В немецкой машине сломалась пружина, Заклинило весь механизм, Фортуна к французам подсела в машину, Но клизму ввела в организм.

Можно выйти замуж, выйти из забоя, Сложно выйти с комы, проще из запоя. Можно из цейтнота, выйти в дикой спешке, И на след енота, выйти на пробежке. Можно выйти в море, к озеру иль речке, Покурив у печки, выйти на крылечко. Можно выйти в люди, став лауреатом, …Но выйти из себя, можно только с матом.

В январе растревожилось сердце, Ты дровишек просила взаймы, Мол сырые свои, не согреться, Посреди очень долгой зимы. Я пришёл и принёс, как обычно, Дров охапку, коробку конфет, Ты на чай пригласила вторично, Я тянул, наводя марафет. А потом мы сидели картинно, Не сводя глаз с горячей печи, Пили чай, после паузы длинной, Ты зажгла на столе две свечи. В полумраке текли разговоры, Крепкий чай языки развязал, Был тот самый – индийский, отборный, Я б с собой его чуточку взял. Разговоры велись до пол-ночи, Но как только забрезжил рассвет, Прошептала ты мне, что… хочешь, Раскрыть свой заварки секрет. …Слышу шепчет жена мне на ухо: – «Просыпайся, Ванёк, хватит спать, Я чаёк заварила на кухне, Ты ж во сне разболтался опять».

Россию можно оболгать, Просторы алчно глазом мерить, Но русский дух, ядрёна мать, При всём желанье не похерить. Харизма наша – не цинизм, Снобизм, муляж не будут братом, Харизма наша – пофигизм, Кураж погони быстрой с матом. Европу надо обогнать, Как рыбу, вытащить на берег, Пока слаба, ядрёна мать, Под США поставила свой перед.

Вошёл во вкус, играя роль, Он миротворца в камуфляже, Чумы коричневой король, Паяц с лицом чернее сажи.

Дядя Сэм в своей манере, Демократии поборник, Но под мантией на теле Есть тату, читай – разбойник. Он залежной Украине, Обещает кукиш с маслом, Демократия от Сыма, …Вещь – взрывоопасна. Население Востока, Не подало хлеба с солью, Власти Киева жестоко, Жмут мозоль трезубцем с болью. Здравый смысл перевернулся, Добродетель не в почёте, Вий-бендера, вновь вернулся, Сэму шлёт свой лик в отчёте. Православный мир стенает, Вурдалаки на пирушке, Отчужденья лёд не тает, Там по детям бьют из пушки. Ужели Киевской Руси – Сыны не в силах ей помочь? Пока пирог не откусил, Гоните срочно Сэма прочь!

Кэмерон с Барак Обамой, Узы братские сомкнув, У Е. эС. трясут карманы, Даже глазом не моргнув. Власть Бендерская Трояном, В Украину внедрена, Править балом стала рьяно, Средь майданского дерьма. Отменить хотят галушки Обещая бутерброд, Бьют народу по макушке, Чтоб держали шире рот. Крым поставил антивирус, Чтоб Троян не проскочил. Чтоб до Вия он не вырос, Счётчик «рефери» включил.

Будто тесто месят в кадке языки сварливых жён, в муже ищут недостатки, прут со скалкой на рожон. А моя всех языкастей, языком, как помелом, на зубок хоть раз попасть к ней, перекусит смело лом. Как то раз приятель Коля, разговор при ней завёл, будто я глаза мозолил, на его жене. Козёл! Для меня моя красотка, только мне не повезло, на слова крепка, как водка, а язык, как то весло. Я пришёл в тот день позднее, скинул с плеч усталый вид, а жена чертей ста злее. – «Где шатался? – говорит, Коля, как в командировках, ты у Ксении гостишь, на её татуировках, клюв свой чижика востришь. У неё ни кожи-рожи, да и сам ты, как верблюд, может быть тебя стреножить, чтоб дивился честный люд». У меня, скажу вам, братцы, злости нет – иммунитет. Подхожу к ней обниматься, упираюсь в турникет. Понеслась душа в потёмки, света нет, сплошной туннель, у неё глаза котёнка, а сейчас так сущий зверь. Без вины быть виноватым, это наш мужской удел, на сюжеты жизнь богата, но терпенью есть предел. Санта-Барбара пусть плачет, отдыхает Голливуд, пожевал лимон и сдачи, дал, как истинный верблюд.

Где лечат гланды через зад, Там плачет сам маркиз де Сад. Совбез ООН – какой пассаж, Так сделал Ливии массаж.

Открыли нам власти свой ящик Пандоры, Утюжат Речник под Москвой трактора, А раньше где были жуки-ревизоры? На стройке не слышали звук топора? Как обыватель, я что-то не вник, В чём провинился посёлок Речник.

Ах, шестёра моя, ты шестёра, Фары мерса и кузов седан, На дорогах российских ты скора, Ни кому я тебя не продам. Не продам, не предам, ты не бойся, Я в кресло врастаю спиной, Вот водой дождевою умойся, Ты ж всегда в непогоду со мной. Ах, шестёра моя, ты шестёра, Из семейства авто – жигули, Если любишь водилу-шофёра, Так возьми и сама порули. Место шутке ты знаешь и цену, Знаешь весь каталог запчастей, Но тебе не найду я замену, На рынке авто всех мастей.

Кино снимал Квентино Тарантино, там роль досталась носу Буратино. Он вешалку играл в кино, покуда, на нос не пала дикая простуда. В инспекции приказ по карантину: «Закрыть на дезинфекцию картину». Расстроен был Квентино Тарантино, сгубил его картину Буратино.

Мышей не ловят жирные коты, Достойна ль телу тучному сноровка? Но весело вращаются хвосты, Ведь в стойле с сеном дойная коровка. Паёк сметаны кризисом урезан, Откатов стало меньше от мышей, Куда ж они направят интересы? Туда, где мясо, держится для щей. Мышей не ловят жирные коты, От кризиса мышление в прострации. Стоит ли крутить котам хвосты, Способ если есть простой – кастрация.

Трубу транзитную заглушкой, от Европы отделя, Украина ест пампушки. кукиш держит для Кремля. Что ж ты ридна, Украина, самостийности оплот, берёшь пример с того грузина, и с галушкой галстук в рот? Хватит бычить и лягаться, год быка нам не указ, надо снова побрататься, и пустить по трубам газ.

Новый год стучится в двери, старый год совсем поник, полинял и вид потерян, в декабре уже старик. А Зима пришла без снега, и Мороз не голосист, тяжело бедняге бегать, ведь росточком неказист. В неглиже Зима озябла, нет финансов, сделать шоп. …Взяла б что ли, в руки грабли, дала кризису во лоб. Вороха осенних листьев, обратила б в звон монет, чтоб на радость финансистам, кризис весь ушёл на нет.

Эстеты пьют саке, текилу, гурманы – виски и коньяк, гуманоидам не хило, эфиру тяпнуть на тощак. А богатые и снобы, знают вкус «мадам Клике» ну а умные особо, от абсента налегке. Утончённые поэты, пьют шампанское, шабли, ну а мне же этим летом, грабли дали по башке.

Гордон-Кихот в прямом эфире, сплотил маститых рать мужей, тех, кому на виц-мундире, п…рать уж негде – всё музей. Он рать возглавил, видит взором, на сцене крутится ветряк, сатирик там был М. Задорнов, молол слова в муку – остряк. Слова, как шарики попкорна, взлетали, падали, дробясь, народ, смеясь, был рад, бесспорно, частица РА имела власть. Тянулась власть её в Египет, В века минувших в бозе дней, когда монарх взял в руки скипетр, и стал сиять, как сто огней. Ра…ссия, Рашен, не Египет, И связи нет тут никакой, Гардон-Кихот нашёл эпитет, и повод, чтоб готовить бой… …Здесь упущу детали пьесы, Как был повержен Дон-Кихот. …Куда ты прёшь, Гордон-повеса? По духу ты не патриот.

В кармане старого костюма, нашёл забытый фунт изюма, копюр, весомых, две бумажки. теперь достойных промокашки. Изюм на вкус остался сладок, жаль копюр, в душе осадок. Дефолт, инфляция, реформа, по ним прошли волною шторма. А фунт, как был, остался фунтом. Изюм я съел на завтрак утром. Мораль подскажет Интернет – изюм хранится, деньги – нет.

Ещё не знали изобилья, но знали Очередей бум, тогда авоську от бессилья, с собой носили даже в ГУМ. В плетёном кружеве авоськи, лежал батон и колбаса, виднелись часто хвост селёдки, московской водки телеса. Пусть на виду всё это было, но дорожною сумой, авоська долго нам служила, всегда с распахнутой душой… А теперь в цветном узоре, пакет стал разовый в ходу, и свалки мусора, am-sorry, не красят город и среду.

На холст бумажный положу, Мазками грубыми я рифму, И, куражась, покажу, Трепет губ прекрасной нимфы, Трепет ветра в волосах, И необузданные дали… Как мчится время на часах. А музу вы там не видали?

Не раскрыта загадка природы, Почему любят женщин одних, Мужчины у разных народов, А женятся все ж на других. Это похоже на мистику, И статистика здесь ни причем, В глубинах души эта истина, И ее не добудешь, мечем. По любви браки редки, случайны, И, если не кривишь душой, Она приоткроет всем тайну, Почему ты женат на другой. Мужская душа ведь не женская, Из другого она вещества, Мужчины все любят и женятся, Опутавшись в мир волшебства. Туман колдовства женской магии, Чарами скроет всю фальшь, И вальс Мендельсона заманчиво, Закружит под вами асфальт. После свадьбы поднимется мантия, Что скрывала все тайны от вас, Без прикрас это фото, без магии, Откроется профиль, анфас. Колдовство все рассыплется в дребезги, Как посуда под женской рукой. Разве можно любить эту бестию? Тут мужчина взгрустнет о другой. Но другая уж замужем тоже, Только муж от нее не в восторге. Он был околдован и должен, Думать о чести и долге. По любви браки редки, случайны, Чаще это мираж и туман Но, если любовь повстречалась, Проверьте, что то не обман.

Говорят не зря про русских, Что могут долго запрягать, На куски поводья узкие, Разорвут и вспомнят мать. Оплошают, как на горе, И спешат, чтоб не отстать, Рысью мчит лошадка вскоре. И ей на версты наплевать. Гриву ветер раздувает, Под стук копыт и власть узды, Неслась бы так, но жаль бывает. Распрягают без нужды.

В богатом царстве правил царь, Не стар годами был, Знал меру власти государь, И праведником слыл. Народ молился за царя, Желая многих лет, Хулил, по правде говоря, Его слугу за вред. В чертогах жил трёхглавый змей, На службе у царя, Был не в чести он у людей, И, видимо, не зря. Не первый век царям служил, Смотрел им прямо в рот, С правдой чистой не дружил, Обманывал народ. Крутил законы длинный хвост, К царю в полати лез, Вставал во весь змеиный рост, Когда к нему шли «без». Был, как-то в царстве, недород, Народ и стал роптать, А в закромах царя в тот год, Богатств не сосчитать. Поднял налоги Змей, да вот, С Указом перегнул, Народ втянул тогда живот, А пояс затянул. К царю послали ходока, Чтоб весть с колёс принёс, Как Змей урезал едока, Детей довёл до слёз. Как он ссылался на царя, И на его указ, А сам подати втихаря, К себе тащил не раз. Ходок был принят, слушал царь, Смотрел на Змея вкось: – «Тебе богатств моих, что ль жаль, Народу кинул кость? А ну, ложи главу под меч, Не смог коль уберечь, Пора пришла одну отсечь. Палач, руби ка с плеч!.. Глава скатилась, как горшок, В подставленный мешок, А две другие впали в шок, Согнулись на вершок. – Теперь готовь двумя Указ, Исправь свой прошлый грех, Держать еду впредь про запас, Обязываю всех. Прорехи, есть что, все зашей, И кушать людям дай, Тащить к себе домой не смей, Я сверю опись, знай»… …Народ тому был очень рад, Плясал и стар и млад, Дела пойдут теперь на лад, Урезан казнокрад. А Змей, урезанный в правах, К царю полз на доклад, Уже при двух своих главах, И капал с жала яд: «Я виноват, мой государь, Главу срубил твой меч, Сложил её я на алтарь, Позволь сказать всё ж речь. Тебе служить двумя клянусь, Не хватит коль ума, Сложить вторую не боюсь, Готова в мир сума. Народу всякий плох закон, Его ты не жалей, Я Змей двуглавый, не дракон, Не ем мирских людей». Одёрнул с места Змея царь: – «Ты вздумал тут шутить? При свете дня включил фонарь! Хвостом при мне крутить?» …Учтиво спину выгнул Змей, Слезу пустил из глаз, К царю подполз: «Я не злодей, В народ ушёл Указ. Раздал еду всем, просят пить, Клянут змеиный род, На шее, видно, проще жить, Расслабился народ. Запахнуть смутой может дым, Огонь погас пока, Дай только волю молодым, Нам всем помнут бока. Но вот теперь настал момент, Хочу сам попросить, Мне две главы позволь взамен, Той павшей нарастить. Ведь топоры кругом звенят, За всем не усмотреть, Ягнят приплод растёт – винят, Тебя, что мала клеть». …Погладил царь рукою трон, И тихо пожурил: – «Я был с тобой, конечно строг, Считай, за то простил. А, что главы тебя лишил, Издам другой Указ, Чтоб ты две новые пришил, Смотри…не смей у Нас». Коль нет огня, пирог не спечь, А повод есть молве, Рубил главу, где царский меч, Росли с тех пор там две. Народ же зрел, как царь был крут, Винить не смел за нрав, Народу пряник, Змею кнут, Так разве, он не прав?

Жизнь, как будто бы, прекрасна, Товаров стало, завались, Перестройка, рынок, гласность, За это ж все передрались. Но опять же безработица, И денег часто ни шиша, А прилавки прямо ломятся, И томится чтот душа. Товары возят прямо на дом, Хошь на рынке их бери, Расщепить, готовы атом, И продать всё за рубли. Случилась эта вся история, Когда финансовый угар, Пришёл на нашу территорию, Здесь споткнулся и упал. У нас в конторе бухгалтерия, И цех транспортный при ней, Там случай был, во что не верю я, Но сверху, может, им видней. Привёз челнок товар к продаже, Сбежались бабы, шум и гам, Он разложил свою поклажу, По всем их письменным столам. Средь всех приметней была Зинка, Кольки Кухаря жена, Красотка знойная – картинка, И голосистей всех она. Челнок решил с ней шуры-муры, Ей предложил костюм Кутюр, Ну, какие бабы дуры, На всё ведутся, что для дур. В буфет ведёт костюм примерить, Народа нет там, не обед, Там бумаг никто не ксерит, И нет входа в Интернет. И может, вышло б это дело, Но кто-то Кольке настучал, Тот прибежал, вспотело тело. – Привет, Зинуль, я так скучал. А это что за демонстрация, В буфете нашем втихаря, Я, Зин, от этого в прострации, Что с харей этой ты ля-ля. – Сейчас не носят, Коль, болонию, В моде то, что от Кутюр. Творить не надо беззаконие, Мне испортишь маникюр. Видишь вещи эти модные, Это носит Кидман, Коль, Я жена и не свободная, Но на людях не позорь. – Каких людей ты видишь, Зина, Не этот ли в трусах грузин, Он похож на Била Клина. Вы в саксофон играли с ним? И плевать мне на болонию, И плевать на ваш кутюр, У него ж заело молнию, Оторву бикфордов шнур. – А ты чего припёрся, Коля, И больно давишь на мозоль, Жила-была я без контроля, А ты на рану сыпешь соль. – Это, Зин, не монополия, И не рвусь я на скандал, Может, что-то и не понял я, Но в трусах его видал. – Зарплаты нет у нас полгода, И ты, Колян, не бизнесмен, Не знаешь разве, для народа, Придуман бартерный обмен.