Ребенком в довоенные времена я и понятия не имел о том, что существуют какие-то расовые или национальные различия между людьми. Я думал, что негры черны только потому, что живут под горячим солнцем. Нет, я знал, что у нас в Крыму есть татары, поскольку каждое утро по радио играли татарскую музыку и передавали разные передачи на татарском языке. Я знал, что есть армяне, так как недалеко от дома стояла красивая армянская церковь. Однако, какой-то разницы между всеми нами я не ощущал.

     Но вот однажды, а было это года за три до войны, я, играя с приятелем Осаном в  «чилик», не знаю, по какому поводу пропел фразу из слышанной по радио  песни: «… а нехристь, староста, татарин, меня журит, а я терплю». Мой партнер по игре, с обидой сказал: - нехорошие песни ты поешь. Я думал ты мне друг. -  И он, бросив игру, ушёл.

     Я побежал к отцу за разъяснениями, что произошло. Отец со мной провел серьезную беседу, из которой я узнал, не только то, что нельзя даже намеком обидеть национальное чувство человека, но и то, что оказывается я, как и вся моя семья, по национальности еврей. Конечно, я слышал, что в доме у бабушки и дедушки иногда в моем присутствии говорили как-то не по-русски, но я всегда думал, что это какой-то особый шифр, которым пользовались специально, чтобы я не понял, о чём речь, как  другая бабушка применяла французский в разговоре с моей двоюродной сестрой.

     Когда фашисты стали оккупировать нашу территорию, то поступали сообщения, что они уничтожают евреев. Только тогда я понял, что не всем безразлично, какой ты национальности. А в эвакуации я столкнулся с прямым и довольно агрессивным антисемитизмом, который сопровождал мою дальнейшую жизнь вплоть до сегодняшнего дня, и я знаю, что конца этому не будет, даже здесь, в государстве Израиль.

     Я, хорошо прочувствовавший на себе недоброе отношение к евреям, все же никогда не был националистом. Уже довольно в раннем возрасте я понял, что человек ценится не за свою национальную принадлежность, и с такой же ненавистью относился к жадным или вороватым евреям, которые думали, что они умнее и хитрее других, как и любой нормальный человек, презирающий эти человеческие пороки. Без всякого чувства национальной неприязни с отвращением воспринимал хамство, невежество, хулиганство и другие подобные явления, независимо от того, кем они проявлялись: русским, украинцем, грузином или тем же евреем. Поэтому национализм мне всегда был чужд, и думаю, что до конца своих дней я не буду подвержен этому идиотскому чувству.

Так точно выразил эту мысль поэт Игорь Губерман.

     Я, безусловно, уверен, что существуют какие-то особые национальные черты, но, с одной стороны, понимаю, что они не доминирующие, а с другой -  мне кажется, что лично мой организм не очень ими нашпигован. Вероятно, потому (хочу быть честен до конца) в моей жизни от людей, которые меня хорошо знали, я острого антисемитизма не испытывал. Правда жизнь меня убедила, что даже самые лучшие мои друзья, которые меня искренне уважали, имели  у себя в крови некую бациллу этой тяжкой болезни. Они, видимо, не виновны в этом, как не виновен любой человек в своей болезни. Это очень точно подметил  М.  Горький. «Я склонен думать, - писал Алексей Максимович, -  что антисемитизм неоспорим, как неоспорима проказа, сифилис, и что мир будет вылечен от этой постыдной болезни только культурой, которая хотя медленно, но всё-таки освобождает нас от болезней и пороков». Но пока эта болезнь свирепствует и губит множество, в сущности, добрых людей.

     Так в армии мне часто любовно говорили товарищи: -  ты, Смирнов, отличный парень, хоть и еврей. -  Или иначе: - какой ты еврей? Евреи в армии не служат. А если и служат, то, как ты, по черному, не вкалывают на аэродромах, так, где-нибудь в штабе, поближе к теплой печке.

      Советская пропаганда не спешила с рассказами о том, как воевали в Отечественную Войну евреи, сколько героев Советского Союза было среди них, несмотря на то, что получить это звание человеку  «особой национальности» было весьма не просто.

     Одна моя близкая приятельница, которую я уж никак не могу заподозрить в сознательном антисемитизме, рассказывала с неким юмором о том, что вроде обнаружила у себя еврейскую кровь. -  Я как-то узнала, что одного из моих предков звали Абрам. -  Рассказывала подруга. -  Но потом мне объяснили, что имя Абрам библейское и оказывается не только еврейское, но и русское тоже. И я успокоилась.

    Как хорошо, что нашелся человек, объяснивший ей, что она может жить спокойно.

     Были знакомые и другого сорта, утверждавшие, во всяком случае, на словах, что жить и работать можно только с евреями, интеллигентными, умными и верными партнерами. Но этим я не очень верю. Просто они действительно были рады, что можно опереться на людей, которые своим умом и талантом помогают им избежать ошибок и добиться определенных успехов.

     Но справедливости ради хочу вспомнить о тех, в которых этого заболевания, на мой взгляд, не было совершенно.

     В последние годы жизни Сталина государственный антисемитизм был в стадии своего расцвета. В период состряпанного «Дела врачей» я служил в авиационном полку, где этот вопрос обсуждали, как и, надо полагать, в других кругах советского общества. Один летчик,  по фамилии Мартов, категорично заявил, что жиды должны давно висеть на всех телеграфных столбах. Это суждение услышал замполит полка подполковник Шаманин и тут же велел офицеру отправиться под домашний арест. Он собрал готовящихся к полётам летчиков и сказал, что если услышит что-либо подобное, то не ограничится простым арестом, а примет самые жестокие меры к лицам, сеющим в полку национальную рознь. Надо сказать, что удивительно интеллигентный и отзывчивый человек подполковник Шаманин боролся в части с проявлением любого неуважения к национальным меньшинствам. У нас  были мусульмане, которые не могли есть свинину, и многие позволяли себе не только этим пользоваться, добавляя к своему рациону оставшееся мясо, но и хамски издеваться над национальным и религиозным обычаем иноверцев. Подполковник добился для мусульман отдельных столов, куда подавалась только говядина и баранина, а обидчиков строго наказывал. Надо сказать, что его усилиями в полку в это сложное время была создана прекрасная дружная атмосфера, что делает честь высокой русской интеллигенции, в том числе и её лучшим представителям в армии.

     Мне не раз приходилось слушать рассказы о том, что в сложный период этой дикой реакции многие русские руководители брали под свою защиту  обвиненных в космополитизме еврейских специалистов и спасали людей так же, как в войну люди, рискуя своей жизнью, спасали их от фашистских зверств.  Это ещё раз убеждает меня в том, что моральные качества человека не зависят от его национальной принадлежности.

     То, что ненависть к евреям в мире сложилась исторически и связана со многими причинами религиозного и светского характера, несомненно. Все это влияло на отношение к ним и в Советском Союзе. В период сильной советской власти евреев обвиняли в том, что они её ненавидят и нельзя сказать, что были абсолютно неправы. Когда же выяснилось, что советскую власть не любили не только евреи, и когда от нее отказались без их помощи, то теперь их обвиняют в поддержке власти коммунистов, вспоминая соратников Ленина от Юлия Мартова (Цедербаума) до Льва Троцкого (Бронштейна). Снова вспомню Алексея Максимовича: «Идиотизм -  болезнь, которую нельзя излечить внушением. Для больного этой неизлечимой болезнью ясно: так как среди евреев оказалось семь с половиной большевиков, значит -  во всём виноват еврейский народ».

      Ненависть к евреям  в России так сильна, что даже серьезная, на мой взгляд, и считающая себя независимой, газета «Комсомольская правда» на вопрос читателя: действительно ли Иисус Христос был евреем, ответила категорически отрицательно, в то время, как по библии, каждый мало-мальски грамотный человек знает, что Святая Мария была чистокровная еврейка из Давидова колена и её сын, не зависимо от того, кто был папаша (пусть даже святой дух) безусловно, был также евреем. Свои первые философские знания он получил в синагоге, а новое учение выработано им на основе обычаев и морали еврейского общественно религиозного течения ессеев. Поэт Е. Евтушенко, в отличие от сотрудников «Комсомольской правды», о Христе знал больше:

      Русские христиане никак не хотят верить, что первые сподвижники Иисуса, его ученики и ныне святые церкви тоже были евреями, как и Иоанн - креститель. Они евреем называют только Иуду Искариота, считая его предателем и, в то же время в тройном отречении Петра от своего учителя не видят измены.

      Конечно, необъективность, невежественность, слепая вера присуща и другим религиозным фанатикам, в том числе и иудейским, но нигде так кроваво остро, во всяком случае, в современном обществе, преследование иноверцев или лиц иной национальности не отражалось на целом народе, как на еврейском. Исламские фундаменталисты презирают «неверных» независимо от национальности. Католики не друзья протестантам, будь они англичане или французы. Только евреи всем враги, и даже те, что приняли христианство. В России говорят: «еврей крещенный, всё равно, что вор прощенный».

     Не всем евреям в одинаковой степени пришлось хлебнуть горе антисемитизма в советский период. Лично мне многое удалось избежать. В институт я поступил и успешно закончил. Моя театральная карьера в принципе прошла без особых помех в этом отношении. Я имею почетное звание и правительственные награды. Так сложилось, что я оказался «свой среди чужих».

     Воспитанный в духе советского патриотизма, я никогда не намеревался оставлять советскую Родину и менять её на любую, самую распрекрасную заграницу. И дело тут не только в патриотизме. Я вырос на русской культуре, русский язык единственный в моей жизни. Как личность, я мог и, надеюсь, ещё могу и сейчас проявить себя лишь через этот замечательный язык. С точки зрения своего экономического, финансового положения у меня особых претензий к стране не было. И я, и моя жена -  люди не притязательные. Я был персональный пенсионер, и при наличии сил и здоровья мог ещё кое-что заработать. Но вот случилось то, что, вероятно, должно было случиться. Советская и партийная власть пала. Я не стану рассуждать о том, хорошо это или плохо. Я только соглашусь с утверждением: «Не дай вам бог жить в период перемен». Самостоятельные государства, а Украина, прежде всего, сделали своих граждан нищими в один день. Пенсии, получаемые с женой, превратились в ничтожные копейки, которых еле хватало расплатиться за жильё. Зарплата стала унизительной. А возраст наоборот, возрос до того предела, когда здоровье не позволяет себя не только расходовать, но и не даёт какие-то обещания на стабильность. А, попросту говоря, отказывает в работе. Да и сама работа не может быть всерьёз обеспечена обанкротившимся государством. В театре нет денег на новые постановки. Если не найдёшь спонсоров, желающих подать милостыню, спектакля не поставишь. А если кто-то богатенький и пожертвует на это мизерную сумму, то приходится кроить из пальцев, чтобы не потерять своего творческого лица и хоть чуть-чуть удовлетворить художественным потребностям дорогих зрителей. Задержка и длительная невыплата явно заниженной зарплаты дело регулярное, как ничто другое, в новом государстве. Даже то немногое, что позволила нам скопить не бог весь какая высокая зарплата, пропало. Ну а потом, пожалуй, самое главное, каленым железом, не мытьем так катаньем, выжигается и вытравливается из обихода русский язык, этот спасительный язык общения и мысли. Разнузданная националистическая политика, разбушевавшаяся стихия преступности и беззакония ещё больше обнажили пропасть, перед которой оказались, прежде всего, люди уже достаточно немолодые, чтобы бороться со сложившимися обстоятельствами.

     А рядом со всем этим горе от того, что все родные и близкие покинули пределы самостийной Украины и поселились в разных других странах, в том числе и в Израиле.

     В результате частой переписки с ними стали приходить крамольные мысли о том, что оставаться здесь одним, не имея никаких перспектив на будущее неразумно. Единственное, что нас удерживало, это незнание, как к этому отнесется наш сын, который, уже, будучи кандидатом наук, занимал место старшего преподавателя университета и был на хорошем счету. А когда выяснилось, что он совсем не против уехать с нами, то вопрос был решён.

     Я кардинально пересмотрел трактовку известного высказывания Владимира Маяковского: « Отечество славлю, которое есть, но трижды, которое будет". И вопрос смены этого самого отечества превратился в чисто юридическую процедуру. Мы подали документы на выезд, который предполагали в августе 1999 года. Но благодаря тому, что сын, как специалист, был приглашен по особой программе, мы уже в конце июля прекрасным теплоходом «Дмитрий Шостакович» пришвартовались в порту Хайфа.

     Процесс отъезда оказался значительно сложнее, чем мы предполагали. Во-первых, было достаточно трудностей в оформлении документов. Украинский ОВИР* видел сложность в том, что у меня не было свидетельства о рождении и соответствующего документа о гибели отца, а у жены несовпадение имени её матери, указанного в  метрике, выданной шестьдесят лет назад в селе, где она родилась, и в паспорте родительницы. Но, войдя в некоторые расходы, удалось уговорить эти сложные органы государственного тела, которые, в конце концов, выдали нам заграничные паспорта, и мы чуть ли не в последний момент получили визу. Но оказалось, что эта задержка повлияла на то, что билетов на теплоход на 10-е августа уже не было, и нам предложили отправиться дополнительным рейсом 26-го июля. В дикой спешке мы собирали багаж, чтобы вовремя его сдать, а потом, в такой же гонке укладывали ручную кладь, которую мы должны были взять с собой на пароход. Таможню, которую, как бы смутили наши разрешения на вывоз пяти подаренных друзьями картинок и стенных часов (единственная память о матери), удалось убедить, за относительно небольшую мзду, что документы, выданные областным управлением культуры на вывоз этих вещей, имеют юридическую силу. Обессиленные, в тяжелом нервном состоянии, мы погрузились на теплоход. Единственное, что грело душу, это помощь молодых людей – волонтёров, которые, как удалось в дальнейшем узнать, оказывали её репатриантам бескорыстно.

      Но после того, как мы втроём устроились в отдельной каюте комфортабельного корабля и отреклись от суеты, забот и хлопот последних дней, наша нервная система стала приходить в соответствие с прекрасной атмосферой беззаботного путешествия, удобств, домашней кухни и непривычного для простого человека сервиса, предоставленного пассажирам.

     Конечно, позволить себе такой круиз в это сложное время мы с женой не могли и с радостью воспринимали прелести этой трехдневной морской прогулки. Моя, обожающая морские купания, Валентина пропадала у бассейна на палубе. Мы с сыном нашли компанию и увлеченно проводили за преферансом время. Прогулки по палубе, фотографирование и знакомство с новыми местами доставляли удовольствие. Моя супруга очень точно сформулировала своё состояние: - если нам будет в Израиле так же хорошо, как на этом чудесном теплоходе, то я уже ни о чем не жалею -  сказала она.

    Но вот 29-го июля 1999 года вечером мы увидели огни Хайфы. Началась подготовка к высадке. На корабле, задолго до его швартовки, появились представители компетентных израильских органов для регистрации пассажиров и выдачи необходимых документов.

    Мне говорили ещё до отъезда, что израильская бюрократия по сравнению с «нашей» побила все рекорды. Меня, привыкшего к этому явлению в Украине и России, испугать было таким предостережением трудно. Хотя я хорошо видел, как наш брат еврей, получив права «большого начальника» в том же Донецком «Сахнуте» или даже синагоге, строит из себя главнокомандующего, над которым, возможно, только сам Бог, и свысока относится к просьбам и нуждам своих собратьев, может быть, почище заядлого антисемита. Люди, которым раньше не давали «рулить», при первой возможности решили взять реванш, перенимая и усугубляя всё худшее, что выработало тупое чиновничество. То же я увидел в действиях некоего ответственного лица, под руководством которого на теплоходе выдавались какие-то конверты с документами. Этот, видимо таможенный начальник, был весьма раздражен и возмущен тем, что я сел не там, где он объяснял пассажирам, когда начинал регистрацию, хотя я с семьёй вошел в этот салон согласно очереди позже. Своё негодование непонятливым репатриантом он без стеснения выместил на мне, человеке преклонного возраста, заявляя, что пропустит нас не скоро, если мы не понимаем, как надо себя вести. Я, естественно, промолчал, оптимистически надеясь, что это просто проявление дурного воспитания или характера одного человека.

      К сожалению, выгрузиться с тяжелыми вещами нам волонтёры уже не помогали, но это можно было понять, поскольку им назавтра надо было возвращаться, и людям требовался отдых. Израильскую таможню мы прошли быстро и легко и счастливы были встрече с моими сестрами, проживающими в Хайфе.

     Немедленная отправка к месту нашего будущего проживания и рукопожатие друзей Сени и Нюры Бобровых, у которых мы поселились на первые десять дней, до снятия квартиры, напрочь отогнали обиду, которую нанес хамовитый таможенник.

     С первых же дней пребывания в Израиле я проникся высоким чувством благодарности к стране, принявшей нас как своих граждан, и неизвестным мне людям, сделавшим это возможным. Осталось лишь горькое чувство, что государство, в котором я родился и которому я отдал более пятидесяти лет честного нелегкого труда, ничего не сделало, чтобы минимально обеспечить старость своего, всегда верного ему, патриота.

      Прошло не так много времени, и я понял, что рядом с таким явлением, как материальное обеспечение новых репатриантов, рассчитывать на мало-мальски дружеское участие, я уже не говорю о духовном понимании людей, которые оказались в  новых, непривычных, а зачастую и непонятных для них условиях, рассчитывать нечего. Коренных жителей мы просто не интересуем и спасибо им за это. А вот русская иммиграция, прижившаяся здесь, овладевшая по молодости языком и, видимо, не очень чистая на руку, не упускает случая обобрать своих бывших соотечественников, ещё не знающих языка и верящих в какие-то правила и элементарные законы порядочности.

     Не раз приходилось сталкиваться с некоторым пренебрежением старожил к русскоговорящим, которым при выражении минимального протеста немедленно отвечают «савланут»*, как будто у владеющего ивритом есть документ на право не иметь терпения. И подобное, к сожалению, проявляется часто в поведении официальных лиц. Я не сетую на недоброе отношение к «русским» переселенцам со стороны религиозных ортодоксов, пример преследования еврея Уриэля Акосты, лучшая им характеристика. Да и я, при моём высоком интересе к религии и в том числе к библии и торе, просто далек от слепой веры, как и её апологетов. Но желание быть человеком не второго сорта, а полноправным членом общества заставляет о многом печалиться. Прежде всего, о том, что в Израиле евреи оказались не такими, каких я знал у себя в Донецке или Крыму. Об этом лучше меня высказался израильский писатель Эфраим Севела: «Евреи, рассеянные по всему миру, по всем странам, -  это отличное удобрение, помогающее процветанию этих стран. Евреи же, собранные вместе, превращаются в обычное говно». 

     Видимо поэтому есть вещи непонятные не только из-за незнания языка. Русскоязычная пресса, прежде всего, озабочена ознакомлением своего читателя с рекламой. О каких-то льготах, выплатах и услугах узнать там что-либо толком нельзя, только у магазина, на автобусной остановке или на лавочке от соседа или случайного собеседника. Это говорит о равнодушии к судьбам новых репатриантов и, прежде всего, к людям престарелым, возраст и склероз которых не дает им возможность запомнить не только незнакомые слова иврита, но и зачастую вспомнить давно известные из родного русского языка. Вообще, помимо моих возрастных изменений с памятью, я всегда страдал тупостью к языкам. Здесь прерывая свои рассуждения, хочу поделиться некоторыми мыслями по этому поводу.

     Любимая фраза новых репатриантов “рак русит”, которая в переводе означает “только  русский”. Её употребляют, объясняя ивритоговорящим  гражданам Израиля, что всё, что они пытаются растолковать вам на родном им языке, – это, как говорится,  “в позьзу бедных”. Как долго это взаимонепонимание будет продолжаться, трудно сказать. Есть способные люди, особенно молодые, которым язык дается легко или сравнительно легко. Мне же с этим делом всегда было непросто. Если есть на свете чудеса, то одно из них это четверка в моем институтском дипломе по немецкому языку. Иностранных языков я никаких никогда не знал, это огромный пробел в моём воспитании. Ещё в детстве я упустил удивительную возможность освоить французский язык. Моя бабушка, Лидия Борисовна Смирнова, в молодости воспитанная гувернантками, великолепно владела этим языком, свободно говорила, писала и читала. Моя двоюродная сестра, общаясь с ней, уже в семь-восемь лет владела разговорным французским, как и бабушка. Они обе ловко этим пользовались, если надо было что-либо сказать не для постороннего уха. Меня  всегда это очень злило, но запомнить хоть одно нерусское слово я не мог. Я никогда никому не завидую, кроме тех, кто знает любой иностранный.

     В 1976 году на всемирном конгрессе UNIMA в Москве со мной неоднократно пыталась пообщаться весьма интересная женщина. Она мне предлагала, пожалуй, все европейские языки. Но я нервно, со злостью на самого себя, отвечал: - только русский со словарем!

     Сейчас мой возраст и старческий склероз ещё более усугубляют ситуацию. Ивритское слово «савланут» и счет до десяти, с напряженным вспоминанием каждой цифры, да может быть ещё несколько слов, пожалуй, весь мой словарный запас, которым я обзавелся за полтора года пребывания на земле обетованной. Позор, да и только. Когда я узнал, что доброе утро на иврите - это «бокер тов», а добрый вечер – «эрев тов», то довольный позвонил друзьям и сказал: «бокер эрев». Но так собственно было и пару десятков лет назад. В 1981 году, когда я был послан президиумом советского центра UNIMA на Жилинский фестиваль в Чехословакию, у меня была прекрасная переводчица Лариса из Братиславы. Она так легко и синхронно переводила мне спектакли, что было ощущение, что я их смотрю на русском языке. Жила Лариса со мной в одной гостинице и была рядом до тех пор, пока мы не расходились ко сну. Завтракал я правда без неё, поскольку поднимался на рассвете, в шесть или в половине седьмого. Встречались мы с ней у входа в гостиницу в девять утра. Поэтому на завтрак я брал ежедневно только сосиски с яичницей. Это единственное блюдо, которое я мог объяснить официанту, показав два пальца, поскольку порция состояла из двух сосисок. Ко мне часто подсаживался знакомый драматург из г. Мартина, но это ничего не меняло, поскольку он тоже ел сосиски, запивая их американским  джином и заставляя меня составлять ему компанию. К сожалению он по-русски не знал ни “буб-бум”, собственно как и я по-чешски. Мы общались с помощью улыбок и чоканья рюмок. Единственное, что он понимал, это мой отказ от третьей или четвертой порции джина, а я понимал его настоятельную просьбу выпить ещё. Как мне хотелось ему процитировать Саву Морозова, который одному офицеру сказал, что по утрам и скотина не пьёт. Но сделать я этого не мог по причине моей полной тупости в освоении языков. Я каждый день, отправляясь в театр на фестивальные спектакли, спрашивал Ларису: - как будет на чешском языке «добрый день»? -   И каждый раз, входя в кабинет директора, я забывал это короткое приветствие.

     Однажды, в фойе театра я остался один: Лариса отлучилась на несколько минут. И в этот момент ко мне подходит мой собутыльник из Мартина и взволновано что-то рассказывает. В его эмоциональной речи я могу только разобрать слова «Ян Озобал». Это имя президента чешского национального центра UNIMA, очень милого и приятного человека, уделившего мне так много внимания, как гостю фестиваля. А потому каждый раз, как только он произносил это имя, которое во мне вызывало приятные эмоции, я улыбался и одобрительно кивал головой. Но вот подходит моя переводчица, и я прошу, чтобы она объяснила, о чем идет речь. Выясняется, что несколько минут назад Яна Озобала забрала скорая помощь с сердечным приступом. Я со стыдом понял, почему мой собеседник с таким недоумением смотрел на мою улыбающуюся физиономию во время его грустного сообщения. Помня этот неприятный случай, я на непонятную мне речь не реагирую. Уж лучше честно сказать: - «рак русит». Это единственная фраза на сегодняшний день, которую я могу предложить согражданам для общения.

     Конечно, я прекрасно понимаю, что в каждой стране есть свои достоинства и недостатки. На сегодняшний день, при тяжести мириться с ненормальными явлениями, встреченными здесь, все же то положительное, что дало нам новое наше отечество, неизмеримо выше всего, что нам сегодня мешает благополучно дожить отпущенные богом дни. И всё-таки ощущение, что в конце своей жизни, помимо того, что потеряны положение, авторитет, человеческая значимость, заслуженная нелегкими усилиями, я чувствую, что оказался «чужой среди своих». Единственное утешение – это надежда на то, что мой сын со временем станет равноправным и уважаемым гражданином Израиля, а воспитание и разум не позволят ему пренебрежительно относиться к тем, кому суждено будет прибыть на эту землю позже.