«Блестящий»

Справедливости ради нужно сказать, что трудно было не подпасть под обаяние личности М. Н. Тухачевского в том виде, в каком она представала в начале 60-х годов, да и сейчас еще преподносится порой нашим читателям и слушателям. Что греха таить: подпал под это обаяние и автор этих строк, с восторгом узнавая факты его героической биографии.

И то сказать! Выходец из дворян; шесть орденов за полгода боев на фронтах Первой мировой войны; пять попыток побега из германского плена, в конце концов увенчавшегося успехом; безоговорочное принятие Октября; встреча с В. И. Лениным и вступление в РКП(б). И последовавшая за этим невиданная в истории военная карьера: в 25 лет – командование армией, а в 27 – фронтом; на протяжении одного года награждение орденом Красного Знамени и Почетным золотым оружием; десятки победных операций на Восточном, Южном, Кавказском и Западном фронтах Гражданской войны; ликвидация контрреволюционных мятежей в Кронштадте и на Тамбовщине; «причисление к лицам с высшим военным образованием» без учебы в военной академии простым приказом Реввоенсовета Республики.

После Гражданской войны раскрылись новые стороны военного дарования Тухачевского. Он командовал Военной академией РККА и Штабом РККА; показал себя крупным военным теоретиком, заложившим основы так называемой классовой войны; поддерживал все новое и прогрессивное в военной технике – ракетную артиллерию, тяжелые бомбардировщики, воздушно-десантные операции, автоматическое оружие и т. д.; выполнял важные военно-политические и дипломатические миссии; был заместителем председателя Реввоенсовета СССР, заместителем наркома обороны и начальником вооружений РККА. В 42 года он стал самым молодым из пяти советских военачальников, которым в 1935 г. впервые в Красной Армии были присвоены высшие воинские звания Маршалов Советского Союза.

И что особенно подкупало: все, за что ни брался Михаил Николаевич, он делал блестяще! Как вспоминали друзья и соратники полководца (сб. «Маршал Тухачевский». М., 1965), именно этим словом определялась его деятельность на протяжении всей жизни. Так, в постановлении Реввоенсовета Республики о награждении командующего 5-й армией Восточного фронта орденом Красного Знамени прямо говорилось: «за блестящее руководство» (с. 30).

Бывший сослуживец Тухачевского Б. Н. Чистов в описании Симбирской операции тоже употребляет это слово: «1-я армия блестящим маневром разбила врага» (с. 49). Другой сослуживец – Н. В. Краснопольский, – описывая операцию, говорит, что в ней «в полном блеске раскрылся талант» Тухачевского, а проведенная им Омская операция была задумана столь же блестяще, как Златоустовская, «и столь же блестяще осуществлена М. Н. Тухачевским» (с. 150).

Вся последующая деятельность Михаила Николаевича на высоких государственных и военных постах характеризовалась таким же блеском, который был его как бы органическим свойством, проявлялся автоматически, без всяких усилий с его стороны, ибо, по свидетельству А. М. Кавелина – курсового офицера в Александровском военном училище, когда там учился Тухачевский, – Михаил Николаевич всегда «оставался совершенно равнодушным к своей будущей карьере и «месту в свете» (с. 27)

Первый укол сомнения я испытал несколько лет назад при внимательном чтении биографических материалов знаменитого военачальника. В воспоминаниях Н. Н. Кулябко, рекомендовавшего Тухачевского в РКП(б), я обратил внимание на телеграмму, которую Михаил Николаевич направил ему с Восточного фронта 8 июля 1918 г.

«Тщательно подготовленная операция Первой армии, – телеграфировал Тухачевский, – закончилась блестяще. Чехословаки разбиты и Сызрань взята с бою. Командарм 1-й Тухачевский» (с. 29).

Из этой удивительной телеграммы следует, что, во-первых, Михаил Николаевич, прежде не командовавший даже ротой, не только легко справился с командованием армией, но и привел ее к победе через каких-нибудь двенадцать дней после вступления в командование. А во-вторых, что он первым, раньше всех других, начал применять эпитет «блестящий» в оценке своей собственной деятельности.

Каково же было мое удивление, когда через некоторое время в энциклопедии «Гражданская война и военная интервенция в СССР» (М., 1987. С. 116) я прочитал:

«В июне – июле 1918 г. войска Восточного фронта вели оборонительные действия против мятежных чехословацких и белогвардейских войск. Попытка перехода в августовское наступление Восточного фронта в 1918 г. не имела успеха».

Еще больше обескуражили меня сведения из энциклопедии, что Сызрань была взята Красной Армией не 8 июля, как телеграфировал Тухачевский Н. Н. Кулябко, а лишь 3 октября 1918 г.

Заинтригованный, я стал разбираться в проблеме более основательно. И что же выяснилось?

25 мая 1918 г. восстали чехословаки, которые по договоренности с советской властью следовали из русского плена во Францию через Дальний Восток. Пензенская группировка сначала переместилась в сызрань-самарский район, а после взятия Уфы ее основные силы объединились с челябинской группировкой. И это вселяло надежду в успех операции, разработанной тогдашним командующим Восточным фронтом М. А. Муравьевым По его плану 1-я армия Тухачевского должна была нанести по Самаре главный удар, а по Сызрани – вспомогательный, отвлекающий. Ожидалось, что в Самаре восстанут рабочие, а в Сызрани малочисленные чехословаки и еще плохо сколоченные белогвардейские части не окажут серьезного сопротивления.

В начале операции Сызрань действительно была взята красными, но через несколько дней Муравьев изменил советской власти, операция захлебнулась и Сызрань снова была сдана противнику.

И вот эту-то демонстрацию, призванную лишь отвлечь внимание противника от направления главного удара, Тухачевский в телеграмме Кулябко гордо именует «тщательно подготовленной операцией», да еще «закончившейся блестяще»! Конечно, нужно сделать скидку и на молодость, и на честолюбие, и даже на желание немного прихвастнуть перед человеком, которому многим обязан.

Но, как выяснилось, стремление приукрасить события, представить себя в выгодном свете, пустить пыль в глаза было свойственно Михаилу Николаевичу не только в молодые годы. Оно сопровождало его на протяжении всей жизни и породило множество связанных с его именем легенд, вольно или невольно распространяемых, развиваемых и дополняемых многочисленными почитателями и биографами. Но стоит попытаться привести эти легенды в согласие с житейской логикой и здравым смыслом – и меркнет обаятельный образ блестящего военачальника, усиленно насаждаемый лукавыми или искренне заблуждавшимися людьми…

 

Шесть орденов и пять побегов

Начало военной карьеры М. Н. Тухачевского выглядит довольно заурядно. Он окончил Александровское военное училище в Москве и получил свой первый и последний в старой армии чин подпоручика 12 июля 1914 г., за две недели до начала Первой мировой войны. В сентябре 1914 г. в составе лейб-гвардии Семеновского полка отбыл на Западный фронт, а уже 21 февраля 1915 г., провоевав всего пять месяцев, попал в немецкий плен. Проведя в плену – два с половиной года, он совершил побег из лагеря военнопленных в крепости Ингольштадт и через Швейцарию прибыл во Францию. 12 октября 1917 г. он объявился у русского военного атташе в Париже А. Игнатьева, испрашивая денег «в размере, необходимом для поездки до Лондона». В ноябре 1917 г. он появился в запасном батальоне Семеновского полка, а после декрета Совнаркома от 28 января 1918 г. о создании Рабоче-Крестьянской Красной Армии отправился в Москву.

Казалось бы, ну что героического можно найти в этом трехлетнем периоде жизни Михаила Николаевича? Здоровым и невредимым попал в плен… В плену провел времени в пять раз больше, чем на фронте… В чине так и не повысился выше поручика…

Но посмотрите, как преподносят его тогдашнюю боевую деятельность биографы и мемуаристы.

«К концу своей боевой деятельности в русской армии Тухачевский пришел признанным героем, – пишет генерал А. И. Тодорский. – Я не помню, чтобы встречал за всю войну еще кого-нибудь, кто подобно Тухачевскому за полгода получил 6 боевых наград. Он имел эти награды за подлинные доблести, а не за присутствие на войне. Среди них орден Анны IV степени с надписью «За храбрость», III степени с мечами и бантом, II степени с мечами; Станислава III степени с мечами и бантом и II степени с мечами; Владимира IV степени с мечами и бантом» (И. И. Тодорский. Маршал Тухачевский. М., 1963. С. 18).

К сожалению, подробно перечислив награды Тухачевского, Тодорский ничего не пишет о подвигах, за которые Михаил Николаевич их получил. Скупы на этот счет и другие биографы и мемуаристы, хотя в их трудах содержатся сведения, заставляющие усомниться в возможности получения Тухачевским если не всех, то части наград, перечисленных Тодорским.

В.самом деле, биограф полководца В. Иванов (Маршал М. Н. Тухачевский. М., 1990. С. 26) пишет о том, что свой боевой путь Михаил Николаевич начал с подвига. Вместе с командиром своей роты Веселаго он под ураганным огнем австрийцев повел гвардейцев в атаку. Австрийцы отошли за реку и подожгли мост. Но Тухачевский увлек своих солдат сквозь пламя на противоположный берег и вернулся назад с трофеями и пленными.

За это молодецкое дело он, по словам Иванова, был награжден орденом Владимира IV степени с мечами.

Но если начало боевой деятельности Тухачевского было отмечено сразу орденом св. Владимира IV степени, то это исключало возможность его последующего награждения большинством из перечисленных Тодорским орденов.

По существовавшей в царской России иерархии орденов награждение велось последовательно от низших к высшим. Самым младшим считался Станислав III степени, выше его были Анна III, Станислав II, Анна II, Владимир IV. Анна IV в иерархию не входила, этим орденом можно было награждать вне обычной очередности. Если человек за выдающийся подвиг был награжден сразу старшим орденом, то младших ему уже не давали. Зато с некоторой натяжкой он мог утешать себя мыслью, будто, получая орден Владимира IV степени, он одновременно как бы получает и все более младшие ордена. Правда, чтобы утешать себя подобным рассуждением, следовало быть обуреваемым особенно развитым честолюбием. А в том, что Тухачевский с юных лет был снедаем именно таким честолюбием, сомневаться не приходится…

Недавно опубликованы воспоминания В. Н. Посторонкина, лично знавшего Тухачевского со времен обучения в Александровском училище. Отдавая должное блестящим способностям и рвению в исполнению службы, Посторонкин как отличительную, бросающуюся в глаза черту Тухачевского отмечает его страстное желание стать фельдфебелем роты.

«Великолепный строевик, стрелок и инструктор, – писал Посторонкин, – Тухачевский тянулся к «карьере», он с течением времени становился слепо преданным службе, фанатиком в достижении одной цели, поставленной им себе как руководящий принцип, достигнуть максимума служебной карьеры, хотя бы для этого принципа пришлось рискнуть, поставить максимум-ставку. По службе у него не было ни близких, ни жалости к другим» (Военно-исторический журнал. 1990. № 12. С. 89).

Достигнув заветного фельдфебельства в 1913 г., Тухачевский в среде своих однокурсников «не пользовался ни симпатиями, ни сочувствием; все сторонились его, боялись и твердо знали, что в случае какой-нибудь оплошности ждать пощады нельзя… С младшим курсом фельдфебель Тухачевский обращался совершенно деспотически: он наказывал самой высшей мерой взыскания за малейший проступок новичков, только что вступивших в службу и еще не свыкшихся с создавшейся служебной обстановкой… Обладая большими дисциплинарными правами, он в полной мере и в изобилии раздавал взыскания, никогда не входя в рассмотрение мотивов» (с. 89).

Это стремление сделать карьеру любой ценой привело к тому, что из-за придирок Тухачевского двое юнкеров были вынуждены перевестись в Алексеевское училище, а трое – покончить с собой. Начальнику училища генерал-майору Гениште как-то удалось замять дело, а «властный и самолюбивый, но холодный и уравновешенный Тухачевский с тех пор был постоянно настороже, чутко озираясь на все, что могло бы так или иначе угрожать его служебной карьере» (с. 90).

В последний раз Посторонкин встретил Тухачевского в ноябре 1914 г. в Москве, где они оба находились на излечении после ранений. Тухачевский «особенно восторженно говорил о своих боевых действиях, о том, что он известен уже в целой дивизии. В его глазах светился огонек затаенной досады – его заветная мечта о получении ордена св. Георгия IV степени не осуществилась» (с. 90). Оказывается, эту вожделенную награду получил капитан Веселаго, Тухачевский же, как младший офицер, был удостоен лишь Владимира IV степени.

Стоит ли удивляться, что человек такого бешеного честолюбия не удержался от искушения объявить ордена «как бы полученные» полученными в действительности. Ведь источником сведений о наградах Тухачевского, которым пользовались биографы, является послужной список, составленный в 5-й армии Восточного фронта в 1919 г. В нем в графе «знаки за боевые отличия» вписано со слов самого Михаила Николаевича: «Все от Анны IV ст. до Владимира IV ст. включительно, и золотые часы № 8561 от Ревст. Республики…»

Ревнивое отношение Михаила Николаевича к капитану Веселаго, перехватившему «его» Георгия IV степени, нашло драматическое завершение в феврале 1915 г.

В ночь на 21 февраля немцы окружили роту Семеновского полка, которая вынуждена была штыками отбиваться от наседавшего противника. Позднее на месте схватки среди погибших было обнаружено обезображенное тело Веселаго с более чем двадцатью пулевыми и штыковыми ранениями Что же касается подпоручика Тухачевского, то он, по словам Посторонкина, «не будучи раненным и, вероятно, не использовав всех средств для ведения боя, был захвачен в плен» (с. 90).

Даже этот мало славный период в жизни Тухачевского биографы ухитрились представить как едва ли не героическую эпопею, исполненную неслыханных лишений и подвигов. Так, Л. Никулин (Тухачевский. – М., 1964. С. 34) повествует, как после двух неудачных побегов Михаила Николаевича перевели в лагерь для штрафных офицеров в Бад-Штуере, обнесенный двумя рядами колючей проволоки и зорко охраняемый часовыми. Но неугомонный Тухачевский и тут нашел возможность совершить подвиг, с прапорщиком Филипповым он забрался в ящики с грязным бельем и в них выбрался из лагеря. Через 26 дней беглецы достигли голландской границы. Филиппову повезло – он достиг нейтральной Голландии, Михаила же Николаевича задержала немецкая пограничная стража. После этого беглеца заключили в форт № 9 крепости Ингольштадт, где томились самые неспокойные военнопленные, неоднократно пытавшиеся бежать.

Биографы не жалеют красок при описании этого страшного лагеря. Каменное сооружение, наполовину врытое в землю и окруженное широким рвом с водой. В окнах – железные прутья в два пальца толщиной. Несколько рядов колючей проволоки вокруг площадки перед фортом. Стальные двери. Часовых больше чем пленных… С тем большим изумлением узнаешь, что Тухачевский с капитаном Чернявским сбежали из сверхохраняемого места во время… прогулки по городу! Спрашивается, зачем было весь этот форт городить, когда стоило пленному дать подписку, скрепленную честным словом, – и иди гуляй по городу.

А. В. Благодатов, сидевший с Тухачевским в Ингольштадте, спасая репутацию своего кумира, утверждал, что в документах беглецов расписались другие узники. Известный же писатель Роман Гуль считает, что Тухачевский и Чернявский нарушили данное честное слово. «Что такое «честное слово»? – восклицает Гуль. – Перед карьерой, побегом, свободой, жизнью?» (Р. Гуль. Красные маршалы. М., 1990. С. 41).

На этот раз Тухачевскому повезло: 18 сентября 1917 г. он перешел швейцарскую границу, 12 октября был в Париже, 16 октября – в Петрограде. А 20 ноября, после короткой поездки к родным, прибыл в полк.

Перед 24-летним офицером стояли роковые вопросы: «Как жить дальше? Что делать? С кем идти?» И здесь все биографы Тухачевского, как один, стараются убедить читателей в том, что Михаил Николаевич сделал свой выбор на основе идейных соображений. Он будто бы в плену начитался социал-демократической литературы, в частности В. И. Ленина, и пришел к выводу, что правы большевики. Часто в биографиях Тухачевского цитируется один из его французских соузников Гойс де Мейзерак, которому Тухачевский будто сказал: если Ленин поможет стать России независимой и свободной, то он пойдет за Лениным.

Но это не очень-то хорошо вяжется со словами, которые Михаил Николаевич, тоже в плену, сказал другому французскому соузнику, Реми Руру: «Я ненавижу социалистов, евреев и христиан».

Думается, ближе к истине Посторонкин, который дал более простое объяснение мотивов, которыми руководствовался Тухачевский: «Когда он вернулся из плена в Россию, терзаемую смутами и беспорядками, он примкнул к тому лагерю, где, по его расчетам, было легче сделать карьеру».

 

«Задумчивый, почти рассеянный юноша в тужурке хаки»

Первые успехи в борьбе с внутренней контрреволюцией утвердили тогдашних руководителей Советской Республики в том мнении, что Красную Армию можно будет строить на добровольческих началах без привлечения кадровых военных специалистов. Однако германское вторжение в феврале 1918 г. похоронило эти надежды: в критические дни 18–23 февраля в распоряжении Наркомвоена не оказалось вооруженной силы, способной отразить наступление врага. На повестку дня стал вопрос о создании массовой регулярной армии, построенной по всем правилам военной науки.

По подсчетам генерала М. Д. Бонч-Бруевича, привлеченного Лениным к сотрудничеству с советской властью, в 1918 г. для защиты от немцев стране требовалось не менее 60 дивизий, для которых нужно было 55 тыс. офицеров. Об огромности этой цифры говорит один факт: выпуск всех ускоренных командных курсов к концу 1918 г. составил всего 1773 (!) красных командира.

Стало ясно, что создание Красной Армии невозможно без использования офицерского корпуса старой русской армии. Но представители этого корпуса, не желая участвовать в братоубийственной Гражданской войне, считали службу большевикам неприемлемой для себя.

Немецкое нашествие всколыхнуло патриотические чувства русского офицерства, и оно с готовностью пошло в создаваемую тогда Западную завесу – систему пехотных и артиллерийских отрядов с приданными им для разведки и связи конными частями. Она по предложению Бонч-Бруевича должна была прикрыть от немцев западную границу.

Служба в Завесе для офицеров старой армии являлась как бы продолжением прежней службы, исполнением воинского долга перед родиной, подвергшейся подлому германскому нападению. Завеса психологически облегчила десяткам тысяч русских офицеров приход в Красную Армию, в рядах которой в годы Гражданской войны их насчитывалось около 75 тыс., включая 775 генералов, 980 полковников и 746 подполковников. Подпоручики же, надо полагать, исчислялись тысячами.

Возникает вопрос: почему же при назначении на должность командующего 1-й армией Восточного фронта летом 1918 г. советское руководство сотням генералов и полковников предпочло только что вернувшегося из плена подпоручика Тухачевского, имевшего к тому же минимальный командный опыт? Биографы Тухачевского, его сподвижники да и он сам приложили немало усилий, чтобы создать у окружающих впечатление, будто решающую роль в этом назначении сыграл Ленин.

Так, Н. Н. Кулябко в сборнике «Маршал Тухачевский» писал: «Когда на Волге вспыхнул мятеж белочехов, я имел случай доложить о Тухачевском В. И. Ленину. Владимир Ильич очень заинтересовался им и попросил привести «подпоручика-коммуниста». Присутствовать при состоявшейся вскоре беседе Владимира Ильича с Тухачевским мне не пришлось. Но со слов Михаила Николаевича кое-что знаю о ней… Тухачевский стал подробно излагать свои мысли о том, как соединить разрозненные красногвардейские отряды в настоящую регулярную армию. Видимо, эти мысли понравились Владимиру Ильичу, и очень скоро вчерашний подпоручик получил назначение на пост командующего 1-й Революционной армией Восточного фронта» (с. 29).

Наивная легенда! Подпоручик, просвещающий в вопросах создания регулярной армии председателя Совнаркома, к услугам которого с февраля 1918 г. находился Высший военный совет, состоявший из генералов и полковников Генштаба! Настораживает и другое: о встрече Ленина с Тухачевским, закончившейся столь важным назначением, не сохранилось никаких записей в канцелярии Совнаркома. Нет о ней упоминания и в капитальной ленинской «Биографической хронике». О первой и последней документально подтвержденной встрече Ленина с Тухачевским, состоявшейся 18 декабря 1919 г., сообщается лишь в восьмом томе «Хроники» на странице 130.

Но пусть и не ленинская, но достаточно мощная поддержка сверху для назначения на столь высокий пост была необходима. И она у Тухачевского была.

Появившись в Москве, по всей видимости, в феврале 1918 г., он остановился в доме своего давнего приятеля Н. Н. Кулябко, в прошлом музыканта, а в марте 1918 г. члена ВЦИК. И вот первая удача: в начале марта и он уже служит в Военном отделе ВЦИК!

В то время в верхах обсуждался вопрос о введении института военных комиссаров. Поняв, что невозможно создать регулярную массовую Красную Армию без привлечения в ее ряды множества кадровых офицеров, Ленин и Троцкий надумали к военным специалистам высоких рангов приставлять для присмотра за ними так называемых военных комиссаров – обязательно членов РКП(б) – до июля 1918 г. допускались также левые эсеры.

Являясь заместителем председателя Всероссийского бюро военных комиссаров, Кулябко тогда был озабочен поисками подходящих для этой цели людей, которые обязательно должны быть членами партии. Можно ли после этого считать случайностью, что 5 апреля 1918 г. по рекомендации Кулябко и секретаря ВЦИК А. С. Енукидзе Тухачевского принимают в РКП(б). А уже 27 мая бывший подпоручик вместе с левым эсером бывшим прапорщиком Ю. В. Саблиным в качестве военных комиссаров поставлены присматривать за военным руководителем Московского района обороны Западной завесы бывшим генералом К. К. Баиовым!

Это назначение состоялось через два дня после начала чехословацкого мятежа, за которым начали появляться всякого рода «правительства» и их вооруженные белогвардейские формирования в Приволжье, на Урале и в Сибири. Советская власть на местах начала сколачивать отряды для отпора мятежникам, центр же предпринимал отчаянные усилия свести эти отряды в армии и установить над ними единое командование.

Во главе формирующегося Восточного фронта 13 июня 1918 г. был поставлен подполковник старой армии левый эсер М. А. Муравьев, уже имевший немалые заслуги перед советской властью. В 1917 г. он, возглавляя оборону Петрограда, подавил мятеж Керенского – Краснова, боролся с калединщиной, командовал Южным фронтом.

Одновременно с его назначением на Восточный фронт здесь шло формирование армий. На симбирско-сызранско-самарском направлении сколачивалась 1-я армия, на оренбургско-уфимском – 2-я, на челябинско-екатеринбургском – 3-я, на саратовско-уральском – 4-я.

В числе партийных работников, направленных Москвой на Восточный фронт, был и «подпоручик-коммунист» Тухачевский. 19 июня он отбыл на восток, имея мандат на «исполнение работ исключительной важности по организации и формированию Красной Армии в высшие войсковые соединения и командования ими». По прибытии на место оказалось, что 1-я армия Восточного фронта уже «организована и сформирована», так что прибывшему из Москвы эмиссару осталось только 28 июня вступить в командование ею.

Таким образом, самое значительное в своей карьере повышение – по современной терминологии от лейтенанта до генерала армии – Михаил Николаевич получил не за какие-то выдающиеся полководческие заслуги, каковых он и не мог получить за четыре месяца канцелярской работы в военном отделе ВЦИК, а за своевременное вступление в РКП(б). Ведь тогда на всю Красную Армию насчитывалось не более сотни офицеров-большевиков, и, естественно, для них был создан режим наибольшего благоприятствования.

Но для успешного продвижения по служебной лестнице мало было одного только режима благоприятствования. Здесь требовалась еще та «лабильность», то есть «чрезвычайная способность подстраиваться», которую считал определяющей в характере Михаила Николаевича немецкий генерал-майор К. Шпальке, встречавшийся с ним в 20-х годах на маневрах рейхсвера («Гутен Таг». 1988. № 10. С. 37).

Оговоримся сразу: наличие этого свойства характера не бросает тени на блестящую одаренность Тухачевского, ибо «подстраивание» – это целое искусство, требующее и недюжинных талантов, и быстрого ума, и обаяния, а главное – изощренной интуиции, безошибочно выделяющей из множества начальников именно того, к кому в данный момент следует подстраиваться Летом 1918 г. Михаил Николаевич выбрал Троцкого…

Критическое положение на Восточном фронте поставило вопрос о переброске туда пехотных дивизий, сформированных из отрядов Западной завесы. И это поставило офицеров, пошедших в Завесу для борьбы с германским нашествием, в положение, при котором им пришлось бы воевать против своих соотечественников. Такая возможность породила в офицерской среде брожение, вызванное нежеланием участвовать в боевых действиях против своего народа.

Ответом на это стал известный приказ наркомвоена Троцкого от 15 июня 1918 г., в котором угрожающе говорилось о случаях «уклонения от выполнения приказаний» и об уклоняющихся, которые «пытаются ссылаться на то, что они не призваны вести «гражданскую войну».

«Объявляю, – писал Троцкий, – все, которые без возмущения и негодования относятся к мятежу военнопленных чужеземных наемников… будут низвергнуты, виновные в противодействии будут раздавлены. Настоящее предупреждение является первым и последним».

Тухачевский стал первым, кто взялся провести грозный приказ Троцкого в жизнь. 4 июля 1918 г., всего через пять дней после вступления в должность, он, заручившись поддержкой симбирского губкома во главе с И. М. Варейкисом, провел первую в стране принудительную мобилизацию офицеров, угрожая неявившимся преданием военно-полевому суду.

Доверие советской власти к молодому командиру укрепилось еще больше после муравьевского путча. 10 июля, вслед за восстанием эсеров в Москве, Муравьев отрекся от советской власти и объявил войну Германии. Тухачевский, не поддержавший этого выступления своего начальника, способствовал быстрой ликвидации мятежа, и после убийства Муравьева во время переговоров в здании симбирского губкома именно Михаилу Николаевичу было доверено временно исполнять обязанности командующего фронтом до приезда нового командующего И. Вацетиса.

В результате этого десятидневного командования красные потеряли Симбирск и положение на Восточном фронте стало резко ухудшаться.

29 июля 1918 г. ЦК РКП(б) объявил Восточный фронт главным фронтом Республики, но все попытки Вацетиса овладеть положением не привели к успеху, 6 августа 1918 г. чехословаки взяли Казань. И тогда на Восточный фронт отправился на своем знаменитом бронепоезде наркомвоен Л. Д. Троцкий, который в скором времени показал местным руководителям, как надо крепить революционную дисциплину в армии…

В 4-м Латышском полку по его приказу были расстреляны члены полкового комитета. В дрогнувшем перед белыми Петроградском полку была произведена децимация – расстрел каждого десятого красноармейца, причем в числе расстрелянных оказались командир и комиссар полка. В полках, состоявших из мобилизованных казанских татар, из пулеметов расстреливали всех подряд, так что небезызвестная Л. Рейснер не без оснований писала об устроенной Троцким резне в Свияжске: «Простых красноармейцев расстреливали, как собак…»

«Оздоровив» таким образом Восточный фронт, Лев Давидович обвинил в бездействии и бездарности едва ли не всех его командиров и комиссаров, поставив им в пример одно только «славное имя товарища Тухачевского» (Р. Гуль. Красные маршалы. С. 66).

Возникает вопрос: почему из множества военных и партийных работников Восточного фронта Троцкий выделил ничем не прославившегося Тухачевского? Ведь за Михаилом Николаевичем не числилось революционного прошлого, не было у него еще громких побед, а партийный стаж исчислялся всего пятью месяцами. И тем не менее именно его Лев Давидович выделяет из всех как «революционера и партийного человека»; именно ему – единственному из командиров – обещает поддержку всем «авторитетом нар. комиссара по военделам»; именно на него возлагает огромные, неизвестно на чем основанные надежды.

«Сил у нас достаточно для победы, – писал Троцкий в доверительном неофициальном письме Тухачевскому в августе 1918 г. – Нужна воля к победе. Соберите партийные элементы, разъясните им положение и ударьте на врага. Вы должны победить». (Реввоенсовет Республики. М., 1991. С 54).

Это письмо проливает яркий свет на быстрое превращение Михаила Николаевича из скромного служащего Военного отдела ВЦИК в капризного красного генерала-вундеркинда, могущего себе позволять большие вольности в отношениях с военными и партийными коллегами. Человек, которому обещана поддержка военного министра, мог позволить себе громкие конфликты с руководителями едва ли не всех фронтов, где ему довелось служить. Такие конфликты имели место между Тухачевским и С. П. Медведевым, И. И. Вацетисом, А. А. Самойло, В. А. Ольдерогге, В. М. Гиттисом, С. С. Каменевым и многими другими. Но эта сторона жизни полководца, естественно, не становилась достоянием гласности. Глазам общества являлся усиленно творимый средствами массовой информации образ обаятельного, симпатичного молодого генерала, обретшего славу только потому, что она лежала на пути простого исполнения обязанностей.

Через несколько лет известный газетчик-правдист М. Е. Кольцов (Фридлянд), восхищаясь Тухачевским, восклицал: «Задумчивый, почти рассеянный юноша в тужурке хаки, которого блестящий талант крупного стратега-полководца развернулся в громких походах!»

 

«Завоеватель Сибири и победитель Колчака»

Первые шаги Тухачевского на Восточном фронте пронизаны его стремлением доказать, что он достоин генеральской должности командарма, выданной ему, по сути дела, авансом, без серьезных оснований. И поначалу все складывалось как нельзя более удачно: успешная атака на Сызрань, первая мобилизация офицеров в Красную Армию, дальновидно проявленная лояльность по отношению к советской власти во время муравьевского мятежа.

Но зато какие неудачи обрушились на него после того, как он вступил во временное командование Восточным фронтом! За десять дней, пока к месту назначения ехал новый комфронта И. И. Вацетис, белые захватили Сызрань, Бугульму, Мелекесс, Сенгилей и Симбирск. Первая армия, во главе которой Михаил Николаевич собирался стяжать лавры на полях сражений, отступала весьма «непланомерно».

«Бросали орудия, броневой поезд, войсковое имущество, – писал позднее Вацетис, – несмотря на то, что никакой особенной опасности не было, за исключением появления конницы противника на наших флангах и в тылу» (Советские полководцы и военачальники. М., 1988. С. 82).

Попытки комфронта разыскать Тухачевского оказались безрезультатными, и он в крайнем раздражении потребовал, чтобы Михаил Николаевич побольше находился на месте в штабе армии, «а не болтался по тылам».

Чувствуя всю шаткость своего положения, Тухачевский смиренно писал Вацетису: «Я не осмеливаюсь возражать, но думаю, что Вам неизвестна моя работа… Большую часть времени я находился на передовых позициях, а в Пензу ездил, чтобы устроить бежавшие части и набрать артиллеристов и инженеров. Мне совестно оправдываться, но я никак не ожидал, чтобы моя работа была оценена как бездеятельность» (сб. «Маршал Тухачевский». С. 48). (Пройдет немного времени, и командарм Тухачевский будет разговаривать с комфронтами другим тоном.)

В начале августа под напором Вацетиса Тухачевский попытался отбить у белых Симбирск с помощью новоизобретенного им «концентрического наступления». И поначалу все развивалось как нельзя лучше: к 14 августа ударная группа 1-й армии на правом фланге перехватила Волгу, а на левом позиции белых начала охватывать Курская бригада.

«И вдруг неожиданно все рухнуло, – пишет биограф Тухачевского В. Иванов. – Противник контратакой офицерского батальона прорвал фронт Курской бригады, разбил ее и стал развивать прорыв…» (В. Иванов. Маршал Тухачевский. С. 69).

Это «вдруг», увы, стало неизменным спутником большинства операций Тухачевского, и неизвестно, как такие «вдруг» повлияли бы на его полководческую репутацию и карьеру, не получи он явных свидетельств благорасположения и поддержки Троцкого в конце августа 1918 г. И как все изменилось в службе Михаила Николаевича после того, как Лев Давидович поставил его в пример командирам и комиссарам Восточного фронта.

2 сентября 1918 г. ВЦИК постановил превратить страну в единый военный лагерь и учредил должность Главнокомандующего всеми вооруженными силами Республики, на которую был назначен Вацетис. 6 сентября был образован Революционный военный совет Республики (РВСР) во главе с Троцким и Полевой штаб РВСР. На освободившийся пост командующего Восточным фронтом получил назначение бывший полковник русской армии С. С. Каменев.

Все это привело к активизации войск на Восточном фронте. И 7–8 сентября Тухачевский снова начал готовить Симбирскую операцию. Главный удар наносился по 1-й белогвардейской дивизии, ослабленной выделением части своих сил под Казань. Усилив действующую в направлении главного удара Симбирскую дивизию пехотными и кавалерийскими частями, Тухачевский достиг двойного превосходства над противником в полосе главного удара, и 12 сентября Симбирск был взят. После этого усиленная бригада Симбирской дивизии форсировала Волгу и стала успешно продвигаться на восток. И вдруг опять произошло неожиданное…

18 сентября трехтысячный отряд полковника В. О. Каппеля нанес удар и, отбросив бригаду назад за Волгу, начал штурмовать Симбирск. Тухачевский запросил у командующего экстренной помощи со стороны Правобережной группировки 5-й армии, действовавшей в это время против Казани. Вовремя подоспевшие части 5-й армии П. А. Славена и спасли Тухачевского от серьезных осложнений. Симбирская операция оказалась счастливой картой для Тухачевского. Ведь Симбирск – родина Ленина, недавно раненного подлой рукой эсерки Каплан, а он – Тухачевский – героический освободитель родины вождя.

Чтобы об этом знала вся страна, Михаил Николаевич спешит дать в Москву срочную телеграмму.

«Дорогой Владимир Ильич! Взятие Вашего родного города – это ответ на Вашу одну рану, а за вторую – будет Самара!»

Ленин, конечно, понял игру Михаила Николаевича и поддержал ее:

«Взятие Симбирска – моего родного города – есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил».

В конце 1918 г. у овеянного славой «освободителя родины Ленина» Тухачевского по его вине возник серьезный конфликт с членом РВС 1-й армии С. П. Медведевым, и руководство было вынуждено откомандировать его на Южный фронт, где он получил в командование 8-ю армию. Но не прошло и двух месяцев после вступления в должность, как Михаил Николаевич «из-за плохих отношений» с командующим Южным фронтом Гиттисом снова просит освободить его от обязанностей командарма.

И снова военное руководство во главе с Троцким направляет его на Восточный фронт командовать 5-й армией, той самой, которая полгода назад выручила его на Волге…

Командуя 5-й армией Восточного фронта, Тухачевский участвует в четырех операциях: Бугурусланской, Златоустовской, Челябинской и Петропавловской. Эти операции, завершившиеся победами советских войск, создали и ему, как их участнику, репутацию талантливого полководца, принесли ему награды и благодарности Реввоенсовета Республики. И в отблесках этой славы от внимания современников и потомков стали постепенно ускользать некоторые существенные обстоятельства в деятельности молодого командарма.

Прежде всего некоторые биографы и мемуаристы стали приписывать именно Михаилу Николаевичу всю славу как разработки, так и исполнения этих операций Восточного фронта. Хотя в действительности они, по словам Тодорского, «не были голым самотворчеством его талантливой головы, а вытекали из установок ЦК партии и приказов высшего командования и решались в тесном взаимодействии с другими армиями в обстановке общей целеустремленной борьбы с интервентами и белогвардейцами. Однако в каждой операции безусловно был его личный полководческий почерк» (А. И. Тодорский. Маршал Тухачевский. С. 40).

Чем же характеризовался этот самый «почерк»?

Прежде всего обилием пресловутых «вдруг» Так, во время Бугурусланской операции усиленной 5-й армии было приказано окружить и уничтожить два корпуса белых. Войска Тухачевского пошли в наступление и вдруг… были остановлены контратакой белых на реке Сок. Командованию пришлось усиливать 5-ю армию дополнительными дивизиями с других участков фронта. И хотя белые отступили, окружить и уничтожить их корпуса Тухачевскому не удалось, несмотря на тройное превосходство в силах.

Спустя два месяца, в ходе Златоустовской операции (той самой, в которой, по словам Краснопольского, будто бы «в полном блеске раскрылся талант Тухачевского») командарму-5 было поручено окружить и уничтожить белогвардейскую Западную армию. Но ударная группировка из-за плохо организованной разведки вдруг напоролась на 12-ю пехотную дивизию белых. В результате замысел операции на окружение был сорван, бои свелись к фронтальным ударам и, хотя Златоуст был взят, белые не были разгромлены и организованно отступили к Челябинску.

В Петропавловской операции, по замыслу командования, 5-я армия успешно форсировала Тобол и, продвинувшись на 130–180 км на восток, завязала бои на дальних подступах к Петропавловску. Но вдруг… белые нанесли контрудар по всему фронту, и войска Тухачевского оказались прижатыми к Тоболу.

Спеша спасти Тухачевского, командующий фронтом В. А. Ольдерогге изменил задачу соседней 3-й армии и приказал ей атаковать левый фланг белых. Это позволило отвести остатки 5-армии за реку и получить передышку и подкрепление для нового наступления. И снова операция на окружение и разгром белых не удалась, более или менее организованно они отошли к Омску.

Говоря об этом паническом бегстве за Тобол, даже Тодорский в своей в целом панегирической биографии Тухачевского признавал, что эта неудача была вызвана просчетами самого Михаила Николаевича, который, имея минимальный опыт вождения войск, усвоил манеру действовать наскоком.

Не утомляя читателей описанием боевых действий, передвижения и дислокации частей, подсчетом штыков и сабель, укажем, что на Восточном фронте Тухачевский в большинстве случаев имел численное превосходство над противником. Несмотря на это, он далеко не всегда справлялся с поставленными задачами выделенными ему силами и склонен был требовать себе подкреплений за счет соседних армий. Выявилось и неумение командарма организовать разведку, надежную связь и управление войсками. Чрезмерно уповая на моральное превосходство своих войск, Тухачевский нередко пренебрегал пополнением материальных запасов и подтягиванием тылов, бросал в бой сразу всю массу своих войск, не оставляя резервов. Поэтому испытываемые им время от времени поражения отличались стремительностью и полной дезорганизацией войск, требовавших от фронтового командования больших усилий для восстановления положения.

Справедливости ради отметим: во многих случаях в действиях на Восточном фронте «наскоки» Тухачевского достигали успеха. 5-й армии здесь часто не приходилось даже штурмовать занятых белыми городов; их освобождали и удерживали до подхода красных партизаны или восставшие рабочие. И похоже, что «размягчение» вражеского тыла перед подходом его войск казалось Михаилу Николаевичу настолько естественным, само собой разумеющимся, что он не очень много знал о деятельности одного из членов РВС 5-й армии И. Н. Смирнова…

Не исключено, что весной 1919 г. Троцкий далеко не случайно назначил своего фаворита Тухачевского командующим именно 5-й армией. Ведь к ней Лев Давидович тоже питал слабость: он был причастен к ее рождению в Свияжске в августе 1918 г., когда карательствовал там вместе с Ф. Раскольниковым, И. Вацетисом, К. Данишевским, С. Гусевым (Драбкиным), К. Мехоношиным и другими. Был среди этих «других» и Иван Никитич Смирнов, большевик с дореволюционным стажем, вошедший 6 сентября 1918 г. в первый состав Реввоенсовета Республики.

Весной 1919 г. потрепанную белыми в тяжелых боях 5-ю армию усилили, укрепили ее руководящие кадры. В частности, в состав РВС 5-й армии был включен член РВС Республики (!) И. Н. Смирнов.

Не правда ли, странная акция? Но у нее есть вполне логичное обоснование’ вместе с убийцей царской семьи Ф. И. Голощекиным Смирнов поддерживал связь с глубоко законспирированным Сибирским бюро ЦК РКП(б), созданным специально для руководства подпольем в тылу Колчака.

С весны 1919 г. обильно финансируемое из центра подполье с его разветвленной агентурой готовило восстания в прифронтовых городах при подходе к ним Красной Армии; организовывало и возглавляло партизанское движение в тылу противника; засылало через линию фронта отряды и группы особого назначения для диверсий, захвата мостов, тоннелей и других важных объектов.

Судя по всему, Тухачевский не знал деталей тайной деятельности члена РВС своей армии, но плоды этой деятельности командарм-5 ощущал весьма явственно: в операциях Восточного фронта многие крупные города – Самара, Кузнецк, Томск, Челябинск и другие – были освобождены от белых партизанами или восставшими рабочими до подхода красных частей.

«Хотя он не был командующим армией, – не без оснований пишут об И. Н. Смирнове его биографы А. Литвин и Л. Спирин, – но именно его в те двадцатые называли победителем Колчака» (Реввоенсовет Республики. С. 364)

Если это так, то на Смирнова пал лишь отблеск той славы, которую с середины 1919 г. стали усиленно создавать Тухачевскому и 5-й армии высшие военные руководители Республики. Так, 7 августа Михаил Николаевич был награжден орденом Красного Знамени, причем в приказе о награждении вопреки исторической правде все успехи наступательных операций Восточного фронта приписывались «смелым, полным риска, широким маневрам армии, задуманным т. Тухачевским».

Сама 5-я армия получила в это время поздравления от Ленина и была признана лучшей армией Республики.

Но не успели отзвучать фанфары, как 5-я армия из-за промахов своего командующего вынуждена была бежать за Тобол. Ее репутация оказалась основательно подмоченной. И после успешного завершения наступательных действий Восточного фронта РВСР в декабре 1919 г. спешит наградить ее орденом Красного Знамени, а самому командарму вручает Почетное золотое оружие за три месяца до официального утверждения этого самого высокого тогда знака отличия. И снова в приказе РВСР расточаются неумеренные похвалы награждаемому: «за личную храбрость, широкую инициативу, энергию, распорядительность и знание дела»…

Отозванному в Москву Тухачевскому предлагают написать для Ленина доклад о недостатках высшего командного состава РККА. 18 декабря Михаила Николаевича принял Ленин, расспрашивал его о подготовке красных командиров в 5-й армии и, одобрив эту работу, поручил подготовить соответствующий доклад на имя заместителя председателя РВСР товарища Э. М. Склянского.

Через несколько дней после ознакомления с этим докладом Тухачевскому была предоставлена возможность прочитать в Академии Генерального штаба лекцию «Стратегия национальная и классовая».

Докладчик доказывал, что генералы и полковники старой русской армии, служившие в РККА, плохо воюют в Гражданской войне из-за непонимания ее классовой природы и что ее будто бы очень хорошо усвоили бывшие прапорщики и поручики, которых, мол, и надо активно выдвигать на высшие командные посты…

Возникает вопрос: кому и зачем понадобилось сравнительно долгое пребывание Тухачевского в Москве, все эти напыщенные приказы и награждения, доклады и лекции? Похоже, это была инициатива Троцкого, решившего, что пора его креатуре «потереться в свете», показать себя военному и политическому руководству страны и как доблестного боевого командира, и как распорядительного организатора, и как серьезного теоретика-марксиста.

И демонстрация, похоже, достигла цели. Назначенный было на должность командующего 13-й армией Южного фронта, Михаил Николаевич так и не вступил в эту должность, зато через месяц ему подобрали более высокий пост командующего Кавказским фронтом. Не исключено, что решающую роль в этом назначении сыграл влиятельный член Политбюро И. В. Сталин, который всегда недолюбливал военных специалистов старой армии, служивших в РККА. Жесткая критика Тухачевского в их адрес не могла не импонировать Иосифу Виссарионовичу и, возможно, сыграла свою роль в назначении Михаила Николаевича на Кавказский фронт.

Так или иначе, 3 февраля 1920 г. Сталин телеграфировал своим сподвижникам Буденному и Ворошилову;

«Я добился отставки Шорина и назначения нового комфронта Тухачевского – завоевателя Сибири и победителя Колчака…»

 

«Случилось то, чего опасался Тухачевский…»

Менее чем трехмесячное пребывание на посту командующего Кавказским фронтом увенчалось новыми боевыми успехами Михаила Николаевича По словам его биографа В. Иванова, Главнокомандование и Реввоенсовет Республики считали, что на Северном Кавказе можно лишь «задавить противника числом»; что справиться с воинством Деникина можно только после полуторамесячной подготовки и концентрации сил.

Иной ход событиям придало появление Тухачевского, который смело применил на Северном Кавказе «наскок», «наступление одновременно всеми силами, не ослабляя себя излишними резервами», неоднократно приносившее ему успех на Восточном фронте. «При мысленном охвате всех обстоятельств проведенной операции, – пишет В. Иванов (с. 147), – невольно вспоминаются крылатые слова лаконичного донесения Юлия Цезаря в Рим о победе в Египте. «Пришел, увидел, победил».

И действительно, 27 марта 1920 г. войска Кавказского фронта совместно с партизанами освободили Новороссийск и вышли к Черному морю. Остатки деникинской Добровольческой армии морем эвакуировались в Крым.

И здесь нужно отдать должное Михаилу Николаевичу: он сумел понять и использовать в своих действиях важную особенность братоубийственной Гражданской войны, позволявшую ему в целом успешно бороться с белыми армиями, во главе которых стояли неизмеримо более опытные и одаренные генералы и полковники, с младых ногтей приученные к боевым действиям против иноземных армий. Эта особенность – так называемый политический фактор, то есть перелом в настроении вражеских войск, обращающий их в паническое бегство.

Известный генерал русской армии М. Д. Бонч-Бруевич, помощью и советами которого пользовался после Октябрьской революции Ленин, отмечая эту особенность Гражданской войны, писал: «Численное соотношение сил воюющих сторон сплошь и рядом оказывалось фактором отнюдь не определяющим преимуществ той или иной армии. Едва ли не пятнадцать казаков заставили нас сдать Воронеж, считавшийся укрепленным районом, но зато появление двух командиров Красно-зеленой армии Черноморья (так называли партизанские отряды, действовавшие на побережье между Адлером и Новороссийском. – Г. С.) вынудило семидесятитысячную белую армию очистить Майкоп» (М. Д. Бонч-Бруевич. Вся власть Советам. М., 1958. С. 342).

В годы гражданской войны офицеры старой армии, служившие у красных, грешили недооценкой политического фактора, а политработники, напротив, склонны были приписывать ему непомерно большую роль. Тухачевский же при планировании операций на Восточном фронте привык твердо рассчитывать на разложение вражеского тыла, уповая на высокую действенность пропагандистской, диверсионной и партизанской работы политорганов в тылах противостоявших ему белых армий.

И в условиях Гражданской войны, когда боевые действия велись против режимов, не поддерживаемых населением, когда не было сплошных устойчивых линий фронтов, расчет на «размягчение» вражеских тылов в большинстве случаев был оправдан. Рассчитывать же на него в войне против мало-мальски подготовленных иностранных армий, имеющих в тылу мощную поддержку и значительные материальные и людские ресурсы, было очень рискованно. И получилось так, что убедиться в этом Тухачевскому довелось на собственном горьком опыте…

После того как в ноябре 1918 г. в Германии произошла революция, на западных границах Советской России появился новый противник – панская Польша, возмечтавшая о восстановлении Великой Польши в границах 1772 г.

К февралю 1919 г. немецкие войска на западной границе были заменены польскими, которые начали наступать на восток в глубь Белоруссии.

Для противодействия им 19 февраля 1919 г. был создан Западный фронт, во главе которого стоял бывший генерал-лейтенант Н. Д. Надежный, в июле смененный бывшим полковником В. М. Гиттисом.

Генерал М. Д. Бонч-Бруевич, военрук Высшего военного совета, в августе 1918 г. ушедший в отставку с этого поста и находившийся в распоряжении Всеросглавштаба, считал нового противника чрезвычайно опасным.

«Основные наши военные усилия, – убеждал он Ленина, – должны быть направлены не против обреченных на самоуничтожение Колчака и Деникина, а против Польши Пилсудского, которую международная реакция, немало разочаровавшаяся уже в русской контрреволюции, сделала основным козырем в своей азартной антисоветской игре» (М. Д. Бонч-Бруевич. Вся власть Советам. С. 343).

Ленин же считал, что польский фронт будет самым легким, что, если надавить на него посильнее, он рухнет и выпустит мировую революцию из России в Западную Европу.

Этим объясняется та вялая, потворствующая польской агрессии политика, которую советская власть проводила на протяжении целого года. Под аккомпанемент то возобновляющихся, то прекращающихся переговоров о заключении мира польские войска, тесня силы Западного фронта, заняли почти пол-Белоруссии, часть Литвы и Украины.

Для прикрытия Киевского района от возможного наступления белополяков из части Южного фронта был сформирован Юго-Западный фронт во главе с талантливым командующим, бывшим полковником А. И. Егоровым. Одновременно советское правительство заявило, что готово признать законными все территориальные захваты, если Польша немедленно заключит мир.

В феврале 1920 г., не получив ответа на очередное мирное предложение, Ленин понял, что ему будут предъявлены польской стороной «абсолютно невыполнимые, даже наглые требования» и дал указание «все внимание направить на подготовку, усиление Запфронта» (ПСС, т. 51. С. 146).

Тем временем 5 марта 1920 г. польская армия нанесла удар в направлении Мозыря, имея в виду разделить Западный и Юго-Западный фронты, а через полтора месяца – 25 апреля – обильно снабженные Антантой польские интервенты начали наступление на Советскую Украину и к 27 апреля овладели Коростенем, Житомиром, Бердичевым, Казатином, а 6 мая – Киевом.

Подготовка к этому вторжению не была тайной для советского командования, которое загодя разрабатывало план разгрома вторгшихся польских армий силами двух фронтов. Главный удар наносился Западным фронтом севернее Полесья в общем направлении на Варшаву, а вспомогательный удар на Брест – Юго-Западным, войска которого после выхода на линию Бреста переподчинялись командованию Западного фронта. Таким образом, как бы заранее уже было предопределено, что командующий Западным фронтом должен стать центральной фигурой советско-польской войны и приобрести значение в международной политике.

Вся предыдущая карьера М. Н. Тухачевского в Красной Армии свидетельствует о том, что его заранее специально готовили для назначения на подобный пост, он и член РКП(б), и кавалер ордена Красного Знамени, и обладатель Почетного золотого оружия, и теоретик классовой войны. Так что, случись подходящая вакансия, – кого же и назначать, как не такого героя и одновременно умницу и мыслителя.

И действительно, в начале 1920 г. Ленин только заикнулся о необходимости укрепить руководство Западного фронта – и тут же два месяца сидевший в Москве без назначения Тухачевский получает под свое начало Кавказский фронт. А уже 20 марта С. С. Каменев предлагает Ленину сместить Гиттиса и поставить на его место Тухачевского в порядке перевода с фронта на фронт!

«Ввиду важности польского фронта и ввиду серьезных предстоящих здесь операций, – писал Каменев, – Главнокомандование предлагает к моменту решительных операций переместить на Западный фронт командующего ныне Кавказским фронтом Тухачевского, умело и решительно проведшего последние операции по разгрому армий Деникина».

План разгрома польской армии был утвержден 28 апреля, а Тухачевский, назначенный на пост комфронта 29 апреля, с момента своего вступления в должность начал его перекраивать. Вместо частных операций по освобождению Минска и удару на Мозырь для оказания помощи Юго-Западному фронту он предложил 14 мая сразу начать общее наступление. Одним мощным ударом всех наличных сил он рассчитывал опрокинуть передовые части противника, а потом не спеша уничтожать по мере подхода вражеские резервы. Если же поляки вздумают наступать или контратаковать, говорил он, то на этот случай у нас будет резерв. Правда, пока его нет, но он создастся по мере того, как будут подходить запаздывающие соединения.

И таково уже было тогда обаяние созданной Тухачевскому репутации выдающегося полководца, что 10 мая Политбюро во главе с Лениным одобрило этот безумный план.

И 14 мая, создав в направлении главного удара полуторное превосходство, Михаил Николаевич двинул свои части в бой. За пять дней красные части продвинулись вперед на 70–80 км, но вдруг… «случилось, – как пишет Иванов, – то, чего так опасался Тухачевский», – 16-я армия Соллогуба не смогла оказать поддержки 15-й. Попытка спасти положение вводом в сражение резервов не дала результатов.

Тухачевский, как он привык на Восточном фронте, запросил подкреплений у Главнокомандования, и его просьбы были удовлетворены за счет успешно действовавшего в это время Юго-Западного фронта (командующий А. И. Егоров, члены Военного совета И. В. Сталин, Р. И. Берзин, Х. Г. Раковский).

«На Западном фронте положение оказалось хуже, чем думали Тухачевский и Главком, – телеграфировал Ленин Сталину 2 июня, – поэтому надо просимые вами дивизии отдать туда»… (ПСС, т. 51. С. 205).

Тем не менее, несмотря на усиление 18, 5-й и 21-й дивизиями, войска Западного фронта к 8 июня были отброшены на исходные рубежи. «Причины неудачи майской операции, – говорится в энциклопедии «Гражданская война и военная интервенция в СССР» (с. 344), – недостаток сил и особенно резервов, отсутствие устойчивого управления войсками и слабая работа тыла».

После провала майской операции Тухачевский получил усиление и подкрепления за счет других фронтов для нового наступления.

И 4 июля 1920 г. войска Западного фронта под командованием Михаила Николаевича начали знаменитую июльскую операцию, в ходе которой Красная Армия выбила белополяков из Минска и Вильнюса, освободила значительную часть Белоруссии и создала условия для вторжения в буржуазную Польшу.

Стремительное продвижение создало у Тухачевского и Военного совета Западного фронта (И. С. Уншлихт, А. П. Розенгольц, И. Т. Смилга) иллюзию полной деморализации противника, и они не уставали твердить Реввоенсовету Республики и главкому С. С. Каменеву о том, что польская армия разбита и не способна к организованному сопротивлению и что Западный фронт, наступая без паузы, без подтягивания тылов и резервов, один без посторонней помощи возьмет Варшаву, как говорится, «на хапок».

Эти настоятельные предложения расходились с первоначальным замыслом командования наносить удары на Варшаву по сходящимся направлениям силами Западного и Юго-Западного фронтов Но 21 июля главком Каменев, убежденный Тухачевским и его соратниками, санкционировал нанесение удара по Варшаве силами одного Западного фронта. Поэтому, когда 22 июля Реввоенсовет Юго-Западного фронта предложил изменить направление своего наступления с брестского на львовское, Каменев с согласия Реввоенсовета Республики отдал директиву начать операции обоих фронтов 23 июля в расходящихся направлениях…

С рубежа Пинска войска Западного фронта под командованием Тухачевского приступили к выполнению печально известной Варшавской операции, о которой В. Иванов пишет.

«Блестяще задуманная и успешно начатая операция неожиданно закончилась поражением советских войск».

И далее:

«Тухачевскому, так же как и Главному командованию, в то время ничего не было известно о контрзамыслах противника и уже начатой им перегруппировке войск».

Биограф неточен, когда говорит о том, что Тухачевскому ничего не было известно о замыслах противника. В начале августа. Главное командование РККА получило сведения о сосредоточении польских войск для контрудара южнее Варшавы. Но когда главком Каменев сообщил об этом комфронта, тот категорически отверг такую возможность, ведь в разработанной им, Тухачевским, операции полякам следовало сосредоточиваться не южнее, а севернее Варшавы. Считая, что Тухачевскому на месте виднее, главком предоставил ему право принимать решение по собственному усмотрению.

Ошибочно считая или принимая желаемое за действительное, что главные силы противника отходят севернее Буга, Тухачевский сосредоточил свои войска именно на этом направлении, чтобы разгромить их за Вислой.

10 августа 4, 15, 3-я и 16-я армии Западного фронта получили приказ о наступлении К 14 августа передовые соединения советских войск вышли на ближние подступы к польской столице и стали обходить ее с севера, делая поворот налево для последующего овладения Варшавой ударом с северо-запада. И вдруг… поляки нанесли удар в стык 3-й и 15-й армий; польская конница прорвалась в Цеханов, где находился штаб 4-й армии Западного фронта, и ее командование потеряло управление войсками и связь со штабом фронта. Части советской 15-й армии отошли сначала на 15 км, а потом стали в беспорядке отступать на восток. 4-я армия и две дивизии 15-й армии были отрезаны от своих и были вынуждены интернироваться в Восточной Пруссии.

К 19 августа Западный фронт рухнул, его остатки, не преследуемые противником, отошли на рубеж восточнее Бреста – Липска – Свислочи.

«Наступление Западного фронта, – пишет энциклопедия «Гражданская война и военная интервенция в СССР» (с. 87), – не было всесторонне обеспечено, как того требовала директива ЦК: тылы отстали, железнодорожные коммуникации не были полностью восстановлены, не хватало транспортных средств, в результате чего войска испытывали недостаток в продовольствии и боеприпасах и оказалось невозможным перебросить 60 тыс. человек пополнения, имеющегося в тылу Западного фронта. Командующий Западным фронтом неверно определил район сосредоточения основных сил противника, и оперативное построение войск Западного фронта оказалось неправильным, левое крыло фронта было слабым, резервы отсутствовали».

Поражение на Висле дорого обошлось Советской Республике: по Рижскому договору 1921 г. к Польше отошли Западная Украина и Западная Белоруссия – территория, равная половине территории современной Польши с населением около 15 миллионов человек! РСФСР и Украина обязались возвратить Польше военные трофеи, культурные и научные ценности, вывезенные из нее с 1 января 1772 г. и согласились выплатить в годичный срок 30 миллионов золотых рублей.

Но страшнее потери территорий, золота и трофеев были неимоверные страдания 130 тысяч красноармейцев, попавших в плен к полякам по милости «рассеянного юноши в тужурке цвета хаки». За два года в польских концлагерях умерло от голода, холода и болезней больше 60 (!) тысяч русских солдат.

 

«Дискуссия», или поиски виноватых

Трудно поверить, но командование фронтом, приведшее к столь плачевным последствиям, отнюдь не повредило блестящей репутации Михаила Николаевича в глазах потомства.

«Неожиданный исход Варшавской операции, – пишет его биограф В. Иванов, – ни в коей мере не умаляет полководческих способностей М. Н. Тухачевского и смело задуманного плана операции. Наоборот, широта его стратегического замысла и размаха подняла авторитет Тухачевского как талантливого стратега».

Странный комплимент! Биографу невдомек, что полководца нельзя оценивать иначе как в целом.

«Нет оснований назвать гениальной деятельность полководца, неправильную в целом, – пишет известный советский психолог Б. М. Теплов. – Решение полководца, ведущее армию к поражению, будет плохим решением, хотя бы оно содержало в себе глубокие и верные идеи и комбинации».

Справедливости ради следует отметить, что сам Тухачевский понимал эту особенность полководческого труда и никогда не выпячивал частные успехи Варшавской операции. Не размениваясь на мелочи, он прилагал усилия к тому, чтобы вообще снять с себя ответственность за ее неудачный исход.

И делать это он начал в 1923 г., опубликовав в Смоленске книгу «Поход на Вислу», в основу которой были положены стенограммы его лекций в Военной академии РККА. В этой работе комфронта пытался выдать за истинных виновников своей неудачи Главное командование РККА и Юго-Западный фронт. Первое, по его мнению, недостаточно серьезно относилось к вопросам управления войсками и недостаточно заботилось о технических средствах связи и управления, а второй – не помогал Западному фронту, а действовал в расходящихся с ним направлениях, нанося свой удар не на Брест, а на Львов.

Эта эскапада вызвала справедливую отповедь со стороны видных советских военачальников. Ведь действуя против превосходящих сил противника, Юго-Западный фронт, в отличие от Западного, достиг неплохих успехов. В майской операции, как раз тогда, когда части Тухачевского несли тяжелые потери, Первая конная армия С. М. Буденного после прорыва вражеского фронта стрелковыми частями вошла в прорыв, вырвалась на оперативный простор и громила тылы, резервы, склады, штабы, коммуникации и связь противника. В ходе этой операции войска Юго-Западного фронта освободили Киев и нанесли полякам тяжелое поражение, не перешедшее в разгром только потому, что польское командование смогло перебросить подкрепления с Западного фронта. Это помогло удержаться Тухачевскому, но помешало Юго-Западному фронту развить успех, 17 июня он перешел к обороне.

Киевская операция высоко оценивается советскими историками. Она «положила начало перелому в ходе советско-польской войны в пользу советских войск», ее особенностью «было то, что советские войска, уступая противнику в численности, сумели нанести ему поражение» (Гражданская война и интервенция в СССР. С. 262).

Не менее успешно действовал Юго-Западный фронт и в июле 1920 г. 23 числа одновременно с началом наступления Тухачевского на Варшаву войска фронта приступили к осуществлению Львовской операции, имея своей задачей разгром войск польского генерала Э. Рыдз-Смиглы. Главный удар наносила Первая конная армия, которая при поддержке стрелковых дивизий должна была к 29 июля овладеть Львовом. Однако из-за упорного сопротивления поляков в районе Броды наступление замедлилось, и лишь 12 августа Первая конная начала наступление на Львов. Заняв несколько городов и форсировав Западный Буг, она втянулась в затяжные бои за львовские предместья 17 августа. А через четыре дня Буденному пришлось выводить свои части из боя, чтобы спасать отступающие войска Западного фронта. Медлительность Первой конной, утверждал в своей книге Тухачевский, была главной причиной провала Варшавской операции.

Первым выступил против такого обвинения Б. М. Шапошников, который в 1920 г. был начальником полевого штаба РВС Республики. Обстоятельно разобрав Варшавскую операцию в своей книге «На Висле. К истории кампании 1920 года» (М., 1924), он приходит к выводу, что ошибки, на которые указывал Тухачевский, хотя и имели место, но не играли такой решающей роли, какую им приписывал Михаил Николаевич. Шапошников тщательно проанализировал действия Тухачевского на Западном фронте, доказательно опроверг причины неудачи под Варшавой, приведенные в лекциях Михаила Николаевича, указав на неумелое использование командармом резервов, потерю управления частями в ходе боев и т. д.

Главным же просчетом Тухачевского Шапошников считал неверную оценку сил противника. И действительно, в июле 1920 г. Михаил Николаевич, настаивая на немедленном безостановочном движении на Варшаву, доказывал, что польская армия полностью деморализована.

«Войсковые части потеряли всякую боевую устойчивость, – утверждал он. – Польские тылы кишели дезертирами. Никакой надежды на спасение не оставалось. Все бежали назад, не выдерживая ни малейшего серьезного боя… Мы имели право и должны были продолжать наше наступление». И тут же оборачивает свой грубейший просчет в похвалу самому себе: «Задача была трудная, смелая, сложная, но задачами робкими не решаются мировые вопросы».

«Оценка обстановки Михаилом Николаевичем подкупает своей логикой и смелостью!» – восторгается биограф полководца В. Иванов, забывая, что главное качество оценки отнюдь не смелость, а достоверность, соответствие действительности. Расточая подобные комплименты, биограф, в сущности, утверждает, что Тухачевский Варшавскую операцию провалил, но провалил смело, без оглядки, не то что некоторые посредственности, которые выигрывают сражения благодаря предусмотрительности и трезвому расчету сил.

Самооправдательная версия Тухачевского о роковой роли Юго-Западного фронта в неудачном исходе Варшавской операции была активно поддержана рядом его сторонников и получила широкое признание в тогдашних кругах начальствующего состава РККА.

Это и побудило бывшего командующего Юго-Западным фронтом А. И. Егорова в 1929 г. издать обстоятельный труд «Львов – Варшава (1920 год. Взаимодействие фронтов)».

Детально, шаг за шагом, на большом документальном материале проследив события советско-польской войны, он пришел к убедительному выводу: корни неудач Варшавской операции лежат исключительно в методах управления Москвы и Минска, то есть Главного командования – С. С. Каменева и Л. Д. Троцкого – и командования Западного фронта – М. Н. Тухачевского и его Военного совета.

Неожиданным стало заочное участие в развернувшейся дискуссии польского главкома Ю. Пилсудского, который издал в Варшаве небольшую книгу «1920 год», переведенную и изданную у нас в 1926 г.

Как и Шапошников, польский военачальник считал, что главной ошибкой Тухачевского, которая заранее обрекла его далеко идущие планы на провал, «была ошибка в подсчете своих сил и сил противника, в подсчете, сделанном без другого хозяина войны, которым всегда является вождь противной стороны» (с. 37).

Советский командующий фронтом, в сущности, игнорировал своего противника, планировал свои действия так, как будто со стороны противника не может последовать никаких неожиданностей.

Эти споры, вовлекшие в свою орбиту профессиональных военных высокого ранга, среди которых было немало участников обсуждавшихся событий, тянулись около десяти лет и часто достигали весьма высокого накала. Например, в 1930 г. во время обсуждения книги В. К. Триандафиллова «Характер операций современных армий», когда в очередной раз всплыли на поверхность промахи командующего фронтом во время Варшавской операции, один из участников во время выступления повернулся к президиуму, в котором вместе с другими военачальниками сидел Тухачевский, и, подняв сжатые кулаки, выкрикнул в лицо Михаилу Николаевичу: «Вас за 1920 год вешать надо!» (Дружба народов. 1988. № 5. С. 189).

Конец спорам положила дискуссия, проведенная в 1932 г. в Военной академии им. М. В. Фрунзе, итогом которой было признание порочности плана наступления на Варшаву, разработанного Тухачевским и утвержденного Главным командованием. К чести участников дискуссии надо отметить, что на Тухачевского они возлагали ЧАСТЬ вины за провал операции. Вывод объективный, поскольку отрицать его вину полностью было просто невозможно.

Пересмотр этого вывода начался в 60-х годах в публикациях писателей, журналистов и отставных военных. И главный вывод этих писаний сводился к тому, что план Тухачевского был гениален, но ему-де помешали осуществить его с полным блеском козни руководителей Юго-Западного фронта и особенно члена его Реввоенсовета И. В. Сталина…

 

Бинокль для «Победителя под Варшавой»

В 1964 г. писатель Л. Никулин (Ольконицкий) в своей книге «Тухачевский» бросил тень на книгу А. И. Егорова «Львов – Варшава», утверждая, что бывший командующий Юго-Западным фронтом «произвольно толковал события 1920 года» (с. 130). Там же Никулин объявлял, что «исторические изыскания о неудаче под Варшавой на протяжении ряда лет были направлены против Тухачевского и превратились после его гибели в клевету, позорящую его память» (с. 129). Вот так: если не хвалишь, не восторгаешься – значит, клеветник!

Удивительно: этой логике последовали в своих писаниях и многие военачальники и биографы, проводившие линию, что все успехи в Польской кампании шли от Тухачевского, а все провалы – от того, что ему мешали другие.

По такому же рецепту написаны многие статьи и сценарии, наводнившие в последнее время нашу печать и телевидение. Едва ли не единственным исключением из этого потока публикаций можно считать статью бывшего генерала Г. Иссерсона «Судьба полководца», опубликованную в журнале «Дружба народов» № 5, 1988. «Михаил Николаевич Тухачевский был кумиром Иссерсона», – говорится в предисловии к статье. И действительно, автор горячо защищал ту точку зрения, что в провале наступления на Варшаву виноват не Тухачевский, а Юго-Западный фронт и лично И. В. Сталин. Но в отличие от писателей и журналистов Иссерсон, как профессиональный военный, не счел возможным скрывать серьезные недостатки разработанного Тухачевским плана операции.

«План этот не был безупречен, – писал Иссерсон, – глубокий замах правым крылом вокруг Варшавы при слабом обеспечении левого фланга таил в себе известную опасность. Обходной маневр правым крылом не был обеспечен прочным базированием оси захождения, и в этом была ахиллесова пята плана Тухачевского».

Из воспоминаний Иссерсона видно, что комфронта настолько захватила стихия наступления, что он даже помыслить не мог об остановке на Западном Буге, которую задним числом рекомендовали ему кабинетные военные историки.

«Если бы тогда, в 1920 г., по достижении рубежа Западного Буга кто-либо заикнулся об остановке, – писал Иссерсон, – его сочли бы либо предателем, либо сумасшедшим. Да при том небывалом политическом подъеме в наступающих войсках такая нелепая мысль никому и в голову прийти не могла… История никогда не простила бы Тухачевскому, если бы он, дойдя до Буга, остановился»

Думать надо было не об остановке, а о всемерной поддержке наступающих войск Западного Фронта, считал Иссерсон. Но думал ли об этом сам поддавшийся эмоциям комфронта?

«Сначала нет, – признает Иссерсон, – и он впоследствии этого не отрицал. Он только серьезно беспокоился за состояние своих тылов и еще в июле доносил в РВС Республики, что базы и тылы сильно отстали, восстановление разрушенных дорог идет медленно и в снабжении войск наступают перерывы… Однако в оперативном развитии событий Тухачевский не видел никакой особой опасности и верил в успех».

Не поэтому ли он и не позаботился о том, чтобы загодя подготовить средства для введения в бой 60-тысячного резерва, выделенного Главным командованием Западному фронту? И 8 августа, увидя угрозу своему левому флангу, Тухачевский, уже не имея времени думать о резервах в своем тылу, стал требовать немедленного перенацеливания нескольких армий Юго-Западного фронта со львовского на люблинское направление.

И здесь настало время разобраться, в чем состояла суть претензий Тухачевского к руководству Юго-Западного фронта.

В июле 1920 г. реввоенсовет Западного фронта изо всех сил убеждал Главное командование в том, что польская армия полностью разложена, поэтому взять Варшаву смогут даже три из четырех армий фронта. В этих условиях Тухачевский, по-видимому, больше всего опасался того, что на лавры покорителя Варшавы кроме него станет претендовать командование действовавшего совместно с ним Юго-Западного фронта. Поэтому 19 июля он рекомендовал главкому Каменеву «обдумать удар Конармии (главной ударной силы Юго-Западного фронта. – Г. С.) в юго-западном направлении, чтобы пройти укрепления в районе, слабо занятом противником, и выиграть фланг поляков». Поскольку это мнение совпадало с намерением Юго-Западного фронта наносить удар на Львов, Каменев дал согласие, и 23 июля 1920 г. одновременно с началом наступления Тухачевского на Варшаву Юго-Западный фронт приступил к осуществлению Львовской операции, в ходе которой Первая конная армия должна была перейти к обороне в районе Броды.

И дальнейшие события развивались так:

2 августа, считая, что успешный исход Варшавской операции уже предрешен, Политбюро ЦК РКП(б) решило преобразовать Юго-Западный фронт в Южный, передав часть его оперативной зоны и три армии – Первую конную, 12-ю и 14-ю – Западному фронту.

4 августа – член Реввоенсовета Юго-Западного фронта И. В. Сталин предложил не делить штаб этого фронта, а целиком преобразовать его в штаб Южного фронта.

5 августа – Пленум ЦК РКП(б) утвердил предложение И. В. Сталина.

6 августа – главком С. С. Каменев информирует командование Юго-Западного фронта о том, что необходимо подготовить указанные три армии к передаче в подчинение Западному фронту.

8 августа – Тухачевский требует ускорить подчинение ему всех армий, действующих против поляков.

10 августа – командование Первой конной армии впервые узнает о том, что ее передают в подчинение Тухачевскому.

11 августа – главком С. С. Каменев предложил Тухачевскому передвинуть Первую конную и 12-ю армии ближе к северу для возможного участия в главной операции Западного фронта. Одновременно он направил командованию Юго-Западного фронта директиву об отказе от штурма Львова, но директива эта не была категоричной: в ней он просил А. И. Егорова сообщить свое мнение о том, следует ли отказываться от штурма. В этот же день на Юго-Западный фронт было направлено распоряжение о немедленной передаче Западному фронту 12-й армии, но в нем не было никакого упоминания о Первой конной.

12 августа – командование Юго-Западного фронта высказалось за штурм Львова силами Первой конной армии с тем, чтобы потом перебросить ее на Южный фронт. Не дожидаясь ответа от Каменева, Егоров отдал приказ о начале Львовской операции. Каменев склонялся к мнению командования Юго-Западного фронта, но Тухачевский потребовал немедленной передачи в его подчинение всех трех обещанных армий.

13 августа – идя навстречу требованиям Тухачевского, Каменев приказал передать Конармию в распоряжение Западного фронта к 12 часам 14 августа. Но И. В. Сталин отказался подписать подготовленный Егоровым проект приказа, заявив, что вопрос о передаче следовало решать либо тремя днями раньше, либо уже после взятия Львова. По требованию заместителя Троцкого Э. М. Склянского член Реввоенсовета Р. Берзин подписал за Сталина приказ о передаче трех армий Западному фронту, но в приказе ничего не говорилось о прекращении Львовской операции. Командование Конармии решило, что Тухачевский координирует действия всех сил против белополяков и что штурм Львова входит в его планы.

15 августа – Тухачевский составляет свой первый приказ по Первой конной армии, предписывая ей выйти из боев за Львов и к 20 августа сосредоточиться в районе Устилуг – Владимир-Волынский для последующего удара в тыл полякам.

16 августа – командование Первой конной получает приказ Тухачевского от 15 августа в 21.14, то есть с опозданием больше чем на сутки.

17 августа – в 1.30 – через четыре часа после получения приказа командование Конармии сообщает Тухачевскому, что армия связана боем и готова двинуться в указанном направлении после взятия Львова. Ответа на это донесение не последовало.

19 августа – в 21.15 командование Первой конной впервые узнало о провале Варшавской операции и одновременно получило с двухдневным опозданием директиву Тухачевского от 17 августа командующий требовал выполнения своего приказа от 15 августа…

20 августа – в 6 00 Тухачевский подтвердил свой ставший уже бессмысленным приказ, в то время когда Конармия начала отход за Буг.

21 августа – командование Первой конной получило категорический приказ председателя Реввоенсовета Республики Л. Д. Троцкого о немедленном перенесении ее действий на северо-запад, но в то же время санкционировал взятие Львова (!).

Когда ошеломленный этим приказом Егоров связался с Тухачевским, предлагая сначала взять Львов, а потом перебросить Конармию на Западный фронт, Михаил Николаевич высказался в том духе, что-де «каждый день дорог», хотя переброска уже безнадежно запоздала. В этом свете рейд Первой конной к Замостью, не вызывавшийся необходимостью, выглядел как наказание строптивой армии и даже желание погубить ее. Пять дней без поддержки пехоты, неся большие потери, конники Буденного прорубались сквозь вражеские заслоны и в начале сентября вышли к своим.

Этот отчаянно героический поход Конармии дал повод Пилсудскому написать в своих мемуарах: «Упреки г-на Тухачевского действительно являются странными. Что бы он сказал, если бы услышал упреки, например, Буденного, что в момент, когда тот тоже совершал свой поход к Висле, г-н Тухачевский, разбитый тогда уже под Варшавой, не помог ему в его гордых намерениях? Буденный имел бы совершенно такое же основание упрекать г-на Тухачевского, как этот последний, когда упрекает Буденного» (с. 109).

Из этого перечня событий видно, что если прегрешения руководства Юго-Западного фронта и Сталина и имели место, то они не шли ни в какое сравнение с промахами и просчетами командующего Западным фронтом. Не случайно видный советский военачальник маршал И. С. Конев в 1965 г. говорил, что он «подробнейшим образом изучал эту кампанию, и каковы бы ни были ошибки Егорова и Сталина на Юго-Западном фронте, целиком сваливать на них вину за неудачу под Варшавой Тухачевскому не было оснований. Само его движение с оголенными флангами, с растянувшимися коммуникациями и все его поведение в этот период не производят солидного положительного впечатления» («Знание – сила». 1988, № 11, с. 79).

О том, что имел в виду Иван Степанович, говоря о несолидном поведении в Варшавской операции, дает представление публикация того же Иссерсона, который при всем его преклонении перед Тухачевским не скрывает серьезных промахов в поведении своего кумира в критические часы Варшавской операции.

«Тухачевский по своей молодости и недостаточной еще опытности в ведении крупных стратегических операций в тяжелые дни поражения его армий на Висле не смог оказаться на должной высоте. В то время, когда на Висле разыгрывалась тяжелая драма и когда обессиленные войска Западного фронта без патронов и снарядов, без снабжения и без управления сверху дрались за свое существование, прижатые к восточно-прусской границе, Тухачевский со своим штабом находился глубоко в тылу. Все его управление ходом операции держалось на телеграфных проводах, и когда проводная связь была прервана, командующий остался без войск, так как не мог больше передать им ни одного приказа. А войска фронта остались без командующего и без управления. Весь финал операции разыгрался поэтому без его участия».

Разгром предводительствуемых армий – тяжелейшее испытание, которое только может выпасть на долю полководца. Оказываясь в этом страшнейшем из положений, военачальники ведут себя соответственно: одни отстреливаются до последнего патрона, другие бросаются во главе окруженных войск в последнюю атаку, третьи – кончают с собой. А как повел себя Тухачевский, которому уже был преподнесен бинокль с надписью «Победителю под Варшавой», узнав, что почти лежащая в кармане победа в мгновение ока обратилась в поражение?

«Он заперся в своем штабном вагоне, – вспоминает Иссерсон, – и весь день никому не показывался на глаза. Только сам он мог бы рассказать, что тогда передумал».

Конечно, сейчас невозможно установить, какие смысли терзали Михаила Николаевича, но, похоже, тогдашние упреки он меньше всего адресовал самому себе. Во всяком случае, через десять лет в кругу коллег он говорил, что главным итогом его тяжких раздумий после провала Варшавской операции было твердое убеждение: он, Тухачевский, потерпел поражение не столько от белополяков, сколько от интриг Главного командования и руководства Юго-Западного фронта.

Тогда присутствовавший при этом разговоре И. П. Уборевич спросил Михаила Николаевича, почему же он, зная о трагическом положении своих войск, не пробился к ним на самолете, на машине или на лошади, не взял непосредственного командования на себя и лично не вывел их из окружения? Помолчав, Тухачевский спокойно сказал, что он один не мог предпринять такую акцию, да ему и не позволили бы этого сделать…

 

«На штыках понесем счастье и мир»

Признавая, что действия Тухачевского как полководца и командира в Варшавской операции были не вполне безупречны, Иссерсон утверждал, что зато никто из военных не понимал тогда так ясно, как именно Михаил Николаевич, политического значения наступления на Варшаву.

Он писал: «Как стратег и полководец Тухачевский показал себя в походе 1920 г. достойным великих идей Ленина: он понимал их и верил в них. Он был стратегом ленинского стиля. Вот почему он так рвался на Варшаву. Тухачевский видел в этом важную политическую задачу, имевшую в то время огромное международное значение».

К сожалению, Иссерсон не пролил света на значение этих слов, но недавние публикации в нашей печати позволяют понять, о чем шла речь…

Советско-польская война 1920 г. являла собой сложное переплетение национальных, классовых, территориальных и идеологических противоречий, в разрешении которых каждая сторона уповала на военную силу. Польша, обретшая долгожданную государственную независимость в конце 1918 г. после революции в Германии, не ограничилась восстановлением исторических рубежей бывшего Королевства Польского и с весны 1919 г. начала планомерно продвигаться в глубь советской территории, населенной литовцами, белорусами и украинцами. Это резко выделило польскую кампанию из других кампаний Гражданской войны: здесь военные действия впервые утратили междоусобный, братоубийственный характер и приобрели черты оборонительной войны против иноземного нашествия. Это изменило отношение народа к войне: в начале 1920 г., когда запахло войной с Польшей, десятки тысяч дезертиров, которых прежде невозможно было выманить из лесов ни угрозами, ни посулами, добровольно повалили на призывные пункты.

Успешное изгнание белополяков с оккупированных ими советских территорий в мае – июле 1920 г. в значительной степени объясняется патриотическим воодушевлением, воцарившимся в частях Красной Армии. Но в конце июля, когда войска Западного и Юго-Западного фронтов пересекли этническую границу польских земель, положение радикальным образом изменилось. Теперь защищали свое отечество польские войска, а Красная Армия вела бой за величайшую из химер – мировую революцию…

Ноябрьские события 1918 г. в Германии, советская власть в Венгрии и Баварии, революционный распад Австро-Венгрии, подъем рабочего движения в странах Антанты – как будто все говорило за то, что мир стоит на пороге всеобщей революции. Казалось, достаточно чуть-чуть подтолкнуть, помочь братьям по классу – и займется, заполыхает мировой пожар, который снесет прежние границы, дипломатию, нормы нравственности.

Пролетарское государство, доказывал Н. Бухарин, имеет право на красную интервенцию, поскольку распространение Красной Армии – это распространение социализма, пролетарской власти, революции. Ему вторил венгерский интернационалист Б. Кун, убеждавший, что международная революция созрела, что Красная Армия, вторгшаяся в пределы Германии, Польши, Венгрии, Чехословакии, получит поддержку восставшего пролетариата этих стран.

Ленин тоже не сомневался в близости мировой революции, но мысль его была масштабней и шла дальше, чем мысли его соратников. В усилении панской Польши он видел происки мирового империализма, избравшего эту страну для того, чтобы «увеличить барьер, углубить ту пропасть, которая отделяет пролетариат Германии от нас». Прорыв этого барьера означал бы практически полную победу мировой революции, так как со взятием Варшавы были бы разрушены Версальский мир и вся послевоенная международная система, а «Советская Германия, объединенная с Советской Россией, оказалась бы сразу сильнее всех капиталистических стран, вместе взятых».

Теперь понятно, что имел в виду Иссерсон, когда говорил о Тухачевском как о «стратеге ленинского стиля», понимавшем важность безостановочного движения на Варшаву для судеб мировой революции. Это подтверждается и знаменитым приказом № 1423, отданным Тухачевским перед началом июльской операции.

«Бойцы рабочей революции! Устремите свои взоры на Запад. На Западе решаются судьбы мировой революции. Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству. На Запад!.. На Вильну, Минск, Варшаву – марш!» (Военно-исторический журнал. 1990. № 5. С. 31).

Обнародовав этот напыщенный приказ, Михаил Николаевич рассчитывал на то, что на Западном фронте события будут разворачиваться по схеме, которая всегда срабатывала на Восточном и Южном. Тем более что и здесь, наподобие Сибирского бюро ЦК РКП(б), успешно «размягчавшего» колчаковские тылы, 19 июля 1920 г. было сформировано Польское бюро ЦК РКП(б) под председательством Ф. Дзержинского. Позднее – 30 июля – Польбюро из своего состава образовало в Белостоке Временный революционный комитет Польши – Польревком – во главе с Ю. Мархлевским.

Но, увы, созданная Ревкомом местная милиция повернула оружие против Красной Армии!

«Мы нигде действенной и активной поддержки у польского пролетариата не встречали, – вспоминал один из участников тогдашних событий. – Польский рабочий проникнут национализмом, и шовинизм в этой армии играет огромную роль».

Свое объяснение крепости польского тыла дал и польский главком Ю. Пилсудский в своей известной книге «1920 год»:

«Подавляющее, громадное большинство населения относилось с глубоким недоверием, а зачастую и с явным недоброжелательством к Советам и к их господству, усматривая в них… господство невыносимого террора, получившего название еврейского. Поэтому-то я в течение всей войны никогда не боялся за то, что буду иметь в своем тылу какое-либо восстание» (с. 155).

Убедившись, что политический фактор на территории Польши не срабатывает, Тухачевский должен был все силы бросить на скрупулезную разработку военной стороны дела, но, увы, как раз эта сторона дела не была его сильной чертой…

Возможно, В. И. Ленин специально подгадал так, чтобы III конгресс Коминтерна проходил в Москве в период именно с 19 июля по 17 августа 1920 г., то есть как раз тогда, когда по расчетам Тухачевского и Главнокомандования Варшавская операция должна была завершиться эффектным взятием Варшавы. Заминки в проведении этой операции заметно нервировали его, и он, особенно к концу этого срока, не уставал требовать, чтобы Западный фронт «усилил свой нажим, хотя бы на несколько дней», чтобы он «налег из всех сил» и т. д.

Но все это ни к чему не привело, через полтора месяца после издания своего залихватского приказа Михаил Николаевич обнаружил себя во главе армий, стоявших едва ли не на тех же позициях, с которых они начали свой поход на Запад…

Как это ни удивительно, сокрушительное поражение, похоже, не произвело на Тухачевского сколько-нибудь серьезного впечатления, так как 20 августа, когда разбитые части его армий откатывались на исходные рубежи, он как ни в чем не бывало издал печально известный приказ по Западному фронту № 1847.

В нем объявлялось, что польская мирная делегация, прибывшая на переговоры в Минск, сплошь состоит из шпионов и контрразведчиков, использующих переговоры для добывания нужных им разведданных. Далее, утверждая, что «только на развалинах белой Польши может быть заключен мир», Михаил Николаевич обещал в следующий раз обязательно победить и объявлял «позор тому, кто думает о мире» до обещанного им взятия Варшавы…

Взбешенная этим приказом польская делегация пригрозила прервать переговоры, и Ленину пришлось на очередном заседании Политбюро «выразить самое суровое осуждение поступку тт. Тухачевского и Смилги, которые издали, не имея на то никакого права, свой хуже чем бестактный приказ, подрывающий политику партии и правительства».

Нашей делегации на советско-польских переговорах пришлось приносить полякам извинения и показывать постановление РВСР об отмене приказа РВС Западного фронта.

Вопрос о том, созрела ли Европа для мировой революции, обсуждался на IX партконференции (22–25 сентября 1920 г.).

Мнения разделились. Большинство – Троцкий, Дзержинский, Бухарин, Каменев и др. – считали: Европа была готова к революции, а неудача была чисто военной. Меньшинство же во главе с К. Радеком заявляли: Европа для революции не созрела, и поход на Варшаву был политическим просчетом. Ленин, настоявший на вторжении в Польшу вопреки сильной оппозиции, дипломатично уклонился от выяснения вопроса: кто виноват? Пусть будущие историки разбираются, был ли этот поход стратегической или политической ошибкой, заявил он.

Тухачевский в это время продолжал возглавлять Западный фронт, но действовал на этот раз против внутреннего врага: подавлял крестьянские мятежи в Западном крае и ликвидировал банды, поддерживаемые поляками. Прослышав о спорах по польской кампании, он не замедлил энергично поддержать большинство. Конечно же, твердил он, виноваты не политики, а военные: они могли выполнить поставленную им политическую задачу, но не сумели сделать этого(!).

Эта готовность молодого полководца выгораживать свое начальство была вознаграждена: Тухачевского не только не наказали, но дали новое назначение.

 

«Исключительно доблестно и умело руководил операцией»

Убедившись, что действия против иноземцев не задались Михаилу Николаевичу, Реввоенсовет направил его воевать снова с соотечественниками: 5 марта 1921 г. он возглавил 7-ю армию, которой было приказано подавить так называемый Кронштадтский мятеж. Мы говорим «так называемый» потому, что в трудах советских историков отсутствуют факты и сведения, необходимые для воссоздания сколько-нибудь достоверной картины событий, происшедших в Кронштадте ранней весной 1921 г.

Согласно официальной версии, эта было антисоветское выступление матросов и солдат кронштадтского гарнизона, инспирированное эсерами, меньшевиками и белогвардейцами при поддержке иностранных империалистов.

Используя политические колебания масс, вызванные разрухой, голодом и другими бедствиями Гражданской войны, заговорщики, возглавляемые бывшим генералом А. Козловским, на общегородском митинге 1 марта провели требование о свободе деятельности левых партий, упразднении комиссаров, свободе торговли и перевыборах Советов.

2 марта эти же заговорщики организовали фиктивный Временный революционный комитет во главе с матросом линкора «Петропавловск» С. Петриченко. В руках мятежников оказалась, таким образом, первоклассная крепость с 27-тысячным гарнизоном, двумя линкорами, ста сорока береговыми орудиями и более чем сотней пулеметов.

Вот каков был противник, с которым предстояло сразиться Михаилу Николаевичу и его 7-й армии. Верный своему обычаю, он, как недавно Варшаву, так и теперь Кронштадт решил взять «на хапок», уповая на то, что противник серьезного сопротивления не окажет.

8 марта – в день, назначенный им для штурма – он самоуверенно говорил газетному репортеру. «Все сообщения из Кронштадта подтверждают, что там полное разложение… Кронштадт испытывает голод… На мятеж при такой обстановке мог идти такой бездарный враг советской власти, как генерал Козловский… Наши боевые силы вполне закончили организационную работу и в великолепнейшем настроении стали на свои места… Разгром мятежников – дело ближайших дней» (Л. Никулин. Тухачевский. М., 1964. С. 139).

Отрезвление, как это часто бывало в операциях Тухачевского, наступило скоро и стремительно. «Первое наступление на Кронштадт, предпринятое 8 марта, – пишет энциклопедия «Гражданская война» (с. 311), – из-за слабой подготовки и недостатка сил (около 3 тыс. чел.) окончилось неудачей».

Это заставило командарма взяться за дело более серьезно. Численность 7-й армии была доведена в экстренном порядке до 45 тысяч человек, в Петроград для цементирования ненадежных частей прибыло около 300 делегатов X съезда партии, проходившего в это время в Москве.

Из опыта Варшавской операции Михаил Николаевич сделал тот вывод, что надо быть поближе к наступающим войскам, поэтому он решил разместить свой штаб в Ораниенбауме, чтобы не только наблюдать за наступающими колоннами, но и управлять их действиями с помощью телефона и медной подзорной трубы, подаренной ему некогда на Восточном фронте революционером-астрономом П. К. Штернбергом.

«Михаил Николаевич с ней не расставался, – вспоминает Никулин. – Была она у него до последних дней жизни. И под Кронштадтом он в нее все смотрел из Ораниенбаума на крепость…

Увы, ему ничего и не оставалось делать, кроме как смотреть на Кронштадт в подзорную трубу: по свидетельству В. Путны, командовавшего колоннами, наступавшими на южную часть города, телефонные провода, протянутые по льду залива, были перебиты при первых же выстрелах, и телефонная связь с командиром отсутствовала в течение всей операции. Полной химерой оказалась и система управления войсками с помощью разноцветных ракет, разработке которой Михаил Николаевич уделил немало внимания перед началом операции: никаких команд этими ракетами передать не удалось просто потому, что их никогда(!) не было на складах военного ведомства. Так что можно только дивиться утверждению А. Тодорского о том, что Тухачевский будто бы «исключительно доблестно и умело руководил операцией» по штурму Кронштадта.

«В ночь на 17 марта советские войска перешли по льду в наступление на Кронштадт и утром ворвались в город. После ожесточенных боев к утру 18 марта мятежники были разгромлены, потеряв убитыми свыше 1 тыс. человек, ранеными свыше 2 тыс. и захваченными в плен с оружием в руках 2,5 тыс. Около 8 тыс. бежало в Финляндию. Советские войска потеряли 527 убитыми и 3285 ранеными», – пишет энциклопедия «Гражданская война».

В 1926 г., разбирая эту операцию, Михаил Николаевич, по словам Никулина, «по своему обыкновению не выделял собственных заслуг. Между тем изучение действий командования 7-й армии убеждает в том, что операция была задумана и выполнена блестяще». Ну, естественно: как всегда!

Эта официальная версия кронштадтских событий не подвергалась сомнению вплоть до последнего времени.

Первым нарушил молчание писатель М. Кураев, опубликовавший в «Новом мире» повесть «Капитан Дикштейн». Еще более страшную правду о Кронштадте опубликовал в своих воспоминаниях участник событий семидесятилетней давности И. Ермолаев (Дружба народов. 1991, № 3. С. 182–189).

По его словам, для кронштадтского гарнизона были полной неожиданностью сообщения газет, которые 3 марта 1921 г. объявили о том, что в городе вспыхнул белогвардейский мятеж во главе с бывшим генералом Козловским («которого, кстати, мы и в глаза не видели»). Обеспокоенные тем, что их справедливые требования (облегчить положение крестьян, отменить продразверстку, ликвидировать продотряды, допустить свободу торговли) квалифицируются как белогвардейский мятеж, кронштадтцы стали создавать ревкомы в частях гарнизона. 6 марта делегация во главе с членом ревкома Вершининым вышла на материк для переговоров, но была арестована и расстреляна.

7 марта начался обстрел Кронштадта, который отвечал редкими выстрелами с линкора «Севастополь». Хотя основная часть гарнизона не хотела обострения событий и ждала X съезда партии, штурм 8 марта был отбит легко.

Решения съезда об отмене продразверстки и замене ее продналогом, о допущении свободной торговли, о снятии продотрядов заметно изменили настроение гарнизона, возникла надежда на мирное разрешение конфликта. И 10 марта на материк вышла вторая делегация во главе с членом ревкома Перепелкиным. Но, увы, ее постигла участь первой: арест и расстрел.

«А поступавшие с материка сведения говорили, что в район Ораниенбаума продолжают прибывать крупные воинские части во главе с командармом Тухачевским, – вспоминает Ермолаев. – Все это еще более убеждало нас, что, отвергая всякие переговоры, Троцкий, Зиновьев и Ворошилов твердо решили расправиться с нами вооруженной силой. На такую братоубийственную бойню гарнизон не мог пойти. Вместо серьезного вооруженного сопротивления решено было уйти на финскую территорию, о чем ревком и договорился с правительством Финляндии».

16 марта отряды прикрытия заняли свои позиции и кронштадтцы начали отход. На рассвете 17 марта войска Тухачевского ринулись на штурм, и отряды прикрытия вступили в свой последний бой. 18 марта, когда большая часть кронштадтского гарнизона достигла финского берега, оборона города была прекращена. Часть отрядов прикрытия также добралась до Финляндии, другая часть сдалась на милость победителей.

И тут, как некогда в Свияжске, вновь сошлись пути Тухачевского и Троцкого. По собственной инициативе взяв на себя политическую ответственность за последствия, Лев Давидович принялся «каленым железом» выжигать Кронштадт, «этот очаг контрреволюции».

«По распоряжению Троцкого была учинена форменная резня, – пишет писатель В. Успенский (Мужество. 1991. № 2. С. 38). – Кровь текла по улицам Кронштадта, смешиваясь с весенними ручьями… Это была дикая свирепая вакханалия, которой нет никаких оправданий. Не с лучшей стороны проявил себя и Тухачевский… Когда ему впоследствии напоминали о кронштадтской резне, отделывался короткой фразой: «Я выполнял приказ».

Эта дорого обошедшаяся русскому народу исполнительность была по достоинству оценена начальством, и вскоре после Кронштадта Тухачевский получил новое назначение, на котором ему довелось не только исполнять, но и самому отдавать кровавые приказы…

В апреле 1921 г. Э. Склянский, заместитель Троцкого по РВСР, представил Ленину записку с предложением направить на подавление крестьянского восстания в Тамбовской губернии М. Н. Тухачевского, набившего себе руку на карательных акциях в Западном крае и Кронштадте. По всей видимости, это предложение никаких возражений не вызвало и было утверждено в рабочем порядке. Но Михаилу Николаевичу зачем-то понадобилось придумать целую историю с этим назначением.

 

Красноармейцы отказывались выполнять преступные приказы.

В капитальном труде «В. И. Ленин: Биографическая хроника» сообщается, что 20 апреля 1921 г. «Ленин беседует с М. Н. Тухачевским о положении в Тамбовской губернии».

Сообщение это основано на воспоминаниях А. И. Тодорского, который в апреле 1921 г. находился на Кавказе, лично присутствовать на этой встрече не мог и, по-видимому, вспоминал о ней со слов самого Михаила Николаевича. Об этой встрече слышал не один Тодорский. Л. Никулин на с. 146 своей книги тоже писал:

«Близкие Тухачевского слышали от него самого рассказ о том, как сердечно его принял Владимир Ильич, который был очень доволен действиями командарма 7-й армии и сразу же, во время разговора, предложил ему покончить с кулацким восстанием банд Антонова в Тамбовской губернии».

Об этой странице жизни Тухачевского было известно очень мало, и лишь в самое последнее время ее весьма обстоятельно с привлечением большого архивного материала исследовал борисоглебский историк В. Самошкин, на публикации которого мы в основном и опираемся при изложении карательной деятельности Михаила Николаевича в Тамбовской губернии.

К моменту знаменательного разговора с Лениным крестьянская война в Тамбовской губернии полыхала уже восемь месяцев и ее переломный момент был уже позади. По инициативе местных партийных руководителей продразверстка в Тамбовской губернии была заменена продналогом еще в начале февраля, что сняло главную, экономическую причину восстания. Одновременно в области были сосредоточены значительные военные силы: 40 тыс. штыков и сабель, 463 пулемета, 63 орудия, 8 самолетов, 4 бронепоезда, 7 бронелетучек и 6 броневиков. Им противостояли две антоновские армии общей численностью 18 тыс. человек при 25 пулеметах и 5 орудиях. Неудивительно, что при таком перевесе сил антоновские регулярные части были обречены.

И действительно, 22 марта командующий войсками Тамбовской губернии командарм А. В. Павлов нанес обеим антоновским армиям тяжелые поражения, после чего инициатива полностью перешла в руки красноармейских частей. И в этот момент на Тамбовской земле появился новый командующий…

Прибыв в Тамбов 12 мая 1921 г., Тухачевский нашел дилетантскими действия местных властей, смотревших на события в губернии как на мятеж. Нет, считал Тухачевский, «в районах прочно вкоренившегося восстания приходится вести не бои и операции, а, пожалуй, целую войну, которая должна закончиться полной оккупацией восставшего района».

В соответствии с таким воззрением войска Тамбовской губернии начали усиленно пополняться, и к концу мая их общая численность с вспомогательными частями и обслуживающим персоналом достигла 120 тыс., из которых непосредственно в боевых действиях должны были участвовать 53 тыс. бойцов при поддержке артиллерии, бронепоездов и авиации.

28 мая эта армада двинулась на повстанцев и к 20 июля антоновские полки и крупные отряды были уничтожены.

В начале июля 1921 г. В. И. Ленин, помнивший, что 27 апреля Политбюро ЦК РКП(б) дало Тухачевскому месяц на ликвидацию мятежа, запросил РВС Республики: «Как дела у Тухачевского? Все еще не поймал Антонова?»

На этот запрос Михаил Николаевич поспешил 16 июля представить докладную записку, в которой горделиво сообщал, что в результате проведенной им операции кулацкий мятеж ликвидирован и советская власть восстановлена повсеместно.

Заявление, не полностью соответствовавшее действительности. При подавляющем превосходстве в силах Тухачевский не смог справиться с поставленной ему военной задачей: 1-я армия мятежников 14 июня 1921 г. ушла на Дон, и ее потом пришлось ликвидировать войскам Воронежской губернии. Сам же Антонов скрылся и с 1200 повстанцами действовал в Тамбовской губернии еще целый год – до июня 1922 г.

Таким образом, чисто военный вклад Тухачевского в подавление антоновского восстания был весьма скромным, лавры же покорителя Тамбовщины он стяжал невиданными до того карательными действиями против собственного народа.

Ленин и его соратники хорошо понимали, что не всякому военачальнику можно поручить карательную экспедицию. Для этого нужны особо безжалостные, особо равнодушные к человеческой жизни люди, способные ради продвижения, ради карьеры хладнокровно и систематически планировать уничтожение простых людей, которые, не помышляя о власти, жили, работали, растили детей. И вдруг без всякой вины с их стороны были обобраны, обречены на голод и ввергнуты в кровавую карусель, придуманную утонченными интеллигентами, которые на досуге мастерили скрипочки, а в служебное время составляли инструкции по убиению женщин и стариков.

Сейчас, через семьдесят с лишним лет, опубликованы печально известные приказы Тухачевского № 130 и 171, в момент их первого обнародования преподнесенные как меры «наиболее безболезненной и бескровной ликвидации эсеро-бандитизма».

Расстрел на месте угрожал людям, спрятавшим оружие или отказавшимся назвать свое имя. В деревнях, где подозревалось наличие спрятанного оружия, приказывалось брать заложников и расстреливать их, если оружие не сдают. За укрывательство бандитов, их родственников или имущества крестьянская семья выселялась, имущество конфисковывалось, а старший работник в семье расстреливался на месте без суда! В случае бегства семьи повстанца имущество раздавалось соседям, а дом сжигался.

Даже читать эти приказы страшно, а ведь они неукоснительно приводились в исполнение! В публикациях В. Самошкина приведено несколько донесений так называемых политпятерок, руководивших проведением «чисток» по приказам Тухачевского.

26 июня в селе Туголуково были взяты заложники, после чего населению предложили выдать бандитов и оружие. По истечении двухчасового срока на глазах у всего села было расстреляно пять заложников, и крестьянский мир дрогнул: за два дня население выдало 68 повстанцев и 88 дезертиров. 27 июня в деревне Остроуховка было взято 30 заложников, через несколько часов 10 из них было расстреляно.

«Расстрел произвел на граждан ошеломляющее впечатление, – писали члены «политпятерки». – Все крестьяне в один голос заявили, что пойдут всем селом и представят все оружие; немедленно было выдано 5 бандитов».

Были села, в которых заложников расстреливали в два и даже в три захода, чтобы «произвести на население нужное впечатление».

Одновременно со зверскими расправами в селах и деревнях красноармейские части вели планомерное прочесывание труднопроходимых лесов, предваряемое массированными артобстрелами по площадям и бомбардировками с воздуха.

Во время выкуривания остатков антоновских частей из заболоченных лесов вдоль реки Ворона молодые курсанты-химики предложили Тухачевскому применить против мятежников отравляющие газы. Михаил Николаевич поддержал это предложение, но предостерег молодежь, показав себя рачительным хозяином. «Во всех операциях с применением удушливого газа надлежит провести исчерпывающие мероприятия по спасению находящегося в сфере действия газов скота» (Труд. 21.10.1990).

Есть немало людей, которые считают, что нельзя возлагать на Тухачевского моральную ответственность за карательную деятельность против соотечественников: ведь он исполнял приказы политической власти, которая квалифицировала события на Тамбовщине как контрреволюционные мятежи. Но эти события были настолько неординарными, настолько из ряда вон выходящими, что ссылками на исполнение приказов оправдать Михаила Николаевича очень трудно.

По свидетельству В. Самошкина, «слишком жестокая карательная политика тамбовских властей вызывала несогласие и ропот у многих командиров и красноармейцев. Некоторые отряды отказывались выполнять приказы по уничтожению деревень. Немало бойцов, не желая идти под трибунал за невыполнение подобного приказа, дезертировали или переходили… на сторону повстанцев. А те, кто не становился дезертиром или перебежчиком, но писал протесты в различные инстанции, сурово наказывались в дисциплинарном порядке» (Литературная Россия, № 43, 1990).

А Тухачевский? Почему он не отказался от назначения? Ведь не мог же он не знать, что за операции предстоят ему на тамбовской земле! Почему он не пошел к Ленину и Троцкому и не сказал им, что порученное ему дело не только неправедно и бесчеловечно, но просто преступно? Ведь не расстреляли же бы его за это. Ну конечно, могла пострадать карьера, но зато не легла бы на него кровь невинно убиенных. Но, как видно, сотни людей, убитых в соответствии с составленными им инструкциями, ничего не значили по сравнению с карьерой. И карьера не пострадала…

 

«Причисленный…»

22 мая 1920 г. в разгар проваленной Тухачевским майской операции Западного фронта приказом Реввоенсовета Республики он был «причислен к лицам с высшим военным образованием».

До него такого причисления были удостоены лишь два офицера старой армии – полковник А. А. Бобрищев и капитан И. Н. Захаров. Третий – Тухачевский – был, таким образом, самым младшим по чину, подпоручиком. И конечно, право «считаться образованным» было дано Михаилу Николаевичу не случайно…

Мы уже говорили о том, что в годы Гражданской войны на многие высшие командные должности в РККА пришлось мобилизовать сотни генералов и старших офицеров старой русской армии. Эта ленинская линия на широкое использование высококвалифицированных военных специалистов в строительстве Красной Армии далеко не всеми была принята с одобрением.

С одной стороны, против нее ополчилась так называемая военная оппозиция – работавшие в армии профессиональные революционеры с дореволюционным партийным стажем, малосведущие в военном деле и чрезмерно уповавшие на подпольные и партизанские методы ведения Гражданской войны. В их числе мы видим К. Е. Ворошилова, А. С. Бубнова, Ф. И. Голощекина, Р. С. Землячку, С. К. Минина, Е. М. Ярославского и др.

С другой стороны, против использования военспецов выступали так называемые офицеры военного времени – прапорщики и поручики, прошедшие в годы Первой мировой войны ускоренные курсы военных училищ, повоевавшие на фронте и добровольно перешедшие на сторону революции. Решив делать карьеру в Красной Армии и вступив для этого в РКП(б), эти красные командиры особенно ревниво относились к военспецам, которые были о них весьма невысокого мнения.

Один из первых военных советников Ленина, бывший генерал М. Д. Бонч-Бруевич, характеризуя обстановку в русской армии перед революцией, писал. «Опытный младший и средний командный состав армии был в значительной части своей выбит в кровопролитных боях первого года войны На смену ему пришли те самые прапорщики, о которых в народе язвительно говорили, что «курица не птица, а прапорщик не офицер», и так называемые офицеры военного времени… выслужившиеся во время войны, но не получившие нужной военной подготовки Обе эти категории, несмотря на храбрость и другие достоинства, не умели воспитывать солдат и поддерживать в них тот порыв, без которого победа невозможна при любой технике и стратегии» (М. Д. Бонч-Бруевич. Вся власть Советам. С. 221).

Тухачевский по возрасту и малости чина в старой армии не только принадлежал к этой когорте краскомов, но и претендовал на роль ее лидера. На эту роль его, по-видимому, толкал Троцкий, решивший сделать молодых военспецов-коммунистов своей опорой в армии. И нужно отдать должное выбору Троцкого: Тухачевский прекрасно подходил для этой роли…

Как и многие его сверстники, он был преисполнен желчной неприязни к бывшим полковникам и генералам, которых не уставал обвинять, как это ни удивительно, в профессиональной непригодности. Создается впечатление, что всякий офицер, имевший в старой армии чин выше капитана, вызывал у Михаила Николаевича прилив раздражения.

Что бы ни говорили о первом начальнике Тухачевского на Восточном фронте Муравьеве, это был подполковник, прошедший всю мировую войну, успешно ликвидировавший мятеж Керенского – Краснова и занимавший высшие командные посты на Украине.

А вот как характеризует его подпоручик Тухачевский, проведший войну в плену и получивший должность командарма чиновничьей службой в Военном отделе ВЦИК: «Теоретически Муравьев был очень слаб в военном деле, почти безграмотен. Обстановки он не умел оценить. Его задачи бывали совершенно нежизненны. Управлять он не умел. Вмешивался в мелочи, командовал даже ротами. У красноармейцев заискивал».

В июле 1919 г., стремясь дезавуировать ненавистных ему военспецов высокого ранга, он в письме с Восточного фронта в Реввоенсовет доносил: «Эта война слишком трудна и для хорошего командования требует светлого ума и способности к анализу, а этих качеств у русских генералов старой армии не было… Среди старых специалистов трудно найти хороших командующих. Уже пришло время заменять их коммунистами…»

А 19 декабря 1919 г. в докладе, написанном специально для Ленина, он снова дает крайне уничижительную оценку старым военспецам: «У нас принято считать, что генералы и офицеры старой армии являются в полном смысле слова не только специалистами, но и знатоками военного дела… На самом деле русский офицерский корпус никогда не обладал ни тем, ни другим качеством. В своей большей части он состоял из лиц, получивших ограниченное военное образование, совершенно забитых и лишенных всякой инициативы… Хорошо подготовленный командный состав, знакомый основательно с современной военной наукой и проникнутый духом смелого ведения войны, имеется лишь среди молодого офицерства. Среди старого офицерства способные начальники являются исключениями».

Тогда же на основе этого материала Тухачевский в Академии Генерального штаба прочел лекцию «Стратегия национальная и классовая», претендующую стать его вкладом в теорию военного искусства. А Реввоенсовет, чтобы укрепить его позиции в конфронтации с известными профессорами Академии и военными теоретиками, поспешил причислить его к лицам с высшим военным образованием.

Спустя пять лет теоретические соображения Михаила Николаевича были использованы в практических целях военной оппозицией, о которой наши историки молчали вплоть до самого последнего времени…

Вопрос об отказе от услуг старых военспецов был поднят во второй половине 1924 г. группой командиров-коммунистов Красной Армии, в числе которых были С. С. Вострецов, Г. Д. Гай, И. К. Грязнов, П. Е. Дыбенко, Н. Д. Каширин, Я. Ф. Фабрициус, И. Ф. Федько, Г. Д. Хаханьян и др. Все эти командиры вступили в РКП(б) в 1917–1920 годах, имели минимальное или не имели совсем военного образования, но в боях Гражданской войны приобрели кое-какой командный опыт, который будто бы давал им право говорить о развале РККА, связанном с засильем-де старых спецов, классово чуждых советской власти. Линия партии на ускоренную подготовку красных командиров уже в ходе Гражданской войны позволила уменьшить число старых военспецов в руководящих органах Красной Армии. Если в 1918 г. оно составляло 75 %, то в 1921 г. – снизилось до 34 %. Вот против этих-то 34 % и ополчились представители военной оппозиции.

«Авторы письма считали, – пишет профессор Ю. И. Кораблев в газете «Советская Россия» от 21.2.1988, – что необходимо произвести чистку армии от спецов и негодных стариков, что пролетарские командиры подготовлены к тому, чтобы заменить военспецов и командовать единолично».

В 1924 г. непосредственной военной угрозы Республике не было, молодая военная оппозиция имела за плечами и неплохой боевой опыт, и немалые заслуги перед советской властью, а главное, ее нельзя было заподозрить в «классовой чуждости». Этим обстоятельством, по-видимому, и решил воспользоваться Сталин для окончательного очищения органов военного управления от старых военспецов, к которым он питая давнишнее устойчивое недоверие. Со второй половины 20-х годов красные командиры из бывших прапорщиков и поручиков, вытесняя старых военспецов, стали быстро заполнять высшие командные посты в РККА, не утруждая себя серьезной профессиональной учебой.

Достаточно сказать, что из пяти военачальником, которым в 1935 г. было присвоено высокое звание Маршалов Советского Союза, только С. М. Буденный не счел для себя зазорным в 49 лет окончить Военную академию им. М. В. Фрунзе. Ни К. Е. Ворошилов, ни А. И. Егоров, ни В. К. Блюхер не изыскали возможностей для учебы. Не смог выкроить для нее времени и М. Н. Тухачевский, самый младший из маршалов по возрасту. Да и чему мог он научиться в Академии, которую сам одно время возглавлял и в которой читал лекции о разрабатываемой им классовой стратегии?

 

Стратегические химеры Тухачевского

5 августа 1921 г., через год с небольшим после «причисления», бывший подпоручик, никогда не учившийся в высшем военном учебном заведении, становится начальником Военной академии РККА. По воспоминаниям одного из коллег, первая лекция Михаила Николаевича вызвала у старых профессоров, видных военачальников и крупных военных специалистов настоящий шок.

«Наши русские генералы, – говорил с кафедры молодой военачальник, только что проигравший одно из важнейших сражений этого периода, – не сумели понять гражданскую войну, не сумели овладеть ее формами. Лишь на базе марксизма можно обосновать теорию гражданской войны, то есть создать классовую стратегию. Пока что опыт гражданской войны в академии не анализируется и зачастую даже сознательно игнорируется старыми генералами».

Эти граничащие с доносом поношения в адрес образованных и авторитетных военных теоретиков русской армии поневоле заставляют вспомнить то нелицеприятное мнение, которое сложилось о Тухачевском у генерал-майора К. Шпальке, не раз встречавшегося в 20-х годах с Михаилом Николаевичем в Германии.

Отмечая необычайную переменчивость, «лабильность» характера Тухачевского, Шпальке писал, что сама стремительность его карьеры заставляет предполагать в нем «чрезвычайную способность подстраиваться, позволившую ему обойти стороной неисчислимые рифы в водовороте революции»

Опубликованные ныне архивные документы показывают, что в поношении авторитетов русской армии Тухачевский солидаризовался с С. К. Мининым – видным партийным деятелем, участником военной оппозиции на VIII съезде РКП(б).

Выступая на съезде в марте 1919 г., Минин говорил: «Генералы и генштабисты… никакой пользы для Красной Армии принести не могут… Маневренной войны практически они не знали. Историю и теорию ее они забыли. В ведении малой войны, а тем более классовыми силами, совершенно несведущи. Лишенные всяких зачатков инициативы… развращенные привилегиями, угодничеством, бюрократизмом и культом диплома и значка, они могут только подавлять волю и творчество широких масс» (Известия ЦК КПСС. 1989. № 10. С. 188).

Но еще более поразительно то, что сама классовая стратегия, на создание которой претендовал и которой так гордился Тухачевский, оказалась не чем иным, как перепевом соображений «штафирки» Минина, изложившего их на том же VIII съезде.

Сердцевиной классовой стратегии Минин считал солидарность рабочего класса во всех странах в преддверии мировой революции. В этих условиях мировой пролетариат должен одновременно с операциями Красной Армии использовать и «нерегулярные силы своего класса, живущие в тылу оперативных линий своего противника. Организованное, разработанное по определенному плану и согласованное ведение так называемой малой позиционной войны классовыми повстанческими отрядами в тылу противника наполовину облегчит боевую работу регулярной Красной Армии».

Ясно, что если перед Красной Армией будет находиться деморализованный, разложившийся, лишенный боевого духа противник, то в чем ее главная задача? Только в том, чтобы успевать охватывать, уничтожать, рассеивать, пленять. А для этого нужны быстрота, легкость, подвижность. И Минин в основных чертах набрасывает план преобразования и перевооружения Красной Армии.

«Пехотные части должны отличаться крайней подвижностью, гибкостью и удобоуправляемостью. Аппарат управления и технического обслуживания армии должен быть сокращен до минимума, что легко позволит изжить канцелярщину и формализм старых буржуазных штабов и военно-хозяйственных управлений… Требуется спешное и усиленное формирование конницы… а также формирование легкой полевой артиллерии, конных и мотоциклетных пулеметных команд, броневиков и бронепоездов и необходимо полное игнорирование минометного и газового дела, а равно и других громоздких видов оружия…»

Когда читаешь Минина, трудно отделаться от впечатления, что перед тобой оригинал, сжатый набросок концепции, которую всю жизнь популяризовал и шлифовал Тухачевский, не устававший твердить, что вражеские вооруженные силы некрепки, поскольку имеют смешанный классовый состав, содержат в своих рядах множество классово солидарных с Красной Армией пролетариев. Поэтому она должна нанести только первый, достаточно сильный удар по капиталистической стране, утверждал Михаил Николаевич, и в ней тут же восстанет рабочий класс, свергнет власть угнетателей, и пролетарские армии стройными рядами двинутся навстречу наступающим красноармейцам. Отсюда получалось, что главная цель советских войск в том, чтобы вызвать восстание рабочего класса в тылу противника. Отсюда автоматически вытекало пренебрежение Тухачевского к вопросам оборонительного боя; повышенный интерес к легким высокоподвижным средствам наступления, эффективным лишь при полной деморализации противника и отсутствии организованного сопротивления; удивлявшее многих пристрастие ко всякого рода диверсионным средствам, призванным сеять панику в тылу вражеской армии и тем содействовать восстанию рабочего класса.

Если идеи Минина, изложенные на партийном съезде, не могли стать предметом широкого обсуждения в военных кругах, то их популяризация в стенах Военной академии не была обойдена вниманием военных специалистов, как бы разделившихся на два лагеря – сторонников стратегии сокрушения во главе с Тухачевским и сторонников стратегии истощения, или измора, во главе с крупным теоретиком, бывшим генералом А. А. Свечиным.

Серьезный специалист, ясно понимавший тщету большевистских упований на классовую солидарность иностранных рабочих, он предостерегал против наблюдавшегося в Красной Армии неуважения к обороне; доказывал, что она труднее наступления; что наступать на всех фронтах невозможно; что не сможет наступать тот, кто не умеет обороняться.

В 1923 г. Свечин опубликовал работу «Стратегия», в которой выдвигал стратегическую оборону как базу для последующего перехода в наступление. Но труд этот вышел в свет не вовремя, политическое руководство страны перестало заниматься вопросами подготовки армии к войне, уповая на успех подготавливаемой Коминтерном революции в Германии.

Осенью 1923 г. в Берлин прибыли инкогнито Тухачевский, Уборевич, Якир и другие военачальники, которые должны были возглавить германские революционные полки и ударить по Польше с запада, навстречу движущимся с востока частям Красной Армии. Уверенность в успехе этого предприятия была тогда так велика, что по приказу Троцкого красноармейцы загодя изучали язык эсперанто для общения с международным пролетариатом.

Провал коминтерновской авантюры привел к серьезным изменениям в руководстве РККА. Троцкого сменил Фрунзе, а после его смерти – Ворошилов. Вооруженные силы были переведены на смешанную систему регулярной армии и территориальных частей до тех пор, пока экономические возможности не позволят создать двухмиллионную регулярную, оснащенную первоклассной боевой техникой армию.

Военные доктрины государств – тайна за семью печатями, старательно скрываемые от глаз непосвященных, так что даже сегодня об их сути можно строить лишь более или менее обоснованные догадки.

По изысканиям московского инженера Л. Н. Рыжкова, в начале 20-х годов в РККА возобладала стратегия партизанской диверсионной войны на своей территории с нанесением бомбовых ударов с воздуха по вражеским столицам и промышленным центрам.

Проповедуемая И. П. Уборевичем, И. Э. Якиром и Я. Б. Гамарником партизанская стратегия базировалась на территориальном принципе обучения армии; призывников учили скрываться в лесах и горах, отыскивать базы продовольствия и оружия; их обучали подрывному делу и марш-броскам с полной выкладкой.

Одновременно в 20-х годах усиленно разрабатывались грузоподъемные бомбардировщики с большой дальностью действия и тяжелые истребители сопровождения, а также изощренная диверсионная техника.

Тухачевский разрабатывал другую стратегию – стратегию войны малой кровью на чужой территории, в которой главный удар делался на легкую, маневренную, скоростную технику, способную стремительно продвигаться в глубь вражеской территории.

Первая попытка протолкнуть эту доктрину в верха закончилась конфузом. Узнав, что Тухачевский предлагает в течение года построить 50–100 тыс. легких быстроходных танков, И. В. Сталин поспешил снять его с поста начальника Штаба РККА и назначить главнокомандующим войсками Ленинградского военного округа.

Но прошло несколько лет – и стало ясно, что солдаты, полуобученные в рамках партизанской стратегии, окажутся неспособными вести сложные, квалифицированные боевые действия с технически вооруженным сильным противником.

И с этого момента вновь стала восходить звезда Тухачевского: 19 июня 1931 г. он стал заместителем председателя РВС СССР и начальником вооружений РККА…

 

«Новое только то, что взято из-за границы»

В этой небольшой работе невозможно дать сколько-нибудь полный анализ деятельности М. Н. Тухачевского в области вооружения Красной Армии. Но некоторую общую, интегральную оценку ее можно обнаружить в отзывах наших потенциальных противников.

Начальник германского генерального штаба Ф. Гальдер в своем «Военном дневнике» накануне нападения на Советский Союз не раз упоминал о совещаниях, на которых Гитлер, подбадривая своих генералов, твердил им об устарелости и несовершенстве советских самолетов, пушек и танков.

На совещании в Бергхофе 8–9 января 1941 г. фюрер подвел общий итог: «Русское вооружение: материальная часть устарела. Новое только то, что взято из-за границы».

Сейчас известно, что Гитлер тогда еще не знал о последних образцах советского оружия, созданных накануне войны, поэтому его уничижительная оценка относится именно к тем, которые были поставлены на вооружение во времена Тухачевского Возникает вопрос: чем же руководствовался на протяжении своей пятилетней деятельности начальник вооружений РККА, снабжая армию оружием, которое вызвало у противника такое пренебрежение?

Увы, все той же классовой стратегией, уповавшей на отсутствие серьезного сопротивления со стороны деморализованного противника и на дружескую поддержку восставшего пролетариата противной державы.

Мемуаристы в один голос утверждали, что Тухачевский пристально следил за развитием военной техники на Западе, что его не раз заставали поздним вечером в кабинете за чтением немецких, английских, американских журналов. Казалось бы, чего лучше? Но не требуется особой проницательности, чтобы понять: ни одна страна не допустит публикации в открытой печати каких-либо сведений о разработках, которые ее специалисты считают действительно важными для обороны страны. Так, в предвоенные годы англичане не печатали ничего существенного о своих радарах, истребителях «спитфайр» и турбореактивных двигателях. Немцы помалкивали о неконтактных минах, кумулятивных боеприпасах и пикирующих бомбардировщиках. Американцы не распространялись об аэрофинишерах для авианосцев, дешифровальных машинах и мощных морских орудиях. Зато в журналах тех лет много писали о взрывах на расстоянии, о радиоуправляемых катерах и танках, об универсальных пушках, способных стрелять по воздушным и наземным целям и выступать в роли то пушки, то гаубицы.

Похоже, что Тухачевский далеко не всегда мог критически отнестись к экзотическим новинкам, принимал нередко на веру сведения, обнаруженные в иностранных журналах. Вот некоторые новинки, которые он насаждал и поддерживал: радиоуправляемые торпедные катера, «авианосная авиация» – транспортировка истребителей на крыльях тяжелых бомбардировщиков, танковые рейды, массовая высадка воздушных десантов, безоткатные орудия.

В разработке этих и других поддержанных Тухачевским экзотических идей участвовали талантливые конструкторы и ученые, которые приобрели полезный практический опыт в решении технических проблем, пригодившийся потом во многих отраслях советской промышленности. С этим спорить нельзя. Но сами идеи, вызвавшие к жизни эти разработки, имели нулевую или весьма ограниченную боевую ценность.

Например, разработка радиоуправляемых торпедных катеров была выполнена специалистами на высоком научно-техническом уровне, они были испытаны и приняты на вооружение. Но никакого боевого эффекта это дорогостоящее оборудование не дало: вражеская авиация, господствовавшая в воздухе, просто-напросто не давала подняться самолету, с которого катера должны были наводиться на цель. Видимо, надо было тщательнее обосновывать целесообразность внедрения подобных новинок на флоте.

Другой пример: за «рейдовую психологию», усиленно внедрявшуюся в сознание молодых командиров-танкистов, пришлось заплатить большой кровью в первые дни войны. Действуя в соответствии с наставлениями, выработанными Тухачевским, они бросали свои непереформированные танковые корпуса, состоявшие из легких танков Т-60, Т-26 и БТ, во встречные контратаки на фашистские танковые колонны. И в первые же часы боя теряли до 90 % боевого состава. Во время контратаки 5-го и 7-го корпусов в районе Орши немцы уничтожили около 700 советских легких танков. И потом, делая крюк, прогоняли колонны советских пленных мимо этих груд обожженного, искореженного металла для подавления их морального состояния.

Биографы Тухачевского много и восторженно пишут о массированных авиадесантах на маневрах 1934–1935 гг., будто бы насмерть поразивших иностранных военных представителей. Но по воспоминаниям советского посла в Лондоне И. М. Майского видно, что английские военные не были поражены новинкой Тухачевского, рассчитанной на полную деморализацию противника и на отсутствие у него организованной противовоздушной обороны. Несмотря на все доводы Тухачевского, англичане «считали десантные операции малополезными и опасными», и надо сказать, что они оказались правы.

Когда немцы попытались воспользоваться этой идеей для захвата острова Крит в мае 1941 г., потери людей и техники оказались такими, что навсегда подкосили гитлеровские воздушно-десантные войска, которые никогда больше крупных десантных операций не проводили. К такому же результату привел и советский авиадесант в районе Вязьмы в 1942 г., когда десантники понесли тяжелые потери еще в воздухе до приземления. Более или менее удачный исход авиадесанта союзников в Нормандии в 1944 г. объясняется практически полным бездействием немецкой ПВО.

Биограф полководца В. М. Иванов утверждает, что будто благодаря Тухачевскому советская артиллерия избежала вредного увлечения универсализацией артиллерийских орудий, которой увлекались тогда за рубежом.

Увы, в действительности это было совсем не так. Видный советский артиллерийский конструктор В. Г. Грабин вспоминал, что на полигонных испытаниях именно Тухачевский не проявлял никакого интереса к специальной дивизионной пушке, разработанной грабинским коллективом в инициативном порядке, от обсуждения вредности универсализма в артиллерии упорно уклонялся и даже укорял Грабина за приверженность к ствольной артиллерии вообще. Тухачевский доказывал Грабину, что ствольная артиллерия обречена, что она будет полностью заменена безоткатными динамореактивными пушками, и призывал конструктора не тратить времени на заведомо обреченное дело и быстрее переключаться на проектирование безоткатных пушек.

Грабин подробно разъяснял военачальнику достоинства и недостатки динамореактивных пушек.

«Безоткатные орудия, – говорил он Тухачевскому, – имеют то преимущество, что при одинаковой мощности они легче классических пушек. Но у них есть ряд недостатков, притом существенных, которые совершенно исключают возможность создания всей артиллерии на этом принципе… Безоткатные пушки могут и должны найти себе применение, но только как пушки специального назначения».

Но переубедить Тухачевского Грабин так и не смог.

«По-видимому, искренне убежденный в своей правоте, – писал Василий Гаврилович о Тухачевском, – он не мог доказать ее, но, как человек увлекающийся, горячий, не считал для себя возможным отступать. Как я понял, ему до сих пор не только никто не возражал относительно его идеи перевода всей артиллерии на динамореактивный принцип, но даже поддакивали… Я же как специалист не мог, не имел права не возражать. Мне стало ясно, что вопрос о применении динамореактивного принципа и роли безоткатных пушек в нашей артиллерии может быть решен только в самых верхах. И действительно, впоследствии классическая артиллерия была восстановлена в своих правах» (Октябрь, 1986. № 11. С. 149–150).

При внимательном изучении исторических материалов невозможно отделаться от мысли, что Тухачевский, будучи не в состоянии критически оценивать то, что он почерпывал в иностранных журналах, расходовал значительные средства на крупномасштабные эксперименты, вдохновленные идеями, которые западным специалистам представлялись бесперспективными, и этим, увы, давал основания для подозрений в намеренном растранжиривании народных средств.

Похоже, опыт гражданской войны в Испании, где немцы и итальянцы впервые продемонстрировали действительно важные военные новинки, раскрыл И. В. Сталину глаза на действительное положение дел в области нашего вооружения. Вывести нашу военную технику из тупика ввиду угрозы надвигающейся войны могли только экстренные меры. И они были приняты!

 

Не благодаря Тухачевскому, а вопреки ему

В энциклопедии «Великая Отечественная война 1941–1945» (М., 1985. С. 815) опубликована интересная таблица – «Производство важнейших видов военной техники в СССР и в фашистской Германии с июля 1941 по август 1945». Она показывает, что Советская Армия за время войны имела подавляющее превосходство над немцами в трех видах вооружения: пистолетах-пулеметах (5-кратное), в минометах (4,42-кратное) и танках и самоходных орудиях (2,22-кратное).

Какую же роль сыграл в разработке и производстве этих видов оружия Тухачевский, отвечавший в первой половине 30-х годов за вооружение Красной Армии?

Возьмем пистолеты-пулеметы. В 1927 г. известный советский оружейник Ф. В. Токарев «по собственной инициативе и без заказа и отпуска средств» сконструировал и построил под револьверный нагановский патрон первый советский пистолет-пулемет, который он поначалу именовал «легким карабином».

Новинка привлекла внимание других конструкторов – В. А. Дегтярева, С. А. Коровина, С. А. Прилуцкого и И. Н. Колесникова. Начальник вооружений РККА И. П. Уборевич поддержал разработку пистолетов-пулеметов, и в 1932–1933 гг. на полигонные испытания поступило 14 образцов, лучшим на которых был признан дегтяревский.

В это время начальником вооружений был уже Тухачевский, рекламируемый ныне как энтузиаст автоматического оружия. И что же? Наркомат обороны выдает заказ всего на 300 пистолетов-пулеметов для начальствующего состава!

Оценка главного специалиста РККА по вооружению совпала с ошибочным мнением немецких и американских спецов, считавших пистолеты-пулеметы оружием полиции и внутренней охраны! Он не смог правильно оценить простоту, надежность, огневую мощь и легкость пистолетов-пулеметов, их способность дать пулеметный огонь при боевых столкновениях на близких расстояниях, когда в более сильном винтовочном патроне нет необходимости.

Лишь после того, как Красная Армия в 1939 г. столкнулась с белофиннами, вооруженными пистолетами-пулеметами «суоми», взгляды на этот вид оружия были срочно пересмотрены. В начале 1940 г. В. А. Дегтярев и Г. С. Шпагин в экстренном порядке создали классические образцы пистолетов-пулеметов. Знаменитые ППД и ППШ стали массовым оружием советской пехоты в Великой Отечественной войне.

Еще более драматичной оказалась судьба минометов, боевая ценность которых была неправильно оценена начальником вооружений РККА. Несмотря на успешное испытание образцов, созданных рядом талантливых конструкторов по собственной инициативе, Тухачевский упорно придерживался взглядов, согласно которым минометы считались «суррогатом» артиллерийского орудия. В планах перевооружения Красной Армии на вторую пятилетку производство минометов вообще не предусматривалось: вместо них планировалась разработка пехотных мортир, которые так и не были созданы.

Лишь в 1936 г., уже после ухода Тухачевского с поста начальника вооружений РККА, был создан коллектив известного конструктора Б. И. Шавырина, который разработал и в 1939 г. уже сдал армии минометы четырех калибров: 50-мм, 82-мм, 107-мм и 120-мм. Благодаря этому беспрецедентному творческому штурму просчет Тухачевского удалось исправить, и Красная Армия начала получать это поистине незаменимое оружие перед самой войной.

Иногда пишут о большом вкладе в развитие советской противотанковой артиллерии, будто бы сделанном Тухачевским. Но при первой же проверке оказывается, что все обстояло как раз наоборот.

В 1931 г., став начальником вооружений РККА, Тухачевский под предлогом недоработанности конструкции ликвидировал заказ на 37-мм противотанковую пушку, сделанный его предшественником Уборевичем немецкой фирме «Рейнметалл». Но прикрыв работы по этому орудию, он ничего не предложил взамен, и все дальнейшее развитие противотанковой артиллерии шло не благодаря Тухачевскому, а вопреки ему.

Крупнейший в этой области специалист В. Г. Грабин утверждал, что лучшие свои пушки он создал до войны по собственной инициативе. «Но если б послушали Тухачевского, – говорил он, – то их бы не было!»

Как не было бы и множества других видов боевой техники, разработанных в экстренном порядке после ареста Тухачевского за три года до нападения Германии.

Отбросив его химерические соображения, руководство страны впервые внимательно рассмотрело предложения блестящих молодых конструкторов. Поддержанные этим вниманием и интересом к их работам, танкисты М. И. Кошкин, А. А. Морозов, Ж. Я. Котин, артиллеристы В. Г. Грабин, Ф. Ф. Петров, И. И. Иванов, авиаторы С. В. Ильюшин, С. А. Лавочкин, А. С. Яковлев, В. М. Петляков и десятки других талантливых конструкторов разработали ряд инициативных проектов боевой техники, с которой Советская Армия выиграла тяжелейшую в истории войну.

Кроме уже упомянутых пистолетов-пулеметов Дегтярева и Шпагина и минометов Шавырина, на вооружение Красной Армии в 1938–1941 гг. поступили прославленные танки Т-34 и КВ, истребители Як и Ла, штурмовик Ил-2, пикирующий бомбардировщик Пе-2, 76-мм дивизионная пушка ЗИС-3 и 57-мм противотанковая пушка ЗИС-2, знаменитая, не знающая себе равных до сих пор 122-мм дивизионная гаубица М-30, 152-мм гаубица-пушка МЛ-20 и десятки других непревзойденных образцов боевой техники.

Первые сведения о них вызвали серьезную озабоченность в стане врагов. «Фюрер обеспокоен сведениями о русской авиации», – записал в своем дневнике 17 февраля 1941 г. Ф. Гальдер, тот самый, который за несколько месяцев до этого ни во что не ставил советское вооружение. «Русские танки заслуживают уважения», – заявил Гитлер на совещании 30 марта 1941 г. К этому времени немцам уже стало кое-что известно о новых советских штурмовиках Ил-2, истребителях Як, ЛаГГ и МиГ и танках КВ. Появление новых образцов встревожило Гитлера, но он успокаивал себя тем, что советская промышленность уже не успеет наладить массовый выпуск нового вооружения.

Эти упования, как известно, не оправдались: в годы войны наши заводы выпустили 102,8 тыс. танков и самоходок, 112,1 тыс. самолетов, 482,2 тыс. артиллерийских орудий, 351,8 тыс. минометов, 6173,9 тыс. пистолетов-пулеметов!

 

Не споспешествовал, а препятствовал!

Одно из самых поразительных искажений исторической действительности связано с участием М. Н. Тухачевского в создании реактивной артиллерии – знаменитых «катюш». Все, кто пишет сейчас о деятельности Михаила Николаевича на посту начальника вооружения РККА, в один голос говорят, что он, дескать, сразу оценил боевые возможности реактивных снарядов и горячо поддержал энтузиастов ракетной техники из Газодинамической лаборатории (ГДЛ) в Ленинграде и из Группы изучения реактивного движения (ГИРД) в Москве.

Эти утверждения как будто не расходятся с тем, что говорится о Тухачевском в энциклопедии «Космонавтика» (М., 1985): «Тухачевский… способствовал развитию в СССР ракетной техники, систем оружия, использующих реактивный принцип, и созданию мощной экспериментальной базы. Постоянно оказывал помощь и поддержку работам ГДЛ, ГИРД и др. Организовал в Москве Реактивный научно-исследовательский институт».

Но, как выяснилось, ответственный секретарь этого издания Г. А. Назаров, пропуская эту статью в печать, был введен в заблуждение. И когда после выхода энциклопедии в свет ему было указано на неточности в статье о Тухачевском, он изучил архивные материалы и пришел к неожиданному выводу: нет вообще никаких оснований считать Тухачевского причастным к созданию реактивной артиллерии. Результаты своих поисков Назаров изложил в журнале «Изобретатель и рационализатор», № 10–11, 1988.

Основой большинства книг и брошюр о ранней истории реактивной техники в нашей стране послужила небольшая статья академика В. П. Глушко в журнале «Вестник Академии наук», № 2, 1972 – «Роль газодинамической лаборатории (ГДЛ) в развитии ракетной техники». По этой статье получается, что начало ГДЛ было положено 1 марта 1921 г., когда была «организована на государственные средства Лаборатория по разработке изобретений Н. И. Тихомирова, размещенная в предоставленном ей двухэтажном доме № 3 на Тихвинской улице в Москве». Финансировал работы лаборатории сначала Отдел военных изобретений Комитета по делам изобретений, а потом Главное артиллерийское управление. В 1922–1923 гг. по заданиям Тихомирова инженеры Артиллерийской академии РККА О. Г. Филиппов и С. А. Сериков будто бы изготовили и испытали образцы пироксилин-тротилового бездымного пороха, на который Тихомиров позднее получает патент № 384. В марте – апреле 1924 г. по заданию военного ведомства Тихомиров и его помощник В. А. Артемьев провели на Главном артиллерийском полигоне опыты по увеличению дальности стрельбы минами из миномета за счет реактивного действия, получив десятикратное увеличение дальности.

В 1927 г. лаборатория Тихомирова полностью перебазировалась в Ленинград, а 7 апреля 1928 г. было решено сосредоточить все ее работы в помещениях Научно-испытательного артиллерийского полигона (НИАП). Именно здесь 3 марта 1928 г. впервые в мире была запущена активно-реактивная мина на бездымном пироксилин-тротиловом порохе.

В июне 1928 г. лабораторию Тихомирова преобразуют в Газодинамическую лабораторию, подчиненную Военно-научно-исследовательскому комитету при РВС СССР. В этот момент ее коллектив насчитывал будто бы 8 сотрудников. В сентябре 1930 г. число сотрудников выросло до 23 человек, в середине 1931-го в семи секторах лаборатории было 77 человек, в 1932-м – 120, а в 1933-м – около 200. Сообразно с этим рос и бюджет этой организации.

За первые годы существования ГДЛ, пишет Глушко, были достигнуты огромные успехи. Так, к концу 1930 г. лаборатория будто бы разработала 82-мм и 132-мм реактивные снаряды, а к середине 1931-го – устройства для запуска их с самолетов. В 1932 г. в присутствии М. Н. Тухачевского были произведены официальные стрельбы в воздухе снарядами РС-82 с самолета И-4.

Все говорило за то, что необходимо уделить серьезное внимание столь перспективной организации. И ГДЛ в 1931 г. ставит вопрос о преобразовании ее в научно-исследовательский институт.

3 марта 1932 г. Тухачевский собирает совещание, на котором было принято решение о необходимости слияния ГДЛ, ленинградской и московской ГИРД в Реактивный научно-исследовательский институт. 16 мая 1932 г. Тухачевский предоставляет соответствующий проект в Совет Труда и Обороны (СТО), но поскольку дело стало затягиваться, он 21 сентября 1933 г. издал приказ о создании РНИИ с подчинением его начальнику вооружений РККА, то есть самому себе. 31 октября 1933 г. вышло постановление СТО о передаче РНИИ в Наркомат тяжелой промышленности.

К этому времени ГДЛ достигла будто бы крупных успехов в разработке ракетных снарядов на бездымном порохе: девять образцов разных калибров успешно прошли испытания пуском с земли, кораблей и самолетов в присутствии Тухачевского.

«К концу 1937 г., – пишет Глушко, – ракетные снаряды 82– и 132-мм калибров были настолько отработаны, что в последующие годы снаряды лишь совершенствовались без внесения в их конструкцию принципиально новых технических решений».

Такова официальная версия, с которой, увы, не стыкуются документы, обнаруженные Назаровым в Центральном Государственном архиве Советской Армии (ЦГАСА).

При просмотре «Дела Тихомирова», например, выясняется, что этот «специалист по шерсти и сахару», работая до революции на суконных и сахарных фабриках бр. Бабкиных, частным образом занимался изобретательством, испрашивая патент на «новый тип самодвижущейся мины для воды и воздуха». В 1916 г. ему в этом было отказано из-за отсутствия сколько-нибудь серьезных разработок и ввиду того, что «Тихомиров не может объяснить специалистам принцип работы своей мины».

В 1919 г., работая в системе Главкрахмала, шестидесятилетний «специалист по сахару» обращается к Управляющему делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевичу с просьбой помочь ему в реализации своего «изобретения», могущего послужить «на укрепление и процветание Республики». И такая возможность ему была предоставлена. Проект мины направлялся на рассмотрение в штаб РККА, в отдел военных изобретений; в переписку были втянуты государственные и военные деятели С. С. Каменев, М. Н. Тухачевский, И. С. Уншлихт, К. Е. Ворошилов и другие. Имея такой круг «знакомств», Тихомиров добился ассигнований, при содействии Тухачевского получал крупные суммы денег и жил по тем временам прямо-таки роскошно, отчитываясь за полученные средства пустыми отписками. Но долго морочить головы артиллерийским специалистам было, конечно, невозможно; и в 1924 г., как раз тогда, когда, по официальной версии, Тихомиров и Артемьев «по заданию военного ведомства» вели отстрел мин на полигоне, финансирование его «работ» было прекращено.

В 1924 г. В. А. Артемьева осуждают на три года тюремного заключения. Оставшийся в одиночестве Тихомиров в 1925 г. перебирается в Ленинград и начинает добиваться доступа к материалам знаменитой Комиссии особых артиллерийских опытов (КОСАРТОП), в работе которой участвовали крупнейшие специалисты тех лет. Однако командующий войсками Ленинградского военного округа А. И. Корк не счел возможным допустить Тихомирова к секретным материалам КОСАРТОП.

В 1927 г. вышел из заключения Артемьев, и старые друзья возобновили свои опыты по увеличению дальности полета существующих мин с помощью реактивного действия шашек из пироксилин-тротилового бездымного пороха, впервые полученного в 1922 г. в Германии и проходившего тогда испытания в нашей стране.

3 марта 1928 г. был произведен пробный пуск, а в мае командующим войсками Ленинградского военного округа назначается М. Н. Тухачевский. Снова Тихомиров оказывается в фаворе, снова получает значительные ассигнования, но ненадолго. Пироксилин-тротиловый порох оказался неудовлетворительным, а Тихомиров скончался весной 1930 г. от инфаркта, так и не получив патента № 384. Он был выдан в июле 1930 г. на имя наркомвоенмора с формулировкой «Способ изготовления тротил-пироксилинового пороха на твердом растворителе», а не на состав и не на снаряд, как утверждается в некоторых публикациях.

Теперь о ГДЛ, которая будто бы к 1930 г. сложилась в организацию с мощной экспериментальной базой, насчитывавшую около 200 сотрудников. С этими утверждениями совершенно не согласуются документы, хранящиеся в ЦГАСА. Так, член коллегии НК рабоче-крестьянской инспекции Н. В. Куйбышев 4 июня 1933 г. писал наркому обороны К. Е. Ворошилову о странной организации без штатов, разместившейся в помещениях военно-морских организаций в Ленинграде. И его можно понять: по архивным данным, в штате ГДЛ в 1931 г. числилось… 3 штатных работника!

Возникает вопрос: как могла столь маломощная организация, существовавшая, похоже, лишь на бумаге, справиться с такой грандиозной задачей, как создание реактивной артиллерии? Оказывается, действительная история создания этого нового вида оружия была совсем иной.

В 1916 г. профессор Артиллерийской академии полковник И. П. Граве подал заявку на ракету, работающую на бездымном порохе, и на станок для ее запуска В 1926 г. после десятилетних хождений по инстанциям он получил патент и начал безрезультатно пробивать свое изобретение в жизнь.

Граве писал письма о необходимости срочного развертывания работ по боевым ракетам начальнику артиллерии РККА, начальнику вооружений РККА, начальнику НИО Артакадемии. Но хотя Граве в своих записках «в достаточной мере разъяснял значение своего предложения», тогдашние руководители РККА не проявили никакого интереса к новому оружию Не заинтересовался им и М. Н. Тухачевский, которого сейчас изображают едва ли не пестователем и покровителем реактивной артиллерии.

В 1930 г. до Граве дошли слухи о том, что в военных учреждениях, подведомственных командующему войсками Ленинградского военного округа, ведутся работы над снарядами, похожими будто бы на запатентованные им ракетные снаряды Обеспокоенный Иван Платонович, которому всюду отказали в поддержке, направил запрос по этому поводу лично Тухачевскому.

В архиве Граве сохранился ответ из Управления вооружений РККА, которым руководил тогда Уборевич. «Что касается устройства снаряда, – писал Ивану Платоновичу работник Технического штаба начальника вооружений, – то и по идее, и по форме исполнения они ничего не имеют общего с ракетой, описанной в Вашем патенте». Таким образом, Технический штаб начальника вооружений 3 сентября 1930 г. официально открестился от участия в работах по реактивной артиллерии.

Тогда что за реактивные снаряды 82-мм и 132-мм калибров были разработаны в 1930 г. и «успешно испытаны в присутствии Тухачевского в 1932-м»?

Зная приверженность Михаила Николаевича к безоткатным пушкам и его стремление пожать лавры создателя динамореактивной артиллерии, долженствующей будто бы прийти на смену классической ствольной, нетрудно понять, что это были крупнокалиберные динамореактивные пушки, а не ракетные снаряды, которые предлагал Граве. Поэтому представитель Технического штаба не кривил душой, когда категорически отрицал какое-либо сходство снарядов, разрабатываемых в ГДЛ, и ракет на бездымном порохе, предложенных Граве.

Возглавив Ленинградский военный округ, Михаил Николаевич, по всей видимости, решил по собственной инициативе развернуть работы по безоткатным пушкам силами ленинградских предприятий, зачисляя нужных работников в штат ГДЛ по совместительству.

Попытки Граве выяснить, что за снаряды разрабатываются в ГДЛ, окончились его арестом в 1931 г. Тем не менее, выйдя через полгода на свободу, Иван Платонович продолжал пропагандировать свою идею и 4 октября 1932 г. опубликовал в «Красной звезде» статью «Реактивный принцип в военной технике», где прозорливо указывал, что будущее принадлежит реактивному оружию.

Эта статья не могла пройти мимо внимания М. Н. Тухачевского, который был тогда заместителем наркома обороны по вооружению. И, возможно, она сыграла свою роль в том, что 21 сентября 1933 г. Михаил Николаевич издал приказ об организации Реактивного научно-исследовательского института.

Через месяц постановлением СТО эта организация, фактически еще не существовавшая, передается из РККА в ведение Наркомата тяжелой промышленности, где продолжает вести бытие только на бумаге до второй половины 1934 г. Становиться на ноги РНИИ начал только в 1935–1936 гг. Все это время Тухачевский в РНИИ не появлялся и работой его малочисленного коллектива не интересовался.

Переломным моментом в развитии советской реактивной артиллерии стал 1938 г., последовавший за снятием и арестом Тухачевского. В этом году РНИИ был преобразован в НИИ-3, где работы над безоткатными пушками были прекращены, а все силы брошены на создание ракетных снарядов на бездымном порохе, запатентованных Граве еще в 1926 г. Сам Граве в 1938 г. снова попал в заключение и, естественно, не мог принять непосредственного участия в разработке реактивных снарядов. Деятельность же НИИ-3 после привлечения к его работам Артиллерийской академии, Института химической физики и других учреждений Академии наук СССР увенчалась созданием 82-мм и 132-мм снарядов и залповых пусковых установок в 1939–1941 гг. Отсюда ясно, что неправильно связывать появление «катюши» с именем Тухачевского только на том основании, что он в 1933 г. подписал приказ об организации РНИИ, в недрах которого восемь лет спустя был создан первый опытный образец реактивной артиллерии.

Заметим, что заслуги И. П. Граве в создании реактивной артиллерии не были забыты. Выйдя из заключения в 1939 г., он издал капитальную пятитомную работу «Баллистика полузамкнутого пространства», полностью посвященную реактивному оружию. В 1942 г. эта монография была удостоена Сталинской премией первой степени в размере 200 тыс. рублей, которую Иван Платонович целиком передал в фонд обороны.

 

Феномен Тухачевского

В 1927 г. в свет вышел трехтомный труд известного советского военачальника, впоследствии маршала Б. М. Шапошникова «Мозг армии», в котором анализировались принципы работы Генерального штаба.

«Современное военное дело настолько усложнилось, настолько быстро шагает вперед, – писал Борис Михайлович, – что необходимость идти нога в ногу с ним вынуждает к усиленной работе. Сутки современного начальника Генерального штаба не имеют излишествующих часов, а наоборот, в них чувствуется недостаток, ибо нагрузка велика».

Эти строки писались как раз тогда, когда во главе Штаба РККА стоял Тухачевский. Как же он нес бремя столь тяжкой должности?

Воспоминания людей, сталкивающихся тогда с Тухачевским по службе, как будто подтверждают его соответствие описанному выше представлению о начальнике Генерального штаба.

«С утра обычно Тухачевский ездил на всевозможные совещания, читал лекции, бывал в редакциях и издательствах, – вспоминал сослуживец Тухачевского В. Н. Ладухин. – Днем приезжал в Штаб и зачастую тут же запирался в кабинете, вызвав ближайших сотрудников. Потом час или два – общий прием. Вечера и ночи – опять штабная работа или доклад наркому. День был расписан до минуты». Ладухину вторил И. А. Телятников: «Дня не хватало. Он трудился по ночам».

Но близкие и родные Тухачевского, движимые самыми лучшими побуждениями, невольно рисовали в своих мемуарах совсем иную жизнь. Из этих воспоминаний видно, что начальник Генерального штаба вел рассеянную жизнь человека, державшего открытый дом, куда сходились художники и музыканты, где устраивались концерты, где засиживались за полночь за ужином, за чаем, за светскими беседами об искусстве. Сверхзанятый, казалось бы, начальник Генерального штаба находил время, чтобы часами просиживать за изготовлением скрипок, показывать гостям свои коллекции, экспериментировать с облучением дерева ультрафиолетовыми лучами, с разработкой морилок и лаков. Он даже собственноручно написал «Справку о грунтах и лаках для скрипок».

Может быть, утонченная светская жизнь была просто необходимостью, способом передохнуть, расслабиться после напряженного рабочего дня? Оказывается, нет. Личный врач Тухачевского Л. И. Кагаловский в своих воспоминаниях сообщает некоторые детали, свидетельствующие о том, что и на службе Михаил Николаевич не переутомлялся. Так, он любил заниматься гимнастикой в небольшом зале, пристроенном к его служебному кабинету по совету Кагаловского, и подолгу возился с прижившимся в его кабинете мышонком. «Михаил Николаевич приучил мышонка в определенное время взбираться на стол, – с восторгом писал Кагаловский, – и получать свой ежедневный рацион. Тухачевский при случае любил даже похвастаться своими успехами в дрессировке».

Видно, что высокие командные должности в мирное время не только не изменили, но даже усугубили замашки и привычки, приобретенные Михаилом Николаевичем в годы Гражданской войны. Тогда в поезде командующего разъезжали по фронтам на полном довольствии его ближайшие родственники – братья, сестры, жена. Но когда последняя, воспользовавшись своим положением, вздумала помочь продуктами своим родителям, Михаилу Николаевичу стало так «эстетически невыносимо», что он отказался от нее, и она застрелилась тут же, в его поезде.

По сведениям военного прокурора Б. Викторова (Правда. 1988, 29 апр.), в следственном деле Тухачевского было обнаружено старое письмо секретаря парткома Западного военного округа в Наркомат по военным и морским делам, в котором Михаил Николаевич «обвинялся в неправильном отношении к коммунистам, подчиненным и даже в аморальном поведении».

Не будем придавать чрезмерного значения этим сведениям, но отметим: Тухачевский плохо ладил с людьми.

Мы уже писали, что на каком бы фронте, в каком бы учреждении ни появлялся Тухачевский, там немедленно возникали конфликты и склоки. С Восточного фронта на Южный он просился из-за конфликта с членом РВС армии С. П. Медведевым; с Южного снова на Восточный – из-за плохих отношений с комфронта В. М. Гиттисом. Но едва появившись на Восточном фронте, он снова затевает конфликт. Командующий фронтом А. А. Самойло из-за неясности обстановки несколько раз переместил 5-ю армию и тут же получил от молодого командарма издевательскую просьбу «соблюдать статью 19-ю Полевого устава 1918 г., в которой говорится, что прежде, чем отдать приказ, надо подумать».

Возмущенный комфронта потребовал привлечения командарма к ответственности за дискредитацию вышестоящего начальника. И что же? Снят со своего поста оказался Самойло.

Не менее издевательским было отношение Тухачевского и к нижестоящим командирам. Там же, на Восточном фронте, он любил подначивать подчиненных – Кожевникова, Вострецова, Чапаева и др. – дескать, хорошие вы ребята, а только не мешало бы вам подучиться. И эти советы исходили от человека, который, сам не имея высшего военного образования, «подучивался» военному делу по книгам, разыскиваемым для него «в усадьбах и в городах, в частных, личных библиотеках» (Л. Никулин. Тухачевский. С. 80).

Возникает вопрос: в чем же секрет поразительной «непотопляемости» Тухачевского? Почему он неуклонно повышался по службе, несмотря на отсутствие солидного образования и командного опыта? Несмотря на вопиющие промахи и провалы, так дорого обошедшиеся Республике?

Мы уже говорили о тех, кто поддерживал Тухачевского и проталкивал его на командные посты в самом начале карьеры в Красной Армии Это были Н. Кулябко – музыкант, член ВЦИК, впоследствии директор Московской филармонии – и секретарь ВЦИК А. Енукидзе – старый большевик (партийная кличка Золотая рыбка), одиноко живший в кремлевской квартире. Именно они рекомендовали Михаила Николаевича в РКП(б), ставшую для него трамплином в его головокружительной карьере.

В августе 1918 г. во время своего кровавого вояжа на Восточный фронт наркомвоен Л. Троцкий сразу выделил командарма-1 из всех остальных офицеров фронта. Правда, непонятно, за что, в то время никаких боевых успехов, кроме панического бегства его частей от белых, за Тухачевским еще не числилось. Но, по-видимому, проницательный «демон революции» сумел разглядеть в «задумчивом юноше в тужурке хаки» нечто такое, что мог использовать для удовлетворения своих личных и политических амбиций. Так или иначе, именно личное благоволение Троцкого положило начало политике «наибольшего благоприятствования» Тухачевскому со стороны высшего руководства Красной Армии на протяжении всей Гражданской войны.

Окончание боевых действий, упование на грядущую революцию в Германии и резкое сокращение численности Красной Армии побудили Троцкого переключить внимание с военных вопросов на вопросы идеологии и планирования. Он перестал заниматься боеспособностью армии, и к середине 1923 г. она пришла в полный упадок. Это побудило политическое руководство страны назначить комиссию для расследования положения дел в армии.

Состав комиссии – Г. Орджоникидзе, К. Ворошилов, В. Куйбышев, И. Уншлихт, А. Андреев, Н. Шверник, М. Фрунзе, С. Гусев и А. Бубнов – не оставлял сомнений в том, что правлению Троцкого в армии грядет скорый конец. Тухачевскому следовало выбирать, и он сделал правильный выбор.

В марте 1924 г. Фрунзе стал заместителем Троцкого на постах председателя РВС СССР и наркомвоена, а в апреле по совместительству возглавил Штаб РККА и Военную академию. И эти перемены положили начало новому витку в карьере Тухачевского.

1 апреля 1924 г. он стал помощником Фрунзе в Штабе РККА, а в ноябре 1925 г., уже после смерти Фрунзе, при Ворошилове возглавил Штаб РККА. Некоторая заминка в его карьере приключилась в декабре 1927 г., когда после исключения Троцкого из РКП(б) он поспешил представить руководству страны свой план перевооружения Красной Армии. Этот явно неосуществимый план вызвал язвительную отповедь И. В. Сталина, за которой последовало назначение Тухачевского на пост командующего войсками Ленинградского военного округа.

Однако через три года многое изменилось. Надежды на революцию в Германии быстро таяли в связи с ширившимся в этой стране фашистским движением. Упования на то, что партизанское движение в Западной Украине и Белоруссии вызовет восстание в Польше, тоже не оправдались. Руководство страны оказалось перед необходимостью выработать новую военную доктрину. И ей стала давно пропагандируемая Тухачевским классовая стратегия войны малой кровью на чужой территории.

19 июня 1931 г. М. Н. Тухачевского назначают заместителем председателя РВС СССР и начальником вооружений РККА, причем И. Сталин даже приносит ему извинения за свои язвительные слова в адрес представленной на рассмотрение в 1927 г. программы перевооружения. И с этого момента в Красной Армии началось гонение на оборонческие тенденции и их носителей – ненавистных Михаилу Николаевичу старых военспецов-профессоров. Именно в начале 30-х годов с подачи Тухачевского был ошельмован, запрещен и предан забвению выдающийся военно-философский труд профессора А. А. Свечина «Стратегия». Именно в начале 30-х годов кампания по изгнанию квалифицированных военспецов старой русской армии достигла такого накала, что захватила даже технические службы РККА.

«Всех нас обходят, – писал И. П. Граве в своем дневнике. – Но почему? Вначале я думал, что партийцы боятся у нас заразиться, опасаются нашего «вредного влияния». Но, конечно, это не объяснение. Вопрос более сложный Тут и остатки начального исходного спецеедства, тут и глубокое недоверие, тут и классовая вражда, особенно к старым военным, тут и результат длительной агитации против «золотопогонников». Как на крайний пример такого неумного отношения можно указать на комиссара Степанова, который на собрании состава академии с раздражением заявлял, что старых профессоров и преподавателей «мы держим только до тех пор, пока не выжмем их, как лимоны, а потом вышвырнем вон». И это были не только слова, так как понятно, что никакого сопротивления профессура, которую так хотелось некоторым вышвырнуть вон, оказать не могла, и ее вышвыривали сначала поодиночке, а затем (1930–1931 гг.) и пачками, даже не останавливаясь перед оголением ряда кафедр».

А между тем дальнейшее продвижение Тухачевского по службе, свидетельствующее о больших возлагавшихся на него руководством страны надеждах, продолжалось. В 1933 г. он награжден орденом Ленина и принимает парад войск на Красной площади 7 ноября. В 1934 г. его избирают кандидатом в члены ЦК ВКП(б) и назначают заместителем наркома обороны СССР, а 20 ноября 1935 г. ему присваивают высшее воинское звание Маршала Советского Союза. Еще через год он становится первым заместителем наркома обороны и начальником Управления боевой подготовки РККА. Все говорило за то, что именно Тухачевский предназначался руководством страны для командования армиями решающего направления в случае грядущей войны.

И вдруг все это неожиданно кончилось арестом и расстрелом в июне 1937 г.

 

«Мы и без Бенеша знали о заговоре»

«В один из декабрьских дней 1936 г. шеф службы безопасности (СД) Гейдрих был вызван к Гитлеру с очередной разведывательной сводкой по СССР» – так начинает свою статью о «деле» Тухачевского в «Неделе» (1989, № 7. С. 10) журналист Ф. Сергеев.

И далее, основываясь на многочисленных публикациях западных мемуаристов и историков, излагает интригующую версию событий, согласно которой спецслужбы фашистской Германии сфабриковали документы, скомпрометировавшие Михаила Николаевича в глазах советского руководства и давшие повод для массовых репрессий командного состава Красной Армии.

По этой версии, в конце 1936 г. парижский агент СД – бывший генерал русской армии Н. Скоблин сообщил, будто группа советских военачальников во главе с Тухачевским замыслила военный переворот, для чего вошла в тайный сговор с немецкими генералами – противниками нацистского режима. Эксперты военной разведки – абвера – отвергли эти сообщения как абсурдные, но опытный интриган Гейдрих увидел в них идею весьма важной и рискованной операции. С негласного одобрения фюрера он решил сфабриковать документы, долженствующие убедить советское руководство в действительном существовании военного заговора в Красной Армии во главе с Тухачевским.

Сначала он обратился к шефу абвера с просьбой предоставить ему возможность ознакомиться с досье на советских военачальников, посещавших Германию в 1925–1932 гг. Шеф абвера адмирал Канарис категорически отверг эту просьбу. И тогда Гейдрих организовал налет на военное министерство, похищение нужных документов, после чего в разгромленном помещении вспыхнул пожар, уничтоживший следы преступления. Затем самые опытные специалисты темных дел добыли бумагу нужных сортов и пишущие машинки с подходящим русским шрифтом, искусно подделали подписи и печати, составили компрометирующие тексты и перемешали их с подлинными документами После все было перефотографировано на пленку при плохом освещении для придания большей убедительности фальшивке – и «документы» были готовы.

Остался не менее сложный вопрос, как подкинуть их советскому руководству, не вызвав его подозрений…

В конце января – начале февраля 1937 г. один немецкий дипломат при удобном случае намекнул чехословацкому посланнику в Берлине Мастны, что очень скоро в Советском Союзе произойдет смена руководства, в которой решающую роль сыграют члены влиятельной группировки в Красной Армии. Мастны немедленно информировал об этом президента Бенеша. Одновременно соответствующая информация была доведена и до ушей французского военного министра Даладье, который поспешил сообщить о заговоре военачальников советского посланника в Париже В. Потемкина.

Считая, что предварительные сообщения уже разогрели подозрительность И. В. Сталина, Гейдрих приступил к завершающему этапу операции: в Прагу отправился сверхсекретный агент СД, который через особо доверенного посредника довел до сведения Бенеша, что в Праге уже находятся документальные доказательства причастности Тухачевского к заговору. Окончательно убежденный Бенеш 8 мая 1937 г. сообщил обо всем Сталину, после чего агенту Гейдриха была устроена встреча с сотрудником советского посольства в Праге, которому были предъявлены два подлинных письма из фальшивого досье. Слетав с ними в Москву, сотрудник вернулся в Прагу со специальным курьером, уполномоченным выкупить досье. Не торгуясь, курьер выложил 500 тыс. марок, и фотокопии документов, якобы хранившихся в Берлине, перекочевали в Москву.

По событиям, которые за этим последовали, Гейдрих убедился, что фальшивка сработала. 11 мая 1937 г. Тухачевского сместили с поста первого заместителя наркома обороны, а 22 мая арестовали.

Эта детективная версия, ходившая на Западе за правду почти 30 лет, в нашей стране в условиях гласности не продержалась и года. Прежде всего выяснилось, что дорогостоящая гейдриховская фальшивка, будто бы сыгравшая столь роковую роль в судьбе Тухачевского и его сподвижников, как в воду канула.

«Ни в следственном деле, ни в материалах судебного процесса дезинформационные сведения зарубежных разведок о М. Н. Тухачевском и других военных деятелях не фигурируют, – говорится в материалах Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями. – Свидетельства о том, что они сыграли какую-либо роль в организации «дела военных», не обнаружено» (Известия ЦК КПСС. 1989. № 4. С. 61).

Об этом же пишет Н. Абрамов в журнале «Новое время» (1989. № 13. С. 39):

«Следов передачи каких-либо документов в Архиве внешней политики СССР не обнаружено». Существовало ли вообще досье?

Таким образом, архивные изыскания наших дней лишь подтвердили то, что еще в 1971 г. В. М. Молотов сказал писателю Феликсу Чуеву: «Мы и без Бенеша знали о заговоре, нам даже была известна дата переворота!» И в это можно поверить, если составить насколько можно полную хронологическую канву событий того грозового времени.

Репрессиям 1937 г. в Красной Армии предшествовали репрессии середины 20-х и начала 30-х годов. В первом случае из армии вычистили командиров и политработников, сочувствующих троцкистской оппозиции; во втором – бывших офицеров старой армии, обвиненных едва ли не в монархическом заговоре. Третья волна репрессий началась во второй половине 30-х годов, когда крупные хозяйственники Е. Дрейцер, С. Мрачковский, И. Рейнгольд и др., арестованные по делу так называемого параллельного троцкистского центра, дали показания на командующего войсками Ленинградского военного округа В. М. Примакова и военного атташе в Лондоне В. К. Путну, в 20-е годы примыкавших к троцкистской оппозиции.

А дальше события развивались так:

14 августа 1936 г. – В. М. Примаков арестован в Ленинграде и доставлен в Москву.

20 августа 1936 г. – В. К. Путна арестован в Москве. Обоих обвиняют в том, что они участвовали в «боевой группе троцкистско-зиновьевской контрреволюционной организации».

31 августа 1936 г. – Путна дал показания о существовании «центров троцкистско-зиновьевского блока» и подтвердил свое и Примакова участие в военной троцкистской организации.

Февраль – март 1937 г. – выступая на Пленуме ЦК ВКП(б), Молотов говорил о появлении «симптомов шпионско-диверсионно-троцкистской работы» в военном ведомстве и о том, что проверяться работа этого ведомства будет несколько позже «и проверяться будет очень крепко»

22–25 апреля 1937 г. – арестованные высокопоставленные работники НКВД М. Гай и Г. Прокофьев дали показания о преступных связях Тухачевского, Уборевича, Корка, Шапошникова, Эйдемана и других военачальников с бывшим руководителем НКВД г. Ягодой. Сам Ягода такие связи отрицал.

27 апреля 1937 г. – арестованный крупный работник НКВД З. Волович дал показания на Тухачевского как на видного участника военного заговора.

1 мая 1937 г. – на званом обеде после первомайского парада И. Сталин сказал, что «враги будут разоблачены, партия их сотрет в порошок».

6 мая 1937 г. – арестованный бывший начальник ПВО РККА комбриг запаса М. Медведев дал показания на ряд работников ПВО.

8 мая 1937 г. – Медведев заявил о своей принадлежности к «троцкистской военной организации», которую возглавлял заместитель командующего войсками Московского военного округа Б. Фельдман.

10 мая 1937 г. – Медведев рассказал о «военной контрреволюционной организации», руководили которой Тухачевский, Якир, Путна, Примаков, Корк.

10 мая 1937 г. – Политбюро ЦК ВКП(б) сместило Тухачевского с поста первого заместителя наркома обороны и назначило командующим войсками Приволжского военного округа.

13 мая 1937 г. – по просьбе Тухачевского Сталин лично принял его в Кремле, о чем шел разговор, установить не удалось.

14 мая 1937 г. – Примаков показал, что заговорщики прочили Якира вместо Ворошилова на пост наркома обороны. Арест Корка.

15 мая 1937 г. – арестованный Фельдман попросил ознакомить его со следственными материалами и выразил готовность давать показания в соответствии с ними.

16 мая – Корк заявил о том, что целью заговорщиков был военный переворот в Кремле и что во главе военной организации стояли Корк, Тухачевский и Путна.

19 мая 1937 г. – Фельдман назвал имена более 40 командиров и политработников – участников военно-троцкистского заговора, в числе которых были Шапошников, Каменев, Гамарник, Дыбенко и другие.

22 мая 1937 г. – арест Тухачевского и Эйдемана.

28 мая 1937 г. – арест Якира.

29 мая 1937 г. – арест Уборевича.

31 мая 1937 г. – самоубийство начальника Политуправления РККА Я. Б. Гамарника.

Даже из этого неполного перечня событий видно, что сведения о готовящемся в СССР перевороте, которые были известны Бенешу (9 февраля) и Даладье (16 марта), не могли представлять интереса для советского руководства; материалов для обвинения Тухачевского и его сподвижников хватало и без их сообщений. Другой вопрос: насколько обоснованным было это обвинение.

Но тут советская общественность как пребывала раньше, так пребывает и сейчас в полном неведении.

11 июня Специальным судебным присутствием Верховного Суда СССР ей было предложено принять на веру решение о том, что Тухачевский и его сподвижники были руководителями «военно-фашистского заговора» в Красной Армии.

Прошло двадцать лет – и 31 января 1957 г. Военная коллегия того же самого Верховного Суда СССР опять же голословно, не приводя доказательств, предлагает советским людям поверить ей на слово в том, что Тухачевский и другие военачальники ни в чем не виноваты. Хорошо, поверили. Так нет же: проходит еще тридцать лет – и в 1989 г. Комиссия Политбюро ЦК КПСС снова убеждает нас в том, что Тухачевский и иже с ним ни в чем не виноваты(!).

Спрашивается: с чего бы это Комиссии понадобилось снова затевать шум вокруг реабилитации Тухачевского, полностью закрытый в 1957 г.? Неужели это было сделано просто так, ни с того ни с сего?

Конечно, нет.

Шум вокруг имени Тухачевского и других репрессированных военачальников в наши дни – это очередной акт давно разыгрываемой драмы, имя которой – ревизия истории Великой Отечественной войны…

 

Цифры, о которых принято молчать

Эта ревизия началась не сегодня и не вчера Она началась тридцать лет назад, с тех пор как в 1963 г. вышла в свет книга А. Тодорского «Маршал Тухачевский».

Безмерно превознося своего кумира, Тодорский заявлял, что если бы войсками решающего направления в начале войны командовал Тухачевский, то не было бы у нас таких тяжелых потерь; что эти тяжкие неудачи были результатом сталинских репрессий в армии в 1937–1939 гг.

А через три десятилетия А. Бовин писал об этом весьма спорном утверждении Тодорского, как об аксиоме, не требующей доказательств: «Именно Сталин в середине 30-х годов обезглавил, деморализовал Красную Армию. По неполным данным генерал-лейтенанта А. И. Тодорского, из 767 военачальников, имевших звание маршалов… генералов и адмиралов, было репрессировано 512 человек.

Общая цифра довоенных потерь офицерского состава РККА мне не известна. Генерал армии А. А. Епишев упоминал о десятках тысяч». А тем временем пишущая братия «конкретизировала» цифру Епишева: в газетах, журналах, на экранах телевизоров замелькали цифры 37, 40, 44 и даже 50 тысяч!

Комментируя эти цифры, известный публицист Э. Генри в журнале «Дружба народов» (1988, № 3) писал: «Никакое поражение никогда не ведет к таким чудовищным потерям командного состава. Только полная капитуляция страны после проигранной войны может иметь следствием такой разгром. Как раз накануне решающей схватки с вермахтом, накануне величайшей из войн Красная Армия была обезглавлена. Это сделал Сталин».

Не правда ли, странно вел себя этот проницательный и осторожный человек: накануне безмерно страшившей его войны расстрелял несколько десятков тысяч самых лучших, самых талантливых, самых заслуженных полководцев.

Невозможно поверить, что такие опытные и квалифицированные в своем деле специалисты, как Бовин и Генри, могли высказывать столь нелепые мысли. И если они все-таки их высказывали, то это может означать лишь одно: за цифрами репрессий есть некая тайна, некая задняя мысль. И она, эта тайна, раскрылась в мае 1988 г. на конференции Военно-исторического общества и «Военно-исторического журнала».

На встрече выступил тогда полковник в отставке Бородин, который в предвоенные годы работал в мобилизационном отделе РККА и знал вопрос, как говорится, из первых рук. Со ссылками на официальные документы Бородин сообщил, что мельтешащая в нашей прессе цифра – 37 тыс. – это не число расстрелянных в 1937 г. командиров, а общее число офицеров, по разным причинам уволенных из рядов Красной Армии в 1937–1939 гг. Из этих 37 тыс. около 8 тыс. приходилось на долю «естественной убыли», то есть уволенных по смерти, болезням, возрасту, моральному разложению и т. д. Остальные же 29 тыс. офицеров были уволены по политическим мотивам, причем такое увольнение далеко не всегда означало арест, а тем более расстрел.

Так, к 1 января 1941 г. после рассмотрения множества жалоб, ходатайств и заявлений из этих 29 тыс. в кадры РККА было возвращено примерно 13 тыс. офицеров, следовательно, в конечном счете по политическим мотивам из армии было уволено примерно 16 тыс. человек. Из них арестовано около половины – 6–8 тыс., а расстреляно – 3–4 тыс.

Для справки Бородин сообщил: на 1 января 1941 г. в РККА служило 580 тыс. офицеров, а к маю этого же года после выпуска военно-учебных заведений их число достигло 680 тыс. Таким образом, к началу Великой Отечественной войны число уволенных по политическим мотивам составляло менее 2,5 %, а репрессированных– около 1 % от численности всего офицерского корпуса. Таким образом, количество репрессированных за два года офицеров оказалось равным примерно естественной убыли офицерского корпуса за этот же период.

Заканчивая свое выступление на конференции, Бородин выразил недоумение по поводу того, что редакции, которым он предлагал свою статью, вносящую ясность в запутанный и важный вопрос, под тем или иным предлогом отказывались от ее публикации. Лишь в октябре 1988 г. ему удалось опубликовать ее в «Военном вестнике АПН». Можно было ожидать, что после обнародования объективной информации издания, ложными сведениями вводившие читателей в заблуждение, поспешат исправить свою ошибку. Увы, этого не произошло. Больше того, на протяжении следующего 1989 г. «Правда», «Огонек», «Аргументы и факты» и «Наука и жизнь» опубликовали материалы, в которых повторялась эта завышенная в десять раз (!) цифра расстрелянных военачальников.

Это навело меня на мысль проверить объективность раскрепощенной в эпоху гласности прессы. Во все эти редакции я направил письма с просьбой исправить допущенную ими ошибку, вводящую в заблуждение широкие слои читателей И что же? «Правда» и «Аргументы и факты» вообще не удостоили меня ответом, «Огонек» прислал оттиснутую на ксероксе стандартную отписку-благодарность за внимание, а «Наука и жизнь» прислала телефонограмму, что она-де будет проверять сообщенные мной данные.

Проверять им пришлось недолго: в сентябре 1989 г. Бородин опубликовал более обстоятельную статью по репрессиям в Красной Армии в журнале «Молодая гвардия», а «Известия ЦК КПСС» в № 1 за 1990 г. обнародовали сам документ. «О РАБОТЕ ЗА 1939 ГОД. Из отчета начальника Управления по начальствующему составу РККА Наркомата Обороны СССР Е. А. Щаденко, 5 мая 1940 г.».

При изучении этого документа становится ясно, что сетования на нехватку командиров накануне войны, часто встречающиеся в мемуарах и в публикациях последнего времени, объясняются не столько репрессиями, сколько стремительным ростом численности наших вооруженных сил в предвоенное трехлетие, которая с 1,433 млн. человек в 1937 г. увеличилась до 5,373 млн. в июне 1941 г., то есть почти в три раза(!). За то же время сеть военно-учебных заведений была расширена в два раза – с 49 в 1937 г. до 114 в 1940-м, а количество командиров и военных специалистов, выпущенных в 1938–1939 гг., составило 158 147 человек – в два с половиной раза больше, чем уволенных за три года репрессий.

И тем не менее подготовка командиров отставала от роста Красной Армии. Щаденко в своем отчете указывал на хронический некомплект командных кадров, который в 1938–1939 гг. составлял 45 тыс. человек. Странное совпадение этой цифры с числом будто бы расстрелянных Сталиным офицеров.

Итак, говоря о причинах некомплекта командных кадров в первые месяцы войны, следовало бы говорить скорее об отставании системы военных учебных заведений от роста численности РККА, нежели об «обезглавливании» ее вследствие репрессий. Правда, тут нам могут возразить: пусть Сталин уничтожил не 40 тыс. офицеров, а в десять раз меньше. Но эти 4 тыс. занимали высшие командные посты, были цветом армии, ее мыслящей элитой. И действительно, в высших эшелонах процент уволенных по политическим мотивам был существенно выше, чем в целом по армии. Среди комполков он достигал 10 %, комдивов – 26 %, комкоров – 27 %. Среди маршалов даже 60 %: из пяти маршалов 1935 г. расстреляли троих! Это как будто дает основания говорить, хотя и с некоторыми оговорками, об «обезглавливании» РККА…

Чтобы разобраться в этом вопросе, необходимо посмотреть, что представлял собой этот «цвет Красной Армии», ее «мыслящая элита».

 

Модная фальсификация

В 1964 г. в книге «Тухачевский» писатель Л. Никулин, перечисляя военачальников, павших жертвами культа личности И. В. Сталина, назвал М. Н. Тухачевского, И. Э. Якира, И. П. Уборевича, А. И. Корка, А. И. Егорова, Г. Д. Гая, Р. П. Эйдемана, В. М. Примакова, Б. М. Фельдмана, В. К. Путну и других.

«Погибшие полководцы, – писал он, – принадлежали к числу лучших высших офицеров Красной Армии. Если бы они остались в живых и не были уничтожены некоторые другие кадры старшего и среднего звеньев командного состава, то, безусловно, в годы Великой Отечественной войны можно было достичь победы с меньшими жертвами, да и весь ход войны мог быть иным».

На первый взгляд – выражение частного мнения, на которое имеет право автор любой биографической книги. Но при более пристальном рассмотрении дела начинаешь понимать, что это утверждение не такое уж невинное. Ведь признав репрессированных военачальников лучшими, Л. Никулин вольно или невольно бросил тень второсортности на тех прославленных полководцев Великой Отечественной войны, которые приняли на себя удар гитлеровской военной машины, выстояли и одолели ее.

Советский народ чтит маршалов и генералов Великой Отечественной войны, воздает должное силе их характера, мужеству и воинскому мастерству. И вдруг ратные подвиги таких признанных во всем мире военных талантов, как Г. К. Жуков, А. М. Василевский, К. К. Рокоссовский, И. С. Конев, К. А. Мерецков, Л. А. Говоров, Ф. И. Толбухин, Р. Я. Малиновский, А. И. Еременко, И. Х. Баграмян и другие, перечеркиваются простым утверждением: были, дескать, военачальники, которые могли сделать все то же самое гораздо лучше, быстрее и с меньшими потерями!

Трудно представить себе, как выглядела бы история человечества, если бы в ней воздавалось не Кутузову, Менделееву и Толстому, а неведомым миру гениям, которые могли бы лучше и дешевле изгнать завоевателей с русской земли, открыть периодическую систему элементов и написать «Войну и мир». Но именно нечто подобное производится сейчас на наших глазах с освещением истории Советских Вооруженных Сил. Десятки журналистов, писателей, издателей, сценаристов и режиссеров и даже историков на все лады пропагандируют сейчас ту мысль, что репрессированные военачальники, останься они у власти, изменили бы весь ход войны в сторону достижения более быстрой, более решительной и достигнутой с меньшими потерями победы.

Чтобы понять всю нелепость этого утверждения, достаточно сопоставить биографические сведения о высших военачальниках, репрессированных в 1937 г., и о прославленных полководцах Великой Отечественной войны.

Прежде всего бросается в глаза то, что речь не шла о смене поколений: и те и другие принадлежали к одному возрастному контингенту – годы рождения 1890–1898. В Гражданскую войну и те и другие вступили в большинстве в невысоких чинах: унтер-офицеры, прапорщики, подпоручики. Но дальше их карьеры стремительно расходятся. За четыре года Гражданской войны прапорщик Г. Гай и раньше вообще не служивший в армии В. Примаков стали комкорами (генерал-лейтенантами), прапорщик В. Путна – комдивом (генерал-майором), подпоручик И. Уборевич – Главнокомандующим Народно-революционной армией Дальневосточной Республики, а подпоручик М. Тухачевский – командующим фронтом (генералами армии или маршалами)!

А их сверстники, ставшие впоследствии прославленными полководцами Великой Отечественной войны? До каких чинов дослужились они за четыре года Гражданской войны?

А. Еременко – до помкомполка, И. Конев – до комиссара штаба Народно-революционной армии Дальневосточной Республики, Р. Малиновский – до начальника пулеметной команды, К. Мерецков – до помощника начальника штаба дивизии, К. Рокоссовский – до комполка, Л. Говоров – до начальника артдивизиона, Ф. Толбухин – до начальника оперативного отдела штаба войск, то есть в целом не выше полковника.

Но особенно ошеломляет сопоставление карьер И. Якира и Г. Жукова за время Гражданской войны. Первый родился в 1896 г. в Кишиневе в семье аптекаря, учился в Базельском университете и в Харьковском технологическом институте, сам стал аптекарем. Когда началась Первая мировая война, он, чтобы не попасть на фронт, пошел работать токарем на военный завод в Одессе. В апреле 1917 г. вступил в РКП(б), а уже в декабре был избран членом Бессарабского Совета, членом одесского Губревкома и Губпарткома. Потом командовал китайским батальоном, который в составе 5-го конного Заамурского полка отошел под нажимом немцев в Россию. И вот прошло два года – и прежде вообще не служивший в армии Якир уже командует группой армий Юго-Западного фронта, то есть становится, по-нашему, генерал-полковником!

А как складывается военная карьера его одногодка Г. Жукова? Происхождение из крестьян, сам рабочий, с начала 1915 г. и до конца Первой мировой войны – на фронте, дослужился до младшего унтер-офицера, получил два Георгиевских креста за храбрость. В РКП(б) вступил весной 1919 г. Казалось бы, все должно было благоприятствовать блестящей карьере Жукова в Рабоче-Крестьянской Красной Армии. А до чего дослужился в ней человек, впоследствии признанный военным гением, за четыре года Гражданской войны, которую он закончил в 1922 г.? До… командира эскадрона! Вот вам и прелесть революции, которая будто бы выдвигает не титулы, а таланты!

А разве не заставляет задуматься тот факт, что прапорщик Р. Эйдеман к концу Гражданской войны дослужился до командующего военным округом, а его, во всяком случае, не менее талантливый ровесник А. Василевский – только до помкомполка?

Нетрудно понять, что первых выталкивали на высшие командные посты не какие-то сверхъестественные военные дарования, так, кстати, никогда и не подтвержденные в сражениях с мало-мальски серьезной иностранной армией, а совсем иные мотивы, часто вообще не связанные с военной квалификацией.

Например, один военный историк объяснял мне, что быстрая карьера Якира, Уборевича, Эйдемана и других объясняется просто тем, что они вступили в Красную Армию раньше, чем Жуков, Рокоссовский, Василевский…

Но это объяснение лишний раз подтверждает, что в Гражданскую войну на высшие должности часто назначались люди не по таланту, опыту и воинскому мастерству, а по политическим мотивам, по-приятельству, по тому, кто «раньше вступил». Легко себе представить профессиональный уровень «мыслящей элиты», подобранной по принципу: кто раньше встал да палку взял, тот и капрал!

Далее, из сопоставления биографических сведений устанавливается, что большая часть сподвижников Тухачевского вступила в РКП(б) в 1917 г. (1914 – 1, 1917 – 5, 1918 – 2, 1919 – 1, 1921 – 1). Маршалы Отечественной войны вступали в РКП(б) в целом значительно позже (1917 – 1, 1918 – 2, 1919 – 2, 1926 – 1, 1938 – 2, 1941 – 1, 1942 –1).

Национальный состав «группы Тухачевского соответствовал взгляду на Красную Армию как на «инструмент международного действия», как на вооруженную силу мировой революции, поэтому при преимущественном русском рядовом составе среди высших офицеров преобладали представители национальных меньшинств (литовцы – 3, украинцы – 2, евреи – 2, армяне – 1, русские, если считать таковым Тухачевского, – 1). Национальный состав командующих фронтами 1945 г. соответствовал армии, ставшей на защиту отечества от иноземных захватчиков (русские – 6, украинцы – 2, поляки – 1, армяне – 1).

И наконец, уровень профессиональной подготовки полководцев Великой Отечественной войны был на порядок выше, чем у Тухачевского и его соратников, среди которых высшее военное образование имели пятеро (Гай, Корк, Примаков, Фельдман, Федько), остальные же были лишь «причисленными к лицам с высшим военным образованием» (Уборевич, Тухачевский) или вообще без оного (Якир, Путна, Эйдеман). Среди полководцев Великой Отечественной высшее образование имели восемь человек (Еременко, Конев, Малиновский, Мерецков, Толбухин – Военная академия им. Фрунзе, Василевский, Говоров, Баграмян – Академия Генерального штаба).

Удивительно, но факт: военное образование самых прославленных полководцев Отечественной войны – Г. К. Жукова и К. К. Рокоссовского – ограничивалось лишь Курсами усовершенствования высшего начсостава, но ведь это были прирожденные полководцы, воины, не пропустившие ни одной ступени военной службы.

Чтобы получить представление об основательности профессиональной подготовки г. К. Жукова, достаточно ознакомиться с его послужным списком после гражданской войны. В 1923 г. вступил в командование кавалерийским полком, которым командовал семь лет! Затем год был комбригом, помощником инспектора кавалерии РККА, четыре года командовал кавдивизией, год – корпусом В 1939 г. Георгий Константинович возглавил армейскую группу войск, разгромившую японцев на реке Халхин-Гол в Монголии, после чего был назначен командующим Киевским особым военным округом, начальником Генерального штаба РККА. В годы Великой Отечественной войны возглавлял ряд фронтов, был первым заместителем наркома обороны и заместителем Верховного Главнокомандующего. В 1955 – министр обороны СССР. Маршалом Советского Союза Жуков стал в 1943 г. в возрасте 47 лет, имея за плечами почти тридцатилетнюю службу в Вооруженных Силах и такие знаменитые операции против сильнейших иностранных армий, как Халхин-Гол, первая наступательная операция советских войск в Великой Отечественной войне под Ельней, оборона Москвы и Сталинграда, деблокада Ленинграда…

Из этого жуковского послужного списка сразу видно, в чем состояло главное отличие полководцев Великой Отечественной войны от высших военачальников, репрессированных вместе с Тухачевским в 1937 г. Оно состояло не в возрасте, не в партийном стаже и даже не в высшем военном образовании. Главным различием было то, что полководцы Отечественной войны основательно, досконально знали все стороны военной службы, лично прошли через все ее ступени.

«Полноценного военачальника, способного командовать крупными соединениями, – говорил маршал И. Конев в беседах с писателем К. Симоновым в 1965 г., – может воспитать только долгая военная школа, прохождение целого ряда ее ступеней – неторопливое, основательное, связанное с устойчивой любовью к пребыванию в войсках, проведению учений, к непосредственному командованию, к действиям в поле… Одной штабной подготовки, длительной службы в штабах для этого недостаточно. Без того, чтобы покомандовать полком, корпусом, трудно стать командармом и командующим фронтом».

Основой командного опыта крупные военачальники Великой Отечественной считали полк, то есть как раз ту ступень службы, которую перескочил как сам Тухачевский, так и большинство его сподвижников.

«Командир части, который хорошо освоил систему управления полком и способен обеспечить его постоянную боевую готовность, – писал маршал г. К. Жуков, – всегда будет передовым военачальником на всех последующих ступенях командования как в мирное, так и в военное время».

С ним в этом солидаризовался и маршал И. Конев: «Без практики командования полком нельзя стать настоящим полководцем».

Да, видно, недаром даже самых крупных военачальников принято именовать именно полководцами, а не, к примеру, дивизие– или армиеводцами…

По мнению Конева, отсутствие последовательного прохождения всей лестницы военной службы было главным недостатком многих бывших прапорщиков и подпоручиков, ставших сразу во главе красных дивизий, корпусов и армий. Честно служа советской власти и имея действительные революционные заслуги, они не уделяли должного внимания повышению своей профессиональной военной квалификации и отстали от уровня предъявляемых современной войной требований задолго до начала Второй мировой войны.

Иван Степанович развеивал миф о том, будто И. В. Сталин накануне войны истреблял без разбора талантливых военачальников, как склонны сейчас утверждать иные публицисты. Напротив, Сталин пристально приглядывался и брал на заметку людей, на которых он собирался сделать ставку в неуклонно приближающейся войне. Сам Конев ощущал на себе внимание Сталина, ощущали его и Жуков, и М. Попов, и многие другие командиры, которые, как и репрессированные военачальники, были участниками Гражданской войны, но без особо громкого прошлого за плечами.

«Это прошлое, – говорил Конев, – на них не давило, не навязывало им своих концепций, не заставляло смотреть назад – в Гражданскую войну. Они заканчивали оформляться как военачальники уже после гражданской войны, проходили одну за другой нормальные ступени службы и именно поэтому шли вперед, а не останавливались на месте и не жили старым».

В предвоенные годы иностранные наблюдатели были введены в большое заблуждение, увидев, что на высших постах Красной Армии элегантных остроумцев с хорошими манерами заменяют их «неотесанные пролетарские коллеги».

5 мая 1941 г., всего за полтора месяца до нападения на Советский Союз, германский военный атташе полковник Кребс доносил в Берлин: «Русский офицерский корпус исключительно плох (производит жалкое впечатление), гораздо хуже, чем в 1938 г. России потребуется 20 лет, чтобы офицерский корпус достиг прежнего уровня».

Но этому будто бы «исключительно плохому» офицерскому корпусу понадобилось всего четыре года, чтобы принять на себя страшный первый удар вермахта, оправиться и сокрушить гитлеровскую военную машину, под которой хрустнула вся Западная Европа.

Чтобы по достоинству оценить значение этого факта, вспомним, что весной 1940 г. Франция и ее союзники превосходили Германию по всем видам вооружения (3,785 млн. человек, 3099 танков, 15 544 орудия и 3791 самолет против немецких 3,3 млн. человек, 2580 танков, 7378 орудий и 3824 самолетов). Репрессий среди командного состава французской и английской армий не было, а разбиты они были за 43 дня (!). (Невольно задумаешься: если бы французское и английское правительства удосужились почистить свой офицерский корпус накануне войны, то, может быть, фашистская Германия была бы разбита уже в 1940 г.? В конце войны после ликвидации генеральского заговора против Гитлера фюрер сожалел, что не последовал сталинскому примеру и не произвел чистку вермахта. «Правильно сделал Сталин, что уничтожил всех своих военачальников!» – не раз говорил он приближенным.)

Но и на это у чернителей нашей армии есть контрдовод. «По подсчетам ученых, общее количество наших потерь (армии и мирного населения) – 46 млн., – пишет известный советский военный историк Ю. Геллер (Дружба народов, 1989. № 9. С. 242). Из них – 22 млн. солдат. На Восточном фронте (против Польши и СССР) немцы потеряли 1,5 млн. солдат. На каждого убитого немца – четырнадцать наших ребят».

Откуда же взяли «ученые», на которых ссылается Геллер, столь сокрушительные для нашей армии сведения? Исчерпывающий ответ на этот вопрос дал военный историк генерал В Филатов.

«Сегодня кто-то твердит, будто первым цифру 20 миллионов погибших назвал Сталин, другие уверяют – правдоискатель Хрущев», – пишет он (Военно-исторический журнал. 1990. № 3. С. 96).

В действительности же она появилась гораздо раньше в газете «Клич», издаваемой отделом пропаганды верховного главнокомандования германских вооруженных сил для распространения среди советских военнопленных. В ней утверждалось, что за первые месяцы войны Красная Армия потеряла 20 млн. человек, а 5 млн. взято в плен. Эти цифры фашистскими пропагандистами были названы не случайно.

«Неопровержимо доказано: всякое государство под ружье может поставить не более 10 % своего населения, – пишет Филатов, – если больше, то у него разваливается экономика, потому что некому работать… И выходит, что 20 млн. и 5 млн. – это не статистика, а пропаганда отдела по разложению войск противника, в данном случае – наших войск, наших людей, нашего государства. И появились эти цифры в фашистском Берлине между сентябрем 1941 г. и маем 1942 г., когда там окончательно поняли – молниеносной победы не получится».

А каковы же действительные цифры наших потерь и почему так долго гуляли по страницам советской печати данные, измышленные в пропагандистских ведомствах гитлеровского рейха?

Ответы на эти вопросы содержатся в том же номере «Военно-исторического журнала» на с.14: «Мы долго держали в секрете данные о потерях. О них знало очень малое количество лиц, допущенных к документам особой важности… В 1988–1989 гг. работали две комиссии по анализу и подсчету потерь Советских Вооруженных Сил в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Итоги работы комиссий в Генеральном штабе рассмотрены и утверждены».

Так вот: в ходе войны Советские Вооруженные Силы потеряли убитыми, пропавшими без вести, попавшими в плен и не вернувшимися из него, умершими от ран, по болезни и от несчастных случаев 8 млн. 668 тыс. 400 человек. За этот же период безвозвратные потери вермахта составили около 5,5 млн. человек, 1,2 млн. потеряли на Восточном фронте армии сателлитов фашистской Германии. Соотношение потерь 1:1,3, а отнюдь не 1:14, как считает Ю. Геллер.

И все-таки в широко распространенном мнении о чрезмерности потерь советских войск в Великой Отечественной войне есть зерно истины. Из приведенных «Военно-историческим журналом» цифр явствует, что за первые полгода войны Красная Армия потеряла 1,5 млн. человек – более 20 % наших потерь за всю войну! Спрашивается, были бы эти потери меньше, если бы Тухачевский, Якир и другие репрессированные военачальники остались на своих местах?

Ясно, что ответ на такой вопрос может быть лишь чисто гадательным, но некоторый свет на него могут пролить недавно опубликованные собственноручные показания Тухачевского, который, оказывается, в ходе следствия написал обширную записку о военных замыслах Гитлера и о возможных путях вторжения фашистских армий на территорию СССР.

«Максимум, на что Гитлер может надеяться, – писал он, – это на отторжение от СССР отдельных территорий. Из всех территорий самой вожделенной для него является только Украина, где и следует ожидать удара главных сил германской армии. Что же касается белорусского театра военных действий, то он только в том случае получает для Германии решающее значение, если Гитлер поставит перед собой задачу полного разгрома СССР с походом на Москву. Однако я считаю такую задачу совершенно фантастической» (Военно-исторический журнал. 1991. № 8. С. 45–46).

Но история показала, что Гитлер поставил перед собой именно ту задачу, которую Тухачевский считал «фантастической». И нетрудно представить себе масштаб катастрофы, которая постигла бы Советские Вооруженные Силы, окажись во главе «армий решающего направления» «стратеги», подобные Тухачевскому.

Недаром, когда Ф. Чуев спросил Молотова, как он относится к бытующему мнению, что если бы Тухачевский и Якир остались на своих постах, то у нас не было бы таких страшных потерь в начале войны, Вячеслав Михайлович ответил предельно кратко:

– …Это модная фальсификация!

 

Так кто же назвал Тухачевского

«звездой первой величины»?

Много лет занимаясь изучением биографии Тухачевского, я не раз сталкивался с резко отрицательной реакцией собеседников даже на самый незначительный критический отзыв о нем. Многие люди недоумевали, как я решаюсь высказывать о Тухачевском мнения, не совпадающие с хвалебными отзывами о нем таких прославленных военачальников, как А. В. Горбатов, Н. Н. Воронов, С. С. Бирюзов и, конечно же, маршал Г. К. Жуков. Мнения таких людей не могут быть отброшены без рассмотрения. Необходимо вдуматься в смысл того, что они, и в первую очередь Жуков, говорили о Тухачевском и в какой обстановке это было сказано.

В своих «Воспоминаниях и размышлениях» Георгий Константинович упомянул о Михаиле Николаевиче не менее семи раз. В числе этих упоминаний находятся и те определения в превосходных степенях, которые так любят цитировать почитатели Тухачевского: «один из самых талантливых наших военных теоретиков» (с. 100, изд. 1969 г.); «умный, широко образованный профессиональный военный» (115); «человек атлетического сложения, он обладал впечатляющей внешностью» (114); «гигант военной мысли», «звезда первой величины в плеяде военных нашей Родины» (116); «меня пленяла его разносторонняя осведомленность в вопросах военной науки» (115) и т. д.

Но вот что поневоле обращает на себя внимание: проявляя удивительную для сурового полководца щедрость в похвалах общего свойства, отдающих порой даже некоторой девической восторженностью («пленяла», «атлетическое сложение», «впечатляющая внешность»), Георгий Константинович оказался куда как скуп на восторги при оценке конкретных боевых операций Тухачевского. Конечно, он не ставил целью дать в своих воспоминаниях сколько-нибудь подробный разбор полководческой деятельности Михаила Николаевича. Но, размышляя о действиях Красной Армии в Гражданской войне, он ни словом не обмолвился о будто бы блестящих действиях Тухачевского.

Так, на с. 49, упоминая о характерных для командования Восточного фронта пренебрежении к разведке, неумении разгадывать замыслы противника и организовывать энергичное противодействие ему, Жуков не выделяет из общего ряда военачальников, которым были свойственны эти недостатки, командарма 1-й, а потом 5-й армий Тухачевского; не пишет, что он-де выгодно отличался от своих коллег вниманием к разведке и к организации активных, энергичных действий. На с. 66, описывая свое участие в действиях против повстанцев Антонова на Тамбовщине, Георгий Константинович тоже не расточает комплиментов руководившему этими операциями Тухачевскому, а честно признает: «полностью уничтожить банду в то время все же нам не удалось».

Эта сдержанность в профессиональных оценках заставляет задуматься, тем более что жуковские впечатления о деятельности Тухачевского после гражданской войны тоже неоднозначны. Достаточно привести один пример. На с. 116, рассказывая об огромном впечатлении, произведенном выступлением Тухачевского на молодых командиров в 1931 г., Жуков писал: «Тогда мы были менее искушены в вопросах военной науки и слушали его, как зачарованные». Этот комплимент по меньшей мере странен: неискушенность аудитории как главная причина восхищения докладчиком. А что сказали бы о выступлении Тухачевского более искушенные слушатели?

Биографы не устают твердить о необычайно высокой общей культуре Тухачевского. Один из них, В. Иванов, в книге, изданной в 1990 г., пишет: «Будучи сам блестящим оратором и лектором, он не терпел беспомощных лекторов… Молодым преподавателям настоятельно рекомендовал учиться культуре речи у лучших опытных преподавателей. Образцом были лекции и доклады самого Михаила Николаевича» (с. 204).

Чтобы дать представление об этой самой «культуре речи», достаточно привести один образчик – концовку выступления первого заместителя наркома обороны СССР на таком ответственном собрании, как XVII съезд ВКП(б) 4 февраля 1934 г.

«Товарищи! – сказал тогда Михаил Николаевич. – Я уверен, что мы сумеем овладеть чертежным и контрольно-измерительным хозяйством и правильным, дисциплинированным техническим контролем… И я не сомневаюсь, что под напором нашей партии, под напором Центрального Комитета, под руководящим и организующим воздействием товарища Сталина мы эту труднейшую задачу выполним и в случае войны сумеем выдвинуть такие гигантские технические ресурсы, которыми обломаем бока любой стране, сунувшейся против нас…» «Обломаем бока ресурсами»… Вот так «культура речи», вот так «блестящий оратор»! А «овладение чертежным хозяйством и техническим контролем» как главная задача Наркомата обороны? Тут только и можно было уповать на «неискушенность аудитории»!

В чем же секрет этой странной двойственности жуковских оценок Тухачевского?

Георгий Константинович работал над своими воспоминаниями в то время, когда уже исподволь началась и постепенно набирала силу кампания по искажению историй Великой Отечественной войны. Велась она осторожно, не путем открытых нападок, а путем смещения акцентов, путем непомерного захваливания одних и намеренного замалчивания других.

И в этой кампании репрессированным военачальникам было отведено немаловажное место. Достаточно сказать, что к 1968 г., году выхода в свет первого издания «Воспоминаний и размышлений», в стране было издано более десятка биографий Тухачевского, Уборевича и Якира общим тиражом около 1,5 млн. экземпляров. А о Жукове, Василевском, Рокоссовском, Коневе и других полководцах, выигравших величайшую в истории войну, не было тогда издано ни одной – ни одной! – книги. Больше того, Л. Никулин в книге «Тухачевский» уже бросил провокационную мысль о том, что репрессированные военачальники могли бы выиграть эту войну быстрее и с меньшими потерями…

Неудивительно, что в общественном сознании репрессированные военачальники, никогда не воевавшие с серьезным противником, все более и более затмевали действительно великих полководцев, совладавших с врагом невиданной дотоле силы.

Неудивительно, что помощники Жукова, а ему помогали военные специалисты, историки и редакторы Агентства печати «Новости» (АПН), – тоже поддались гипнозу похвал, расточаемых тогда репрессированным военачальникам.

Недаром одним из первых вопросов, который задала Георгию Константиновичу редактор АПН А. Миркина, был вопрос о его отношении к Тухачевскому. «Очень был красивый мужчина, – сразу ответил Жуков. – Очень!» Не правда ли, странный комплимент полководцу? Можно предполагать, что вольно или невольно помощники толкали Георгия Константиновича на то, чтобы включить комплименты Тухачевскому в текст книги.

Сейчас стало известно, какому давлению подвергался тогда полуопальный полководец. Ему, например, недвусмысленно дали понять, что выход его труда в свет будет зависеть от его согласия включить в текст фразу о том, будто во время войны у него возникла необходимость встретиться с полковником Л. И. Брежневым, о котором он тогда, конечно, и слыхом не слыхивал.

«Несколько бессонных ночей и непрерывных раздумий до страшных головных болей… последовали за предложением «свыше» включить эти строки в книгу, – пишет дочь полководца М. Г. Жукова (Правда. 1989, 20 янв.). Тогда моя мама… уговорила отца только тем, что, во-первых, никто из будущих читателей не поверит в принадлежность этих строк его перу, а во-вторых, если он не пойдет на компромисс, то книга вообще не выйдет в свет. А отец так об этом мечтал. Он боялся умереть, не увидев плода своего многолетнего труда».

Удивительно ли после этого, что навязываемые ему помощниками неумеренные похвалы в адрес Тухачевского показались Георгию Константиновичу вполне безобидными по сравнению с категорическим требованием написать о том, что он мечтал встретиться с неведомым ему полковником Брежневым. Не имея принципиальных возражений против подобных общих похвал, Жуков пропустил их в текст, но в профессиональной оценке конкретных операций Тухачевского он не поступился ни на йоту и, не сочтя возможным отозваться о них с похвалой, сказал о них сдержанно или вообще промолчал.

 

Не начать ли сказочку сначала?

Постановление Политбюро ЦК КПСС от 27 сентября 1987 г. об образовании Комиссии по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30–40-х и начала 50-х годов, все интересующиеся историей Красной Армии встретили с большим удовлетворением. Думалось: наконец-то будет опубликована «Белая книга» по процессу Тухачевского и его сподвижников, в которую, как положено, войдут личные дела осужденных; протоколы их допросов; материалы следственных дел; протоколы судебных заседаний; справки о лицах, упоминаемых в делах; справки о следователях и судьях; справки о «реабилитаторах» – следователях, прокурорах и судьях, пересматривавших дело; перечень документов дела; списки лиц, бравших его на просмотр, и т. д.

Но – удивительное дело! – Комиссия Политбюро ЦК КПСС ничего этого делать не стала, а ограничилась публикацией в «Известиях ЦК КПСС» (1989. № 4. С. 42–80) обобщающей справки «Дело о так называемой антисоветской троцкистской военной организации в Красной Армии», составленной по ее заказу Комитетом государственной безопасности СССР, Прокуратурой СССР, Комитетом партийного контроля при ЦК КПСС и Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.

К сожалению, эта справка, как и все предшествующие реабилитационные публикации, не столько проясняет, сколько затемняет и запутывает дело Тухачевского; не столько убеждает в невиновности осужденных, сколько дает пищу для новых подозрений, что осудили их не зря.

В самом деле, не искушенных в юридических тонкостях читателей не может не удивлять опубликованное в одной подборке со справкой Комиссии Определение Военной коллегии Верховного Суда СССР от 31 января 1957 г.

Согласно этому документу, фабула дела Тухачевского была такова: три ранее арестованных офицера: Примаков, Путна и Медведев показали, что их еще находившиеся на свободе коллеги: Тухачевский, Якир, Фельдман, Корк, Эйдеман и Уборевич – участники антисоветского военного заговора. Все поименованные лица после ареста на допросах сначала полностью отрицали свою виновность, а потом все признались в принадлежности к контрреволюционному военному заговору и назвали других соучастников.

Но этим признаниям, пишут члены Военной коллегии, верить не нужно: они «были получены от арестованных путем применения к ним незаконных методов следствия: обмана, шантажа и мер физического воздействия». В подтверждение этих слов в Определении приводятся показания нескольких бывших работников НКВД СССР, которые подтвердили, правда с чужих слов, факт применения физических мер в отношении Путны, Примакова и Эйдемана.

А тут кстати на протоколе допроса Тухачевского от 1 июня 1937 г. обнаружились подозрительные пятна, напоминающие кровь… Дали протокол на биологическую экспертизу – и она подтвердила, точно, кровь! Значит, Тухачевского избивали, делают вывод следователи…

И такого сорта соображений оказалось достаточно, чтобы генерал-майор юстиции А. А. Чепцов и полковники В. В. Борисоглебский и П. А. Лихачев сочли «бесспорно установленным, что уголовное дело… было сфальсифицировано» и определили приговор Судебного присутствия Верховного Суда СССР от 11 июня 1937 г. отменить и настоящее дело за отсутствием состава преступления производством прекратить.

Что же получается? Схвачены совершенно невиновные люди и обвинены в причастности к заговору. Ни о чем не подозревая, они поначалу все отрицают, но потом под пыткой или угрозой пытки признаются в несуществующем заговоре, да еще оговаривают десятки других столь же невиновных людей, как они сами. На суде они частично отказываются или меняют свои прежние показания, но тем не менее признают себя виновными и подают прошения о помиловании… И при такой фабуле дела нам предлагают восхищаться ими как светлыми героями и настоящими большевиками-ленинцами.

Но ведь этот перечень событий наводит совсем на другие эпитеты. Маршалы и генералы не устояли перед пытками и признались в том, чего не делали! Но ведь были и другие генералы, которые устояли перед пытками. Выстоял Горбатов, выстоял Рокоссовский. Выстояли в годы Великой Отечественной войны сотни офицеров, солдат, партизан, даже женщин и подростков. А командиры, которые должны были служить образцом, которые должны были учить подчиненных мужеству и стойкости, не выдержали… А какой поворот приобретают события, если меры физического воздействия к Тухачевскому и его сподвижникам не применялись? Тогда, оговорив невиновных, они, мягко говоря, бесчестные люди. Если же на допросах они выдавали виновных, тогда заговор существовал!

В 1988 г. отставной военный прокурор Б. Викторов, узнав о создании Комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению репрессий, решил поделиться с читателями «Правды» воспоминаниями о событиях тридцатилетней давности и поведать о том, как в 1955 г. он вместе со своими коллегами занимался рассмотрением дела о «военно-фашистском заговоре» в Красной Армии.

Странное впечатление производят эти воспоминания. Утверждая, что обвинения Тухачевского и других военачальников были необоснованны, а осуждение неправосудным, Викторов в то же время без всякого объяснения и оценки выдергивает из дела факты, могущие лишь усилить подозрения в виновности осужденных.

Например, в деле были упоминания о показаниях двух офицеров старой армии, которые называли Тухачевского одним из вдохновителей их подпольной антисоветской организации. Этой информации не дал хода Орджоникидзе. Другой странный факт: в 30-х годах из Германии по каналам внешней разведки НКВД стало известно, что в Красной Армии зреет заговор во главе с генералом Торгуевым. Выяснилось, что под этой фамилией ездил инкогнито в Германию в 1931 г. Тухачевский, но… когда наркому внутренних дел Г. Ягоде доложили эту информацию, он приказал сдать ее в архив. Необъяснимо поведение на суде Примакова, несгибаемого революционера, который, по словам Викторова, «испытал пытки в царских застенках, прошел все тяготы ссылки». А тут вдруг этот волевой человек начал оговаривать себя и других подсудимых, заявляя, что для восстановления капитализма заговорщики считали приемлемыми все средства – измену, предательство, поражение своей страны в войне с врагом, вредительство, шпионаж, террор.

Недаром в этой публикации Ю. Геллер увидел тайное желание Викторова исподволь убедить читателя, что заговор в Красной Армии был.

Скажем прямо, и справка Комиссии Политбюро ЦК КПСС не рассеивает подозрений о наличии заговора и участии в нем Тухачевского. Так, в ней сообщается, что слухи о его антисоветских настроениях идут с 20-х годов, когда ОГПУ вовлекло его в операцию «Трест». Для придания большего авторитета фиктивной «конспиративной монархической организации» среди русских эмигрантов были распространены сведения о том, что в нее входит Тухачевский. Потом будто бы по указанию сверху его было приказано вывести из игры, но, как говорится в записке, «след в зарубежных разведывательных кругах, очевидно, остался».

Особенно настораживают некоторые фактические расхождения, легко обнаруживающиеся при сопоставлении прежних публикаций с запиской Комиссии. Так, в статье Викторова цитируются показания следователя НКВД Ушакова, который писал, что «арестованный Фельдман категорически отрицал какое-либо участие в каком-либо заговоре». Но когда Ушаков показал, что ему известны связи Фельдмана с Тухачевским, Якиром, Эйдеманом и другими, тот 19 мая начал давать показания. В записке же Комиссии говорится, будто Фельдман сразу же после ареста 15 мая просил «ознакомить его с имеющимися у следствия материалами и выразил готовность в соответствии с этими материалами давать показания». Еще большие подозрения вызывают несоответствия, касающиеся поведения Тухачевского. Так, в справке Комиссии указывается, будто его арестовали в Куйбышеве 22 мая 1937 г. и сведений о его поведении на первом допросе не сохранилось.

«Протоколы первичных допросов М. Н. Тухачевского или вовсе не составлялись, или они были уничтожены следствием», – говорится в справке. Но есть данные, что он поначалу отрицал свое участие в заговоре. 26 мая он будто написал сохранившееся в деле заявление об очных ставках с Примаковым, Путной и Фельдманом, но снова – «протоколов этих очных ставок… в его архивно-следственном деле и в других делах не обнаружено».

Далее, в справке утверждается, что свое участие в заговоре Тухачевский отрицал «крайне непродолжительно», так как «были приняты все меры, чтобы сломить его сопротивление». 29 мая его будто бы допросил сам нарком внутренних дел Н. И. Ежов, которому Тухачевский сознался во всем: и в том, что Енукидзе еще в 1928 г. вовлек его в правую организацию; и в том, что он с 1925 г. установил шпионские контакты с немцами; и в том, что в 1936 г. в Лондоне Путна устроил ему свидание с сыном Троцкого; и в том, что кроме него в заговор входили Фельдман, С. С. Каменев, Якир, Эдейман, Енукидзе, Бухарин, Карахан, Ягода и другие.

Итак, уточним: 22 мая арестован, 26 мая написал заявление об очной ставке с Примаковым, Путной и Фельдманом, 29 мая во всем признался лично Ежову.

Такая последовательность событий показывает: с Тухачевским произошла та же таинственная метаморфоза, что и с большинством военачальников, арестованных по делу «антисоветской троцкистской организации». Складывается впечатление, будто всем им в какой-то момент показывали или сообщали нечто такое, после чего они немедленно ломались и выражали готовность «помогать следствию».

Что это могло быть?

Комиссия Политбюро ЦК КПСС намекает: то была угроза пыток или даже сами пытки. «На отдельных листах его (Тухачевского. – Г. С.) показаний обнаружены пятна буро-коричневого цвета», да еще имеющие «форму восклицательного знака», что наблюдается будто бы всегда при попадании крови с предмета, находящегося в движении… Читателю самому предоставляется догадываться, что порочащие себя и других показания Михаил Николаевич дал под пыткой.

И невдомек читателю с разыгравшимся воображением, которого морочит Комиссия Политбюро ЦК КПСС, что в следственном деле Тухачевского нет показаний, написанных рукой следователя и лишь подписанных Михаилом Николаевичем, а есть показания, написанные его собственной рукой на 143 страницах! Показания аккуратно разделены на несколько глав, с подпунктами, исправлениями и вставками. Написаны они четким, ровным почерком со всеми знаками препинания, абзацами и примечаниями. В них подследственный поэтапно и скрупулезно вскрывает мельчайшие детали заговора, выдумать которые не смог бы ни один следователь. Что же касается кошмарных пятен крови, да еще «имеющих форму восклицательного знака», то они действительно есть, но не на собственноручных показаниях Тухачевского, а на третьем экземпляре машинописной копии…

Нет, не получается, чтобы Тухачевский давал показания под пыткой! Тут что-то другое… Но что?

Все противоречия, неувязки и метаморфозы в реабилитационных публикациях о процессе Тухачевского и других военачальников получают исчерпывающее объяснение при одном-единственном допущении: заговор военных был, и в руках политического руководства страны находились неопровержимые доказательства его существования и участия в нем поименованных лиц! И то, о чем говорил на суде Примаков – измена, шпионаж, вредительство, подготовка поражения своей армии в войне и обширные родственные связи с заграницей, – тоже было!

Сейчас известно, что И. В. Сталин тщательно готовился к политическим процессам середины 30-х годов. В 1936 г. за границей были изъяты и доставлены в Москву секретнейшие политические архивы Керенского, Троцкого и Горького. На Сталина работала разветвленная осведомительная сеть как внутри страны, так и за рубежом. О заговоре и его участниках Сталин, похоже, знал все, но он не мог сделать свое знание достоянием гласности. Ведь в таком случае пришлось бы раскрыть законспирированную сеть, скомпрометировать множество весьма влиятельных людей (в том числе и иностранцев) и навсегда лишиться тайных источников информации. Ситуация, знакомая любому милицейскому следователю – когда от осведомителей картина преступления ясна, но чтобы ввести ее в рамки законного следствия, необходимо уже известные, но необнародуемые сведения получить от проходящих по делу обвиняемых и свидетелей.

Особенностью процесса об антисоветской троцкистской военной организации было то, что исчерпывающей, хотя и тайной, не подлежащей оглашению информацией о заговоре располагал, быть может, один только Сталин.

По всей вероятности, именно он «сломал» две ключевые фигуры процесса – Тухачевского и Примакова. Во всяком случае, оба они после бесед с глазу на глаз со Сталиным стали давать показания и всячески «помогать следствию». Можно предполагать, что во время этих бесед Сталин показал им кое-какие документы и сообщил кое-какие сведения, после которых им стала ясна бессмысленность запирательства. Возможно, частично владели сверхсекретной информацией Молотов, Вышинский, Ежов. Что касается следователей, то им, похоже, были даны лишь общие установки, чего добиваться от обвиняемых. В высшие тайны они, конечно, не посвящались, но, вероятно, им были сообщены некоторые ключевые факты, которые должны были убедить обвиняемых, что их дело проиграно. Не потому ли после «крайне непродолжительных» запирательств все они выражали «готовность давать показания»?

Таинственные сталинские документы, доказывающие виновность репрессированных генералов, никогда не всплывали на поверхность и, возможно, поныне хранятся в святая святых наших секретных архивов. Но, думается, и без них следствие и судебные материалы не оставляют сомнения в том, что заговор был и что Тухачевский и осужденные вместе с ним военачальники были его участниками.

И если «Белая книга» о деле «антисоветской троцкистской военной организации в Красной Армии» не была издана ни в 1955, ни в 1989 г., то это может означать только одно: ни в 1955, ни в 1989 г. дело Тухачевского в нашей стране не было достоянием истории. Оно было и остается политическим делом, и в ближайшем будущем ему предстоит очередная идеологическая метаморфоза.

О том, что это будет за превращение, раньше времени проговорился уже знакомый нам Ю. Геллер.

«Я бы намного выше ценил наших военачальников, если бы они пошли на свержение правительства Сталина», – писал он в 1989 г. Но, считая, что время для такого поворота еще не приспело, он с грустью добавлял: «Но этого, к сожалению, не было»…

«Да было же, было!» – так и хочется сказать историку после августовских событий 1991 г., когда с социализмом и КПСС в нашей стране было покончено и когда можно, наконец, сбросить все маски. Как, кстати, сбросил их академик А. Н. Яковлев – председатель той самой Комиссии Политбюро ЦК КПСС, которая «дополнительно изучала материалы по репрессиям, имевшим место в период 30–40-х и начала 50-х годов». Бывший член Политбюро и секретарь ЦК КПСС, Александр Николаевич признался, что давно уже пришел к отрицанию марксизма и социализма, но не выходил из КПСС, чтобы разлагать ее изнутри.

После таких признаний председателя можно не обращать никакого внимания на оценки и выводы некогда возглавляемой им Комиссии и впервые за тридцать пять лет, прошедших с начала хрущевской «оттепели», сказать о Тухачевском правду: заговор военных был, Тухачевский и другие были его участниками, вина их была неопровержимо доказана, осуждены были не безвинно!

Правда, соус, под которым будут представлены нашей читающей публике эти пока еще непривычные выводы, из кислого превратится в сладкий. Журналисты-демократы на наших глазах превратят Тухачевского и его однодельцев из невинных жертв кровавого диктатора в героев, которые, как мечтал Геллер, смело пошли на свержение правительства Сталина.