Каждая репутация должна быть подтверждена судьбой. А не только, допустим, количеством книг, журнальных и газетных публикаций, посвященных той или иной личности, что касается количества, то маршал Тухачевский на протяжении многих лет приковывает к себе внимание большее, чем иные прославленные полководцы Великой Отечественной войны, во всяком гипертрофированном, чрезмерном увлечении прессы современный читатель, оснащенный здравым скептицизмом, склонен усматривать не столько воздание должного, сколько возможность очередного «культа» или «культика». Так происходит и с Тухачевским. В отношении к нему нет единодушия в кругу военных историков, поскольку далеко не все стороны деятельности полководца с достаточной равномерностью освещены в прессе, на многострадальной Тамбовщине еще живы старики, хранящие в памяти жестокие подробности подавления «антоновщины»… но будем помнить: долг историков — не в намеренном «развенчивании», а в убедительности доказательств, пусть и противоречащих общепринятым «общим местам»…

В 1964 году в своей книге «Тухачевский» писатель Л. Никулин, перечисляя военачальников, павших жертвами культа личности И. В. Сталина, назвал М. Н. Тухачевского, И. Э. Якира, И. П. Уборевича, А. И. Корка, А. И. Егорова, Г. Д. Гая, Р. П. Эйдемана, В. М. Примакова, Б. М. Фельдмана, В. К. Путну и других. «Погибшие полководцы, — писал он, — принадлежали к числу лучших высших офицеров Красной Армии. Если бы они остались в живых и не были уничтожены некоторые другие кадры старшего и среднего звеньев командного состава, то, безусловно, в годы Великой Отечественной войны можно было достичь победы с меньшими жертвами, да и весь ход войны мог быть иным».

На первый взгляд — выражение частного мнения, на которое имеет право автор. Но при более пристальном рассмотрении начинаешь понимать, что это утверждение не такое уж невинное. Ведь, признав репрессированных военачальников лучшими, Л. Никулин вольно или невольно бросил тень «второсортности» на маршалов и генералов, принявших на себя страшный удар гитлеровской военной машины, выстоявших и одолевших врага.

Трудно представить себе, как выглядела бы мировая история, если бы в ней воздавалось не тому, кто сделал, а тому, кто мог сделать. В этом случае мы испытывали бы не благодарность к действительным героям истории, а снисходительное сожаление: эх вы, мол, не смогли совершить своих подвигов быстрее и лучше, чем те, которые не сделали ничего потому, что им помешали. Но ведь именно нечто подобное происходит сейчас на наших глазах с освещением истории Советских Вооруженных Сил! Журналисты, писатели, сценаристы и даже историки на все лады твердят: репрессированные военачальники, останься они на командных постах, изменили бы весь ход войны в сторону достижения более быстрой, более решительной и с меньшими потерями победы.

Конечно, бессмысленно строить умозрения, что было бы, если… Но, думается, читателям небезынтересно ознакомиться с критическим, может быть, не лишенным субъективности взглядом на явление, которому имя «феномен Тухачевского»…

 

«Задумчивый, почти рассеянный юноша в тужурке хаки…»

Ни одному советскому военачальнику не повезло на публикации больше, нежели Михаилу Николаевичу Тухачевскому. Суммарный тираж посвященных ему книг, журнальных и газетных статей давно уже исчисляется миллионами. О нем созданы романы, кино- и телефильмы. И такой повышенный интерес к личности Тухачевского как будто оправдан, ибо не так уж много найдется в истории военачальников, которые в 25 лет, не командовав ни ротой, ни батальоном, ни полком, ни дивизией, сразу получили бы в подчинение армию, в 27 лет — фронт, а в 42 года — маршальский жезл (не одержав ни одной победы над чужеземными армиями)!

В самом деле, получив свой первый и последний в царской армии чин подпоручика после окончания Александровского военного училища, молодой офицер отбыл на Западный фронт в сентябре 1914 года, был отмечен боевыми наградами. Но через шесть месяцев попал в немецкий плен; спустя два с половиной года бежал через Швейцарию во Францию, осенью 1917 года появился в Петрограде. 5 апреля 1918 года бывший подпоручик вступил в РКП(б), а уже 27 мая получил пост комиссара обороны Московского района Западной завесы. Через месяц он назначается командующим 1-й армией Восточного фронта, затем последовательно командует 8-й армией Южного фронта, 5-й армией Восточного фронта, Кавказским фронтом, Западным фронтом, 7-й армией, направленной на подавление Кронштадтского мятежа, войсками Тамбовской губернии, подавлявшими антоновский мятеж…

Возникает вопрос: в чем секрет этого фантастически быстрого продвижения?

Соратники полководца, воспоминания которых были опубликованы в сборнике «Маршал Тухачевский», утверждают: секрет в том, что всю жизнь и деятельность Михаила Николаевича можно определить одним словом: блестяще! Так, в постановлении Реввоенсовета Республики о награждении командующего 1-й армией орденом Красного Знамени прямо говорится: «за блестящее руководство». Бывший сослуживец Тухачевского Б. Н. Чистов в описании Симбирской операции тоже употребляет это слово: «1-я армия блестящим маневром разбила врага». Другой сослуживец, Н. В. Краснопольский, описывая Златоустовскую операцию, говорит, что уже в ней «в полном блеске раскрылся талант Тухачевского», а проведенная им Омская операция была, по словам мемуариста, задумана столь же блестяще, как и Златоустовская, и «столь же блестяще осуществлена». Позднее М. Кольцов писал о Тухачевском как о «задумчивом, почти рассеянном юноше в тужурке хаки», которого «блестящий талант крупного стратега-полководца развернулся в громких походах». А сослуживец Михаила Николаевича генерал А. И. Тодорский, вспоминая, писал, что «блестящее перо военного мыслителя-писателя Тухачевский держал в руке до последнего месяца жизни»…

Справедливости ради надо заметить, что начало применению этого слова в оценке своей деятельности положил сам Михаил Николаевич 8 июля 1918 года. Телеграфируя рекомендовавшему его в партию Н. Н. Кулябко о своей деятельности на Восточном фронте, он писал: «Тщательно подготовленная операция Первой армии закончилась блестяще. Чехословаки разбиты, и Сызрань взята с бою. Командарм 1-й Тухачевский». Заметим, что такого блестящего успеха молодой командарм добился меньше чем через две недели после своего прибытия на Восточный фронт! Каково же было наше удивление, когда, раскрыв ЭГВ (Энциклопедия «Гражданская война и военная интервенция в СССР». Москва, Советская Энциклопедия, 1987.), мы прочитали: «В июне — июле 1918 года войска Восточного фронта вели оборонительные действия против мятежных чехословацких и белогвардейских войск… попытка перехода в августовское наступление Восточного фронта 1918 года не имела успеха…» Еще больше обескуражила нас справка в том, что Сызрань была взята Красной Армией не 8 июля, как телеграфировал Тухачевский, а лишь 3 октября!

Пораженные этими расхождениями, мы занялись серьезным изучением вопроса, и перед нами раскрылась картина, весьма далекая от той, которую рисуют нам мемуаристы, биографы, журналисты и, увы, военные историки…

Прежде всего отметим, что Симбирская, Сызрань-Самарская, Бугурусланская, Златоустовская, Челябинская и Петропавловская операции были разработаны не Тухачевским, а командованием Восточного фронта. Михаил Николаевич участвовал в них в качестве командующего сначала 1-й, а потом 5-й армиями. Эти операции, закончившиеся победами советских войск, создали и ему, как их участнику, репутацию талантливого полководца, принесли награды и благодарности Реввоенсовета Республики. И в отблесках славы от внимания окружающих ускользнул ряд настораживающих особенностей, характерных для действий молодого командарма.

Не утомляя читателей описанием боевых действий, следует сказать, что на Восточном фронте Тухачевский в большинстве случаев имел численное превосходство над противником. Но несмотря на это, он далеко не всегда справлялся с поставленными ему задачами своими силами и склонен был требовать себе подкреплений за счет соседних армий. Выявилось и неумение командарма организовать на должном уровне связь и управление войсками, в результате чего они часто попадали в критические ситуации, и командованию приходилось бросать им на выручку войска с других участков фронта.

Об этих особенностях полководческого почерка Михаила Николаевича вынужден был писать даже Тодорский в своей в целом панегирической биографии Тухачевского. Говоря о взятии Симбирска только с третьей попытки и о паническом отводе под нажимом колчаковцев осенью 1919 года 5-й армии за Тобол, он признавал, что эти неудачи были вызваны просчетами самого командарма, имевшего минимальный опыт вождения войск. Чрезмерно уповая на моральную силу своих частей, он нередко пренебрегал пополнением материальных запасов и подтягиванием тылов, бросал в бой сразу всю массу своих войск, не оставляя резервов. И тогда командованию фронта приходилось прилагать значительные усилия для восстановления положения. Однако во многих случаях действия командарма оправдывало то, что все же ряд городов — Самара, Кузнецк, Томск, Челябинск— был освобожден партизанами или восставшими рабочими до того, как к ним подходили войска Тухачевского.

Расчет же на разложение вражеского тыла не вел к катастрофе только в условиях гражданской войны, когда действия велись против режимов, не поддерживавшихся населением, когда не было сплошных устойчивых линий фронта. Воевать таким способом против мало-мальски подготовленной иностранной армии, имеющей мощную поддержку и значительные материальные и людские ресурсы, было очень рискованно. И убедиться в этом Тухачевскому довелось на собственном горьком опыте…

 

Поход на Вислу

29 апреля 1920 года после двухмесячного командования Кавказским фронтом Михаил Николаевич получил назначение на пост командующего Западным фронтом, сопровождаемое весьма лестной характеристикой главкома С. С. Каменева: «Ввиду важности польского фронта и ввиду серьезности предстоящих здесь операций Главнокомандование предполагает к моменту решительных операций переместить на Западный фронт т. Тухачевского, умело и решительно проведшего последние операции по разгрому армий генерала Деникина».

Против белополяков, начавших наступление на Советскую Россию 25 апреля 1920 года, действовали два фронта: Западный (командующий М. Н. Тухачевский, члены Военного Совета И. С. Уншлихт, А. П. Розенгольц, И. Т. Смилга) и Юго-Западный (командующий А. И. Егоров, члены Военного Совета И. В. Сталин, Р. И. Берзин, X. Г. Раковский).

Операцию Западного фронта Тухачевский начал 14 мая, имея примерно полуторное превосходство над поляками в численности войск и вооружении. Несмотря на это, польские войска обескуражили красного комфронта и его командармов рядом контрударов, а 31 мая перешли в контрнаступление. Тухачевский, как это неоднократно бывало на Восточном фронте, запросил подкреплений, и его просьбы были удовлетворены за счет успешно действовавшего в это время Юго-Западного фронта. Тем не менее, несмотря на усиление, войска Западного фронта к 8 июня были отброшены на исходные рубежи. «Причины неудачи майской операции, — говорится в ЭГВ, — недостаток сил и особенно резервов, отсутствие устойчивого управления войсками и слабая работа тыла…»

Тем временем Юго-Западный фронт, действуя против численно превосходящего противника, освободил Киев и нанес полякам тяжелое поражение, не перешедшее в разгром только потому, что польское командование смогло перебросить подкрепление с Западного фронта. «Особенностью Киевской операции, — пишет ЭГВ, — было то, что советские войска, уступая противнику в численности, сумели нанести ему поражение».

После провала майской операции Тухачевский получил подкрепление за счет других фронтов для нового наступления. И 4 июля 1920 года Западный фронт, имея значительный перевес в силах, начал июльскую операцию, в ходе которой белополяки были выбиты из Минска и Вильны, была освобождена значительная часть Белоруссии и созданы условия для вторжения в Польшу. Быстрое продвижение создало у Тухачевского и Военного Совета Западного фронта иллюзию полной деморализации противника, и они не уставали доносить Реввоенсовету Республики и Главкому С. С. Каменеву о том, что польская армия не способна к организованному сопротивлению и что Западный. фронт, наступая без паузы, без подтягивания резервов, один может взять Варшаву, как говорится, «на хапок». Это расходилось с первоначальным замыслом командования наносить удары на Варшаву по сходящимся направлениям силами Западного и Юго-Западного фронтов. Но 21 июля С. С. Каменев, убежденный Тухачевским и его соратниками, санкционировал нанесение удара по Варшаве силами одного Западного фронта. Поэтому, когда 22 июля Реввоенсовет Юго-Западного фронта предложил изменить направление своего наступления с брестского на львовское, Главком, с согласия Реввоенсовета Республики, отдал директиву начать операции обоих фронтов 23 июля в расходящихся направлениях…

С рубежа Пинска войска Западного фронта без паузы приступили к выполнению печально известной Варшавской операции. Ошибочно считая, что главные силы противника отходят севернее Буга, Тухачевский сосредоточил свои войска на этом направлении для разгрома их за Вислой. 10 августа 3-я, 4-я, 15-я и 16-я армии Западного фронта получили приказ о наступлении. К 14-му числу передовые соединения советских войск вышли на ближайшие подступы к польской столице и стали обходить ее с севера, делая поворот налево для последующего овладения Варшавой ударом с северо-запада. Но тут произошло так называемое «чудо на Висле»: польский главком Ю. Пилсудский пресек начавшуюся было в Варшаве панику и спешно организовал ополчение. В этот же день поляки нанесли удар встык 4-й и 15-й армий Западного фронта. Польская конница прорвалась в Цеханув, где находился штаб 4-й армии, и ее командование потеряло управление войсками и связь со штабом фронта. Части 15-й армии отошли на восток сначала на 15 километров, а затем стали в беспорядке отступать. 4-я армия и две дивизии 15-й, отрезанные от своих, были вынуждены интернироваться в Восточной Пруссии. К 19 августа Западный фронт рухнул, его остатки, не преследуемые противником, отошли на исходные рубежи…

«Наступление Западного фронта, — читаем в ЭГВ, — не было всесторонне обеспечено, как того требовала директива ЦК: тылы отстали, ж.-д. коммуникации не были полностью восстановлены, не хватало транспортных средств, в результате чего войска испытывали недостаток в продовольствии и боеприпасах и оказалось невозможным перебросить 60 тыс. человек пополнения, имевшегося в тылу Западного фронта. Командующий Западным фронтом неверно определил район сосредоточений основных сил противника, и оперативное построение войск Западного фронта оказалось неправильным, левое крыло фронта было слабым, резервы отсутствовали…»

Просчеты «задумчивого юноши» дорого обошлись Советской Республике: по Рижскому договору 1921 году Польше отошли Западная Украина и Западная Белоруссия — территория, равная половине территории современной Польши! РСФСР и Украина обязались возвратить Польше трофеи, взятые с 1 января 1772 года, и выплатить в течение года 30 миллионов золотых рублей. Но Тухачевский отнюдь не чувствовал за собой вины…

В 1923 году он опубликовал свою книгу «Поход на Вислу», в которой старался выдать за истинных виновников поражения под Варшавой… Главное командование РККА и Юго-Западный фронт! Первое в лице С. С. Каменева недостаточно внимательно, по его мнению, относилось к вопросам управления войсками и недостаточно заботилось о технических средствах связи и управления, а второй в лице А. И. Егорова и И. В. Сталина не помогал Западному фронту, а действовал в расходящихся с ним направлениях, нанося свой удар не на Брест, а на Львов…

В задачу этой статьи не входит подробный разбор весьма сложных и противоречивых взаимных претензий участников польской кампании. Скажем лишь, что эти споры, вовлекшие в свою орбиту многих военных высшего ранга — А. И. Егорова, Б. М. Шапошникова, Ю. Пилсудского и других, — завершились в 1932 году дискуссией в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Итогом дискуссии было признание порочности плана наступления на Варшаву, разработанного Реввоенсоветом Западного фронта и утвержденного Главным командованием и возложение части вины за провал операции на Тухачевского. Ревизия этого вывода началась в 60-х годах в публикациях писателей, журналистов и отставных военных. Главный вывод этих публикаций сводится к тому, что план Тухачевского был гениален, но ему помешали осуществить его с привычным для командующего блеском козни руководителей Юго-Западного фронта.

Из всех высказанных мнений наиболее весомым представляется мнение маршала И. С. Конева, который в 1965 году говорил, что он «подробнейшим образом изучил эту кампанию, и, каковы бы ни были ошибки Егорова, Сталина на Юго-Западном фронте, целиком сваливать на них вину за неудачу под Варшавой Тухачевскому не было оснований. Само его движение с оголенными флангами, с растянувшимися коммуникациями и все его поведение в этот период не производят солидного положительного впечатления».

О том, что имел в виду Иван Степанович, говоря о поведении Тухачевского в Варшавской операции, дает представление публикация воспоминаний бывшего генерала Г. Иссерсона (Дружба народов, № 5, 1988). При всем преклонении перед Тухачевским Иссерсон, верный исторической правде, не скрывает серьезных промахов в поведении своего кумира в критические часы Варшавской операции. «Тухачевский по своей молодости и недостаточной еще опытности в ведении крупных стратегических операций в тяжелые дни поражения его армии на Висле не смог оказаться на должной высоте. В то время когда на Висле разыгрывалась тяжелая драма и когда обессиленные войска Западного фронта без патронов и снарядов, без снабжения и без управления сверху дрались за свое существование, Тухачевский со своим штабом находился глубоко в тылу. Все его управление ходом операции держалось на телеграфных проводах, и, когда проводная связь была прервана, командующий остался без войск, так как не мог больше передать им ни одного приказа. А войска фронта остались без командующего и без управления. Весь финал операции разыгрался поэтому без его участия».

Разгром предводительствуемых армий — тяжелейшее испытание, которое только может выпасть на долю полководца. Оказываясь в этом страшнейшем из положений, одни военачальники отстреливаются до последнего патрона, другие бросаются во главе оставшихся войск в последнюю атаку, третьи кончают собой. А как повел себя в этой ситуации Тухачевский?

«Он заперся в своем штабном вагоне, — вспоминает Иссерсон, — и весь день никому не показывался на глаза. Только сам он мог бы рассказать, что тогда передумал». Конечно, сейчас невозможно установить, какие мысли терзали Михаила Николаевича, но, похоже, свои тогдашние упреки он меньше всего адресовал самому себе. Во всяком случае, через десять лет в кругу своих коллег он говорил, что главным итогом его тяжелых раздумий после провала Варшавской операции было твердое убеждение: он, Тухачевский, потерпел поражение не столько от белополяков, сколько от интриг Главного командования и руководства Юго-Западного фронта…

 

«Исключительно доблестно и умело руководил операцией»

Убедившись, что действия против иноземцев как-то не задаются Тухачевскому, Реввоенсовет решил направить его снова на борьбу с соотечественниками: март 1921 года застает его во главе 7-й армии, получившей приказ подавить Кронштадтский мятеж.

Одинокие размышления в штабном вагоне после провала Варшавской операции, похоже, ничему не научили Тухачевского: как недавно Варшаву, так и теперь Кронштадт он решил взять с ходу, как всегда уповая на то, что противник серьезного сопротивления не окажет. 8 марта — в день, назначенный им для штурма, — он самоуверенно говорил газетному репортеру: «Все сообщения из Кронштадта подтверждают, что там полное разложение… Кронштадт испытывает голод… Наши боевые силы вполне закончили организационную работу и в великолепнейшем настроении стали на свои места… Разгром мятежников — дело ближайших дней».

Как это уже бывало в операциях Тухачевского, отрезвление наступило скоро и стремительно. «Первое наступление на Кронштадт, предпринятое 8 марта, — сообщается в ЭГВ, — из-за слабой подготовки и недостатка сил (около 3 тыс. чел.) окончилось неудачей…» Да и как иначе могли окончиться действия 3 тысяч человек, которым была поставлена задача штурмовать первоклассную крепость, где в распоряжении 27 тысяч мятежников находилось 2 линкора с мощной артиллерией, 140 береговых орудий и свыше 100 пулеметов!

Пришлось командарму взяться за дело более серьезно. Численность 7-й армии была доведена до 45 тысяч человек, в Петроград для цементирования ненадежных красных частей прибыло около 300 делегатов X съезда партии, проходившего в это время в Москве. Из опыта Варшавской операции Тухачевский сделал вывод: надо быть поближе к наступающим войскам. Поэтому он решил разместить свой штаб в Ораниенбауме, чтобы не только наблюдать за наступающими колоннами, но и управлять их действиями с помощью телефона и медной подзорной трубы, подаренной ему некогда астрономом-революционером П. К. Штернбергом. «Михаил Николаевич с ней не расставался, — вспоминал Никулин. — Была она у него до последних дней жизни. И под Кронштадтом он в нее все смотрел из Ораниенбаума на крепость…» Увы, ему ничего и не оставалось делать, кроме как смотреть на Кронштадт в подзорную трубу; по свидетельству Путны, командовавшего колоннами, наступавшими на южную часть города, телефонные провода, протянутые по льду залива, были перебиты при первых же выстрелах, а разработанная заранее система сигнализации с помощью разноцветных ракет не сработала из-за отсутствия таковых в наличии. Связи с командармом не было в течение всей операции.

«В ночь на 17 марта советские войска перешли по льду в наступление на Кронштадт и утром ворвались в город. После ожесточенных боев к утру 18 марта мятежники были разгромлены, потеряв убитыми свыше 1 тыс. чел., ранеными свыше 2 тыс. и захваченными в плен с оружием в руках 2,5 тыс. Около 8 тыс. бежало в Финляндию. Советские войска потеряли 527 убитыми и 3285 ранеными».

Эти данные имеются, в частности, в ЭГВ, вышедшей в свет в 1987 году. И тогда же в «Новом мире» появился «Капитан Дикштейн» М. Кураева.

«Военные историки будущих времен, — пишет М. Кураев, — немало удивятся, узнав, что потери среди атаковавших первоклассную морскую крепость с открытых всем ветрам ледяных полей, где и укрыться-то можно только за трупом павшего прежде тебя товарища, потери очень скромные-527 человек, в то время как защитников крепости в ходе штурма погибло вдвое больше; чувство удовлетворения вызывает и утверждение, что ранены среди атаковавших были лишь один человек из десяти. С точки зрения милосердия и человеколюбия эти сведения весьма утешительны, но тут же возникают совершенно ненужные вопросы. Значит, не потеряла бригада Тюленева за первый час боя ровно половину своего состава? А ведь бригада — это три полка минимум. Значит, и бригада Рейтера, первой ворвавшаяся на Петроградскую пристань Кронштадта, за двадцать минут боя не поредела на треть? Значит, и у Итальянского пруда не полег 3-й батальон Невельского полка? И бригадная школа, брошенная на прикрытие отхода обескровленных и разбитых невельцев, не погибла целиком? И не докладывал комдив истекающей кровью Сводной дивизии, уцепившейся за восточный край острова, что нет больше человеческих сил держаться и возможен отход во избежание полного истребления? И зачем только питерцы помнят, как 8 марта 3 тысячи беззаветных красных курсантов были брошены юным командармом-7 на штурм 30-тысячного гарнизона крепости, как по дороге к твердыне брали курсанты штыком и гранатой оледенелые неприступные форты, как вошли-таки, ворвались в город и в городе дрались, да там и полегли, не помышляя о славе…»

Л. Никулин пишет, что в 1926 году, разбирая эту печальную операцию, Михаил Николаевич, «по своему обыкновению, не выделял собственных заслуг. Между тем изучение действий командования 7-й армии убеждает в том, что операция была задумана и выполнена блестяще». Естественно. Как всегда!

«Близкие Тухачевского, — пишет Л. Никулин, — слышали от него самого рассказ о том, как сердечно принял его Владимир Ильич, который был очень доволен действиями командарма 7-й армии и сразу же, во время разговора, предложил ему покончить с кулацким восстанием банд Антонова в Тамбовской губернии».

…Прибыв на Тамбовщину, Михаил Николаевич нашел совершенно дилетантскими действия местных властей, рассматривавших события в губернии как мятеж. Нет, считал Тухачевский. «В районах прочно вкоренившегося восстания приходится вести не бои и операции, а, пожалуй, целую войну, которая должна закончиться полной оккупацией восставшего района (подумать только: оккупацией части собственной родины! — Г. С. и Д. 3.)… Словом, борьбу приходится вести в основном не с бандами, а со всем местным населением». А раз война, раз оккупация, то действовать нужно с «жестокой настойчивостью». О масштабах этой «настойчивости» дает представление кровавый приказ № 171, подписанный 11 июня 1921 года Тухачевским и Антоновым-Овсеенко.

Расстрел на месте угрожал людям, спрятавшим оружие или отказавшимся назвать свое имя. В деревнях, где подозревалось наличие спрятанного оружия, приказывалось брать заложников и расстреливать их, если оружие не сдают. За укрывательство бандитов, их родственников или имущества крестьянская семья выселялась, имущество конфисковывалось, а старший работник в семье расстреливался на месте без суда! В случае бегства семьи бандита имущество раздавалось соседям, а дом сжигался. И все эти драконовские меры преподносились как меры «наиболее безболезненной, бескровной и скорой ликвидации эсеробандитизма».

Биографы Тухачевского, желая особенно подчеркнуть блеск его действий против крестьянских повстанцев, не останавливаются перед тем, чтобы преувеличить их силы. Так, В. М. Иванов называет численность мятежников — 50 тысяч человек, указывая, что на вооружении бандитских формирований кроме личного оружия были пулеметы и даже артиллерийские орудия. Но вот официальные данные: «В октябре 1920 года в мятеже участвовало 15–20 тыс. чел. (из них 2,5–3 тыс. имели оружие), в январе 1921 — 50 тыс. чел.». Если среди этих 50 тысяч мятежников пропорция вооруженных сохранялась, то Тухачевскому противостояло не более 6,5–7,5 тысячи вооруженных повстанцев, сведенных в две армии— 1-ю и 2-ю.

Какие же силы противопоставляла повстанцам Красная Армия? 32,5 тысячи штыков, 8 тысяч сабель, 463 пулемета и 63 орудия. Однако новому командующем войсками Тамбовской губернии этого показалось недостаточно: он потребовал броневиков, бронепоездов и авиации, а также привлечения к операции войск ВЧК, ВОХР и ЧОН. И что же? При таком огромном превосходстве в силах Тухачевский снова не смог решить поставленной ему военной задачи: 1-я армия мятежников 14 июня 1921 года ушла на Дон, и ее потом пришлось ликвидировать войскам Воронежской губернии.

В первой половине июля 1921 года В. И. Ленин, помнивший, что 27 апреля 1921 года Политбюро ЦК РКП(б) дало Тухачевскому месяц на ликвидацию мятежа, запросил РВС Республики: «Как дела у Тухачевского? Все еще не поймал Антонова?» На этот запрос Михаил Николаевич поспешил 16 июля представить докладную записку, в которой горделиво сообщал, что в результате проведенной им операции кулацкий мятеж ликвидирован и Советская власть восстановлена повсеместно. Заявление, далеко не полностью соответствовавшее истине: Антонов с 1200 повстанцами действовал в Тамбовской губернии до 1922 года.

 

«Причислен к лицам с высшим военным образованием»

22 мая 1920 года, в разгар проваленной им операции Западного фронта, приказом Реввоенсовета Республики № 868 Михаил Николаевич был «причислен к лицам с высшим общим военным образованием». За всю гражданскую войну такое «причисление» было произведено всего для десяти советских военачальников, из которых семеро были офицерами старой армии в чине от капитана до полковника. Остальные трое — М. В. Фрунзе, И. П. Уборевич и М. Н. Тухачевский. Профессиональный революционер М. В. Фрунзе хорошо разбирался в военных вопросах, но в непосредственной разработке операций — следует вспомнить — ему помогал бывший генерал-майор старой армии Ф. Ф. Новицкий. Уборевич и Тухачевский из всех десяти «причисленных» были по чину самыми младшими — подпоручиками!

А уже через год с небольшим после «причисления» бывший подпоручик, никогда не учившийся в высшем военном учебном заведении, становится начальником Военной академии РККА.

По воспоминаниям Н. Корицкого и В. Ладухина, первая лекция Тухачевского вызвала у старых профессоров, видных военачальников и крупных военных специалистов шок. «Наши русские генералы, — говорил с кафедры молодой начальник, только что проигравший одно из важнейших сражений того периода, — не сумели понять гражданскую войну, не сумели овладеть ее формами… Лишь на базе марксизма можно обосновать теорию гражданской войны, то есть создать классовую стратегию… Пока что опыт гражданской войны в академии не анализируется и зачастую даже сознательно игнорируется старыми генералами».

Эти поношения, которые Тухачевский спешит обрушить на высшие авторитеты вскормившей его самого русской армии, поневоле заставляют вспомнить то нелицеприятное мнение, которое сложилось о нем у лично знавших его людей. Особенно любопытен отзыв о нем немецкого генерал-майора К. Шпальке, многажды встречавшегося с ним в 1921–1931 годах. Отмечая необычайную переменчивость характера Михаила Николаевича, Шпальке писал, что сама стремительность его карьеры заставляет предполагать в Тухачевском «чрезвычайную способность подстраиваться, позволившую ему обойти стороной неисчислимые рифы в водовороте революции» (Гутен таг, № 10, 1988.).

Пробыв на посту начальника академии полгода, после нескольких перемещений по службе, 13 ноября 1925 года Тухачевский назначается начальником Штаба РККА, 5 мая 1928 года становится командующим войсками Ленинградского военного округа, а 19 июня 1931 года — заместителем председателя Реввоенсовета Республики и начальником вооружений РККА, занимая этот пост до 1936 года. Пребывание на этих ответственных должностях положило начало еще одному мифу — мифу о Тухачевском как о проницательном и дальновидном теоретике в области вооружения…

Мемуаристы в один голос утверждают, что Тухачевский пристально следил за развитием военной техники на Западе, что его не раз заставали поздним вечером в кабинете за чтением немецких, английских, американских журналов. Казалось бы, чего лучше. Но не требуется особой проницательности, чтобы понять: ни одна страна не допустит публикации в открытой печати каких-либо сведений о разработках, которые ее специалисты считают действительно важными для обороны страны. Зато в журналах тех лет много писали об универсальных пушках, способных поражать любые цели, о радиоуправляемых катерах, о взрывах на расстоянии и т. д. и т. п.

Из всего этого потока Тухачевский выбирал то, что согласовывалось с разрабатываемой им классовой стратегией. Так, по его инициативе разрабатывались и насаждались безоткатные пушки, легкие быстроходные танки для глубоких прорывов во вражеские тылы, средства высадки массовых воздушных десантов, радиофугасы, тяжелые бомбардировщики для сокрушения вражеского военно-экономического потенциала, транспортировка истребителей на крыльях тяжелых тихоходных бомбардировщиков, радиоуправляемые торпедные катера и так далее.

Но лишь в 1938–1941 годах были в экстренном порядке созданы пистолеты-пулеметы ППШ, серия ставших впоследствии классическими минометов, танки Т-34 и КВ, истребители Як и Ла, штурмовщик Ил-2, пикирующий бомбардировщик Пе-2, 76-мм дивизионная пушка ЗИС-3 и 57-мм противотанковая пушка ЗИС-2, знаменитая, до сих пор не знающая себе равных 122-мм дивизионная гаубица М-30, 152-мм гаубица-пушка МЛ-20 и десятки других непревзойденных образцов боевой техники.

Появление новых образцов вооружения встревожило Гитлера, но он успокаивал себя тем, что советская оборонная промышленность уже не успеет наладить массовый выпуск нового оружия. Эти упования, как известно, не оправдались. С 1943 года Советская Армия имела превосходство во всех видах вооружений.

 

Феномен Тухачевского

В 1927 году вышел в свет трехтомный труд известного советского военачальника Б. М. Шапошникова «Мозг армии», в котором анализировались принципы работы Генерального штаба. «Современное военное дело, — писал Борис Михайлович, — настолько усложнилось, настолько быстро шагает вперед, что необходимость идти нога в ногу с ним вынуждает к усиленной работе. Сутки современного начальника Генерального штаба не имеют излишествующих часов, а, наоборот, в них чувствуется недостаток, ибо нагрузка велика».

Эти строки писались как раз в то время, когда во главе Штаба РККА стоял Тухачевский. Как же нес он бремя столь тяжкой должности?

Воспоминания людей, сталкивавшихся тогда с Тухачевским по службе, как будто подтверждают его соответствие описанному выше представлению о начальнике Генерального штаба. «С утра обычно Тухачевский ездил на всевозможные совещания, читал лекции, бывал в редакциях и издательствах, — вспоминал сослуживец Тухачевского В. Н. Ладухин. — Днем приезжал в штаб и зачастую тут же запирался в кабинете, вызвав ближайших сотрудников. Потом час или два — общий прием. Вечера и ночи — опять штабная работа или доклад наркому. День был расписан до минуты». Ладухину вторил И. А. Телятников: «Дня не хватало. Он трудился по ночам…»

Но близкие и родные начальника Генштаба, движимые самыми лучшими чувствами, невольно рисовали в своих мемуарах совсем иную жизнь. Из этих воспоминаний видно, что Тухачевский вел рассеянную жизнь человека, державшего открытый дом, куда сходились художники и музыканты, где устраивались концерты, где засиживались за полночь за ужином, за чаем, светскими беседами об искусстве. Сверхзанятый, казалось бы, начальник Генштаба находил время, чтобы часами просиживать за изготовлением скрипок, показывать гостям свои коллекции, экспериментировать с облучением дерева ультрафиолетовыми лучами, с разработкой морилок и лаков. Он даже собственноручно написал «Справку о грунтах и лаках для скрипок». Это говорится, само собой, не в укор, а ради объективности.

Личный врач Тухачевского Л. И. Кагаловский в своих воспоминаниях сообщает, что он часами занимался гимнастикой в небольшом зале, пристроенном к его служебному кабинету по совету врача, и подолгу возился с прижившимся в кабинете мышонком. «Михаил Николаевич приучил мышонка в определенное время взбираться на стол, — с восторгом писал Кагаловский, — и получать свой ежедневный рацион. Тухачевский при случае любил даже похвастаться своими успехами в дрессировке…»

В чем же заключается феномен Тухачевского? Чем объясняется его поразительная «непотопляемость»? Почему он неуклонно повышался по служебной лестнице, несмотря на отсутствие серьезного военного образования и командного опыта, несмотря на вопиющие промахи и провалы, так дорого обошедшиеся Советской Республике?

Первое, что приходит в голову, — это выдающееся дарование. Но, как видим, дарование это не было лишено серьезных изъянов. Может быть, личное обаяние? И это объяснение не проходит. Похоже, что дело совсем в другом: в мощной поддержке, оказываемой молодому офицеру сверху. И надо прямо сказать, сподвижники Тухачевского, да и он сам приложили немало усилий, чтобы создать у окружающих впечатление, будто эту поддержку оказывал Михаилу Николаевичу В. И. Ленин.

Так, в сборнике «Маршал Тухачевский» Н. Н. Кулябко, рекомендовавший Михаила Николаевича в РКП(б), писал:

«Когда на Волге вспыхнул мятеж белочехов, я имел случай доложить о Тухачевском В. И. Ленину. Владимир Ильич очень заинтересовался им и попросил привести «поручика-коммуниста». Присутствовать при состоявшейся вскоре беседе Владимира Ильича с Тухачевским мне не пришлось. Но со слов самого Михаила Николаевича кое-что знаю о ней… Тухачевский стал подробно излагать свои мысли о том, как соединить разрозненные красногвардейские отряды в настоящую регулярную армию. Видимо, эти мысли понравились Владимиру Ильичу, и очень скоро вчерашний поручик получил назначение на пост командующего 1-й Революционной армией Восточного фронта».

Наивная легенда! Подпоручик, просвещающий в вопросах создания регулярной армии Председателя Совнаркома, к услугам которого с февраля 1918 года находился Высший Военный Совет, состоявший из генералов и полковников Генштаба!

Вызывает настороженность и другое: о встрече Ленина с Тухачевским, закончившейся столь важным назначением, не сохранилось никаких записей в канцелярии Совнаркома. Нет о ней упоминания и в капитальной ленинской «Биографический хронике».

И все же поддержка сверху у Тухачевского была. Лишь недавно выплыли сведения, что еще в германском плену молодого подпоручика приметил зоркий глаз Г. Е. Зиновьева, находившегося тогда в «лагере для гражданских пленных в Кюстрине». В Москве участие в судьбе такого талантливого молодого человека принял Н. Н. Кулябко — большевик, член ВЦИК, впоследствии директор Московской филармонии. Потом продвижению Михаила Николаевича способствовал секретарь Президиума ВЦИК А. С. Енукидзе. Потом его выдвигали на руководящие посты главком С. С. Каменев и заместитель Троцкого в Реввоенсовете Э. М. Склянский.

Поняв, что возвышение Тухачевского производилось не по военным дарованиям, а по другим мотивам — скажем так, приятельства, — перестаешь удивляться загадочным перипетиям его судьбы. Становится ясным и его прыжок из царских подпоручиков в революционные генералы, и неукоснительное повышение по службе вне зависимости от промахов и провалов, и «причисление к лицам с высшим военным образованием», и назначение начальником Военной академии РККА, в которой он стал учить других, никогда не учась сам…

Таков был человек, который, по словам А. И. Тодорского, «в грядущей войне с германским империализмом должен был командовать армиями решающего направления».

* * *

Мысль Тодорского о том, что Красная Армия была «обезглавлена» накануне войны, получила ныне широкое распространение. Вот и политический обозреватель «Известий» А. Бовин недавно, повторяя это расхожее мнение, пишет: «Именно Сталин в середине 30-х годов обезглавил, деморализовал Красную Армию… Общая цифра довоенных потерь офицерского состава РККА мне не известна. Генерал армии А. А. Епишев упоминал о десятках тысяч…»

Решительно не оправдывая сталинских методов решения кадровых вопросов, попробуем, однако, сравнить репрессированных высших военачальников с прославленными полководцами Великой Отечественной войны. Бросается в глаза то, что речь не шла о смене поколений: и те и другие принадлежали практически к одному возрастному контингенту — годы рождения 1887–1898. В гражданскую войну и те и другие вступили в большинстве в невысоких чинах: унтер-офицеры, прапорщики, поручики. Но дальше их карьеры стремительно расходятся. За четыре года гражданской войны прапорщик Г. Д. Гай и В. М. Примаков, раньше вообще не служивший в армии, стали комкорами, подпоручик Уборевич — Главнокомандующим Народно-революционной армией Дальневосточной республики, подпоручик Тухачевский — командующим фронтом. А их сверстники до каких чинов дослужились? А. И. Еременко — помкомполка, И. С. Конев — комиссар штаба Народно-революционной армии Дальневосточной республики, Р. Я. Малиновский — начальник пулеметной команды, К. А. Мерецков — помощник начальника штаба дивизии, К. К. Рокоссовский — комполка, Л. А. Говоров — начальник артдивизиона. Достигнув без настоящей военной выучки высших командных постов, свежеиспеченные комкоры и командармы решили, что эти посты гарантированы им навсегда, стали пренебрегать черновой работой и получением высшего военного образования. Достаточно сказать, что из пяти военачальников, которым в 1935 году было присвоено звание Маршалов Советского Союза, ни К. Е. Ворошилов, ни А. И. Егоров, ни В. К. Блюхер не изыскали возможностей для учебы. Не смог выкроить времени для академии и самый младший из маршалов по возрасту — М. Н. Тухачевский…

В предвоенные годы иностранные наблюдатели были введены в заблуждение, увидев, что на высших постах Красной Армии элегантных остроумцев с хорошими манерами заменяют их «неотесанные пролетарские коллеги». 5 мая 1941 года, всего за полтора месяца до нападения на Советский Союз, немецкий военный атташе в Москве полковник Кребс доносил: «Русский офицерский корпус исключительно плох (производит жалкое впечатление), гораздо хуже, чем в 1933 году. России потребуется 20 лет, чтобы офицерский корпус достиг прежнего уровня» (Гольден Ф. Военные дневники, т. 2, М., Воениздат, 1969, с. 504.). Но этому будто бы «исключительно плохому» офицерскому корпусу понадобилось всего четыре года, чтобы в немыслимо неблагоприятных условиях принять на себя удары, под которыми хрустнули все европейские державы, оправиться и сокрушить фашистскую военную машину вместе с ее хваленым генеральным штабом.