Вынужденный переход к новой экономической политике, начавшийся в 1921 году, временно предоставил возможности для развития частного предпринимательства и торговли. Используя эти возможности, мелкая буржуазия начала открывать небольшие фабрики и кустарные мастерские, обзаводиться магазинами, ресторанами, коммерческими конторами и предприятиями. Появились так называемые нэпманы, а одновременно с ними ожили и зашевелились притихшие было спекулянты, тёмные махинаторы, валютчики и прочий преступный мир.

Даже в маленьких уездных городах, как поганки после дождя, начали расти частные торговые конторы, мастерские, эффектно разукрашенные магазины и рестораны. Нечистоплотные сделки совершались на торговых биржах. «Обмывались» эти сговоры на обильных банкетах.

В это время я работал на новом месте в должности помощника уполномоченного ОГПУ по Борисоглебскому уезду. Здесь подобрался небольшой, но дружный чекистский коллектив. С липецкими друзьями расстался не без грусти: там я мальчишкой неполных шестнадцати лет впервые пришёл в Чрезвычайную Комиссию, там постиг первые азы чекистской работы. В Липецке остались и самые дорогие друзья моей юности, товарищи, а среди них — мой первый учитель Я.Ф.Янкин.

Снова мы встретились с Яковом Фёдоровичем в 1927 году в Тамбове, где он, будучи тяжело больным, работал секретарём окружного исполкома. Год спустя, в возрасте тридцати трех лет, Яков Фёдорович умер. Провожая его в последний путь, я от имени чекистов произнёс над могилой прощальное слово, в котором заверил дорогого учителя, что мы всегда будем так же, как он, верны нашему народу и великому делу родной Коммунистической партии…

Не могу забыть ещё друга юности, нашего комсомольского вожака — Женю Адамова. Тогда же у меня в руках оказался номер газеты, изданный в дни разгула кровавого антоновского мятежа. В «Тамбовских известиях» была опубликована статья, привлёкшая внимание своим заголовком: «Женя Адамов, расстрелянный бандитами».

В ней писалось:

«Восставшие бандиты под руководством кадетов и предателей, не могущие открыто вести борьбу с Советской властью, организовывают поджоги, взрывы мостов, артиллерийских складов, производят убийства из-за угла коммунистов, советских работников и просто служащих советских учреждений. Много честных товарищей пало от рук одичалых зверей-бандитов.

Но вот ещё одна жертва, ещё потеря в нашем революционном лагере: 30 августа в районе села Александровки Тамбовского уезда был убит бандитами Женя Адамов…»

Так, с доброй памятью о Якове Фёдоровиче Янкине и острой болью за погибшего Женю Адамова, началась моя служба на новом месте.

Нэпманский душок, как и следовало ожидать, не мог не затронуть, не оказать тлетворного влияния на некоторых людей. Слишком велик был соблазн пожить на широкую ногу, попользоваться благами «лёгкой» жизни. И неустойчивые, нечистоплотные элементы стремились пробраться к материальным ценностям народа, пролезть в снабженческие организации, чтобы удобнее было запускать свои лапы в государственный карман.

Жульё, уголовники действовали определённее. У рабочего люда, у служащих многим не разживёшься. Зато если взять за бока нэпмана и поприжать его, наверняка достанется жирный куш. И шайки налётчиков облагали владельцев контор, магазинов и ресторанов «данью», а те покорно выплачивали её, предпочитая иметь дело с уголовниками, чем с органами прокуратуры и чекистами, которые, избави бог, могли заинтересоваться источниками доходов этих «деловых людей».

Появилась ещё одна категория охотников за наживой: преступники, изготовлявшие фальшивые деньги, в том числе поддельные серебряные полтинники и рубли. Через подставных лиц они сбывали эту «продукцию» на рынке и в городских магазинах.

Расхитителями, мелкими грабителями и фальшивомонетчиками занимался уголовный розыск. Иногда чекистам приходилось помогать работникам милиции распутывать некоторые из таких уголовных дел, казавшихся на первый взгляд не очень значительными, особенно когда в них оказывались замешанными люди, виновность которых вызывала сомнение. Преступник стремился подставить под удар честного, ни в чем не повинного человека, свалить вину на другого и уйти от ответственности. А у чекистов в распутывании таких узлов был немалый опыт.

Вот почему я не удивился, когда однажды ко мне в кабинет вошла женщина лет тридцати пяти и, еле сдерживая слезы, спросила:

— Могу ли я узнать, за что арестовали моего мужа?

Я пригласил её присесть к столу, подождал, пока посетительница немного успокоится.

— Когда вашего мужа арестовали? И кто?

— Вчера. Пришли из уголовного розыска, сделали обыск. Нашли какие-то деньги, какую-то форму из гипса. Вот протокол, в нем все написано.

— И что же дальше?

— Дождались мужа с работы и увели с собой. А за что? Он же ни в чем не виноват. Ни в чем!

Женщина поднесла к глазам смятый платочек.

Не виноват… Как часто в этой комнате клялись в своей невиновности люди, совершившие государственные преступления. И как под тяжестью неопровержимых улик они рассказывали потом совсем другое. Быть может, и сейчас то же самое? Ведь в протоколе чёрным по белому сказано, что у арестованного найдены фальшивые серебряные деньги и гипсовая форма для их отливки. Но протокол — это не все, за протоколом стоит живой человек.

Виноват он или не виноват?

Дама жаловалась, плакала, а я продолжал думать над этим вопросом. Если бы муж этой женщины был действительно виновен, она едва ли решилась бы прийти к нам. Пришла не оправдывать, не защищать и не выгораживать его, пришла искать у нас защиты в несчастье, которое неожиданно свалилось на неё.

Играет заранее отрепетированную роль, надеется разжалобить и вызвать сочувствие? Не похоже: в открытых глазах посетительницы, во всем её облике и поведении было что-то отвергавшее мысль об искусственности переживаний, об обмане.

Я попросил:

— Расскажите, пожалуйста, все о своём муже. Только говорите правду, ничего не утаивайте и не упускайте: может иметь значение любая мелочь.

Женщина помолчала, собираясь с мыслями. Наконец медленно заговорила.

Муж её, опытный торговый работник, служил старшим продавцом меховых изделий в центральном городском универмаге на Советской улице Борисоглебска. Зарабатывал достаточно, чтобы обеспечить всем необходимым семью из четырех человек. Хороший семьянин, заботливый отец, не пьёт, особенно близких знакомств ни с кем не водит. Недоброжелателей и врагов у него, пожалуй, тоже нет. Ни ссор, ни дрязг не любит, скороспелых приятельских знакомств и отношений с кем попало не заводит. За это товарищи по работе считают его немножко нелюдимым, хотя и относятся к старшему продавцу хорошо.

— Где вы живёте?

— В своём доме, — женщина назвала одну из окраинных улиц города. — Дом купили, когда поженились, ещё до революции. Муж и тогда работал продавцом у богатого купца-меховщика.

— А с соседями у вас какие взаимоотношения?

— Самые нормальные: ни у нас, ни у них нет причин для разногласий. Рядом только хорошие люди живут.

Передо мной все больше и больше вырисовывался облик арестованного. Был ли этому человеку смысл, была ли выгода рисковать настоящим и будущим своей семьи, своим добрым именем ради того, чтобы изготовить и сбыть десяток-другой фальшивых серебряных рублей? Нет, он знал, что рано или поздно такая «коммерция» закончится разоблачением.

Но в таком случае непонятно, для чего ему понадобилась фальшивомонетная «техника».

— Где у вас нашли изъятые вещи? — спросил я. — Гипсовую форму, монеты…

— Под печкой, — посетительница недоумевая пожала плечами. — Как они могли оказаться там. На прошлой неделе я чистила подпечье, ничего не было, и вдруг после того, как пришёл этот человек…

— Какой человек?

— Кто его знает. Высокий, представительный… И одет хорошо… Я его, кажется, видела несколько раз за прилавком продуктового магазина.

— Фамилию не знаете?

— Нет, просто видела и запомнила.

— И что же?

— Значит, пришёл, спрашивает мужа… Муж был на работе… Дети в школе. «Разрешите, говорит, подождать вашего супруга. Разговор к нему есть». Не отказывать же. Пригласила в комнату, но он на кухне к столу присел: мол, и здесь хорошо. Ну, сиди… Я продолжала своими делами заниматься, готовила обед.

— Простите, из кухни вы никуда не выходили?

— Выходила. Во двор минут на пять. А что?

— Дождался этот человек вашего мужа?

— Нет. Подождал, подождал, потом поднялся и говорит: «Некогда мне, в другой раз зайду». И ушёл. Муж узнал и даже рассердился: зачем посторонних в дом пускаю?

Рассердился…

В самом деле, арестованный не слишком общителен и гостеприимен. Но причиной ареста эти его черты характера не являются. Судя по рассказу посетительницы, он тоже не имел ни малейшего представления о человеке, навестившем их дом.

Так что же этому человеку было нужно?

— Тот гражданин у вас больше не бывал? Ваш муж не встретился с ним?

— Нет, — женщина отрицательно покачала головой. — В тот день муж больше никуда не выходил из дома, помогал детям делать уроки. А вчера приехали из уголовного розыска, осмотрели все, пошарили кочергой под печкой и нашли свёрток с монетами и формой.

Рассказ посетительницы и её ответы звучали вполне правдоподобно, но все же вызывали некоторые сомнения.

Допустим, что фальшивомонетная «техника» принадлежит не её мужу, а неизвестному посетителю. В таком случае с какой целью он подбросил её под печку к меховщику? И где сейчас находится этот неизвестный посетитель?

— Не помните ли, в каком магазине вы видели приходившего к мужу человека? — спросил я.

— Как же, конечно, помню, — и женщина назвала адрес продуктового магазина.

— Вы могли бы его опознать?

— Могу.

— Очень хорошо. Пока идите домой, а мы постараемся выяснить, как к вам попали форма и фальшивые деньги. Обещаю одно: если ваш муж не виноват, он скоро вернётся домой. Но, конечно, при том условии, если он действительно не виноват.

Я умышленно дважды повторил эту фразу, чтобы проверить, какое впечатление она произведёт на посетительницу. Ведь если муж её хоть в какой-то мере связан с фальшивомонетчиками, на лице женщины от такого предупреждения должно что-то отразиться — смятение, неуверенность, скрытая тревога. Но нет, лицо её даже просветлело, она попыталась улыбнуться, начала благодарить.

Расстроенная посетительница ушла, а я опять задумался над тем же: как и для чего были подброшены форма и монеты? Какую цель преследовал неизвестный визитёр? Заметал следы какого-нибудь своего сообщника, настоящего фальшивомонетчика, хотел сбить с толку работников уголовного розыска? Возможно, но почему он избрал для этого меховщика, человека с отличной репутацией? Неоправданно, нелепо…

А если «техника» принадлежит меховщику? Если он-то и отливал монеты, а жена не знала, не догадывалась об этом? Вместе с неизвестным посетителем изготовлял фальшивые деньги, потом повздорили, не поделили добычу, и тот решил провалить своего компаньона? Тоже нелепо: провалить, значит, и самому сесть на скамью подсудимых… Ни один дурак на это не пойдёт. Что же остаётся?

Остаётся одно: выяснить, с какой целью неизвестный подбросил в дом меховщика форму и монеты.

Путь к разрешению загадки был один: надо найти «визитёра».

Начальник милиции показал мне тоненькую папку с делом, уже заведённым на меховщика. Не слишком много документов оказалось в ней: постановление об аресте, протокол произведённого обыска с указанием изъятой формы и фальшивых серебряных рублей и протокол первого допроса, на котором арестованный категорически отрицал свою причастность к преступлению.

Я не стал скрывать удивления:

— Разве больше ничего нет?

— А что ещё надо? Факты сами за себя говорят. Отпираться все горазды.

— Но где хотя бы показания лиц, которые получили у арестованного фальшивые деньги?

— Признается, найдём и их. Всю цепочку на свет божий вытащим.

Неглупый, опытный работник, начальник милиции на этот раз говорил как бы не совсем твёрдо, будто и сам в чем-то сомневался.

Я спросил его напрямик:

— Вы уверены, что меховщик и фальшивомонетчик — одно и то же лицо?

— Да как вам сказать, — собеседник задумчиво побарабанил пальцами по столу, — и да, и нет… Тёмное, одним словом, дело, сам чувствую. Но и не арестовать меховщика мы не могли: в письме прямо на него указывается.

— В каком письме?

— А которое по этому самому делу получили. Правда, оно без подписи…

— Значит, анонимка?

— Да… Сейчас у начальника угрозыска находится, а он уехал в командировку на несколько дней. Вернётся, тогда вам и письмо покажу.

Вот когда я почувствовал, что многое, до сих пор не ясное, запутанное, начинает приобретать расплывчатые контуры некоторой определённости: обвинение, выдвинутое против старшего продавца мехового магазина, основывается на подмётном письме, на анонимке. Придётся дождаться возвращения начальника угрозыска, чтобы взглянуть на неё. Однако сидеть сложа руки в ожидании его приезда нельзя: страдает целая семья возможно ни в чем не повинных людей.

Не зная, как отнесётся к нашему вмешательству начальник милиции, я спросил:

— Вы не будете возражать, если мы подключимся к этому делу?

— Я сам хотел просить вас об этом, — сразу оживился он. — Может быть, заберёте и арестованного?

— Нет. И знаете что? Договоримся до возвращения начальника угрозыска не допрашивать его.

Очень хотелось увидеть меховщика, услышать его мнение о том, как могли попасть изъятые при обыске вещи к нему в дом. Но едва ли арестованный мог добавить что-либо новое к тому, что уже было известно. А известно, по сути дела, не было ничего. И, распрощавшись с начальником милиции, я покинул его кабинет.

С чего начинать? Правильнее всего — с «визитёра».

В продуктовом магазине мне без труда выдали список не только работающих, но и недавно уволившихся продавцов. А в отделе кадров горторга дали возможность ознакомиться с их личными делами и отобрать несколько фотографий. Оттуда я направился в универмаг, начал расспрашивать об их старшем меховщике и услышал от директора самый положительный отзыв: честный, скромный работник, отличный специалист по пушному товару, никогда не замечался ни в чем предосудительном.

— Может быть, у него случались недостачи? А потом он покрывал их?

— Что вы, что вы! — директор даже руками замахал. — Никогда, ни единого раза! Тем более удивительно, как его угораздило попасть в тюрьму. И зарабатывал прилично, и местом своим дорожил, а вот поди ты — сел. Придётся искать другого.

— Разве легко найти?

— О нет, такие специалисты — один на тысячу. Хотя на его место зарятся многие неплохие работники.

Это насторожило: кто зарится, почему?

— Спокойное, выгодное место, — пожал директор плечами. — Спрос на меховые изделия растёт. А заработная плата старшего продавца самая высокая в нашей системе.

Пришлось посоветовать ему с этим делом не спешить.

— Повремените принимать нового человека. Возможно, ваш работник скоро вернётся.

— Для меня это был бы наилучший выход!

Ближе к вечеру я наведался к соседям меховщика, поговорил с ними. И тоже услышал только хорошие отзывы об этой дружной семье. Предположение, что фальшивомонетная «техника» подброшена им с какой-то пока неизвестной, но корыстной целью, перерастало в уверенность. Эту уверенность подтверждало и замечание директора универмага о множестве претендентов на должность старшего продавца. Нет ли связи между тем и другим?

Это тоже надо было выяснить.

Утром мы пригласили жену арестованного к себе. Разложив на столе фотографии, временно взятые в отделе кадров горторга, я попросил её сказать, нет ли среди них снимка известного ей человека.

Женщина бегло посмотрела на карточки и указала на одного из них:

— Вот же он…

— Вы уверены? Посмотрите, пожалуйста, внимательно, не ошибитесь. Может быть, его фотографии здесь вообще нет?

— Ну что вы, это он! Я его ни с кем не спутаю.

— Хорошо, спасибо. — Я начал убирать снимки.

— Скажите, его освободят? — с тревогой в голосе спросила женщина.

— Не станут задерживать ни на минуту после того, как будет внесена полная ясность в это пока путаное дело, при условии, если он не виновен, — ответил я. — Только, пожалуйста, никому не говорите о том, что видели здесь эту фотографию.

Такое предупреждение было не лишним. Хозяева фальшивомонетного приспособления, опасаясь провала, наверняка следят за семьёй арестованного. А им-то как раз и следует меньше всего знать о том, куда ходит и с кем встречается жена облюбованной ими жертвы.

Сведения об опознанном на фотографии человеке быстро собрали работники милиции.

«Визитёр» оказался Николаем Батыревым, уроженцем Борисоглебского уезда, выходцем из крестьян, два года назад окончившим городские курсы по подготовке торговых работников. С тех пор он служил продавцом в нескольких борисоглебских магазинах. Долго не задерживался ни в одном из них: то зарплата мала, то слишком хлопотливой и обременительной оказывалась работа. Батырев был женат, но недавно развёлся, жил холостяком вместе со своей матерью и сестрой. Любил красиво, по моде, одеваться, не прочь был и выпить с компанией в ресторане, для чего были нужны немалые деньги. С неделю назад, разругавшись с директором продуктового магазина, он ушёл со службы и с тех пор ищет новое место «потеплее»…

Навели мы справки и о родственниках Батырева. Мать, старушка, жила на его иждивении. Сестра, довольно легкомысленная женщина, была замужем за человеком без определённых занятий, неким Поповым, охотником до городских сплетён и анекдотов с политическим «душком». Откуда Попов добывал средства, оставалось пока неизвестно, но в расходах себя не ограничивал. Весьма вероятно, что источниками его доходов были подспудные махинации с городскими нэпманами. Так или иначе, а денег у этого анекдотчика хватало, и на правах ближайшего родственника он нередко оказывал помощь Батыреву.

Когда вернулся из командировки начальник уголовного розыска, мы получили возможность ознакомиться с письмом, которое послужило поводом ареста меховщика.

Это оказалась самая обыкновенная анонимка…

Как ненавидел я всегда и поныне ненавижу письма подобного рода! Сколько тревог, волнений и горя причиняли они и продолжают причинять многим честным, ни в чем не повинным, гнусно оклеветанным людям! Лжец и стяжатель, озлобленный завистник и матёрый провокатор — каждый из этих подонков с одинаковой готовностью прибегает к излюбленному способу анонимок, чтобы свести счёты со своими противниками, получить выгоду там, где честным путём не может добиться цели, оклеветать и повергнуть в прах того, кто стоит у него на пути.

А сколько сил и средств, драгоценного времени вынуждены тратить люди, чтобы доказать лживость даже одной-единственной анонимки! Нередко бывает, что и после установления истины на репутации жертвы злостного анонимщика остаётся пятно: мол, нет дыма без огня…

Вот почему в «Сообщении ВЧК о суровом наказании за клевету на советских работников», опубликованном в «Известиях ВЦИК» 22 сентября 1918 года, говорилось следующее: «За последнее время враги Советской власти снова начинают распространять гнусиную клевету о взяточничестве, подкупах, ложных доносах и тому подобную ложь. Снова и снова злостное шипение начинает раздаваться в тёмных уголках и в притонах контрреволюции… Пусть помнят и знают все, кто осмелится с грязными помыслами проникать в наши ряды, что будут безжалостно уничтожены и раздавлены гады, проникающие в ряды борцов за социализм, будут задушены руками восставшего рабочего класса».

Гады, иначе этих доносчиков не назовёшь. Анонимка была и до сих пор остаётся самым излюбленным видом их оружия.

Так кто же настрочил в уголовный розыск донос, от которого, возможно, и страдает арестованный меховщик? «Визитёр», он же Батырев?

Но передо мной лежит заполненная его рукой анкета и написанное им заявление о приёме на работу в продуктовый магазин. Почерк Батырева не имеет ничего общего с почерком анонимщика. Значит, не он.

В таком случае — кто?

Ответ на этот вопрос скорее всего может дать сам «визитёр», который, возможно, подбросил гипсовую форму и фальшивые деньги на квартиру к арестованному меховщику.

И нам пришлось вызвать Николая Батырева на допрос.

В кабинет вошёл солидный, упитанный человек в модном костюме. Держался он спокойно, независимо. Усевшись на предложенный стул, поинтересовался, для чего его пригласили и, выслушав объяснение, с полувздохом согласился отвечать на интересующие нас вопросы.

Я начал издалека:

— Расскажите, пожалуйста, свою биографию. Только не по этой, не совсем точной, вашей анкете, а настоящую. Расскажите всю правду.

Подчёркнутое мною «не совсем точной анкете» заставило Батырева покраснеть, но он тут же сумел взять себя в руки.

— Да-а, — протянул допрашиваемый, — кое-что мне пришлось в анкете изменить, а кое о чем умолчать. Время, видите ли, такое, что не все положено говорить даже самому себе. Начнутся пересуды, сплетни, кому это нужно? Но от работников органов ГПУ у меня секретов нет. Извольте, дополню анкетные данные.

Оказалось, что Батырев вовсе не крестьянский сын, а сын богатого сельского торговца. Социальное происхождение, по его словам, пришлось в анкете изменить, чтобы попасть на учёбу в городскую торговую школу. Школу закончил, теперь можно и правду сказать: ведь специальность торгового работника у него никто отнять не может. А расхождений с остальными анкетными данными, пожалуй, нет. Да, был женат, но развёлся: вздорной, пустой и сварливой бабёнкой оказалась бывшая его жена. Где теперь живёт? С матерью, сестрой и её мужем. Ищу себе новую работу. Почему уволился из продуктового магазина? Очень просто: мизерная зарплата. Рыба, как известно, ищет, где глубже, а человек — где лучше. Разве нельзя?

— Можно, конечно, — согласился я. — А как к этим поискам относятся ваши родные и знакомые?

— Кто, например? — Батырев насторожился.

— Ну, мать… Сестра… Петров…

— Какой Петров?

— Муж вашей сестры.

— Он не Петров, а Попов. Замечательный, скажу я вам, человек. Умница, энергичный, не мелочный…

— А кроме этого Попова вы могли бы назвать своих близких знакомых?

Назвал охотно, чуть ли не целый список. Вот, мол, как много в городе людей, близко его знающих!

Но почему-то в этом перечне не нашлось места для фамилии меховщика. Пришлось спросить.

Тут же последовал недоуменный ответ:

— Вы же просили близких знакомых назвать, а этого человека я видел раза два, не больше. Едва ли он сможет сказать вам что-либо хорошее или плохое обо мне.

— Дело не в вас, а в нем. Вы знаете, что он недавно арестован?

— Кажется, слышал. Но не придал значения…

— Напрасно, нас этот человек весьма интересует. Не можете ли вы вспомнить, когда и где последний раз встречались с ним?

Батырев заметно приободрился, ослабил насторожённость, даже улыбнулся.

— Встречался где? С неделю назад у них в универмаге. Проходил мимо секции мехов, кивнул ему, и дальше. У нас с ним никогда не было ничего общего.

И тут я решил нанести первый, пробный удар.

— Для чего же в таком случае вы приходили к нему домой?

— Когда? — Батырев выпрямился на стуле, свёл брови. — Я приходил? Ничего подобного. Вы меня с кем-то путаете.

— Возможно, что я ошибаюсь. В таком случае придётся пригласить жену арестованного. Это она опознала вас вот тут, на фотографии, — я показал ему снимок.

— А разве она не могла ошибиться?

— Могла. Но опознали и её соседи — они тоже видели вас. Так что же, пригласить очевидцев?

На лбу у Батырева высыпали мелкие капельки пота. Он потянул за узел модного галстука, освобождая покрасневшую шею, и откинулся на спинку стула. Покорно произнёс:

— К чему звать? Я не намерен отрицать, что был у них.

— Зачем?

— Хотел узнать, нельзя ли устроиться на работу в универмаг. Надоели упрёки домашних в безделье.

— Разве нельзя было выяснить это у директора универмага?

— Можно, но я его совсем не знаю. Поэтому и хотел заручиться протекцией старшего продавца отделения мехов.

— Как же вы надумали идти к человеку, с которым, по вашим словам, встречались всего лишь один-два раза? И тем более в то время, когда этот человек мог находиться только у себя на работе.

Ответы все труднее давались Батыреву. Все длиннее становились паузы между ними. Он глубже и глубже увязал в собственной лжи и наконец вынужден был признаться:

— Шурин меня надоумил. Попов. Пристал — не отвязаться. «Сходи да сходи, попроси, чтобы меховщик помог устроиться к ним. Поступишь в универмаг, будешь жить, как человек…»

— И вы только ради этого и пошли?

— Д-да…

От недавней солидности Батырева не осталось и следа. Он сидел красный, растерянный, то и дело вытирая лицо и шею платком. Я разгладил на столе анонимный донос, спросил:

— Это письмо вам знакомо?

— Я не писал его! Не знаю, кто написал. Я его первый раз вижу!

Мне-то было известно, что анонимка написана не его рукой. Но я хотел знать, должен был узнать, кто её написал.

— Первый раз видите письмо? Извините, но не верю, — сказал я. — Придётся вам на досуге вспомнить поточнее, зачем приходили к меховщику, а заодно и кто написал в угрозыск это письмо. Времени у вас хватит.

Батырев вскочил:

— В тюрьму? Но за что?

— Вы отлично знаете за что, — ответил я, убирая со стола документы.

Шёл Батырев к двери ссутулившись, шаркая подошвами ботинок по полу. Чувствовалось, что у него развеялись последние надежды ускользнуть от разоблачения. Я ждал, что «визитёр» остановится, начнёт говорить. Но он не проронил ни слова, вышел. Что ж, пускай посидит, подумает, а мы тем временем займёмся поисками автора анонимки.

Чтобы не допустить ошибки, пришлось собрать образцы почерков всех знакомых Батырева. Неискушённому глазу во всех этих бумагах, пожалуй, не разобраться. Но графическая экспертиза быстро установила идентичность почерков Попова с анонимным письмом.

Круг замыкался.

Попов, в отличие от Батырева, держался скромнее и осторожнее. Отвечал на вопросы односложно, выбирая наиболее обтекаемую форму, чтобы не получилось ни определённое «да», ни твёрдое «нет». Чувствовалось, что этот тёртый калач умеет постоять за себя.

Чем занимается? А чем придётся. Где достаёт средства на жизнь? Бог мой, Советская власть предоставляет такие широкие возможности для проявления частной инициативы! Почему нигде не работает? Но разве обязательно трудиться в государственной системе, когда можно проявить свои организаторские способности в частном секторе…

— А в чем заключаются эти проявленные вами способности?..

— В чем? — Попов разыграл удивление. — Во многом… Нэпманы хотят жить и процветать. По мере сил я помогаю им: знакомлю и свожу деловых людей, способствую оформлению финансовых и коммерческих сделок. И получаю, конечно, определённые проценты с той и другой стороны.

Как бы вспоминая что-то, он старается уточнить:

— Учтите, что моё участие не переходит рамки законности. Так что в этом отношении я перед органами Советской власти совершенно чист.

Тонкая штучка. Настолько тонкая, что не знаешь, с какой стороны к нему подступиться: скользкий, увёртливый, словно угорь. Интересно, что он запоёт о своих родных и близких?

Тёщу Попов охарактеризовал коротко:

— Старушка тихая, безвредная. Пусть доживает свой век…

О жене отозвался определённее:

— Женщина интересная, со вкусом. Умеет нравиться мужчинам и отлично знает это. Правда, обходится мне дорого, но её присутствие при оформлении любых сделок весьма благотворно действует на деловых людей.

А о брате жены, о Батыреве, заговорил с откровенным презрением:

— Никчёмная личность, совершенно не умеет приспособиться к жизни. Ничтожен и на работе, и в семейных взаимоотношениях. Поэтому и жена его бросила, и недавно прогнали с работы.

— Почему же вы не поможете ему устроиться на хорошее место? У вас такие огромные связи.

— Увольте! — Попов решительно покачал головой. — Не ребёнок, пора самому научиться думать о себе.

— И вы никогда не пытались помочь Батыреву с работой?

— Нет.

Стоп! Вот и первая ложь, первое конкретное и определённое «нет», не помогал.

— Как же не помогали? Вы же совсем недавно посылали Батырева к старшему меховщику универмага на Советской улице?

— Впервые слышу. Может быть, он и ходил, откуда мне знать об этом?

— Что ж, истину не трудно установить. Батырев арестован, находится в тюрьме…

— Знаю.

— Хорошо, что знаете.

Попов сидел, щуря глаза и покусывая губу. Надо было не дать ему опомниться, собраться с мыслями, и я, чуть повысив голос, спросил:

— Какое письмо вы посылали в уголовный розыск?

— Письмо-о? Что за письмо? Понятия не имею.

— А это что? Графическая экспертиза установила: оно написано вашей рукой. Будете дальше увиливать или приступим к серьёзному разговору?

Попов был умнее своего незадачливого родича и понял, что отпираться нет смысла.

— Да, в угрозыск написал я, — с завидным самообладанием признался он. — И форму гипсовую дал этому болвану, чтобы он незаметно подбросил её к меховщику. Надоело кормить дармоеда, хотел устроить его на местечко потеплее. На этом, собственно, мои прегрешения заканчиваются, не так ли? Письмо — моё, но, кроме него, я не сделал ничего предосудительного.

— И что же?

— А то, — Попов снисходительно улыбнулся, — что мне можно предъявить обвинение лишь в косвенном соучастии в преднамеренном подлоге. В косвенном — да, в прямом преступлении — нет.

— Кто же, по-вашему, преступник?

— Батырев. Он упросил меня устранить меховщика из магазина. Он и фальшивые рубли принёс. А отлить по ним гипсовую форму мог любой. Что же касается моего совета сходить к меховщику, так Батырев мог меня и не послушаться. Это его дело.

— Вы так считаете?

— Безусловно! Не посоветуй я ему действовать осторожнее, мог бы ещё больших бед натворить. А теперь придётся голубчику целиком взять вину на себя.

Повторялась обычная в таких случаях картина: схваченные за руку сообщники старались безжалостно топить друг друга. Интересно, что теперь скажет Батырев?

Он был поражён показаниями Попова:

— Что-о? Я во всем виноват? Как бы не так!

И начал выкладывать все начистоту.

Попов не раз давал ему фальшивые рубли и полтинники, посылая сбывать их в торговых предприятиях и ресторанах города. Заставлял нелегально скупать и приносить ему серебряные украшения и посуду. Батырев собственными глазами видел, как его шурин пытался изготовлять и бумажные денежные знаки, но иметь дело с серебряными оказалось вернее и безопаснее. Крупнейший в городе универмаг они давно взяли на прицел: пробраться бы туда хоть в рядовые продавцы, а там и до заведующего секцией дойти нетрудно. Такие комбинации можно будет обтяпывать с нэпманами и спекулянтами, что любо-дорого!

Слушал я эту гнусную исповедь, а сам думал: «Сколько невинных, честных людей задумали оболгать и погубить проходимцы!»

Меховщика освободили, дело о нем было прекращено. А Батырев и Попов под конвоем отправились в Тамбов, в губернский отдел ОГПУ.

Фальшивомонетчик получил в губернском суде сполна. Отправился отбывать срок наказания и его незадачливый подручный.