Среди тихвинских круч, на разделе, Между речками Сясью и Мдой, Поселок стоит, как в купели, Омывается чистой водой. Воды к Ладоге Сясь устремила, Мда, сердясь, покатила на юг, Только Мста ее вскоре пленила, И в Ильмень повела на приют. Наш поселок стоит в междуречье, Средь лесов и ландшафтных красот, Назван Неболчи был в просторечье, Небо ближе, знать с этих высот. Есть, известно, расхожие мненья, И трактовок названья не счесть, В одном лишь не будет сомненья – Это имя придумано здесь. Звучно – Неболчи имя поселка, Что в ста верстах от шумных дорог, Елки ветками машут, а волки, Ищут на небе лунный пирог.

В лесной чащобе, без оврагов, Под сенью сосен и осин, Лесной ручей, гремя отвагой, Там воды мчит, и полон сил. Он поутихнет жарким летом, Весной и осенью бурлит, Зимой, под снегом, слышен лепет, Струится бодро и не спит. …Ах, какое наслажденье, Пригоршней воду пить с ручья, И в жаркий день послушать пенье, Пичуг лесных и соловья.

Сгорая, Заря расхвалилась, Как спелая дева приданным, Пришла, без стыда развалилась, Под ноги Рассвету с рыданьем. Краснея, спешит на колени, Присесть к жениху с обольщеньем. Умчали их быстрые кони, Разбрызгав росу в угощенье. Вечерняя Зорька печальная, Зачем ей тихоне бахвалиться, Закат пришёл с нею посвататься, Кольцо уронил обручальное.

Весна, капризною походкой, Пришла к стареющей Зиме, Листом трясёт – метеосводкой: «Дай порулить, старушка, мне!» Зима, поправив одеяло, Сказала деве не в укор: – «Ты где листочек этот взяла, И дело шьёшь, как прокурор? Пусть мой февраль уж на исходе, Но фору дам я в кураже, Твой на одно листочек годен, Прикрой своё им неглиже!»

Осенние листья сжигают дотла, Остудит Зима их золу, Весна знает, где есть вода и метла, Очистить, чтоб грязь на полу. А лето придёт и зарю разольёт, По линии всей декольте, Росинок жемчужных нить-лассо порвёт, По платью раскатятся те.

Зима – весна и лето – осень, Природный чудо-календарь. Он будни, праздники уносит, По ветру времени все вдаль. На сцене смена декораций, Явлений грозных череда, Природа-мать, не ждёт оваций, Но на сюрпризы, мать щедра. В природе нет плохой погоды, Есть перепад температур, Во рту он, если – зубы сводит, В природе – жжёт бикфордов шнур. Плит тектонических подвижки. Плюёт отрыжкою вулкан. Волну цунами, взяв под мышки, Несёт на берег океан. В природе нет плохой погоды, Есть перепад температур, Репертуар её на годы, Вперёд расписан без халтур.

Весна Зиме – а-дью, сказала, Ладью, готовя к половодью, А та, расселась у вокзала, С мешком сугробов в изголовье, При том, сварлива, беспардонно. Забыв о правилах приличья, Кидает с неба снега тонны, Лицо, Весне, закрыв девичье. Зима – была ты королевой, Красивой, чистой и стыдливой, Не будь сейчас такой сварливой. Твой бал окончен – будь счастливой!

Весна Зиме адью, сказала, Кисель поесть достала ложку, А та присела на дорожку, С мешком сугробов у вокзала. Она замешкалась и дремлет, Весна торопит, праздник скоро, Лучами Солнце шлёт уколы: «Пора, Мадам, очисти землю». Восьмое марта – праздник женский, Вот-вот природа вся проснётся, Мужчина тоже встрепенётся, В пейзаж свои добавит краски. Он купит к празднику подарки, Придёт домой красив, с букетом, Весь день готов побыть поэтом, К столу готовить без кухарки. Но помни женщина при этом, он о рыбалке грезит летом.

В первозданной белизне, В шубе горностая, К нам пришла гостить Зима, Очень молодая. Разрумянилась Заря, Ведь Мороз с ней рядом, В декабре видать не зря, Обменялись взглядом. В кураже Мороз шутя, Все сковал озёра, И резвится, как дитя, Хлопая по бёдрам. Лес и долы в кружевах, Стынут дом и печка, Принеси, дружок, дрова, Чтоб согреть сердечко.

Куст калины на тропинке, свесил гроздь пунцовых ягод, может, сложит кто в корзинку? Леденцами звонко лягут… …Я хожу тропинкой мимо, не свожу с калины глаз, поцелуй ловлю любимой, и краснею каждый раз.

Пушит снежок из туч свинцовых, Не тронут льдом уснувший пруд, Свисает ягод гроздь пунцовых, С куста утерян изумруд. Калина красная бодрится, Пейзаж уныл кругом и пуст, Калине ж хочется влюбиться, Мой поцелуй сорвать из уст. Красива спелость сочных ягод, Приносит радость лишь для глаз, На вкус горька, я знаю, мякоть, Мороз дождусь. Не в этот раз.

Нелепо залеплены снегом заборы, Серебряный иней повис в проводах, Синею тенью наполнил просторы, И плещет в купели живая вода. Купол часовенки чист и искрится, Солнечный луч прикоснулся к нему, Упал на купель, приглашая умыться, Толпится народ, значит, быть по сему.

Осень рыжей краски не жалея, Любит покуражиться по-лисьи, Заметёт хвостом следы под листья, Зелень перекрасит всю в аллеях. И Зима на подиуме смело, Шествует в пушистой шубе белой, Царственно ступает по подмосткам, Мастерски сработанным, подростком. Платье у Весны пестро от ситца, Ретро-стиль не свойственен девице, Оголить коленки не боится, Хочет обаять всех и влюбиться. Лето в маскхалате цвета хаки, Дефиле готовит для атаки, Маки распустились алым в поле, Ищут их посевы в ИНТЕРПОЛе. Подиум, обманчив в межсезонье, Прячет визажист-природа краски, Осень и Зима надели маски, Время не для праздника – резонно.

Душа настроена минорно, Осенней грустью пленена, Но временами рог валторны, Сомненья сеет семена. С ним племена снежинок в споре, Десантом осень оттеснят, Зима одержит верх и вскоре, Рубеж последний будет взят. Мороз сыграет серенаду, В литавры, трубы, бубенцы, А снегопад, как по команде, Раструбит весть во все концы.

Зима пришла, как наважденье, Характер склочен и спесив, В ноябрьском кресле с наслажденьем, Расселась, Осень потеснив. Снежок усердно пудрит землю, Работ немерено – аврал, Морозец день и ночь не дремлет, Распоряжается – капрал. Но Осень бодро встрепенулась, Зиме капелью отстучав: «Нам тесно вместе, я проснулась, Включай же оттепель в устав».

Примерив, кресло ноября, Зима ушла в свои пенаты, В отместку, в кресло декабря, Присела Осень, скинув латы. Не важно, что другой сезон, И календарь сверяет даты, Вальяжно Осень гонит сон, Боясь приписки иль растраты. Теплу глобальному поклон, Несёт она, сверяя опись, Добра, что выпало из крон, Дождём клеймит и ставит подпись. Учёт вести свой завершит, Когда Мороз за нос прихватит, Зима на помощь прибежит, И снежный ком на Осень скатит.

На талую землю неслышно ложится, предвестьем Зимы, белой простыней снег, октябрь во дворе и Зиме не решится, но делает пробный на Осень набег. Зима так пугает уставшую Осень: «Пора, уж старушка, иди на покой, ты сделала всё в сентябре и несносен, характер сварливый, занудливый твой». А Осень в сомненьи: «Я вовсе не стара, а как же ноябрь, впереди тридцать дней». И золото ветром сгребёт к пьедесталу, и выловит снег весь сетями дождей.

Платье осени прекрасно, В моде нынче яркий цвет, Классно выглядит цвет красный, Среди золота монет. Ворожея – Осень красит, В цвет лазури небосвод, И цветной пожар не гасит, Бабье лето ливнем вод. Белым инеем раскрасит, Утром травы на лугах, Чтоб горстями с них алмазы, Сняло солнце впопыхах. Ель с сосной в красе зеленой, Снять раскраску не вольны, Средь берёз, осин и кленов, Цветом розовым полны. Осень, осень ворожея, Провожает птичий клин, Нитью синей, будто шве́я, Пришивает солнца блин. Пожелаем же народу, среди буйства красок дня. чтоб любили все природу, и друг друга, как родня.

Заря вином залила горизонт, Разбавив чуть его пурпурным ромом, Открыла для купания сезон, И плещет брызги в стороны нескромно. Умыв в вине креплёном телеса, Лучом, задёрнув, шторы почивальни, Заря уходит спать, чтоб чудеса, Царица ночь продолжила печально.

Пурпурный закат был вареньем размазан, По каменным плитам, из острых клыков, Там скалились горы в кровавой гримасе, И рвали вершинами грудь облаков. Другой, загорался, над бездною моря, Красуясь, в зеркальном свечении вод, И вторя волнам, с облаками не споря, Собой подпирал, как Титан, небосвод. Закаты похожими были, как братья, Один горизонт украшала семья, А время держало их крепко в объятьях, Неся по орбите планету Земля. Те тканые Солнцем пурпурные шали, Земля примеряла, кружась в фуэте, Величие красок, цвета поражали, И сдерживал бег, человек в суете.

Зима ушла, оставила следы, Мелкий дождь и солнце их шлифуют, Водой набухли талою пруды, Открылись реки, в устья лёд дрейфуют. Зима ушла,……………. душа обнажена, Плечи давит возраста усталость, Авитаминоз – сказал бы доктор, но жена, Без врача диагноз ставит – старость.

По полям, лесам, красивый, Бегал днём, а ночью спал, У берёз, рябин и ивы, Косы девичьи трепал. Под вечёр устал парнишка, У берёзы прикорнул, Нарезвился, шалунишка, В кроне, зайкою заснул. А берёза укрывала, (не резон спать голышом) как сынишку одеялом, из листочков шалашом. Утром снова он проснётся. Ну скажите, кто просил? На макушку заберётся, Растрясёт, что было сил. В кроне ночью, Кто спит дети? Это точно…ветер, ветер.

Зима припозднилась, стоит у порога, Устала проситься на собственный бал, Осень дождем задернула полог, Моет и моет пустующий зал. Бал отыграл свои чудные вальсы, Зал опустел и кругом конфетти, Листья, тускнея, лежат на асфальте, А в небе снежинка вот, вот полетит. Зима, постояв, начнет свое соло, Смело шагнет в подготовленный зал, Бал разыграется снова и скоро, Белые вальсы закружит февраль.

Оплатила грусть нам Осень, горстью розовых монет, смело бросила их оземь, и сказала: «Больше нет, пусть Зима вас поврачует, даст пилюли от недуг, не ворчите, так хочу я, мне лечить вас недосуг». И ушла, махнув подолом. Не хандры ли это бред? Снег ложится, на котором, тех даров в помине нет.

Прогнала Зима Осень прочь на задворки, Хозяйничать стала сама во дворце, Пришпилила в волосы звёзды – заколки, Царицей встречает Мороз на крыльце. И вот он пришёл, разухабистый, звонкий, Палицей громко стучит во дворе, Иней хрустальный, торчит из котомки, А сам он огромный, подобный горе. – Здравствуй, Зима, ты, конечно, мне рада, Коль в нарядном уборе встречаешь меня, Нам повенчаться с тобою бы надо, Поедем кататься, готовь-ка коня.

Осень заняла хоромы и хозяйкой правит бал… Вихрем он прошёл, и скромно, дева моет каждый зал. Ранний снег пришёл к ней в гости, золотые теребя, Осень торг ведёт и просит: «Дай дожить до декабря. Расплачусь монетой звонкой, подожди ещё чуть-чуть, дай мне зал убрать и тонкой, льдинкой гладь озёр стянуть» – «Я не жадный, рад поверить, – говорит снежок в ответ, – но нежданно – настежь двери, я зашёл оставить след».

Выше прочих в разнотравье, Зонтик, в небо устремив. Корешок – бальзам здоровью, Кошкам, как апперитив.

Иван да Марья на распутье, Смотрят, как линяет тень, Ожидают осень с грустью, Стал короче летний день.

Пастушья сумка на пригорке, В июле зреет среди трав, Семя, сумки-треуголки, В колос хлебный, не убрав. Стеблем семя раскидала, Чередуя выход в свет, Пастушка, должно быть, ждала, А его всё нет и нет.

В разнотравии летнего луга, отцвела, неприметно для всех, семена все по стеблю упруго, разбросала слезинками вверх. Трава совершенно невзрачна, но в букете цветов – колорит, укрываясь, вуалью прозрачной, о кукушке слезой говорит.

В тёплое лоно, остывшим шаром, Солнце скатилось устало, нить горизонта обдало жарком, в море зарю искупало. Встала заря, унося эту весть, ночи, чтоб та не дремала, свесила вовремя, тёмную сеть, сны все людские поймала. …Сны разноцветные, серые, грязные, Ночь сторожит до утра, потом отпускает их в стороны разные, пора просыпаться…Жара…

Китовым брюхом туча виснет, Плавники гребут на юг, Хлещет дождь и почва киснет, Сапоги, чав-чав, поют. Дождь ушёл, распеленалось, И улыбкою дразня, Солнце жаром расплескалось, Угощайтесь, мол, друзья. Налетайте, разбирайте, Летний зной, и жар, и пыл, И смелее загорайте, Грозный кит давно уплыл.

То не снег, и не град, и не иней, На болото упали с небес, То трава белым цветом в июне, Зелень мха украшает и лес. То пушица цветёт, торжествуя, Белых маковок, выбросив пух, А кукушка – блудница, кукуя, Птиц других проверяет на слух.

В тонах невзрачных тонет лес, он чуть лишь тронут изумрудом, прозрачный купол из небес, …и опушка леса с чудом. Как чудо майских холодов, в накидке ласково-пушистой, упала с белых облаков, кипень черёмухи душистой…

Сок берёзовый в закваске, лист берёзовый в соку, зелень почек рвёт завязки, береста стать молоку. Песнь Весны ещё не спета, в небесах лазурь чиста, а в лесу гуляет Лето, на берёзовых листах.

Тает снег, ручьи, как вены, наполняют пульс реки, русло ширится мгновенно, курсу бега вопреки. Словно крепкими зубами, мелко крошит гору льда, мчит её волной цунами, в бреге ищет брешь вода. Так бежит до океана, по рекам талая вода, и может быть… струёй из крана, льётся в чайник иногда.

Мороз и солнце подарили, снегу мокрые следы, всё вокруг избороздили, струи тонкие воды. Кружева ледышек тают, ручейки из луж растут, силы новые кидают на заснеженный редут.

Снег на город ложился, Драпируя асфальт, На прохожих пируя, Мельтеша в свете фар. С утра и до ночи, Без передышки, Устал и уж хочет, Отдохнуть на ладошке. А ночью тучи рассеялись В звездные россыпи, Луна засияла Бездною космоса. На небе она, Словно круглая бляха, Будто клубок, Обронила там пряха. Он покатился, Рождая то чудо, Нить пригодилась, И будь там, что будет. Снегом залеплены Стены и окна, Нитью серебряной Город мой соткан. А серебра уже Целые россыпи, Разбужены сонные Люди и площади. Воздух прозрачен, Звонок и чист, Мелодией схвачен, Во, дает пианист! Окна распахнуты, Створки наружу, Без партитуры Играет он в стужу. Город захвачен, Не спит от флюидов, В плену он у вечности, Лунной сюиты.

В антураже кислых линий, Бродит Осень средь берёз, Брови ей раскрасил иней, А снежок припудрил нос. То морозец, как посыльный, От Зимы принес привет, Рассыпал иней синей пылью, И в поклоне ждет ответ.

Зябко ежится прохожий, Под зонтом на гриб похожий. Нет грозы и нет озона, Только дождь стрижет газоны. Стрижет и прыгает по лужам, Неуклюже босиком, И всю травку проутюжил, Как корова языком. Пришел циклон и бабье лето Все дождем зацеловал, Жмется осень – не одета, Для зимы готовит зал. Карнавал начнется скоро, Рой снежинок в пляс пойдет, Нанесет мороз узоры, И место зрителям найдет.

С теплом уходит золотая, Осень в сполохах огня, В сером небе пеплом тают, Стаи птиц, как знаки дня. Одежды летние красиво, Спалила осень все дотла, Дождем полила, погасила, Зиму ждет без них – гола. А в золе потухших листьев, Скрылся трепет из одежд, Он на ветре был неистов, Летом молод был и свеж. Осень жжет огнем покровы, Искры листьев сеет в прах, Землю ждут зимы оковы, Но не ведом лесу страх. Ведь весна не за горами, Разрумянит солнца глаз, И снова добрыми руками, Сошьет одежды на заказ.

Осень приносит надежду, Зеленый, сменив капюшон, В желто-багряных одеждах, Красив вызывающе клен. Наряду такому доволен, Хоть лето уже позади, Рядом с березой, как воин, Он резко коня осадил. Доспехи сияют игриво, Весел наш клен без вина, Конь разлохматился гривой, Но скоро наступит зима. Грива коня разлетится, Доспехи рассыпятся в прах, Береза к нему прислонится, Приснится им лето в цветах.

Осень пролилась под ноги дождями, Природа, красуясь, меняет наряд, Листья по ветру летят, и кистями, Ягоды зрелой рябины глядят. Клен распустил свои листья, как пальцы. В сплав золота с медью, их окунул, И отпустил, чтобы в медленном вальсе, Ветер осенний их в лужи макнул. Береза приветливо машет ветвями, Щедрой рукой, рассыпая свой дар, А небо раскинуло дождик сетями, И гасит привычно осенний пожар.

Лето мы ждём с нетерпением, Приходит зимой оно в сны, С прилётом пернатых, их пенье, Слушаем, млея с весны. А солнце всё выше в зените, Дым не струится из труб, Звенят комары, словно нити, Натянутых струн на ветру. Птицы щебечут повсюду, Дают они корм, чтоб взрослеть, В клюве птенцам, как на блюде, Успевая работать и петь. На зелёной опушке кукушка, Нудно заводит ку-ку, Вышла как будто с избушки, А песен других ни гу-гу. Поля и леса в изумруде, В цветочных нарядах луга, В трудах муравьи, точно люди. Спешат и бегут кто куда. Если дождик польётся, то тёплый, Поднимется радуги шаль, Умоется зелень, и добрый, Дождик потопает вдаль. Лето пришло, ну так здравствуй! Порадуй теплом от порога, В календарь не смотри и повластвуй, Не спеши уходить раньше срока.

Бельё от Ричи, кожи бархат, И глаз бесстыжих поволока, Припухлых губ прожжённый сахар, Зовут в объятия порока. Быть на виду – её призванье, Под оком камер папарацци, Душа поёт и просит драйва, Купаясь в море из оваций. В Инет пространстве для разминки, (Самооценка – выше башни), ….ищет глянцевые снимки, И как оценен день вчерашний. Мужчин, дразня, горячим взглядом, Идёт под вздохи восхищенья, А женщин судит по нарядам, Боясь вдруг стать сама мишенью. А я люблю её такую, За кожу, нежную, как бархат, Люблю в одежде и нагую, За губ её прожжённый сахар.

Пусть тыщу раз ты выпита не мною, Но твой бокал от этого не пуст, Я жажду быть обманутым тобою, И жду прикосновенья твоих уст. Разрез под декольте не по карману, Но я сегодня более чем трезв, Мне дела нет Версаче иль Армане, Одежда хорошо, но лучше без. В публичности я часть из декораций, И быть другим не смею, уж прости, Мне холодно под взглядом паппараци, А ты горишь, так жаром угости.

Ассоль босой ходила по полям, Цветы рвала для вазы на столе, А Грэй по неизведанным морям, Ходил на быстрокрылом корабле. Она жила в предчувствии любви, Не знало сердце девичье разлук, А свежий ветер волосы ловил, …обвивая кисти нежных рук. На берег выходила по утрам, Там парусник в лице зари был ал, Мечтала, чтобы он её забрал, Как золушку на королевский бал. И как приходит на́ берег прибой, захватчиком прибрежья в сотни миль, Пришёл в их жизнь и всё переломил, Тот встречи час, дарованный судьбой.

Руки движением ленивым, Пробку рву в шампанском брют, Вижу взор, чуть-чуть пугливый, Губ раскованных приют. …Под звон хрустального бокала, Струится взгляд уже другой, Усталость вижу одеяла, Под телом выгнутым дугой.

Пью ночного эфира прохладу, с чаши дня с золотым ободком, обжигаю красавице рядом, Губы чувственные с молоком. Ах, какой эликсир! При Шекспире, Был, вряд ли, он более свеж, потому благодарен стихире, и полон, как прежде, надежд.

В чашу вечера плавится воск, Подвенечное платье на стуле, Со свечи капли пали на шёлк. Спи, не бойся, тебя караулю. Не моя ты сейчас, не моя, Сон унёс тебя в райские кущицы, Устоял перед ним только я, Кустодиева вижу натурщицу. Золотые поля и холмы, Куполов благодать расписная, Все изгибы любовью полны, И радостью, что ты родная.

Сквозь завесу дождя, серый сумрак тумана, через тернии рваных, в паруса облаков, я однажды вернусь, навсегда, без обмана, обласкаю тебя, и забуду врагов. Верю, примешь меня, и простишь ведь скитальца, со щеки твоей пальцем, я слёзы сотру. На лугах соберу, все цветы и в постели, их на ложе для нас, с тобой постелю. Усыплю на заре, в томно-ласковой неге, лепестками осыплю, бархат чувственных ног, буду твоим, дорогая, на веки. Я люблю тебя так, как никто бы не смог.

Кто придумал любовь? Вопрос без ответа. Не знает на свете это никто. Ей немало стихов посвятили поэты, А новый тираж их ушёл на рингтон. Живёт же любовь в не придуманном мире, Реально живёт, будоража сердца, Но что же ей тесно бывает в квартире? Просится в мир золотого тельца. Но кажется мне, есть у выдумки автор, Придумали женщины лэйбл, как почин, И сами поверили в это когда-то, Ищут с тех пор идеал средь мужчин. Как трудно мужчине любить и не бедствовать, Он планку всё выше и выше берёт, Трудно любимой жене соответствовать, Если женщине крышу от счастья несёт.

Ах, какой туман, по склону стелется, Перевал залил молоком. Было плохо что, перемелется, По росе иду босиком. Ах, трава-мурава, босы ноженьки, Ты холодной росой ороси, Передай жене, что Серёженька, У Маруси гостит – пусть простит. По росе иду, и кругом туман, А Маруся мураву коси́т. – Здравствуй, милая, ты сошла с ума, Я пришёл погостить. Потому кошу, чтоб Серёженька, Уходил от жены по делам, Чтоб Серёженька знал дороженьку, А жена не нашла по следам. Приготовлен стол, и на нём еда, И кровать свежестелена, Мы нальём вина, и ушла беда, А жена далеко – не потеряна.

Островерхие крыши, заборы, Тонут в снежном плену средь зимы, Серебром отливают просторы, В свете нежном холодной луны. Без румян и помады – подарок, Ты красива без глянца и пудр, Поцелуй средь зимы будет жарок, А взгляд грешных глаз целомудр.

От свечи свет, как золото, жёлт, Подвенечное платье на стуле, Капли воска упали на шёлк, Спи не бойся – тебя караулю. Ты во сне где-то там, далеко, Где есть остров безлюдный Карибов, Тайна страсти порхает легко, Среди буйства горячих изгибов. Свет струится вокруг золотой, Как в шатре у персидских калифов. Перси манят ладонь красотой, Купола, будто золото скифов.

Любовь застряла в междометьях, Меж линялых, горьких фраз, В словах длиннее, чем столетья, Скользя слезой с усталых глаз. Атмосфера гущей ватной, Меж нами встала, как экран, Как понять и быть понятным, Когда душа болит от ран. Чья же истина дороже? Под свет пылающих свечей, Давай друг другу мы поможем, Сплетеньем рук, а не речей.

Почему в белом платье… Почему в белом платье невеста, И при темном костюме жених? При том они счастливы вместе, А разлука же горе для них. Потому что любовь белопенна И чиста в белоснежной красе, Только в браке она постепенно, Становится грешной, как все. Любовь – это вольная птица, Упала устало на них, И просит больная напиться Напитка, что есть у двоих. Эта жажда любви неуемна, Но со временем гасится страсть, Исчезает напиток и темный Костюм подчеркнет эту власть.

Женщина – это загадка природы, Понять невозможно сей феномен, То переменчива, словно погода, Порою железна, как леди вуМЭН. Макияж ее модный, лишь маскировка, За внешним фасадом скрывается ложь. С мужчиной она управляется ловко, Скупая пол – царства за ломаный грош. Играет в любовь она с упоеньем, Держит десяток ходов про запас, Сложно понять все ее устремленья, Нацелен куда будет следущий пас. Женщина – это работа создателя, Гибкость и жесткость – свойство ребра, Мужчина навеки остался мечтателем, Не верит, что может любовь быть слепа. О, женщина, может коварство вам имя, Может притворство, иль что-то еще, Только влечет к вам мужчин и поныне, Тайна любви, а не глупый расчет.

От жгучих слов дымит тавро, Мутя сознание до боли, Клеймить, желание старо, Горят заросшие мозоли. Какое терпкое вино, Мы пьём, горчит с годами чаще. А дни, как кадры из кино, Где плёнка – поезд уходящий. Нет блеска юности в глазах, В них утонула радость, видно. В твоём тавро, хочу сказать, Нет серебра, что и обидно.

Были мы когда-то рысаками, С быстрыми ногами и походкой, Годы молодые ускакали, Бросив нас на привязи короткой. Вот идёт красотка, словно пишет, Рядом бы пройтись молодцевато. Может и она кого-то ищет, Наша привязь только маловата. Праздник женский встретим, не робея, Сделаем лицо своё попроще, Вспомним ту красотку, утром бреясь, И взгрустнём, лицо, представив, тёщи. В первых числах март ещё капризен, Снег с морозом солнышко осилят, Женщины не ждут любовных писем, Розы ждут на праздник, меньше пилят.

Пространство людское, житейское море, Оно не имеет границ, Здесь люди влюбляются, шутят и спорят, Вся жизнь в выражении лиц. На лицах волнуются радость и горе, Штиль и покой лишь во сне, Житейское море с горчинкой от соли, А крепость, как в старом вине. Житейское море не ценно навагой, Не ловится здесь иваси, Здесь женщины ценят мужчин за отвагу, И ловят их в сети свои. Окружат сетями духов и серёжек, Наполнят волнением бюст, Ослепят мужчину сверканием ножек, А в ЗАГС отведут и добьют. Мужчины считают, что сами с усами, А женщины – это улов, Их ловят не в сети, а просто руками, Похвастаться всякий готов. Поймают друг друга, детей нарожают, А те нарожают своих. Пусть счастье земное любовь отражает, На лицах питомцев своих.

В немецкой машине сломалась пружина, Заклинило весь механизм, Фортуна к французам подсела в машину, Но клизму ввела в организм.

Можно выйти замуж, выйти из забоя, Сложно выйти с комы, проще из запоя. Можно из цейтнота, выйти в дикой спешке, И на след енота, выйти на пробежке. Можно выйти в море, к озеру иль речке, Покурив у печки, выйти на крылечко. Можно выйти в люди, став лауреатом, …Но выйти из себя, можно только с матом.

В январе растревожилось сердце, Ты дровишек просила взаймы, Мол сырые свои, не согреться, Посреди очень долгой зимы. Я пришёл и принёс, как обычно, Дров охапку, коробку конфет, Ты на чай пригласила вторично, Я тянул, наводя марафет. А потом мы сидели картинно, Не сводя глаз с горячей печи, Пили чай, после паузы длинной, Ты зажгла на столе две свечи. В полумраке текли разговоры, Крепкий чай языки развязал, Был тот самый – индийский, отборный, Я б с собой его чуточку взял. Разговоры велись до пол-ночи, Но как только забрезжил рассвет, Прошептала ты мне, что… хочешь, Раскрыть свой заварки секрет. …Слышу шепчет жена мне на ухо: – «Просыпайся, Ванёк, хватит спать, Я чаёк заварила на кухне, Ты ж во сне разболтался опять».

Россию можно оболгать, Просторы алчно глазом мерить, Но русский дух, ядрёна мать, При всём желанье не похерить. Харизма наша – не цинизм, Снобизм, муляж не будут братом, Харизма наша – пофигизм, Кураж погони быстрой с матом. Европу надо обогнать, Как рыбу, вытащить на берег, Пока слаба, ядрёна мать, Под США поставила свой перед.

Вошёл во вкус, играя роль, Он миротворца в камуфляже, Чумы коричневой король, Паяц с лицом чернее сажи.

Дядя Сэм в своей манере, Демократии поборник, Но под мантией на теле Есть тату, читай – разбойник. Он залежной Украине, Обещает кукиш с маслом, Демократия от Сыма, …Вещь – взрывоопасна. Население Востока, Не подало хлеба с солью, Власти Киева жестоко, Жмут мозоль трезубцем с болью. Здравый смысл перевернулся, Добродетель не в почёте, Вий-бендера, вновь вернулся, Сэму шлёт свой лик в отчёте. Православный мир стенает, Вурдалаки на пирушке, Отчужденья лёд не тает, Там по детям бьют из пушки. Ужели Киевской Руси – Сыны не в силах ей помочь? Пока пирог не откусил, Гоните срочно Сэма прочь!

Кэмерон с Барак Обамой, Узы братские сомкнув, У Е. эС. трясут карманы, Даже глазом не моргнув. Власть Бендерская Трояном, В Украину внедрена, Править балом стала рьяно, Средь майданского дерьма. Отменить хотят галушки Обещая бутерброд, Бьют народу по макушке, Чтоб держали шире рот. Крым поставил антивирус, Чтоб Троян не проскочил. Чтоб до Вия он не вырос, Счётчик «рефери» включил.

Будто тесто месят в кадке языки сварливых жён, в муже ищут недостатки, прут со скалкой на рожон. А моя всех языкастей, языком, как помелом, на зубок хоть раз попасть к ней, перекусит смело лом. Как то раз приятель Коля, разговор при ней завёл, будто я глаза мозолил, на его жене. Козёл! Для меня моя красотка, только мне не повезло, на слова крепка, как водка, а язык, как то весло. Я пришёл в тот день позднее, скинул с плеч усталый вид, а жена чертей ста злее. – «Где шатался? – говорит, Коля, как в командировках, ты у Ксении гостишь, на её татуировках, клюв свой чижика востришь. У неё ни кожи-рожи, да и сам ты, как верблюд, может быть тебя стреножить, чтоб дивился честный люд». У меня, скажу вам, братцы, злости нет – иммунитет. Подхожу к ней обниматься, упираюсь в турникет. Понеслась душа в потёмки, света нет, сплошной туннель, у неё глаза котёнка, а сейчас так сущий зверь. Без вины быть виноватым, это наш мужской удел, на сюжеты жизнь богата, но терпенью есть предел. Санта-Барбара пусть плачет, отдыхает Голливуд, пожевал лимон и сдачи, дал, как истинный верблюд.

Где лечат гланды через зад, Там плачет сам маркиз де Сад. Совбез ООН – какой пассаж, Так сделал Ливии массаж.

Открыли нам власти свой ящик Пандоры, Утюжат Речник под Москвой трактора, А раньше где были жуки-ревизоры? На стройке не слышали звук топора? Как обыватель, я что-то не вник, В чём провинился посёлок Речник.

Ах, шестёра моя, ты шестёра, Фары мерса и кузов седан, На дорогах российских ты скора, Ни кому я тебя не продам. Не продам, не предам, ты не бойся, Я в кресло врастаю спиной, Вот водой дождевою умойся, Ты ж всегда в непогоду со мной. Ах, шестёра моя, ты шестёра, Из семейства авто – жигули, Если любишь водилу-шофёра, Так возьми и сама порули. Место шутке ты знаешь и цену, Знаешь весь каталог запчастей, Но тебе не найду я замену, На рынке авто всех мастей.

Кино снимал Квентино Тарантино, там роль досталась носу Буратино. Он вешалку играл в кино, покуда, на нос не пала дикая простуда. В инспекции приказ по карантину: «Закрыть на дезинфекцию картину». Расстроен был Квентино Тарантино, сгубил его картину Буратино.

Мышей не ловят жирные коты, Достойна ль телу тучному сноровка? Но весело вращаются хвосты, Ведь в стойле с сеном дойная коровка. Паёк сметаны кризисом урезан, Откатов стало меньше от мышей, Куда ж они направят интересы? Туда, где мясо, держится для щей. Мышей не ловят жирные коты, От кризиса мышление в прострации. Стоит ли крутить котам хвосты, Способ если есть простой – кастрация.

Трубу транзитную заглушкой, от Европы отделя, Украина ест пампушки. кукиш держит для Кремля. Что ж ты ридна, Украина, самостийности оплот, берёшь пример с того грузина, и с галушкой галстук в рот? Хватит бычить и лягаться, год быка нам не указ, надо снова побрататься, и пустить по трубам газ.

Новый год стучится в двери, старый год совсем поник, полинял и вид потерян, в декабре уже старик. А Зима пришла без снега, и Мороз не голосист, тяжело бедняге бегать, ведь росточком неказист. В неглиже Зима озябла, нет финансов, сделать шоп. …Взяла б что ли, в руки грабли, дала кризису во лоб. Вороха осенних листьев, обратила б в звон монет, чтоб на радость финансистам, кризис весь ушёл на нет.

Эстеты пьют саке, текилу, гурманы – виски и коньяк, гуманоидам не хило, эфиру тяпнуть на тощак. А богатые и снобы, знают вкус «мадам Клике» ну а умные особо, от абсента налегке. Утончённые поэты, пьют шампанское, шабли, ну а мне же этим летом, грабли дали по башке.

Гордон-Кихот в прямом эфире, сплотил маститых рать мужей, тех, кому на виц-мундире, п…рать уж негде – всё музей. Он рать возглавил, видит взором, на сцене крутится ветряк, сатирик там был М. Задорнов, молол слова в муку – остряк. Слова, как шарики попкорна, взлетали, падали, дробясь, народ, смеясь, был рад, бесспорно, частица РА имела власть. Тянулась власть её в Египет, В века минувших в бозе дней, когда монарх взял в руки скипетр, и стал сиять, как сто огней. Ра…ссия, Рашен, не Египет, И связи нет тут никакой, Гардон-Кихот нашёл эпитет, и повод, чтоб готовить бой… …Здесь упущу детали пьесы, Как был повержен Дон-Кихот. …Куда ты прёшь, Гордон-повеса? По духу ты не патриот.

В кармане старого костюма, нашёл забытый фунт изюма, копюр, весомых, две бумажки. теперь достойных промокашки. Изюм на вкус остался сладок, жаль копюр, в душе осадок. Дефолт, инфляция, реформа, по ним прошли волною шторма. А фунт, как был, остался фунтом. Изюм я съел на завтрак утром. Мораль подскажет Интернет – изюм хранится, деньги – нет.

Ещё не знали изобилья, но знали Очередей бум, тогда авоську от бессилья, с собой носили даже в ГУМ. В плетёном кружеве авоськи, лежал батон и колбаса, виднелись часто хвост селёдки, московской водки телеса. Пусть на виду всё это было, но дорожною сумой, авоська долго нам служила, всегда с распахнутой душой… А теперь в цветном узоре, пакет стал разовый в ходу, и свалки мусора, am-sorry, не красят город и среду.

На холст бумажный положу, Мазками грубыми я рифму, И, куражась, покажу, Трепет губ прекрасной нимфы, Трепет ветра в волосах, И необузданные дали… Как мчится время на часах. А музу вы там не видали?

Не раскрыта загадка природы, Почему любят женщин одних, Мужчины у разных народов, А женятся все ж на других. Это похоже на мистику, И статистика здесь ни причем, В глубинах души эта истина, И ее не добудешь, мечем. По любви браки редки, случайны, И, если не кривишь душой, Она приоткроет всем тайну, Почему ты женат на другой. Мужская душа ведь не женская, Из другого она вещества, Мужчины все любят и женятся, Опутавшись в мир волшебства. Туман колдовства женской магии, Чарами скроет всю фальшь, И вальс Мендельсона заманчиво, Закружит под вами асфальт. После свадьбы поднимется мантия, Что скрывала все тайны от вас, Без прикрас это фото, без магии, Откроется профиль, анфас. Колдовство все рассыплется в дребезги, Как посуда под женской рукой. Разве можно любить эту бестию? Тут мужчина взгрустнет о другой. Но другая уж замужем тоже, Только муж от нее не в восторге. Он был околдован и должен, Думать о чести и долге. По любви браки редки, случайны, Чаще это мираж и туман Но, если любовь повстречалась, Проверьте, что то не обман.

Говорят не зря про русских, Что могут долго запрягать, На куски поводья узкие, Разорвут и вспомнят мать. Оплошают, как на горе, И спешат, чтоб не отстать, Рысью мчит лошадка вскоре. И ей на версты наплевать. Гриву ветер раздувает, Под стук копыт и власть узды, Неслась бы так, но жаль бывает. Распрягают без нужды.

В богатом царстве правил царь, Не стар годами был, Знал меру власти государь, И праведником слыл. Народ молился за царя, Желая многих лет, Хулил, по правде говоря, Его слугу за вред. В чертогах жил трёхглавый змей, На службе у царя, Был не в чести он у людей, И, видимо, не зря. Не первый век царям служил, Смотрел им прямо в рот, С правдой чистой не дружил, Обманывал народ. Крутил законы длинный хвост, К царю в полати лез, Вставал во весь змеиный рост, Когда к нему шли «без». Был, как-то в царстве, недород, Народ и стал роптать, А в закромах царя в тот год, Богатств не сосчитать. Поднял налоги Змей, да вот, С Указом перегнул, Народ втянул тогда живот, А пояс затянул. К царю послали ходока, Чтоб весть с колёс принёс, Как Змей урезал едока, Детей довёл до слёз. Как он ссылался на царя, И на его указ, А сам подати втихаря, К себе тащил не раз. Ходок был принят, слушал царь, Смотрел на Змея вкось: – «Тебе богатств моих, что ль жаль, Народу кинул кость? А ну, ложи главу под меч, Не смог коль уберечь, Пора пришла одну отсечь. Палач, руби ка с плеч!.. Глава скатилась, как горшок, В подставленный мешок, А две другие впали в шок, Согнулись на вершок. – Теперь готовь двумя Указ, Исправь свой прошлый грех, Держать еду впредь про запас, Обязываю всех. Прорехи, есть что, все зашей, И кушать людям дай, Тащить к себе домой не смей, Я сверю опись, знай»… …Народ тому был очень рад, Плясал и стар и млад, Дела пойдут теперь на лад, Урезан казнокрад. А Змей, урезанный в правах, К царю полз на доклад, Уже при двух своих главах, И капал с жала яд: «Я виноват, мой государь, Главу срубил твой меч, Сложил её я на алтарь, Позволь сказать всё ж речь. Тебе служить двумя клянусь, Не хватит коль ума, Сложить вторую не боюсь, Готова в мир сума. Народу всякий плох закон, Его ты не жалей, Я Змей двуглавый, не дракон, Не ем мирских людей». Одёрнул с места Змея царь: – «Ты вздумал тут шутить? При свете дня включил фонарь! Хвостом при мне крутить?» …Учтиво спину выгнул Змей, Слезу пустил из глаз, К царю подполз: «Я не злодей, В народ ушёл Указ. Раздал еду всем, просят пить, Клянут змеиный род, На шее, видно, проще жить, Расслабился народ. Запахнуть смутой может дым, Огонь погас пока, Дай только волю молодым, Нам всем помнут бока. Но вот теперь настал момент, Хочу сам попросить, Мне две главы позволь взамен, Той павшей нарастить. Ведь топоры кругом звенят, За всем не усмотреть, Ягнят приплод растёт – винят, Тебя, что мала клеть». …Погладил царь рукою трон, И тихо пожурил: – «Я был с тобой, конечно строг, Считай, за то простил. А, что главы тебя лишил, Издам другой Указ, Чтоб ты две новые пришил, Смотри…не смей у Нас». Коль нет огня, пирог не спечь, А повод есть молве, Рубил главу, где царский меч, Росли с тех пор там две. Народ же зрел, как царь был крут, Винить не смел за нрав, Народу пряник, Змею кнут, Так разве, он не прав?

Жизнь, как будто бы, прекрасна, Товаров стало, завались, Перестройка, рынок, гласность, За это ж все передрались. Но опять же безработица, И денег часто ни шиша, А прилавки прямо ломятся, И томится чтот душа. Товары возят прямо на дом, Хошь на рынке их бери, Расщепить, готовы атом, И продать всё за рубли. Случилась эта вся история, Когда финансовый угар, Пришёл на нашу территорию, Здесь споткнулся и упал. У нас в конторе бухгалтерия, И цех транспортный при ней, Там случай был, во что не верю я, Но сверху, может, им видней. Привёз челнок товар к продаже, Сбежались бабы, шум и гам, Он разложил свою поклажу, По всем их письменным столам. Средь всех приметней была Зинка, Кольки Кухаря жена, Красотка знойная – картинка, И голосистей всех она. Челнок решил с ней шуры-муры, Ей предложил костюм Кутюр, Ну, какие бабы дуры, На всё ведутся, что для дур. В буфет ведёт костюм примерить, Народа нет там, не обед, Там бумаг никто не ксерит, И нет входа в Интернет. И может, вышло б это дело, Но кто-то Кольке настучал, Тот прибежал, вспотело тело. – Привет, Зинуль, я так скучал. А это что за демонстрация, В буфете нашем втихаря, Я, Зин, от этого в прострации, Что с харей этой ты ля-ля. – Сейчас не носят, Коль, болонию, В моде то, что от Кутюр. Творить не надо беззаконие, Мне испортишь маникюр. Видишь вещи эти модные, Это носит Кидман, Коль, Я жена и не свободная, Но на людях не позорь. – Каких людей ты видишь, Зина, Не этот ли в трусах грузин, Он похож на Била Клина. Вы в саксофон играли с ним? И плевать мне на болонию, И плевать на ваш кутюр, У него ж заело молнию, Оторву бикфордов шнур. – А ты чего припёрся, Коля, И больно давишь на мозоль, Жила-была я без контроля, А ты на рану сыпешь соль. – Это, Зин, не монополия, И не рвусь я на скандал, Может, что-то и не понял я, Но в трусах его видал. – Зарплаты нет у нас полгода, И ты, Колян, не бизнесмен, Не знаешь разве, для народа, Придуман бартерный обмен.

Полёт танцующих, как в вальсе, Раскрепощённых, без оков, На части рвущих кубик пальцев, Грозит поломкою мозгов.

Верёвка на рынде, короткая снасть, На флоте нет снасти короче, А боцманский мигом язык может стать, Сам снастью, длиннее всех прочих.

В стихии циферной – король, В учётной сфере – именинник, Сведёт баланс счетов на ноль, И не заныкает полтинник.

Из картона, окультурен, Пущен в серию тираж, Шар земной в миниатюре, Карт глобальных вернисаж.

Лежат в бумажнике купюры, Хранят достоинство пока, Не выйдут в свет, где им культурно, Помнут хрустящие бока.

Рассудок в бой ведёт фигуры, Под клич воинственных слонов, Здесь поле не для физкультуры, А для гимнастики умов.

Скор на связи – реактивный, Стильный, чуткий, креативный, В сердце симки номер личный, Не молчун и друг отличный.

Упакован в целлофане, Часа ждёт, чтоб кровь пустить, Вас иголкой не поранить, И лекарством угостить.

Ума цивильного отрыжка, Бумаготворчества понос, В дела, как градусник под мышку, Ворча суёт свой длинный нос.

Горы мусорного хлама, Одноразовой дань моде, Как печальна панорама, С видом гор тех на природе.

По Ливии бьют томагавки прицельно, Формат цифровой у лица фотографий, Отцы демократии взялись артельно, Скальпировать волос густой у Каддафи.

С красным глазом чёрный демон, Любит красный угол в доме, Зри его и будешь в теме, Если есть на это время.

Напрасно улыбкой сияют матрёшки, Под юбкой нет ножек у полых фигур, Ломаются в поясе, пряча там крошку, Немножко боясь за цветной гарнитур.

Листов бумажных переплёт, Сюжет притягивает взоры, И мысль пытливую зовёт, В полёт за облачные горы.

Для окольцованных, застолье, Есть шаг туда, где сушат порох, Отведав лишь горбушку с солью, Они съедят два пуда в ссорах.

Женщина с мужем вышла на битву, Режет не хуже, лезвия бритвы. Вместо Gilletta, отточен язык, Нет пистолета? Сдавайся, мужик!

Как хочется проникнуть в суть вещей, наполниться экстазом новых знаний, но мать-природа гонит нас взашей, и надо думать, не без оснований.

Зайдёшь на часок нагулять аппетит, а там не заметишь, как три пролетит.

Хранить секреты в одиночку, не могут женщины и ночку, они хранят их сообща, в «большой кастрюле для борща».

Стихов лечебную микстуру, Пью, повышая градус дня, Ищу изюминку в текстуре, Что бы съесть ее, как тля.

Сорока, стреко́ча, строчит сорочатам, сто сорок сорочек, себе сапоги, сложила, смотала сиреневым скотчем, судачит с совою: – стопу стереги. Стучит соловью стенограмму сова: – Сто сорок сорочек сшила сама. Соседям свистит соловей сверху срочно: – Сова стопудово сидит средь сорочек, спортивный сезон в Сочи стал супермодным, сорочки скупаются сотнями сходно.

Кузнец ковал клинок казацкий, Крестил кувалдой кое-как, Картинно кисть крутил, казалось, Купал, как кум коня, казак. Крошил клинком кочан капусты, Казак кубанский Кочубей, Кузнец краснел, кипел, как кактус: – «Клинок купил кому Кощей?» – «Клинок, как конь, кузнец-кудесник, красив, капризен, крутобок, клянусь, клинок кому-то крестник, колет камень, как клубок».

Шила шиншилла Шанели шинель, Шорты шикарные шила, Штопал штаны у Шумахера шмель, Шлёпая шустренько шилом. Шёлк на шеврон, шевиот и шагрень, Шарф шерстяной из Шампани, В шкаф шифанерный швырнула Шанель, Шмотки шиншилле шаманить. Шесть шестерёнок шарашили шар, Шины широкие шкуря, Штопал Шумахеру шесть шаровар, Шмель по шор-треку шуруя.

Нетрезвый провизор Трезора узрел, Трезор озверел, провизо́р протрезвел.

Льются звуки тарантеллы От Босфора с Дарданеллой, И до створа Гибралтар, Правит балом хор гитар.

С катапульты салют – удар по простате, парашют, карауля, к нему шли солдаты. Крючок спусковой и зрачок автомата, щурит очко от испуга простата.

Разгоняй ветер палые листья, Оголяй руки белых берёз, Я сегодня тверёз и неистов, И хотел бы влюбиться всерьёз. Пусть весна моя канула в лету, Осень поздняя, словно зима, Я к тебе, дорогая, приеду, Лишь бы ждала меня ты сама. Мы не будем скупыми в желаньях, И пусть сердце при встрече стучит, Воды катит речушка с названьем, Что в ушах, словно песня звучит. Разгоняй ветер палые листья, По просторам озябшей души, Помаши мне рябиновой кистью, Наши годы ещё не ушли. Ветер злато осеннее чистит, Оголяя леса и сады, Он порывист, как я, и неистов, Только холоден в осень, как ты. Пусть все парки, сады опустели, Манит дальше крутой поворот, Мы быть ближе весной не сумели, Осень поздняя сблизит вот-вот.

Я, МИГ – истребитель, курю фимиам, Я превосходен в бою, Нахален, напорист, как хулиган, И высоты не боюсь. Врага нашпигую из пушки свинцом, Поджарю огнём ракет, Безжалостно буду, смотреть в лицо, Увидеть не дам рассвет. Я, МИГ – истребитель, пилот мне брат, И это не баловство, Такому родству, я поверьте, рад, В паре силы растут – раз в сто. В сердце пилота пульсирует кровь, Меня керосин разгоняет, Но, если «инсульт» у меня, то без слов, О катапульте он знает. Будет мне плохо, уйду в облака, Вскрою их мягкое брюхо, И вздрогнет от гула, где-то река, И непривычное ухо. У прочности сплавов, есть свой предел, Будет и мой черёд, Хочу, что б пилот, всё сделать успел, И гнал новый МИГ вперёд.

В летнем парке скамьи опустели, сыплет Осень листву вдоль аллей, голой статуе жарко в постели, пожелаю я ей: «Не болей, здравствуй в осень и стылую зиму, не смотри так печально на мир, пусть морозец с пургой тебя примут, в сени зимних, уютных квартир».

Притаилось Лето под мостом, в пальтецо невзрачное одето, прозрачная вода гудит со льдом, а песенка Весны ещё не спета. И тянуло ласково лучи, одарив веснушками пиита, щекотало каменные плиты, и вздыхало: «Я тут, ни причём» А как ему хотелось птицей ввысь. Гладило усталые колени, тени над водой сказало: «Брысь» Разглядело – это куст сирени. А пиит о чём то, о своём, размечтался, гладя плиты арки. …И как хотели звери в зоопарке, к Айболиту-Лету на приём.

Я, СУ-37 – повелитель пространства, Я – терминатор иллюзий и виз, Трёх измерений мне мало, упрямцу, Я время сжимаю, пикируя вниз. Предельных нагрузок я выстрадал цену, Блаженство познал в синеве голубой, Я – гладиатор и неба арену, люблю и терзаю, чтоб выиграть бой. Познал пируэты, кульбиты и бочки, Крутых виражей угрожающий звук, В проекте ещё не поставлена точка, Я верю в тепло человеческих рук.

В царстве дивном и богатом, Где волшебный дух витал, Там царю, видать в награду, Трёх сынов Бог славных дал. Подросли, окрепли дети, Женихи – ни дать, ни взять, Как и принято на свете, Стал отец им жён искать. Чтоб иметь опору трону, Сыновьям даёт указ: «Чтоб наследовать корону, Я обязываю вас, Завтра утром на рассвете, Каждый с луком и стрелой, Выйдет в поле, чтоб ответить, Будет кто его женой. Если стрелка на излёте, Ляжет в чей-то знатный двор, Там жену и подберёте, Не чиня со мною спор». Ну, чего уж тут перечить, Утром, всех опередив, Старший сын, раздвинув плечи, Небо стрелкой просверлил. В терем стрелка угодила, Дочь боярскую нашла, В платье дырочку пробила, Ну, а в тело не вошла. Средний брат, тому не ровня, Но, похоже, тоже хват, Не повёл он даже бровью, Пробил когда, купцу ушат. Воду черпала девица, От испуга впала в дрожь, Но успела помолиться, Замуж было невтерпёж. Младший брат стрелу готовя, Покосился на других, Попросил себе здоровья, И её пустил с руки. Улетела и пропала, Свист в ушах, а след простыл, Не в девицу ли попала, Кабы знать, её прикрыл.

Робким не был младший брат, Кстати, звать Иваном, Он идёт стрелу искать, И жену с приданным. Долго, коротко ли шёл, Вот уже трясина, А на кочке выстлан шёлк, И цветок жасмина. Там лягушка на шелку, Стрелку держит в лапке, Ваня взялся за щеку, И бьёт себя по шапке. Чуть не тронулся умом: «Что мне скажут братья, Коль лягушку в свой я дом, Принесу в объятьях» Завернул её в шелка, А куда деваться, Положил на дно мешка, Ведь не целоваться. А когда пришёл домой, Положил в лукошко: – «Будет дома домовой» – Пошутил немножко. Вот и ночь уходит прочь, Луч ещё не блещет, Спать Иван, уж не охоч, Девушка щебечет. Снится что ли, думал он, Голосок хохочет, Как рукой прогнало сон, Знать, кто это хочет: – «Не лягушка ль ты моя, Красная девица, Правду всю ты не тая, Расскажи сестрица» – Я, царевна, это знай, И твоя лягушка, Но со мною не играй, Я ведь не игрушка. Ночь пока ещё в окне, И не видно солнца, Расскажу я о себе, Занавесь оконце. Было это или нет, Но поверить надо, Ну, а мне держать ответ, Сказывая складно. В царстве, где всё тишь да гладь, И живётся в сладость, Родила царица-мать, Дочь царю на радость. Подросла, когда она, Стало видно сразу, Для кого была дана, Радость эта глазу. Женихи из разных стран, Сватались к невесте, Только не был избран, Вань, Ни один на месте. Вот, однажды, на порог, Было то недавно, Прибыл сам Кощей-варог, Вот жених-то «славный» Для царя, какой он зять? Не было печали, Не пошёл его встречать, И Кощей отчалил. Но замыслил, видно зло, С магиею дружен, Применил, тать, ремесло, Захотел быть мужем. Повелел лягушкой стать, Поселил в болоте, Чтоб никто бы в жёны взять, Не хотел в народе. Коль на мне те, женишок, Выпало жениться, Потерпи три дня дружок, Не воды напиться. Три денёчка продержись, И не будет порчи, Сладкой станет наша жизнь, И не только ночью. С чёрной магией борюсь, И с заходом солнца, Я девицей становлюсь, До луча в оконце. Видишь, кепочкой, лежит, Шкурочка лягушки, Как скажу, посторожи, Прячь её в подушки. А теперь, пора уже, Вижу солнца лучик, Не тужи ты без нужды, Ночи жди мой зайчик». И упала, об пол – бряк. Стала вновь лягушкой, Ваня в страхе и обмяк, Будто выстрел пушкой. …Но опомнился, ожил, В руки взял лягушку, И в лукошко положил, А наверх подушку. Жёны братьев у дверей, Речи эти слышат, …И на цыпочках скорей, Прячутся, как мыши. А наутро во дворец, Царь детей звал зычно Я проверю всех девиц, Нынче самолично. Пусть спекут-ка жёны хлеб, Белый и духмяный, Всякий, кто его бы ел, Становился пьяным. Знать не слышал царь-отец, Кто сказать посмеет, Что лягушку молодец, Там в лукошке греет» Пригорюнился Иван: «Как же дело сладить, Вдруг, раскроется обман, Царь не будет гладить» А лягушка ква да ква: «Не кручинься Ваня, Не падёт твоя Москва, Будет хлеб духмяный». Замесила тесто в чан, И вокруг хлопочет, А в окошке, как кочан, Голова хохочет. То была купцова дочь, Рядом и боярская, Делать всё решили в точь, Как лягушка царская.

Ночью спит Иван, не слышит, Как лягушка в эту рань, Стала вновь царевной, ищет И зовет на помощь нянь: «Мамки няни собирайтесь, Испеките хлеб для нас, И в работе постарайтесь, Что б никто не видел вас» То не хлебную краюху, Каравай для ВИП-персон, Ваня только лишь понюхал И забыл про сладкий сон. Взял он этот хлеб и в гости Во дворец к отцу пошел, Братья там и моют кости, Мол, Иван с ума сошел. Хлеб невесток старших царь, Отведать не решился, Приказал, унёс, чтоб псарь, Суд тем и завершился. Хлеб жены, сынка Ивана, Похвалил: «Ей ставлю пять, Старших жёны на диване, Вместо дела, видно спят» Если б только этим дело, Было кончено в тот раз. Царь отец опять умело, Братьям новый дал наказ: – «Я узнаю, что за жены, Если вышьют за ночь стяг. Завтра утром наряженных, Жду опять я вас в гостях». Ваня вновь, чернее тучи, А лягушка ква да ква: «Что кручинишься, не лучше ль, Рассказать, о чем молва?» Дело в том, сказал царевич, Что отец в сомненье пал, Плохо хлеб спекли девицы, И заданье снова дал. Надо вышить для дозора, Стяг – узорный колорит, И предстать пред царским взором, Завтра утром говорит. А лягушка снова скачет: – «Что же ты повесил нос, Не сложна твоя задача, Будет стяг, готовь поднос» Подсмотрели неумехи, Как иглой лягушка шьёт, Спёрли нитки для потехи, Пусть, попробует, найдёт. Только ночью Василиса Обрела свой прежний вид, Призвала с крыльца девица Нянек в помощь без обид. Утром встал Иван понуро, Головой повел на печь, А на ней лежал в ажуре Стяг длиною в русский меч. Вышит стяг цветным узором, Словно радугой облит, Царский герб на нем дозорам, Виден, издали, как щит. Взял тот стяг Иван и в гости Во дворец к отцу пошёл, Там уж братья на подносе Подают изделья жен. Глянул царь-отец на стяги, Удержал взгляд на одном, Два, как будто из бумаги, Ну, а этот, хоть на дом. Похвалил отец Ивана: – «За тебя, опять я рад, У тебя жена, как мама, А от старших только смрад. А теперь родные братья, Завтра были б, что б с утра, Вместе с женами в объятьях, Во дворце моем – пора» Вновь от батюшки не весел, Он пришёл, ни сыт, ни пьян, – «Что ты голову повесил, Что опять случилось, Вань?» То лягушка вопрошает, И в лукошке шебаршит, Наперёд ответы знает, И с сочувствием спешит. Рассказал, Иван, в чем дело, А лягушка: «Не беда, Ты один иди и смело, Попозже я приду одна» День до вечера устанет, Ближе к ночи гасит свет, Утро мудрое настанет, И даст молодцу совет. Утром, Ваня, снова в гости, Во дворец к отцу пошел, Братья жен в полати вносят, На руках. И он, зашел. Встал в сторонке, хмуря брови, Глядя искоса на дверь, Старший брат за руку ловит, Говорит ему: «Теперь, Что ты делать будешь братец, Наступил и наш денек, За обман отец отплатит, Жару даст тебе Ванёк». Что сказать, Иван не знает, Лучше, думает, молчать Вдруг, царевна опоздает, …Может, выйти покричать. Но раздался гром небесный, Разнеслась по стенам дрожь, Во дворце вдруг стало тесно, Когда вошла царева дочь. За царевичем – Иваном, Значит дочь царю-отцу, Шла красавицей румяной, А как наряд к ее лицу. Жемчугами шита блуза, На подоле бисера, Волосами бело-руса, И с косою до бедра. Мимо всех она проходит, Ване руку подаёт, Он к отцу ее отводит, Все вздыхают: – «Во, даёт» Стали гости веселиться, Кушать пить и танцевать, Ну а шкурка, знать пылится, В том лукошечке опять. Между делом, неумёхи, Жены старших сыновей, Зло затеяли, со смехом, Убежали в дом за ней. В печке уголья раздули, Бересты добавили, Шкурку взяли без раздумий И в огонь отправили. Воротились, веселятся, Без умолку говорят, Только глазки, будто шилья, Как буравчики, сверлят. А веселье в новом русле, Василиса уж поёт, Как соловушка, под гусли, И под вздохи: – «Во, даёт». Царь-отец был рад безмерно: – «Вань, спасибо, угодил. Внук родился б, ты поверь мне, Я б все царство угостил. На ночлег вернулись в полночь. Глядь, царевна, шкурки нет, Лишь, обугленный комочек, Вот и все, тушите свет. Потому и Василиса, Говорит Ивану вскользь: – «Рано, милый, веселиться, И печалится, ты брось. Не сберёг любовь, обидно, Ну да, Бог тебя простит, Нам расстаться надо, видно, Враг зовёт меня «гостить». Буду я за океаном, У Кощея на цепи, Там на острове Буяне, В подземелье взаперти». Так сказала и исчезла, Сам царевич духом пал, Как со злом бороться, честно, Он тогда еще не знал. Взял он лук, калены стрелы, Меч со щитом и на коня. Ветром дунул – вот пострел то, Зло искать на склоне дня. Едет по лесу. Избушка, Там без окон, без дверей. Ночь. Увидел колотушку. Бьёт, впустили, чтоб скорей. Дверь нашлась, знать была скрыта. Вышла старая карга: «Чё, те надо? Я ведь сыта, Не греми в мои рога» А царевич был настырен, Говорит: «Впусти быстрей, Грей, не грей, в избушке дыры, Насквозь сделаю твоей. Ты бы чаем угостила, Чем махаться кочергой» Делать нечего, впустила, Назвалась Бабой-Ягой. Расспросила о здоровье, Что, да как, и почему? От коровы в изголовье Череп бросила ему. Но царевич смотрит смело, Он и сам не лыком шит. – «Говори, пока ты цела, Где Кощея смерть лежит? Ты и он нечиста сила, Честь царевны отстою, Уж не ты ли утащила, В топи девицу мою. А меня тебе не скушать» Та прошамкала в ответ: – «Не спеши казнить, Ванюша, Добрый дам тебе совет. Пусть, Кощею ворожила, Но что было, то прошло, Слушай, чё скажу те, милый, Пока солнце не взошло: «В царстве, что граничит с вашим, У царя родилась дочь, Подросла когда, то краше, Свет не видел девиц в точ. Много сваталось к царевне Женихов из разных стран, А Кощей был самым первым, Но был прогнан хулиган. Затаил обиду видно, Пожелал лягушкой стать. Меня просил, чтоб напоила Отравой мерзкой – вот ведь тать. Пусть, сказал, лягушкой будет, Пока не даст согласие, Стать его женой. О, люди, Это ж, безобразие. И ворожить меня неволил, Пригрозил избу спалить, Вот, пришлось супротив воли, Супостату уступить. Только я словечко знала, Василисе шанс дала, Пусть красивей та не стала, Но влюбиться бы смогла. Замуж, если в этом виде, Взял бы кто ее всерьёз, На три дня и не обидел, Стать девицей не вопрос. Ваше счастие срастётся, И Кощея победишь. Трудно, думаю, придётся, Но не зря, со мной сидишь. Не легко, но можно в сутки, Смерть его в конце иглы, А та в яйце, оно же в утке, Утка эта в сундуке. А сундук же на ветвях, Дуба острова Буяна, На стальных висит цепях, Ты его достанешь, Ваня. Ну, а раз я виновата, Мне пора ответ держать, Дам клубок, до супостата, Пусть он катит, чё лежать». Долго рылась в барахолке, Но нашла среди костей, Со словами: «Не иголка – Ване дала – На, владей» Вот царевич утром в стремя, На коня и поскакал, А клубок, что катит время, Путь-дорогу указал. Сказка сказывается скоро, Только шаг у дел не скор, Через лес густой и горы, Вышли к морю на простор. Там причудливой дугою Через море брошен мост, Лук и стрелы под рукою, Чтоб прижать Кощею хвост. Конь заржал оскалом диким, Испугался, знать, чего, Слез Иван и шагом тихим, За узду повел его. Уже пора за дело браться, Но медведь в конце моста, Ход закрыл, рычит и драться, Вздумал, видно, не с проста. «Кто же это здесь буянит, Встал и лапами трясёт» – – Говорит медведю Ваня, Меч свой острый достает. Медлить был он не намерен, Но медведь взмолился вдруг: «Не губи, я слову верен, Отслужу тебе как друг. А боялся я за деток, Вон шалят там у куста, За тобой пойду я следом, Выходи на брег с моста. Меч убрал Иван и дальше, Едет снова за клубком, Видит, щука бьется в чаше, Что на отмели с песком. Молвит щука: «В море бросишь, Уплыву в пучину вод, Но как только, ты попросишь, Помогу в часы невзгод» Отнёс царевич щуку в море, Едет снова за клубком, Видит в поле, на просторе, Сокол птицу бьет крылом. Взял Иван стрелу со свистом, В небо жало навострил, Слышит, голос просит чистый: «Пожалей царевич, мил. Нужен буду, только свистни, Камнем с неба принесусь, Не лишай царевич жизни, Вдруг, тебе я пригожусь». Лук тугой убрав за плечи, Рукоять меча держа, Ожидая дикой сечи, Едет Ваня, не спеша. Конь взыграл, лохматя гриву, Фыркнул чуткою ноздрей, А клубок уже лениво, Покатил в траве густой. Потрепав коня за шею, Отпустил гулять на луг, Ваня там, браня Кощея, В поле дуб увидел вдруг. Дуб раскинул корни, крону, Там клубок исчез в ветвях, В них чернел, сундук как ворон, На семи стальных цепях. Говорит царевич дубу, Острый меч, держа в руке: «Из тебя бы сделать ступу, Подарить Бабе-Яге, Но время тратить я не буду, Эй, медведя, подсоби. Сбрось сундук висячий с дуба, Не робей и не сопи». Ждал медведь, Ивану внемля, И сундук освободил, Тот упал, гремя на землю, Меч остёр – замки срубил. Дело сделано, казалось, Под рукой сундук лежал, Жить Кощею, знать осталось, Сколько? Сам Иван решал. Только крышка приоткрылась, Взмыла утка с сундука, Сердце Вани, так забилось, Слышно было с далека. А она уже над морем, Не поможет лук в руке, Свистнул Ваня, видит вскоре, Сокол утку бьет в пике. Как ножом вспорол он утку, Вниз яйцо летит и – буль, А царевич не на шутку, Закружился, пал, как куль. А волна тихонько лижет, Щуку вспомнил сын царя, Вдруг она его услышит, Просит, тихо говоря: «Ты яйцо со дна морского, Мне достань, то не игра, В нём лежит, сверкая строго, Стальная острая игла» Он окинул море взглядом, Всколыхнула воду рябь, Показалась щука рядом, А за ней рыбешек рать. То яйцо, слоновой кости, В пасти было между жал. Ждал Кощей Ивана в гости, Или всё-таки не ждал? Взял яйцо царевич в руку, Покрутил и разболтал, Подтолкнул на глубь ту щуку, Из яйца иглу достал. Отломил иголки кончик, Этим он переломил, У Кощея позвоночник, Чары все его сломил. Тут раскрылась твердь земная, В ней ступени изо льда, Ваня встал на них, играя, Меч водя, туда-сюда. Он нашёл в цепях царевну, Порубил, мечём их сталь, Целовал, а конь их верный, Наверху уже их ждал. Понеслись домой по ветру, Словно крылья обрели, То любовь, надежда, вера, Их счастье за руку вели. Любовь преград не знает, дети, Бросает в бой за красоту, В борьбе со злом на белом свете, Рождает в людях доброту.

Жил мужик в одном селе, Был он дока в ремесле, Но угодить жене не мог, Все не так и все не в срок. Вот однажды, как-то в рань, Муженек услышал брань: «Встань, лентяй, с горячей печки, И за рыбой дуй на речку, От кислых щей живот свело, Ухи бы свежей, помогло.» Муж собрал послушно снасти И на улицу в ненастье. Во дворе метель мела, Снег летел, зима была. Он запряг кобылку в сани И к реке побарабанил. Там, похрустывая гулко, Сделал маленькую лунку. Рыбаком он был умелым, И любил он это дело. Долго место то не мучил, Наловил рыбешек кучу. А пока сидел у лунки, Лиса в кустах глотала слюнки. А до этого, село Обошла – не повезло. Куры спали, видя сны, А собаки были злы. Так не солоно хлебавши, След нашла лошадкой пахший, Вышла к речке, увидала, Как мужик ловил на сало. Рыжей рыбки захотелось, Только снасти не имелось. Зато умна была на диво, План задумала красивый. Он не хуже чем та снасть, И не даст лисе пропасть. Пока рыбак курил табак, Лиса решила, будет так: «Как поедут сани к дому, На пути я лягу комом. Мужик подумает мертва, Может пнет ногой сперва, В сани бросит, как приварок, На пальто жене подарок. Как покажет мне он спину, По пути всю рыбу скину. И сама уйду за ней, Поскорее из саней» Так и сделала плутовка, Головку на бок и не ловко, Разлеглась на санный след Ожидать себе обед. Лежать, не бегать, не устала, Глядь, и рядом сани встали. Подошел мужик в развалку, Пнул ногой лису нахалку, Жалко бросить, лисий хвост, Жену порадует, небось. Кинул рыжую на воз, Рядом с рыбой и повез. А потом, как будто в сказке, Лиса открыла хитро глазки, Видя спину мужика, Пояс красный кушака, Из саней скидала рыбку, И сама за ней с улыбкой. Подъезжает муж уж к дому, Жена встречает – рада тому. Привечает, знать с успехом, Он готов хвалиться мехом. «Посмотри, жена поклажу, Что на этот раз ты скажешь?» Он показал на воз руками, И заходил вокруг кругами: «Ни ухи и ни мехов, Смех один, а не улов» А тем временем лисица, Умом раскинуть мастерица, Съела рыбу, что украла, А остатки в снег убрала, В лес пошла, где и живет, Живот обвис, чу, кто зовет? Это кличет волк знакомый: «Че, кума, идешь до дома? Вижу, ты поела сытно, Я же голоден, обидно. Расскажи, где побывала, Нет ли там картошки с салом?» Видит лиска, дело плохо, Волк качается, не сдох бы. Только думает коварно: «Ишь, нашел себе товарку, Да еще с таким вопросом, Я тебя оставлю с носом, Мне врать никто не запретит» И волку ж мягко говорит: «Да о чем тут речь, мой кум, Сладкий мой, рахма-лукум. Иди скорее на реку, Оттуда я сейчас бегу. Видишь мокрый хвост, В чешуйках, Им ловила рыбу в струйках. Вот и ты лови хвостом, Там есть прорубь за мостом» Метель прошла, и вечерело, Волк за дело взялся смело. Как совет дала лисица, Опустил свой хвост в водицу. А мороз крепчать стал к ночи, Прорубь льдом схватило прочно. Волк решил проверить снасть, Если клюнул кто, так в пасть. Тянет, вытащить не может, Значит, рыба хвост уж гложет, Иль ее вцепилось много. Волк завыл, зовет подмогу… Утром бабы за водой, Вышли на реку толпой. Видят, там сидит волчина, Иней белый на щетине, Выгнул спину во весь рост, Изо льда свой тянет хвост. Бабы тут подняли крик, От испуга волк приник. А те бьют его по темя, И ругают волчье племя: «Ишь, пришел тут воду гадить, Мы сумеем с волком сладить» Тот вскочил, что было мочи, Сделал хвост на треть короче, И понесся, что есть сил, В лес, туда, где знамо жил. А лиса уже поспала, Волка встретив, не узнала. Косит глазом, тот взлохмачен, Пуст живот и чуть не плачет: «Эй, кума, что нос воротишь, Не покажешь, где хвост мочишь? Оказала мне услугу, Вот, спасибо за науку. Вишь меня побили бабы, Рыбы нет, но жив хотя бы» Плохо дело, лиска видит, Волк ее вот, вот обидит. Поникла сразу. Вот так ли́са, Голос жалобный – актриса: «Ой, прости меня, кум милый, Меня с тобой, как будто били, Видишь, как живот распух, Потерялся даже нюх. Еле, ноги волочу, Надо мне скорей к врачу.» Волк поверил ей на слово, Видит, лиска не здорова, «Раз ты хворая сама, Я не враг тебе, кума, Лезь на плечи, я лису, Куда скажешь, отнесу» Та забралась на закорки, Шкура грубая, иголки. Лиса воротит к ветру нос: «Как воняет этот пес» Сама поет себе в уме: «Хорошо не он на мне, Пусть несет меня не сытый, Сыта я, а он побитый, Но сидеть на нем не в мочь, Побегу от волка прочь.» Соскочила с волка ловко, Убежала лиска в лес, Тот поджал живот и долго Смотрел туда, где хвост исчез. Сказка вся, закройте книжку, Звери пусть живут в лесу, Играют, бегают в припрыжку, И помнят хитрую лису.

Сеет ситом небо крошки, Опуская их в ладошки… Не боится снег холодный, Что я съем его голодный.

В заповедных лесах заполярья, На лапландской земле лопарей, Дед мороз зажигает и в драйве, В пляс пускает людей и зверей. Летом низкое небо подпёрто, На шапках висит снеговых, Натянули их горы и гордо, Ждут зимы и забав ледяных. С гор ручьи устремились в долины. С перезвоном хрустальным, вдогон. Дед мороз остужает им спины, А зимой погружает их в сон. Скудный леса наряд дополняют, Валуны на прогретой земле, На нитях, белесых свисают, Как подарки холодной зиме. Здесь хозяйством Мороз управляет, Дед Мороз здесь всему господин, Он природу в трудах прославляет, Не транжиря богатства все в дым.

Живёт дед Мороз не на юге, Чтоб там вьюги, снега не мели, Поселился в Великом Устюге, На севере русской земли. Поселился по осени в тереме, Среди елей, берёз и осин, Морозит в нём иней до времени, Один он зиме господин. Как только зима у порога, Он в дорогу спешит, чтоб успеть, Все веси и дола под полог, Из снега и льда запереть. Он спешит в города и по сёлам, Всем детишкам подарки везёт, Новый год, чтоб встречали у ёлок, Смехом радостным, звонким, как лёд. Дед Мороз – чародей бородатый, Ты девчонок, мальчишек кумир, Приходи из Устюга и радуй, Покажи нам свой сказочный мир.

Жарко. Солнце полыхает, Жадно воду тучка пьёт, Бедный пруд наш усыхает, И ручей уж не течёт. Заклубились в небе тучи, Умывают огород, Чтоб росла клубника лучше, И шла чистой прямо в рот. Вот и молния сверкнула, Гром по крыше рубанул, Это туча долг вернула, Ни на руб не обманув.

Оставят годы свой ажурный след, На лицах, где потух давно накал, Дежурная улыбка, что за бред, Раз молодость ушла на дно зеркал. В морях, вдали от краешка земли, Шли каждый день на подвиг и не раз, Пусть корабли садились на мели, Мы верили, что это не для нас. Мы верили в удачу, но судьба, Играя, заявила о себе, При том остался кто то на бобах, А кто то искупался в серебре. Пусть мудрость накопил с годами, пусть, Её отдам, ничуть не пожалев, За молодость, где только жить учусь, Как лев, с погони жаркой охмелев.

Учёной мысли воплощенье, Инстру́мент макро-наноскоп, Покажет космоса рожденье, Столкнув частицы нано в лоб, За гранью разума бы чтоб, Идей убрать нагроможденье… А я пью чай и ем печенье, Молчанье сытое храня, в случайных связях, их стеченье, и искры хватит для огня. Как лезет в голову фигня, Ученье-свет, а неученье?

Шлифую корявые строчки, И рифму тасую, как пазл, По ритму сверяю их прочность, В каркасе обтёсанных фраз. Сметаю глагольные рифмы, Слова-паразиты – долой, Газетный кораблик меж рифов, Отправлю гулять над водой. Пусть волны вздымают кораблик, Пусть катят стремительно вниз, Ведь в штиле кораблик ослабнет, И в берег воткнёт его бриз.

Весна лобовое стекло занавесила, Мотается дворник чумной, Без песни в кабине бы было не весело, Дорожное радио, пой. Печали уйдут, как и дождь, обязательно, Но мы неразлучны с тобой, Весна наступила и жизнь замечательна, Дорожное радио, пой. Уйдут непогода с весенней распутицей, Придёт череда жарких дней, Дорожное радио, вместо попутчицы, Добавит в кабину огней.

Пехота, пехота, царица полей, Был год сорок первый и плач матерей. Суровые лица, потери в частях, К востоку уходит царица в боях. Вина не её, а верховных штабных, Что Родину дали ударить под дых. Пехота, пехота, царица полей, Столица видна, с куполами церквей. Войска получили приказ, как набат: – «За нами Москва, и ни шагу назад» Рубеж обороны согнулся дугой. На карте у маршала фронт под рукой. Пехота, пехота, царица полей, Для фрица ты щей из свинца подогрей. Отведал фашист под Москвою котлет, Пусть каши хлебнёт в Сталинградском котле. Пусть снегом наполнит утробу фашист, В сибирском сугробе он более чист. Пехота, пехота, царица полей, Ты знаешь, что значит огонь батарей. Команда подняла в атаку бойца, Шинель прошивает шрапнель из свинца. В пике самолеты и танки ревут. В бою рукопашном окопы берут. Пехота, пехота, царица полей, Порой не дождаться наваристых щей, Походная кухня отстала вдали, Достань сух-паек и грызи сухари. С кисета возьми, табачок, покури, И слушай, что Тёркин тебе говорит. Пехота, пехота, царица полей, Домой, как охота, победа б скорей. Изранена телом, устала душой, Солдат похоронен твой каждый второй. Их много без вести ушло и имён. С Победой падёт, шёлк фашистских знамён. Пехота, пехота, царица полей, Забудь о невзгодах, сто граммов налей. И выпьем за тех, кто Победу ковал, Кто жизнь не жалел, за Победу отдал. Не знает священней история дат, …Слава тебе, воевавший солдат!

Ваш праздник приходит с капелью, Природа очнулась от сна, Февраль разгулялся с метелью, Но прочь его гонит Весна. А бедный, похоже, с похмелья, Недужит с защитника дня, И просит у марта он зелье, Всё ж брат, как ни как, и родня… А повод для тоста известен, Праздник вот-вот на носу, Так выпьем за женщин и с песней, Мы встретим его и Весну.

Биатлон, начиная от старта, С блеском выверит, кто здесь хорош, Если ляжет удача на карту, Значит, золото вынь, да положь. Режут лыжи снежок будто бритвы, У винтовки не сбитый прицел, Пули ждут рубежа – поля битвы, чтобы точно отправиться в цель. Я до финиша жму с упоеньем, И пустяк – на термометре ноль, Ведь винтовка моя, без сомненья, Знает каждой мишени пароль. Затаилась мишень коматозно, До предела расширив зрачки, Отбоялась, теперь уже поздно, Виртуозно бью линзы-очки. Пусть соперник шлёт пулю за пулей, Путь к победе отрежет рубеж, Я бежать на лыжне буду бурей, И оставлю его без надежд.

Я поглощён игрой всецело, нацелил дротик для броска, расслабил мышцы шеи, тела, рука не дрогнет. Цель близка. И он летит стрелой Амура, мишени плоть, прошив иглой. Виват, урокам физкультуры, и всем, кто сделал Дартс игрой.

С Новым Годом, друзья стихиряне! Поднимая шампанское «брют», На роскошной стихирской поляне, Я желаю всем здравия тут! Чтобы Счастье, Любовь и Удача, Нашли в вашем доме приют, Я желаю зарплате в придачу, Фейерверком взлететь, как салют!

Коррупция коррозии родня, И справится с ней можно за три дня, В защите применяя АНТИКОР, Равнение держать на ТРИКОЛОР.

Билеты проданы. Аншлаг. Маэстро фрак оденет новый, Желая зрителям всех благ, Оркестр осмотрит свой сурово. Вот первой скрипки голосок, Поддержит он движеньем кисти, И брызнет музыка, как сок От апельсина, и зависнет. Она наполнит пышный зал, Струёй вольётся прямо в уши. Билеты проданы. Вокзал. И для добра, открыт путь в души.

Мы моряки, народ бывалый, Не зря на форме якоря, Тельняшки наши побывали В походах в дальние края. По цвету синие полоски, На тельник ровной чередой, Ложатся, как пути-дорожки, Солёных волн, что катят строй. И ленты вьются с бескозырок На флоте нашем много лет, Щекочут уши и затылок, Родным по ветру шлют привет. Тисненьем бронзовым по ранту, На ленте имя корабля, Зовёт труба, стоим по борту. И удаляется земля. А формы нет, чтоб была краше, Фуражки, ленты, якоря, Сердца горят отвагой наши, И жизни нет без корабля.

Барьер звуковой, не преграда герою, Турбины без жалости жгут керосин, Форсаж ускоряет движение втрое, В кабине пилот и бесстрашие с ним. Хлопок – пополам колет жаркое небо, Срывая сомкнувший два сопла капкан, На месте пилота, кто бы там ни был, Почувствовал сам, как надёжен титан. Рассечено небо от края до края, Клинком исполина косой полосой, В лазури след тает, на солнце играя, Искрится трава на земле под росой.

Пейзажи пишу, натюрморты, ваяю стихами верлибр, игрушки из детства потёрты, у взрослых, сменился калибр. Стучится Зима у порога, пора мол, пусти на постой. Старушка устала с дороги, прошу её: «Двери закрой. Не все ещё песни пропеты, осенних пейзажей Клондайк, мотивы из тёплого Лета, теснятся в избе – ожидай».

Сумеречный свет, Чёткое граффити, Вечен силуэт, Это Нефертити. Сколько в бозе лет, Минуло, о, Боже! Лучше в мире нет, Профиля, похоже.

Пред взором Ильменя седого, На бреге Волхова крутом, С кремлём поднялся город строго, Словен крепил его трудом. Открыл пути с варягов в греки, Непобедимым был в бою, И вопреки врагам, навеки, Воспел в былинах Русь свою. Сплотил, державности, рукою, И указующим перстом, Земли не мало той порою, Под православия крестом. Великий Новгород – былина, Велик, могуч был русский дух, Но вышло время Господина, И голос Вече в нём потух. Лишь Ярославово дворище, Вздохнёт порою о былом, Да кремль бойниц глазами ищет, Там птиц с распахнутым крылом.

Ждать тепло одна морока, Скоро май, но холодит. Снег, не свойственный, для срока, Лицо Весны не молодит. Подстегнёт стаканчик грога, Согреет душу и стело, Как в подсолнухи ван Гога, Прольёт безумное тепло.

Весенний воздух, прямо скажем, Пропитан думами из грёз, Духами женскими окрашен, А пахнет соком от берёз. Он пьянит мужчин и дразнит, Каждый, будто, нетверёз, 8 марта – в женский праздник, Смогут выпить и всерьёз. …За милых дам, за милых женщин, Бокалы крепкого вина, Нальём до края и не меньше, Выпьем стоя всё до дна!!!

Помнишь, Саня, Тарту? Штурманскую карту? Мы молоды, азартны, пилотки набекрень. Сапожки, гимнастёрочки, новые с иголочки, …Золотые годы, как весной сирень. Помнишь, наши АНы и рада́ры – мамы, И разбег со взлётки, выход на вираж. Так в ночных полётах, серых самолётах, Опыт набирали, в штурманский багаж. Помнишь, ту столовую, с кашею перловою, И железных мисок, непочатый край, А потом улётную, столовку нашу лётную, Сервис ненавязчивый, для студентов рай. Как молоды мы были, годы те уплыли, И теперь на лицах, их ажурный след. Стали штурманами, не все, мы знаем сами, Жаль, туда обратно, не купить билет.

Осенней хандры плен несносен, Толкает в объятья к врачу, Клён разукрасился в осень, А я быть таким не хочу. – «Выпиши, доктор, пилюли, Вылечи, чтобы к утру, Я клёном зелёным в июле, Песни мог петь на ветру». Но эскулап, мой ровесник, Перстом покрутил у виска: – «Пиши, брат, и пой свои песни, Смотри на хандру свысока. Поверь, не придумано средство, Я опыт имею большой, Нам не вернутся уж в детство, Но молод, всегда будь душой».

Птицы вернулись весною домой, Гнезда опять пригодились, Зимою на юге тепло и покой, А песни поют, где родились. Вольному воля, небес глубина, Голуби кружат, играя, Где родился и вырос, та сторона, Дороже заморского края. Родина малая, буду всегда, Петь для тебя свои песни, Только вот сердце теснит иногда, Когда ты в печали, болезни. Изгибы реки там и заросли ивы, Иволга песни поет. Выросли дети и стали красивы. Их малая родина ждет.

Из сюра стихи, не из сора, am sorry, скажу вам, друзья, просят, как ветер, простора, им жить без полёта нельзя. Горизонт, раздвигая, умчатся, лихача в упряжке из грёз, в облаках грозовых чтоб, качаться, лаская макушки берёз. Планида у них вот такая, искать запредельности край, раздвинуть его, и играя, проникнуть из августа в май.

Судно идет на крутую волну, Шлифуя форштевнем Луну, Вяжет винтами узлы на ходу, И мили сшивает в одну. Курс по компасу сменив на норд-ост, Рули накреняют киль, За кормой остается размашистый хвост, Накипи пенной и миль. Кильватер за нами пенный струится, Искрится, бурлит вода, Ветер и волны будут трудиться, Стирая его навсегда. В море дороги, известно, что нет, Теряется след корабля, Но ходят по свету, и много уж лет, Моряки, покоряя моря.

Стрелки, мигалки, приборов не счесть, У МИГа в кабине я раб, Скован ремнями, но духом не слаб, И мыслями в воздухе весь. Плавя бетонку из сопла огнём, сминая резину колёс, мы к горизонту уходим вдвоём, верен мне МИГ, словно пёс. Рули мне послушны, мотор, будто зверь, с каждым прибором на ТЫ, нашёл я в пространстве открытую дверь, сжигая обратно мосты. Внизу карусель облаков и земли, над головой бирюза, рули на себя – как у кобры-змеи, задрал капюшон в небеса. Отработал заданье, иду в вираже, через маяк на посадку, а МИГу охота уже в кураже, меня отодвинуть украдкой. Рули напрягаю, он понял меня, глиссаду уверенно пилит, коснулся бетонки, убавив огня. Он разве пилота осилит? Припев: Раньше МИГ был сделан на бумаге, а теперь в железе телеса, как снаряд, стремителен в атаке, и творит на небе чудеса.

В школе учились, быстро росли, Как всходы в прополотом поле, Из штанов вырастали, взрослели и шли, Пацаны в жизнь большую, как море. Детство скатилось по рельсам, Но судьба свой подставила борт. Наши игры окончились вальсом, Школьный бал в них последний аккорд. Те штаны, разве только в помине, Всходы выросли в крепких людей, Мужики мы, и в этом повинны, Годы, что не жалеют детей. Но встретившись, все же нежданно, По привычке, взбежав на крыльцо, Друзей узнаем, как ни странно, По походке скорей, чем в лицо. Прищур глаз не скрывает усталость, Сквозь улыбку заботы видны, Постарели, так самую малость, Рады встрече мы, как пацаны.

Тучи клубятся над пеной морской, А волны касаются неба, Подлодка идет, в глубине под водой, А сводка погоды свирепа. Суровая школа борьбы за живучесть, Сплотила в гранит экипаж, Живы традиции флота и вечность, Хранит в своей памяти нас. Припев: Как верен компас, каждый из нас, Верит друг друга в лодке. Верит себе, верит судьбе, И командиру подлодки. В торпедных отсеках сигары на старте, На привязи сильные псы, С гарантией к цели уйдут, только дайте, Команду им смелую – «Пли». Не видит подлодка, нет у ней зренья, Мгла на глуби, но как пульс, Акустик услышит любое движенье, А штурман укажет курс. Морская стихия, наше призванье, У каждого есть свой святой, Нет на погонах воина званья, Погода одна под водой. Подлодка уйдет в глубину, словно в ночь, Волны сомкнутся над ней, Трудности сможет она превозмочь, Дома б любили сильней.

Снег играет и искрится, а дорога узкая, оглянулся, звон струится, мчится тройка русская. Разухабистый трезвон, носит ветер в поле, а на взгорке кони, вон – красивые до боли. Мчится тройка, кони пляшут, колокольчик дребезжит, язычок по юбке мажет, звон струится, голосит: «Посторонись! Э, гей, приятель!» Я в сугроб лечу скорей. Кричит девица: «Что, приятно?» Я кричу: «А ты согрей!». Унеслась, и нет в помине, улетела, будто сон, только кружит хрупкий иней, да в ушах хрустальный звон.

По реке слов пустых, не лишённых кокетства, В упаковке красивой, под модный гламур, По течению ложь опускалась. В соседстве, Голая правда, под крик – «Караул». Просила о помощи: «Будьте любезны, Дайте мне руку, возьмите на борт, Я промокла, озябла». Но бесполезно. Ложь с хитрой улыбкой устроила торг: «Если и вправду со мной плыть захочешь, я урежу на правду твои все права, и если меня, невзначай опорочишь, покатится в речку твоя голова. Будешь меня восхвалять, да лелеять, И исполнять мой минутный каприз, К себе недоверье сторонников сеять, Получишь за это – спасение-приз». Правда слова разгребала бессильно, Остаток же сил берегла на-АВОСЬ. – «Не допущу над собою насилье – сказала, отрезав – пути наши врозь, тебе не хочу быть я в чём-то обязанной, на посылках у лжи никогда не была…» Правду спасла в той реке недосказанность, Она между слов на подлодке плыла.

Россия, огромна, богата, просторна, Она во весь рост, растянула меха, От Белого моря и самого Черного, До Беринга моря, Аляски и США. На этой гармони играли правители, Каждый из них, в чем-то был знаменит, Но будет Россия, какой, не предвидели, Думали Солнцем, что светит в зенит.

Разложилась гармонь голосистая, Словно челка на челе Земли, Гармонисты ж менялись речистые, Но чисто играть не могли. Гармонь растянулась без ласки, Ладами, упав, за пролив… Откололась, ледышка – Аляска, Коль не холил игрок, а пропил. Россия сильнее всех в пьянстве, Это проверено временем, Льется спиртное в пространстве, От юга и все севернее. От Черного моря до Белого, Через Уральский хребет, Русская удаль немерено, Истребляла спиртное на нет. Привычка уж стала традицией, В два горла хмельное пьётся, Как будто двуглавой птице, В желудок лужёный льётся.

Гармонисты играли польку, Марши порой и вальсы, А народ налегал на водку, И грозил гармонисту пальцем… Ярко – красным полотнищем, Навалился Октябрь. Гармонист так давил на клавиши, В глазах от этого рябь… Другие пришли порядки, Звучала гармонь на басах, А звонкие кнопки трехрядки, Утоплены были в слезах. Удаль лихая смирилась, Спиртное не лилось, не пенилось, Гармошка играла кадрили. Стонала большая Империя… Крепко гармонь держали, Да тучи, клубясь, пришли, Клыками, глумясь, терзали, Рвали гармонь и жгли. Народ поднялся с колена, Врага опрокинул ниц, Россия – гармонь, не тленна, Слезами умылся фриц. Гармонист же казался вечным, Но настал и его черёд, Ушёл в небеса «сердечный», Теплеть стал вчерашний лёд.

Утвердился затем простецкий, Казалось, что в доску свой, Залихватски играл, молодецки, Пиджака же сменил покрой. Волос не имел красавец, Но смел был, держал фасон – Буржуям грозил его палец, И ботинок с трибуны ООН. Но был он смещён волосатым. И правило это доказано, При власти Советской с усатого, Лысый сменял волосатого. Правило это, ли мистика, Или слепая случайность, Такая нелепая истина, В погоне из крайности в крайность.

Волосатый играл, как просили, Гармонь всю, дугою выгнув, Устала страна, но привыкла, Как в долг раздавали Россию. Спиртное лилось все больше, Спивался народ под гармонь, Захотелось свободы, как в Польше, Гармониста другого на трон. А этот старел – был не вечен, Под вечер ушел на покой, А трон гармониста захвачен, Чекиста был жёсткой рукой. В игре зазвучали марши, Басы загудели вновь, Но были они не страшны, Били не в глаз, а в бровь… Но радостью не был встречен, Скатилась его звезда, Меченый на трон был повенчан, С речами пустить поезда… Но дальше пустых разговоров. Дело не шло и не клеилось. Гармонь стала полем раздора. И в сторону кренилась, кренилась. А пьянство опять процветало, Хоть лозу уж давно порубили, А разве она виновата, Что рубль ни за что погубили. А голос же был все речистей, Играла гармонь даже лихо, В стране потерялась гречиха, И другие продукты тихо.

Разве можно обманывать долго? Одного человека – всегда, Всех обмануть – ненадолго, Только всех и всегда – никогда. Перемены пришли, налетели, Полотнище красное в клочья, Кнопки в рядах поредели, Но гармонь оказалась прочной. Игрок получил отставку, На смену пришел другой, Гармонь приподнял он с лавки, И тронул лады рукой. Но выпить любил, по – русски, Из рук выпускал гармонь, А ему подливали в кружку, Держать помогали трон. В ответ отрывал он недра, Расплачивался сполна, Для того находились средства, И мышь, превращалась в слона. Устал он терзать трехрядку, Силы видать пропил, Народ не пошел в присядку, Насильно не будешь мил. Шалило его здоровье, Хотелось ещё пожить, Повел на преемника бровью, Но другого призвал служить. Взглядом ревнивым окинул, Не ленив ли в игре гармонист, А тот его отодвинул, Прошелся по кнопочкам вниз.

Лады гармонист настроил, Был он далеко не старым, Взгляд его был строгим, Веселым, порой, и усталым… Пьянство пошло на убыль, Окреп, утвердился рубль, Лишь на юге свистели пули, И порой задевали грудь.

Пройдя через горести, беды, Сквозь медные трубы фанфар, Гармонь дождалась победы, Где выборы правят бал… Будет ли новый рукастым, Ласков ли будет, сердит, Хозяином будет ли гостем? Время поставит вердикт. Бушуют до выборов страсти, Закон соблюсти мы должны, …Ведь нужно кому-то у власти, доверить гармони бразды. Чтоб был он умелым и смелым, Басами не сильно давил, Радел за народное дело, И врага, если надо, побил. А будет ли он волосатым? Пусть случай решает вопрос, Лишь только б работал «касатик», И пользу России принёс.

Дарит счастья так немного, Нам Создатель неспроста, Он видит все и судит строго, Почитали, что б Христа. Синица стала бы весомей, Птицы той, что в облаках, Если б счастье в каждом доме, Было ласкано в руках. Много-ль, мало, как проверить, Как узнать такую весть? Не лучше ли в себя поверить, Сохраняя то, что есть. Обласкайте счастье, люди, Пусть улыбка на устах, Светит в праздники и будни, И молитесь на Христа.

Свобода пружиною сжалась при власти, Той, что Советской, звалась много лет, Но Союз нерушимый распался на части, И к счастью она устремилась на свет. Свобода на крыльях взлетела Икаром, И полетела в бескрайнюю высь, Но обожглась она солнечным жаром, И приземлилась на грешную жизнь. Ветер свободы вздернул вверх платье, Миру открылся сверкающий вид, Россия осталась одна и без братьев, И без сестер прикрывающих стыд. Бедная сжалась шагреневой кожей, Россию терзать стали – стыд, да и срам, А кто-то смотрел с маслянистою рожей, И дать бы хотелось, ему по зубам. Россия огромна своими просторами, Она, как гармонь, растянула меха, В ней русская удаль и песни задорные, И силы немерены против греха. Свобода в России найдет воплощение, В громких проектах и славных делах, Время такое, придет без сомнения, Была бы воля и сила в руках.

В плену ледяного насилия, Под сводами толстого льда, Из стенок как будто Бастилии, Стремится к свободе вода. Явленье в природе фатальное, Он скован морями в стекле, Пронзен и пришпилен за талию, Вращения осью к Земле. Похож на огромный аквариум, Сосуд на макушке Земли, Но крышку на нём так задраили, Открыть, чтоб вовек не могли. В белесые шубы наряжены, Владыки ледовых пустынь, Встречают людей настороженно, Доверчивы, но не просты. Там воздух стерильней аптечного, Ложи хоть в пробирку, так густ, Он потчует каждого встречного, В устах его чувствуешь хруст. Полярная ночь не безмолвная, Звенит от вибраций огня, В полярном сиянии полная, Картина и ночи и дня.

Поезда, поезда, куда вас черти несут? Колеса стучат, а в вагонах скучают. Пассажиры кто спят, кто вино пьют, едят, А кто-то мечтает. Поезда, поезда, вы уносите грусть, и тоску и печаль, по нитям стальным, от вокзала к вокзалу. Кто остался, тех жаль, но надеются пусть, вы вернетесь устало. Вперед поезда, по стальным по путям, вы уноситесь вдаль, и торопитесь к людям. Вы уносите грусть на плечах и печаль, и дарите радость праздника в будни.

Они влюбились с малолетства, Возможно даже, лет с пяти, Но вот окончилось их детство, Ему и в Армию идти. Прощались долго в поцелуях, Казалось, свет вокруг погас, Говорил он ей: – «Вернусь я», Не отводя от милой глаз. Два года службы – не помеха, Для этой пламенной любви, Но бывают в жизни схемы, Иные, чем хотелось бы. В тот год в Литву уехал отчим, Увез ее и всю семью. Союз распался и грохочет, Его отправили в Чечню. Любовь разлукой проверялась, На Земле который раз, Их переписка оборвалась, И слезы вышибла из глаз. Как фугас, немая тяжесть, Брала сердце на излом, И толкала, будто в пропасть, Подогнав на горло ком… Два года службы пролетели, Жив, здоров, вернулся в дом, Душа вот только опустела, И в характере надлом. Искать пытался – безуспешно, Запросы слал и ждал ответ, И вывод сделал безутешный – Его любви на свете – нет. А раз так и жизнь постыла, Он пошел в военкомат, Есть желание и сила, Подписался на контракт. Снова он в военной форме, Руки помнят «калаша», Паек сухой и каша в норме, И успокоилась душа. В школе снайперской учился, И назначен был в Чечню, Опыт первой пригодился, Во вторую там войну. За глаза был прозван Докой, Что похвально на войне, А с оптической винтовкой, Докой стал еще вдвойне Снайпер все прошел по полной, Не раз груз – 200 провожал, Друзей терял, а ворон черный, Уже над ним круги сжимал. Там, где фронт и тыл размыты, Проходит линия огня, По сердцам солдат убитых, Злость, в живых сердцах будя. Дока стал еще мудрее, Прикипел душой к стволу, Винтовку первую лелеял, И завидовал орлу. Вот ему бы эту зоркость, И размах крыла в сажень, Одолел бы мира косность. И любовь нашел за день… А война все грохотала, Горы плавились в асфальт. Сколько драться дней осталось? Правды нет, кругом лишь фальшь… На войне и так все мерзко, А тут повадился стрелять, Снайпер вражеский и дерзкий, Головы не даст поднять. Хитроумный волонтер, Мастер маскировки, Сделал он не мало дыр, В наших гимнастерках. Только наш герой в сноровке, Не уступит ни кому, Потому ему с винтовкой, Поручают одному, Посидеть день, два в засаде, И прочесать зеленку, Отыскать того, кто гадит, Померяться силенками. День сидит в засаде Дока А оттуда нет вестей, Его винтовочка промокла, День второй он ждет гостей. И он пришел, под вечер только, Проскользнула в зелень тень, Дока ждал ее ведь сколько, В маскировке тут, как пень. В окуляре Дока видит, В боевом раскрасе взгляд, Платок зеленый, он не выдаст, И зубов в улыбке ряд. Ну, пора поставить точку, Мы не лыком шиты. Выстрел – падает платочек, С головой прошитой. Так уж принято в отряде, Там, где снайпер наш служил, Нет предлога для обряда, Не смотреть, кого убил. Только здесь особый случай, Или интуиция, Парень выбрался за ручей, Нарушив ту инструкцию. Он пошел, ползком руками, Где бегом, где кувырком, Подобрался к цели ловко, И повернул ее рывком. Голова пробита пулей, Кровь струится по лицу, А глаза ее…ее ведь были, Он узнал их за версту…

Небосвод раскинул дали, В нем, как звездное руно, Ласкает взгляд и удивляет, Бездна та, что за Луной. Земля же кружит в танце, На скошенной оси, Вокруг протуберанцев, Солнца колесит. А Человек обжил планету, На Земле, где только не был, Сам в XX век ракету, Запустил к Луне на небо. Сошел с ракеты первый спутник, Облетел вокруг Земли, А потом настали будни, Людей в те дали повезли. Челноком летал к орбите, Шатл уже в который раз, Человек путем открытым, Выполнял страны наказ. Шатл – Коламбия испытан, В одиссеях к МКС, В космос плыть ему обыденно, Отдыхает МЧС. НАСА знает цену риска, Космос игр не любит, На орбиту путь не близкий, Шатл канаты рубит. Полет нормальный, все о-кэй, Впереди стыковка, В режиме штатном у дверей, МКС парковка. Стыковка – четкая работа, Регламент выполнен и в путь, Впереди уже суббота, И пора бы отдохнуть. Астронавты сели в кресла, И готовы стартовать, Аргонавты жмут на весла, И отмашку просят дать. Вот МКС исчезла в бездне, Шатл идет сквозь невесомость, Отметив путь последней песней, Позывными в безысходность. Атмосфера гуще, гуще, Оболочка, словно в пекле, Жить Каламбии отпущено, Чуть, чуть, чуть и вот затлела. В потоке яростном горели, Кресла, люди и металл, На Земле осиротели, Те, кто больше всех их ждал… Слез не выплакать и горе, Поселилось в Пенелопах, В платочках скорбных облака, Корабль Каламбия в обломках… Но небо будет звать отважных, Там руно из звездной пыли, И важно, что уже отжата, Пружина, что пронзает, дали.

Дни летят на склоне лет. Вереницей птиц, Ставит время метку-след. По страницам лиц. Год за годом резво катит, Время колесо, Молодым был, думал, хватит, Здоровья лет на сто, А теперь, когда полтинник, Мимо пролетел, Познал банальность поликлиник, И больниц удел. Пусть душой остался молод, Где та новизна? Красит бороду и волос, Жадно седина. Тают искорки во взоре, И не так силен, Красоваться буду вскоре, Как осенний клен. Так охота в те края, Где когда-то рос, Может быть, остался я, В памяти берез. Вот приеду приласкаю, Их кору рукой, И меня они признают. Свой ведь, не чужой. Ветерок по листьям свежей, Пробежит волной, Прикоснусь лицом к ним нежно, Я пришел домой.

Богата в России талантов палитра, Каждый талант в ремесле, словно бог, Не зная усталости, творит, и в молитве, Люди ступают к нему на порог. Но сколько талантов погублено водкой, Сколько утоплено в красном вине? Всех не спасти, не построена лодка, Видимо, тоже по их же вине. В России сапожник всегда без сапог, Зато напивается в стельку, Если б не пил он, конечно, бы мог, Сшить сапоги за недельку. Портной, пусть кудесник в своем ремесле, А в безделье не будет скуп, Отличаться не будет в том же числе, Напьется вот только в лоскут. Печник отличится, напившись в дым, Ему это сделать не трудно, Печь вот сложил движеньем простым, И проси дымовые потрубно. Старьевщик напьется, похоже, в хлам, Собрав всякой мелочи кучу, Работа, как хобби, и выпить не срам, Ремеслу он любого научит. Столяр строгает в своей мастерской, Стружки летят в полоску. Устанет, работая день-деньской, Напьется с усталости в доску Наваристых щей из котла отведав, Повар пропустит сто грамм, Но если повторит сто раз до обеда, В сосиску напьется там. Охотник устанет в лесу колесить, На колени присядет к костру, Натянуты струны души на ветру, Просят сто грамм и курить. Убыль природе он не нанес, Убежало зверье в лес, В дупель напьется, и будет пес, Лизать его красный нос. В профессии каждой изюминка есть, Познать ее можно с годами, А время несется и надо успеть, При жизни наполнить делами.

Недра тундры с ранней рани, Рвут вертушки сильной грани. Вышка вверх поднялась кедром, Бур все глубже бурит недра, Метр за метром, метр за метром. Фреза алмазными зубами Режет грунт и дробит камни, Зовет трубу на поле брани. День за днем буряты бурят, Редко курят, Щели глазок узких щурят. Их буровая, тужась в схватках, Рождает нефть в истоме сладкой. И вот уже струя фонтаном, Вверх рванула долгожданным, Из глубин Земли по трубам Нефть пошла струей упругой, Впереди другая жизнь, Гудит труба: «Держись, держись» В процессе этом есть резон, Бензин рождает нефть потом.

По трассе шла вишневая девятка, Водитель жал усиленно на газ, Жена его лежала сзади в схватках, Ей рожать приспичило сейчас. А рядом на сиденье сбоку, Как две антенны, уши навострив, Собака так смотрела на дорогу, Молила будто, чтоб остановил. На резкий крик жены он обернулся, О, лучше бы он все ж остановил, Машина повернула, как нырнула, Металла тушу в дерево вонзив. Погибли двое, на одном дыхании, Овчарку выбросило с места на лесок, Человек родился, жив и отдыхает, Водичку слив впервые на песок. Две души взлетевших, видят только, Врачей в халатах, скомканный металл, Овчарка рядом жутко воет волком, Да звуки громкие малыш там испускал. А потом то место опустело, Два тела в скорую, машину в самосвал. Не знал малыш, что здесь осиротел он, Да собака ждала, хозяин чтоб позвал. Трасса эта местным всем знакома, На ней бывало много разных бед, Но этот случай помнят в каждом доме, Как был рожден малыш на белый свет. Весть та обежала все пороги, В городе судачили о том, Как овчарка дежурит у дороги, И как ребеночка отправили в роддом. С тех пор как, то ЧП свершилось, На трассе наблюдали шофера. На месте том, под деревом прижилась, Собака, что кидалась к буферам. К буферам машин вишневых цветом, В надежде, что хозяин там сидит, На свете лучший из людей, но что-то нет его. Пусть приедет, а она простит. Кормилась тем, что подносили люди, Томилась там, но не бросала пост, В жару и в холод, в праздники и будни, На месте ждал хозяина тот пес. Дни летели, месяцы и годы, Собачья верность обросла молвой, Сердца сжимались, видя в непогоду, Глаза овчарки в сумраке с мольбой. Шофера привыкли к ней, своей признали, Считалось долгом накормить ее, Дорогой долго пса все вспоминали, Словом добрым, вроде: – «Е, мое». Прошло семь лет, овчарка вдруг исчезла, Под деревом лишь вмятый в землю след, Может быть, ушла из за болезни, Или от тоски, что друга долго нет. Трасса сразу как-то опустела, Потускнели лица бравых шоферов, На сердце камень, жаль что не сумели, Помочь овчарке выбрать новый кров. Скинулись на трассе, кто, чем может, На памятник собрали, пусть гранит, Память о собаке, как положено, Дольше для потомков сохранит. Теперь стоит, ветрами обдуваем, Каменной овчарки силуэт, Без имени, но каждый здешний знает, За верность, что хранила столько лет.

Программа «Время» ставит точку, За ней «Однако», как P.S. Леонтьев здесь без проволочки, Укажет каждому, где сесть.

Эдвард Радзинский слова мастер, И Геростата в том догнал, Что всю историю на части, Разнес, собрал и нам подал. В архивах рылся, словно пленник, С младых ногтей науки грыз, И рады мы, что современник, Дыру во времени прогрыз.

Скажет слово, точно кремень, Супер-профи, мастер-класс, Журналист фильтрует время, Паутиной точных фраз. Строит логику он крепко, Тянет мягко на себя, Чтобы вытянуть суть-репку. Из проблемы бытия. И чтобы мир скорей прозрел, Пришли другие времена, Это он Владимир Познер, Раз в неделю в стременах.

Доброе утро на первом канале, Малахов желал нам в начале пути. Делал себя он, стирая скандалы, Сам не был нахалом, как ни крути. Как «Мойдодыр», он на стирке трудился, А пять вечеров уж готовили старт, Он не устал, будто снова родился, И с микрофоном на финише встал. Пять вечеров одолел одной левой, И пусть говорят, что в эфире слабак, Правой он Тэффи поймал, словно деву, Кто рыбу не ловит, тот не рыбак.

Автомат стократным матом, Изрыгает в ствол свинец, Пули цель нашли – солдата, Стонет вражеский боец. Жив «курилка», только ранен, И спешит за камень лечь, Парень крепок, скоро встанет, Свой «калаш», срывая с плеч. Два бойца, война чужая, И у каждого душа, Правду носит, но другая, Правда, им сейчас нужна. Глаз высматривает зорко, Ухо слышит каждый хруст, Нюх стал острым, как у волка, А рожок, похоже, пуст. И другого нет в запасе, Боекомплект расстрелян в дым, Ждут друзья сейчас на базе, А он под взглядом, чьим то злым. Вот и тот ответил бойко, Сбив фонтаном пядь земли, На войне быть надо стойким, Нервы бы, не подвели. А ему и крыть то нечем, Автомат без пуль завис, Не скоро вечер, что бы встречи, Избежать, скатившись вниз. Каску выставил – подставу, Из травы на ней венец, Плавно сдвинул чуть направо. И получил в нее свинец. И нет помощи солдату, Пусть в рукопашной штык остер, Не попрешь с ним к автомату, Что патронами подперт. Притаился, ожидая, Отползет, быть может враг, Он ведь ранен и страдает, И позади него овраг. Но, похоже, тот не думал, Как тайком уйти от пуль, На травы гребенку клюнул, И подстриг ее под нуль. Подстав до ночи бы хватило, Лишь бы пули тратил враг, Но солнце жару припустило, И тот замолк, не бросив флаг. Сверху все, как на ладони, Солнце зорко пялит глаз, Тот, что ранен, уж не стонет, И автомат его погас. А другой лишь затаился, Камуфляжем в зелень врос, Каплей с фляжки не напился, Пот ручьем течет с волос. В этом маленьком сраженье, Первый бросил пробный шар, Прокатился пять саженей, В кулаке штык – нож зажал. Нет ответа на движенье, Видно враг ослаб от ран, План созрел в одно мгновенье, Идти ва-банк, как на таран. Два броска и цель накрыта, Только дрогнула рука, С головы косынка сбита, В ухе девичья серьга. Вороненый ствол, как горло, Сжала тонкая рука, Обманул журавлик подло, Звал когда за облака. Сквозная рана у девицы, И нет ответа на вопрос, Променяла как синицу, На «калаш», что в руки врос?

Берцы сбивают росу к ногам, Руками разводим туман, Идем в марш броске и сердце нам, В груди отбивает там-там. Припев: Мы из спецназа – этим все сказано, Каждый боец – это профи. Драться так, драться, все мы повязаны, Приказом и братством по крови. В боекомплекте патронов не счесть, Бронежилет тяжел, Бойцам не легко, но надо успеть, Чтоб враг далеко не ушел. Осторожен противник и даже хитер, Обучен стрелять бегло, И мы при оружии, каждый сапер, Устроим ему пекло. Наш командир уверен в себе, Уверен и в каждом из нас, Сверена жизнь, как часы и компас, Нам рано в запас, мы в седле. Задача поставлена, будем брать, Прикроем друг другу спины. Ад если будет, не нам умирать, Врагу пусть достанутся мины. Мы из спецназа – армии соль, Без нас операции пресны, Тело под формой не чувствует боль, А сердце болит, если честно.

Броня у танка, тоже в камуфляже, Душа машины, черная, как смоль, Земля такая же, под гусеницы ляжет, А рычаг натер уже мозоль. Давай, танкист, гвозди по косогорам, Дави на газ, иди по дну реки, Бить врага, учись ему на горе, Но свою машину береги. Мы, танкисты, хваткие ребята, В нашей технике уверены вполне, Пусть за броней, не сладкая работа, Зато всегда, всегда мы на коне. В машину вложен, труд людей не малый, Под броней душа ее поет, И честь свою танкист не замарает, Служа Отечеству, он смело в бой идет. Танк летит, как ласточка по кручам, Пушка меткая в прицел берет врага, Он уважать, ее уже научен, И жить готов у черта на рогах.

Не радуешь формой и вкусом, И запаха нет у тебя, Катишь без страха арбузом, И смотришь на мир, как судья. Начало твое в мироздании, Промысел, знать божества, Ты мать и причина создания, Космического вещества. В звездных системах планетам, Ты даришь момент бытия, Скопленья галактик при этом, Вращаешь по кругу, шутя. По сущности ты не материя, Но воздев вездесущие руки, Крутишь колеса истории, И по сути – мы все твои слуги.

Последний звонок не забылся, В ушах колокольчика звон, С мобильной мелодией слился, И душу тревожит как сон. Будет ли мне альма-матер, Тот ВУЗ, что сегодня штурмую? Абитурой зовусь и характер, На экзаменах снова шлифую. Родители будьте спокойны, Вы дали, что можно сполна, Простите меня, что невольно, Стану дальше от вас и двора. Школа прощай, до свиданья, Другая дорога зовет, Она не имеет названья, И конь здесь другой повезет. А детство мое, вдруг напомнит, Другая совсем детвора, Дворы, где играл я, наполнит, А мне в жизнь большую пора.

Белая ночь, словно белая птица, Над Петербургом простерла крыло, Накрыла вуалью прозрачного ситца, Заря не алеет, но очень светло. Белою ночью дома не спится. Теплой слезою щеку обожгло, Бал выпускной был, время проститься, Со школой милой нам подошло. Мы этой ночью простимся со школой, Сколько чудесных здесь лет провели. Когда еще вновь, мы увидимся, скоро ль, А над Невой уж мосты развели. Мосты раскололись на части в асфальте, Как руки поднялись, взметнувшись в зенит, Мы разделились и кружимся в вальсе, Для нас колокольчик школьный звенит. Вот ночь позади и золотом светит, Луч солнца на шпилях несущихся ввысь. Что впереди, кто нам ответит? Много дорог, где твоя разберись. Припев: Белая ночь, белая ночь, Не улетай, как птица прочь, Крылья низко не опускай, Бал выпускной не закрывай, Продли ты нам еще этот вечер, И успокой балтийский ветер.

Служить бы Отечеству в Армии рад, Только боюсь дедовщины, Говорят, что деды там, такое творят, Не слабо любому мужчине. Крокодила там сушат, прикладом бьют, Унижают полгода солдата, Родился зачем, если жить не дают, Страдают в погонах ребята. Я не мужчина, но все ж не юнец, Ломать свой характер не дам, А если придется служить, наконец, Стану таким, как Ван Дам. Призыв мой отсрочьте, прошу комиссар Казарма пускай подождет, Маме студентом быть обещал, Мне форма солдатская жмет. Буду учиться, а лет через пять, Об Армии думать забуду, Она не забудет, когда вновь опять, Повестка придет, как простуда. Долг свой отдам, отслужу, как положено, Стану таким как Ван Дам, Но никогда, не унижу, не брошу, Солдат молодых, как был сам.

Нью-Йорк – это город контрастов, Застойного прошлого штамп, Народу в нем, как в Гондурасе, А живут много лучше, чем там. Символом каждого города, Может быть. что-то из ретро, Душа у Нью-Йорка так молода, И слушает музыку ветра. Символом стали две башни, Высотки, пронзившие высь, Коробки многоэтажные, Свечей к облакам поднялись. Смотрели они прямо в небо, И были похожи, как братья, Как две единицы. В то лето, Еще не звучали проклятья. По чьей суждено было воле, Стереть их в дорожную пыль? В глазах отражается горе, Это не сказка, а быль. Реальность имеет границу, Одиннадцатого сентября, Жизнь повернула страницу, Истории календаря.