Книга Смирнова А.Ю. посвящена одной из драматических страниц французской истории — государственному перевороту Луи-Наполеона Бонапарта 2 декабря 1851 года, в результате которого через год во Франции был установлен режим Второй империи и окончательно оформился тот метод управления, который вошел в историю под названием бонапартизма, став на долгие годы примером для подражания в странах Латинской Америки, Азии, Африки и даже в России (достаточно напомнить, что Президент РФ В. В. Путин в своей автобиографии на вопрос журналистов: «Кто из политических лидеров вам интересен?» — без запинки ответил: «Наполеон Бонапарт». — см. «От первого лица: разговоры с Владимиром Путиным». М., 2000, с. 175).
К числу несомненных достоинств книги относятся продуктивные попытки поставить сравнительно узкую тему госпереворота 2 декабря 1851 года в общий контекст французской и мировой истории как начала новой разновидности бонапартизма — бонапартизма социал-национального, в своей доктринальной основе ориентированного на «низы» — крестьян, рабочих, мелких буржуа города.
Автор не ограничивается традиционным анализом двух попыток его героя захватить власть во Франции — в 1836-м (Страсбург) и в 1840-м (Булонь), он подробно анализирует разработку будущим Наполеоном III социальной и национальной доктрины необонапартизма (брошюры «Наполеоновские идеи» — 1839 г. и «Наполеоновская идея» — 1840 г., а также почти «марксистский» трактат «Уничтожение нищеты» — 1844 г.), отмечая при этом как воздействие в детстве на восприятие мира его «дядьки» — сына бывшего якобинца и друга Робеспьера Филиппа Лё Ба, так и трудов социалистов-утопистов Сен-Симона и Роберта Оуэна, которые Луи-Наполеон усиленно штудировал в тюрьме в 1840–1847 годах.
И не этот ли «марксистский бонапартизм» Наполеона III вызвал такую ярость Карла Маркса и его известный памфлет «18 брюмера Луи Бонапарта» (на это обстоятельство специальное внимание обращает автор), ибо основатель I Интернационала увидел в необонапартизме серьезного конкурента в рабочей среде Европы тех времен?
Полвека спустя аналогичного конкурента, но уже в крестьянской среде, увидит в П.А. Столыпине — «аграрном бонапартисте» — последователь Маркса в России В.И. Ленин.
Автор совершенно прав в главном: в отличие от своего великого дяди, его племянник задолго до прихода к власти детально разработал и сумел достаточно эффективно распространить в «низах» — через газеты, салоны-клубы, бижутерию (значки, брелоки, открытки и т. п.) — азы своей социальной доктрины бонапартизма, что и обеспечило ему в 1848–1851 годах политический успех среди крестьян и рабочих Франции, в массе своей проголосовавших за него как за президента Второй республики, а затем на плебисците 21–22 декабря 1852 года поддержавших и его госпереворот.
А. Ю. Смирнов, на наш взгляд, убедительно доказывает: Луи-Наполеон предложил «пехоте» Второй республики — массовому избирателю — своеобразный «третий путь» социального авторитаризма, окрашенного лозунгом «Великая Франция», намеченного между заскорузлым монархизмом Бурбонов с Орлеанами и безудержным демократизмом республиканцев, уже однажды, в 1792–1794 годах, сорвавшимся в якобинский террор и сделавшим поэтому пугалом демократии гильотину.
Более того, его аргументация в пользу «социального бонапартизма» Наполеона III является несомненной новизной его исследования: теория и практика Второй империи действительно свидетельствовала, что этот режим проводил политику патернализма в отношении рабочих, вводил элементы их социальной защиты и даже ратовал за «народный капитализм», т.е. за участие рабочих в акционировании предприятий, что ныне широко распространено в Западной Европе. Не подлежит сомнению и тезис автора о контроле правительственных фабрично-заводских инспекторов Второй империи за деятельностью капиталистов — владельцев предприятий, как и его продуктивный вывод о том, что Наполеон III не был чужд поддержке научно-технической революции во Франции — именно при нем началось в стране бурное железнодорожное строительство, реконструкция Парижа, проведение первых всемирных промышленных выставок и т. д.
И все же не стоит идеализировать Наполеона III как политика. Если суммарно определить его «принципы», то это — политический цинизм: люди настолько мелки, завистливы, жадны и честолюбивы, что управлять ими можно, только поощряя эти низменные инстинкты и раздувая их честолюбивое воображение. Он четко просчитал ситуацию и мастерски использовал человеческие слабости. В. Гюго, к которому автор справедливо относится критически за его явно личностные негативные эпитеты «Наполеона малого», однако, не выдумывал, когда, описывая ночь переворота, утверждал, что к Елисейскому дворцу омнибусами доставляли кокоток. Нравы во дворце будущего императора были самые что ни на есть аморальные. Его окружение также состояло из всякого рода проходимцев, которые еще не раз будут подставлять своего императора.
Тем не менее погубила Наполеона III не его внутренняя, а его внешняя политика, особенно колониальные авантюры в Индокитае и Мексике (1867 г.). Слепое следование заветам «великого дяди» и мнимый успех в Крымской войне (Венскую систему 1815 года ему так до конца сломать в одиночку и не удалось), противодействие объединению Германии и Италии (поддержка папского государства, что задержало объединение Италии на целых десять лет — с 1860-го по 1870 год) поставили Францию к концу 60-х годов XIX века в состояние полной международной изоляции.
И если «дядя» все же боролся с феодальными антифранцузскими коалициями, имея союзниками германские государства Рейнского союза, ту же Италию, да еще и Хорватию, а при походе на Россию в 1812 году — даже Австрию и Пруссию, то Наполеон III ко времени франко-прусской войны и седанской катастрофы в сентябре 1870 года «воевал» со всей Европой один.
Это и предопределило его поражение, плен и преждевременную смерть, а вместе с этим и полное забвение его социального бонапартизма, реальной опасности классическому марксизму. Отсюда проистекает столь живучее Марксово определение — «каинова печать» — «маленький племянник великого дяди», ибо Наполеон III вел свою внешнюю политику совершенно в другой международной обстановке, нежели «дядя»: на Францию никто военным походом не шел, континентальную блокаду ей не объявлял, даже колонии не отбирал. А два раза войти в одну и ту же «реку истории» нельзя — река эта давным-давно утекла.
Справедливо отмечая возросший в последнее время в России и других странах СНГ интерес к бонапартизму как к одному из политических методов управления государством (особенно вновь образованными), нельзя не отметить, что в восприятии наших современных российских «бонапартистов» произошла аберрация памяти: они берут на вооружение доктрину социального и национального необонапартизма Наполеона III (как более модернизированную), но приписывают ее «великому дяде» — Наполеону I.
Между тем перед первым Наполеоном не стояли проблемы пролетариата, необходимости его социальной зашиты, «народного капитализма», «социального партнерства», всеобщего избирательного права, индустриализации и т. д. — все это обосновал и оформил в доктрину спустя четверть века его племянник.
От Наполеона I в эту доктрину вошли лишь две основные вещи: гражданский кодекс 1804 года и оценка земли в крестьянском хозяйстве Франции как основы всей современной экономики Запада (чего, кстати, так и не поняли наши «рыночники-гайдаровцы», внедряя «капитализм» в России и СНГ с 1992 года). Более детально ознакомиться с соотношением этих двух бонапартизмов и их преломлением в «бонапартизм по-русски» можно в моей книге «Наполеон и Россия» (М., ОЛМА-Пресс, 2000, гл. IX, № 3 — «Русский бонапартизм: ген. Скобелев, Керенский, Троцкий, ген. Лебедь»).
