ухитрялся отбиваться щитом, но долго ему не выстоять. Но долго и не нужно. Я рванулся вперед. Заметив мое приближение, всадник в крылатом шлеме зарычал и ударом собственного щита вышиб Этьена из седла. В следующую секунду мы схватились. Лязг мечей, конское ржание, пот заливает глаза. Я с бешеной яростью крошу разукрашенный щит врага… Волк и лоза – герб Роберта из Вигуэ… Каждый удар болью отдается в плече… но вдруг я чувствую, что меч входит во что-то мягкое. А затем щит падает и вслед за ним грузно валится на землю его хозяин, Роберт из Вигуэ. Я победил.

Сразу же навалилась усталость. Вскрик Этьена – повернувшись, я едва успел закрыться от копья, нацеленного мне в спину. Копейщик отступает… и его самого насаживают на копье.

Ага, а вот и сам дон Родриго. Стряхнув кровь с меча, испанец подъехал ближе, посмотрел на труп человека в шлеме с железными птичьими перьями.

– Ваша работа, сьер Андрэ?

– Да.

– Поздравляю – знатного зверя завалили!

– Да? Я думал, это была птица…

Родриго усмехнулся:

– Все равно. Мои поздравления!.. Этьен, ты как?

– Жить буду, – морщась и держась за раненую руку, пробурчал Этьен.

Барон оглядел площадь. Справа, там, где был Рауль, еще шел бой. И не шуточный – судя по всему, на Рауля оттянулись основные силы Роберта, благодаря чему мы и смогли подобраться к вигуэрцу почти вплотную.

– Смотрите, Андрэ, там еще рубятся. Надо помочь виконту.

Я кивнул. Мы тронули лошадей.

– Мой господин! – вдруг крикнул Жан.

– Что еще? – повернулся Родриго.

Жан вытянул руку, указывая куда-то нам за спины.

– Цитадель.

Я посмотрел в ту сторону и увидел, как опускается мост. Огонь, распространявшийся по стене, уже добрался до него, мост дымился. Из цитадели выступил отряд. Небольшой. Впереди бежал широкоплечий мужчина в броне и кольчужном капюшоне. Местный босс Бернард?

Я ошибся. Когда воин подбежал к нам, первое, о чем спросил его Родриго, было:

– Где Бернард?

Воин махнул рукой в сторону замковых ворот. Сглотнул, но ничего не сказал – очевидно, пересохло в горле. От сажи он был чумазым, как негр.

– Что с ним? Ранен?

Воин сделал неопределенный жест – мол, ничего серьезного. Родриго указал туда, где рубились люди Рауля:

– Видишь?

Воин кивнул.

– Ну так вперед! – И вонзил каблуки в бока своего коня.

Я успел заметить, что далеко не все, выступившие из цитадели, бросились за нами. Кое-кто устремился в город. Струсили? Ну и хрен с ними! Остаток робертовской армии мы положили и без их помощи. Еще одно усилие – и враги побежали. Наши всадники преследовали бегущих. Пехотинцы добивали раненых.

В бойне я участия принимать не стал. Добивать убегающих мне было противно. Никто не посмеет назвать меня трусом. Ведь я убил Роберта.

Я вернулся на площадь перед цитаделью.

В это время на площадь стали возвращаться люди Бернарда. За ними бежали и горожане – кто с ведрами, кто с чем. Двое катили перед собой бочку. Из-за угла показалась старенькая лошадка, волочившая телегу водовоза, на которой покоилась поистине исполинская бочка. Быстро эта лошадка идти не могла, особенно по площади, заваленной всяким мусором, поэтому еще человек пять толкали телегу сзади. Их усилия были столь энергичны, что временами казалось, что это не лошадка тянет за собой телегу, а хомут и оглобли понуждают ее двигаться вперед. Картина была бы просто комическая, если бы не пожар, который грозил вот-вот перекинуться и на правую стену. Чему там было гореть, спрашивается? Стена-то каменная! Но, видимо, было чему.

Тележка с бочкой застряли в завале. Лошадка терпеливо ждала, пока глупые люди не догадаются раскидать завал. Люди сначала поорали на лошадь, потом сообразили, что ей тут не пройти, и кинулись раскидывать завал.

Я вложил меч в ножны, слез с лошади. Приличествует ли достоинству благородного франкского рыцаря тушение пожара? Наверное, нет. Ну и плевать.

К месту пожара стекались горожане. Кто-то нес ведра с водой. Кто-то катил бочки. Двое, морщась от усилий, волокли здоровенный медный чан, из которого при каждом рывке выплескивалось по горсти, а то и по литру воды. Кто-то нес корыто. Какая-то совсем древняя старушка, мелко-мелко тряся головой, спешила к замку с небольшим глиняным кувшинчиком – больше ей, видимо, было просто не поднять.

Я не знаю, что там могло гореть в каменной стене, но вот внизу горючего материала было больше чем надо. Воды во рву не было, но зато вблизи ворот ров почти доверху был завален фашинами. Фашины – это вязанки хвороста, внутрь которых иногда кладут камни или мешки с песком, а иногда не кладут, обходясь одним хворостом. Фашинами закидывают ров для того, чтобы солдаты могли спокойно добраться до стен. Ну, относительно спокойно – если не брать в расчет лучников и котлов с кипящим маслом.

Роберт, очевидно, изначально хотел овладеть замком именно таким способом – то есть способом нормальным, естественным. Но появление добрейшего барона Родриго и милейшего виконта Рауля спутало все его планы – и вот тогда-то, наверное, он и приказал поджечь замок, чтобы хоть чем-нибудь занять людей Бернарда и не дать им ударить в спину. Роберт де Вигуэ не был дураком. Просто мы оказались сильнее.

Помогая очередной команде втащить бочки с водой во двор замка, я вместе с ними миновал мост. От стены до привезенных нами бочек мигом выстроилась живая очередь. Тут были и женщины, и дети – все обитатели замка. Наверху, правда, стояли одни мужчины, да и им постоянно приходилось сменяться – над стеной поднималась сплошная стена дыма, а иногда за зубцами показывалось и пламя, рвавшееся во что бы то ни стало овладеть цитаделью.

Потом… Кажется, кто-то из стоявших там свалился вниз (к счастью, в нашу сторону, во двор, а не в ров), потеряв сознание, а замены ему не нашлось. Я туда не рвался, но тут женщина, стоявшая рядом, так на меня посмотрела…

В памяти об этих минутах сохранилось очень мало воспоминаний. Скажу одно: рубиться было легче.

Дым, дым, дым, летят искры, дышать нечем, глаза слезятся, голова кружится… Кто-то передавал мне ведра. Я выплескивал воду за стену. А иногда – на стену. Огонь полз по ней, как будто это был не камень, а обыкновенная древесина… Ну чему там гореть, чему?..

А вот внизу топлива по-прежнему было вдосталь – полный ров фашин. Когда я выплескивал очередное ведро в этот гигантский костер, у меня возникало твердое ощущение, что все зря. Что мое ведерко этому огню – как носорогу комариный укус, и даже меньше. Вода, наверное, вся испарялась, не успев даже долететь до пламени.

Осознав, что больше не выдержу, спрыгнул вниз, во двор замка. Кто-то тут же облил меня водой. Шипение, облако пара… Черт, надо было сначала кольчугу снять, а потом уж лезть наверх! Но все мы задним умом крепки…

Снял пояс с мечом, стянул кольчугу и капюшон. Щит у меня все-таки хватило ума скинуть, прежде чем полезть на стену – вот он, валяется в сторонке. Положил рядом остальное железо – и снова наверх.

Будем надеяться, никто не сопрет. Оказавшись на стене, заметил, что, хотя дым и стал гуще, пламя вроде бы немного опало. Наверх как раз подтягивали средних размеров бочку. Мы с каким-то долговязым малым вдвоем вытянули ее на стену. Я снова поразился силе Андрэ де Монгеля – в моем родном времени такой аттракциончик мог проделать разве что старина Шварц в «Терминаторе». А здесь: поднатужился – и на раз-два… Долговязый, надо отдать ему должное, тоже не подкачал. Положили бочку на парапет, наклонили вниз. Аккуратно наклонили. Залив один участок стены, перешли к другому. Там было посвежее. Я увидел, что с другой стороны рва суетится куча народу. Не только горожане – много и наших солдат. Кто-то закидывал огонь землей, кто-то таскал ведра, выстроившись в такую же, как у нас, живую очередь.

Когда бочка опустела, я поднял ее над головой и чинно спустился по лестнице, мимо людей, передававших ведра с водой. На самом верху стояла молодая женщина. Она была очень красива. Это было заметно, несмотря на то что волосы ее, мокрые от пота, липли к щекам, а дорогое платье растрепалось и испачкалось в саже.

Я отдышался и полез на стену в третий раз. Мог бы и не лезть – борьба с огнем, в общем и целом, увенчалась победой. Но мы еще долго выливали вниз воду. Я даже подумал: может, местные хотят заодно и ров водой наполнить?

Наконец наверх пошло последнее ведро. То есть не самое последнее – отдельные энтузиасты еще тащили воду, но только лишь для того, чтобы не выливать ее посреди двора. Пожар был потушен. По-прежнему, конечно, омерзительно воняло гарью, но воздух более-менее очистился от дыма, и огня уже и в помине не было.

Только собрался – в последний уже раз – спуститься с лестницы во двор, как заметил, что рядом со мной стоит тот самый долговязый малый, с которым мы втягивали наверх бочку. Судя по его взгляду, он меня тоже узнал. В руке долговязый держал факел (только при его свете и можно было хоть что-то разглядеть в наступившей темноте). На вид ему было лет тридцать пять – сорок. Черт лица толком не разглядеть – вся рожа в саже. Бороды у него не имелось, но зато наличествовали усы. Красивые, наверное… были. Пока не обгорели.

Внезапно я понял, что испытываю к этому человеку какое-то необъяснимое теплое чувство. Наверное, все дело было в совместном вытягивании бочки.

В общем, сразу уходить со стены я раздумал, а вместо этого сказал, кивнув в сторону парапета:

– Не понимаю, что тут могло гореть? Сплошной же камень…

Чумазый долговязый покачал головой.

– Не совсем, – сказал он. И начал, помогая себе руками, обстоятельно объяснять: – Понимаете, стена как делалась? Два частокола (ладони напротив друг друга), между ними – земля (горизонтальное движение кистями), ну а поверх – камень (тут долговязый сделал руками такое движение, будто бы брал в руки невидимый шар). Только стена старая, давно починить надо было, камни кое-где отвалились, а кое-где держались только на честном слове. Ну а под ними – древесина. Да и к тому же, пока они в первый раз лезли, мы их сверху кипящим маслом угостили. Вот потому оно потом так хорошо и занялось…

Я кивнул:

– А, ну тогда понятно…

Мы стали спускаться вниз. Львиную долю внимания я тратил на то, чтобы не поскользнуться на мокрой лестнице. Чтобы избежать этого, приходилось вцепляться в перила. Как я по ней с бочкой шел – уму непостижимо…

Но вот наконец твердая земля. Во дворе – темно, как у негра в… за пазухой.

– Ты не мог бы мне посветить? – попросил я своего долговязого спутника. – Я тут где-то оставил свое оружие. Хотелось бы найти, но чувствую – будет непросто.

– Это точно, – согласился долговязый, поводя факелом из стороны в сторону.

Я пнул пук соломы. Под ним обнаружился глиняный горшок. Обогнул телегу, раскидал ворох полуобгоревших тряпок – может, их навалили на мои вещи, когда я наверху был? Но под тряпками моего имущества не оказалось.

– Что у тебя было? – поинтересовался долговязый, следуя за мной и тоже поглядывая по сторонам.

– Кольчуга, щит. Меч, наручи, рукавицы, шлем, пояс… Да все.

– Вон какой-то щит. Не твой?

– Нет.

– Жаль. Слушай, бери факел и сам ищи свои вещи… Мне недосуг. Ты – человек Родриго?

– Я свой собственный человек.

– А зовут как?

– Андрэ де Монгель, – буркнул я.

Как их гребаный город сначала от врагов спасать, а потом от пожара – так нате вам пожалуйста, а как попросишь простое дело сделать – посветить факелом и помочь найти пару железяк – так оказывается, что у них «дела». Пробурчав еще что-то раздраженно-неразборчивое, я вырвал факел из рук долговязого и пошел дальше по двору вдоль стены, разгребая ногами солому. От усталости кружилась голова, во рту был привкус крови и пыли, нещадно ныло бедро, по которому проехались топором ребята из засады…

Я отошел от долговязого всего на несколько шагов, как заметил, что, миновав ворота, в нашу сторону направляется несколько вооруженных людей. Долговязый, видимо, заметил эту процессию немного раньше, чем я, и ждал, когда они подойдут ближе.

Я вгляделся в фигуру первого идущего и решил пока отложить поиски своих шмоток. Первым был Родриго. Был он без коня и почему-то имел весьма мрачный вид. Рядом с ним шли Ангулем и Этьен. На некотором отдалении ехал Рауль. За ним – прочие рыцари.

Мне стало интересно, и я пошел обратно, чтобы осведомиться у Родриго, что же его так опечалило. Мы ведь вроде бы победили?

Родриго, подойдя к долговязому, кивнул ему как старому знакомому. Перебросились несколькими словами. Тут Родриго заметил мое приближение и повернулся ко мне. Долговязый – за ним.

– А кстати! – заговорил барон. – Позвольте вам представить сьера Андрэ. Искусный рыцарь и вообще человек достойный… Андрэ, познакомьтесь – это барон Бернард де Эгиллем…

Бернард, улыбаясь, протянул мне руку:

– Да мы, кажется, уже познакомились…

Хватка у него была стальной.

– Между прочим, барон, – продолжал разливаться Родриго, – именно сьер Андрэ, прорвавшись через ряды вигуэрцев, свалил Роберта!..

– Вот как? – снова чуть улыбнувшись, спросил Бернард, смотря мне в глаза, не отводя взгляда.

Я чуть пожал плечами: мол, так получилось. Решил и сам вставить словечко:

– Если бы Родриго не оттянул на себя всех солдат, окружавших Роберта… И Этьен…

– Да он к тому же еще и скромник! – засмеялся Родриго.

Родриго еще что-то говорил, но Бернард, не слушая его, продолжал смотреть мне в глаза. Снова протянул руку. Сжал – еще тверже, чем в первый раз.

– Я ваш должник, – серьезно сказал он.

Я хотел уж было ляпнуть что-нибудь типа «пустяки», «не стоит» или «всегда пожалуйста», но вовремя проглотил эту идиотскую и совершенно неуместную здесь реплику. Взгляд Бернарда ясно говорил: это не ерунда, не «пустяки» и не пустое обещанье. И внезапно я понял, что если потребуется, то этот человек с готовностью представит мне в помощь все свое имущество, все связи и всех своих людей. Этот взгляд говорил: ты равен мне, я предлагаю тебе свою дружбу и буду рад, если ты примешь ее.

 

Глава шестая

Рыцари ночевали внутри Эгиллемского замка, пехотинцы по большей части разместились в городе. В замке кроватей не хватило (те, кому они не достались, легли на полу или на скамьях), однако я оказался в числе избранных. Ни одеял, ни постельного белья, зато в избытке имелись звериные шкуры. Я устал настолько, что едва не рухнул на кровать сразу, как только ее увидел. Но все же сначала решил снять сапоги. А когда наклонился, в правое бедро впилась резкая боль – в том месте, где по мне попали топором. Черт, совсем забыл! Я стянул штаны… М-да…

Рана была довольно глубокой, хотя никакие важные артерии вроде бы не были задеты. Крови натекло преизрядно, но это же обстоятельство обернулось мне на пользу – когда кровь подсохла, штанина прилипла к ране и сыграла роль повязки. Сейчас кровотечение возобновилось. Пришлось посылать за горячей водой и чистыми тряпками. Зашивать порез я не стал. Промыл, замотал потуже и завалился спать.

Наутро бедро опухло и покраснело. Кроме того, оно нещадно болело. Я снова промыл его и поменял повязки. Двигать ногой было больно. Ходить – еще больнее. М-да… А вчера я с такой раной полночи пробегал по городу…

Хромая, вышел во двор. Хорошо бы найти Тибо. Будем надеяться, что мой толстяк цел…

– Господин Андрэ!

Я повернулся. Меня окликнул один из пехотинцев Родриго.

– Тут ваш слуга вас искал…

– Так он здесь?

– Ну да, еще со вчера. Все спрашивал, не видел ли кто вас. Но никто ж толком не знал, где вы разместились…

– Понятно. Где он сейчас?

– Видите там, справа?.. Там, значит, кухня будет, – он махнул рукой, показывая, – а за кухней сарайчик. Ну так вам в этот сарайчик не надо, а надо дальше. Слуга ваш в конюшне спал, а конюшня ровно за тем сарайчиком будет. Только не знаю, сейчас он там еще или уже нет.

– Спасибо, приятель. – Я кивнул солдату и двинулся в указанном направлении.

Из кухонной двери густым потоком изливались запахи еды. Рядом толклись люди – «наши» и местные вперемешку. Со мной здоровались. Почтительно.

Не обнаружив Тибо в конюшне, я отправился дальше. Нашел я Тибо, естественно, у кухни. Морда в жире, челюсти что-то усердно перемалывают… Вот скотина! Я его ищу, а он тут, понимаете ли, брюхо набивает!

Тибо, увидев меня, оживился, кинулся ко мне:

– Ваша милость! А я вас тут все ищу, ищу…

Мне захотелось взять его за ухо, но разум человека двадцатого века возобладал над рефлексами сьера Андрэ.

– Вижу я, как ты меня ищешь.

На лице Тибо отразилось самое искреннее изумление, перемешанное с обидой.

– Да вот вам истинный крест, господин мой! – Тибо перекрестился. – Ни сном ни духом… Глаз не смыкал, все о вас думал… беспокоился, как вы там… С самого вечера ищу вас – так только ж тут все какие-то дурные, и где вы находитесь, никто и не знает даже…

– Да заткнись уж!.. – перебил я. – Если б хотел найти – нашел бы. Мы сейчас отправляемся в город. Будем искать Принца…

– Так я ж его уже отыскал! – выпалил Тибо. По его физиономии разлилось выражение полного довольства.

– Шутишь?

Тибо снова перекрестился. Лицо у него было самое серьезное.

– Как Бог свят.

– Ладно. Верю. – Я окончательно перестал на него злиться. – Где он?

– Ну так… – Тибо отступил, чтобы получить простор для размахивания руками. – Иду я, значит, вчера по улице. Иду себе, никого не трогаю, но все ж по сторонам смотрю – мало ли кто из этих робертовских лиходеев еще жив остался. Все же мог кто затаиться до времени. Иду я, значит… Иду. И вдруг вижу: какой-то мужик нашего Принца к себе в ворота тянет!!! Ну, Принц, само собой, сопротивляется, только видно – в пене он весь и устал, а мужик этот здоровый, да и от копыт ловко уворачивается. Ну, я к нему, значит, так подхожу и говорю: «А че эт ты чужого коня к себе во двор тащишь?!» А он мне и говорит: «А чей ж это конь? Твой, что ли?» И смотрит так, усмехаясь. Вроде как не верит. А я ему, дурню, значит, объясняю: «Не мой, но моего господина, сьера Андрэ, благородного рыцаря, что в числе прочих пришел ваш город от Роберта Волка спасать». А этот мне – тут в голосе Тибо прорезались возмущенные нотки – тут отвечает: «Брешешь ты, мол, все. Коня этого я у бандита отнял, который из города, напротив, выбраться пытался. Только ж даже и животному противно на себе такую мерзость носить, как тюбертовский рутьер, потому он слушаться его не захотел, а, напротив, на землю скинул. Все истинный незримый Бог видит! Не один рутьер от гнева его не уйдет! А я, значит, тут бандита и убил, а коня покамест себе взял». А я ему: «Да вовсе не бандитский это конь, дурья твоя башка, а господина моего, сьера Андрэ! С ним, наверное, несчастье какое вышло, потому Принца и оседлал какой-то там рутьер». И, поверите ли, сьер Андрэ, как я подумал о том, что случиться с вами могло, так мне горько за вас стало, что так бы и зарыдал, как дитя малое, если б только с этим кретином тупоголовым спорить бы еще не приходилось. А он тут и говорит: «Пойду завтра утром к замку, поспрошаю – может, и вправду, краденый это конь. А ежели не найдется никого, кто его своим признает, то себе оставлю. Хороший конь». А я ему, – тут Тибо надменно выпрямился и сделал значительное лицо, – говорю: «Ты губу-то свою на нашего Принца не больно-то раскатывай! Да и завтрашнего дня дожидаться не надо – вот он я, сейчас тебе говорю третий раз уже: конь этот, Принц по имени, принадлежит сеньору моему, благородному и славному рыцарю сьеру Андрэ». А Принц, – тут Тибо умилился, – как имя свое услышал, узнал меня, ухи свои навострил, повернулся и тянется ко мне мордой. Я его приласкал и уж тут слезы удержать не мог. Говорю, а сам плачу: «Все теперь в порядке будет, Принцик. Только б твоего хозяина еще нам теперь сыскать». А мужик этот поглядел, как мы с Принцем милуемся, и говорит: «А чем докажешь, что это конь твоего сьера?» А я ему: «Ежли и сам не видишь, что животина бессловесная меня с полувзгляда признала, посмотри на правой задней бабке – там крохотное беленькое пятнышко должно быть. То есть не то чтобы белое, но седое как будто. Как ведьмина метина». Посмотрел он – а я Принца удерживал, чтоб не разбил он ему голову, дураку такому, – и говорит: «Правда, есть. Забирай своего коня. Однако ж если не найдешь своего господина в живых – возвращайся обратно. Я, говорит, Марк Беньи с улицы Кожевников. Дядя мой, говорит, – глава цеха. Я, говорит, коня твоего куплю, если что». А ему: «Типун тебе на язык!» И пошел к замку. Здесь я и узнал, что живы вы, господин мой, и успокоился малость. Отвел Принца в конюшню, сам там же устроился. Ночь же была глубокая, и вас ну никак не найти!.. А утром как только стал вас искать – глядь, а вот и вы уже тут!

– А где сейчас Принц?

– Да говорю ж – в конюшне!

– В конюшне? Что-то я его там не видел.

Тибо вытаращил глаза:

– Как так? Он же там стоит! У дальней стены, справа!

– Да? Может, я не заметил?..

Мы пошли в конюшню. Там – у дальней стены, справа, как и говорил Тибо, – стоял Принц. Был он уже вычищен и, пребывая в стойле, меланхолично жевал сено. В соседнем стойле разместился Праведник.

Когда я подошел ближе, Принц дружелюбно зафыркал и, повернув морду, посмотрел на меня одним глазом. Я потрепал его по шее и привалился спиной к перегородке между стойлами. Бедро разболелось не на шутку. Как неудачно. Еще, не дай Бог, инфекция какая-нибудь привяжется…

* * *

Едва я улегся, появился Этьен. Рука в лубке, но вид бравый. Сообщил, что вечером хозяин обещает нам роскошнейший пир. И прочие новости касательно чистки города от мусора и нежелательных элементов.

– А ты сам давно у Родриго служишь? – спросил я.

– Я ему не служу! – Этьен даже обиделся.

– Вот как?.. А мне казалось…

– Родриго де Эро – мой сеньор, это верно. Но по происхождению я ничем ему не уступаю. Я его вассал, но я не слуга.

– Я это и имел в виду. Сколько ты с ним?

– Да вот считай, как он из Каталонии приехал.

– Значит, уже восемь лет?

– Побольше. Восемь лет назад он сюда приехал, чтоб уж окончательно поселиться – за месяц до того, как отец его, эн Бернард, в Палестину уплыл. А до этого только временами наезжал. У них же поместье было в Каталонии, от матери еще оставшееся. Родриго там и жил. У дядьки своего воспитывался. А… Так, сейчас вспомню… Ага… В первый раз в Тулузское графство он приехал двенадцать лет назад. Тогда мы с ним и сошлись.

Как это произошло, Этьен рассказывать не стал, а я не стал расспрашивать. Тут пришел Тибо, принес котелок дымящейся мясной похлебки с горохом и луком и две румяные, поджаристые лепешки. У меня слюнки потекли. Выяснилось, что Этьен также с утра ничего не ел. Я пригласил его присоединиться. Установили котелок посреди кровати, обложили шкурами, чтобы не опрокинулся, и на двоих этот котелок и оприходовали. Тибо сидел на табуретке и поглядывал на нас, облизываясь.

Родриго ввалился в комнату, когда у котелка показалось дно. Кивнул Этьену.

– Здравствуйте, Андрэ… Ну как вы тут устроились?!

– Как видите. – Я сделал неопределенный жест ложкой.

– Вижу, что хорошо. Как твоя рука, Этьен?

Этьен ответить не мог, поскольку пытался зубами отодрать кусок мяса от кости, но кивнул – все, мол, в порядке. Спасибо за заботу, босс.

– А у вас, Андрэ, что с бедром? – Родриго кивнул на окровавленные тряпки, которыми я неумело замотал ногу. – Вам лекарь требуется?

– Да, в общем, не помешал бы. Если у него других дел нет.

Родриго невесело хмыкнул.

– Дел-то у него как раз по самое горло. Почти треть моих людей ранены. И у Рауля не лучше.

Этьен оторвался от кости и посмотрел на своего сеньора.

– А с Катаром-то что?

Родриго мгновенно помрачнел.

– Все, – коротко сказал он. – Нет его больше.

– Как же так?! – вскинулся Этьен. – Он же сам мог идти! Рана была не такой уж серьезной!..

Родриго пожал плечами и помрачнел еще больше.

– Я полночи рядом с ним просидел… – сказал он. – Ничего не мог для него сделать.

– Понятно, – промолвил Этьен и отвел взгляд.

– Ааа… это вы о ком? – осторожно спросил я. Этьен и Родриго посмотрели на меня удивленно.

Потом, видимо, вспомнив, что познакомились мы всего четыре дня назад, Родриго негромко пояснил:

– Мы говорим о моем коне. Он же был белым, помните?.. Вот я и назвал его Катаром – в честь этих «совершенных» из Альби и Ажена. Так, шутки ради назвал, еще когда он жеребенком был… Уже и не помню, во скольких переделках мы с ним побывали, скольких рыцарей на турнирах свалили, сколько сражались вместе… А вчера, когда уже этих негодяев гнали, один из них ткнул его копьем в бок. Нет, ну какая подлость – метить не во всадника, а в лошадь! Хуже этой подлости, по-моему, и быть ничего не может!

Я вспомнил, как сам расправился с одним из рыцарей Роберта в то время, когда Этьен обменивался ударами с самим вигуэрцем. Жизнь – штука ценная, не спорю, но если уж мы решили отнять ее у кого-то и начали войну, глупо ставить жизнь лошади выше человеческой. Но делиться своими размышлениями с бароном я не стал.

Когда Родриго ушел, я велел Тибо разузнать насчет помыться.

– А вы встать-то сможете, господин? – Тибо посмотрел на мою ногу. – Или сказать, чтобы сюда принесли?

– Ходить я могу.

– Слуги с самого утра воду греют. На первый этаж надо. Комната рядом с кухней. Я покажу.

* * *

Оригинальная мысль вымыться пришла в голову не только мне. Здешняя баня представляла собой пару бочек, наполненных горячей водой. Когда очередной рыцарь залезал в эту бочку, часть воды выплескивалась и заливала пол, но никому до этого не было дела. Периодически, когда вода становилась совсем уж грязной, слуги ее меняли. По коридору сновали любопытные служанки. Проходя мимо бочек хихикали и отворачивались. Или не отворачивались.

Одна из бочек в настоящий момент была занята сьером Жоффруа (нас вчера представили), вторая свободна. Я заглянул внутрь бочки. Воды не увидел – ее скрывала толстая пленка сероватой грязи.

– Тибо, скажи им, чтобы поменяли воду.

Тибо приволок двоих слуг. Один из них совершенно искренне спросил:

– Зачем же ее менять, ваша милость? Совсем ж недавно меняли! Сами гляньте!

Второй слуга молчал, посматривал в пол и явно ждал, когда их отпустят восвояси.

– Я вас не советоваться звал.

– Но…

– Долго мне еще ждать?!

Он заткнулся и вместе с приятелем занялся делом. Жоффруа, которому его собственный слуга в этот момент как раз намыливал голову, одобрительно заявил:

– Правильно, эн Андрэ. Их надо постоянно гонять. Какая разница – чистая вода или грязная? Если сказали: «Поменяй воду», – пойди и поменяй. Ведь если их не гонять – обнаглеют вконец.

Я посмотрел на разомлевшего рыцаря, хмыкнул и полез в бочку.

Когда я закончил мытье, Тибо уже ждал с чистым бельем… Кстати о белье. Оно состояло из двух частей: «ночной рубашки», опускавшейся до колен, и куска ткани, который наматывался на бедра на манер подгузника. Облачаясь в это непотребство, я со вздохом вспомнил родной двадцатый век…

Грязную одежду Тибо отдал женщинам: вычистить и зашить.

Потом наступила очередь лекаря, тщедушного изнуренного мужичонки лет сорока пяти.

Этот сморчок минут пять копался в моей ране (без всякого наркоза, разумеется), потом смазал ее густой мазью. Поначалу стало полегче, но через пять минут после того, как лекаришка ушел, я был готов выть, бегать по стенкам и кусать каждого, кто попробует встать у меня на дороге. Ощущение было такое, будто на ногу плеснули раскаленным металлом.

Но к вечеру боль отчасти унялась. Как раз вовремя, потому что мне сообщили о скором начале пиршества.

Прихрамывая, я двинулся в обеденный зал.

Пиршественная зала была набита народом, что называется, под завязку. Мест не хватало, но мне, естественно, место нашлось.

Эн Бернард сидел за главным столом, но не во главе его, зато не на скамье, а на высоком деревянном стуле. Схожее сиденье стояло рядом – и там, в синем платье с кружевами, находилась та самая женщина, красоте которой я так поразился вчера, когда мы тушили пожар. Оказалось, это жена Бернарда Луиза. В эту женщину можно было запросто влюбиться. Особенно, когда она смеялась. Но стоило только увидеть, как встречаются ее глаза и глаза Бернарда, чтобы оставить всякую надежду когда-либо завоевать сердце красавицы.

По правую руку от Бернарда сидел Родриго. Напротив Родриго, слева от меня, – Рауль. Несколько раз за вечер я замечал его недобрый взгляд, устремленный на Бернарда. Вспомнились слова, сказанные Раулем в день, когда они с Родриго договаривались о союзе против Роберта. Рауль признался, что они никогда с Бернардом не ладили, но что, несмотря на это, он считает своим долгом помочь Бернарду против наемников… Интересно, в чем была причина их вражды? Какие-то старые счеты?

Тут мне еще кое-что вспомнилось.

– Кстати, – обратился я к виконту, – а вы прикончили этого Луи из Каора?

Того самого Луи, который «помирил» Рауля с Родриго, напав на Раулев замок. И упоминание имени которого стало решающим аргументом в пользу похода в Эгиллем.

Лицо у Рауля стало таким, будто он разжевал что-то очень несвежее. Он мотнул головой.

– Нет.

– Так Луи здесь не было? – спросил я, подливая себе в кубок красного.

– Был, в том-то и дело. Но он, сучий сын, сразу удрал, когда мы в город вошли. Утром я отправил за ним людей – да только те вернулись ни с чем.

– Куда же он делся?

– Черт его знает, куда его понесло. Местные говорят, что вроде бы в горы. И на восток.

– То есть как это – на восток? Мы ведь с востока приехали! Получается, мы – сюда, а он… туда?

Рауль скрипнул зубами. Залпом опрокинул в себя кубок с вином, сморщился:

– Нет. Луи севернее взял: там, где дорог нет и коням не пройти. Горы эти он знает. Теперь его ищи-свищи.

Рауль мрачно поглядел в пустой кубок.

А между столами продолжали сновать слуги, разнося все новые и новые угощения. В зале пировали только люди благородного происхождения, но когда я вышел освежиться, то заметил, что и в соседних комнатах не пусто. Там угощались пехотинцы и слуги.

Откуда-то выползли музыканты и запели на разные голоса, мешая произносить тосты. Внезапно, к своему удивлению, я обнаружил, что один из тостов произносится в мою честь. Лично бароном Бернардом. Ах да, я же герой-Робертоубийца… Когда Бернард закончил говорить, я посмотрел на Родриго. Родриго осушил кубок, вытер усы и подмигнул.

Тогда я встал и произнес ответный тост. Что-то о том, какой Бернард замечательный хозяин и какая у него красивая жена. Что-то в этом роде. Банальное славословие. И вдруг к середине тоста я обнаружил, что действительно верю в то, что говорю. Может быть, потому, что говорю правду. Может быть, потому, что пробудилась еще какая-то частица сьера Андрэ: например, верность и искренность, с которой человек двенадцатого века мог говорить подобные вещи. Верность и искренность, совершенно не свойственные времени более практичному и цивилизованному. То есть в какой-то момент я перестал быть Ленькой Маляровым, который изображает сьера Андрэ, а действительно стал Андрэ де Монгелем.

Я закончил тост и сел на место в совершенной растерянности.

Пьянка… пардон – благородное пиршество – продолжалась примерно до середины ночи. Постепенно все разбредались. Кто спать, кто… тоже спать. Смутно помню, что шел по коридору, обнимая талию пухленькой служаночки, которая деликатно поддерживала меня в вертикальности (ах, ах, господин раненый рыцарь!), прямиком в мою комнату. То, что в этой же комнате дрыхнет Тибо, меня вовсе не смущало. Честно говоря, об этом незначительном обстоятельстве я вообще не думал. Да и с какой стати благородный Андрэ де Монгель при куртуазных делах станет думать о такой ерунде. Это ж слуга… Что-то вроде коня… Нет, что я говорю! Сравнить боевого коня с какой-то прислугой…

Я рассуждал об этом вслух, не заботясь о том, какое впечатление мои речи произведут на служаночку. Но ей было не до речей. Благородного рыцаря «штормило», а боевого весу в благородном рыцаре было – ого-го!

Наконец мы добрались до спальни. На кровати обнаружился храпящий Тибо, но я бесцеремонно спихнул его на пол и увлек девицу на ложе из шкур и меховых подушек. Кажется, что-то трещало и рвалось. Отчетливо помню: кружева, а под ними теплое и мягкое…

Ни хрена я не помнил, проснувшись утром.

Служанки рядом не было.

Зато Тибо мирно посапывал на полу, завернувшись в одну из шкур. Я швырнул в него подушкой и послал за пивом. Не хрен ему спать, когда у хозяина во рту пересохло.

Потом попытался найти штаны. Не сумел. Ну и ладно. Вернется Тибо – найдет. Я все больше привыкал к роли сьера Андрэ. И роль эта мне уже почти нравилась.

 

Глава седьмая

Размотав повязку на ноге, я обнаружил, что опухоль спала и краснота вокруг раны тоже почти исчезла. Неужели помогла мазь этого лекаря-садиста? Ни за что не поверю. Уж скорее помогла бурно проведенная ночь. А что? От простуды точно помогает. Проверено.

Я оделся и спустился вниз. Во дворе было пусто и тихо. Судя по положению солнца, часов восемь утра. Но ворота уже были открыты.

Под приветствия стражников я покинул замок и направился в Эгиллем. Любопытно взглянуть, что осталось от городишки, за который мы так самоотверженно сражались.

Городок уже проснулся: скрип телеги на соседней улице, чьи-то голоса, скрежетание ставен… Все эти звуки не уничтожали, а, наоборот, только подчеркивали тишину, владевшую еще не пробудившимся Эгиллемом. На душе у меня стало легко, как тогда, когда мы с Тибо ехали по лесу, направляясь в Чертов Бор, на свидание с ведьмой. Маска обыденности вдруг сползла с окружающего мира, и улицы перестали быть просто улицами, стены домов – просто стенами, а земля под ногами – просто землей. Все было так, словно этот мир сотворен только что, всего минуту назад, или я сам минуту назад выпущен из долгого тюремного заключения. В принципе, Эгиллем ничем особенным не отличался от Эжля, но тогда у меня не возникло такого странного чувства, которое овладело мною сейчас. То, что я видел, – я видел впервые… Позавчера я собственноручно убил не меньше дюжины человек, но сейчас мне казалось, что причины, из-за которых одни люди могут убивать или ненавидеть других, надуманны и смехотворны. Это была странная и неуместная мысль, одинаково чуждая и сьеру Андрэ, и Леониду Малярову.

Я раньше задавал себе вопрос: куда подевалась личность настоящего сьера Андрэ, когда я занял его тело? Теперь, как мне казалось, я нашел ответ. Андрэ никуда не уходил. Он постоянно был со мной. Во мне. Наверное, эта мысль должна была обеспокоить меня, Леню Малярова, но ни беспокойства, ни страха не было. Мне была дарована вторая жизнь, и я не боялся потерять себя, уступив личности Андрэ де Монгеля. Мы проникали друг в друга, срастались, как срастаются два дерева, посаженные рядом. Его воспоминания не стали моими, и я по-прежнему был обречен удивляться и время от времени совершать глупости в этом незнакомом мире, но все же, гуляя по городу, я чувствовал его присутствие также явственно, как будто бы настоящий сьер Андрэ шел за моим правым плечом, отставая всего на полшага.

А город… А город пробуждался. Людей на улицах становилось все больше. Открывались ставни, горожане куда-то спешили по своим делам.

Пройдя еще немного, я увидел женщину, заставляющую лоток фруктами и овощами. Выглядел лоток забавно: это была доска, которая в ночное время закрывала окно вместо ставен. Днем эта доска снималась и ставилась как продолжение подоконника – а со стороны улицы ее поддерживали две толстые деревянные ножки. На самодельном столике размещались плетеные корзинки с яблоками, грушами, огурцами и виноградом. В большой корзине лежало несколько кочанов капусты, в маленькой – этаком плетеном блюдечке – красовались темно-малиновые вишенки. Заметив мой взгляд, женщина выпрямилась, сдула прядь волос, выбившуюся из-под платка, и оценивающе посмотрела на меня: гожусь ли я на роль покупателя или нет? Видимо, осмотр ее удовлетворил, потому что она зачастила:

– Вот, господин, не желаете ли чего? Посмотрите, какие яблочки – все румяные, блестящие, одно к одному! Так и просятся, чтобы их съели. А может быть, вы вишню хотите? Я только сегодня нарвала… А вот груши какие! Сладкие – ммм!..

И торговка закачала головой, изображая, какие они сладкие.

Меня, признаться, чрезвычайно позабавил этот образец бесхитростной средневековой рекламы. Я улыбнулся и остановился около лотка.

– Я больше твердые груши люблю, – сообщил я женщине.

Торговка обрадованно засуетилась, сообразив, что завлекла-таки потенциального покупателя в свои сети.

– Так есть и твердые! – сказала она. – Выбирайте, господин, какие вам больше понравятся. Сейчас я вам их…

И снова наклонилась к большой корзине. Видимо, груши другого сорта она еще не успела выложить.

– Да не надо, – остановил я ее. – Я лучше вон то яблоко возьму.

– Какое? Это?

– Нет, которое слева… Вот это. Сколько с меня?

– Два гроша.

Первым моим побуждением было сунуть руку в карман, но карманы на одежде сьера Андрэ не водились. Протянул было руку к поясу – и тут вспомнил, что кошелечек-то я с собой не взял. Как после встречи с епископом Готфридом был кошелечек убран в седельную сумку, так оттуда с тех пор и не извлекался…

Я виновато развел руками:

– Извини, хозяйка. Кошелек забыл. В следующий раз что-нибудь куплю.

Торговка окинула меня испытующим взглядом.

– Вы ведь из людей Родриго или Рауля будете? – прищурившись, спросила она.

Вдаваться в объяснения о том, что я свой собственный вольношатающийся рыцарь, мне не хотелось, и поэтому я просто кивнул и сказал:

– Да.

– Берите так. – И торговка протянула мне яблоко. Видя, что я не тороплюсь взять его, почти насильно вложила в мою руку. – Берите. Кушайте на здоровье.

– Спасибо.

– Вам спасибо, что от этих антихристов нас избавили.

Я надкусил яблоко и спросил:

– Почему же они антихристы? По-моему, самые обычные бандиты.

Торговка всплеснула руками:

– Антихристы они и есть! Ведь в Риме ж без малого вот тыща лет, как Диавол во плоти сидит, над Словом Господним глумится и антихристов по всей земле рассылает, чтобы народы смущать и в страхе держать. А Роберт этот как раз один из главных антихристов и есть. Он уже не раз на город наш и на нашего господина Бернарда нападал. Прямо как волк на смиренну христову овечку.

Пряча улыбку, я снова надкусил яблоко.

– …А еще говорят, – заговорщически известила меня торговка, – что мог этот Роберт в настоящего волка превращаться, а иногда и в птицу. А иногда еще он превращался, но не до конца, а был как бы чудищем: телом вроде б человек, но вместо головы – крылья и клюв птичий. И в виде таком, будто бы в доспехе, неуязвим он был ни для стрел, ни для какого иного оружия. Вот и позапрошлой ночью он таким был – да только как увидел он, что одолевают благородные господа Родриго и Рауль, а с ними и сам сеньор Бернард его богопротивное воинство, испугался за свою жизнь и хотел уж было в птицу совсем превратиться, чтобы улететь в свой замок, – да только в тот же миг неуязвимость его исчезла, а его самого и убили… Да вы ж, наверное, сами это все видели?

И торговка вопросительно посмотрела на меня. Было ясно, что если я вдруг скажу: «Нет, Роберт был самым обычным человеком», никакие мои доказательства не поколеблют ее веры ни на йоту.

Поэтому я не стал разочаровывать безызвестную создательницу европейского народного фольклора, коротко кивнул и, буркнув: «Конечно, видел», пошел себе дальше.

* * *

Гулял я долго. Добрел до ворот, прошелся вдоль городской стены, покружил по городу… Солнце стояло уже высоко, когда я вернулся в замок. Бернарда, Родриго и Рауля я нашел в «банкетном зале».

Мое благодушное настроение мигом исчезло, стоило взглянуть на их лица. Впрочем, их голоса я услышал еще на лестнице. Сеньоры изволили лаяться.

– …Я требую, чтобы мои люди были похоронены согласно христианскому обычаю! – орал Рауль.

– Так и будет, – отвечал Бернард, волком глядя на виконта. – Их похоронят так, как должно хоронить по настоящему христианскому обычаю, так, как это было во времена апостолов, а не так, как потом придумали эти римские дьяволопок…

– Клянусь – еще одно слово, и я вызову вас на поединок!

– Успокойтесь, Рауль, – быстро сказал Родриго. Он был единственным, кто не размахивал кулаками и не плевался слюной. – Дон Бернард, будте сдержаннее. Мы не обсуждаем вашу веру… Но будьте любезны не оскорблять и нашу! Я знаю своих людей. Насколько мне известно, все они были добрыми католиками. Но даже если это и не так, это мои люди, и я буду отвечать за них перед Богом – я, а не вы. То же самое может сказать о себе и дон Рауль. Как вы поступите со своими умершими – это пусть останется на вашей совести… хотя все-таки я бы взял на себя смелость посоветовать вам не гневить Господа и похоронить их по-христиански… Но уж как нам быть с нашими умершими – это уж позвольте решать нам самим!

Бернард де Эгиллем тяжело вздохнул и опустился в кресло.

– Родриго, мы спорим уже полчаса. Вы помните, что я вам предлагал в самом начале, до того как вы с Раулем набросились на меня? Помните? Я вам предлагал то же самое! Но эн Рауль вместо этого начал поносить Господа, и я не мог…

Рауль побагровел:

– Господа?! Я поносил Господа?! Я?!! Я поносил вашего дьявола, а вот Господа я вас, эн Бернард, я попрошу не трогать…

– Рауль, немедленно…

– Да замолчите вы оба!!! – рявкнул Родриго, забывая о всякой куртуазности. – Мы так до Пасхи не закончим! А мертвецы, между прочим, уже смердят – погода-то жаркая. Хватит! Дон Бернард, наши люди будут отпеты в церкви, а потом захоронены на освященной земле!

– Да ради Бога…

– Ага, «ради Бога», как же! – снова встрял Рауль, с ненавистью вперившись в Бернарда. – И как у вас только глотка не горит, Бернард, когда вы произносите имя Господне?!. Или, – это уже предназначалось испанскому барону, – вы уже забыли, Родриго, что здесь вот уже четыре года нет церкви, после того как эти еретики сожгли ее? Забыли?.. А, вижу, теперь вспомнили?.. Где мы будем их отпевать?.. А про то, что они сделали с освященной землей, я и говорить не хочу! Превратили ее в какое-то… в какое-то отхожее место!

Родриго смутился:

– Бернард, вы… сожгли церковь? Слухи всякие ходили, но…

– Барон, я этого не делал, – абсолютно искренним тоном ответил Бернард.

– А почему же тогда вы не остановили мерзавцев, которые этим занимались? – язвительно спросил Рауль. – Почему вы не изловили их и не повесили? А?.. Молчите?..

– Я не жег церковь, но и препятствовать этому богоугодному делу не собирался, – объяснил Бернард. – Равно как не собирался и не собираюсь ловить и наказывать тех, кто это сделал. Да что их ловить – вон их целый город!

– Это вы их развратили, Бернард, а теперь хотите свалить на них всю вину! Мол, это мои люди такие-сякие, а я тут сам ни при чем! А вот скажите, да, да скажите нам: что стало с тем священником, который служил в этой церкви?

– Рауль, перестаньте меня оскорблять! Мое терпение и благодарность вам велики, но не безграничны! А что касается священника, то и сейчас, я полагаю, он жив-здоров. Мы его выгнали еще за полгода до того, как подожгли… до того, как сгорела церковь.

– Родриго, вы слышите, что говорит этот филистимлянин?! Слышите?! Выгнали! Священника!..

Бернард скрипнул зубами:

– Эн Рауль, я настоятельно прошу вас замолчать.

– Эн Бернард, я не потерплю с вашей стороны подо…

Родриго с совершенно спокойным лицом грохнул что было мочи кулаком по столу. Единственная тарелка, стоявшая на столе, подпрыгнула аж на ладонь, а подсвечник, подпрыгнув, опрокинулся и упал на пол – на что, впрочем, никто из присутствующих не обратил внимания.

– Бернард, – тихо сказал Родриго, – вы ведь понимаете, что везти обратно тела наших погибших было бы весьма нежелательно. Пока мы доедем, они будут смердеть так, как не полагается смердеть христианину ни при каких обстоятельствах. Сюда мы добрались за полтора суток, но на обратный путь, с ранеными и мертвецами, потребуется вдвое, если не втрое больше времени. Если… если в Эгиллеме сейчас нет церкви, то будьте любезны, укажите нам ближайшую.

Бернард развел руками:

– Родриго, я просто не знаю, где тут поблизости может быть церковь. Я этим вопросом, как вы понимаете, не очень интересуюсь… Кстати, если вы поедете на запад, в Вигуэ, то и там ничего не найдете. Пару лет назад Роберт разорил и церковь, и тамошнее аббатство, когда у него случился спор с новым аббатом из-за бенефиций.

– А если в Мийо?

За Бернарда ответил Рауль:

– Там церковь сгорела еще десять лет назад. Хотели выстроить новую, да так до сих пор и не собрались.

– Лодев, – сказал Бернард. – По-моему, там…

– В Лодев мы не поедем, – отрезал Родриго. – С Аленом отношения у нас не самые лучшие.

Рауль кивнул:

– Я до сих пор удивляюсь, как он на нас не напал, пока мы перлись через горы.

– А пусть бы и напал! – прищурился Родриго. – Заодно бы и с ним покончили…

– Сомневаюсь, – сказал Рауль уже почти спокойным голосом. – Трудновато было бы совершить подряд два столь славных дела.

– Да бросьте, Рауль! Нет в этом ничего чересчур трудного.

– Для настоящего рыцаря – быть может. Но не забывайте, Родриго, что у нас в войске, помимо рыцарей, имеются также и простые пехотинцы. А люди, знаете ли, склонны уставать.

– Да… Вот это вы верно заметили.

– Впрочем, – добавил Рауль, – теперь я начинаю думать, что нам вместо того, чтобы защищать этих еретиков, лучше следовало бы разобраться с Аленом и его не в меру буйными сыновьями…

– Рауль! Ну не начинайте снова, а?! – устало попросил Бернард де Эгиллем.

Некоторое время феодальная троица молчала, поглощенная своими мыслями. Я присел на краешек стола, с интересом ожидая, что же будет дальше и до чего они в конце концов договорятся. Кажется, вцепляться друг другу в глотки благородные сеньоры вроде бы передумали.

Бернард сидел на том же месте, которое он занимал вчера вечером во время пира. Рауль, как и я, сидел на столе. Время от времени Рауль с плохо скрываемой неприязнью поглядывал на Бернарда. Родриго сидел на скамье и барабанил пальцами по столешнице.

Потом Родриго отвлекся от этого занятия, посмотрел на виконта и сказал:

– Рауль, а ведь у нас же есть собственный священник.

– Вы про…

– Ну да. Пусть потрудится. Не зря же мы его с собой тащили.

* * *

Священник, а точнее монах, о котором упоминал Родриго, был пухленьким, толстощеким и под подбородком имел второй подбородок, а под вторым – третий, который ложился на грудь, подобно внушительных размеров воротнику. Был он невысокого роста и выражение лица имел боязливое, но не потому, что кто-то его запугал, а по природной склонности. Есть такой род людей – они постоянно беспокоятся без всякого повода, а стоит что-нибудь поручить им – так вообще начинается сущий ад: трясутся над каждой мелочью и замирают в ужасе, даже зная, что все, что они сделали, было сделано правильно.

Этот монах ужасно переполошился, когда ему сообщили, что от него требуется. Из его сбивчивых возражений стало ясно, что организацией подобных мероприятий прежде ему не доводилось заниматься одному и он привык оставаться на вторых ролях. И теперь боялся, что не справится. Но с Раулем не очень-то поспоришь. Виконт, рубя воздух рукой, коротко повторил свои инструкции еще раз, повернулся к монаху спиной и пошел по своим делам. Родриго одобряюще похлопал монаха по спине и тоже ушел. Толстый монах с отчаяньем посмотрел ему вслед. Потом перевел взгляд на меня. Я понял, что от безысходности он сейчас начнет изливать свои жалобы мне, и тоже поспешил ретироваться.

Но монашек терзался зря. Наблюдая творимое им богослужение, я пришел к выводу, что присутствующие вообще вполне могли обойтись и без монашка. На то, что он постоянно сбивался, на то, что он говорил то так тихо, что ничего нельзя было разобрать, то начинал выкрикивать латинский текст с совершенно неуместной громкостью, – на все это присутствующие, как покойники, так и их живые сотоварищи, никакого внимания не обращали. Покойникам уже было все равно, а для живых солдат, преклонивших колена, монах был не больше чем неким символом, знаком того, что все в порядке и каждая вещь в мироздании пребывает на своем месте. Ручаюсь, ни один из них не понимал ни слова из того, что говорил монах (да и он сам, похоже, не очень-то хорошо знал латынь), хотя многие – я видел это по двигающимся губам – неслышно повторяли за монахом те непонятные, но, несомненно, священные слова, которые он произносил.

Вещал монах, стоя на телеге, вокруг которой были разложены тела павших (или части их тел, или тела без некоторых существенных частей – головы, например), и, не переставая, размахивал в воздухе деревянным распятием. Происходило сие действо за городской чертой, недалеко от красивого зеленого лесочка. За нашими спинами, не обращая никакого внимания на службу, похоронная команда, кряхтя, бранясь и исходя потом, рыла могилы примерно для сорока тел.

На Эгиллемском кладбище наших солдат решено было не хоронить. Причиной послужил монах, который, испуганно качая головой, сказал Раулю: «А что, если часть благодати на этих нехристей перейдет? Грех ведь…» Так единственное замечание специалиста решило дело, и для захоронения было выбрано новое, не затронутое скверной место.

Когда монах прочитал все латинские тексты, которые знал, и некоторые из собравшихся уже стали вопросительно поглядывать на него – все, мол? с колен можно вставать? – виконт неодобрительно покачал головой:

– Что-то ты быстро, Стефан. Я вот на отпевании не раз был. Обычно вся эта канитель втрое дольше длится. А ты… Даже несерьезно как-то.

– Так ведь все уже, господин виконт…

– Давай, значит, снова, по второму разу. Так только отшельников или ангелов каких-нибудь можно отпевать. А у меня ребята не ангелы. Нет, не ангелы… Все они, конечно, перед походом причастились, да только я думаю, что им – некоторым, по крайней мере – все равно пару веков в чистилище проторчать придется. Так что уж будь добр, прочти-ка все это еще раз, чтобы точно сработало и чтоб им срок поменьше вышел. А то ведь нехорошо перед ребятами получится.

– Но…

– Давай-давай, читай! (В толпе рыцарей и пехотинцев раздались одобрительные возгласы.) Надо, чтобы все как следует было.

И монах забубнил по второму кругу…

Когда он наконец закончил, мертвецов стали хоронить. Над могилой светловолосого оруженосца мы с доном Родриго простояли долго. Наконец, когда мы двинулись к следующей могиле, я спросил:

– Он ведь не был… здешним?.. Откуда он?

Родриго коротко взглянул на меня, потом снова посмотрел на холмик свеженасыпанной земли.

– Вы не правы, Андрэ. Кнут родился в Лангедоке.

Я приподнял бровь, но ничего не сказал.

– Он родился в Лангедоке, – спустя некоторое время повторил Родриго, – но вот его отец был не отсюда. Его тоже звали Кнут, и он был родом из Норвегии. Двадцать лет назад он гостил у моего отца. Пробыл пару месяцев… ну а после его отъезда через положенный срок одна служанка родила мальчика… да… Через год или полтора я собирался отправить его в Норвегию, посвятив перед тем в рыцари… Теперь уже не придется… Хотя ему было всего девятнадцать лет, на мечах он дрался так же хорошо, как я сам. Наверное, все дело в крови…

– Наверное, у него был хороший учитель.

– Может быть, вы и правы, Андрэ… Может быть… Но пойдемте дальше – нас уже ждут.

* * *

…Рауль порывался уехать в тот же день, но Родриго удержал его, напомнив о том, что у нас слишком много раненых, которые не перенесут дороги. Решено было отложить отъезд на три дня. Волей-неволей Раулю и Бернарду пришлось помириться – не рычать же трое суток друг на друга. В разговоре ни тот ни другой религиозных вопросов старались больше не касаться.

Время между обедом и ужином мы провели вместе с Бернардом – он показывал мне замок и развлекал разнообразными историями. Вообще не понимаю, как Рауль мог ссориться с этим человеком – лично мне эн Бернард показался весьма умным, интересным и тактичным собеседником. Помня их утреннюю стычку с виконтом, я боялся, что барон попытается завести какой-нибудь душеспасительный разговор, однако этого не произошло. Похоже, Бернарду было совершенно наплевать, какой религии придерживается собеседник – лишь бы не трогали его собственную. Мы очень мило побеседовали «за жизнь». На вопрос, не был ли он в Палестине, Бернард дал ответ, который изумил меня, учитывая нравы этого века. Бернард сказал, что считает идею крестовых походов глупой и бессмысленной.

– Но почему вы так думаете?!

– Верить в то, что где-то существуют «святые места», которые могут быть осквернены, и от того их святость может быть как-то нарушена, – значит признать превосходство плотского мира над миром духовным.

Впрочем, сообщив свое мнение, Бернард тут же уточнил, что он никого не хотел оскорбить. Я сказал, что все в порядке, и, вспомнив войны, которые велись в мое собственное время, добавил, что за какие бы красивые лозунги люди ни умирали, любая более-менее масштабная война начинается совершенно по другим причинам, чем те, которые написаны на лозунгах.

Бернард спросил, что такое лозунги. Я объяснил. Жаль, что нельзя поделиться с ним своими настоящими проблемами. Ибо жизнь Леньки Малярова закончилась где-то в будущем, на Дворцовой набережной. И жизнь странствующего рыцаря Андрэ де Монгеля тоже закончилась. Потому что я, нынешний, не видел никакого смысла в том, чтобы слоняться по дорогам, искореняя «ересь». Конечно, я ничего не имел против того, чтобы погулять в хорошей компании или прикончить дюжину негодяев. Но хотелось бы большего. Например, выяснить, кто организовал превращение рыцаря Андрэ в Леонида Малярова. Или наоборот. Кто и зачем?

* * *

…Мы столкнулись в какой-то проходной комнате на верхнем этаже – я поворачивал за угол, а они шли мне навстречу. Две молодые девушки – одна тоненькая, светловолосая, с веснушками на щеках и смеющимися глазами, вторая постарше, похожая на испанку, полногрудая и широкобедрая… взгляд – как темный омут… Кажется, светловолосую я уже видел здесь, но как-то мельком… Когда? На вчерашнем пиру? Да, кажется…

Девушки отступили на полшага. Ни малейшего смущения, напротив, «испанка» откровенно разглядывала меня и светловолосая прошлась оценивающим взглядом.

– Эээ… Добрый день, – сказал я.

И посторонился, чтобы дать дамам пройти.

Но дамы идти дальше не пожелали.

– Добрый, сьер Андрэ! – сказала светловолосая. – Вы что-то ищете?

– Да, в общем, ничего, – усмехнулся я. – Шпионю помаленьку.

– Шпионите? – Она сделала большие глаза.

– Да, – со вздохом признался я. – Шпионю. Я тайный агент короля Англии.

Светловолосая снова сделала большие глаза: «Ой!» «Испанка» молча усмехнулась.

– Как интересно! – прощебетала светленькая. – А я думала – вы герой.

– Ну да. А разве по мне не видно? – Я демонстративно расправил плечи.

– Ах, расскажите нам что-нибудь о своих подвигах, любезный герой! – воскликнула беленькая.

Я попытался вспомнить: нас представляли друг другу?..

– Уж не знаю, какие из моих подвигов могут вас заинтересовать… – Я подмигнул.

– Разве вы не хотите поведать нам, как победили Роберта? Все в замке только и говорят об этом. Вы сразили его ударом копья?

Я почувствовал, что шутить на эту тему мне совершенно не хочется.

– Ударом меча. Только в этом не было ничего героического. – Я посмотрел в глаза девушки. – Это война, моя госпожа.

Блондиночка не отвела взгляда. Глаза у нее были светло-серые, с легким оттенком зелени.

– Разве война не в радость для рыцаря? – удивилась «испанка». – Вот господин Родриго всегда говорит…

Блондиночка легонько тронула ее за рукав. Они обменялись взглядами. Повисла короткая пауза. Девушки смотрели друг на друга лишь несколько секунд, но у меня возникло ощущение, словно они о чем-то договорились.

– Сьер Андрэ… – нежным голоском произнесла блондинка. – Скажите, барон Бернард показывал вам комнату трех щитов?

Я покачал головой.

– О! Это предмет его особой гордости! Как-то в один день он повстречал трех рыцарей, которые захотели бросить ему вызов… Я непременно должна вам ее показать!

– Простите меня, сьер рыцарь! Жаклин! Я должна идти! – «Испанка» изобразила нечто вроде реверанса и оставила нас вдвоем.

Маленькая ручка коснулась моей ладони.

– Пойдемте же, сьер Андрэ!

* * *

Мне показали комнату Трех Щитов. И комнату, где дедушка барона Бернарда зарубил предыдущего барона Эгиллема. И еще множество комнат, залов, нефов и галерей. И я не особенно удивился, когда наша экскурсия закончилась в небольшой комнатушке с крепким засовом и огромной межвежьей шкурой на полу.

* * *

…Спустя час, когда мы лежали на этой самой медвежьей шкуре, Жаклин сладко зевнула, положила свой остренький подбородок мне на грудь и с сожалением сказала:

– Пора возвращаться. Скоро ужин.

– Да, – сказал я. – Пора.

Подниматься, натягивать одежду и куда-то идти никому из нас не хотелось. Поэтому мы не стали этого делать, а полежали еще немного. Ножка Жаклин лежала у меня на бедре. Маленькая ручка обвила мою шею. Будто боялась отпустить. Маленькая хрупкая девочка.

– Почему ты такой большой? – спросила она голосом капризного маленького ребенка.

– Таким уродился.

Сколько ей лет? Шестнадцать? Семнадцать?..

– Андрэ, – внезапно Жаклин сделалась серьезной. – Я хочу попросить тебя об одной вещи.

– Если это будет в моих силах.

Жаклин уперлась локотком в мою грудь и заглянула мне в глаза.

– Я знаю, мужчины любят хвастаться своими победами… Да?

Я молчал, ожидая, каким будет продолжение.

– Я тебя прошу… не говори никому, что у нас было. Если дядя узнает, он пошлет тебе вызов… А меня просто убьет.

– А кто твой дядя? – лениво спросил я.

У Андрэ де Монгеля было существенное преимущество перед Леонидом Маляровым. Убить его было не так-то просто.

Жаклин улыбнулась… И вдруг на какое-то мгновение лицо ее изменилось. Улыбка наивной доверчивой девочки пропала. На меня глядела хищница. Волчица. Зверь. Я моргнул, и видение исчезло.

«У вас паранойя, сьер Андрэ!» – сказал я себе.

– Ну так кто же твой дядя?

– Бернард де Эгиллем, – нежно произнесла Жаклин.

Я открыл рот. Потом закрыл. Ну что тут можно было сказать? Да, эта девочка определенно знала толк в приколах…

 

Глава восьмая

Большая пьянка, которой закончился второй день в замке эн Бернарда, ничем принципиальным от пьянки, случившейся в день первый, не отличалась. Снова все говорили друг другу здравицы, снова Рауль, упившись, волком посматривал на Бернарда, снова бренчали музыканты, все орали солдатские песни и кидались костями в собак. Или в слуг.

Жаклин мелькала пару раз на горизонте, но самое большее, что можно было себе позволить на этом сборище, – кивнуть друг другу и переброситься парой ничего не значащих реплик. Воля дамы – закон для рыцаря… На следующее утро, когда еще все спали, она прислала свою служанку с лаконичным сообщением. И я покинул свою постель… Чтобы оказаться в чужой.

День прошел неплохо. Для меня.

А вот Родриго был очень обеспокоен. Вечером прорвало плотину: Рауль и Бернард от угрюмых взглядов перешли к оскорблениям, потом схватились за оружие.

Насилу их успокоили. Родриго шепнул мне и Ангулему: «Завтра выезжаем. Надо увести отсюда виконта».

– А как же раненые? – спросил Ангулем.

– Кто может держаться в седле – поедут с нами. Остальных оставим в Эгиллеме. Я договорился с Бернардом – он о них позаботится.

Так мы и поступили.

Выехали с рассветом. Рауль был мрачен. Все понимали, что сейчас лучше его не трогать, и старались не заговаривать с ним.

И вот снова проселочные дороги, и пыль от обозов, и зеленые горы – старые, истертые временем ступени к небу… Молчаливый доселе Ангулем разговорился. Рассказал остроумную и невероятно запутанную историю про четырех кавалеров и двух дам, оказавшихся вместе в одном старом замке. История изобиловала случайными совпадениями, нелепыми ситуациями, любовными треугольниками и мистическими переживаниями. Рассказал – и снова рот на замок.

Мы с Родриго ехали рядом. И я решил кое о чем расспросить барона:

– В Эгиллеме была одна девушка… племянница Бернарда…

– А, Жаклин?

Я изобразил раздумье, хотя точно помнил, как ее звали.

– Да… кажется.

– Бедная девочка.

– Почему – бедная?

– Родители у нее умерли, когда ей было десять лет, – сказал Родриго. – Жаклин взяла к себе на воспитание Марта де Фрэ, ее тетка с отцовской стороны… Ах, какие празднества устраивала Марта! К ней съезжались со всей округи. Музыка, поэзия… amor… да… Полтора года назад Жаклин сосватали за одного юношу, Ноэля де Кармо. А спустя месяц после свадьбы его убили в поединке.

– Кто?

Родриго пожал плечами.

– Я не знаю. Но Жаклин с тех пор изменилась… У вас с ней ничего не было? – вдруг спросил он.

– Дон Родриго! – оскорбился я. – Достойно ли рыцаря задавать подобные вопросы?

– Извините. Как бы это объяснить… – Родриго поморщился. – Как будто иногда в ней что-то срывается. В первое время после гибели Ноэля чуть ли не каждого мужчину пыталась в постель затащить. Теперь уже реже… После того как Бернард приставил к ней компаньонку.

«Ага, очень это помогло», – подумал я, вспомнив томные глаза «испанки».

– …И особенно после того, как Бернард покалечил двоих ее ухажеров, – продолжал Родриго. – Одного он даже, кажется, убил.

Я пожал плечами.

– Он должен был защитить честь родственницы. А снова замуж выдать?

– Пытались. Ровно четыре месяца назад. За одного крестоносца. Но тот за неделю до свадьбы умер. Представляете? Прошел всю Палестину, а тут… В общем, после этого тоже слухи поползли… всякие. Будто бы заговорена она… или еще какая-то чушь в этом роде. Слухи слухами, но никто ее с тех пор замуж брать не хочет… Но она славная девушка, – неожиданно закончил Родриго.

Десяток шагов мы проехали молча.

– А почему она к тетке не вернулась?

– Так ведь замок Марты Роберт захватил. Жаклин, к счастью, тогда там не было…

М-да. Не скажу, чтобы Родриго меня порадовал. Бедная девочка. Ну теперь, надеюсь, замок ей вернут.

На ночь мы остановились в той же горной деревушке, где так неприветливо отнеслись к нам в первый раз. Это были владения некоего барона Алена, к которому и Родриго, и Рауль относились без особой любви. Видимо, это было взаимное чувство, потому что через эти земли мы ехали в состоянии повышенной боевой готовности. Однако, как и в первый раз, на нас никто не напал.

Родриго несколько раз заводил разговор о лошадях: все никак не мог свыкнуться с потерей Катара. Теперь это была у него больная тема. Я терпеливо слушал. Узнал много нового. Например, что подобрать хорошего коня не так-то легко, а чтобы обучить его, надо потратить уйму сил, времени и терпения.

Посочувствовал несчастью барона. Потом мне в голову пришла одна мысль, которую я решил изложить Родриго:

– Знаете, барон, я, кажется, придумал, как можно отблагодарить вас за то, что вы спасли мне жизнь.

Родриго с интересом посмотрел на меня.

– После нашей с Гийомом стычки мне от него в наследство досталось одно злобное животное по кличке Зверюга… Прекрасный боевой конь. Черный, как уголь. Правда, трактирщик, которому мы его продали, мог уже перепродать Зверюгу епископу, но даже и в этом случае, полагаю, можно будет выкупить его обратно… Вы не откажетесь от такого подарка?

– Не откажусь. Вы меня заинтриговали, Андрэ. Хороший, говорите, конь?

– Я, в общем, не очень хорошо разбираюсь в лош… то есть я хотел сказать, что не знаю, понравится вам этот конь или нет… но, по-моему, это именно то, что надо.

– И где он сейчас?

– В Эжле. Я доеду с вами до брода, а потом прокачусь туда.

– Можно и так, – пожал плечами Родриго. – Хотя есть более короткий путь. Тут поблизости есть дорога до аббатства Сен-Жебрак, которая потом сворачивает к Эжлю. А чтобы вам не плутать, возьмите меня в попутчики.

– Я буду рад вашему обществу, но, право…

– Видите ли, Андрэ, у меня тут свой интерес. Скажите, вы с Готфридом хорошо знакомы?

– Виделись только один раз.

– Вот-вот… А я знаю его почти шесть лет. И если конь уже у него, думаю, мне легче удастся договориться с епископом, чем вам.

Я кивнул:

– Разумно.

На первой же стоянке Родриго сообщил, что с завтрашнего дня он отдает своих людей попечению Ангулема. А сам отправляется со мной в сопровождении одного лишь оруженосца, коего звали Жаном.

На следующий день у развилки мы простились с виконтом Раулем и двинулись в сторону аббатства Сен-Жебрак. А войско попылило домой.

Путешествие в большой компании имеет свои преимущества. В середине следующей ночи нас разбудили. Кони беспокоились, храпели и пытались сорваться с привязи.

– Волки, что ли? – пробормотал Родриго.

Тут я увидел в ночной темноте две тусклые зеленые точки. Слева, около дерева, еще две.

– Они самые.

– Будем сторожить по очереди, – известил нас барон.

Накололи дров, развели еще два костра. Лошадей поставили в центр образовавшегося треугольника. Первым караулил Жан. Моя очередь была третьей. Обошлось. Напасть волки не рискнули.

Утром двинулись дальше. Барон рассказывал мне, в какой стороне кто живет, кто с кем воюет и кто с кем дружит. Я слушал и мотал на ус. Авось пригодится. Было часа четыре, когда нашу дорогу пересекла другая, тянувшаяся с севера на юг. На перекрестке стоял кривой указатель с непонятными корявыми надписями. Родриго, махнув рукой налево, сообщил:

– Там – замок Бертрана де Ортона. День пути. А там, – он махнул рукой направо, – Монпелье. А еще до Монпелье, если к западу принять, деревушка Чертов Бор. Там ведьма живет. А вот если принять вправо и южнее немного – Севеннская Община. Католика там не сыскать. Катары там живут и эти… как их… в общем, еще какие-то еретики.

– И католики их терпят?

– Им еще дед Роже Безьерского там разрешил селиться. Сказал: вот вам земля и живите. И носу оттуда казать не смейте.

– И не кажут?

– Пока был жив старый виконт – да. А при наследниках его… – Родриго махнул рукой.

По прошествии еще двух часов, когда солнце начало клониться к закату, от дороги отделилась широкая утоптанная тропинка. Там, куда она бежала, за полями и огородами были видны крыши деревенских домов.

– Монастырская деревня, – сказал Родриго. – Мы почти на месте.

Еще через десять минут мы свернули на точно такую же дорожку. Между двумя колеями, оставленными колесами телег, получался как бы своеобразный бугорок, где росла полувытоптанная травка. Весь день мы ехали преимущественно по открытой местности и парились в доспехах, потому как солнце палило нещадно. Здесь же на нас дохнуло долгожданной прохладой. Вдоль дороги высились величественные дубы, чьи ветви образовывали как бы полог над тропинкой, и тени густо устилали землю. Свет-тень, свет-тень… Перед мордой Принца пронеслась птица. Принц фыркнул.

Вскоре показался и монастырь. Я его не замечал, пока мы не подъехали почти вплотную, – здание, чьи серые камни во многих местах были скрыты мхом, пряталось под сенью леса.

Родриго неожиданно остановил коня. Предупреждающе поднял руку:

– Вы ничего не чувствуете?

– Да нет, вроде бы… – На всякий случай посмотрел по сторонам.

– Запах, – сказал Родриго. – Не чувствуете?

Запах действительно был, но поначалу я не обратил на него внимания. За неделю, проведенную в двенадцатом веке, я уже успел притерпеться к этому запашку, сопровождавшему почти все крупные населенные пункты, которые встречались мне по пути. Запах немытых человеческих тел, отбросов и дыма. И здесь было все то же самое. Не то чтобы сильно воняло, но так… попахивало.

– Смотрите, вон там, – подал голос Жан. Показал куда-то между деревьев.

Кострище, рядом еще одно… Мы подъехали поближе. Здесь запах был сильнее. Всюду щепки, следы, мусор, какие-то помои… Срублены два больших дерева, еще два – срублены лишь наполовину: работу начали, но не довели до конца. Варварство какое-то…

– Монахи здесь никогда не рубили, – негромко сказал Родриго. – Не нравится мне все это.

Мы еще раз огляделись. Но нет, все тихо.

Ворота аббатства Сен-Жебрак были закрыты. Однако наше появление не осталось незамеченным, потому что когда мы спешились, из-за стены раздался голос:

– Эй! Кто вы такие?

Родриго уставился на ту часть стены, откуда доносился голос. Однако сквозь узкую щель бойницы разглядеть кричавшего ему не удалось. Тогда он закричал в ответ:

– Сам ты «эй»! Своих, что ли, не узнаете?

– Знаем мы таких своих, – ответили ему из-за стены. – Кто вы есть, спрашиваю?!. Эй ты, не подходи, а то щас как из лука пальну!

– Я тебе пальну! – гаркнул Родриго. – Ты, дурень, живо позови аббата Рено! Уж он тебе всыплет, когда узнает, кому ты стрелой угрожал!

– Так я и спрашиваю: кто такие? – тоном ниже отозвались из-за стены.

– Я – Родриго де Эро, старинный сосед и добрый друг аббата Рено! А это…

– А я, – перебил я барона, – Андрэ де Монгель, подданный короля Франции.

Установилась короткая пауза, которую прервал шум за воротами, – судя по всему, к воротам спешило несколько человек. Шаги, голоса… Кто-то карабкался к той бойнице, где сидел невидимый наблюдатель. Голоса: «Они говорят, что…», «Да, это барон…», «Открывайте ворота!..»

Скрежет и лязг отодвигаемых запоров.

Увидев монахов, Родриго расслабился. Шагнул на мост, ведя лошадь за собой в поводу.

Очутившись за воротами, мы увидели, как по деревянной лесенке к нам со стены спешит тучный, почти совсем лысый старик. Наверху, у бойницы, вжавшись в стенку, сидел паренек лет пятнадцати с охотничьим луком в руках. Паренек настороженно и недоверчиво смотрел на нас. Вместе с тем – испуганно.

Старик наконец одолел лесенку. Обнялся с бароном.

– Родриго… совсем забыл нас…

– Вот уж неправда! Вон в прошлом месяце на статую Божьей Матери четыре золотых марки пожертвовал.

– Так то на статую! А сам-то сколько времени к нам уже не заезжал!..

– Это верно. – Родриго похлопал старика по спине. – Но теперь-то я здесь!

– Да, да. А ты знаешь, у нас…

– Потом, Рено. – Тут Родриго повернулся ко мне. – Это мой друг Андрэ де Монгель. Андрэ, это господин аббат Рено Арманьяк. Мой давний друг и духовник.

Аббат протянул мне руку – ладонью вниз. Я чуть было не пожал ее, но рефлексы Андрэ в который раз выручили меня: левая нога как-то сама собой согнулась в колене, я прикоснулся губами к руке аббата и, дождавшись благословения, выпрямился.

– Очень хорошо, что вы заехали, – сказал Рено. – Вы, наверное, устали с дороги?

– Да не то чтобы… – сказал я.

– Не устали, но изнываем от жажды! – объявил барон.

Аббат усмехнулся.

– Долг каждого служителя Господа – облегчать муки страждущих. Пойдемте в трапезную.

И, приглашающе махнув рукой, повел нас в глубь монастырского двора.

* * *

– Вы не представляете, Родриго, что тут было, – рассказывал аббат.

– А что было?

Молоденький монашек наполнил наши кубки едва на треть. Барон отобрал у него кувшин и налил как положено.

– Да на нас ведь напали!

Так вот что означали следы стоянки вблизи монастыря…

– Напали? – Барон посмотрел на Рено. – Напали… Я так и думал. Кто?

– Разбойники.

– Это понятно, что разбойники. Только вот откуда они тут взялись?

Рено развел руками:

– Не знаю, Родриго. Но теперь-то уж, слава Богу, все кончилось… Не допустил Господь…

– Много их было?

– Человек двадцать. Не считая женщин.

– Хм! – сказал Родриго, наливая себе по второму разу. – Женщины? Это что, бунт?

– Нет, нет… – Аббат с отвращением замотал головой. – Обычные шлюхи.

– А, ясно… Долго они вас осаждали?

– Всю прошлую ночь, – вздохнул Рено. – Всю ночь пытались сюда залезть: то с одной стороны, то с другой. То с одной стороны, то с другой… Еле-еле от них отбились. Так из братии не спал никто. А еще до того, как на монастырь напасть, – деревню разорили нашу. Видели?

Родриго покачал головой:

– Нет, в деревню мы не заезжали.

Аббат снова вздохнул.

– Что же это за люди такие… Чуть ли не половину скота в деревне перерезали. Ну скажите: куда им столько? Все равно ведь не съедят… Вырезали лучшие части, зажарили, а остальное крестьянам оставили – мол, живите теперь как хотите. А что до девок… – Рено тяжело махнул рукой. – Тут и говорить нечего.

– Ничего, не умрут. Деревенская девка – она многое может выдержать.

Я с любопытством посмотрел на Родриго. А где же рыцарственное отношение к дамам?.. Ах да. Пардон. Дамы это дамы. А девки – это… Это другое.

– Могут-то могут, – с некоторым сомнением согласился аббат. – Но двоих и вовсе покалечили. А вы, я слышал, с Раулем на войну ездили?

– Именно. Роберт снова на Эгиллем накинулся. Пришлось Бернарду помочь. Но теперь с Робертом все. Благодаря Андрэ. – Родриго кивнул в мою сторону.

Аббат посмотрел на меня. Я изобразил на своем лице злобную разбойничью ухмылку.

– Нашли тоже, кому помогать… – недовольно поморщился Рено.

– Ну не Роберту же было помогать! – воскликнул барон. – Да он бы и без нашей помощи справился.

– И пускай! Два волка грызутся – нечего встревать.

– Вообще-то там был только один волк, – хмыкнул я. – И то – на птицу похожий.

Рено несколько секунд молча рассматривал меня, а потом сказал:

– Это вы… простите, я запамятовал ваше имя…

– Андрэ де Монгель.

– Это вы, эн Андрэ, – вполголоса сказал аббат, – по внешности судите. А по духовным свойствам этот Бернард еще худший волк, чем Роберт.

– А я-то грешным делом полагал, что вы их в равной степени ненавидеть должны. Эгиллемцы свою церковь сожгли, только ведь и Роберт был не лучше.

– Оба разбойники, – твердо сказал аббат. – Но Бернард – разбойник много худший. Я ведь говорю: вы по внешности судите, а не по духовным свойствам. Что Роберт из Вигуэ убийца и прелюбодей – это всем известно. Но ведь, по сути, это грехи обычные, земные… Кто из нас не без греха? Даже и разорение церкви ему простить можно было бы, если б он покаялся, потому что только из жадности он так поступил. Но Бернард – не таков. Нет, не таков… Это истинно волк в овечьей шкуре. И не суета земная ему глаза на истинную веру затмевает, а он сам, сатане уподобляясь, во злобе своей против Церкви и Господа восстает, чудесами дьявольскими кичась и многих за собой в погибельное пекло увлекая…

Я скептически посмотрел на аббата, но промолчал.

– …Или вот взять тех разбойников, которые сегодня еще утром под нашими стенами стояли, – продолжал аббат. – Вы полагаете, я ненавижу их? Посылаю им проклятья? Напротив, я скорблю об их прегрешениях и молюсь, чтобы Господь направил их на путь истинный. На совести Луи, конечно, много грехов, и даже смертельных, но…

– Что?!! – заорал Родриго, вскакивая из-за стола и опрокидывая кувшин с вином. – Ты сказал – Луи?!! Это был Луи из Каора?!!

Аббат недоуменно посмотрел на барона:

– Да…

– Куда он двинулся дальше, Рено? Ты знаешь?

Аббат кивнул:

– Я послал его на юг…

Молчание. В воздухе повисла очень неприятная пауза.

– Что ты сказал? – тихим голосом переспросил Родриго. – ТЫ послал его на юг?!!

– Успокойся, Родриго…

– Какого дьявола ты меня успокаиваешь?!! Луи, может быть, уже шурует в моих собственных землях!!!

– Остынь, я сказал! Сядь и послушай меня.

Родриго сел, кое-как сдержав клокотавшую в нем ярость. Я с любопытством рассматривал аббата, гадая, в чем кроется причина его собственного спокойствия.

– До Луи ты еще успеешь добраться, – порадовал Рено барона. – Пусть он сначала единственный раз в своей жизни сделает доброе дело.

– И какое же это он доброе дело намеревается сделать? – проворчал Родриго. – Повеситься?

– Так вот и слушай. Пока вы там, – обстоятельно начал аббат, посмотрев при этом почему-то на меня, – защищали этого дьяволопоклонника Бернарда и зло от зла уберегали зачем-то, мы со смирением и молитвой, напротив, из зла добро извлечь постарались – и с Божьей помощью достигли в том успеха. Ибо истинно – сколько ни злобствует сатана, все равно окажутся все его козни только к славе Божьей… Так вот… Пока Луи ломился в двери дома Господнего, позарившись на какие-то выдуманные монастырские сокровища, которых, как известно, у нас нет и не было, мы не раз и не два смиренно призывали его перестать чинить разбой и с миром уйти восвояси. Луи, однако, слушать нас не желал, а только усиливал натиск. Впрочем, и братия, стоявшая за святое дело, не отступала. Когда же был спрошен Луи, отчего он, позабыв о страхе Божием, не боится и гнева светских господ, под покровительством которых находится монастырь, он нам на это ответил так: «Не опасаюсь я их, потому что солдат у Бертрана мало и нападать он на меня не осмелится, а что до барона Родриго и виконта Рауля, то в отъезде они, и это-то мне хорошо известно. А вернутся они не скоро, потому что обязательно пропьянствуют не менее недели на робертовских поминках. А потому время у меня есть и торопиться мне некуда».

Услышав это, братия приуныла, ибо ворота уже начали потихоньку поддаваться под ударами тарана… И стрелами их, окаянных, не взять никак – ибо ломились они в монастырь под покровом ночной темноты.

– Негодяи! – воскликнул Родриго. – Нападать ночью!..

– Рутьеры, что с них взять, – пожал плечами аббат. – Однако я продолжаю. Как только стало нам ясно, что помощи ждать неоткуда, начали подумывать о том, чтобы от Луи откупиться. Кое-какие средства у нас имелись, но… очень уж не хотелось нам эти деньги разбойникам отдавать. Ведь мы сколько времени их собирали… Не для себя собирали! Нет! Ради святого дела старались – хотели золотом Пресвятую Деву украсить, чтобы сердца людей, кои смотреть на нее станут, смягчались и умилялись и чтобы проступала на них роса истинной веры… И вот тогда брат Максимилиан говорит: «А давайте, братья, иначе поступим. Дадим им немного денег и займем каким-нибудь делом, обещав по исполнении его – вторую половину. Сами же пошлем гонца в Монпелье… А там, глядишь, и Родриго с виконтом вернутся». Мысль эта пришлась всем по душе. Поторговавшись с Луи, заключили мы с ним соглашение…

– С этим разбойником!

Рено успокаивающе похлопал барона по руке:

– Разбойник он или нет, но согласился выполнить одно дело, которое вам, барон, давно надлежало сделать самому. И мы Луи за это даже половину грехов отпустили… Впрочем, от светского наказания покаяние его все равно не избавляет.

– Это вы о каком деле говорите? – нетерпеливо бросил барон.

– Я говорю о труде на ниве Господней, – назидательно произнес аббат.

– Ха-ха-ха!.. – Барон схватился за бока. – Вы что, проповедовать его послали?

– Вовсе нет, – все тем же назидательным тоном продолжил аббат. – Ибо работа на ниве Господней не в одном лишь рассеивании зерен Слова Божьего состоит, но и в корчевании плевел, коих в графстве Тулузском в последние годы произросло количество неимовернейшее…

– Но какой же именно сорняк вы поручили ему выкорчевать?

Аббат кротко улыбнулся:

– Мы не раз, барон, просили вас вспомнить о своем христианском долге. Мало того, что вы терпите на своих землях эту Севеннскую Общину…

– Рено! – возмутился барон. – Эта деревня принадлежит Роже!

Аббат насмешливо посмотрел на Родриго.

– А я вот слышал, что в споре с Роже вы называли эту деревушку своей собственностью и утверждали, что у вас имеется даже дарственная на этот участок земли…

– Проклятье! Так оно и есть!

Аббат продолжал молчаливо усмехаться.

– Эта дарственная была дана моему отцу отцом Роже незадолго до его смерти, – объявил Родриго. – Я не знаю, почему мой отец не воспользовался ею и не заявил свои права. Но когда я нашел в его кабинете эту бумажонку, я поехал к Роже, чтобы уладить с ним это дело. Однако Роже за давностью лет мои права признавать отказался. Ни вызвать его на поединок, ни судиться с ним я не мог – он все-таки мой сеньор…

– …и в результате с этой деревни поборы стали брать и вы, и он, – закончил аббат. – Родриго, мне эта история известна лучше, чем вы думаете. Так вот, сын мой: мало того, что вы терпите эту еретическую общину, вы еще вдобавок позволяете на границе своих владений обитать какой-то ведьме!

– Это вы про Чертов Бор говорите?

– Именно.

Я стал прислушиваться к разговору с вдвое большим любопытством.

– Хочу вам сказать, Рено, – промолвил Родриго, наливая себе вина из нового кувшина, принесенного молоденьким монашком. – Хочу я вам сказать, собственно, вот что. Деревня эта тоже не моя. Принадлежит она рыцарю Себастьяну…

– …который погиб в Крестовом походе…

– …оставив после себя жену и сына…

– …а жена у него еретичка…

– …а меня это не касается, потому что Себастьян был вассалом епископа Готфрида! Вот так-то, Рено! И ведьма эта – Готфридова забота, а уж никак не моя. И если наш епископ ее терпит…

Аббат поморщился:

– Родриго, вы прекрасно знаете, что представляет собой нынешний епископ Эжля. Терпит!.. Да ему наплевать, что в его вотчине творится, лишь бы выпивка на столе да молодка в постели.

– А мне-то что за забота?

– А то, что долг каждого христианина… Впрочем, мы с вами уже говорили о том, в чем состоит сей долг.

– Да! Беседовали! И снова я вам скажу то же, что и раньше говорил. Подойдет мое время – поеду в Палестину. А со старухами и дураками сражаться не буду. Бесчестье это!

Родриго помолчал и добавил:

– Да и не с руки мне с Готфридом ссориться. Не хочу его обижать.

– Уже не обидится, – сообщил аббат, пригубив вино из своего кубка.

У меня в желудке противно похолодело. Я, кажется, начал кое-что понимать…

– Как так? – не понял барон.

– Помните, что я вам говорил относительно того, как добро из зла нам извлечь удалось? – Аббат так и лучился от удовольствия. – Разбойника Луи мы в Чертов Бор послали. С обязательством, чтобы он нас от этой ведьмы избавил.

– И что ж, Рено, ты думаешь – Луи свое слово сдержит?

– А отчего бы ему свое слово и не сдержать? Ведь только задаток мы ему дали, вторую половину и полное отпущение грехов пообещав по окончании. А чтобы не ошибся Луи деревенькой-то – на то брат Максимилиан с ними пошел.

– Как же мы с ними разминулись?.. – пробормотал барон, нахмурившись.

– Так они, скорее всего, через лес пошли. Мы выждали время – и сразу же послали гонца в Монпелье. Пока Луи будет сидеть в Чертовом Бору, жиреть на крестьянской свинине и мечтать о том, что теперь-то у него со всеми властями мир да любовь, так тут-то его и…

– Ловко придумали, – хмыкнул барон. – Ловко, ничего не скажешь.

– А по-моему, это подлость.

Родриго и аббат пристально посмотрели на меня. Взгляд у Родриго был пустой и темный – он уже порядочно успел набраться. Аббат, который выпил меньше, смотрел холодно и цепко. У Жана, сидевшего за одним столом с нами, отвалилась челюсть.

– Простите, – с ледяной вежливостью переспросил аббат. – Я не расслышал, что вы сказали?

– Я сказал, что это подлость.

– Эээ… кхгм… Что вы называете подлостью?

– Перетрусив, отвести от себя угрозу, натравив двадцать бандитов на двух несчастных женщин. Вот что я называю подлостью.

– Эн… эээ… Андрэ… я хочу вам напомнить, что вы находитесь в храме Божьем и…

– Я прекрасно знаю, где нахожусь. Но подлость от этого подлостью быть не перестает.

Аббат молчал, краснел и бледнел, а Родриго поморщился и, икнув, сказал:

– Да остынь, Андрэ! Полно тебе злиться! Ну, спалит Луи эту ведьму… Ну, испортит еще двух-трех девок… Ну, скажи – кому от этого хуже станет? Все равно Луи, считай, уже в западне… Надо будет только весточку Раулю послать на тот случай, если Луи все-таки решит от монпельерцев снова в горы уходить, чтоб Рауль там его встретил… Подумаешь, большое дело – сдохнет в Бору несколько крестьян. Тем более крестьяне не наши, а Готфрида. Стоит ли из-за этого ссориться?

Аббат взял себя в руки и, видимо, решил дать мне возможность выпутаться из этой ситуации, сохранив лицо:

– Это все снова от того, – произнес Рено поистине с христианским смирением, – что вы по внешности, а не по духу судите…

– По духу, значит… – негромко произнес я. – И как же это называется «по духу»?

– По духу, – Рено снова взял назидательный тон, – это называется «святой обман». Еще и Господь наш, Иисус Христос, пример нам в том подал, приказав легиону бесов, обитавших в одном человеке, выйти и перейти в стадо свиней, зная меж тем, что стадо свиней это поглотит морская пучина. Вот это и есть святой обман, коий применять…

– Когда они должны добраться до деревни?

Аббат недовольно замолчал. Задумался.

– Они пешие… Если весь день шли, то уже часа два тому как добрались. А если на привал остановились – а они, скорее всего, остановились, потому что ночка у них нелегкая была, то… хотя нет, ночью они шататься по лесу не будут… Да, значит, либо завтра утром, либо все-таки этим вечером.

– Андрэ, не беспокойтесь, – снова подал голос Родриго. – Завтра с утра мы с вами и с доном Бертраном… Вы известили его, Рено?.. Известили?.. Отлично… Завтра с утра мы с вами и с доном Бертраном навестим нашего Луи. Луи к встрече с Господом уже подготовлен, грехи ему отпущены… хе-хе…

– А вы кого-нибудь послали в Чертов Бор, чтобы хотя бы их предупредить? – спросил я аббата.

Рено фыркнул:

– Вы шутите?

Я встал. Поставил кубок на стол. Здравый смысл во весь голос кричал, что я совершаю глупость, но я это и так знал.

– Спасибо за гостеприимство. У вас хорошее вино, аббат. Счастливо оставаться.

И двинулся к двери, чувствуя, как глаза всей честной компании сверлят мою спину. В дверях повернулся:

– Тибо!

Мой слуга вышел из ступора, вскочил и бросился вдогонку. Во дворе он пытался заговорить со мной, но, когда я не ответил на третью его реплику, заткнулся и стал молча седлать Праведника.

Из дверей вылетел Родриго:

– Андрэ, что с тобой?..

Я не ответил.

– Куда ты собираешься на ночь глядя?.. В Чертов Бор?.. Да ты спятил! На кой черт тебе сдались эти крестьяне?!.

Я не ответил, продолжая седлать коня. Пришла мысль, что лучше бы Родриго заткнулся. А то как бы не вышло чего, о чем мы оба впоследствии будем жалеть. Адреналин плюс монастырское вино – не самые лучшие советчики в подобных беседах.

Родриго между тем подошел ближе.

– Андрэ, ну нельзя же так!.. Рено к тебе со всей душой, а ты ему… Да послушай же ты меня!!! – И, вцепившись мне в плечо, развернул к себе.

Вот это он зря сделал. Я резко скинул его руку. Посмотрел барону в глаза. Несколько секунд мы свирепо пялились друг на друга. Потом я повернулся спиной к барону и снова занялся конем.

Родриго изрыгнул прямо-таки чудовищное богохульство. Я вскочил в седло.

– Готов? – спросил я у Тибо.

– Да, господин, – кивнул тот, утверждаясь на Праведнике.

– Тогда вперед.

Мы рванули через двор к воротам. Те, конечно, были закрыты.

– Открой! Живо! – зарычал я на караульщика. Тот скатился вниз, отодвинул засов, толкнул одну створку, испуганно отпрянув в сторону.

Мы выехали из монастыря, сопровождаемые доброжелательным родриговским напутствием:

– Ну и проваливай! Чтобы они тебя там же и закопали, дурак!

* * *

Ночная скачка по лесной дороге – удовольствие еще то: дороги не видно, вообще ничего не видно, едешь и не знаешь – то ли конь споткнется и ногу сломает, то ли сам в темноте на какой-нибудь сук напорешься. Так что тут не до размышлений. Думать я стал, когда лес кончился и мы выехали на открытую местность.

Родриго прав. Я дурак. Прибьют эту ведьму или нет – не мое дело. А уж за крестьян тамошних и переживать нечего. Когда мы ночью в их деревне ночлега искали, они ведь послали нас с Тибо ко всем чертям. Так что поделом…

И все-таки я гнал дальше. Почему – не знаю. Должно быть, это благостное повествование аббата о хитроумном способе превращения зла в добро меня так взбесило. Дурь какая-то. Или вино по мозгам ударило.

Луна спряталась. Начался дождь. Дорога мигом раскисла. В темноте мы проехали мимо перекрестка. Пришлось возвращаться. Потеряли на этом два часа.

* * *

…Добрались до места перед самым рассветом. Если Луи собирался ночевать в лесу, то в Бору он должен был появиться только поздним утром.

Посему, доехав до поселка, я собирался объявить, какого гостя вскоре предстоит встречать ведьминым односельчанам. Объявить – и посмотреть, как они на это сообщение отреагируют. Если соберутся воевать с Луи – помочь. Шансы отстоять деревеньку были: мужиков в ней – раза в два больше, чем разбойников, так что захватить Бор Луи мог только благодаря внезапности или врожденной крестьянской тупости и безропотности. Я собирался как-нибудь расшевелить их, а если бы не получилось – хотя бы вытащить из деревни Рихо и Жанну. Сама ведьма была мне неприятна, но я чувствовал себя обязанным за возвращение памяти. Не люблю долгов.

Но человек предполагает, а бородатый старикан, сидящий в небе на облачке, – располагает. Когда мы добрались до деревни, она уже догорала.

Собственно, сама деревня по большей части была цела – сгорели выселки, со стороны которых мы подъехали к Чертову Бору. Над пепелищами поднимался чад. Пламя прибило дождем.

Принцу дым не понравился. Он притормозил и замотал головой, отказываясь двигаться дальше. Я шлепнул его по крупу.

У крайнего домика я натянул поводья. Спешился. Ведьмин дом, вросший в землю, влажный и старый, сгорел лишь наполовину. Не было соломенной крыши – вместо нее из середины дома валил сизый дым. Но стены, обгоревшие лишь поверху, стояли. Сохранилась даже дверь – с совершенно целым бревном, которым эту дверь подпирали.

А вокруг – тишина. Ну, почти тишина. Дотлевают домики-землянки. Наверху, в деревне, краешек которой виден в разрывах сизых клубов, слышны неразборчивые голоса. Крикливые, плаксивые, пьяные… Ладно, меня это уже не касается.

Я смотрел на разоренное бабкино жилище и размышлял о том, что очень бы мне хотелось встретиться с одним человеком… Нет, не с Луи. С благочестивым братом Максимилианом.

Интересно, какое наказание здесь полагается за убийство монаха?..

Но пора было возвращаться. Я подошел к Принцу…

Шаги… Голоса. Они не вынырнули из темноты внезапно, как призраки, но все-таки их приближение я прозевал. Трое. По тому, как смело они расхаживали по разоренной деревне, становилось ясно, что это кто угодно, но только не мирные крестьяне.

Вскочить на коня и уехать?.. Ага, и получить в спину что-нибудь острое… Да и не было у меня никакого желания показывать спину отребью.

И я вытащил меч.

Первого, бородатого мужика с топором, я зарубил первым же ударом. Второй, коренастый крепыш с цепом, резво отпрыгнул в сторону. Третий, высокий худой бандит с серьгой в ухе и тесаком на поясе, схватился за свое оружие и так же резво отпрыгнул назад. Ждать, пока они окончательно соберутся с мыслями, я не стал. Высокий мне не понравился больше крепыша, поэтому я бросился к нему. Зажатый в руке тесак продлил высокому жизнь ровно на полсекунды. Вторым ударом я его зарубил. Крутанулся на месте, разворачиваясь к последнему. Увернулся от цепа, ударил крепыша рукоятью меча в скулу, схватил за ворот рубахи. Врезал еще разок и придавил к земле, наступив на горло.

– Ты, свинья, сколько человек у Луи?!

Он забормотал что-то…

– Отвечай, скотина!!!

– Мм… мы… не надо!.. м… – И тут бандит неожиданно заплакал. Жалостливо и тихо.

«А ведь он, наверное, считать не умеет, – подумал я. – Ладно, спросим по-другому…»

– Здесь, на выселках, из ваших еще кто-нибудь есть?

– Ннн… нне-ет…

Я врезал ему под ребра.

– Ни «нет», а «нет, господин».

– Нет… господин…

– А из местных? Есть здесь еще кто-нибудь живой?

– Дда-а… в… в… в-выв… деревне…

– Ах вы суки! – Профилактический пинок. – Вы что, здесь всех, что ли, перерезали?

– Ыыыы!.. – завыл крепыш.

Я заколебался… Может, это крестьянин какой-нибудь? Станет ли человек из банды знаменитого Луи из Каора так жалобно выть?

Я расслабился… И еле успел отскочить. Этот «плакса» ухитрился вытащить из-за пояса нож и, вывернувшись из-под моей ноги, попытался ткнуть меня в бедро. Он промахнулся, а мой меч без всяких затей вошел ему в то самое место, где соединяются шея и плечо.

Вот дерьмо. Опять рефлексы сработали быстрее, чем голова. Надо было оставить его в живых. И допросить.

…Минуточку, а где Тибо? У этого прохвоста просто талант исчезать, как только начинает пахнуть жареным.

С Принцем в поводу я двинулся в обход выселок, высматривая своего слугу. По вполне понятным причинам кричать мне не хотелось.

Обогнул дом старухи Рихо, еще один дом… Тибо выбежал мне навстречу, тяжело дыша и едва ли не волоком таща за собой флегматичного Праведника. Самодельный факел в его правой руке судорожно метался из стороны в сторону.

– Ты где был? – процедил я. Не то чтобы мне требовалась его помощь, чтобы справиться с тремя придурками, но мне не нравилась его привычка при любой заварухе исчезать неизвестно куда и появляться, уже когда все закончено.

Но Тибо не заметил моего тона. Сбиваясь и запинаясь, он произнес, махая рукой куда-то в центр поселка:

– Ггг… господин мой! Там… такое!..

Естественно, я пошел поглядеть.

«Такое!» оказалось всего лишь священником, прибитым к столбу на площади в центре деревни. Обычным священником. Только мертвым.

– Господин Андрэ… – прошептал Тибо откуда-то из-за плеча. – Это что же такое… Ведь это же деревня такая… Ведь тут же отроду никаких священников не было!.. Это ведь, выходит, значит…

– …брат Максимилиан. – согласился я.

Поскольку Тибо подходить к мертвому священнику боялся, я отнял у него факел и подошел сам. Осмотр тела показал, что, скорее всего, монаха сначала просто зарезали, а уже потом приколотили железными штырями к дереву. В том, что это католик, не было никаких сомнений – о сем факте свидетельствовали длинное монашеское платье, сейчас разорванное и испачканное, выбритая макушка и железный крест на шее. Еретики, как я успел узнать, распятия не признавали и крестов нательных не носили.

– Зачем же они его убили? – тихо проговорил Тибо. – А может, он их останавливать стал, когда они зверства творить начали…

– Или же Луи просек, что господин аббат собирается его подставить, и решил отвести душу на одном из его подручных, – мрачно добавил я.

– Чево-то я никак не разберу, об чем вы говорите, господин Андрэ, – искренне признался Тибо, почесав маковку.

– И не надо.

С большим трудом я выдернул штыри из тела Максимилиана, разрезал веревки, которыми тот был привязан к столбу, и опустил тело на землю. Двадцать минут назад я желал смерти этого человека. А теперь я видел его мертвым, и… и мне хотелось извиниться. Предприимчивость Рено и Максимилиана была причиной того, во что превратилась эта деревня. Но сейчас передо мной лежала другая правда. И, всматриваясь в холодное, отрешенно-спокойное лицо умершего, я подумал, что его можно обвинить в чем угодно – но только не в трусости.

Впрочем, брат Максимилиан был не единственным мертвецом на деревенской площади.

Значительная часть деревенских была, видимо, сожжена в своих собственных домах. Но многих убили во дворах, другую часть – на единственной улице.

Дождь прекратился час назад, но мельчайшая влага до сих пор висела в воздухе и, перемешиваясь с копотью, оседала на коже и одежде мертвецов, собираясь каплями в глазницах, в уголках губ, стекая по щекам, сочась с волос и бород… А я бродил среди них и чувствовал себя лишним, потому что подобная картина должна, наверное, вызывать в душе какие-то чувства: справедливое негодование, жалость, ужас, наконец. Я же не чувствовал ничего. В смерти не было ничего возвышенного. Вонь и грязь. Эти люди умирали, как раздавленная копытом полевая мышь. Беспомощно и бессмысленно… Зачем Луи понадобилось сжигать половину деревни? Я не знаю этого до сих пор. Может, он думал таким образом компенсировать убийство Максимилиана? Вполне возможно. То, что могло бы показаться дикостью моему современнику, здесь зачастую являлось общественной нормой. Говорил же епископ Готфрид: «Если ты убил десять католиков – убей десять еретиков, и будешь чист и перед Богом и перед Церковью…» Так что допускаю, что разбойником неожиданно овладел порыв благочестия. Или прав Тибо, и Луи, получив благословение на истребление «дьяволопоклонников», разошелся не на шутку, а когда священник попытался удержать его пыл, под горячую руку зарезал и его? Не знаю…

Я вернулся к лошадям и поджидавшему меня Тибо. Верный слуга и оруженосец смотрел на меня с беспокойством. Видимо, в духе сьера Андрэ было бы теперь попереться с выселок в главный поселок – сражаться за правду. Но мне как-то не улыбалось в одиночку воевать с десятью или пятнадцатью бандитами. Кроме того, завтра их все равно накроют славные парни из Монпелье. Или Рауль с Родриго.

– Двигаем отсюда, – бросил я Тибо. И коротко добавил: – Зря мы сюда так гнали.

Тибо с заметным облегчением перевел дух.

* * *

Кони осторожно ступали по пепелищу. Небо на востоке светлело, предвещая наступление утра. Мы выбирались из деревни, настороженно поглядывая в сторону второго, большого поселка, располагавшегося на пригорке метрах в семистах от выселок. Периодически оттуда доносились неразборчивые выкрики, мелькали редкие огни, но, кажется, троих пропавших подельников там еще не хватились. Интересно, на кой черт эти трое поперлись на сожженные выселки.

Отдаленный гул неразборчивых, почти мирных звуков разорвал громкий вопль, перешедший в истошный визг. Определенно кричала женщина.

Я остановил коня. Поколебался еще мгновение, а потом подумал: какого черта! Не знаю, кому или чему я должен быть благодарен за подаренную мне «вторую жизнь», но если боязливо трястись над ней, то какой прок в этой «второй жизни»?

Чего же она так орет…

Я развернулся и погнал в деревню. За спиной – топот: Тибо припустил следом.

Приблизительно на середине пути крик захлебнулся, но никакого значения это уже не имело.

Мы ворвались в поселок. Откуда-то справа раздавались вопли и глухие, размеренные удары. Определенно чем-то тяжелым били во что-то твердое.

Принц перемахнул через плетень – и вот мы уже на главной улице.

Люди. Трое. Увидев нас – прянули в стороны. Руководствуясь простой мыслью, что оружие здесь должно иметься только у бандитов, одного я зарубил сразу. Второй, упав в дорожную грязь, отполз назад и уставился на меня округлившимися глазами. Вооружен он не был, да и выглядел как самый обычный крестьянин – невысокий, испуганный мужичок. Третий едва не удрал, но Тибо прыгнул на него с седла. Сцепившись, они покатились по земле. Я хотел было помочь своему оруженосцу, но Тибо справился и сам. Поднялся. Выдернул нож из брюха бандита, вытер о его же рубаху, вложил в ножны.

– Сколько людей у Луи? – спросил я мужичка. Тот сглотнул, а потом недоумевающе развел руками в стороны. Около виска у него запеклась кровь.

– Отряд, ваша милость… Целый оружный отряд!

Я выругался. Заторможенные они тут все, что ли? Отряд… Очень информативно. Впрочем, мужичка можно понять: ворвалась посреди ночи банда головорезов и с ходу начала убивать.

– Где они?

Объяснить он не успел. На улице показались еще несколько вооруженных. Я бросил Принца на них.

Одного Принц сшиб грудью. Копье второго я принял на щит и тут же разрубил бандиту башку. Третий попытался смыться за забор, но не успел. Правда, мой меч застрял у него между ребер, и, пока я вытаскивал оружие, четвертый успел удрать.

Я развернул Принца и послал его туда, где мелькал свет факелов, слышались дружные размерные «хей!!!» и раздавались глухие таранные удары.

Это был второй по величине дом в деревне. Тот самый, откуда вслед нам с Тибо однажды прошипели: «Проклятые франки!»

Дом был огорожен частоколом. Ворота распахнуты. Основная масса головорезов толпилась во дворе. Выломав одно из бревен частокола, они таранили дверь. Один, прямо на телеге посреди двора, насиловал женщину. Другой стоял рядом и заинтересованно поглядывал на колыхающуюся задницу товарища: дожидался своей очереди. Еще одна девка – видимо, из числа бандитских шлюх – ластилась к высокому черноволосому человеку. Явно командиру. Не обращая внимания на девку, черноволосый наблюдал за штурмом дома. «Луи», – сообразил я.

Неподалеку двое бандитов сдирали одежду с еще одной женщины. Рядом горел костер. Вокруг костра разложены разные железяки. Общую картину дополняли трупы, в беспорядке валявшиеся во дворе и перед воротами.

Граждане бандиты были так увлечены штурмом, что проворонили мое появление. Я окончательно разочаровался в Луи: такая непростительная самоуверенность.

Принц перемахнул через телегу и обрушился на сгрудившихся у крыльца. Первоначально их было шестеро. Но не успело бревно, которым они курочили дверь, упасть на землю, их осталось уже трое. Эти трое рванули в разные стороны, а я развернул Принца и обрушился на черноволосого.

Тот скользнул в сторону, увернулся от копыт и парировал мечом мой клинок. Двигался Луи – любо-дорого было поглядеть: изящно и экономно, как танцор.

Краем глаза я заметил, как Тибо рубит с седла топором того, кто только что «расслаблялся» на телеге. Второй, наблюдатель, уже валялся под телегой с раскроенным черепом.

Тут на меня накинулись все скопом. Принц обрушился на ближайшего, сшиб его с ног ударом копыта. Другого я едва не достал, но он успел упасть и откатиться в сторону. Я бросил Принца на Луи – в этой компании он был самым опасным, но главарь опять сумел ускользнуть. Зато бандитская шлюха вооружилась вилами и вознамерилась проделать несколько дырок в боку моего коня.

Я послал Принца вперед, и воинственная девка плюхнулась в грязь – под ноги еще парочке головорезов. Тем временем Луи попытался отрубить мне ногу. Не дотянулся. А я, развернувшись в седле, обрушил на главаря разбойников удар, в который вложил всю богатырскую силу сьера Андрэ.

Луи попытался парировать, но не сумел. Я напрочь отрубил ему кисть и разнес череп.

И в ту же секунду мое левое бедро взорвалось болью. Один из ублюдков подобрался сбоку и ткнул топором по тому самому месту, которое слишком хорошо помнило незабываемый штурм Эгиллема.

Нижним углом ткнул, намереваясь раздробить кость. Кольчуга ослабила удар, но ногу он мне все-таки пропорол – потекла кровь. Дерьмо! Разбойник отскочил, но недостаточно проворно: я снес ему полчерепа.

Еще двое бандитов проявили похвальную осторожность – метнулись в разные стороны.

Шлюха опять пошла на таран. Я придержал Принца, чтобы он не прибил дуру. Из-за этого тот бандит, что помоложе, успел смыться. Зато другого я прижал к забору и зарубил.

В воздухе запела стрела. Я не успел ни вскинуть щит, ни отклониться. Меня снова спасла кольчуга.

Стрела пробила кожаную куртку, но застряла в железе. Воздух выбило из легких, в груди что-то хрустнуло. Я почувствовал, что стремительно слабею. Теплая кровь струилась по ноге.

Достать лучника я не успел. Чертова шлюха добилась-таки своего: воткнула вилы в круп моего коня. Принц буквально взбесился. Я не знаю, как сумел удержаться в седле. Перед глазами все плыло, Принц брыкался и ржал. Я ждал стрелы – но стрелы не было. Зато поганая шлюха крутилась вокруг, выискивая возможность вогнать в меня вилы. Я чувствовал, что вот-вот вывалюсь из седла. И тогда она меня прикончит. Ирония судьбы – перебить почти всю банду знаменитого Луи из Каора, чтобы разбойничья подстилка проткнула меня крестьянскими вилами. Убью гадину!

Я попытался поднять меч… Рука не слушалась. Шлюха ощерилась. Она тоже знала, что я сейчас свалюсь. И тут кто-то набросился на нее сзади. Мелькнуло разорванное платье, голая спина и длинные волосы… Женщина. Похоже, та, которую собирались пытать…

И тут силы окончательно оставили меня. В глазах потемнело, сильнейший удар по голове – и наступил кромешный мрак.

 

Глава девятая

…С насильником Тибо управился быстро. Со спущенными штанами воевать трудно: маневренность плохая. Тибо же, хотя и не обучался, в отличие от своего господина, с самого детства благородному воинскому искусству, знал и как топором орудовать, и как лошадью в бою управлять. Палестина научила. И четыре года странствий.

Раскроив голозадому череп, Тибо налетел на рутьера, привалившегося к забору. Ранен был рутьер и сидел тихо – вот и не заметил его сьер Андрэ в предрассветной полумгле. А Тибо – заметил. И еще заметил Тибо в руках у раненого опасную игрушку – самострел.

Выстрелить рутьер успел, да только промазал. А затем Тибо и его прикончил. Оглянулся – и почувствовал, как сердце в желудок проваливается. Хотел крикнуть господину, уберечь его – да поздно. Проклятая баба ткнула Принца вилами и метнулась в сторону, уворачиваясь от копыт. Завертелся конь, и тут увидел Тибо, что его господин весь в крови. Еле в седле сидит – вот-вот наземь свалится.

«Чуть-чуть еще продержитесь, мой господин, – подумал Тибо, – сейчас я вас выручу…»

Однако Праведника он направил не к шлюхе, а ко второму лучнику. Но тот все же успел выстрелить. Попал. Рухнул наземь сьер Андрэ. Тут уж Тибо совсем рассердился. Обрушился сверху на лучника, как воздаянье Господне. Однако ж лучник схватился за топор и стал отбиваться. Да так ловко, что понял Тибо: не совладать ему с этим рутьером.

Но тут пришла нежданная помощь. Из крепкого дома, что рутьеры осаждали, высыпали люди. Впереди приземистый здоровяк с колом и сопляк лет двенадцати, зато с настоящим мечом, а с ними женщина, яростная, как фурия.

Мужик с ходу от другой девки шлюху оторвал и кол ей в живот воткнул. После все трое к Тибо на помощь поспешили. Вчетвером живо загнали рутьера в угол. Тот струсил. «Пощадите!» – закричал, оружие опустил и сам на колени бухнулся. Тут-то Тибо ему голову и снес. Очень уж он был сердит на этого рутьера.

– Спасибо вам, господин рыцарь, – учтиво произнесла женщина. – Господь да благословит вас. Вы спасли нас от ужасной участи и потому благодарность наша…

– Благодарить потом будете, – перебил ее Тибо. – И не рыцарь я никакой. Рыцарь – вон, во дворе лежит.

Сьеру Андрэ совсем худо было. Весь в крови, без чувств. Одно хорошо: стрела, что в голову ему попала, по счастью, краем прошла, только по кольчужному капюшону чиркнула.

Забинтовали сьеру Андрэ рану, на руки подняли и в дом понесли. Там еще две женщины обнаружились. Захлопотали вокруг рыцаря, а Тибо столбом посреди дома стоял и думал: «А вдруг не выживет он? Тогда старый граф, как пить дать, убьет! „Почему, скажет, Андрэ, сын мой младший, умер, а ты еще жив до сих пор? Не я ли велел тебе о нем заботиться и беречь как зеницу ока? А? Молчишь?.. А пойдем-ка во дворик…“ И собаками там затравит».

В бою Тибо смерти не особенно боялся (некогда ее бояться), но от мыслей таких затрясся весь и во двор пошел, чтобы на господина своего не смотреть.

Только не пустили его во двор. Мужик и мальчонка на двери засов обратно кладут. Не колом уже мужик вооружен – разжился у мертвецов, что во дворе валяются, и топором, и мечом, и копьем, и луком.

– Нельзя туда, – говорит здоровяк, – половина их где-то еще ходят.

– Можно, – ответил ему Тибо и засов с двери снял, – тех мы еще прежде в пекло спровадили.

Вышли они за дверь. По деревне пошарили. Народ, что еще жив оставался, собрали. Положили-то люди Луи в основном мужиков, да и то не всех, а баб и детишек так и вовсе не тронули. Ну, почти. Не считая тех, что в нижней деревне сгорели.

Еще троих рутьеров обнаружили. Одного убили, двое сумели удрать.

Собрались поселяне у дома Аманды, вдовы рыцаря Себастьяна, той самой женщины, что первой Тибо за спасение поблагодарила.

Распорядилась вдова насчет похорон: напомнила, чтоб своих, кто в Истинного Бога верует, правильно похоронили, а рутьеров – закопать да и забыть.

– А со священником ихним что делать? – спросил тут кто-то.

Подумала Аманда и решила:

– У нас же старое кладбище есть, где другие нечестивые католики схоронены. Там его и закопаем.

Разбрелись поселяне, солнце над лесом встало, а Тибо отправился спать.

* * *

Весь следующий день крестьяне приводили поселение в порядок. Мертвых своих еще не хоронили. Ждали чего-то. Только рутьеров закопали и священника.

К вечеру прибыли в деревню двое. Пешие. Будто бы обычные странники, да не совсем странники. Тибо, как увидал их, сразу понял, кто это.

Крестьяне, кланяясь пришельцам, просили у них благословения. Пришельцы благословения раздавали щедро, касаясь ладонями склоненных макушек. Только женщин они сторонились, благословляя их издалека. Тут Тибо окончательно уверился, что это совершенные.

Пошел и он под благословение. Благословение – оно никогда лишним не бывает.

Последние годы, путешествуя с сьером Андрэ по Провансу, Тибо несколько раз, втайне от своего господина, посещал катарские собрания. Но и с католической церковью не порывал. На всякий случай. Да и попробуй он от католичества отойти – прибил бы хозяин. Как он свирепел всегда, когда о ереси слышал! «Я, – кричал, – в Палестине три года кровь за Гроб Господень проливал, сарацинов истреблял – а для чего?! Для того, чтобы какая-то сатанинская зараза чуть ли не в моем доме хулу на Господа возводила?!» Само собой, ни в какой поход против ереси Тибо идти не хотел. Но что было делать? Тибо даже и заикаться не смел о своих сомнениях. А перемену в сьере Андрэ Тибо воспринял как знаменье Божье. Не захотел Господь, чтобы сеньор его против катаров воевал. Потому и лишил его памяти. И даже (Тибо старательно гнал от себя подобные мысли) будто бы и части разума. Простейшие вещи иногда не понимал его господин. Но характером смягчился. Так смягчился, что Тибо даже и не знал, верить этому или мороком каким-то считать. Вот и когда Тибо на Севеннском перевале про катаров рассказывать начал – ничуть не взъярился. И в этом Тибо еще одно знамение увидел.

…Между тем совершенные и крестьяне пришли на кладбище. Катарские священники прочли над умершими несколько молитв. Не по-латыни, как положено у католиков, а на лангедокском языке.

После похорон совершенные пришли в дом Аманды. Андрэ был все так же плох. Но не помер, слава Богу!

Благословив хлеб и размягчив его в воде, совершенные попытались накормить рыцаря этим хлебом. Известно ведь, что священный хлеб многими необыкновенными свойствами обладает, и в том числе и целительскими. Не раз Тибо был свидетелем, как творились посредством благословленного хлеба подлинные чудеса. Замерли все в доме, глядя на раненого с надеждой и с почтительностью – на совершенных. Тибо тоже замер. А ну как, отведав священного хлеба, встанет тотчас его сеньор, рассмеется и скажет: «А я здоров!»

Не встал. Даже и проглотить катарский хлеб не смог Андрэ. Захрипел и не задохнулся едва.

Один из совершенных нахмурился и сказал с осуждением:

– Не хочет этот рыцарь принимать Хлеба Жизни.

Тут с Тибо оцепенение спало и понял он, что пора своего сеньора выручать. Потому как уморить его так могут. Набрался Тибо смелости и сказал совершенным:

– Без толку его так лечить. Он же католик. Потому и хлеба этого чудесного не приемлет.

Тут все присутствующие в комнате посмотрели на Тибо и Андрэ с некоторой враждебностью и даже как будто отодвинулись от них, как от чумных.

– Так вы католики, значит… – протянул тот здоровяк, который заколол шлюху. Звали его Николо.

Один из совершенных – тот, который Андрэ священным хлебом кормил, – незаметно вытер об одежду руки и пробормотал недовольно: «Додумались, кого Хлебом Жизни кормить…»

Тут Тибо зло взяло.

– Я-то, может, и не совсем католик, – начал он, – а господин мой в какой вере воспитывался, при той и остался! Выходит, как деревню вашу от Луи спасать – так он для вас хорош, а как помочь спасителю – так он сразу и грязный католик! По-доброму, по-катарски вы нас еще и в первый раз приняли – так по-доброму, что у этой чертовки вашей ночевать пришлось!.. Может, и сейчас за порог выкинете?!

И глянул на поселян, набившихся в комнату. Поселяне как будто смутились и глаза отвели. Тут выступила вперед госпожа Аманда.

– Хватит глотку драть, – сказала она Тибо. – Не на ярмарке.

Обратилась затем к совершенным.

– Прав он, – молвила, – полторы седмицы назад не по-христиански поступили мы с этими людьми, не дав им приюта. Это моя вина – до сих пор за мужа моего, Себастьяна, ненавижу всех франков. Только этот рыцарь, хоть он и не нашей веры, отплатил нам за зло добром. Неужели и теперь мы ему ничем не поможем?.. Ведь, может быть, как выздоровеет он, поймет, на чьей стороне правда, оставит своего мерзкого злого Бога и примет истинную христианскую веру? Ведь и Спаситель наш говорил: «Кто из вас, имея сто овец и потерявши одну, не оставит девяносто девяти и не отправится искать заблудшую?»

– Сестра, – ответил ей совершенный, – ты сама не знаешь, о чем просишь. Мы не сможем исцелить его. Прежде всего следует исцелить дух, но это невозможно, пока он не примет нашей веры. Разве мы кудесники? Разве мы лечим собственной властью? Нет, мы – только слуги Пославшего нас. И благодать, которую Он дал нам, – не наша, но действует через нас. А благодать эта заключена в Хлебе Жизни. Этот же человек не принимает его. Потому и помочь ему невозможно. Да стоит ли отчаиваться? Поскольку этот рыцарь принял смерть, выступив за правое дело, следующее его рождение будет лучше.

Возможно, ему доведется родиться здесь, в Лангедоке, и услышать голос истинного учения. Не бойтесь смерти, братья и сестры мои, но принимайте ее с радостью! Ибо смерть для добрых людей – дверь в лучшую жизнь. Впрочем, и злые, и неверующие не сбрасываются навечно в ад – как учат римские епископы, – но поскольку ад есть этот мир, снова возрождаются в нем – и так до тех пор, пока не услышат истинного учения, не поверят, не примут консоламентум и, очистившись от грехов своих, не вознесутся к престолу Истинного Бога…

Пока все с благоговением внимали словам совершенного, Тибо все больше мрачнел. Когда совершенный закончил, присутствующие еще некоторое время почтительно молчали, а потом староста покряхтел, помялся и брякнул:

– А может… это… Может, к Иммануилу его свозить?

Совершенные поджали губы. Особенно враждебным сделалось лицо старшего.

– Иммануил – кто такой? – спросил Тибо старосту.

– Да… это… – Под взглядами совершенных староста и сам уже не рад был, что вылез. – Чудотворец он… Даже и мертвых оживлять умеет… говорят…

– Этот Иммануил – антихристова предтеча, – отчеканил совершенный. – Прельститель человеков. К нему ездить – навек душу загубить.

Тибо хмыкнул. Он был уверен: нет такого греха, на который в Риме не отыскалась бы индульгенция. А с катарскими священниками – и того проще. Поворчат-поворчат, да и простят. Причем бесплатно.

Тут Тибо вспомнил, что так до сих пор и не замолил грех общения с ведьмой, и мысленно поклялся сделать это сразу же, как только излечится сьер Андрэ. И свечку Господу высотой в локоть поставить. И какой-нибудь катарской общине пожертвовать… немного.

Одно из этих двух обещаний уж точно должно было Господу понравиться.

Уговорившись таким образом с Богом, Тибо спросил:

– И далеко этот ваш Иммануил живет?

– Не, – ответил староста, – недалеко… Рядом совсем.

Совершенные мрачно уставились на старосту. Тот прикусил язык.

* * *

Возможно, Тибо так бы и не смог выбить из старосты точного объяснения, где живет неведомый чудотворец. Но вмешалась госпожа Аманда и настояла. Совершенные хмурились, но больше ни в какие пререкания не вступали. Видимо, решили, что душе отъявленного католика подобный богомерзкий шаг – поездка к предтече антихриста – повредит уже не очень сильно. А родится Андрэ после каким-нибудь нечистым животным – так сам он и виноват.

Запрягли телегу. Аманда выделила Николо и еще двоих мужичков в сопровождающие.

Дорога была знакомая. Всего-то дней десять прошло, как Тибо с господином уезжали по ней от ведьмы. А вот и знакомый брод. Только бы не застрять здесь с телегой…

Не застряли. Кое-как перевалили на другую сторону.

Когда катили мимо баронского замка, стража их окликнула. Тибо отозвался: к святому, мол, недужного везем. Кого – уточнять не стал: помнил, что его господин и барон малость повздорили. А святого тут уважали, да и Тибо стража помнила.

Ехали всю ночь. А к утру, обогнув с юга Севеннскую Общину, подобрались к горам. Выслали вперед одного из мужичков.

– Тама пещерка есть, – объяснил Николо, – где святой человек обитает. Да, может, и нет его. Бывает, уходит он. А уж как уйдет, так и не найдешь. Коли нет его в пещерке – значит, выходит, не повезло нам.

Тибо вздохнул и поглядел на хозяина. Господин, к которому Тибо относился, особенно в последнее время, почти с отеческой заботой, был бледен, как сама смерть. Но живой… Пока.

Тут вернулся посыльный. Отер пот, махнул рукой:

– Дома он…

Николо удовлетворенно кивнул:

– Повезло, значит. Ну, взяли его, что ли?

Они осторожно переложили сьера Андрэ на его собственный плащ, подняли и понесли наверх.

 

Глава десятая

За сутки до этого

…Недалеко от догорающей деревни прячутся четверо людей. Рассвет еще не наступил, и темные плащи делают их совершенно незаметными во тьме леса.

Легкий свист. Сидящие в засаде настораживаются, но тут же успокаиваются.

– А, это ты, Лука… – Предводитель отпускает рукоять меча.

– Я.

Невысокий коренастый итальянец, в котором Тибо легко узнал бы гонца, с которым они с господином беседовали на постоялом дворе Герарда, смотрит на сожженную деревню.

– Нашего рыцаря еще не было, – констатирует он.

– Как видишь. Женщин отправил?

– Через три недели будут в Испании. Как думаешь, зачем они графу понадобились?

– Это не наше с тобой дело, – отрезает предводитель.

– А молоденькая, скажу тебе, очень даже… – Лука мечтательно шевелит пальцами.

– Заткнись, – обрывает его предводитель. Он нервничает.

Некоторое время они молчат.

– Ничего не выйдет, – внезапно говорит Лука. – Он увидит, что дом сожгли, и поедет обратно.

– Значит, сами им займемся, – цедит сквозь зубы предводитель.

Лука с сомнением качает головой.

– Не знаю, что там Великий Мастер сделал с его душой, но мечом вертеть он не разучился. Я был в Эгиллеме. Я видел.

– Тихо!

В свете затухающего пожара Лука, предводитель и остальные видят сутулую фигуру, медленно бредущую по деревне. Человек растерян. Он кашляет от дыма, спотыкается…

– А вот и ответ, – говорит Лука.

Он выбирается из укрытия, неторопливо подходит к монаху, спрашивает что-то и вдруг втыкает нож ему в грудь. Монах не успевает даже вскрикнуть.

Положив мертвеца на землю, Лука оглядывается. Остальные также покинули укрытие и теперь стоят рядом.

– Вон там – кузница, – показывает Лука одному из них. – Найди какие-нибудь штыри или гвозди. Надо приколотить его к видному месту.

Предводитель не возражает. Его люди выполняют указания Луки.

– А теперь уходим, – командует тот, когда тело монаха повисает на столбе.

Предводитель опять не возражает, только вполголоса спрашивает:

– Зачем ты это сделал?

Лука смотрит на него выпуклыми черными глазами.

– Приманим его… – говорит он с ухмылкой.

* * *

…Рядом кто-то был. Шелестела одежда, шуршала солома на полу, когда этот «кто-то» передвигался по комнате. Сами шаги были легкие, почти неслышные. Пахло дымом и хвоей.

Звякнуло что-то металлическое. Зажурчала вода.

Я открыл глаза и удивился. Во-первых, оказалось, что нахожусь я не в доме, а в каком-то каменном склепе – впрочем, склепе относительно благоустроенном. Во-вторых, я вспомнил драку в Чертовом Бору и ее весьма печальный для меня финал. Меня опять убили? Причем так же позорно, как в прошлый раз…

Я осторожно повернул голову, приготовившись к вспышке боли.

Никаких неприятных ощущений не последовало.

У очага стоял человек среднего роста, в рваном дорожном плаще. Почувствовав мой взгляд, он повернулся и приветливо кивнул:

– Доброе утро.

И улыбнулся.

Я обомлел.

Конечно, не от того, что он пожелал мне доброго утра.

А от того, что он произнес эти слова на чистейшем русском языке.

Блин! Значит, меня все-таки грохнули!

Человек у очага был темноволос, бородат и облачен в длинное серое платье наподобие монашеского. Волосы у него были длинные, вьющиеся. Борода такая же. Нос с горбинкой. На еврея похож.

Я сел. Ничего не болело. Бедро, в котором (я помнил) проделали порядочную дыру, было замотано окровавленными тряпками, но по ощущениям – в полном порядке.

Нет, это был не склеп. Пещера. Пол выстлан свежим лапником, деревянные полати, накрытые одеялом, – моя постель. Табуретка, сундук, полка. На полке и на полу – некоторое количество глиняной и медной посуды. Со стороны входа проникал дневной свет.

Я подумал и попытался заговорить на русском. Вышло не очень.

– К-то ви тако-й?..

Очень интересно. Куда я попал на этот раз?

Человек покачал головой.

– Видимо, нам лучше перейти на другой язык, – сказал он на языке Андрэ де Монгеля. – Здесь меня называют отшельником Иммануилом.

– Очень приятно… А мое имя вам, очевидно, известно? – задал я вопрос с подковыркой.

– Мне известны оба, – кивнул Иммануил.

– Ну-ка поясните, что происходит! – потребовал я. Отшельник ничего не ответил.

Я разозлился:

– Да кто ты, черт возьми, такой?

– По-моему, я уже назвал себя, – благодушно ответил мой собеседник.

Я помнил, что, когда начал валиться с лошади, меня что-то ударило… Может, я не умер? Тогда – что, крыша съехала? Я потер ладонями виски. Нет, с головой кажется все в порядке.

– Откуда вы знаете русский?

– Со всяким человеком я предпочитаю общаться на его собственном языке.

– Это не ответ.

– Нет. Это ответ.

Я вздохнул. Ссориться с этим загадочным дядькой мне почему-то не хотелось.

– И сколько языков вы знаете?

– Все.

Вот так, Леня.

– И кто же вы?

– Здесь меня зовут святым отшельником, – усмехнулся мой собеседник. – Тем не менее я не отшельник. И не святой.

Я подумал. Еще раз оглядел пещерку.

– Где я нахожусь?

– У меня в гостях.

– Да?.. И каким образом я здесь очутился?

– Вас привезли люди, которых вы спасли от разбойника Луи… Кстати, повязку с бедра можете снять.

Я так и поступил. Бинты заскорузли от крови. Я начал осторожно их отдирать… Интересно, сколько я уже тут лежу?

– Вас привезли сегодня утром.

Я снова поглядел на господина «полиглота»… Я что, задал этот вопрос вслух?.. Да, наверное. Пробормотал себе под нос, а он и услышал.

– А где я все это время валялся? – поинтересовался я, продолжая разматывать повязки и гадая, сколько же времени прошло. – В Чертовом Бору, наверное?

– Ваше героическое сражение с Луи Каорским, – ответил Иммануил с едва заметной иронией, – состоялось не далее как вчера утром.

Чего?! Он что, рехнулся?..

Потом я посмотрел на собственную ногу и подумал, что если кто из нас и рехнулся, так это я. Я прекрасно помнил, что был ранен. Значит, сколько бы ни прошло времени, шрам-то все равно должен был остаться!

Шрама не было.

Я ощупал ногу. Потом еще раз – голову.

Бред какой-то…

Господин Всезнайка между тем спокойно продолжал заниматься своими делами. Подкинул дров в огонь. Посолил воду. Достал с полки узелок с зернами. Растолок зерна в ступке.

Непонятность на непонятности сидит и непонятностью погоняет… Но надо было выяснить самый главный вопрос.

– Так кто вы все-таки такой? – спросил я в четвертый раз.

– Я уже назвался.

– Нет, я имею в виду – вообще?

– Вообще? – Похоже, что этот вопрос его позабавил. – Вообще – это как?

Я разозлился.

– Послушайте, – прорычал я. – Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Вам что-то известно насчет того, кто я такой и как я здесь очутился. Что вам известно и главное – откуда? Это вы меня сюда вселили? – Я ударил кулаком в мощную грудь сьера Андрэ де Монгеля.

– Вы это так воспринимаете? – улыбнулся Иммануил.

– А как, черт побери, я еще это должен воспринимать?!

Еврей-полиглот отрицательно покачал головой.

– Я вас никуда не вселял, – порадовал он меня. – Да и вы сами, строго говоря, никуда не вселялись. Просто вы… видите вещи такими, какими вас научили их видеть. Начитались в книгах историй о переселении душ, вот и мерите все привычной мерой.

– Не понял.

Господин Всезнайка, помешав воду в котелке, опустился на табуретку. С ложкой в руках.

– Жил один рыцарь, – произнес он. – По-своему этот рыцарь искренне верил в Бога и старался делать все, что, как ему казалось, должно было понравиться Богу. Каждое воскресенье рыцарь, как и положено, посещал Церковь. И, слушая проповедь и рассказы из Священного Писания, не раз и не два удивлялся рыцарь: как же так – в древности люди не только не верили божьим людям, но наоборот – гнали их и преследовали.

«Как они могли быть настолько слепы? Вот будь я на их месте…» – частенько думал рыцарь.

Между тем он продолжал жить как жил, служа Богу верой и мечом. Но с некоторых пор стало брать его сомнение – а угодно ли Богу то, что он делает? Не может ли так быть, что Бог как раз на стороне тех, против кого он обращает свое оружие? Может быть, через тысячу лет кто-нибудь тоже услышит о его времени и удивится: почему люди, жившие в это время, не могли отличить Божье дело от фарисейства? И очень хотел рыцарь понять, на чьей стороне правда. Так же хотел понять, как понимал – как ему казалось – он время библейское. Увидеть так, как будут видеть его время люди через тысячу лет… И его желание осуществилось. Правда, попутно этот рыцарь забыл все остальное, но… – Тут Иммануил сделал паузу. – Но иначе выполнить его просьбу было бы невозможно.

– Почему?

– А вы подумайте сами.

Я подумал. Все было логично. Но невероятно.

– Вы откуда все это знаете? – хрипло спросил я. Иммануил грустно улыбнулся.

Желудок завязался в тугой ком. Если моя память и жизнь в Санкт-Петербурге, которую я помню, – ноль без палочки, то… Мне стало страшно.

– Честно говоря, я думал… если кто-то узнает о том, что со мной случилось – меня просто сочтут одержимым… Да и вы… Почему вы так уверены, что я не «вселялся» в это тело, а просто… просто вспомнил, каким стану через тысячу лет?

Иммануил посмотрел на меня, как мне показалось, с сочувствием:

– Потому что у вас одна душа, а не две, Андрэ. Вы не бесноватый.

Я помолчал. Потом спросил:

– Вы ясновидец?

На лице хозяина пещерки промелькнула легкая улыбка:

– Я не колдун и не чародей, если вы это имеете в виду.

– Да? А кто же вы в таком случае?

– Человек.

– Я тоже человек, но не умею считать, сколько там у человека душ находится. И читать чужие мысли я тоже не умею.

– Зато вот я не умею пользоваться мечом и щитом.

– Я и говорю – колдун.

Иммануил продолжал спокойно взирать на меня. В глаза ему смотреть было не то чтобы неприятно… скорее – трудно.

– Я не колдун, – повторил он. – Вся моя власть – от Бога.

Я привалился к стене, стараясь в глаза этому то ли колдуну, то ли святому не смотреть. Надо все обдумать. Спокойно.

Вода в котелке закипела. Иммануил бросил в котелок толченые зерна.

Как и ведьма, этот святой раскусил меня довольно просто. Но истолковал, естественно, по-своему… Никакого двадцатого века нет, многоуважаемый сьер Андрэ, это только ваш глюк!.. Как же!.. Сам ты глюк… Э, нет – так думать о нем не годится, он же мысли читать умеет…

Иммануил тихо рассмеялся.

Точно – мысли читает.

– Это вы меня вылечили? – спросил я на всякий случай.

– Нет.

– А кто?

– Бог.

Как все просто. Бог вылечил. Вопросы есть? Вопросов нет…

– Между прочим, – заметил святой, не отрываясь от котелка, – все действительно очень просто. И я не понимаю, зачем вы, Андрэ, ищете какие-то сложные объяснения. Вы что, больше поверили бы мне, если бы я сказал, что я колдун или пришелец с Венеры?

Помолчав немного, он добавил:

– Все, что вы помните о своем прошлом-будущем, – не более чем просто… дым. Поверхность. Какая разница, прожили вы тысячу жизней или одну? Если в них нет смысла, зачем вам эти жизни?.. Есть только сейчас. Единственное время, когда вы можете заглянуть на глубину – это настоящее. Ни в своем будущем, ни в прошлом вы не найдете смысла. Вы слишком много думаете о том, что было, что будет, что могло быть, что возможно, что нет… Остановитесь. Перестаньте заботиться о завтрашнем дне и о вчерашнем. Только в настоящем вы можете найти тайну. Смысл – там, на глубине. И этот смысл – Бог.

Я вижу, вы не слышите меня. Хорошо, я спрошу по-другому. Ведь вы уже дважды умирали, Андрэ. Или Леонид, если вам угодно. Вас застрелили из пистолета, а этой ночью вы умерли от раны, полученной в Чертовом Бору. Вы живете уже третью жизнь. Неужели даже это не заставляет вас задуматься о том, что есть не только то, что вы видите своими глазами, но что-то еще… какая-то подлинная реальность, где вы существуете по-настоящему и где вы не можете умереть, потому что бытием – там – вас наделил Бог? Что вам нужно, чтобы поверить? Чтобы небо на землю упало?..

Иммануил неожиданно замолчал и опустил глаза. Казалось – слова так и рвутся из него, но по каким-то причинам он заставляет себя молчать.

А говорил он красиво. И дело было не только в том, что он говорил, но и как он говорил. Когда он умолк, я понял, что был буквально поглощен, зачарован его голосом, его словами, взглядом его карих глаз, его лицом.

– Что же вы? Продолжайте… – попросил я. Он покачал головой.

– Но почему?

– Когда-то, – последовал неохотный ответ, – я дал себе слово никогда больше не читать проповедей.

– Вы были проповедником?

– Давно… Иногда я почти сожалею об этом.

– Почему?

– Человек, убивающий своего брата ради наживы, менее отвратителен, чем тот, кто убивает ближнего ради истины, веруя при этом, что творит добро.

Некоторое время мы молчали. Я размышлял.

– Давно вы тут живете?

– Да я, можно сказать, здесь и не живу. Так, захожу иногда… Передайте мне, пожалуйста, масло… Оно вон в том горшочке… Спасибо.

– Угу…

– Между прочим, – заметил хозяин пещерки, – с теми добрыми людьми, которые привезли вас сюда, был и ваш слуга. Он очень беспокоился о вашем здоровье.

– Да, Тибо… – Я задумчиво кивнул. – Это на него похоже… С ним-то все в порядке?

– Да. Он вас ждет в Севеннской общине.

– Что он там делает? Почему он не здесь?

– Я отослал его, – объяснил святой. – Община – самое ближнее отсюда поселение. Кроме того, Тибо звал в гости один из людей, которые привезли вас. Брат у него там живет… Хлеб лежит вон в том узелке.

– Вот в этом?

– Да.

– Скажите… – Я помедлил. – А можно ли вернуть… память?..

– Вашу прежнюю память? Память сьера Андрэ?

– Да.

– Можно. Но вы уверены, что хотите именно этого? Ведь тогда вам придется забыть то, что вы помните сейчас.

– Это обязательно?

Иммануил кивнул:

– Иначе вы можете сойти с ума.

Я задумался:

– А нельзя как бы… ну хоть частично ее вернуть, что ли?..

– Я думаю, рано или поздно это произойдет само собой.

Господин отшельник разлил содержимое котелка в две глиняные миски, одну из которых протянул мне. Так же была мне выдана и ложка.

Похлебка была вкусной. На поверхности плавали какие-то маленькие черные кусочки. Оказалось, что это поджаренное сало.

Съев пару ложек, я вдруг понял, что проголодался так, как будто не ел перед этим неделю, и нетерпеливо набросился на еду. Таким образом, в нашем разговоре наступила пауза. Отшельник вкушал похлебку с аппетитом, хотя и без такой жадности, как я.

Я полагал, что осилю свою долю в две минуты, но, видимо, недооценил размеры миски. Отшельник уже давно покончил со своей порцией и теперь благожелательно поглядывал на меня. Наконец я почувствовал, что наелся. И посмотрел на отшельника. О чем бы его спросить?

– Поверхность, глубина… ерунда какая-то, вы уж меня извините… Если есть только сейчас, выходит, я – самый обычный рыцарь, увидевший какой-то странный сон… видение… И ничего из того, что я помню, на самом деле не существует? Так?

– А разве нет? – произнес отшельник. – Где находится город Святого Петра, который остался в вашей памяти? Вы можете показать мне этот город?

– Нет, но… Я, наверное, смогу найти место, где он будет заложен через пятьсот лет.

Отшельник кивнул.

– Через пятьсот лет он, может быть, и возникнет. Но сейчас это только ваша греза.

– Ну, не знаю… Может, вы и правы.

Помолчали. Наконец я решился:

– Иммануил… Вот вы все говорите: Бог, Бог… А вы хоть раз видели этого Бога?

– Я и сейчас Его вижу.

– Вы что, серьезно?.. Ну и каков Он из себя?

Отшельник покачал головой:

– Сколько весит музыка? Как пахнет звезда? Каков облик слова? Андрэ, ответьте на эти три вопроса, и я расскажу вам, как выглядит Бог.

«Ловко увильнул… – подумал я. – Явно когда-то был проповедником. Сектантом каким-нибудь небось…»

Иммануил смотрел на меня и чуть улыбался.

– Вот видите, – произнес он. – Даже на такие простые вопросы вы не знаете ответа, а спрашиваете о Боге.

– Не знаю, потому и спрашиваю.

– Как выглядят любовь, сострадание и милость? Бог – примерно так же.

– Ладно, – я покосился на свое излеченное бедро, – с вами не поспоришь… Что, честно, только один день прошел?

– Честно.

– И вы просто щелкнули пальцами и излечили меня?

Иммануил предпочел не отвечать.

– А еще какие чудеса вы умеете делать?

– Разные. Какие Господь захочет, такие и умею.

– А вы можете взглядом остановить человеку сердце?

– Зачем?

Я пожал плечами:

– Ну, не знаю… Может же возникнуть такая ситуация, когда это будет необходимо.

Отшельник фыркнул.

– Сколько лет живу на свете, а еще ни разу такая ситуация не возникала.

– Ну вот, допустим, захочет вас кто-нибудь убить…

– Не следует бояться тех, кто умерщвляет тело.

– Бояться их, может быть, и не стоит, но вот суметь защититься…

– Андрэ, они не в состоянии принести вреда ни вам, ни мне, ни любому другому человеку.

– Вы так думаете?

Отшельник кротко посмотрел на меня, а потом, доверительно понизив голос, сообщил:

– Все люди бессмертны.

– Это вы так считаете…

– Нет, – сказал Иммануил, – это не я так считаю. Это так есть на самом деле.

– По вашему мнению.

– Андрэ, вы – всего лишь имя, записанное Творцом на небесных скрижалях. Ну как вы можете умереть?

– Пырнет меня кто-нибудь кинжалом – вот и сдохну.

– Если вас кто-нибудь ударит кинжалом, вы не перестанете быть тем, кем вы сейчас являетесь. Следовательно, вы не умрете.

Я покачал головой. Усмехнулся:

– Вы что, хотите сказать, что я неуязвим?

– Как и всякий человек.

– Только вот кроме вас, никто об этом не знает.

Иммануил кивнул:

– Вы правы. Большинство людей действительно об этом не знают. Некоторые думают, что знают, но… но на самом деле они тоже не знают. Иначе не занимались бы таким бессмысленным занятием, как истребление своих ближних.

– Послушайте, а как, по-вашему, я проклят? Я ведь, с тех пор как здесь появился, убил кучу людей. Значит, если я у этого вашего Бога не вымолю себе прощение, мне придется гореть в аду? Так, по-вашему, получается, да?

– Разве я говорил, что кто-нибудь проклят?

– Хм… То есть мы все попадем в рай?

Иммануил снова коротко взглянул на меня:

– Если вы думаете, что в Царство Небесное кого-нибудь берут против его воли, то… то вы ошибаетесь.

– Так попадем мы все в рай или нет?

– Попадете, попадете… Если только захотите этого.

Я хмыкнул:

– Нужно просто захотеть? И все? Значит, любой маньяк, убийца, совратитель малолетних…

– Если захочет – да. Но как вы думаете – многие ли убийцы и совратители желают Царствия Небесного? Не кажется ли вам, что Царствие Небесное покажется им слишком скучным местом? Ведь там они будут лишены возможности предаваться тем грехам, которым предавались на земле.

– И они попадают в ад?

– У каждого своя собственная дорога. Некоторые люди мечтают именно об аде.

– Что-то не верится.

– И тем не менее это так, – печально покачал головой Иммануил. – Ад кажется им местом, где они смогут осуществить все то, что было им запретно на земле.

– И это им будет дано?

– К сожалению.

– То есть вы хотите сказать, что как бы тот или иной человек ни вел себя при жизни, после смерти он получит именно то, что хочет, и в любых количествах?

Иммануил кивнул.

– Каждому будет дано по вере его, – вздохнул он.

– Это, кажется, откуда-то из Библии? – поинтересовался я.

По губам моего собеседника пробежала странная улыбка.

– Да уж наверное.

– Вы знаете, – произнес Иммануил после непродолжительного молчания. – Недавно один бродяга… такой же бездомный бродяга, как и я… рассказал мне о том, что, по его представлению, чистилище должно представлять собой нечто вроде горы, на вершине которой находится дорога на небо. По-моему, это очень хороший образ. Ведь и взбираться на гору можно с разных сторон, а не только с одной.

– Он тоже чудотворец, как вы? – спросил я. – Творит чудеса где-нибудь по соседству?

– Нет, он именно путешественник. А живет он не здесь, он… Он итальянец.

– Ааа…

Мы помолчали.

– Значит, нет никакой разницы – убивать или миловать, красть или давать подаяние? Все равно каждый получит то, что хочет?

– Вор и дающий подаяние хотят разного.

– Вот именно.

– Есть ли между ними разница? Забудьте об участи, которая их ожидает. Между ними самими есть разница?

– Ну… наверное, да.

– Вот вы и сами ответили на ваш вопрос.

На некоторое время установилась тишина.

– Ладно, – я поднялся, – благодарю за пищу и помощь. Пора мне. Мы с вами занятно побеседовали, но всю эту философию я никогда не любил… Помню, еще в Питере один сектант на улице как-то пристал: «Верите ли вы в Бога, верите ли вы в Бога?..» и еще какие-то дурацкие вопросы задавал… Я с ним даже поболтал, потому что делать все равно нечего было…

– …И под конец беседы решили искусить Бога, – не осуждающе, но и без улыбки неожиданно сказал Иммануил.

Я уже не удивлялся.

– Ну да, я ему сказал, что могу сейчас избить его до полусмерти, а его воображаемый Бог ничего мне не сделает. – Я ухмыльнулся. – Этот уродец, конечно, перетрусил и сбежал.

– А вы, будь на его месте, не испугались бы? Он ведь, кажется, был ниже вас на голову. Да и… – короткая пауза, – разряда по боксу у него тоже не было.

– Да я бы не стал его трогать… Что же я, зверь какой, что ли? Захотелось просто показать этому болтливому умнику, что никакого его Бога на самом деле не существует.

– И доказали?

– Ну, не знаю… Он слишком быстро убежал.

– Ему – ладно… А себе?

– А что – «себе»?

– Себе вы это успешно доказали?

– Вполне.

– То есть вы полагаете, что Господу больше нет дела, кроме как доказывать вам свое существование?

– Ну… это… Ну, Он же хочет, чтобы я проникся и всячески уверовал. По крайней мере, сектантик утверждал, что Бог этого хочет.

– Бог не хочет, чтобы люди преклонялись перед Его могуществом. Поэтому и совершает так мало явных чудес. Он хочет, чтобы люди любили Его, а не боялись. А если я вам скажу, что даже и те чудеса, которые Он совершает, вы попросту не замечаете? Не верите?

– Ну почему же. Я допускаю, что в мире может происходить множество вещей, природы которых мы не понимаем. Всякие ясновидящие вроде вас или той старухи Рихо…

Услышав сравнение, господин отшельник усмехнулся.

– …всякие экстрасенсы… шестое чувство…

– …летающие тарелки, – задумчиво добавил Иммануил.

Поскольку это было произнесено по-французски, я не сразу понял, что он имеет в виду. Но потом до меня дошло, и я кивнул. Проклятый Всезнайка копался в моих мозгах, как у себя дома.

– Твердостью вашего неверия можно было бы восхититься, – со странным выражением на лице произнес отшельник, – если бы вы не верили по убеждению. Но вы ведь не верите из страха.

– Чего-чего?!.

– Именно так. Андрэ, вы – человек деятельный. Вам недостаточно просто знать, как надо поступать. Вы ведь еще будете стараться поступать именно таким образом. Чем-то вы напоминаете мне Симона. Он тоже в свое время был до ужаса практичен и целеустремлен…

– Это вы о ком?

– Неважно. – Иммануил махнул рукой. – Я хочу сказать, что слова у вас не расходятся с делом. Вы посчитали, что поход с королем Филиппом в Палестину – богоугодное дело, сели на коня и поехали. Посчитали, что истребление еретиков – хорошо, сели на коня и поехали в Тулузу… Решили, что спасти ведьму от Луи – ваш долг, поссорились с бароном и поехали в Чертов Бор…

– Дурак был, вот и поехал.

– …и вы знаете, – как ни в чем не бывало продолжал Иммануил, – вы знаете: если вдруг окажется, что Бог существует на самом деле, то жить как раньше вы уже не сможете. Вы не такой человек. Вам обязательно надо будет что-то делать, как-то менять свою жизнь. А вы этого не хотите. Вы боитесь того, что Бог может от вас потребовать запереться в монастыре, или стать мучеником, или – что еще для вас хуже – стать таким же смешным проповедником, с каким вы однажды повстречались на улице. Вы боитесь.

– Ах, так вы, значит, еще и психоаналитик…

Иммануил не ответил. Возможно, потому, что не сразу отыскал у меня в голове значение слова «психоаналитик».

Может быть, и не стоило разговаривать с ним в таком тоне. Наверняка не стоило. Хотя бы из благодарности.

– Ладно, – буркнул я. – Кстати, где мое оружие?

– Все ваши вещи, и оружие в том числе, у Тибо.

Я кивнул:

– Спасибо за обед и за то, что вы меня вылечили. Сейчас у меня при себе ничего нет, но…

Отшельник снисходительно улыбнулся – как бы поражаясь моему скудоумию.

– Не беспокойтесь. Вы мне ничего не должны.

– Но вы спасли мне жизнь! Должен же я как-нибудь отблагодарить вас.

– Я не продаю чудеса за деньги. А что до остального, то у меня есть все, что мне нужно.

– Ну, как знаете… – Я было двинулся к выходу, но потом притормозил: – Если вам когда-нибудь потребуется моя помощь…

– Не беспокойтесь. Как я могу в чем-то нуждаться, если все, что мне необходимо, посылает мне Бог?

Мы вышли из пещеры. Вниз, сквозь заросли ежевики, сбегала узенькая тропка. Пахло летом – душистой травой, горячим воздухом, легким, едва ощутимым ветерком. В ослепительном голубом небе громоздились белые облака-башни.

– Идите прямо, – объяснил отшельник. – Как выйдете на дорогу, вскоре и Севеннская община покажется.

– Спасибо за все. Прощайте.

– Всего вам доброго, Андрэ.

И я налегке бодрым шагом двинулся вниз.

Пели птицы, жужжали насекомые. Тропинка, перечерченная полосами теней, была похожа на пешеходную дорожку. Ветки сухого кустарника тщетно цеплялись за мою одежду. Спускаясь с горы, я начал насвистывать незатейливую, но совершенно незнакомую мне самому мелодию. Видимо, это было что-то из репертуара моего предыдущего «я».

* * *

Несмотря на прекрасную погоду и не менее прекрасное настроение, чем дольше я шел по дороге, тем сильнее поднимались в моей душе какой-то ропот, недовольство, ощущение неопределенного неудобства. Проанализировав причины этого неудобства, я понял, в чем дело. Я отучился ходить пешком. За все время, что здесь провел, я еще ни разу не путешествовал по дорогам посредством своих собственных ног. Та часть сьера Андрэ, которая таилась на дне моего разума, возмущалась необходимости даже и этой короткой прогулки.

Но отсутствие лошади было только вторым по величине неудобством. Первым было то, что ножны с мечом не оттягивали пояса, не раскачивались при ходьбе, не стучали по левому бедру. Хотя Тибо поступил правильно, проявив заботу о сохранности моего оружия, где-то в глубине души я был раздражен на своего слугу из-за того, что вынужден по его милости брести по дороге без коня и без меча, как… как последний крестьянин.

Но мои мучения длились недолго. Приблизительно через двадцать минут я вышел на широкую проселочную дорогу, а еще через полчаса – или немногим больше – увидел впереди крытые соломой крыши, кривые изгороди и небольшую виноградную плантацию, вплотную примыкавшую к деревушке.

Первым из встреченных мною местных жителей был маленький мальчик в длинной серой рубахе, который палкой катал в пыли круглую деревянную игрушку. Завидев чужака, мальчик позабыл о своем занятии и уставился на меня. Мордочка у него была местами полосато-пятнистой от грязи. Когда я подошел ближе, он сорвался с места и убежал.

Следующей встречной была собака, которая воинственно обгавкала меня, но близко подходить не стала.

Потом на моем пути оказалась женщина, першая здоровенный куль. На меня она посмотрела не без настороженности.

«Извините, вы не подскажите, где я могу найти…»

Но с языка, конечно, слетело совершенно другое:

– Ты! Иди сюда. Куда побежала?! А ну стой!..

Женщина, которая, зазевавшись, не успела вовремя смыться, снова повернулась и посмотрела на меня – на этот раз испуганно. Поклонилась – вместе с кулем.

– Где мой слуга?

– Какой слуга? – еще более испуганно спросила женщина.

– Мой. Мой слуга. Тибо его зовут. Ваш святой, – я кивнул за спину, туда, где осталась гора, – сказал, что он здесь… Ну?

Глаза женщины вдруг раскрылись широко-широко, и она наконец-таки опустила куль на землю.

– Так это вы были… Спаси Господи… А мы уж думали, что…

– Ну, хватит. Где он?

– Вот там, господин. Во-он там. Вон, видите, в том доме…

…Добравшись до указанного дома, я обнаружил во дворе Тибо беседующим с каким-то местным. Тибо сидел на чурбачке, ко мне спиной, хозяин напротив, на лавочке. Вид у хозяина был важный, назидательный, а у Тибо – увлеченный, как у охотника, рассказывающего «правдивую» историю о своих похождениях. Оба были поглощены разговором, который доставлял им явное удовольствие.

Но я прервал эту идиллию. Хозяин, заметив меня, вскочил с места. Тибо встать не успел. Я схватил его за шиворот и подтянул к себе.

– Ах ты мерзавец! Лясы тут точишь, когда я там сдыхаю!

– Но господин Андрэ!..

– Молчать!!! Почему я все время должен за тобой бегать?! А? Почему, я тебя спрашиваю?! Может быть, это я твой слуга?! А?!

Тибо охнул и сделал попытку повалиться на колени. Я ему этого не позволил, а вместо этого еще раз встряхнул.

Тибо всхлипнул:

– Ваша милость, Господа ради простите… Ни в жисть… Христом Богом… Девой Марией…

Замашки сьера Андрэ громким голосом вопили: надо врезать. Но Тибо так жалостливо, так умоляюще глядел на меня, что рука не поднялась и я его отпустил.

– Где наши шмотки?

– Чево, ваша милость?

– Вещи наши где?

– Ееээ… В доме. Принести?

– Мой кошелек.

Тибо умчался в дом. Хозяин дома стоял столбом.

– Ну? – буркнул я.

– Сантье мое имя, господин рыцарь. – Мужик поклонился. – Уж и не знаем, как благодарить вас, что вы для нас…

«Ну, начинается…» – с тоской подумал я и махнул рукой мужику – перестань, мол. Он не заткнулся, но хотя бы стал бормотать благодарности вполголоса.

Вернулся Тибо.

– …и мамка моя там, что жива, и свекровка с сыном малым, и что, конечно, брат остался… и особенное спасибо сказать вам хочется за то, что госпожу Аманду уберегли, потому как только госпожа эта к нам завсегда…

– Тибо! – бросил я. – Тибо, какое у тебя было жалование?

Поскольку он не сразу нашелся, что ответить, я нетерпеливо бросил:

– Чего молчишь? Сколько я тебе платил?

– Так это… Я ж не наемный слуга ваш. Как мне батюшка ваш, еще когда вам шесть годиков было, сказал: «Смотри за ним», так я и…

– Откуда тогда у тебя свои деньги? Я знаю, что они есть, не отпирайся.

– Так это, господин Андрэ… Когда там что случалось, – Тибо поясняюще развел руки в стороны и от этого стал похож на пацака, делающего «ку-у», – ну, там праздник был какой… или вы наградить меня за чтонть хотели… или еще что… тогда вот вы и давали мне деньги, а я уж из них, ваша милость, часть всегда откладывал…

– Понятно, – оборвал я эти излияния. Залез в кошелек, достал пригоршню серебра. – Держи. Ты это честно заработал. Ну, держи же!

Тибо подставил ладони, куда я и высыпал серебро. После чего я сжал его плечи и сказал:

– Спасибо. Если бы не ты, я бы оттуда живым не выкарабкался.

Глаза у Тибо широко раскрылись и влажно заблестели. Губы и веки предательски задрожали, отразив целую бурю чувств.

– Господин Андрэ!.. Да я за вас… Да вы… Да я чтоб вас бросил когданть!.. Да никогда!

Я хлопнул его по спине и улыбнулся:

– Ладно. Собирай вещи. Поехали.

– Я это… Я мигом.

И, прижимая горсть серебра к животу, умчался в дом.

– Господин, – несмело проговорил Сантье, – ежели вы не торопитесь, может, отдохнете у нас с дороги? Морсу холодного попьете… Жара-то какая стоит, а, господин рыцарь? Прошу вас, не откажите. Очень нас обяжете. Я жене скажу, чтобы курицу зарезала… Да и лошадям вашим отдых потребен.

Это оказалось решающим доводом. На крыльцо вышел Тибо с нашими сумками. Я поднял руку:

– Заноси обратно. Останемся на пару часиков.

* * *

Но на «пару часиков» не получилось. После морса и легкой закуски (ничего больше, благодаря иммануиловскому супчику, впихнуть в мой желудок было уже попросту невозможно) меня потянуло в сон. Тибо давно храпел на лавке. Вряд ли ему удалось нормально выспаться после сумасшедшей драки с Луи – это я в отключке валялся, а он-то меня еще и сюда вез… Я решил дать ему выспаться, а заодно и себе тоже. Про запас.

Вечером нас ждала обещанная курица и долгая размеренная беседа с Сантье. Сами хозяева, кстати, есть курицу не стали. По религиозным соображениям.

Поскольку уезжать уже было поздно, мы остались на ночь. Когда Сантье подложил мне в кровать свою дочку, поначалу я стал всячески отказываться. Сантье извинился и предложил другую, помладше. Младшей было лет двенадцать, поэтому я переменил решение и согласился на старшую.

Не скажу, чтобы девка, вернее бывшая девка, была высший класс. Но подержать в руках было что.

Так что дело пошло. Особенно когда она перестала трястись и осознала, что благородный рыцарь и ей тоже намерен доставить удовольствие.

В общем, потрудились на славу. Будем надеяться – не зря. Родит к следующей весне рыцарчонка внебрачного…

Сьеру Андрэ будущее отцовство было по барабану. Лене Малярову – тоже. Надежды питала сама девка.

* * *

…После завтрака приперлись два клоуна с унылыми рожами и принялись меня «обрабатывать»: охмурять в их «правильную» веру. Я посоветовал им обратиться к Иммануилу для повышения квалификации. Отшельник проталкивал всю эту религиозную чепуху куда профессиональнее. В какой-то момент я даже чуть было ему не поверил.

А вот Тибо эту ботву кушал ложкой. Впал в прострацию: глаза слезятся, аж светятся благочестием, по лицу улыбочка дебильная блуждает. Пришлось хорошенько пнуть его, чтобы привести в чувство:

– Поехали отсюда!

Тибо вздохнул и безропотно поплелся седлать лошадей.

Мое вживание в роль феодала-эксплуататора проходило вполне успешно.

* * *

По дороге я размышлял. Если Иммануил прав и я – Андрэ де Монгель, а Ленька Маляров – моя персональная галлюцинация, то какие из этого выводы? По словам господина Всезнайки-проповедника, Андрэ де Монгель был натурой деятельной и решительной. Ничего себе решительность: болтаться по дорогам в поисках приключений! Глуша встречных негодяев и развлекая встречных красавиц… Кстати, от красавицы я бы сейчас не отказался… В общем, мне такая жизнь нравится. Но чего-то не хватает. Дамой сердца обзавестись, как Родриго?

 

Глава одиннадцатая

Часа через четыре мы прибыли в город. Город назывался Безье. От Эгиллема ничем особенным не отличался. Разве что был раза в три больше. И вонял, соответственно, в три раза сильнее.

Внутри тоже ничего необычного не было. Ничего необычного для местного жителя. Типичная средневековая архитектура.

Мы обосновались в заведении «Иерусалимский лев». Первым делом я распорядился подогреть воду для мытья, Тибо посмотрел на меня совсем удивленно.

– Вы ж ведь в Эжле мылись, ваша милость, – пробормотал он.

– Ну и что?

– А потом у этого… у эн Бернарда.

– Ну и что?

Тибо заткнулся. С вещами, смысла которых не мог понять, он, как и положено хорошему слуге, смирялся.

* * *

…Мы ужинали в общем зале. Я наконец рискнул попробовать местное пиво и еще раз убедился в том, что пиво я не люблю. Эль с медом куда лучше.

В зале было многолюдно и шумно. Кто-то приходил, кто-то уходил… Две девочки нетяжелого поведения поочередно клеились к посетителям, пока не пристали к шумной компании молодежи, занимавшей сразу два стола, сдвинутых вместе. Молодые люди горланили похабные песни и поминутно произносили тосты. Временами их пробивало на торжественность. Тогда все остальные присутствующие могли услышать песню религиозного или патриотического содержания. Иногда на латинском языке.

– Школяры, – пренебрежительно отозвался о них Тибо.

Разнообразие было внесено потасовкой между тремя школярами и парой мужиков, таскавших на поясе здоровенные железные клещи. Разгореться драке не дали трактирные вышибалы, посредством дубинок вытеснившие бузотеров на улицу, где как раз начался дождь. Страсти тут же остыли. Былые противники в один голос завопили, что больше не будут.

Через некоторое время дверь постоялого двора распахнулась, впустив двоих. С первого взгляда стало ясно, что это большие шишки. Во-первых, по тому, как они держались: крайне надменно, поглядывая вокруг с выражением плохо скрытого отвращения. Во-вторых, у обоих под плащами имелись мечи.

– …В этом свинарнике? – проворчал один из них.

– Лучше уж здесь, чем под одной крышей с папским стервятником, – буркнул второй. – Видеть его больше не могу.

Этот был светловолос и чисто выбрит. Его спутник, напротив, имел темно-каштановые волосы и короткую, аккуратно подстриженную бородку.

Пришедшие разместились за приглянувшимся столом (им поспешно освободили место) и потребовали вина. Самого лучшего.

Когда скинули плащи, у первого под плащом обнаружилась длинная рубаха с большим красным крестом. Как на карете «скорой помощи». У второго – черный колет.

Оба были чем-то раздражены, а первый – тот, что с крестом, – откровенно зол. Опорожнили кувшин. Содержимое второго гостю с крестом не понравилось и кувшин полетел в хозяина.

– Что это за кислятину ты нам принес, собака?! Зубы тебе пересчитать?!.

Вышибалы, что характерно, остались на своих местах, а хозяин с извинениями побежал за вторым кувшином.

В паузах, когда школяры переставали орать, я пытался прислушаться к разговору вновь прибывших. Несколько раз прозвучало имя Роже. Я вспомнил, что так звали местного босса. В разговоре проскальзывало еще несколько имен, но чаще прочих – Верочелле. Легат Верочелле. Упоминалось это имя обычно вкупе с ругательствами…

Я попивал медовуху и время от времени поглядывал на этих двух рыцарей. Они меня заинтересовали. Особенно тот, который с красным крестом. Не оставляло ощущение, что этот прикид я где-то уже видел. Кажется, в каком-то кино.

Белый плащ, красный крест… Про крестоносцев, кажется, было кино-то.

Тамплиер, всплыло откуда-то. Храмовник.

Тамплиер, значит? Что-то в моей голове щелкнуло…

* * *

…пронзительное голубое небо. Безжалостное солнце. Впереди – тень громадной стены. Солнце, песок и пот. Мы не видим крепости, к которой идем, прячась за большими деревянными щитами. В щит, который несут мои соседи, попадает горшок с зажигательной смесью. Щит загорается. Пламя перекидывается на одного из солдат. Тот падает в песок и катается по нему, пытаясь сбить пламя. Щит падает. Второго солдата прошивает стрела. Рыцарь, шедший за ними, прыгает к нам и укрывается за щитом, который несут мои люди. Он одет в грязный белый плащ с красным крестом. Я знаю его. Его зовут Ги де Эльбен.

Мы движемся дальше. Уже приготовлены лестницы, крючья и скаты. Справа, заслоняя солнце, движется башня. Дела на башне не очень хороши – один бок ее уже горит.

Внезапно мимо нас проносится человек на огромном черном жеребце. На нем черненый испанский доспех, но шлема нет. У него гордое лицо и рыжие волосы. Стрелы сыплются вокруг, но его не задевают.

– Ричард… – цедит Ги. – Проклятый кретин! Комедиант! Хоть бы ему наконец-то размозжили башку!..

* * *

…Возникшая перед мысленным взором картина растаяла… Я вытер пот со лба. Что это?.. На мгновение я ощутил все то, что ощущал тот человек в пустыне… Усталость. Упорство. Злобу. Напряжение… Но я снова был в мирном трактире, где шумели пьяные школяры.

Я уставился на тамплиера и залпом осушил свой кубок.

Тамплиер (точно, Ги де Эльбен!), видимо, что-то почувствовал, потому что повернулся в мою сторону и тоже уставился на меня. Его глаза расширились:

– Андрэ! Дьявол! Это действительно ты или мне померещилось?

– А ты как думаешь?

Мы поднялись одновременно.

– Клянусь святым Мартином, это все-таки ты!

– Я, я, давайте к нам! – Я сделал приглашающий жест в сторону свободной скамейки.

– Здравствуйте, господин де Эльбен, – вежливо произнес Тибо.

Тамплиер ощерился:

– А-а, ты еще жив, толстячок. И брюхо вдвое больше отъел. Как думаешь, если с тебя сальце снять, на скольких боровов хватит?

Тибо со смущенной улыбкой погладил собственный живот. Ги уселся.

– Андрэ, позволь представить тебе Годфри де Фраго, рыцаря графа Раймонда… Годфри, это Андрэ де Монгель, крестоносец и мой давний друг.

– Ну, за встречу.

– За встречу.

Осушили кубки.

– Вот уж не думал, что встречу тебя здесь, – сказал Ги, вытирая губы.

– И я не думал.

– Как отец-то твой? Здоров?

Я постарался сохранить спокойное выражение на лице, в то время как мысли мои бешено неслись вскачь. Почему Ги интересуется здоровьем моего отца? Может быть, старый граф де Монгель чем-то болен и Андрэ об этом рассказал Ги де Эльбену? Или это просто дань вежливости?.. Ладно, попробуем сыграть вслепую. Рассказывать всем и каждому, как меня сильно ударил по голове Гийом де Бош, мне уже порядком надоело.

Я коротко кивнул.

Разговорились. Я старался врать поменьше и побольше налегать на известные мне факты. Упомянул о турнире в Арле. Благодаря нескольким дням, проведенным в замке барона Бернарда, а также нерегулярным допросам Тибо, я уже приблизительно знал, что там было. Упомянул войну за Эгиллем. Это сообщение де Эльбена изумило.

– За какого дьявола тебе это понадобилось? – спросил он.

– Захотелось размяться, – коротко ответил я. Ги кивнул. Это было единственное правдоподобное объяснение, почему сын графа Монгеля влез в склоку между баронами чужой страны, да вдобавок еще действуя едва ли не как простой рыцарь одного из них.

В свою очередь сьер Ги и сьер Годфри поведали мне, что привело их в Безье и, в частности, в этот трактирчик. История была прелюбопытнейшая.

Граф Раймонд Тулузский, которому было глубоко наплевать на религиозные воззрения своих подданных, пытался и с подданными по этому поводу не ссориться, и с Папой Римским не конфликтовать. Хотя прадедушка Раймонда и был героем первого крестового похода, Раймонд все-таки предполагал, что терпение римской курии к потомкам героического прадедушки не безгранично. Вместе с тем открыто выступить против еретиков, которых в его землях было не меньше, чем католиков, он тоже не хотел. Причины были. Папаша Раймонда, которого тоже звали Раймонд (только не номер шесть, а номер пять), пару раз попытался расправиться с еретиками самым простым способом – огнем и мечом. Но еретики тут же обращались за помощью к испанскому королю, признавая себя его вассалами. Поэтому Раймонд № 6 выбрал срединный путь: то разорял какой-нибудь католический храм, то шел войной на чересчур наглого еретика. И храмами, и еретиками он занимался примерно в равной пропорции. Чтобы никому не было обидно.

Однако если его подданных такая политика в общем устраивала, то Папу Римского отношение Раймонда к Святой Апостольской Римско-Католической Церкви с каждым годом устраивало все меньше. Дряхлый Целестин III не уставал присылать в Лангедок своих легатов, облеченных самыми высшими полномочиями, для искоренения вольнодумства. И если с местными епископами и архиепископами, которые более-менее представляли себе расстановку сил, еще можно было как-то договориться и поладить (хотя, надо отдать должное, Раймонд шестой был на ножах и с ними тоже), то поладить с легатами было гораздо сложнее. Легаты, например, не понимали, почему граф Раймонд не может просто взять и перебить всех еретиков. Объяснять легатам, сколько тут еретиков, было нельзя – это грозило очередным интердиктом. Сиречь – отлучением от Церкви.

Кстати об интердиктах. Раймонд уже пережил несколько интердиктов, и лично его отлучение не волновало. Но, мысля стратегически, он все-таки старался интердикта избежать. Во-первых, половина его подданных еще оставалась католиками. Во-вторых, на жизнь и имущество отлученного покуситься может кто угодно. Отлучение ставило Лангедок в положение весьма неудобное, поскольку отнюдь не все соседи были мирными и доброжелательными.

Раймонду приходилось вертеться ужом, чтобы поладить и с собственными вассалами, и со своими городами, и с Папой Римским, и с кучей заинтересованных сторон, начиная от английского короля Ричарда и кончая кастильским королем Альфонсо.

Поэтому, не выступая открыто против центров ереси – таких, как Альби, Аженуа или Монсегюр, – Раймонд плакался в жилетку папским легатам и уверял, что это вовсе не он, а какие-то еретики и рутьеры сожгли такие-то и такие-то монастыри. Он, конечно, пытался, но…

Поначалу ему верили и соглашались подождать, пока он сам наведет порядок. Но могущественному графу Раймонду почему-то никак не удавалось изловить проклятых еретиков и рутьеров. Вся эта бодяга тянулась не один год, пока наконец у папской курии не возникло подозрение, что Раймонд водит их за нос. Для того чтобы курия могла выпустить пары, Раймонд предоставил легатам возможность собственноручно погонять еретиков. Гипотетически правами на подобные мероприятия легаты располагали и без разрешения графа, но многого ли стоит право изловить и наказать преступника, если в распоряжении судий нет ни следователей, ни свидетелей, ни тюремщиков, ни конвоиров? Граф Раймонд оных личностей легатам предоставил. В минимальном, конечно, числе. Так чтобы свести на нет все предприятия по искоренению.

Когда легат со своим сопровождением направлялся в какую-либо местность, еретики либо делали вид, что они верные католики, либо временно сбегали из этой местности куда-нибудь подальше. Оставались самые фанатичные и принципиальные. А этих, как считал граф Раймонд, и сжечь не помешает. Умные сеньоры вроде того же Роже Безьерского просто сматывались из города, когда к нему подъезжала процессия во главе с легатом. Не то чтобы Роже опасался, что его могут сжечь в собственном городе, нет! Но открыто ссориться с легатом он тоже не хотел. А открыто становиться на его сторону, озлобляя против себя жителей Везье или Альби, тем более.

Легаты кипели от негодования… Да что толку? Как отыскивать еретиков, если на тебя враждебно смотрит весь город и никто, решительно никто, не хочет быть свидетелем и доносить на своих соседей? Нет, иногда кое-какая мелочевка попадалась им в лапы, но… Ясно же, что именно мелочевка.

Отправляя с папскими легатами солдат, Раймонд распорядился, чтобы посланников Папы сопровождали также и люди более высокого звания. Легат должен был проникнуться мыслью, что граф Раймонд Тулузский целиком и полностью на стороне Папы. На деле же выходило так, что рыцари часто «пасли» легата и заранее предупреждали владетелей тех земель, куда легат намеревался отправиться. Свои официальные карательные функции они выполняли, лишь если легату все-таки удавалось отыскать еретиков. А это случалось нечасто.

Сьер Ги, сьер Годфри и еще несколько других сьеров как раз состояли в свите нового легата, Пабло Верочелле. Ги оказался там, поскольку занимал какой-то пост в местном тамплиерском командорстве. С легатом он путешествовал вторую неделю и уже успел возненавидеть. Как и остальные лангедокские рыцари. Причин было несколько. Во-первых, Пабло был итальянцем, а итальянцев сьер Ги считал низшей нацией. Во-вторых, мало кому из сопровождавших легата рыцарей нравилась та работа, которой им приходилось заниматься. Не потому, что сами они были еретиками. Напротив, тот же сьер был абсолютно убежден, что со всеми некатоликами следует поступать «как мы с тобой – помнишь? – поступали с ними в Палестине». Но воплощать эти идеалы в жизнь и исполнять в родной Европе, как он выразился, «обязанности шпиона и палача» казалось ему несовместимым с рыцарским достоинством. Насчет «шпиона и палача» – это было преувеличение. Справедливости ради надо отметить, что ни Ги, ни остальные сопровождавшие легата рыцари ничем подобным, разумеется, не занимались, поскольку для этого в распоряжении Верочелле имелись люди более низкого звания. Рыцари в свите легата присутствовали исключительно для придания этой свите определенного веса. Но даже и такое положение безумно их раздражало, и в первую очередь – сьера Ги, которому война за веру вообще виделась в принципиально ином свете. Недаром же он был крестоносцем.

В очередной раз полаявшись с легатом, Ги и Годфри решили отвести душу и расслабиться в каком-нибудь трактирчике. Причина же данной размолвки была проста: когда эта бравая компания приехала в Безье, то виконт Роже, вовремя предупрежденный о появлении легата, свалил из собственного замка, оставив дома еретичку жену, которая, усмехаясь в лицо легату, твердила: «Извините, но в отсутствие мужа я вам ничем помочь не могу» и оказывала пассивное сопротивление всем попыткам Верочелле проявить свое религиозное рвение.

По слухам, Роже отправился в Альби, и Верочелле кинулся за ним туда же. В Альби магистрат с сожалением сообщил Пабло, что виконт Роже только что отбыл обратно в Безье. Надо ли говорить, что, с проклятьями прибыв в этот город во второй раз, неуловимого виконта они не обнаружили? Легат был в ярости, топал ногами, брызгал слюной и требовал, чтобы рыцари немедленно отправились на поиски Роже.

«Он прячется где-то здесь, в городе! Я это чувствую! – вопил Верочелле. – Ваш долг перед Богом и Папой – немедленно разыскать его!»

Рыцари спорить не стали, а отправились пьянствовать в город. Пить, находясь под одной крышей с «этим дьяволом» (по выражению Ги), было невозможно, ибо он мог в любой момент ворваться в трапезную и отравить все удовольствие своими воплями о «долге».

– …Клянусь Иисусовой кровью, – говорил Ги, наливая нам всем еще по одной. – Клянусь святейшей Иисусовой кровью и девственностью непорочной Девы Марии, не иначе как сам Господь возбудил в нас с Годфри желание промочить горло в этой вшивой дыре!.. Андрэ!.. Сколько ж мы не виделись, а?.. Четыре года!

– И куда же теперь намыливается господин легат? – поинтересовался я.

– А дьявол его знает!!! – взревел Ги, бухая по столу кулаком, в результате чего два пустых кувшина опрокинулись и покатились по столешнице. Тамплиер уже порядочно набрался. – Клянусь Пресвятой Девой Марией, один только дьявол и разберет, что на уме у этого итальяшки! Будет ползать тут как крыса, все выискивать, вынюхивать, в каждую навозную кучу совать свой грязный итальянский нос! Лично я так считаю, что если ты хочешь постоять за веру – езжай в Палестину, парься там под солнышком, покупай за золото падальщину – потому как жрать больше нечего, – вот тогда посмотрим, какой ты христианин!

– Падальщину? За золото? – На лице Годфри появилось выражение крайней брезгливости. – Да не может быть!..

– Не может?.. – процедил Ги. – А вот постоял бы ты под Акрой, когда с одной стороны тебя рвет Саладин, а с другой – со стен плюются греческим огнем, когда вонючие шлюхи перезаразили сарацинскими болезнями половину лагеря, когда все срут кровью, а свежатину видят разве что во сне, потому как уже третий год стоим под этим городом, дьявол его разбери, а благородный король Ричард, гореть ему в аду, обменивается любезностями с Саладином – вот тогда бы ты иначе заговорил, что может быть, а что не может!..

– Хорошо, хорошо, – замахал руками Годфруа де Фраго, обеспокоенный вспышкой своего товарища, – да я верю, верю…

Но остановить храмовника так просто уже было нельзя.

– «Верю!» – передразнил он. – Легко попивать винцо и рассуждать, что могло быть, а что не могло! И клянусь Богородицей, нам выпала еще не самая тяжелая доля, потому как тем, кто тащился посуху через Сирию с Барбароссой, пришлось куда хуже. Все немцы – чванливые говнюки, но в выдержке им не откажешь. Один мне рассказывал, что когда они перлись через пустыню и пить было нечего, потому как вонючие турки отравили все колодцы, так они пили собственную мочу!

– Не понимаю, – поморщившись, сказал Годфруа.

– Ага! Бог мой, какие же они все-таки твердые ребята! Вот что меня восхищает в немцах, так это их выдержка! Помнишь, Андрэ, как этот коронованный содомиец втоптал в грязь австрийское знамя? Обмениваться стихами с Саладином он мог, а как речь дошла до переговоров по делу – так вы бы посмотрели на этого любителя мальчиков, на этого английского комедианта! Я вообще не понимаю, как Леопольд тогда сдержался. Я бы на месте Леопольда сразу бы Ричарду башку снес! Нет, немцы – самый выдержанный народ. – И Ги уважительно прищелкнул языком.

– И все-таки в храбрости Ричарду не откажешь, – заметил я, вспомнив ту картину, которая нарисовалась перед моим внутренним взором вскоре после появления тамплиера в трактире.

Ги презрительно махнул рукой.

– Да кому она нужна, его храбрость? Храбрость нужна тебе, мне, какому-нибудь оруженосцу, копейщику, лучнику, наконец! А предводитель войска, вместо того чтобы разъезжать на коне впереди всех, подумал бы лучше, как бы так это войско сорганизовать и двинуть, чтобы чертову эту Акру взять наконец с Иерусалимом в придачу!

– Нуу… – потянул Годфруа. – Вот тут я с тобой, любезный мой Ги, не согласен! Предводитель должен являть собой пример для солдат. А если он будет прятаться за их спинами и осторожничать, то какой же из него предводитель?

– Да при чем тут прятаться за спинами! – заорал Ги. – Головой думать нужно!

– А вот я считаю, что личная храбрость…

Тут некоторая часть их спора выпала за пределы моего восприятия, поскольку я вдруг осознал, что человек, о котором мы говорим, не кто иной, как Ричард Львиное Сердце. Тот самый Ричард Львиное Сердце, который в фильме «Робин Гуд» боролся с Маленьким Джоном. Выходит, Андрэ был знаком с самым знаменитым – после Артура – английским королем и даже воевал с ним рядом… Блин, круто!

– …Андрэ, помнишь Акру? Мы там два года – клянусь Богом, два года! – просидели, пока этот мужеложец Ричард с твоим Филиппом грызлись между собой и выясняли, на ком там Ричард должен жениться, а на ком не должен!.. Я вот не понимаю, зачем этому англичанину вообще понадобилась жена. У него на женщину, наверное, и не встанет. Женился бы на Филиппе – и зажили б душа в душу, и ничего бы делить не пришлось.

– Ты моего Филиппа не трогай!

– Ладно, ладно… Не обижайся. Хотя, честно говоря, твой парижский скряга ничем Ричарда не лучше. Два сапога пара. А помнишь, как они между собой Кипр поделить не могли?

– Помню, как же… А это что такое? – Сьер Годфри развернулся в сторону стола, за которым сидели школяры. – Про вас, господа.

Ги прислушался к нестройному, но прочувственному пению. Я тоже. С каждым новым куплетом лицо де Эльбена все больше наливалось кровью. Песенка была, мягко говоря, легкомысленной. Повествовалось в ней о том, как некий рыцарь отправился в крестовый поход, оставив дома красавицу жену. Пока он в заморской земле воевал за Гроб Господень, его дама наставляла ему рога сначала с соседом, который не без задней мысли оказал этому рыцарю денежную помощь для поездки в Палестину, потом с епископом, который тоже не без задней мысли вдохновил рыцаря на эту поездку, а потом с конюхами, у которых никаких задних мыслей не имелось, но зато имелись иные достоинства, передние, и куда более впечатляющие, чем у незадачливого рыцаря. Однако чем закончилась эта увлекательная история, мне дослушать не дали.

Сьер Ги, лицо которого сделалось и вовсе фиолетовым, зарычал, вскочил и устремился к компании школяров. Но успел, прежде чем встать, натянуть на правую руку латную рукавицу.

Не говоря ни слова, он выбил табуретку из-под одного из певцов, оказавшегося у него на пути, сшиб с ног другого и со всего маху обрушил кулак на деревянную столешницу. Столешница была мощной, основательной, сделанной, можно сказать, на века. Один человек ее и поднять-то с трудом мог. Но кулак крестоносца, утяжеленный вдобавок металлической броней, оказался вещью еще более основательной. Столешница треснула посередине, развалилась на две части и с жутким грохотом упала на пол. Несколько школяров, пытавшихся выскочить из-за стола, попадали с табуреток на пол. Другие остались на своих местах и, открыв рты, изумленно смотрели на то, что осталось от стола. Я положил руку на рукоять меча. Пьяных школяров было вчетверо больше, чем пьяных нас, и если дело дойдет до драки, то в трактирной тесноте табуретки окажутся оружием ничуть не худшим, чем обоюдоострые клинки…

Я недооценивал положение благородного рыцаря в этом мире.

– Вы, крысы чернильные! – заорал Ги де Эльбен. – Философы поганые! А ну пошли все отсюда вон!!!

Тут он пнул в живот школяра, пытавшегося подняться с пола, и перевернул второй столик, погребя под его содержимым ту часть веселой компании, которая еще оставалась на своих местах.

К моему удивлению, школяры и не думали огрызаться. И не дали сьеру Ги превратить их в бифштексы, выместив свою ярость.

– Есть только три сословия, существование которых определено Богом, – заявил он. – Это те, кто молятся, те, кто воюет, и эти… ну, те, которые пашут. А горожане, занимающиеся умничаньем и вольнодумством, – прыщи на заду цивилизации. Я так считаю.

* * *

Разошлись мы уже за полночь. Взяв с меня слово, что до завтра я никуда не уеду, а если все же решу посреди ночи перебраться в какой-нибудь другой трактир, то обязательно потом сам разыщу их, Ги и его спутник покинули «Иерусалимский лев» и направились в сторону цитадели. А я направился в свою комнату и, не раздеваясь, повалился в постель.

То, что пить много, – вредно, известно всем. Наверное, поэтому под утро мне и приснился очень неприятный сон…

* * *

…Я снова в высоком зале с колоннами. Трудно дышать. Воздух одновременно и холоден, и горяч.

В конце зала – возвышение, вокруг которого стоят люди в темных рясах наподобие монашеских. Длинные капюшоны скрывают лица.

Я отталкиваю кого-то, обхожу чью-то спину…

На возвышении совокупляются двое. Женщина – внизу, ее руки прикручены веревками к железным скобам. Ряса мужчины – судя по всему, он один из этих «монахов» – поднята до середины туловища. Из горла вырывается хриплое рычание. Он двигается в бешеном темпе.

Потом… Что-то происходит. Мужчина начинает меняться. Спина и ноги покрываются темной шерстью, лицо, доселе скрытое капюшоном, вытягивается вперед, руки превращаются в когтистые лапы, которые рвут кожу женщины. Он двигается, как животное.

Рот женщины широко раскрыт. Кажется, она кричит, но здесь царит безмолвие. Ни боль, ни отчаянье, ни громкие крики не в состоянии его разорвать. Как будто бы она кричит в вакууме.

В момент экстаза получеловек-полузверь перегрызает ей горло. Впивается зубами в грудь. Рвет кожу и мясо.

Он поворачивает окровавленную морду к зрителям, по-прежнему неподвижным. Несмотря на то что человеческого в нем почти не осталось, мне вдруг кажется, что я знаю его. Его лицо – это…

Лицо кажется знакомым. Я вглядываюсь…

Нет. Не может быть.

Я отворачиваюсь.

Один из «монахов», мой сосед, берет меня за руку. Ладонь – хрупкая и нежная. Это рука женщины.

Хотя я не успеваю разглядеть ее лица, у меня возникает чувство, что я уже встречался с ней когда-то…

Проснувшись, я долго лежал без сна. Во рту был вкус крови.

* * *

На завтрак трактирщик порадовал нас с Тибо овсянкой, связкой колбас и изюмом.

А после завтрака приехал Ги де Эльбен, и мы отправились в резиденцию виконта.

Следующие несколько дней я провел в Безье. Познакомился с местной верхушкой. Был представлен виконтессе Аделаиде. Она производила впечатление очень сильной и одновременно – утонченной женщины. Кроме того, она была потрясающе красива. Роже можно было только позавидовать. Я даже выдал что-то в этом роде – в виде комплимента. Похоже, виконтессу мои слова позабавили.

Поначалу с господином Пабло Верочелле познакомиться не удалось, поскольку как раз в день моего появления в резиденции Роже он, пребывая в сильнейшей злобе, оттуда уехал, перебравшись в местное епископство. Впрочем, я не слишком переживал по поводу того, что наше знакомство не состоялось.

Рассказывать о днях, проведенных в Безье, особенно нечего. Пили, разговаривали, играли в кости. Выражали свое восхищение госпожой Аделаидой, рассыпали любезности ее придворным дамам. Годфруа ухаживал за какой-то дамой и навевал на нас скуку однообразными стихами, которые он сочинял и зачитывал вслух нам с Ги, желая узнать о своих стихах наше мнение. Несколько раз Ги просил меня сочинить что-нибудь для Годфруа, чтобы только тот отстал и успокоился, но каждый раз мне удавалось отшутиться. Стихи, блин… Я очень сомневался, что бессознательные навыки сьера Андрэ распространяются так далеко. Не хотелось даже и пробовать, чтобы ненароком не опозориться.

Вся эта веселая жизнь продолжалась до тех пор, пока однажды утром, встретив Ги во дворе цитадели, я не обратил внимание на его мрачный вид.

– Опять эта итальянская крыса развонялась, – уловив повисший в воздухе вопрос, сквозь зубы процедил тамплиер. – Хочет, чтобы мы изловили каких-то мужиков. Придется ехать. У-у, ненавижу…

– Так не езди.

– Надо. Вон, когда в Кастре были, тоже наплевали и не поехали. Так итальянец послал солдат. А деревенские приняли их за рутьеров. А народец здесь решительный. Половину солдат перебили, пока разобрались. Ясно, что никаких еретиков не обнаружилось. Нет, надо ехать.

– Далеко ехать-то?

– Да нет, – ответил Ги, – не очень. В какую-то там Общину… То есть не в общину, а деревня так называется – какая-то там Община…

Тут у меня в животе возникло очень странное ощущение. Ощущение было такое, будто бы я ненароком проглотил холодного морского ежа.

– В Севеннскую общину?

– Во-во, – натягивая перчатки, Ги искоса поглядел на меня, – слышал, что ли?

– Слышал… И кого вам надо взять?

– Старосту, двух-трех селян побогаче, а также всех, без разбору, кто открыто сознается в ереси… Ну и, само собой, «чистых» проповедников – если застанем их там, конечно. Говорят, что они там часто появляются и живут подолгу.

– И больше никого?

Ги снова искоса на меня посмотрел:

– Нет. А что такое?

– Да понимаешь… Там поблизости живет один человек, который оказал мне большую услугу. Он… он спас мне жизнь. И мне бы очень не хотелось, чтобы его трогали.

– Он в деревне живет? – быстро спросил Ги.

– Нет. Но недалеко.

– Ну тогда все в порядке. Полагаю, что легат удовлетворится и теми, кого поймает в деревне. Главное, чтобы твой человек сидел тихо и из дому не высовывался… Он еретик? Я тебя правильно понял?

– Ну не то чтобы совсем еретик…

Ги вздохнул и покачал головой:

– Не узнаю я тебя, Андрэ. Просто не узнаю. Как же ты с еретиками-то связался?

– Да вот так уж, – пробормотал я. Тамплиер еще раз покачал головой, отправился в конюшню.

– Я еду с вами! – крикнул я ему вслед. Ги не возражал.

В деревню я прибыл заранее, опередив легата и компанию. Оставив Принца внизу, по узкой тропке среди кустарников и лопухов, добрался до пещерки отшельника. Никого. Вышел на минутку? Или снова бродить по чудесной стране Тулузской отправился? Хотелось бы надеяться, что верно последнее предположение. Я побродил по округе, никаких следов святого-Всезнайки не обнаружил и, успокоившись, вернулся в деревню. Что господин легат учинит с пойманными в Севеннской общине катарами, волновало меня мало. Что мне катары, что я катарам?

* * *

Господин легат прибыл вскорости. Но ни одного еретика с ходу выявить не сумел. Совершенных в деревне не было, а прочие, хотя и были, по словам Родриго, злостными еретиками, при появлении господина легата и солдат предпочли свои истинные убеждения скрыть. Крестьяне хмуро поглядывали на солдат, прятали глаза, мычали что-то невразумительное и вообще вели себя так, как будто были стадом бессловесных и безответных животных. Умирать за убеждения никому не хотелось. Лучше уж, в очередной раз убедив господ, что те имеют дело с «тупым мужичьем», огрести положенное «тупому мужичью» число пинков. И делу конец.

Господин легат, впрочем, тоже не был идиотом. Он нутром чуял, что все вокруг пропахло еретическим духом. Совершенных, которые в большинстве были отчаянными ребятами и с радостью лезли в костер, здесь не обнаружили – и это, конечно, его очень опечалило. Посему он решил, что надо как следует пощупать этих мужичков на предмет их истинной веры.

К чему господин легат тотчас же и приступил. Для целей дознания был занят дом старосты. Самого старосту допрашивали первым. Потом были «приглашены» на беседу еще несколько поселян.

Я все это время без дела слонялся по деревне. Вообще, убедившись, что Иммануила в пещере нет, а значит, с ним все будет в порядке, мне следовало сесть на коня и уехать, но… я не уехал. Сам не знаю почему.

Через некоторое время после допроса одного из поселян – а дело уже было к вечеру – Ги подошел ко мне и вполголоса сказал:

– Плохо дело. Кажется, твоего знакомца собираются ловить.

 

Глава двенадцатая

– Откуда легат про него узнал?

Ги де Эльбен хмыкнул:

– Из местных кто-то донес. Откуда же еще?

– Ну, пускай ловят. Иммануила все равно тут нет.

– Уже предупредить успел? – Губы тамплиера снова растянулись в усмешке. Мысль о том, что легат в очередной раз сядет в лужу, явно доставляла ему удовольствие. – А каким образом вы с этим отшельником познакомились?

– Да так… было дело. Рану мне залечил. За один день.

– Да, сильный чудотворец, – согласился де Эльбен. – Если только не колдун, конечно… Но это еще что! Мне вот тут один рыцарь другую историю рассказывал. Надо было ему отвезти срочное послание то ли в Ломбардию, то ли еще черт знает куда. А времени уже не было, зима, перевалы завалило снегом… Ну, этот рыцарь, недолго думая, истово помолился Пресвятой Деве. И что ты думаешь? Не успел он закончить молитву, как тотчас был перенесен в Ломбардию, в нужный ему город, вместе с конем и всем имуществом!.. Вот то-то же! – Ги довольно прищелкнул языком. – Это тебе не дырку в шкуре заштопать!

Мы рассмеялись.

А смеяться мне совсем не стоило. Когда легат в сопровождении солдат, четырех рыцарей и нескольких крестьян-проводников явился «арестовывать» еретика, мой чудотворец сидел в своей пещере как ни в чем не бывало!

Господин легат оживился. Видимо, ему рассказали, как редко чудотворец бывает в своей пещере, и он не слишком-то надеялся его здесь найти. А тут – такая удача! На скуластом лице Пабло Верочелле отразилась самая настоящая, неподдельная радость. Правда, уже через секунду эта радость исчезла, и всякий, взглянувший на лицо легата, увидел бы ледяное спокойствие, преданность выполняемому долгу и чувство собственной правоты, однако радость продолжала таиться под этой ледяной маской: она светилась в глазах легата, играла на его губах, так и тянувшихся искривиться в усмешке. Легат смотрел на Иммануила почти с любовью. Я – почти с ненавистью.

– Ты ли отшельник, именуемый Иммануилом? – осведомился легат у обитателя пещеры.

Иммануил господину легату ничего отвечать не пожелал. Иммануил сидел на чурбанке и взирал на легата. Ни страха, ни ненависти… Полное спокойствие. И, кажется, не наигранное. Может, он еще не понял, кто к нему в гости пожаловал?

– Ты ли отшельник, именуемый Иммануилом? – повторил Пабло Верочелле.

Иммануил снова ничего не ответил, продолжая все так же спокойно, с легким любопытством рассматривать легата. На мгновение ледяная маска спала с физиономии папского посланца. На этот раз на его лице отразилась злоба.

– Если ты отказываешься отвечать, не думай, что таким образом сможешь избежать суда за свои преступления. Со мной довольно свидетелей, чтобы опознать тебя, проклятый чернокнижник! – Итальянец указал на крестьян.

Тут проклятый чернокнижник решил наконец высказаться.

– И за какие же преступления вы меня собрались судить на этот раз? – спросил он с интересом.

Легат довольно улыбнулся. Ага, преступник заговорил! Начало положено. Разговорить его – это уже дело техники.

– За преступления перед Богом и людьми, за хулу и поношение Святой Римской Католической Церкви, за мерзкое чародейство, за заключение сделки с дьяволом и за малефециум, – отбарабанил легат Верочелле.

– Что-что? – вполголоса спросил Годфруа де Фраго у тамплиера. – Чего он там говорит? Какой еще малефециум?

– Это латынь, – чуточку погромче, чем следовало, ответил Ги. – А слово это в переводе с латыни означает «причинение вреда».

– Так бы и говорили, – буркнул Годфруа. – А то придумали какие-то малефециумы, венефециумы…

Легат в бешенстве обернулся к рыцарям. Те мгновенно умолкли и уставились в пространство.

– Ты ли отшельник, именуемый Иммануилом? – в третий раз спросил легат у отшельника.

Видимо, чудотворцу вся эта волынка тоже уже порядком надоела, поскольку он, вместо того чтобы промолчать или спросить что-нибудь в ответ, спокойно промолвил:

– Да. Это я.

Легат обернулся к крестьянам.

– Можете ли вы засвидетельствовать, что этот человек действительно отшельник Иммануил, как он сам себя называет?

Крестьяне жались, мычали что-то невразумительное и с видом нашкодивших шавок смотрели на святого.

– Так да или нет?! – повысил голос господин легат. И столько власти было в этом голосе, что не ответить ему было уже никак невозможно.

Самым смелым оказался Сантье.

– Да, монсеньор. Это он самый и есть. Только это… Никакого вреда или там малеициума или еще чего такого он нам не делал. Напротив даже, он завсегда…

Легат резко взмахнул рукой, обрывая излияния Сантье.

– Довольно. Будешь говорить, когда тебя об этом спросят. Итак, со слов свидетелей и также с его собственных слов было установлено, что этот человек действительно является Иммануилом-отшельником…

– Принимать свидетельства от крестьян?.. – сморщился тамплиер. – Ох, ну и странные же порядки у них в Италии…

– Чему тут удивляться… – со скучающей физиономией потянул Годфри. – Это же и-таль-ян-цы!

– Ну да, трусливые итальяшки…

– Франкская сволочь, если ты еще раз… – сквозь зубы начал один из итальянских рыцарей, сопровождавших Пабло.

– То что?.. – быстро спросил Ги.

– Замолчите, вы, оба! – рявкнул Пабло Верочелле.

Ги и итальянец умолкли, но принялись сверлить друг друга свирепыми взглядами.

Между тем допрос Иммануила продолжался.

На вопрос, откуда он родом, отшельник ответил, что у нас у всех только один дом – Царствие Небесное. На вопрос, какую веру он исповедует, отшельник произнес что-то вроде: «У Единого много имен. Хвалите его на всех языках и не будьте с теми, которые раскольничают о его именах».

Произнес Иммануил это с таким видом, как будто бы что-то цитировал.

– Очень хорошо, – сказал легат, – а признаешь ли ты верховный авторитет Папы Римского над всеми прочими епископами и прелатами? Признаешь ли, что нельзя спастись иначе, кроме как уверовав в Господа нашего Иисуса Христа, Пресвятую Римскую Католическую Церковь и Святых Апостолов? Признаешь ли ты, что римский епископ – подлинный наместник Господа на Земле и ему принадлежит власть связывать и развязывать как на Земле, так и на небе?

– Нет, – последовал лаконичный ответ.

Ну не мог он соврать, что ли?

По физиономии легата снова расплылась счастливая улыбка. Попался, еретик!

На вопрос, признается ли он в остальных своих преступлениях, Иммануил ответил отрицательно. Но это было уже неважно. Своим первым «нет» Иммануил определил свою судьбу.

В итоге он был извещен о том, что будет подвергнут и духовному и светскому суду как еретик, колдун и малефик.

Отшельник и это сообщение воспринял совершенно спокойно.

– Кому принадлежат эти земли? – спросил Пабло Верочелле у одного из франкских рыцарей, Вильгельма де Сен-Пе. Спросил и скривился: – Роже?

– Нет, монсеньор, – ответил Вильгельм. – Тут не совсем ясно. Роже Безьерский говорит, что это, мол, его владения, а один местный барон, Родриго де Эро, – что его.

– А этот… барон… – продолжал выяснять Пабло, – он добрый католик? Или тоже… из этих?

– Вроде бы католик…

– Католик, католик, – встрял Годфри. – Самый что ни на есть католический католик. Не знаю, как у вас в Италии…

Пабло Верочелле вздохнул:

– Годфри, я бы настоятельно попросил вас и вашего друга больше не задирать моих итальянских рыцарей.

– Мы? – деланно изумился Годфри. – Это мы их задираем? Да мы и так ведем себя яко агнцы! Вы слышали, как эта итальянская скотина… ох, простите, монсеньор… как этот Джеронимо-пес-его-знает-кто назвал Ги? Если бы не вы, монсеньор, клянусь…

Легат устало замахал на него руками:

– Все, все, хватит. Я вижу, что разговаривать с вами бесполезно. Ступайте.

В деревне по приказу легата была экспроприирована телега, в которую посадили Иммануила.

– Свяжите его, чтоб не убежал.

Иммануил, услышав это, чуть усмехнулся. Выгадав момент, когда Верочелле отошел, чтобы отдать распоряжения солдатам, я спросил у отшельника:

– Чему радуешься? Еще не дошло, что тебе светит? Тебя сожгут!

Как об стенку горох. Смотрит спокойно и чуть улыбается.

– Ты же какой-то силой обладаешь. Так не кажется ли тебе, что сейчас тот самый случай, когда…

– Не кажется.

Я отошел от этого ненормального. К тому же и легат начал уже подозрительно поглядывать в нашу сторону.

Я отозвал в сторонку Ги де Эльбена:

– Как думаешь, если вашему легату дать денег…

Ги помотал головой:

– Без толку.

– Вот и мне почему-то так кажется… Ты уверен?

– Конечно. Его же епископство где-то в Италии ждет-дожидается. Нет, если, конечно, твоя дорожная сумка забита золотыми бизантами…

– Не забита.

По дороге к замку барона Родриго я гадал: хорошо это или плохо, что Иммануила везут именно туда? Из головы не выходила сцена, случившаяся в монастыре Сен-Жебрак. Рыцарская этика господина барона на людей неблагородного происхождения не распространяется. На то она и рыцарская. Но, с другой стороны, Родриго, кажется, хорошо относился к этому святому…

* * *

…Вот мы и снова в замке славного барона Родриго де Эро. Во дворе замка нас встречал сам хозяин. Держал стремя лошади легата, помогал тому спешиться. Поцеловал перстень. Легат был доволен.

* * *

Когда барон предложил гостям разделить с ним трапезу, Пабло Верочелле остановил его:

– Это подождет, барон. Сначала прикажите куда-нибудь разместить опасного колдуна, которого мы привезли в ваш замок.

– Опасный колдун? – Усы барона встали дыбом от возбуждения. – Где опасный колдун? Покажите мне его немедленно!

– Да вот он, на телеге лежит.

Родриго подошел к телеге и, наверное, с полминуты пялился на лежащего там Иммануила. А тот полеживал себе и отрешенно разглядывал плывущие по небу облачка.

Родриго перевел взгляд на легата:

– Это и есть ваш колдун?!!

– Да, – убежденно ответил легат.

– Дьявол!!! Это же Иммануил!

– Ага, так вы его узнаете!

– Конечно, я его узнаю! Он же живет тут по соседству. Какого дьявола вы его связали?

Лицо легата Верочелле посуровело.

– Барон Родриго де Эро, мы привезли этого человека сюда для того, чтобы вы, как владелец этих земель, могли принять участие в суде над ним и далее, пользуясь имеющейся у вас светской властью, подвергли его тому наказанию, которого он заслуживает.

– Заслуживает? Да что он сделал?

– Этот человек обвиняется в ереси и чернокнижии. Я могу допустить, что вы, барон, не знали, что на вашей земле живет еретик… но теперь, когда вы знаете это, вы не можете отказаться от обязанностей, возложенных на вас людьми и Богом. Да совершится правосудие.

Барон растерянно посмотрел на лежащего на телеге отшельника.

– Это что же, по-вашему, выходит, я должен его?..

– Только если он не раскается. Если раскается, можно будет обойтись пожизненным заточением. Впрочем, полную вину этого человека мы установим позже, во время следствия и допроса. А пока прикажите запереть его где-нибудь покрепче.

– Двадцать две тысячи дьяволов и одна сатанинская ведьма!.. – пробормотал Родриго.

В тот день, до, после и во время ужина Родриго пытался несколько раз отговорить легата от его затеи. Но легат уперся. Легат пребывал в уверенности, что исполняет свой святой долг. Разубедить его в этом не было никакой возможности.

За ужином мы несколько раз встречались с Родриго глазами. Если бы не этот отшельник, увидел бы ты меня снова в своем замке, как же!.. Но обстоятельства складывались таким образом, что приходилось наступать на горло собственной гордости.

После ужина я подождал, пока все разойдутся, и подошел к барону.

– Нам нужно поговорить.

Родриго кивнул.

Несмотря на нашу ссору, он мне по-прежнему нравился. Пожалуй, я даже был рад, что появился повод наладить отношения. Вот только сам повод…

Мы поговорили. Я объяснил, чем обязан Иммануилу и почему меня так заботит судьба этого прибабахнутого отшельника.

После моего рассказа барон некоторое время молчал.

– Я слышал, что вы сделали в Чертовом Бору, – сказал он наконец.

Я молчал…

– Мы приехали туда… на следующий вечер. Вскоре после того, как вас увезли. Местные считали вас чуть ли не ангелом Божьим… Так, значит, отшельник вас исцелил…

Я молчал… Барон вздохнул.

– Послушайте, Андрэ. Мы с вами погорячились, наговорили много разных слов… но вы тоже хороши – оскорбить аббата Рено в его собственном доме!.. Давайте забудем это все… Ну?

И Родриго протянул мне руку, которую я пожал. Этот человек был мне ближе всех в этом мире, если не считать Тибо. А Тибо, он же только слуга…

Кажется, во мне опять зашевелился сьер Андрэ…

– Вы думаете, можно вытащить нашего святого из огня? – спросил я барона.

Тот наморщил лоб:

– Легат не отступится. Думаю, что суда не избежать. Кстати, а как вы оказались в его свите? Вы же не вассал Раймонда?

– Я не состою в свите легата. Но в его свите – мой друг. Он и сообщил мне о планах Верочелле. Я пытался предупредить отшельника, но… но не получилось.

– А если через вашего друга как-нибудь…

– Об этом нечего и думать. Выйдет только хуже. – Я невесело усмехнулся. – Мой друг вместе со своими товарищами предпринимал все мыслимые усилия, чтобы расположить легата против себя. И они своего добились.

Родриго хмыкнул:

– Что ж, в крайнем случае мы можем устроить Иммануилу побег… В конце концов, это мой замок и я пока еще здесь хозяин. Но мне не хотелось бы ссориться с папским посланником, понимаете? Давайте подождем и посмотрим, чем это кончится. Я, кстати, уверен, что Иммануил не колдун, а настоящий святой. Сила у него – от Господа Бога. Скольким людям помог! Может, Пабло выслушает их и откажется от своих намерений. Давайте подождем.

* * *

Но Пабло Верочелле своего мнения не переменил. Напротив, чем дольше длилось следствие, тем яснее становилось, что с каждым новым допрошенным свидетелем он все больше убеждается в собственной правоте. Утвердившись в определенном отношении к подследственному, из всей массы фактов он старался выбирать лишь те, которые могли бы как-то подтвердить это его мнение, а на оставшиеся либо не обращал внимания, либо переворачивал с ног на голову и истолковывал совершенно диким способом.

Допрашивал он крестьян и некоторых обитателей замка, общавшихся с Иммануилом, – исключая, естественно, самого барона. Вопросы были примерно такого рода: читал ли отшельник молитву во время исцеления, или молчал, или говорил что-либо непонятное? Молчал? Пабло Верочелле довольно кивал головой. Все ясно, молчаливое соглашение с дьяволом… Когда после исцеления вы пришли домой, у вас все домашние были здоровы? А у соседей? Ага, вы говорите, у соседей в то время заболела дочка? Пабло Верочелле назидательно поднимал палец вверх: Иммануил перевел болезнь на нее! Что? Вы говорите, что она заболела еще раньше? Ну, это было всего лишь бесовское искушение.

Искушение кого? Но нет, никто из присутствующих не задавался подобными вопросами. Все, развесив уши, слушали этого знатока бесовских искушений, ибо сами суеверны ничуть не меньше и неурожай готовы приписать скорее козням ведьм, чем просто плохой погоде.

Когда я слушал и смотрел на все это, у меня временами возникало чувство, что я присутствую при затянувшемся и совершенно не смешном фарсе…

В Севеннской общине жила вдова, у которой в хозяйстве имелась одна-единственная корова. Однажды эта корова заболела. Вдова ударилась в панику, побежала к Иммануилу и кинулась ему в ноги: помоги, мол! Отшельник пришел в деревню, дотронулся до коровы и ушел обратно. Животинка выздоровела. Все, конец истории. Казалось бы – ну что тут еще можно придумать? И тем не менее вид Пабло Верочелле стал в два раза более довольным.

– Я слышал о подобном случае, – объявил он нам. – Это обыкновенная уловка колдунов и ведьм. Так, в Милане одна ведьма сначала произвела над коровой своей соседки венефециум, а потом вылечила ее, чтобы смутить умы добрых христиан.

– Но как это доброе дело могло смутить умы… добрых христиан? – подал голос Родриго де Эро.

Легат снисходительно посмотрел на барона.

– Поверьте мне, они всегда так действуют: притворяются добрыми и смиренными, влезают в доверие, сеют в вашем сердце сомнения, склоняют ко злу и источают яд ереси прямо в вашу душу. Уж я-то их знаю!.. Кроме того, нигде в Библии нет ни одного случая, чтобы кто-либо из Божьих людей лечил животных. Даже Господь наш Иисус Христос всегда исцелял только людей, а не животных. Не это ли указательство на то, что этот Иммануил – гнусный еретик и чернокнижник? Теперь далее. Все слышали, как он вылечил эту корову? Он положил на нее руку и как будто бы говорил ей что-то! Он не использовал ни трав, ни чего-либо подобного, в чем содержалась бы природная целительная сила. Значит, он действовал силами сверхъестественными, а именно – бесовскими. И исцеление это следует признать исцелением ложным, так сказать, «видимостью исцеления».

– А, ну тогда… да… то есть… – пробормотал сбитый с толку барон. На судейском месте он чувствовал себя не очень уютно. Сесть на лошадь, штурмануть какой-нибудь укрепленный пункт, выбить из седла другого рыцаря – в этом он знал толк. А сейчас его заставляли судить человека, к которому он всегда испытывал теплые чувства, – и, более того, дело шло к тому, что рано или поздно ему этого человека придется сжечь.

Во время этого, с позволенья сказать, «суда» я не делал никаких попыток спорить с легатом Верочелле. Спорить с ним было все равно что биться головой об стенку. При этом я не хочу сказать, что он был дураком. Он был человеком своего времени, не более и не менее суеверным, чем все остальные. Он видел перед собой цель и был уверен, что средства, которыми он хочет достичь ее, вполне подходящие. Он был искренне верующим человеком и полагал, что по-своему работает на ниве Господней и сражается со злом. Именно поэтому его нельзя было подкупить. К сожалению.

* * *

– …Сегодня ночью, – спросил меня барон, – вы выведете его из замка?

– Конечно. А что вы скажете легату?

Родриго поморщился:

– А что я могу сказать? Скажу, что удрал.

– Вы думаете, он вам поверит?

– А что ему еще останется делать?

* * *

…Дежуривший у двери стражник поклонился барону. Зевнул.

– Твердо запомнил, что тебе придется врать? – спросил у него Родриго.

– Ага, ваша милость. Что никого не видел и не слышал. А куда пленник девался – непонятно.

– Именно. Легат тебя, конечно, отлучением пугать начнет, но ты стой твердо, не поддавайся. Может, дня два тебе здесь самому посидеть придется – пока итальяшка не уедет. Ничего, потом выпустим, не бойся.

– Да я и не боюсь… ваша милость.

– Ну вот то-то же.

Я отодвинул засов и вошел к узнику. Факел осветил нехитрое убранство камеры. Оказалось, что еретика и чернокнижника содержат достаточно сносно. На полу – свежая солома. На кровати – одеяло и даже подушка. На грубом деревянном столике – кувшин, пустая тарелка и недоеденный кусок хлеба.

Иммануил проснулся и сел на кровати. Веревки с него сняли еще в первый день.

– Доброй ночи, – сказал я. – Собирай вещи и пошли.

Следом за мной в помещение вошел барон Родриго. Пленник встретил его появление совершенно безразлично. На меня, впрочем, он тоже смотрел без всякого интереса.

– Ну, здравствуй, Иммануил, – сказал барон.

– Здравствуйте, барон.

– Сидишь?

– Сижу.

– А вот что, спрашивается, ты тут сидишь? Сказано же тебе – вставай и пошли.

Иммануил покачал головой:

– Я ни в чем не виновен. Зачем мне бежать?

– Дурак, если ты не уберешься отсюда, послезавтра тебя сожгут.

– Смерти нет, – сказал Иммануил, слегка улыбаясь.

– Вставай!

– Нет.

– Мощи Святого Мартина! Мы что, еще и уговаривать тебя должны?!

– Я никуда не пойду.

– Ну и подыхай тогда на костре! – рявкнул барон и вышел.

А я остался. Присел на краешек стола. Посмотрел на пленника. Смотреть ему прямо в глаза было по-прежнему трудно.

– Хватит дурить.

Он ничего не ответил.

– Что, в самом деле хочется сгореть заживо?

– Не хочется.

– Так в чем же дело?

– Видите ли, Андрэ, – Иммануил сложил руки на коленях, – каждый век имеет свою цену, свое положенное число жертв, необходимых для того, чтобы время могло двигаться дальше. Века – как голодные звери: каждый требует то, что положено ему. Если не дать веку то, что он хочет… – Он покачал головой. – Лучше все-таки дать. Потому что иначе…

– И вы вообразили себя такой жертвой? – перебил я его. – Так, что ли?

– Да, – сказал Иммануил совершенно серьезно. – Я – выкуп за это время и эту страну.

Я смотрел на него и молчал. Ну что тут еще можно было сказать? Я разговариваю с сумасшедшим. Мелькнула мысль: «Какого черта мы с ним вообще треплемся? Посадить в мешок, вывезти из замка…»

– Вряд ли у вас это получится, – заметил Иммануил.

– Это почему же?

– Например, потому, что я вам не позволю это сделать.

«Да кто тебя спрашивать будет?» – хотел спросить я, но прикусил язык, вспомнив, с кем разговариваю.

– Вы, уважаемый, лучше б свою чудотворческую силу на что-нибудь другое направили бы. Например, на то, чтобы отсюда выбраться.

Иммануил покачал головой:

– Пусть осуществится то, что должно осуществиться.

* * *

– …Итак, – провозгласил папский легат Пабло Верочелле. – Мы со всей тщательностью и вниманием рассмотрели это дело и пришли к мнению, что вина этого человека бесспорна. Он еретик, малефик и чернокнижник. Неоднократно во время следствия мы предлагали ему раскаяться в своих преступлениях, но, поскольку он с упорством отвергал милосердие Божие, мы признаем свое бессилие, отступаемся от него и передаем его в руки светской власти для того, чтобы та совершила над ним наказание, кое заслуживает этот человек. Со своей стороны, мы отлучаем его от Церкви и предаем проклятию как еретика и антихриста. Барон Родриго де Эро…

Но барон Родриго де Эро грохнул кулаком по столу:

– Не буду я его сжигать!

– Барон, я вновь вынужден напомнить вам о вашем долге! – строго произнес Верочелле.

– Да катитесь вы к дьяволу со своим долгом! Не чернокнижник он, ясно?! Мозги у него набекрень, это точно, но только такого человека обижать, это все равно… все равно что… – Барон на мгновение запнулся, не в силах подобрать подходящее сравнение. – Все равно что лошадь ни за что ни про что ударить!

Пабло Верочелле поджал губы:

– Вы забываетесь, барон Родриго де Эро.

– Нет!

– Итак, вы решительно отказываетесь сделать то, что велит вам ваш долг?

– Что мне велят мой долг и моя честь, я знаю. Поэтому и не буду его сжигать.

– Очень… хорошо.

Легат поднялся со своего места. Лицо его было белым от бешенства.

– Мы немедленно покидаем ваш замок, барон. Не думайте, впрочем, что таким образом вы спасете этого еретика, потому что мы отправляемся в Монпелье. Надеюсь, что тамошний фогт лучше знает свои обязанности, чем вы и Роже. Что касается вас, то я отлучаю вас от Церкви и предаю анафеме, как человека, укрывшего в своих землях еретика и продолжающего защищать его. Данной мне властью я освобождаю всех ваших людей от данных ими обязательств и разрешаю от всех вассальных клятв…

– А он смелый, этот наш ломбардчик, – вполголоса сказал мне Ги де Эльбен. – Я бы на месте барона схватил бы его и посадил бы туда, где сейчас Иммануил сидит. И не выпускал бы до тех пор, пока не снимет отлучение.

Я пристально посмотрел на тамплиера.

– И вы позволили бы барону сделать это? Вы ведь должны охранять легата.

Ги с сожалением вздохнул:

– Не позволили бы. Но стражи-то у Родриго все равно ведь больше!

…А легат и барон тем временем продолжали ругаться.

– Я поеду в Рим! – орал барон. – Посмотрим тогда, кто из нас прав!

– Езжайте куда хотите. А пока позвольте нам удалиться – хотелось бы побыстрее избавить землю от этого еретика…

– Дьявол! Тысяча дьяволов!!! Две тысячи дьяволов!!! Я вам его не отдам!

– Что значит: вы нам его не отдадите? – произнес легат таким тоном, от которого температура вокруг понизилась сразу градусов на тридцать. Но Родриго не уступал:

– А вот то и значит! Пусть он будет судим Божьим судом, как это исстари делалось! Я сам возьму меч. Посмотрим, осмелится ли выйти против меня кто-нибудь из этих ваших рыцарей!

– Извините, – вежливо, но твердо заметил легат. – Вы не можете быть его защитником. Вы были его судьей.

– Но теперь-то я его судьей не являюсь!

– Зато теперь вы отлучены от Церкви и, пока отлучение с вас не снято, в суде можете находиться только на одном месте – на месте подсудимого. С юридической точки зрения, барон, вы – пустое место.

– Что-то я тебя не понял, ломбардец, – тоном, не предвещавшим ничего хорошего, процедил барон.

– Легат Верочелле пытается сказать, – поспешно вмешался Годфри де Фраго, – что вы не можете быть защитником этого еретика.

– Зато я могу, – громко сказал я прежде, чем Родриго успел ответить. – Меня от Церкви никто не отлучал.

– Ну, это недолго устроить, – пообещал легат, окинув меня ядовитым взглядом.

Тут, привлекая к себе внимание, поднял руку тамплиер.

– Это, – заявил он, – будет несправедливо. Вы, монсеньор, конечно, можете пользоваться своей властью как хотите, не разбирая ни правых, ни виноватых, но… это будет несправедливо. И Папа об этом рано или поздно узнает. Это я вам обещаю.

– Не узнает, – сказал тот итальянский рыцарь, который один раз уже сцепился с Ги де Эльбеном, – я убью тебя раньше.

Пабло Верочелле положил руку на плечо итальянцу, успокаивая его.

– Ги, вы считаете это несправедливым? Что ж, вот вы сами и будете сражаться с этим… с этим человеком.

Ги де Эльбен достал из ножен кинжал. Повертел в руках, задумчиво посмотрел на лезвие. Резко убрал обратно в ножны.

– Нет.

– Что вы сказали?!

– Видите ли, это человек – мой друг. Я не могу с ним сражаться.

– Вы отказываетесь выполнить мой приказ?!

– А если вы мне прикажете прыгнуть в небо, а я не смогу, вы тоже станете меня спрашивать, отказываюсь ли я выполнить ваш приказ?

– Вы трус!

– Я не трус, и вам это хорошо известно. Но сражаться с де Монгелем я не буду.

Легат Верочелле посмотрел на барона. На Ги де Эльбена. На меня.

– Да это заговор! – ахнул он. – Это настоящий еретический заговор!..

– Итак, – спросил я, – кого вы выставляете?

Легат некоторое время молчал.

– Позвольте мне, монсеньор, – сказал итальянский рыцарь.

Легат глянул на него. Потом на меня. Я был выше итальянца почти на голову.

– Нет. – Папский посланник огляделся. Взгляд его остановился на Вильгельме де Сен-Пе. Вид последнего показался ему достаточно внушительным.

– Вы. Вы будете сражаться за меня.

Вильгельм коротко наклонил голову:

– Как прикажете, монсеньор.

* * *

…Мы спустились во двор.

– Он опытный боец, – шепнул мне Ги, пока солдаты расчищали место для поединка. – Посмотри, как он двигается.

Я кивнул. Внешне Вильгельм казался грузным, но это было обманчивое впечатление. Он был широк в кости, рыжеволос, коротко стрижен и выше меня на полголовы. Серо-голубые глаза, усы… То, как он смотрел, как двигался… Кажется, я столкнулся с настоящим профессионалом. Есть такая порода людей – спокойных, уравновешенных, уверенных в себе. Они никогда не нападут сами. Но и становиться их врагами – большая глупость…

Сравнили оружие. Наши клинки оказались примерно одинаковой длины. Щиты и доспехи также не вызвали нареканий – за исключением моих шипастых наручей. Пришлось снять. Родриго приказал одному из своих людей принести из оружейной обычные наручи. Примерил обновку. К своим я уже привык, но ничего, и с этими жить было можно.

Мы с Вильгельмом разошлись по углам расчищенного квадрата земли и, дождавшись знака легата Верочелле, начали сближаться.

Вильгельм сделал обманное движение, которое вполне могло перестать быть обманным, если бы я вдруг вздумал ловить ворон. Я отскочил в сторону. Вильгельм двинулся ко мне – медленно и неторопливо.

Рывок в сторону, рубящий удар мечом. Он, конечно, закрылся, но я и не надеялся на слишком многое. Ничего, начало положено. Дальше будет веселее.

Так и оказалось. Неожиданно Вильгельм ринулся на меня, осыпая градом ударов. Он был сильнее и весил на четверть больше, а двигался ничуть не медленнее меня. Упираться ногами в землю и встречать его атаку в лоб самоубийственно – Вильгельм смял бы меня в два счета. И я отступил, выжидая подходящую возможность для контратаки.

И все-таки он двигался слишком быстро. Ему удалось зацепить мой щит своим. Резкий рывок влево… Не удержав равновесия, я упал на колено. Впрочем, это спасло мне жизнь, потому что в следующее мгновение клинок Вильгельма просвистел над моей макушкой.

У меня не было даже четверти мига, чтобы вскочить на ноги. Вильгельм нависал надо мной, как гора. Я ткнул клинком, получил в ответ тычок щитом, упал на спину, успел откатиться, увернувшись от очередного Вильгельмова выпада, и наконец вскочил на ноги. Кольчугу перепачкал какой-то дрянью.

Мой противник, само собой, не собирался давать мне передышки. Не успел я подняться, как Вильгельм налетел снова, применяя ту же тактику: теснить, не давая ни малейшей возможности для ответной атаки.

На этот раз я остался на месте. Не потому, что я придумал какой-то хитрый план, а просто потому, что разозлился. Злоба – не лучший советчик, но бегать мне надоело.

Вильгельм этого не ожидал. Наверное, от удивления он и пропустил удар краем щита, нацеленный ему в лицо. Вильгельм врезался в меня, как таран, и только то железо, которое было на мне, позволило мне не улететь на другой конец замкового двора. То, что мой противник на короткое время оказался ослеплен из-за удачного попадания краем щита, никоим образом не помешало ему довести до конца свой собственный выпад. Я почувствовал, как с правой стороны между ребер мне в бок проникает что-то холодное…

Описывая наш поединок, я вынужден раскладывать его на фрагменты в определенной последовательности: действие Вильгельма, мое действие, снова действие Вильгельма. На самом деле все это происходило почти одновременно. В одну и ту же секунду я успел ударить Вильгельма щитом по глазам, он – вновь сбить меня с ног и ткнуть в бок своим клинком. Уже падая на землю, я выбросил вперед руку с мечом. Я не очень надеялся на успех, но мой противник, который по-прежнему ничего не видел, не сумел защититься. Глухой металлический звук, сменяющийся негромким хлюпом. Меч вошел ему в живот.

Секунду Вильгельм еще стоял. Потом упал на колени. Вцепился обеими руками в меч. Захрипел. Стал заваливаться на бок.

К нам уже бежали.

…Мне помогли подняться. Большинство народа сгрудилось вокруг Вильгельма – выясняли, насколько опасна его рана.

Ги де Эльбен выпрямился и посмотрел на меня. По его взгляду я все понял.

– Я не хотел его убивать. Но…

Ги резко кивнул и снова склонился над умирающим.

Вокруг меня хлопотал вездесущий Тибо.

– Вы ранены?.. Господи Боже, да у вас же весь бок в крови!

Я позволил ему снять с меня кольчугу и заняться раной. Во рту был противный металлический вкус.

– …Сами видите, на чьей стороне Господь, – сказал Родриго де Эро легату, – Иммануил оправдан.

– Этот поединок не может считаться законным, – сквозь зубы выжал легат.

– Это почему же?

– Да потому что не был назначен судья! Вы таковым быть уже не можете, а значит…

– Я думаю, – перебил легата барон Родриго, делая широкий жест в сторону двора, – я думаю, что такое число людей благородного происхождения, каковое находится здесь, вполне способно заменить одного-единственного судью…

– Что мне нравится в этом времени, – задумчиво пробормотал я в пустоту, – так это то, что все проблемы можно решить самым простым способом… а именно – при помощи меча.

– Это уж точно, – с некоторым сомнением согласился Тибо, не переставая обрабатывать мою рану.

– …Кроме того, – продолжал барон, – это ведь Божий Суд. И Господь, по-моему, вполне определенно высказал свое мнение.

Легат с ненавистью посмотрел на хозяина замка.

– Мы уезжаем из этого проклятого места. Немедленно. И обещаю вам, барон, я приложу все усилия, чтобы курия узнала о том, что творится в вашем Лангедоке и как здесь попирают все законы Божьи.

Он повернулся к Родриго спиной и зашагал в башню – собирать шмотки.

– Надутый индюк, – процедил барон вполголоса. – Эй, Жан! Выволакивай Иммануила из подвала. Пусть катится на все четыре стороны.

Жан убежал, а Родриго подошел ко мне. Посмотрел, как Тибо перевязывает рану.

– Сильно он вас?

– Не слишком. Жить буду.

Барон помолчал:

– Зря вы его убили.

– А что было делать?

– Тоже верно…

Когда Тибо закончил возиться со своими тряпками, я, морщась, нацепил куртку. Припомнил, сколько раз за последний месяц мне приходилось убивать и рисковать собственной шкурой. М-да… При такой жизни недолго и калекой стать. Если вообще жив останешься.

Мы подошли к лежащему на земле Вильгельму. Глаза у него были полузакрыты, на губах выступила кровавая пена. Он издавал какие-то неразборчивые звуки – то ли бормотал что-то, то ли просто стонал.

– Отходит, – негромко сказал кто-то.

Я смотрел в лицо человеку, принявшему смерть от моей руки, и ощущал горечь и сожаление. Бред, который нес Иммануил прошлой ночью – насчет голодных веков, требующих жертв и еще насчет чего-то там, – весь этот бред вдруг перестал мне казаться таким уж бредом. Разве на самом деле все обстоит как-то иначе? Вот и теперь один человек должен был умереть, чтобы другой мог продолжать жить. Внезапно мне стало холодно и страшно.

…Кто-то настойчиво пытался протиснуться к умирающему, и люди посторонились, чтобы дать ему пройти. Он прошел мимо меня, и я увидел его только со спины, но и со спины его нельзя было не узнать – темные вьющиеся волосы, длинное платье, серый тряпичный плащ.

Отшельник посмотрел на умирающего, лежащего у его ног, и, негромко вздохнув, качнул головой: мол, опять вы за свое… Он опустился на колени и положил ладонь на живот Вильгельму. Через мгновение Иммануил встал. Взгляд его был спокоен и чист, когда он смотрел на лежащего человека. А лежащий человек смотрел на него – с большим изумлением. Потом Вильгельм перевел взгляд на нас. Он, видимо, никак не мог понять, что тут происходит и каким образом он оказался на земле. Но взгляд у него был осмысленным и лишенным боли. Потом он поднялся и сел. Сам.

Кто-то из собравшихся негромко ахнул:

– Чудо… Чудо!.. Господи, он же…

Иммануил повернулся и направился к воротам. Я подумал и бросился за ним следом:

– Может, и меня заодно вылечите?

– Обойдетесь.

Он странно посмотрел на меня – с какой-то смесью жалости и разочарования. Внезапно все условности, происходившие от того, что мы принадлежали к разным культурам и сословиям, исчезли, и в целом свете остались только он и я.

– Я вижу, ты добился своего, – произнес он негромко.

– Не понимаю, чем ты можешь быть недоволен.

Он долго смотрел мне в лицо, а потом сказал:

– Помнишь, когда ты спрашивал, кто и зачем перенес тебя сюда?

– Да, – я кивнул, – помню. Ты не ответил прямо… Значит, все-таки – ты знаешь?

Он усмехнулся – без всякой, впрочем, радости.

– Я думаю, тебе еще расскажут об этом. – Иммануил помолчал несколько секунд, а потом добавил странную фразу: – С Истиной и Ненавистью ты уже встречался. Осталась Сила. Впрочем, ты еще можешь отказаться от этой встречи.

Я ничего не понимал:

– Какая Сила? От чего отказаться? Как?

Отшельник прикрыл глаза:

– Пройдет не так много времени, и тебе представится случай поехать в Испанию. Согласишься – встретишься. Откажешься – встречи не будет.

– Встречи с кем? – осторожно спросил я. Но он говорил уже о другом:

– Ты чувствуешь себя правым. Ты совершил благородный поступок и можешь быть доволен собой. Но ты не понимаешь… не понимаешь, какие последствия вызвал своим поступком.

– И какие же?

– Я говорил тебе. Выкуп не был принесен.

– Ну так иди и повесься на ближайшем дереве, если так хочется!!! – закричал я.

Моя бурная реакция не произвела на Иммануила никакого впечатления.

– Это ничего не даст, – сказал он тихо. – Это не та игра, в которой можно сжульничать, которую можно переиграть или начать заново. Я проиграл это время. И теперь мне остается лишь смотреть на последствия своего проигрыша.

Я помассировал виски. Вытер лоб. Постарался взять себя в руки и говорить спокойно:

– О чем ты говоришь? Какие последствия?! В мире постоянно кто-то умирает, кому-то больно, кто-то стоит на грани отчаянья. Какая разница, кто умрет? Твой век все равно получит свою жертву.

– Вот именно, – сказал отшельник. – Но лучше, если бы это был я, чем тысяча людей, которые боятся смерти и встречают ее с ужасом.

– А ты ее не боишься? И встречаешь с радостью?

– Не боюсь. Смерти нет. А гибель тела надо просто перетерпеть.

Я расхохотался. Господи, о чем мы разговариваем?

– «Смерти нет»! «Надо перетерпеть»! Как просто это говорить! Посмотрел бы я, что бы ты сказал, когда под тобой зажгли бы огонь!

Иммануил наконец отвел от меня свой взгляд.

– Я уже умирал, – сказал он негромко. – Сожжение заживо – не самая худшая смерть. Она выглядит страшно, но… но на самом деле быстро задыхаешься от дыма и перестаешь что-либо чувствовать… Распятие было куда хуже.

Он повернулся и зашагал к замковым воротам, а я, как дурак, открыв рот, смотрел ему вслед. От его слов в моей голове звенела пустота.