С 7 по 19 сентября 1955 г. в городе Тбилиси в доме культуры железнодорожников в открытых судебных заседаниях, военная коллегия Верховного суда СССР в составе председательствующего генерал-лейтенанта юстиции А.А. Чепцова, членов — полковников юстиции А.А. Долотцева и А.А. Костромина при секретарях: капитанах М.В. Афанасьеве и авторе настоящей работы с участием представителя государственного обвинения генерального прокурора Союза ССР действительного государственного советника юстиции Р.А. Руденко и защиты — адвокатов К.Н. Апраксина, В.Л. Гаврилова, С.К. Галкина, А.В. Зверева, В.А. Зорина, С.Е. Санникова и Р.И. Уголева рассмотрела дело по обвинению бывших ответственных работников НКВД-МВД-МГБ Грузинской ССР и СССР А.Н. Рапавы, Н.М. Рухадзе, Ш.О. Церетели, К.С. Савицкого, Н.А. Кримяна, А.С. Хазана, Г.И. Парамонова и С.Н. Надараи. В ходе судебного разбирательства отчетливо высветились те черты характера, которые позволили обвиняемым в течение длительного времени работать в органах НКВД-МВД-МГБ, занимать в них высокие должности, получать генеральские звания и обогащаться за счет имущества, изымавшегося у необоснованно репрессированных по делам, которые фальсифицировались этими лицами. Все они были послушными исполнителями воли Сталина и Берии, который до июня 1938 г. в Закавказье фактически являлся наместником Сталина. Затем, оказавшись в Москве, держал под неослабным своим контролем складывавшуюся ситуацию в этом регионе.

Результаты судебного разбирательства дела показали, что все подсудимые были лишены элементарной порядочности и совести. Они не только старательно выполняла преступные указания Берии и его ближайших сподвижников Гоглидзе и Кобулова, но и проявляли завидную активность в своей практической деятельности по разоблачению «врагов народа», завоёвывая таким образом авторитет у Берии и других руководящих лиц. Они были бесчеловечны. Но именно в таких людях нуждалась созданная Сталиным и его ближайшими соратниками система, обеспечившая утверждение единоличной власти Сталина и уничтожившая миллионы ни в чём не повинных людей, выдавая всё это за необходимое условие построения социалистического общества.

Перед судом предстали бывшие наркомы внутренних дел и министры государственной безопасности Грузии, начальники отделов и отделений этих ведомств.

Вот они.

Авксентий Нарикиевич Рапава. Родился в 1899 г. в селе Корцхели Зугдидского уезда Грузии, грузин. Имел высшее юридическое образование. В органах ГПУ-НКВД-МВД-МГБ Грузии работал на разных должностях с 1924 г. В 1934–1935 гг. являлся начальником транспортного отдела Управления Государственной Безопасности НКВД Грузинской ССР. В 1935 г. был назначен заместителем Гоглидзе — народного комиссара внутренних дел Грузии. С 11 августа до 17 октября 1937 г. — председатель «тройки» при НКВД Грузинской ССР. В 1938 г. Рапава некоторое время был председателем Совета Народных Комиссаров Абхазской АССР, и в том же году его назначили народным комиссаром внутренних дел Грузии. В этой должности состоял до января 1948 г., когда его сменил Рухадзе. После этого Рапава назначается министром юстиции Грузинской ССР. Последняя его должность — министр государственного контроля Грузинской ССР. Воинское звание — генерал-лейтенант.

Николай Максимович Рухадзе. Родился в 1905 г. на станции Рустави, грузин. Имел среднее образование. В органах ГПУ-НКВД-МВД-МГБ Грузии работал с 1926 г. До 1927 г. был сотрудником информационного отдела Закавказского ГПУ, затем — уполномоченным ОГПУ Аджарской АССР. В 1930 г. назначается начальником Кобулетского районного отдела ОГПУ Аджарской АССР, а в 1931 г. — начальником секретно-политического отдела ГПУ той же республики. Затем работал начальником Лангхутского и Махарадзевскего районных отделов НКВД Грузинской ССР. С марта 1935 г. по 1936 г. являлся начальником Гагрской пограничной комендатуры, а с 1936 г. — начальникам Гагрского городского отдела НКВД Грузии. В 1937 году Рухадзе командируется в Тбилиси, где работал руководителем группы совпартконтроля при ЦК КП/б/ Грузии. С назначением Рапавы в октябре 1938 г. народным комиссаром внутренних дел Грузии Рухадзе становится начальником дорожно-транспортного отдела Закавказской железной дороги. В марте 1939 г. его назначили начальником следственной части НКВД Грузинской ССР. В марте 1941 г. Рухадзе назначается заместителем наркома внутренних дел республики, а в августе того же года — начальником особого отдела Закавказского военного округа. В этой должности (в период войны округ был преобразован в Закавказский фронт) он пребывал до января 1948 г., когда был назначен министром государственной безопасности Грузии. Рухадзе являлся депутатом Верховного Совета СССР. Воинское звание — генерал-лейтенант.

До того, как Рапаве и Рухадзе было предъявлено обвинение по делу, о котором я пишу, они уже побывали в тюремных камерах, куда в своё время сами отправляли большое число ни в чём не виновных людей.

Дело в том, что Рапава был арестован на излёте сталинской эпохи — 11 ноября 1951 г. и обвинён в принадлежности к так называемой «мингрело-националистической группе». Следствие по его делу вёл как раз Рухадзе.

Как показал Рапава в суде, Рухадзе вёл следствие с грубым нарушением закона. Ему создали невыносимые условия, в течение 160 суток он фактически не спал. Ночью допрашивали, а днём спать не давали, помещали его в холодные и горячие камеры, 35 суток держали в карцере.

Сотрудник внутренней тюрьмы МГБ Грузии свидетель Ф.В. Будников в суде показал, что арестованного Рапаву помещали в холодную камеру раздетым и в наручниках.

Но вот в чём парадокс. Впрочем, даже не парадокс, а обычный ход событий в то время. Так называемое «мингрельское дело» было прекращено, Рапаву из-под стражи освободили. Рухадзе же 11 июля 1952 г. арестовали и предъявили обвинение в том, что он являлся турецким шпионом и готовил террористический акт в отношении Сталина. В вину Рухадзе вменялось и то, что он женат на бывшей жене врага народа Арутюнова — бывшего секретаря бывшего председателя ГПУ Грузии Д.С. Киладзе. Только после ареста Берии эти несуразные обвинения с Рухадзе были сняты, но из-под стражи его не освободили, поскольку ему предъявили обвинения, которые рассматривались и исследовались Военной коллегией Верховного Суда СССР в ходе описываемого судебного процесса.

Шалва Отарович Церетели родился в 1894 г. в местечке Сачхере Сахерского района Грузии в семье дворянина, грузин. Имел среднее образование. В чине унтер-офицера служил в царской армии. В 1915–1917 гг. находился в плену у немцев, где поступил на службу в грузинский легион. Там ему было присвоено воинское звание «лейтенант», а затем и «обер-лейтенант». В легионе командовал ротой. По возвращении в Грузию служил в 1918–1921 гг. в войсках меньшевиков в чине штабс-капитана. В органах НКВД Грузии занимал различные должности. Будучи начальником Управления милиции НКВД Грузии, являлся членом тройки при НКВД Грузинской ССР с 11 августа 1937 г. до 13 июля 1938 г. В 1938 г., когда Берия уехал в Москву и стал народным комиссаром внутренних дел СССР, вместе с Гоглидзе, Кобуловым и другими он взял с собой и Церетели, назначив его заместителем начальника 3-го спецотдела. Был заместителем у П. Судоплатова, возглавлявшего группу, которой Берия поручал выполнять специальные задания. В 1941 году Церетели был назначен первым заместителем народного комиссара внутренних дел Грузии. Перед арестом Церетели — заместитель министра внутренних дел республики и начальник управления пограничных войск Грузинского военного округа. Воинское звание — генерал-лейтенант.

Константин Сергеевич Савицкий родился в 1905 г., русский, имел высшее образование. Его отец — полковник русской армии. В органах НКВД Савицкий работал с 1931 г. до апреля 1939 г., в 1942–1946 гг. и три с половиной месяца в 1953 г. В НКВД Грузинской ССР являлся начальником 1-го отделения и помощником начальника 4-го отдела УГБ НКВД Грузинской ССР. В 1942 г. Савицкий был назначен заместителем начальника 4-го отделения 2-го отдела 4-го Управления НКВД СССР. В 1943 г. он стал секретарём заместителя народного комиссара государственной безопасности СССР Кобулова. В июне 1948 г. из органов МГБ был уволен по болезни. Когда Кобулова направили на работу в Главное управление советского имущества за границей (ГУСИМЗ) заместителем начальника, Савицкий поступил на работу в это Управление на должность его помощника, и этой должности состоял до марта 1953 г., после чего был назначен помощником заместителя министра внутренних дел СССР Кобулова. Воинское звание — полковник.

Никита Аркадьевич Кримян родился в 1913 г. в городе Карее, армянин. Имел высшее педагогическое образование. В органах НКВД Грузии стал работать со второй половины 1932 г. До 1933 г. был практикантом экономического отдела ГПУ Грузинской ССР, а затем до 1935 г. — уполномоченным 4-го отделения экономического отдела. В 1935 г. он был назначен оперативным уполномоченным 3-го отделения того же отдела. В 1937 г. Кримяна переводят в секретно-политический отдел НКВД Грузинской ССР, начальником которого был Кобулов. С ним он работал до конца 1939 г. В 1939–1940 гг. Кримян являлся заместителем начальника следственной части УНКВД Львовской области, а затем заместителем начальника УНКВД. В дальнейшем до 1943 г. Кримян работал в той же должности в Ярославской области, а затем до 1945 г. был там же начальником УНКГБ. В 1945 г. Кримян возвращается в Закавказье на должность народного комиссара (затем министра) внутренних дел Армянской ССР. В этой должности он состоял до 1947 г., после чего был назначен начальником УМГБ Ульяновской области. В 1951 г. был уволен со службы в звании полковника.

Александр Самойлович Хазан родился в 1906 г. в городе Одессе, еврей. Имел высшее образование. В 21 год начал работать народным следователем. После окончания юридического факультета университета перешел на работу в органы НКВД в Одессе. В 1933 г. был переведен на работу в Закавказье. С мая 1935 г. он — начальник 1-го отделения 4-го отдела НКВД Грузинской ССР. С января 1937 г. по 1938 г. Хазан являлся помощником начальника этого отдела, возглавлявшегося Кобуловым. 31 января 1938 г. Хазан был арестован. Ему предъявили обвинение в применении незаконных методов ведения следствия, в результате чего допрашивавшиеся им арестованные оговаривали невиновных лиц, а также Рапаву, Кобулова и Меркулова. Эти показания Хазан передал Кобулову, а через некоторое время он был арестован. Разумеется, названные лица не могли смириться с тем, что на них получены показания. Реальная власть была в их руках, и Хазан «на всякий случай» был арестован. Но он был «своим» человеком, и через несколько месяцев содержания под стражей Хазан был освобожден. В апреле того же года его уволили из органов НКВД. После освобождения он работал в Грузинском индустриальном институте и преподавателем в межкраевой школе НКВД. Перед арестом Хазан — юрисконсульт в проектном институте. Воинское звание — подполковник.

Георгий Иович Парамонов родился в 1907 г. в городе Баку, русский. Окончил 6 классов единой трудовой школы, другого образования не имел. Его отец — счетный работник, мать — сельская учительница. В 1927 г. Парамонов стал работать курьером в ГПУ Грузинской ССР. В 1928–1929 гг. работал делопроизводителем Горийского отдела ГПУ. В последующие годы был регистратором в учетно-статистическом отделе, помощником уполномоченного и уполномоченным в различных подразделениях НКВД Грузинской ССР. В 1936–1938 гг. являлся начальником отделения 4-го отдела НКВД Грузинской ССР. Затем отчетливо проявляется такая закономерность: куда направляется на работу Гоглидзе, туда же следовал и Парамонов. В конце 1938 г. его направили в Ленинградскую область на должность инспектора при начальнике областного УНКВД. Затем там же был назначен начальником секретариата УНКВД, а позже — особоуполномоченным при начальнике УНКВД и заместителем начальника следственной части. Начальником УНКВД всё это время был Гоглидзе. В 1941 г. Парамонова направили в Молдавию помощником уполномоченного ЦК ВКП/б/ и СНК СССР Гоглидзе. В том же году его перевели в Хабаровский край, где он занимал должности начальника экономического отдела УНКВД края, начальника следственного отдела, а в 1944–1950 гг. — заместителя начальника Управления НКГБ-МГБ Хабаровского края по кадрам. Начальником названного управления всё это время был тот же Гоглидзе. В 1953 г. Парамонова назначили заместителем начальника следственной части по особо важным делам МВД СССР. Гоглидзе в это время был заместителем Берии — Министра внутренних дел СССР.

Сардион Николаевич Надарая родился в 1903 г. в селе Селиста Абашского района Грузинской ССР, грузин. Был заместителем, а в 1937–1938 гг. — начальником внутренней тюрьмы НКВД Грузинской ССР. С 1939 г. являлся заместителем начальника личной охраны Берии, а в 1953 г. был назначен ее начальником.

В ходе судебных заседаний выяснялось, когда и при каких обстоятельствах сотрудники НКВД Грузии стали применять незаконные методы ведения следствия.

Как показал Рухадзе, такие методы стали применяться с июля 1937г., когда народный комиссар внутренних дел Абхазской АССР Жужунава вызвал начальников отделов НКВД, в том числе и его, Рухадзе, на совещание в Сухуми и передал установку Берии о применении к подследственным физических мер воздействия. Возвратившись в Гагры, он передал это указание оперативному составу городского отдела НКВД.

Свидетель Васильев — в то время заместитель Рухадзе, подтвердил это и пояснил в суде, что Рухадзе потребовал от сотрудников горотдела НКВД приступить к активному разоблачению преступников. Под этим Рухадзе, как он разъяснил, понимал упрощённое ведение следствия и применение к арестованным физических мер воздействия. Он также предупредил, что проявление «мягкосердечия» к подследственным будет расцениваться как пособничество врагам народа. «Кто не бьёт, тот сам враг народа», — заявил Рухадзе на этом совещании. Ещё он разъяснил, что всем сотрудникам будут выданы специальные жгуты для избиения арестованных и валериановые капли для приведения в чувство тех, кто в результате избиения потеряет сознание.

Рапава не отрицал того, что в бытность его народным комиссаром внутренних дед Грузии подчиненные ему сотрудники применяли к арестованным меры физического воздействия. Однако сначала он утверждал, что никогда не давал указаний о применении таких мер к арестованным, а когда исследованными судом доказательствами это утверждение оказалось опровергнутым, то заявил, что если и давал санкцию на применение физических мер воздействия к арестованным, то делал это по распоряжению Берии.

Рапава стремился представить себя жертвой окружавших его фальсификаторов.

Хазан в суде рассказал о совещании, на котором народный комиссар внутренних дел республики Гоглидзе говорил, что народный комиссар внутренних дел СССР Ежов не признаёт достаточными методы следствия, установленные его предшественником Ягодой, для быстрейшей ликвидации вражеского троцкистского подполья в стране. Гоглидзе при этом ссылался на зверства, творившиеся фашистами в отношении коммунистов, и указывал на необходимость жестокой расправы с разоблачёнными врагами. Такое же совещание, показал далее Хазан, было и у Берии, где последний потребовал жестоко избивать арестованных врагов народа, что явится ответом на зверства фашистов.

Получалось, что коль скоро ты был арестован органами НКВД, значат ты уже враг, значит тебя надлежит жестоко избивать. Вряд ли этот силлогизм нуждается в комментариях.

И потом. Нет сомнений в том, что фашисты действительно жестоко обращались с коммунистами, равно как и с социал-демократами. Но они ведь применяли указанные меры к действительным своим врагам, которые боролись или пытались бороться с фашизмом. Конечно, это ни в коей мере не оправдывает массовый террор, развязанный фашизмом. Однако здесь просматривается всё же определенная логика борьбы противостоящих друг другу политических сил. А с кем боролись органы НКВД? Выходит, и с коммунистами тоже, не говоря уж о других, гражданах Советского Союза, которые в большинстве своём не были противниками существующего строя. Напротив, по мере сил своих стремились укрепить этот строй. Сейчас известно, что в годы сталинщины коммунистов было уничтожено значительно больше, чем в годы гитлеризма во всей Европе.

Как пояснил Савицкий, он присутствовал на выступлении Берии, который говорил о необходимости интенсивных допросов арестованных врагов народа, о применении к ним физических мер воздействия. При этом Берия, показал Савицкий, ссылался на указание инстанции, «называя имя человека, произнести которое у меня сейчас не поворачивается язык». Понятно, имя какого человека не мог назвать Савицкий, это — имя Сталина.

Можно себе представить, каково было тем сотрудникам НКВД, у которых совесть не вся ушла, узнать, что сам Сталин дал указание избивать арестованных. Тем же, кто эту совесть и человеческую порядочность потерял, такая информация ещё больше развязала руки в их неправедной деятельности, в ещё большем развертывании беззакония и произвола в отношении арестованных невиновных людей.

Суд выяснял, кто из подсудимых, и в каких конкретных случаях избивал арестованных, и как подсудимые воспринимали указание о применении к арестованным физических мер воздействия.

Рухадзе, Савицкий, Кримян, Хазан, Парамонов подтвердили, что они избивали арестованных. Рухадзе показал, что он применял к арестованным меры физического воздействия как в 1937–1938 гг., так и в 1950 г. Он считал, что избивал преступников, врагов. Но это утверждение Рухадзе прозвучало крайне неубедительно. Уж очень неправдоподобно много получалось врагов в нашей стране.

На вопрос, за что избивали арестованных, Савицкий ответил так: «Считалось, что арестованные являются врагами и скрывают свою враждебную деятельность, а поэтому необходимо любыми способами их разоблачить».

На другой вопрос, были ли у него сомнения в правильности следственной практики в НКВД Грузии, Савицкий ответил: «К сожалению, никаких сомнений по этому вопросу у меня не было. Кто знал, что Берия враг народа?».

Было установлено, что с сомневавшимися в правомерности существовавшей следственной практики в органах НКВД беспощадно расправлялись те же органы НКВД. У Савицкого, как видим, на этот счёт сомнений не было.

Кримян пояснил, что он, как и многие другие сотрудники НКВД Грузинской ССР, применял к арестованным меры физического воздействия: бил их плёткой, веревкой, ремнями. Кроме того, он давал указание своим подчиненным избивать арестованных. Иногда заходил к Савицкому и Парамонову, которым помогал избивать тех, кого они допрашивали.

Эти свои действия Кримян объяснял в суде тем, что находился под влиянием авторитета Берии, Гоглидзе, Рапавы, Рухадзе. Он не имел никакого представления об их преступной деятельности и только после разоблачения этих лиц понял, что они использовали его и многих других в 1937 г. для осуществления террористических расправ с неугодными им честными советскими людьми. Кримян считал, что он был слепым орудием в руках врагов народа.

Свои противоправные действия Хазан объяснил тем, что он не мог в то время разглядеть «вражеское лицо Берия, Кобулова, Гоглидзе и других». Поэтому в числе других сотрудников НКВД Грузии тоже избивал арестованных и привлекал к этому двух своих подчиненных. Он не задумывался, как могло случиться так, что, например, Серго Орджоникидзе стал контрреволюционером. В то время он, Хазан, «был одержим другой манией». Эта мания у него выражалась, как было установлено, в том, что в каждом человеке он видел неразоружившегося врага. Об этом убедительно рассказали допрошенные в суде свидетели. Хазан полагал, что всё творившееся было «вызвано необходимостью скорейшего уничтожения пятой колонны в СССР».

Парамонов, признавая, что он тоже избивал арестованных по указанию своих начальников, вместе с тем считал допустимым применение мер физического воздействия к врагам.

Снова и снова приходилось слышать, что арестовывались заведомые враги, которых можно было избивать. Но ведь сначала, как известно, нужно убедительно доказать, что тот или иной человек преступник, враг, не говоря уж о том, что избиение арестованных, кем бы они ни были, в высшей степени безнравственно. Но эти общечеловеческие постулаты сотрудникам НКВД не прививались, да и как они могли руководствоваться общечеловеческими нормами, если избиение «врагов» было санкционировано самим «отцом народов»?

Парамонов подтвердил, что путём избиений он добивался от арестованных признания в совершении ими тяжких преступлений. Следствия, как такового, заявил Парамонов, в то время фактически не велось. В ходе так называемого расследования от арестованного должны были быть обязательно получены показания о его террористической деятельности. Савицкий и Хазан, показал далее Парамонов, говорили: «Если арестованный не показывает о террористической деятельности, то он полностью не разоблачён». В связи с этим следователи «разоблачали» арестованных по меньшей мере в их «террористических намерениях», а то и в подготовке террористических актов в отношении руководителей КП/б/ Грузии и правительства республики. Впрочем, такие «разоблачения» осуществлялись не только в Грузии, а во всех регионах страны. Вот только ни одного террористического акта не было совершено. Но это не смущало сотрудников НКВД, и они продолжали «разоблачать террористов».

Помимо того, что арестованные избивались с целью получения показаний об их преступной деятельности, их также помещали в «холодные» и «горячие» камеры, оборудованные по указанию Берии во внутренней тюрьме НКВД Грузии. Сажали арестованных в эти камеры с той же целью — добиться от них признания в преступной деятельности. Начальником тюрьмы в это время был Надарая.

Кроме того, Кобуловым была создана целая система камерных провокаций. Специальные лица помещались в камеры к содержавшимся там арестованным. Они подсказывали, кого следует называть при допросе как опасных государственных преступников. И нещадно избиваемые арестованные называли как врагов лиц, фамилии которых были подсказаны им провокаторами.

Использовались и другие методы «разработки» арестованных, содержавшихся в камерах внутренней тюрьмы НКВД Грузии. Об этом рассказал в суде свидетель С.С. Давлианидзе, генерал-майор запаса. В 1937 г. Давлианидзе был заместителем начальника 4-го отдела НКВД Грузинской ССР.

Начальникам этого отдела являлся Кобулов, а Давлианидзе непосредственно руководил 8-м отделением, занимавшимся проведением агентурных мероприятий по вскрытию антисоветских террористических групп. Это делалось при помощи специальной техники, которая устанавливалась в тюремных камерах для подслушивания разговоров арестованных, Давлианидзе знакомился со стенограммами этих разговоров. В основном арестованные говорили об избиениях, которым они подвергались, о том, как им подсказывают фамилии других лиц, которых они должны были оговорить в совершении тяжких преступлений. Давлианидзе запомнилась запись содержания разговора между арестованными бывшим председателем СНГ Грузии Г.А. Мгалоблишвили и бывшим председателем ЦИК Азербайджана Г.М. Мусабековым. Их разговор касался в основном к избиения арестованных, и в этой связи упоминались фамилии Хазана, Кримяна, Савицкого, как лиц, жестоко избивавших арестованных.

Давлианидзе утверждал, что Хазан был арестован по его инициативе. При обыске в кабинете Хазана обнаружили картотеку на сотрудников НКВД Грузии, в отношении которых Хазан, видимо, намеревался возбудить уголовные дела. Были обнаружены также плётки, верёвки, шомпола и другие орудия избиения, которые использовались во время допросов арестованных.

О своей же деятельности в органах НКВД Грузии Давлианидзе рассказывал весьма сдержанно. Это не удивительно — ведь он тоже участвовал в фальсификации уголовных дел в отношении невиновных. Не без оснований Савицкий характеризовал Давлианидзе как жестокого человека, активно применявшего меры физического воздействия к арестованным. Кримян же в суде утверждал, что Давлианидзе — неразоблачённый враг. Именно он давал указания сотрудникам применять к арестованным физические меры воздействия. Позже было установлено, что это соответствовало действительности.

Вот такая «технология» сбора доказательств в отношении необоснованно арестованных лиц, которые ни в чём не были виноваты, существовала в органах НКВД в годы сталинщины.

Органом же, который принимал окончательное решение но делам, расследовавшимся сотрудниками НКВД, в большинстве случаев являлась тройка при НКВД Грузинской ССР — несудебный орган, наделенный большими правами.

Здесь, пожалуй, уместно коротко рассказать о тем, какие несудебные органы, решавшие судьбу советских граждан, существовали на протяжении нашей истории.

Известно, что сразу же после Октябрьской революции для борьбы с контрреволюцией и саботажем была образована Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК), наделенная декретом Совета Народных Комиссаров РСФСР от 21 февраля 1918 г. правом внесудебного рассмотрения дел. На основании решения ВЧК лица, совершившие контрреволюционные тяжкие преступления и некоторые другие опасные общеуголовные преступления, могли быть расстреляны на месте совершения этих преступлений.

В соответствии с постановлением СНК РСФСР от 5 сентября 1918 г. «О красном терроре» ВЧК могла заключать классных врагов в места лишения свободы, а лиц, участвовавших в белогвардейских организациях, заговорах и мятежах — расстреливать. Постановление Чрезвычайного VI Всероссийского съезда Советов от 6 ноября 1918 г. «Об амнистии» положило конец красному террору в республике. Со временем внесудебные права органов ЧК были ещё больно ограничены.

Декретом ВЦИК от 6 февраля 1922 г. Всероссийская чрезвычайная комиссия упраздняется, а её функции возлагаются на Народный комиссариат внутренних дел РСФСР. В составе этого наркомата было образовано Государственное политическое управление (ГПУ). Сначала право внесудебного рассмотрения дел органами госбезопасности было отменено, но 16 октября 1922 г. ВЦИК предоставил ГПУ право «внесудебной расправы вплоть до расстрела в отношении всех лиц, взятых с поличным на месте преступления при бандитских налётах и вооруженных ограблениях». Кроме того, этим же постановлением Особой комиссии НКВД по высылкам разрешалось высылать и заключать в лагеря принудительных работ деятелей антисоветских политических партий и рецидивистов.

26 марта 1924 г. ЦИК СССР создаёт Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ). Согласно утвержденному «Положению о правах ОГПУ в части административных высылок и заключения в концентрационный лагерь», решения об этом принимались Особым совещанием при ОГПУ, состоявшем из трёх членов коллегии ОГПУ с обязательным участием прокурора. Одновременно с Особым совещанием внесудебную деятельность продолжала осуществлять и коллегия ОГПУ.

Циркулярами ОГПУ от 29 октября 1929 г. и от 8 апреля 1931 г. в центральном аппарате были образованы тройки для предварительного рассмотрения законченных следственных дел и последующего их доклада на заседаниях Коллегии или Особого совещания при ОГПУ. В состав троек входили руководители оперативных управлений — отделов ОГПУ и полномочный представитель ОГПУ в Московском военном округе. Эти тройки рассматривали следственные дела, представляемые центральным аппаратом и местными органами ОГПУ. Циркуляром 1931 г. предписывалось обязательное участие в заседаниях троек представителя прокуратуры ОГПУ.

Постановлением Президиума ЦИК СССР от 3 февраля 1930 г. ОГПУ предоставляется право на время проведения кампаний по ликвидации кулачества (осень 1930 г. — лето 1931 г.) передоверять свои полномочия по внесудебному рассмотрению дел полномочным представительствам ОГПУ в краях и областях с тем, чтобы такое рассмотрение дел производилось с участием представителей краевых (областных) исполкомов, прокуратуры и партийных органов. Состав этих «троек» утверждался не органами советской власти, а Коллегией ОГПУ.

Постановлением ЦИК СССР от 10 июля 1934 г. ОГПУ как самостоятельный орган было ликвидировано. На правах управления оно вошло в состав Наркомата внутренних дел (НКВД) СССР.

В НКВД действовало также Особое совещание при наркоме внутренних дел. Особому совещанию предоставлялось право выносить постановления о заключении в исправительно-трудовые лагеря, о ссылке и высылке на срок до пяти лет или о высылке за пределы СССР лиц, «признаваемых общественно опасными». В состав Особого совещания, возглавлявшегося наркомом, входили: заместители наркома, уполномоченный НКВД СССР по РСФСР, начальник Главного управления рабоче-крестьянской милиции и нарком внутренних дел союзной республики, на территории которой возникло уголовное дело. В заседаниях Особого совещания предусматривалось обязательное участие прокурора СССР или его заместителя.

Убийство С.М. Кирова 1 декабря 1934 г. послужило поводом для усиления репрессий в отношении тех, кого арестовывали органами НКВД. Вечером 1 декабря 1934 г. по инициативе Сталина (решение Политбюро об этом было оформлено опросом только через два дня) секретарь Президиума ЦИК А.С. Енукидзе подписал следующее постановление:

«1/Следственным властям — вести дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов ускоренным порядком;

2/ Судебным органам — не задерживать исполнения приговоров к высшей мере наказания из-за ходатайств преступников данной категории о помиловании, так как Президиум ЦИК Союза ССР не считает возможным принимать подобные ходатайства к рассмотрению;

3/ Органам Наркомвнудела — приводить в исполнение приговора о высшей мере наказания в отношении преступников названных выше категорий немедленно по вынесении судебных приговоров».

Это постановление не вносилось на утверждение сессии ЦИК СССР, как это предусматривалось Конституцией СССР.

Все положения названного постановления были внесены в уголовно-процессуальные кодексы. В УПК РСФСР их внесли 10 декабря 1934 г. Устанавливалось, что следствие по делам о террористических организациях и террористических актах должно быть закончено в срок не более десяти дней.

Вновь введенными нормами, регламентировавшими порядок расследования и рассмотрения судами дел указанной категории, существенно ущемлялись правовые гарантии лиц, обвинявшихся в совершении названных преступлений. По существу это были античеловеческие нормы — не допускалась даже подача ходатайств о помиловании. Вряд ли можно найти подобный пример в новейшей истории любых других государств.

14 сентября 1937 г. такой же процессуальный порядок судопроизводства был установлен и по делам о вредительстве и диверсиях.

27 мая 1935 г. приказом Наркома внутренних дел СССР в составе НКВД-УНКВД республик, краев и областей были организованы «тройки», на которые распространялись права Особого совещания. В них входили: председатель — начальник УНКВД или его заместитель, члены — начальник управления милиции и начальник соответствующего отдела, сотрудники которого расследовали дело, которое представлялось на рассмотрение «тройки». Участие прокурора в заседаниях «тройки» было осязательным. «Тройки» могли принимать решения о высылке, ссылке или заключении в исправительно-трудовой лагерь на срок до 5 лет. Считалось, что это наказание подлежало назначению виновным в совершении преступлений. Фактически же, как об этом свидетельствует практика деятельности этих «троек», на основании их решений подвергались репрессиям по сфальсифицированным делам те, кто никаких преступлений не совершал.

Приказом Народного комиссара внутренних дел СССР от 30 июля 1937 г. были созданы республиканские, краевые и областные тройки, которым было предоставлено право применять к признанным виновными высшую меру наказания — расстрел, либо лишение свободы на срок от 8 до 10 лет. Этим же приказом утверждался персональный состав троек: председателями являлись наркомы внутренних дел республик, начальники краевых или областных управлений НКВД, а их членами — первые секретари ЦК компартий союзных республик, краевых и областных комитетов ВКП/б/, а также республиканские, краевые и областные прокуроры.

В соответствии с приказами Народного комиссара внутренних дел СССР от 11 августа 1937 г. (этот приказ был санкционирован И.В. Сталиным, В.М. Молотовым, Л.М. Кагановичем и С.В. Косиором) и от 20 сентября 1937 г. было введено рассмотрение уголовных дел двойками, состоявшими из наркомов внутренних дал республик и начальников УНКВД и прокуроров республик, краёв, областей.

Помимо указанных органов, действовала и так называемая высшая двойка в составе Председателя Верховного Суда СССР и Прокурора СССР.

Во исполнение постановления СНК СССР и ЦК ВКП/б/ от 17 ноября 1938 г. «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» приказом НКВД СССР от 26 ноября 1938 г. двойки и тройки при НКВД были упразднены,

При этом продолжало действовать и Особое совещание при НКВД, а затем МГБ СССР. Оно было упразднено Указом Президиума Верховного Совета СССР только 1 сентября 1953 г.

Именно такой тройкой при НКВД Грузинской ССР рассматривалось большинство дел, следствие по которым проводилось сотрудниками НКВД республики. Не только в Грузии, но и в других регионах СССР тройки творили вопиющее беззаконие. Помимо того, что они сами были незаконными в системе правоохранительных органов, тройки, принимая решения па конкретным делам, совершенно не считались с действовавшим законодательством. Послушаем, как рассказывал о деятельности троек Рапава.

Давая объяснения о работе тройки при НКВД Грузинской ССР и отвечая на вопрос, почему под его председательством она принимала решения о расстреле лиц, обвинявшихся в преступлениях, за совершение которых такое наказание действовавшим законодательством не предусматривалось, Рапава заявил: «Мы фактически были выведены из уголовно-процессуального законодательства специальной инструкцией о работе тройки». Здесь Рапава был прав. Тройки были безотказными карательными органами в руках всемогущего НКВД, с их помощью беспощадно расправлявшегося с «врагами народа».

Выше приведены некоторые биографические данные подсудимых на процессе. Не лишне упомянуть и о некоторых документальных данных, характеризующих их работу, а также и о собственных оценках своей деятельности в органах НКВД, характеристиках, которые давались обвиняемым допрошенными на процессе свидетелями.

Что на самом деле представлял из себя Рухадзе, отчётливо видно из содержания написанной им так называемой оперативной биографии, в которой он указывал на свои заслуги в борьбе с «врагами народа» и всячески подчеркивал свою близость к Берии. Рухадзе писал: «В 1935–1936 г. г, и по октябрь 1937 г. работал в Гаграх в должности коменданта Гагрской особой погранкомендатуры, а затем — начальника Гагрского отдела НКВД Грузинской ССР […] Лично вскрыл немецкую резидентуру, возглавляемую пчеловодом Леткеманом Г., имевшим связь с немецкими колонистами в Ставропольском крае. По нашим ориентировкам там также была вскрыта и ликвидирована немецкая резидентура. По делу Леткемана по Гаграм было выявлено и разоблачено 17 шпионов немецкой разведки. Все осуждены были к ВМН. Под моим непосредственным руководством (агентурные и следственные мероприятия) было разоблачено и арестовано до 700 человек врагов народа, изобличенных во вредительстве, диверсионной и террористической деятельности. Большая часть была осуждена к ВМН. Остальные к разным срокам наказания […]

Принял непосредственное участке в следствии, организации, а затем расстрела участников контрреволюционного шпионского и диверсионного центра в Абхазии (Ладария, М. Лакоба и другие, всего 17 человек).

По поручению товарища Берия арестовал и разоблачал как участников контрреволюционного заговора в аппарате НКВД Абхазии Жужунава, Волковского, Петросяна и других. Был вызван из Гагр в оперативную [командировку. — Н.С.] в Тбилиси в НКВД ГССР, где проводил следствие по врагам народа (Вардзиели, Санакоев, Джичоев, Киладзе, Чхаидзе и др.) […]

По указанию товарища Л.П. Берия в июне 1939 г. был назначен на должность начальника следственной части НКВД Грузинской ССР и проработал в этом должности по апрель 1941 г.».

Вот так оценил Рухадзе свои скромные заслуги в борьбе с «врагами народа».

По делу было установлено, что Рапава своим ростом по службе целиком обязан Берии, хотя обвиняемый и пытался утверждать, что он не был близок к Берии. В суде оглашались показания Гоглидзе, из которых следовало, что Рапава был близок к Берии. Кроме того, это было подтверждено и показаниями самого Рапавы в суде. Он рассказал, что в 1938 г. секретарь ЦК КП/б/ Грузии К.Н. Чарквиани сообщил ему о договоренности с Берией относительно назначения его, Рапавы, народным комиссаром внутренних дел Грузии. И Рапава был назначен на эту должность.

Или вот такой факт. Брат жены Рапавы — Георгий Жордания в 1928 г. выстрелом из пистолета, принадлежавшего Рапаве (он тогда работал в особом отделе), убил своего товарища. Испугавшись ответственности, Жордания бежал в Турцию.

Как показал Рухадзе, о побеге Жордании в Турцию было известно. Стало известно и то, что Жордания затем перебрался в Париж, состоял в антисоветской организации. С началом войны Жордания поступил на службу к немцам, служил в разведке. В 1943 г. он находился в Пятигорске. Был составлен план ликвидации Жордании, который представили Рапаве на утверждение, но он не утвердил этот план.

Как заявил Рапава в суде, он не помнит, чтобы Рухадзе обращался к нему по вопросу о Жордании.

Согласно существовавшему в то время порядку, органы НКВД внимательно следили и выявляли, у кого из советских граждан, какие и в какой стране имелись родственники. При этом степень родства не имела значения. К таким людям относились обычно с большим недоверием и у них не имелось возможности занимать сколько-нибудь ответственные должности. Рапава же избежал недоверия. Логично возникает вопрос: не потому ли Рапава не спешил привлекать к ответственности племянника жены Берии — Шавдию, изменившего Родине во время Великой Отечественной войны, а затем заботами Берии переправленному в Грузию? Выходит, и здесь Берия с Рапавой были нужны друг другу. Допрошенный арестованный Шавдия показал, что пока министром государственной безопасности в республике был Рапава, его не привлекали к уголовной ответственности.

Допрошенный в суде свидетель Д.С. Твалчрелидзе, служивший в НКВД-МГБ Грузии до 1948 г. и уволенный по компрометирующим основаниям с должности помощника министра госбезопасности республики по хозяйственным вопросам, привёл некоторые факты, характеризующие Рапаву и Рухадзе далеко не с лучшей стороны и в бытовом плане. Твалчрелидзе показал, что в день проведения денежной реформы в декабре 1947 г. его вызвал Рапава, дал ему деньги для обмена их на новые денежный знаки. Через финансовый отдел министерства госбезопасности, которое возглавлял Рапава, он обменял 4000 рублей в соотношении один к одному и передал их Рапаве. Между тем, при проведении денежной реформы наличные деньги подлежали обмену в соотношении десять к одному, то есть 10 рублей старых денежных знаков обменивались на рубль новых денег.

Твалчрелидзе также показал, что на ремонт квартира Рухадзе было израсходовано 200 тысяч рублей государственных денег.

Теперь о Церетели, которого Хазан охарактеризовал как тупого, ограниченного и жестокого человека. И действительно, по сравнению е другими подсудимыми он воспринимался именно таким, хотя и имел высокое воинское звание. Складывалось впечатление, что звания, ответственные посты он получал за какие-то особые заслуги. В центральном аппарате НКВД СССР, как уже говорилось, он являлся заместителем Судоплатова, возглавлявшего специальную группу. Судоплатову и Церетели было поручено организовать эту группу в 5–6 человек, которые должны были выполнять весьма конфиденциальные задания по похищению людей. Церетели поручалось составить инструкцию о работе данной группы.

Церетели участвовал в аресте бывших народного комиссара внутренних дел СССР Ежова и его заместителя Фриновского. Один только этот факт свидетельствует, каким доверием пользовался Церетели у Берии. Ведь недаром его называли цепным псом последнего. Между прочим, Церетели был награждён 14-ю орденами. Столько орденов, по крайней мере только советских, не было у полководцев Великой Отечественной войны Г.К. Жукова и К.К. Рокоссовского.

В одном из писем Берии Церетели писал: «Мне неоднократно приходилось выполнять […] специальные серьёзные задания […] под личным руководством Л.П. Берия […]. Свой долг я выполню как ученик достойного учителя Л.П. Берия».

Конечно же, такие люди, как Церетели и ему подобные очень нужны были Берии, а также сложившейся тоталитарной системе.

В суде была оглашена аттестация Кримяна, данная ему народным комиссаром внутренних дел Грузии Гоглидзе. В ней указывалась: «Тов. Кримян — молодой, растущий, талантливый чекист — оперативник, подающий большие надежды на дальнейший рост

С июня 1938 года т. Кримян неутомимо осуществлял борьбу по вскрытию и разгрому контрреволюционного подполья Грузии. Ещё до этого вскрыл и провёл следствие по делу ряда серьёзнейших контрреволюционных формирований […].

Тов. Кримян совместно с Савицким […] ведёт […] дела […] членов центра “правых”: Орахелашвили, Элиава, Матикашвили […] В большинстве арестованные на этим делам признались и дали развернутые показания о своей диверсионно-шпионской и террористической деятельности и связях, в результате чего вскрыты […] шпионско-фашистская организация среди писателей и буржуазно-националистической интеллигенции, возглавляемая […] Джавахишвили».

В суде была оглашена и выдержка из акта, имеющегося в личном деле Хазана. Вот она: «С мая 1935 года возглавляет I отделение 4 отдела УГБ НКВД Грузинской ССР по борьбе с антипартийными контрреволюционными формированиями. За это время при непосредственном участим т. Хазана изъято 1400 человек членов контрреволюционной троцкистской организации Грузин и ликвидирован ряд троцкистских групп […]».

Содержание приведенной выдержки наводит на невеселые размышления. Конечно же не столько по поводу Хазана и его «заслуг» в борьбе с «врагами народа», а больше относительно той тоталитарной системы, которая к середине 1930-хгг. была сформирована и безупречно действовала отнюдь не в интересах народа, да и не в интересах правящей партий, которая сама оказалась в тисках этой системы. Внутри партии правили бал партократические структуры, в руках которых фактически и находилась власть. Именно с целью обеспечения главенства этих структур во всей государственной и хозяйственной системе принимались решительные меры по обеспечению «единства партии», никакого инакомыслия не допускалось. Оказывается, в органах НКВД существовали подразделения, призванные бороться с «антипартийными контрреволюционными формированиями». Получалось, что партия сама была не в состоянии бороться со своими политическими противниками, если они где-то появлялись. К чему это привело, известно.

Характеристика Хазана была бы неполной, если не сказать, что он занимался ещё и литературным трудом. Им была написана книга «О моральном облике советского человека», которая была издана тиражом в 25 тысяч экземпляров под псевдонимом Александров.

В книге с претензией на глубину и убедительность исследовались проблемы морали буржуазной и пролетарской, соотношение личного и общественного в социалистическом государстве, моральные критерии, определяющие отношение к труду и социалистической собственности, рассказывалось о советском патриотизме, товариществе и дружбе, о семье и браке в новом социалистическом обществе. Одним словом, эта книга написана в духе того времени, когда всё было ясно, когда большинство было уверено в том, что только советский народ выбрал единственно правильный путь движения к светлому будущему. Как бы там ни было, но насколько нравственным было писать о морали человеку, в высшей степени аморальному? Но ведь писали, и не только Хазан.

Парамонов — преемник Гоглидзе, оценивая степень своей подготовленности для выполнения обязанностей по занимавшимися им должностям, в суде вполне справедливо заявил, что для выполнения работы заместителя начальника следственной части по особо важным делам МВД СССР его шестиклассного образования было явно недостаточно.

В ходе судебного разбирательства суду и присутствовавшим в зале суда неоднократно приводилось убеждаться в том, что ответственные работники НКВД плохо знали действовавшее законодательство. Кримян прямо заявил, что он мало был знаком с процессуальными нормами, регламентировавшими порядок ведения предварительного следствия. Впрочем, зачем Кримяну и другим нужно было знать закон? Его ведь следовало хотя бы в какой-то мере соблюдать. А когда закон не знаешь, ничто тебя не связывает, и ты действуешь по собственному усмотрению, выполняя, разумеется, указания вышестоящих начальников.

Помимо того, что подсудимые фальсифицировали уголовные дела в отношении невиновных, они не отказывали себе в удовольствии присутствовать при расстрелах лиц, которых приговаривали к этой мере наказания суды, либо «тройка» при НКВД Грузинской СССР. Как пояснил Парамонов, он из любопытства выезжал на эти расстрелы. Хазан дважды присутствовал при приведении в исполнение приговоров Военной коллегии Верховного Суда СССР о расстреле. Там же был и Главный военный прокурор Розовский. Савицкий также присутствовал при исполнении этих приговоров Военной коллегии.

По делу были установлены ещё более страшные факты — избиение подсудимых, приговорённых к расстрелу перед тем, как их должны были расстрелять.

Савицкий и Парамонов подтвердили в суде, что лиц, подлежавших расстрелу, перед тем, как расстрелять, жестоко избивали. При этом Савицкий привёл слова Берии: «Прежде, чем идти на тот свет, набейте им морду».

Бывший сотрудник НКВД Грузии М.М. Глонти рассказал в суде, как Кримян, Савицкий, Парамонов избивали этих лиц. Рассказал и о том, что ещё до исполнения постановления тройки при НКВД Грузинской ССР о расстреле Дзидзигури Кримян, Савицкий и Гамсахурдия убили его ударами рукояток пистолетов. Кримян участвовал и в избиении К. Слободы перед его расстрелом. После этого Слобода не мог сам выйти из машины и идти к месту расстрела. Его вынесли на руках, а затем расстреляли. Бывших сотрудников НКВД Морковина и Максимова, показал Глонти, по пути к месту расстрела избивали Савицкий, Кримян и Парамонов.

Бывшие сотрудники внутренней тюрьмы НКВД Грузинской ССР С.Л. Ковшов и Я.В. Тестов подтвердили в суде, что Савицкий, Кримян, Хазан, Парамонов жестоко избивали приговорённых к расстрелу перед приведением приговоров в исполнение.

Свидетель В.Н. Окрошидзе, бывший начальник тюрьмы, рассказал в суде об избиении Кримяном приговорённого к расстрелу Двали, добиваясь от него дополнительных показаний.

Приведенные факты свидетельствуют, насколько безнравственны были те, кто решал судьбу людей, кто, казалось бы, должен был защищать не только советское государство, но и каждого его гражданина.

В ходе судебного разбирательства было убедительно установлено, какую зловещую роль играли органы НКВД в утверждении безграничной, диктаторской власти Сталина. Для них законы не были писаны, даже и формально действовавшие в стране законы, поскольку мало кто из работников НКВД знал их. Этого не требовалось, поскольку руководящим началом в деятельности НКВД являлось выполнение «мудрых указаний товарища Сталина». Соблюдение же законодательства лишь мешало борьбе с «врагами народа».

В подтверждение тезиса о всесилии органов НКВД в годы сталинщины можно сослаться на конкретные дела, обстоятельства которых исследовались в судебных заседаниях по делу Рапавы, Рухадзе и других.

Так, 8 сентября 1938 г. но обвинению в совершении преступлений, предусмотренных, ст. ст. 58–7 (вредительство), 58–8 (совершение террористических актов), 58–10 (антисоветская агитация), 58–11 (участие в антисоветской организации) УК РСФСР был арестован заведующий отделом руководящих партийных органов Аджарского обкома КП/б/ Грузии B.C. Чакаберия. Путём избиений его принудили признать себя виновным в совершении тяжких преступлений.

29 мая 1939 года дело Чакаберии рассматривалось военным трибуналом Закавказского военного округа. В суде Чакаберия отказался от своих показаний, как от вынужденных. Допрошенные свидетели не дали показаний о преступной деятельности Чакаберии. Военный трибунал оправдал его и освободил из-под стражи. Однако, такое решение никак не устраивало Рапаву и Рухадзе они вновь арестовали Чакаберию и предъявили ему те же самые обвинения, по которым он был оправдан. Постановление об аресте Чакаберии подписал Рухадзе, а утвердил Рапава. 26 апреля 1940 г. Прокурором СССР было дано категорическое указание об освобождении Чакаберии. Это указание Рапавой не было выполнено, Чакаберия продолжал содержаться в тюрьме, где и умер 28 июля 1942 г. Таким образом, после оправдательного приговора Чакаберия более трёх лет незаконно содержался в тюрьме. О какой законности можно было говорить, если законные указания даже Прокурора СССР не выполнялись?

Показания Рапавы и Рухадзе в суде о том, что они не знали об оправдании Чакаберии военным трибуналом и об указании Прокурора СССР о немедленном освобождении Чакаберии из-под стражи, прозвучали весьма неубедительно.

Другой подобный пример. 24 сентября 1936 г. без санкции прокурора был арестован комендант-завхоз армянского дома культуры в Тбилиси Леван Барнабович Габелашвили по подозрению в попытке совершить террористический акт в отношении Берии. Доказательств в подтверждение этого обвинения не имелось. Поэтому 14 октября 1936 г. временно исполнявший должность военного прокурора Закавказского военного округа вынес постановление о прекращении дела в отношении Габелашвили и освобождении его из-под стражи. Однако Габелашвили не освободили, а продолжали и дальше фальсифицировать его дело. В конечном итоге Рапава утвердил обвинительное заключение по делу Габелашвили и направил дело на рассмотрение тройки при НКВД Грузинской ССР. Дело Габелашвили было рассмотрено на заседании тройки под председательством Рапавы. Габелашвили был признан виновным в том, что он пытался совершить террористический акт в отношении Берии, высказывал суждения террористического содержания в отношении того же Берии. На основании постановления тройки при НКВД Грузинской ССР от 10 октября 1937 г. Габелашвили был расстрелян.

В подтверждение тезиса о всесилии НКВД можно сослаться и на многочисленные факты убийств его сотрудниками арестованных граждан в ходе предварительного следствия, когда за эти убийства никого не привлекли ни к какой ответственности.

Вот конкретные примеры.

Хазан, Кримян и Савицкий вместе с Кобуловым сфальсифицировали дело в отношении командира 63-й грузинской дивизии Федора Моисеевича Буачидзе. Единственная его «вина» заключилась в том, что в 1930 г. он выступил против выдвижения Берии на пост секретаря ЦК КП/б/ Грузии. Конечно же, официально Буачидзе обвиняли не в этом, а в принадлежности к антисоветской организации, ставившей своей целью совершение террористического акта в отношении Берии.

Буачидзе был арестован 30 июля 1937 г. Перед этим из уже арестованных других лиц буквально выбили показания о его враждебной деятельности. Такие показания были получены от Чихладзе, Буду Мдивани, в допросе которого участвовали Кримян и Савицкий, от бывшего председателя СНК Грузии Мгалоблишвили, заявившего, что именно он завербовал в организацию правых комдива Буачидзе. Эти показания были получены Кобуловым, Хазаном и Кримяном при допросе ими Мгалоблишвили 14 июля 1937 г.

После ареста Буачидзе подвергался жесточайшим избиениям. Это подтвердил в суде бывший начальник тюрьмы № 1 НКВД Грузинской ССР, в которой содержался Буачидзе, В.Н. Окрошидзе.

В деле Буачидзе имеются два протокола его допросов, один из которых от 4 августа 1937 г. им не подписан.

На первом допросе, как это следует из содержания протокола, Буачидзе признал, что он выступал против выдвижения кандидатуры Берии в секретари ЦК КП/б/ Грузии, считая, «что если Берия придёт к руководству партийной организацией, партийными органами будут руководить чекистскими методами». И далее: «Конкретно мы не обсуждали, в чём должны заключаться чекистские методы руководства, но представляли себе этот метод как излишнюю жестокость в руководстве».

Приходится лишь удивляться, как более шестидесяти лет тому назад отдельные члены партии (увы, только отдельные) чётко представляли себе, что чекистские методы руководства партией, её организациями ни к чему хорошему не приведут. Так оно и получилось. Чекистские методы в руководстве СССР доминировали практически на всех этапах существования страны.

Второй протокол допроса Буачидзе от 4 августа 1937 г. им не был подписан. В этом протоколе значится, что Буачидзе признал себя виновным в причастности к контрреволюционной террористической организации.

Следствие по делу Буачидзе не было закончено, поскольку после допроса 4 августа 1937 г. он умер спустя два дня, 6 августа, в тюремной больнице. Буачидзе фактически убили после того, как он отказался оклеветать себя. Подлинник свидетельства о его смерти не был не обнаружен, а в копии этого документа указано, что причиной явился «паралич сердца».

13 июня 1954 г. военное прокуратурой Закавказского военного округа дело по обвинению Буачидзе было прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления.

Допрошенный в суде свидетель И.Г. Курели, работавший в 1937–1944 гг. врачом больницы внутренней тюрьмы НКВД Грузинской ССР, показал, что он оказывал медицинскую помощь жестоко избитому комдиву Буачидзе, который через несколько дней умер.

Курели опроверг утверждение бывшего начальника названной тюрьмы Надараи об отсутствии в ней «горячих» и «холодных» камер. В больницу на излечение поступало значительное число сильно избитых и истощенных арестованных, в том числе с сыпью на теле, что являлось следствием содержания их именно в «горячих» камерах. Случалось, что в результате длительного содержания в них арестованные умирали от паралича сердца. Трупы умершие, как правило, не вскрывали, а если и делали это, то в актах не назывались истинные причины смерти арестованных.

Свидетель Курели также показал, что врачи, которые посещали тюрьму для оказания помощи избитым арестованным, не должны были спрашивать их фамилии. Буачидзе же он знал, поскольку ранее служил в дивизии, которой тот командовал.

Допрошенные в суде бывший фельдшер внутренней тюрьмы НКВД Грузинской ССР Т.С. Тестова и бывшие надзиратели той же тюрьмы И.И. Маргиев и Е.М. Сурмава подтвердили, что в указанной тюрьме действительно были «горячие» и «холодные» камеры. Находившиеся там арестованные испытывали неописуемые муки, случалось, и умирали. Как пояснила свидетель Тестева, в «горячих» камерах вдоль стен были проложены специальные трубы, по которым подавался пар. В «холодных» камерах зимой на пол набрасывался снег, и арестованный помещался в нее раздетым.

Была репрессирована и жена Буачидзе — Людмила Алексеевна. На основании постановления Особого совещания при НКВД СССР от 16 декабря 1937 г. её, как члена семьи изменника Родине, лишили свободы на 8 лет.

Но не один комдив Буачидзе не дождался ни суда, ни хотя бы заседания тройки при НКВД Грузии, а был забит на допросах вскоре после ареста. Среди них — заместитель постоянного представителя Грузинской ССР при Правительстве СССР Леон Александрович Вермишев, к которому с неприязнью относился Берия.

Вермишева шифровкой вызвали из Москвы в Тбилиси. Он явился в ЦК КП/б/ Грузии, где его и арестовали, а затем доставили в НКВД республики. Вести следствие по делу Вермишева было поручено Кримяну как наиболее результативному, активному и очень напористому следователю. Берия дал указание о применении к Вермишеву мер физического воздействия, то есть избивать его. И Кримян так избил Вермишева, что тот после первого же допроса скончался. Как заявил в суде Савицкий, «Кримян забил досмерти Вермишева на первом же допросе».

Допрошенная в суде сестра Вермишева — Е.А. Вермишева показала, что 25 ноября 1937 г. она встретила на вокзале приехавшего из Москвы брата, который показал ей телеграмму Берии с предложением прибыть в Тбилиси. Брат отправился в ЦК КП/б/ Грузии и оттуда уже не вернулся. О судьбе брата ей ничего не было известно, хотя она обращалась в различные инстанции с просьбой сообщить, где её брат и что с ним случилось.

Как следует из показаний бывшего помощника Кримяна В.Г. Арзанова, он видел, как Кримян избивал Вермишева, которому стало плохо, и его увели в камеру. Утром прибежал надзиратель и спросил, где Кримян. Поскольку Кримяна в это время на службе не было, то к Вермишеву пошел он, Арзанов. Вермишев еле дышал, всё время твердил, что ни в чём не виноват. Вермишева вынесли из камеры, и он умер.

Установлено, что после смерти, вернее убийства Вермишева, все документы о его аресте были уничтожены по указанию Берии.

15 июня 1937 г. по постановлению Хазана был арестован бывший народный комиссар социального обеспечения Грузинской ССР, член партии большевиков с 1905 г. Валериан Вашакидзе. Хазаном же было предъявлено обвинение Вашакидзе в «проведении контрреволюционной троцкистской работы». Вести следствие по делу Вашакидзе было поручено подчиненному Хазана — сотруднику НКВД Грузинской ССР Айвазову. Возвратившись в камеру с первого допроса от Айвазова, Вашакидзе через несколько минут скончался. 19 июня 1937 г. был составлен акт, в котором указывалось, что Вашакидзе скончался «от паралича сердца». Очевидно, что и этот акт — фальсификация, целью которой являлось сокрытие совершенного убийства необоснованно арестованного Вашакидзе.

В деле Вашакидзе имеется справка, подписанная Кобуловым, из содержания которой следует, что Вашакидзе был арестован за то, что скрыл отрицательные высказывания Павла Константиновича Орджоникидзе (брата Серго Орджоникидзе) в отношении Берии. Эта справка фактически явилась основанием для возбуждения дела в отношении Вашакидзе. Хазан в суде пояснил, что подобные справки составлялись на основании негласных агентурных донесений, которые поступали в возглавлявшееся им отделение.

В который раз приходилось убеждаться в том, что созданная система слежки за всеми действовала исправно. Поступавшие в органы НКВД доносы позволяли сотрудникам этих органов возбуждать многочисленные дела по обвинению ни в чём не виновных лиц. Обвиняли же их в совершении особо тяжких государственных преступлений. Поскольку сами по себе доносы не могли служить доказательствами виновности лиц, на которых они писались, сотрудники НКВД добывали нужные доказательства весьма своеобразными способами.

На основании постановления Хазана от 14 июня 1937 г. в Кисловодске был арестован профессор Тбилисского государственного университета Г.А. Нанейшвили. Тот же Хазан и предъявил ему обвинение в проведении контрреволюционной деятельности. Обвинение, как видим, весьма неконкретное. Но какое значение это имело, если стояла задача искоренить «врагов», проникших во все сферы общественной жизни?

2 июля 1937 г. профессора Нанейшвили доставили в Тбилиси и поместили во внутреннюю тюрьму Грузинской ССР, а 24 июля 1937 г. он умер. В тот же день врачами было дано заключение о причине его смерти — порок сердца. Как обычно, это заключение было ложным, составленным с целью скрыть убийство профессора Нанейшвили.

Замечу, что в деле Нанейшвили отсутствует протоколы его допроса, равно как и другие материалы, которые подтверждали бы обоснованность обвинения, предъявленного ему Хазаном.

При отсутствии каких-либо материалов, свидетельствовавших о преступной деятельности директора Боржомского курорта Немсицверидзе, на основании постановления Хазана он 9 июля 1937 г. был арестован и тоже обвинён в проведении контрреволюционной работы. В суде Хазан показал, что арест Немсицверидзе был произведён по указанию Кобулова.

10 июля 1937 г. Немсицверидзе доставили в Тбилиси, а уже 17 июля дежурный комендант НКВД Грузинской СССР рапортом донес, что «Немсицверидзе 41 года, в 7.35 после болезни скончался».

Из личного тюремного дела Немсицверидзе видно, что он в ночь с 16 на 17 июля 1937 г. находился на допросе в 4 отделе НКВД Грузинской ССР, помощником начальника которого был Хазан. Но в деле Немсицверидзе нет ни одного протокола его допроса и других материалов, которые бы свидетельствовали о совершении им каких-либо преступлений.

В ходе судебного разбирательства было установлено, что Савицкий и Кримян при расследовании дела бывшего председателя Госплана Грузии Ш.С. Матикашвили путём избиения принудили его оговорить многих лиц в совершении ими особо тяжких государственных преступлений и среди них — начальника табачного управления народного комиссариата земледелия Грузинской ССР Микелова.

Арестованного 16 июля 1937 г. Микелова допрашивали 25 июля те же Кримян и Савицкий. После их допроса Микелов умер. В тот же день Кримян и Савицкий составили подложный акт, который подписал и Хазан. В нем указывалось, что Микелов при допросе признал себя виновным в участии в троцкистской организации, но не смог подписать протокол допроса, так как почувствовал себя плохо. Как показал в суде Хазан, Микелов погиб в результате избиения его Кримяном и Савицким. Указанный же акт был составлен, чтобы скрыть факт убийства Микелова во время его допроса.

Хазаном был арестован бывший секретарь бывшего председателя ГПУ Грузии Д.С. Киладзе — Георгий Арутюнов (на его жене впоследствии женился Рухадзе), убитый в ходе следствия, которое вёл Хазан.

В суде исследовались и невыразимо жуткие обстоятельства гибели секретаря Каспского райкома КП/б/ Грузии Варвары Кевлишвили. Её арестовали, когда у неё была пятимесячная беременность. Во время допросов Кевлишвили жестоко избивал подчинённый Хазана Ковальчук, в результате чего плод погиб, а сама обвиняемая умерла от общего заражения крови.

Как же вышли из этого положения сотрудники НКВД Грузии?

Хазан в суде пояснил, что поскольку Ковальчук фактически был адъютантом Кобулова, то последний прикрыл фактически совершенное подчиненным убийство. Сделал это он путём оформления постановления тройки при НКВД Грузинской ССР о расстреле Варвары Кевлишвили за совершенные ею тяжкие преступления. Затем якобы состоялось постановление этой тройки об отсрочке исполнения постановления о расстреле Кевлишвили в связи с ее беременностью. После этого было составлено подложное заключение о причинах смерти Кевлишвили. Вот так было скрыто тяжкое преступление.

Эта бесчеловечная акция никому из подсудимых в вину непосредственно не была вменена. Но она имела место в то время, когда Рапава занимал должность заместителя народного комиссара внутренних дел Грузинской ССР, а Хазан, Кримян, Савицкий и Парамонов работали в аппарате этого наркомата. Сказанным автор не стремится, помимо суда, признать кого-то из названных лиц непосредственными виновниками гибели Варвары Кевлишвили. Данный факт приведен для того, чтобы показать, в каких условиях оказались советские люди нашей страны в то страшное время, когда жизнь любого человека могла оборваться в любое время, и никто за это не нёс никакой ответственности.

Кроме того, действовавшее в то время законодательство исключало возможность применения расстрела в отношении беременных женщин. Но Варвару Кевлишвили, ждавшую ребенка, как уже сказано, зверски избивали, убили ребёнка во чреве, и таким способом — и саму Варвару Кевлишвили. Затем всё это оформили официальными (разумеется, подложными) документами. Такую ситуацию невозможно себе представить в элементарно цивилизованном обществе. Но это было и было у нас, это надо знать, и об этом надо помнить, ибо, как писал А.Т. Твардовский, «Кто прячет прошлое ревниво, тот вряд ли с будущим в ладу…».

На процессе были установлены и такой, не укладывающийся в сознании нормального человека, факт, как практиковавшиеся Рухадзе избиения одними арестованными других арестованных с тем, чтобы заставить последних признаться в совершении вменявшихся им в вину преступлений.

Допрошенной по делу свидетель Айба рассказал о том, как арестованный убил своего, тоже арестованного, брата в ходе предварительного следствия.

Однажды на допрос вызвали арестованных братьев Нестора и Исната Кетия. Возвратившись в камеру, Иснат Кетия рассказал следующее. Ему с Нестором провели очную ставку, в ходе которой Иснат должен был рассказать о преступной деятельности своего брата Нестора, ни в чём себя не признававшего виновным. Иснат под воздействием пыток и для того, чтобы не убили его самого, на очной ставке утверждал, что он и брат Нестор занимались антисоветской преступной деятельностью. Нестор не подтвердил этих показаний. Следователь, проводивший очную ставку, приказал Иснату бить своего брата, и он вместе со следователем стал бить Нестора. Били его до тех пор, пока он не потерял сознание, Нестора вынесли из кабинета, в котором проводилась очная ставка. После этого Нестор Кетия в камеру не возвращался, показал свидетель Айба, содержавшийся в одной камере с братьями Кетия.

Рухадзе в суде рассказал ещё об одном случае убийства арестованного. Он показал, что в бытность его начальником Гагрского городского отдела НКВД Грузинской ССР, когда он находился в командировке в НКВД республики, он и ещё один сотрудник НКВД избили арестованного, которого должен был допрашивать Рапава. На следующее утро начальник внутренней тюрьмы доложил, что избитый ими арестованный скончался. Об этом доложили Рапаве, который приказал убитого похоронить, не вскрывая его тело. Таким образом, совершенное Рухадзе убийство было скрыто Рапавой.

Не все арестованные выдерживали жестокие истязания, которым они подвергались в ходе следствия. Одни из них, как уже сказано, умирали, а некоторые кончали жизнь самоубийством.

В бытность Рухадзе министром государственной безопасности Грузии была арестована Нина Беришвили, которой предъявили обвинение в совершении особо опасных государственных преступлений. Но нужно было добыть «доказательства» её виновности, то есть, чтобы она «чистосердечно» призналась в их совершении. С этой целью было применено испытанное средство жестокое избиение. Избивали её по указанию Рухадзе, который подтвердил данное обстоятельство в суде. На третий день, не выдержав жестоких истязаний, Беришвили повесилась в камере. Рухадзе считал, что её самоубийство — результат «недосмотра надзорсостава тюрьмы». Но очевидно, что не это явилось причиной самоубийства Беришвили, а бесчеловечное отношение к ней после ареста, когда Рухадзе дал санкцию на избиение этой ни в чём не виновной женщины.

Объективным доказательством применения физических мер воздействия к арестованным уже в относительно «либеральные» пятидесятые годы служат данные об обращении арестованных за медицинской помощью. Так, по далеко неполным сведениям с 1 января 1950 г. по 7 октября 1951 г. за медицинской помощью обращалось более 350 арестованных, числившихся за МГБ Грузинской ССР. Эти арестованные получили различные телесные повреждения в ходе допросов, проводившихся сотрудниками МГБ.

Здесь названы далеко не все убитые и покончившие с собой в ходе предварительного следствия, осуществлявшегося сотрудниками НКВД-МВД-МГБ Грузии. Дело в том, что к моменту рассмотрения дела Рапавы, Рухадзе и других ещё не все такие факты были выявлены. Но и того, что уже было известно, оказалось вполне достаточно, чтобы представить себе и осознать, как велось следствие в то время в органах государственной безопасности. Фактически его и не было, а материалы возбуждавшихся дел фальсифицировались. На основании этих материалов невиновных людей расстреливали. В лучшем для них случае они подвергались лишению свободы на длительные сроки.

Вот на таком фоне велась борьба с вымышленными врагами народа, которых не было, но они существовали в сознании «великого кормчего». А коли так, то этих врагов необходимо было найти. И находили. Врагами оказывались деятели культуры, науки, искусства, военные, политики, простые советские граждане.

К 1955 г. ещё не все дела в отношении необоснованно репрессированных деятелей науки, культуры и искусства были пересмотрены, но уже были реабилитированы некоторые из тех, кто стал жертвой сфальсифицированных процессов.

При активном участии представших перед судом лиц были истреблены поэт Тициан Табидзе, писатель Михаил Джавахишвили. Поэт Паоло Яшвили, затравленный борцами с «врагами народа», покончил жизнь самоубийством.

В суде была предпринята попытка выяснить, имели ли какое-либо представление подсудимые, в частности Парамонов и Хазан, участвовавшие в фальсификации дел в отношении Т. Табидзе и М. Джавахишвили о грузинской культуре. Парамонов на заданный ему вопрос ответил: «Можно сказать, что не имел». Хазан же, который по уровню своего интеллекта выделялся среди других подсудимых, пояснил, что он, знал, кто такой Тициан Табидзе.

По делу был установлен такой любопытный факт. Именно «интеллектуальный» Хазан распорядился завести дело-формуляр на Георгия Саакадзе (1580–1629) — грузинского полководца и политического деятеля. Конечно, это было смешно, но в то же время и грустно слушать объяснения Хазана, как это могло случиться, когда на человека, умершего более трёхсот лет тому назад, было заведено дело-формуляр. Хазан пояснил, что он знакомился с одним из протоколов допроса, в котором содержались показания в отношении некоторых лиц, и там же в связи с чем-то упоминался Георгий Саакадзе. Поскольку тогда существовал порядок, согласно которому на всех, кто упоминался в показаниях допрашиваемого, должны были заводиться дела-формуляры, он распорядился завести его на Георгия Саакадзе, сделав на протоколе допроса такую надпись: «Взять на картотеку для разработки».

Присутствовавшие в зале суда в очередной раз увидели, в какой обстановке тотальной подозрительности они жили. Это уже не было смешно, это была трагедия, в которую втянули всё советское общество те, кто фактически правил страной.

Несколько слов об упомянутых представителях грузинской литературы.

Тициан Юстинович Табидзе родился 2 апреля 1895 г. В 1913 г. окончил гимназию. С 1912 г. в кутаисских и тифлисских газетах стали публиковаться его стихи. В 1917 г. Табидзе окончил филологический факультет Московского университета. Как и многие поэты, в своём творчестве отдал дань символизму, являлся одним из организаторов символистической группы «Голубые роги» и редактировал её печатный орган «Баррикады». После установления в Грузии в 1921 г. советской власти многое сделал для укрепления дружбы между народами Советского Союза. Тициана Табидзе связывала большая дружба со многими писателями и поэтами разных республик. Он оказал значительное влияние на развитие грузинской поэзии.

Михаил Саввич Джавахишвили (настоящая фамилия Адамашвили) родился 20 ноября 1880 г. в крестьянской семье. В 1901 г. окончил Ялтинское училище садоводства и виноградарства, служил на Алавердском медеплавильном заводе. В 1903 г. был опубликован его первый рассказ. С 1904 г. редактировал газету «Иверия». Публиковал рассказы о жизни обездоленных тружеников. В 1906 г. привлекался к судебной ответственности за публикацию в редактировавшейся им газете «Крестьянин» статей, направленных против самодержавия. Ему удалось скрыться за границу. С 1907 г. в Парижском университете изучал литературу, искусство и политическую экономию, долго путешествовал, побывал в Италии, Швейцарии, Северной Америке, Англии, Бельгии, Германии, Турции. В 1909 г. с паспортом на чужое имя вернулся на родину. Джавахишвили — автор романов «Квача Квачантирадзе», «Джакос Хизнеби». Им же написан исторический роман о крестьянском революционном движении в начале Х1Хв. «Арсен из Марабды», который Максим Горький включил в серию лучших исторических романов.

Паоло Джабраилович Яшвили родился 29 июня 1895 г. в дворянской семье. Начал печататься в 1911 г. В 1913 г. закончил гимназию, после чего уехал в Париж, где изучал живопись в Институте искусств при Лувре. В конце 1915 г. вернулся в Кутаиси, основал упоминавшуюся ранее литературную группу грузинских символистов «Голубые роги». Паоло Яшвили считал высшим принципом литературы выражение героического пафоса нового времени, призывал к укреплению дружбы между народами Советского Союза. Переводил на грузинский язык стихи А.С. Пушкина, В.В. Маяковского, Ш. Бодлера, А. Рембо и других. В 1924 г. был избран кандидатом в члены ЦИК Грузии, а в 1934 г. — в члены ЦИК Закавказской федерации. Покончил с собой 22 июля 1937 г. В предсмертной записке он написал: «Мне не стоит больше жить, так как моё имя оскорблено врагами грузинского народа. […] Будьте уверены, ухожу с этого света и уношу с собой безграничную ненависть к людям, которые пытались погубить Грузию и зверски вредили её счастливому процветанию. Прошу […] помочь моей семье: дать возможность моей 13-летней дочери закончить образование и стать полезным членом общества».

Непосредственное участке в фальсификации дел в отношении Т. Табидзе и М. Джавахишвили приняли Кримян, Хазан и Парамонов. Сбор клеветнических материалов на них, а также на Паоло Яшвили производился по указанию Берии.

Так, Парамонов, допрашивая арестованного Сакварелидзе, добился от него показаний о враждебной деятельности Тициана Табидзе.

23 апреля 1937 г. Кобулов вместе с Савицким и Кримяном допрашивал Буду Мдивани. Они сумели получить от него показания, что поэт Паоло Яшвили является врагом существующей власти и занимается в связи с этим преступной деятельностью.

Хазан, фальсифицируя вместе с Кобуловым уголовное дело в отношении бывшего начальника управления по делам искусств при СНК Грузинской ССР Татаришвили, получил от него ложные показания, что писатель М. Джавахишвили, поэты Т. Табидзе и П. Яшвили не только были вовлечены в контрреволюционную организацию, но и подготавливались на случай необходимости совершения терактов.

Как показал в суде Хазан, он «вполне законными методами получил от троцкистки Л.Л. Гасвиани показания об участии Табидзе в деятельности контрреволюционной антисоветской троцкистской организации». Получил он показания на Табидзе и от упоминавшегося ранее Г.А. Мгалоблишвили.

Утверждение Хазана о получении от Гасвиани показаний на Табидзе законными методами присутствовавшими в зале было встречено ироническим смехом. Для всех всё отчётливее прояснялось, что «законными методами» получения нужных следствию показаний работники НКВД считали применение любых мер физического и психического воздействия с тем, чтобы допрашивавшийся ими арестованный не только «чистосердечно» признался в своей враждебной деятельности, но и «разоблачил» других известных ему «врагов народа».

М. Джавахишвили арестовали в июне 1937 г., а документально его арест оформили лишь 18 августа.

Было установлено, что его жестоко избивали, избивал его и Лаврентий Берия. 21 июня 1937 г. Джавахишвили вынужден был написать заявление на имя наркома внутренних дел Грузии Гоглидзе, в котором он «признался» в том, что является вдохновителем и организатором контрреволюционной группы писателей.

Кроме указанного заявления Джавахишвили, к делу приобщена копия протокола его допроса от 19 августа 1937 г. и копии заявлений от 21 и 31 августа 1937 г. на имя наркома внутренних дел Грузии. Подлинники этих документов в деле отсутствуют. В связи с этим невольно возникает вопрос: а писал ли в самом деле эти заявления Джавахишвили? Не исключено, что не писал. Такой обман в следственной практике сотрудников НКВД случался.

Обвинение Джавахишвили было предъявлено в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–10 и 58–11 УК Грузинской ССР. Осуждён же он был 30 сентября 1937 г. к расстрелу Военной коллегией Верховного Суда СССР по ст. ст. 58–1 «а», 58–8 и 5–11. Причём Джавахишвили не объявлялось об окончании предварительного следствия, что тоже явилось одним из грубейших нарушений закона. Известно, что за преступления, предусмотренные ст. ст.58–10 и 58–11, которыми были квалифицированы вменявшиеся в вину Джавахишвили действия, наказание в виде смертной казни не предусматривалось. А вот за измену Родине (ст. 58–8) и террористическую деятельность, в чём он был признан виновным, расстрел допускался. Таким образом, до суда Джавахишвили не объявляли, как в конечном итоге квалифицируются его действия, в совершении которых он вынужден был оговорить себя.

В приговоре Военной коллегии Верховного Суда СССР было указано, что Джавахишвили «являлся одним из руководителей антисоветской террористическое фашистской организации и входил в состав межпартийного комитета, созданного всеми антисоветскими организациями в Грузии для объединения своих, сил в борьбе с Советской властью».

Остаётся лишь удивляться, как могла устоять Советская власть, если по всей стране было создано неисчислимое множество разного рода организаций, главной целью которых являлась борьба с Советской властью и её свержение? Понятно, что никаких таких организаций не было и в помине. Однако созданные структуры реальной власти, развязав невиданное в истории беззаконие, обеспечили наличие на территории Советского Союза многочисленных «антисоветских организаций». Конечно же, все это явилось результатом фальсификации многих сотен тысяч уголовных дел.

Было бы любопытно взглянуть на такую схему. Известно, что в органах НКВД нередко составлялись схемы «разоблачённых» ими антисоветских организаций. На таких схемах отражалась не только структура этих организаций, но и их связь с другими подобными организациями. Делалось это для того, чтобы придать большую солидность и убедительность результатам своей деятельности до разоблачению «врагов народа». Вот взять бы эти схемы и наложить на карту Советского Союза. Можно себе представить, какая жуткая картина предстала бы перед нашим взором. Но об этом руководящая верхушка страны совершенно не задумывалась — народу вбивался в голову тезис об обострении классовой борьбы в ходе строительства социализма. Так учил Сталин.

Отмечу ещё и такую деталь, связанную с делом Джавахишвили. Участвовавший в его расследовании начальник 3 отделения 4 отдела УГБ НКВД Грузинской ССР Абашидзе, который вместе с Берией и Кобуловым допрашивал Джавахишвили, вскоре после расстрела последнего был арестован, а затем и расстрелян. Такое было в порядке вещей в деятельности органов НКВД и тех, кто фактически руководил ими — оставлять поменьше свидетелей их преступной деятельности. Поэтому и уничтожались и те, кто фальсифицировал дела в отношении ни в чём не виновных людей. Эти борцы, с «врагами народа» тоже становились таковыми. И их, как правило, расстреливали.

На основании составленного Кримяном постановления об избрании меры пресечения, которое было утверждено Гоглидзе, ордера, подписанного Рапавой, Кримян 9 октября 1937 г. арестовал Тициана Табидзе и произвёл у него обыск. Тот же Кримян составил постановление о предъявлении Табидзе обвинения в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–10 и 58–11 УК Грузинской ССР. Это постановление Табидзе не объявлялось.

Арестованного допрашивал Кримян. Сначала допросы проводились без составления протоколов, и только через два месяца, 10 декабря 1937 г., появляется отпечатанный на машинке протокол допроса Табидзе, в котором значится, что обвиняемый является участником контрреволюционной организации, и в эту организацию он завербовал поэта Паоло Яшвили, а также Михаила Джавахишвили. Кроме того, указывалось в протоколе этого допроса, Табидзе был связан с членами контрреволюционного сообщества, известными писателями и поэтами — Н. Тихоновым, П. Павленко, М. Бажаном, М. Рыльским, П. Тычиной, А. Корнейчуком и другими.

Вот такие показания Кримян сумел получить от Табидзе, подвергнув того жесточайшим избиениям.

Упоминавшийся выше свидетель Арзанов, который работал вместе с Кримяном, подтвердил, что Кримян жестоко избивал Тициана Табидзе, требуя от него признаться в принадлежности к «шпионской и какой-то ещё вражеской организации». Табидзе вынужден был подписать содержащийся в деле протокол допроса.

Как уже сказано, обвинение Табидзе фактически не предъявлялось. Из содержания приобщённых к делу копий протоколов допроса других арестованных определённо не следует, кем и при каких обстоятельствах он был завербован в контрреволюционную организацию. Так, Г.Г. Элиава показал, что среди 65-ти лиц, завербованных им в эту организацию, значился и Табидзе, которому «были поручены задачи по внедрению французского влияния в писательские круги». Что это такое, вряд ли могли объяснить те, кто добился таких показаний от Элиавы. Может быть, уже тогда власть предержащие предвидели, что со временем советские писатели и поэты подпадут под влияние космополитических воззрений и станут руководствоваться ими в своём творчестве?

Г.А. Мгалоблишвили утверждал, что вербовщиками Табидзе были Татаришвили и Горделадзе. Сам же Табидзе в указанном протоколе допроса указал, что в антисоветскую организацию его завербовал Паоло Яшвили.

Как видим, Табидзе в антисоветскую организацию «вербовали» многие. Но ведь только одно это обстоятельство уже само по себе свидетельствует, что дело в отношении Табидзе было сфальсифицировано.

Имеется немало данных, свидетельствующих, что истинной причиной ареста, а затем и уничтожения поэта явилось высказанное им мнение относительно методов руководства, использовавшихся Берией. Как показал арестованный, а затем и осужденный Д.К. Церетели, Табидзе в группе писателей вёл разговоры о зажиме критики со стороны секретаря ЦК КП/б/ Грузии Берии и что созданные им условия не дают возможности работать и творить. Для выхода из этого положения, необходима смена руководства республики и, в том числе, Берии.

Несомненно, если Табидзе такие разговоры вёл «в группе писателей», то их содержание не могло не стать известным Берии. Также известно, что такое Берия не прощал никому. Ну а дальше всё шло по установившееся схеме: добывались показания о враждебной деятельности несогласного с Берией, его арестовывали, и уж затем получали от него «чистосердечное признание» в совершении тяжких преступлений, причём не только им, но и многими другими известными и неизвестными ему лицами. Так было и с Тицианом Табидзе.

Дело Табидзе на рассмотрение суда направить не решились оно было рассмотрено 15 декабря 1937 г. тройкой при НКВД Грузинской ССР, которая признала его виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–6 (шпионаж), 58–7 (вредительство) и 58–11 (участие в антисоветской организации) УК Грузинской ССР, и постановила расстрелять обвиняемого. Приговор был приведен в исполнение.

Не в этой книге, разумеется, нужно анализировать поэтическое творчество Тициана Табидзе и Паоло Яшвили, но вот что поражает: задолго до своей трагической гибели они предчувствовали её.

В написанном в 1919 г. Паоло Яшвили стихотворении «Тициану Табидзе» есть такие строки: «Кошмары буйные нам гибелью грозят». Тициан Табидзе в гораздо более позднем стихотворении «Сергею Есенину» писал: «Шкурой слышу, как сзади на нас наседает — всех настигнет нас лихолетье и прикончит подряд». И далее: «И когда как орехи градобоем сшибает с лещины / В неизвестных пределах, однако в назначенный час / Наши головы скатятся гулко — в канаву! в лощину! / Как тебя поминаю, не знаю помянут ли нас».

Действительно, лихолетье наступило и, как выразился Табидзе, очень многих прикончили, в том числе и его.

Немало лет минуло, прежде чем вспомнили Тициана Табидзе, Паоло Яшвили, Михаила Джавахишвили и многих других деятелей культуры и искусства Грузии, ставшими жертвами сталинщины.

В качестве примера расправы с неугодным ученым-практиком можно привести следующее дело.

10 мая 1937 г. в Москве был арестован профессор Московского инженерно-строительного института, управляющий трестом «Гидроэнергопроект» Наркомата топливной промышленности (НКТП) СССР, действительный член учёного совета Ленинградского научно-исследовательского института гидротехники, член Государственной квалификационной комиссии НКТП СССР, эксперт Госплана СССР по строительству канала Волга-Москва-Рыбинск, Угличского гидроузла и Туломской гидростанции Виссарион Алексеевич Чичинадзе. Он был крупным советским энергетиком.

Справка, в которой перечислялись «преступления» Чичинадзе, была составлена в УГБ НКВД Грузинской ССР. После ареста Чичинадзе этапировали в Тбилиси. Спустя 15 дней после прибытия в Тбилиси, Чичинадзе дал развернутые показания о своей, как указывалось в протоколе его допроса, преступной деятельности. О содержанки этих показаний несколько ниже. А сейчас необходимо сказать вот о чём.

Берии было известно, что Чичинадзе пользовался большим доверием и авторитетом у Серго Орджоникидзе. Берия же, как известно, всячески пытался скомпрометировать Серго даже после его смерти путём ареста честных руководящих работников, крупных специалистов, пользовавшиеся доверием и поддержкой Орджоникидзе. Как показал Кримян, арест Чичинадзе готовился Берией ещё в 1933–1934 гг., но он не был осуществлён лишь благодаря вмешательству Орджоникидзе. После смерти Серго желание Берии было удовлетворено.

Было установлено, что Рапавой, Савицким, Кримяном путём жестоких избиений других арестованных были получены показания о якобы проводившейся Чичинадзе враждебной деятельности. На основании этих показаний и составили указанную справку, а Чичинадзе арестовали.

Из материалов дела до обвинению Чичинадзе видно, что его фактических непрерывно допрашивали с 1 по 4 июня 1937 г. Протокол допроса отпечатан на пишущей машинке. По заведённому тогда правилу так оформлялись «обобщённые» и отредактированные протоколы допросов арестованных.

В указанном протоколе допроса Чичинадзе изложены его развернутые показания о якобы проводившемся им вредительстве в народном хозяйстве Грузии, Армении, Азербайджана. Он также показал о существовании в Грузии «Грузинского национального центра», «в который объединились меньшевики, национал-демократы, троцкисты и федералисты». Он назвал 15 членов этого центра и среди них М.Д. Орахелашвили, Ш.З. Элиаву и других. Перечислил также 37 членов организации национал-демократов, заявив, что эта организация включает в себя 2000 человек. В числе членов контрреволюционной троцкистской организаций назвал 30 человек и среди них П.К. Орджоникидзе, Л.Д. Гогоберидзе, Буду Мдивани и других, которые, как записано в протоколе допроса Чичинадзе, готовили террористические акты в отношении Берии и Гоглидзе. В протоколе допроса значатся названные Чичинадзе 11 членов «организации федералистов», 20 участников «контрреволюционной организации правых» и 32 члена «контрреволюционной меньшевистской организации». Чичинадзе также назвал 11 вредителей в планировании народного хозяйства в Грузии, 6 — в Азербайджане и 5 — в Армении.

В протоколах последующих допросов Чичинадзе значится, что он показал о вредительстве в больших масштабах в энергетическом хозяйстве и в промышленности страны. В числе исполнителей этих акций названы автор проекта Днепрогэса И.Г. Александров, его строители А.В. Винтер и Б.Е. Веденеев. Были названы также 7 членов правительства РСФСР, с которыми Чичинадзе якобы находился, как указано в протоколе его допроса, в контрреволюционной связи. Вдобавок обвиняемый признал, что являлся агентом германской, английской и японской разведок.

Всего, таким образом, Чичинадзе назвал как участников контрреволюционных организаций более 300 человек, во всяком случае, так указано в протоколе его допроса на предварительном следствии.

Чичинадзе жестоко избивали, и его «развёрнутые» показания результат этих избиений. Примечательно, что проводившие расследование дела Чичинадзе начальник одного из отделов НКВД Грузинской ССР П.М. Мхеидзе и его заместитель Полынин после осуждения Чичинадзе также были осуждены в 1937 г. к расстрелу. Их признали виновными в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–1 «а», 58–8 и 58–11 УК Грузинской ССР.

Дело Чичинадзе направили в суд, где оно было рассмотрено 4 октября 1937 г. выездной сессией Военной коллегии Верховного Суда о ССР под председательством И.О. Матулевича.

Согласно приговору, Чичинадзе был признан виновным в том, что являлся одним из руководителей диверсионно-террористических, шпионских и повстанческих организаций, объединённых в так называемый «Грузинский национальный центр», действовавший в Грузии и ставивший своей целью свержение Светской власти. Чичинадзе, указывалось в приговоре, был руководителем всей контрреволюционной, террористической, шпионской, вредительской и повстанческой деятельности антисоветских организаций Грузии, входивших в названный центр и подготовлявших террористические акты в отношении руководителей КП/б/ и Советского правительства Грузии. Он же являлся агентом германской, японской и других иностранных разведок (чьих именно, указано не было), начиная с 1921 г. и вплоть до дня ареста «за крупные денежные вознаграждения сообщал и передавал этим разведкам сведения, составляющие государственную тайну СССР». Чичинадзе, признанный виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–1 «а», 58–8 и 58–11 УК Грузинской ССР был приговорён к расстрелу. 5 октября 1937 г. приговор был приведен в исполнение.

Проверкой, проведённой в связи с жалобами жены и сына Чичинадзе, было установлено, что он, как и многие другие, осуждён необоснованно, а дело в отношении него сфальсифицировано. Были получены заключения авторитетных экспертов, согласно которым многочисленные гидроэлектростанции, строительством которых руководил Чичинадзе, построены технически правильно, с хорошим качеством. Все эти объекты функционировали с полной проектной нагрузкой. Это лишь небольшая часть доводов в опровержение многочисленных необоснованно предъявленных обвинений Чичинадзе, много сделавшему для энергетического обеспечения не только Закавказья, но и всей страны.

После реабилитации В.А. Чичинадзе 30 июля 1955 г. его сыну объявили, что его отец, отбывая наказание, умер 2 декабря 1938 г., хотя он, как уже сказано, был расстрелян 5 октября 1937 г. Дело в том, что в начальный период работы по реабилитации необоснованно репрессированных родственникам расстрелянных не сообщалась правда о приведении в исполнение приговоров и постановлений внесудебных органов о расстреле, а произвольно называлась ложная дата их смерти, якобы наступившей во время отбывания наказания. Сейчас трудно объяснить, зачем был установлен такой порядок. Видимо, партийное руководство опасалось обнародования фактических данных о большом количестве необоснованно расстрелянных. Позже от такого порядка уведомления родственников расстрелянных отказались, и им стали сообщать правду.

Здесь рассказано о трагической судьбе лишь трёх выдающиеся представителей грузинской литературы и одного известного учёного-практика. К сожалению, список незаконно репрессированных представителей грузинской творческой интеллигенции очень и очень велик.

Перед судом прошли события, участниками которых являлись сотрудники НКВД, активно фальсифицировавшие уголовные дела на группы людей, на целые семьи, которые вследствие этого были почти полностью уничтожены. Были уничтожены близкие родственники Григория (Серго) Константиновича Орджоникидзе. Попутно уничтожались и его друзья, которых принуждали давать ложные показания в отношении Орджоникидзе.

Представшие перед судом принимали активное участие в фальсификации материалов, дискредитирующих Серго Орджоникидзе, Этим они занимались как при жизни Серго, так и после его трагической гибели.

Григорий Константинович Орджоникидзе родился в 1886 г. Прошёл трудный путь профессионального революционера, с 1903 г. состоял в партии большевиков. Принимал активное участие в революции 1905–1907 гг. На 6-й (Пражской) Всероссийской конференции РСДРП в 1912 г. его избирают в состав ЦК и Русского бюро ЦК РСДРП. Февральскую буржуазно-демократическую революцию 1917 г. Орджоникидзе встретил в Якутии, где его избрали членом Якутского Совета. В июне 1917 г. он возвратился в Петроград. Являлся членом Петроградского совета. Принимал активное участие в организации перехода В.И. Ленина на нелегальное положение, дважды посещал его в Разливе, информировал о положении дел, получал указания дня партии. Орджоникидзе являлся делегатом VI съезда РСДРП/б/, выступил с докладом, в котором категорически высказался против явки Ленина на суд Временного правительства, не в пример Сталину, допускавшему такую возможность, «[…] если суд будет демократически организован, и будет дана гарантия, что их не растерзают».

Государственный обвинитель в своей речи на процессе, обоснованно отмечая, что Серго Орджоникидзе выступал против явки Ленина на суд Временного правительства, утверждал вместе с тем, что Серго выступил вместе со «Сталиным против требований подлых изменников — Троцкого, Каменева, Рыкова о добровольной явке Ленина на суд озверелой контрреволюции после расстрела июльской демонстрации в 1917 г.». В 1955 г. это прозвучало как само собой разумеющееся. Не все могли в то время познакомиться с протоколами VI съезда РСДРП/б/. Такое ознакомление сразу внесло бы ясность: Троцкий и Каменев, содержавшиеся в то время в тюрьмах Временного правительства, на съезде не присутствовали и никогда не высказывались за то, чтобы Ленин явился на суд Временного правительства. Не говорил об этом и А.И. Рыков, являвшийся делегатом съезда с совещательным голосом.

Как известно, по вопросу о явке В.И. Ленина и Г.Е. Зиновьева на суд Временного правительства съездом была принята резолюция, предложенная Н.И. Бухариным, которая отвергала возможность явки вождя партии на суд, поскольку в то время не было «[…] абсолютно никаких гарантий не только беспристрастного судопроизводства, но и элементарной безопасности привлекаемых к суду».

В этой связи невозможно не вспомнить, что, согласно приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР от 13 марта 1938 г., Н.И. Бухарин, наряду с совершением и других «преступлений», был признан виновным в том, что он вступил в сговор с эсерами, и прямым результатом этого сговора явилось совершённое Ф. Каплан 30 августа 1918 г. покушение на жизнь Ленина.

Парадокс: в августе 1917 г. Н.И. Бухарин активно защищал Ленина, а через год он оказывается фактическим соучастником покушения на его жизнь. Удивляться не приходится: в годы разгула беззакония на такие мелочи не обращали внимание. В действительности никаких парадоксов не было — они присутствовали лишь на бумаге как следствие «признательных» показаний, полученных в результате жесточайших физических и психологических пыток, широко применявшихся по указанию «великого кормчего».

Хотя в данной работе не ставится цель осветить все страницы нашей многострадальной истории, но невозможно, рассказывая о преступлениях Рапавы, Рухадзе и других, отвлечься от того, что предшествовало беспредельному беззаконию, господствовавшему в годы сталинщины, и чем это обусловливалось.

Серго Орджоникидзе принимал участие в вооружённом октябрьском перевороте в Петрограде. 19 декабря 1917 г. (1 января 1918 г. по новому стилю) он был назначен временным чрезвычайным комиссаром района Украины, а в апреле 1918 г. — Южного района. В 1919 г. являлся членом Реввоенсоветов ряда армий. С 1920 г. — член РВС Кавказского фронта и председатель Северо-Кавказского ревкома. С апреля 1920 г. Орджоникидзе — председатель Кавказского бюро ЦК РКП/б/. В 1922–1926 гг. — первый секретарь Закавказского крайкома партии и Северо-Кавказского крайкома ВКП/б/. В 1926–1930 гг. Орджоникидзе — председатель ЦКК ВКП/б/ и нарком РКИ, заместитель Председателя СНК и СТО СССР. В ноябре 1930 г. возглавил ВСНХ, а в 1932 г. был назначен наркомом тяжелой промышленности. С 1926 г. Орджоникидзе — кандидат, а с 1930 г. — член Политбюро ВКП/б/. Он был также членом ВЦИК, а затем ЦИК СССР.

Берия ненавидел Серго, но открыто этого не выражал, напротив, не упускал ни одного случая, чтобы продемонстрировать дружеское к нему отношение. Орджоникидзе же презирал Берию, зная его тёмное прошлое, был свидетелем, как Берия, не пренебрегая самыми подлыми приёмами, делал свою карьеру. Но помешать возвышению Берии не мог. Берия же внимательно следил за отношением Сталина к Орджоникидзе и ждал момента, когда сможет непосредственно подогреть неприязнь Сталина к Орджоникидзе. Первая попытка была предпринята им в ноябре 1936 г., когда по его указанию арестовали брата Серго — Павла (Папулию) Константиновича Орджоникидзе. Он являлся начальником политотдела управления Кавказской железной дороги. Попытка Серго Орджоникидзе обратить внимание Сталина на незаконность ареста его брата, ни к чему не привела. Серго просил Сталина, чтобы тот сам допросил Павла и убедился в его невиновности. В ответ Сталин заявил: «Я полностью доверяю НКВД, и не приставай ко мне с этим делом больше».

П.К. Орджоникидзе основательно разрабатывался сотрудниками НКВД Грузии. Допрошенный в суде свидетель М.М. Глонти, работавший в дорожно-транспортном отделе НКВД Грузинской ССР, показал, что по указанию впоследствии расстрелянного начальника этого отдела Дзидзигури он вёл наружное наблюдение за П.К. Орджоникидзе, но никаких компрометирующих данных не установил. Но это, как мы уже убедились, не имело никакого значения, если уже было решено расправиться с Серго Орджоникидзе путём преследования его близких. Очевидно, что без санкции Сталина Берия никогда бы не решился на арест брата Серго Орджоникидзе.

Обвинённый в приведении контрреволюционных разговоров, П.К. Орджоникидзе на основании постановления Особого совещания при НКВД СССР от 23 ноября 1936 г. был отправлен в ссылку на 5 лет. Год спустя, уже после смерти Серго Орджоникидзе, он был расстрелян.

Сбор компромата на Серго Орджоникидзе продолжался. 16 декабря 1936 г. Кобулов рапортом наркому внутренних дел Грузии Гоглидзе доносил: «Излагая беседу с Левоном Гогоберидзе в Сухуми в 1933 г., Агниашвили показал, что Левон Гогоберидзе контрреволюционные, клеветнические измышления о прошлом т. Берия передавал со слов т. Серго Орджоникидзе […] Изложенное в протоколе допроса мною не внесено».

После смерти 19 февраля 1937 г. Серго Орджоникидзе Берия развернул активнейшую деятельность по вымогательству от необоснованно арестованных клеветнических показаний на Серго. В этом неблаговидном деле участвовали Рапава, Кримян, Савицкий и Парамонов.

Клеветнические показания в отношении Серго Орджоникидзе были получены от бывшего секретаря ЦК КП/б/ Грузии Самсона Мамулии, которого допрашивали Савицкий и Парамонов.

В сборе клеветнических показаний на Г.К. Орджоникидзе участвовал и Хазан. Допрашивая вместе с Кобуловым Дарахвелидзе 12 октября 1937 г., они вымогали у него показания о враждебной деятельности Серго и его ближайшего товарища М.Д. Орахелашвили. Этот протокол допроса Дарахвелидзе находится в деле Е.А. Бедии, о котором тоже будет рассказано.

Особенно жестоко истязали, добиваясь показаний на Серго Орджоникидзе, бывшего секретаря Заккрайкома ВКП/б/ М.Д. Орахелашвили, члена партии с 1903 г., активного участника революционного движения в Закавказье.

Орахелашвили арестовали 26 июня 1937 г. на основании справки, составленной Кобуловым. Вместе с Кобуловым избивал Орахелашвили и добивался от него нужных показаний Кримян. До этого Кримян подписал постановление об избрании меры пресечения (арест) и постановление о предъявлении обвинения М.Д. Орахелашвили. Кримяном же подписано и постановление о предъявлении Орахелашвили дополнительного обвинения в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–1 «а», 58–6, 58–7 и 58–8 УК Грузинской ССР.

До допроса 7 августа 1937 г. Орахелашвили ни в чём не признавал себя виновным, но затем был сломлен и оговорил не только себя, но и многих других, в том числе активных участников революционного движения, таких как Шалву Элиаву, Тенгиза Жгенти и других.

Орахелашвили попросил прервать этот допрос, поскольку, как отмечено в протоколе допроса, он «сейчас очень устал». Не нужно обладать большим воображением, чтобы понять причину «усталости».

В ходе судебного разбирательства было установлено, что Кримян путём всевозможных истязаний добился от Орахелашвили показании о «враждебной деятельности» многих ни в чём не повинных людей.

В суде были оглашены показания Орахелашвили, полученные от него Кобуловым и Кримяном 15 августа 1937 г. В этих показаниях он «уличает» своего близкого товарища — Серго Орджоникидзе во враждебной антипартийной и антисоветской деятельности.

В протоколе допроса записаны следующие показания Орахелашвили: «Лично я очень многим обязан Серго Орджоникидзе, но даже чувство благодарности и преданности не мешает мне осветить его действительную роль в события, в которых зарождались враждебные ВКП/б/ и советской власти группировки и контрреволюционные организации. Прежде всего, я, будучи очень тесно связан с С. Орджоникидзе, был свидетелем его покровительственного и примиренческого отношения к носителям антипартийных и контрреволюционных настроений […] Я был одним из близких Серго, но, конечно, не самим близким и поэтому, думаю, что и высказывания Серго в разговорах со мной не были предельными, что с другими он был более откровенным […]».

В протоколе допроса от 9 сентября 1937 г., проведённого Кобуловым и Кримяном, показания Орахелашвили об организующей роли Орджоникидзе в контрреволюционной деятельности изложены более конкретно: «Надо со всей откровенностью признать, что Серго Орджоникидзе фактически возглавлял нашу контрреволюционную борьбу против партийного руководства Грузии и лично секретаря ЦК КП/б/ Грузии Лаврентия Берия». И далее: «Мне стало известно, что Серго Орджоникидзе вкупе с Леваном Гогоберидзе и Петром Агниашвили ведут самую активную борьбу против секретаря ЦК КП/б/ Лаврентия Берия, распространяя по его адресу заведомо клеветнические и возмутительные вымыслы […] Серго Орджоникидзе дал мне задание смазать роль Лаврентия Берия по работе парторганизации Закавказья и Грузии, прямо заявив мне — о нём особенно не распространяйся».

Не только содержание этих показании Орахелашвили, но и стиль их изложения свидетельствуют, что они были выбиты из него. Как это следует из показаний в суде свидетеля Ю.И. Ароян, фельдшерицы внутренней тюрьмы НКВД Грузинской ССР, в то время она оказывала медицинскую помощь Орахелашвили, вся спина которого была в кровоточащих ранах. Она же рассказала об избиении многих других арестованных, в том числе и женщин.

В конечном итоге Орахелашвили обвинили в связи с союзным центром правых, в том, что он непосредственно руководил «всей диверсионной и террористической работой контрреволюционной организации правых в Грузии и принимал руководящее участие в подготовки террористических актов против руководителей ВКП/б/ и Советского правительства. Осуществлял активную шпионско-разведывательную работу в пользу разведки некоего (подчёркнуто мной. — Н.С.) иностранного государства», то есть в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–1 «а», 58–6, 58–7, 58–8, 58–11 УК Грузинской ССР.

Обвинительное заключение по делу Орахелашвили составил и подписал Кримян.

3 декабря 1937 г. по докладу Кримяна дело Орахелашвили было рассмотрено тройкой при НКВД Грузинской ССР, по постановлению которой Орахелашвили был расстрелян. Перед тем, как раздались выстрелы, Орахелашвили успел крикнуть: «Да здравствует Советская власть!».

Вот так погиб один из активных борцов за Советскую власть, погиб в стране, где считалось, что существует власть Советов. Как же надо было всё деформировать, чтобы именем власти Советов уничтожались истинные её защитники!

Несколько ранее, 17 сентября 1937 г., на основании приговора Военной коллегии верховного Суда СССР была расстреляна и жена Орахелашвили — Мария Платоновна, член партии с 1906 г. Перед арестом она возглавляла Управление школ Наркомпроса РСФСР.

Постановление на арест Марии Орахелашвили вынес и подписал Хазан. 13 июня 1937 г. допросил её. В суде Хазан пояснил, что Кобулов распорядился избить арестованную. Это распоряжение он передал секретарю Кобулова Ниловой, и та избила Марию Орахелашвили. Как видим, женщина в нашей стране и в этой сфере пользовалась равными правами с мужчиной.

Марию Орахелашвили признали виновной в том, что она являлась активной участницей контрреволюционной, вредительской, диверсионной и шпионской организации правых, ставившей своей задачей совершение террористических актов в отношении руководителей ВКП/б/ и Советского правительства. Было признано, что она организовывала вредительско-диверсионные акты в народном хозяйстве Грузии и занималась шпионажем в пользу иностранных государств. По своей враждебной деятельности была связана с Московской группой центра правых в Грузии, в состав которой входили её муж, Элиава и Енукидзе. Во враждебную деятельность, указывалось в приговоре, была вовлечена своим мужем. Вмененные ей в вину действия квалифицированы по ст. ст. 58–8 и 58–11 УК РСФСР.

Таким образом, М.П. Орахелашвили была признана виновной в совершении особо тяжких государственных преступлений, но обвинение её сформулировано в общей, декларативной форме ни одного конкретного преступного деяния, которое она якобы совершила, в приговоре не приведено. Кроме того, если признать, что Орахелашвили действительно была виновна в названных преступлениях, то её действия надлежало квалифицировать ещё и по ст. ст. 58–1 «а», 58–6 и 58–7 УК РСФСР. Всё это ещё раз подтверждает, что в то время совершенно не придавалось никакого значения юридическому обоснованию предъявлявшимся обвинениям. Да и как могло придаваться этому какое-то значение, если обвинение фальсифицировалось, обвиняемых принуждали оговаривать себя и других в совершении тяжких преступлений. В большинстве случаев суду, а тем более тройкам было безразлично, как квалифицировать предъявленное подсудимым обвинение, главным было, что они судили тех, кого арестовывали сотрудники НКВД, а органы не ошибались, и арестовывали только врагов народа. Такая аксиома настойчиво вбивалась в сознание всех. И, надо сказать, небезуспешно.

Получив «доказательства», изобличавшие Серго Орджоникидзе в том, что он фактически возглавлял враждебные ВКП/б/ и Советской власти группировки, Берия и его пособники стал беспощадно расправляться с родственниками Серго, обвиняя их в особо опасных государственных преступлениях, которые они никогда не совершали.

8 августе 1937 г. по распоряжению Берии был повторно арестован П.К. Орджоникидзе, поскольку, как указывалось в постановлении на его арест, «[…] выявились новые обстоятельства контрреволюционной организационно-террористической деятельности осуждённого П.К. Орджоникидзе».

Постановление о возбуждении уголовного дела в отношении П.К. Орджоникидзе было подписано Рапавой.

Разумеется, никакой враждебной деятельностью П.К. Орджоникидзе не занимался. Его стали жестоко избивать, добиваясь признания в принадлежности к контрреволюционной организации, а также в проведении антисоветской агитации и в намерении совершить террористический акт в отношении Берии, о чём якобы знал Серго Орджоникидзе. Сначала арестованный все предъявлявшиеся ему обвинения отрицал, но затем вынужден был во всём «признаться».

Несоответствие его показаний действительности усматривается даже из того, как они изложены в протоколе допроса, продолжавшегося с 27 августа по 3 сентября 1937 г., то есть в течение недели. Сам по себе этот факт уже о многом говорит. Признав себя виновным в проведении антисоветской агитации, П.К. Орджоникидзе, как это изложено в протоколе допроса, заявил: «В чём конкретно выражались эти контрреволюционные высказывания, я постараюсь вспомнить». Видимо, у допрашивавших его не хватило фантазии, чтобы в уста Орджоникидзе сразу же вложить высказывания, по своему содержанию и направленности образующие состав антисоветской агитации. Скорее же всего, в ходе доноса он тоже «очень устал» и поэтому не мог вспомнить свои «контрреволюционные высказывания».

9 ноября 1937 г. Гоглидзе утвердил обвинительное заключение по делу П.К. Орджоникидзе. Ему предъявлялось обвинение в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–8, 58–9 и 58–11 УК Грузинской ССР. В тот же день дело рассмотрено было тройкой при НКВД Грузинской ССР под председательством Гоглидзе и с участием Церетели. Было принято решение о расстреле обвиняемого. Приговор был приведен в исполнение на следующий день.

Была репрессирована и жена П.К. Орджоникидзе — Нина Давыдовна. Сначала на основании постановления тройки при НКВД Грузинской СССР от 29 марта 1938 г. её лишили свободы сроком на 10 лет. Но этого Берии, а скорее всего, Сталину, показалось мало. 14 июня 1938 г. дело Н.Д. Орджоникидзе было рассмотрено всё той же тройкой, которая постановила расстрелять обвиняемую. На следующий день приговор был приведён в исполнение.

Несмотря на жестокие избиения, которым подвергалась Н.Д. Орджоникидзе, эта мужественная женщина ни в чём не признала себя виновной. Доказательств её виновности в совершении каких-либо преступлений в деле не имеется. Основанием к расправе с ней явилось лишь то, что она была женой брата Серго Орджоникидзе.

Были репрессированы и другие родные братья Серго — Константин и Иван, а также жена последнего.

Иван Константинович Орджоникидзе и его жена Антонина Михайловна были арестованы 29 августа 1938 г. Постановления об их заключении под стражу и предъявлении обвинения составлены Савицким. Более года длилось следствие по их делу, и лишь 29 ноября 1939 г. постановлением Особого совещания при НКВД СССР они были приговорены к лишению свободы сроком на три года каждый. Обвинительное заключение по их делу подписал Рухадзе, а утвердил Рапава.

Супругов Орджоникидзе обвинили в проведении антисоветской агитации. Следствие по их делу заканчивалось в дорожнотранспортном отделе, начальником которого в то время был Рухадзе. В качестве доказательства виновности И.К. и A.M. Орджоникидзе имелось единственное показание свидетеля — их бывшей домашней работницы Д.М. Нечипуренко, что A.M. Орджоникидзе якобы высказывала недовольство руководителями партии и правительства, которые не обеспечили соответствующий уход за больным Серго Орджоникидзе (ведь по указанию Сталина было объявлено, что Серго скончался от разрыва сердца, а не покончил с собой), а Иван Константинович якобы возмущался арестом своего брата Павла Константиновича. Ничего другого в их деле не имеется. Впрочем, ведь не требовалось доказательств их виновности, достаточно было того, что они являлись родственниками Серго Орджоникидзе.

5 мая 1941 г. был арестован младший брат Серго — Константин Константинович. Следствие по его делу велось более трёх лет. Вернее сказать, он просто содержался под стражей, и за это время его лишь три раза допросили. По постановлению Особого совещания при НКГБ СССР от 24 августа 1944 г. К.К. Орджоникидзе был лишен свободы сроком на 5 лет как «социально вредный элемент». 30 ноября 1946 г. то же Особое совещание добавляет ему ещё 5 лет, а в марте 1953 г. — ещё 5 лет. А уже в сентябре того же года К.К. Орджоникидзе был реабилитирован. Всего, таким образом, К.К. Орджоникидзе незаконно содержался в местах лишения свободы более двенадцати лет.

Не избежали горькой участи и двоюродные братья Серго -Дмитрий Георгиевич и Иван Георгиевич Орджоникидзе.

Летом 1937 г. на основании разработки, произведённой Давлианидзе, Хазан подписал постановление об избрании Д. Орджоникидзе меры пресечения — заключение под стражу, хотя, как он сам показал в суде, никаких материалов об антисоветской деятельности арестованного не было. Тем не менее, его обвинили в связи с «врагом народа П. Орджоникидзе». По постановлению тройки при НКВД Грузинской ССР от 21 декабря 1937 г., принятому с участием Церетели, он был расстрелян.

И. Орджоникидзе, обвинённый в проведении антисоветской агитации, постановлением той же тройки от 2 марта 1938 г. был лишен свободы на 10 лет. 11 июля 1940 г. Рапава утвердил постановление об отказе в удовлетворении жалобы И.Г. Орджоникидзе, в которой тот просил о пересмотре его дела, считая решение о лишении его свободы необоснованным.

В расследовании дела Д. Орджоникидзе вместе с Савицким участвовал и Парамонов. Насколько объективно велось расследование этого дела, может свидетельствовать хотя бы следующий вопрос, заданный Савицким арестованному на допросе 5 сентября 1937 г. Вот дословная цитата: «Мы вас предупреждаем, что в распоряжении, следствия имеются исчерпывающие материалы, изобличающие вас как члена антисоветской организации правых. Будете ли Вы сами говорить правду, или же мы вынуждены будем приступить к изобличение вас документальными данными и очными ставками?». Савицкий объяснил, что это был шаблонный вопрос, который ставился перед каждым арестованным. Здесь Савицкий был прав, действительно, каждому арестованному задавался такой вопрос-угроза, после чего следователи начинали «изобличать» этого арестованного. Как именно? Об этом уже сказано.

Постановление на арест Д. Орджоникидзе вынесено Хазаном, а утверждено Рапавой, который подписал также ордер на его арест. Д. Орджоникидзе было предъявлено обвинение в проведении антисоветской агитации и в принадлежности к антисоветской организации, то есть в преступлениях, подлежавших при их доказанности квалификации по ст. ст. 58–10 и 58–11 УК Грузинской ССР, санкции за которые не предусматривали такой меры наказания, как расстрел. Однако, Д. Орджоникидзе был расстрелян. Как отмечалось, это подобный случай не был единичным в деятельности внесудебных органов в годы сталинщины.

По постановлению тройки при НКВД Грузинской ССР от 3 марта 1938 г. был расстрелян ещё один двоюродный брат Серго Орджоникидзе — Георгий Абессаломович, преподаватель математики Тбилисского военного училища. Его признали виновным в том, что он входил в контрреволюционную организацию и «занимался вредительской работой в области подготовки курсантов училища». Как и другие дела, дело в отношении Г.А. Орджоникидзе тоже было сфальсифицировано.

На основании постановления тройки при НКВД Грузинской ССР от 16 января 1938 г. «за участие в контрреволюционной организации правых» также по сфальсифицированному делу был расстрелян троюродный брат Серго Орджоникидзе — Савва Валерианович.

Эти дела свидетельствуют об активном участии Рапавы в бытность его народным комиссаром внутренних дел Грузии, в расправе над родственниками Серго Орджоникидзе.

В судебном заседании Рапаве предъявлялись соответствующие документы с его подписями, санкционировавшими конкретные действия в отношении родственников Серго Орджоникидзе. Ознакомившись с этими документами, Рапава стал утверждать, что он не может категорически заявить об исполнении этих подписей именно им.Он не исключал, что подпись об утверждении обвинительного заключения по делу Ивана и Антонины Орджоникидзе мог выполнить Рухадзе. Это заявление присутствовавшими в зале суда было встречено смехом, для такой реакции оснований было более чем достаточно.

В связи с тем, что Рапава и Церетели отрицали своё участие в заседаниях тройки при НКВД Грузинской ССР, суд определил предъявить им подлинные протоколы заседаний этой тройки с их собственноручными подписями. После предъявления этих протоколов Рапава заявил, что на протоколах заседании тройки при НКВД Грузинской ССР подписи его. Церетели заявил: «Это не мои подписи. Кто-то их подделал». Тогда Церетели предъявили подлинный протокол заседания тройки при НКВД Грузинской ССР, на котором рассматривалось дело Дмитрия Орджоникидзе. При этом его фамилию закрыли листом бумаги. Церетели подтвердил, что под этим протоколом стоит его подпись. Когда же ему показали, в отношении кого им подписан данный протокол, Церетели стал утверждать, что эта подпись от его имени подделана.

Следует сказать, что обстановка в зале судебных заседаний была какой-то гнетущей. Удивляться этому не приходилось. Невеликая радость присутствовать при рассмотрении уголовного дела, но дело, которое рассматривалось в Тбилиси, было не просто уголовным делом — судили фальсификаторов, по вине которых погибли многие невиновные люди. Поэтому все присутствовавшие с напряженным вниманием следили за ходом судебного разбирательства. Тем не менее, неуклюжие попытки обвиняемых отрицать очевидное вызывали смех присутствовавших.

Разумеется, Рапава и Церетели отчетливо представляли и понимали, какую неприглядную роль они сыграли в расправе над родственниками Серго Орджоникидзе. Поэтому не удивительно, что они всячески пытались как-то преуменьшить степень своей причастности к этому неправедному деянию.

Таким образом, Берия с помощью своих подручных жестоко расправился с родственниками Серго Орджоникидзе, которого он ненавидел и боялся, обоснованно опасаясь за свою карьеру и судьбу. В то же время, без санкции на эту расправу со стороны Сталина Берия не смог бы сделать ни шагу. Ведь Сталин стремился отстранить Серго от политической и хозяйственной деятельности, поскольку тот во всё большей и большей степени становился неудобным партнером. Он был одним из немногих, кто мог в чём-то не согласиться со Сталиным и даже возражать ему. Сталин своего добился. Читатель, разве это не напоминает современную российскую ситуацию с господством абсолютной серости в высших эшелонах власти?

Не были обделена вниманием Берии и его подручных и жена Серго — Зинаида Гавриловна. За каждым её шагом, в том числе и поездкой в Закавказье осуществлялось пристальное наблюдение, она постоянно находилась под «колпаком». Допрошенный на предварительном следствии бывший начальник 2-го спецотдела НКГБ Грузии Гудушаури, показания которого исследовались в суде, пояснил, что осенью 1940 г. его вызвал Рапава и предложил в филиале института Маркса-Энгельса-Ленина в Тбилиси, где работала, собирая материалы З.Г. Орджоникидзе, провести «литерное мероприятие», что и было сделано. Он установил подслушивающее устройство на месте, где работала Зинаида Гавриловна. Результаты этого мероприятия ежедневно докладывались Рапаве. Кроме того, за вдовой Серго была установлена «наружка», то есть постоянное наружное наблюдение за её передвижением, за теми людьми, с кем она встречалась.

Суд всесторонне исследовал обстоятельства расправы Берией руками его подчиненных с Нестором Лакобой, его ближайшими родственниками и товарищами по работе. Берия люто завидовал Нестору Лакобе, в первую очередь, потому, что Сталин благоволил ему.

Нестор Аполлонович Лакоба, член партии с 1912 г. Председатель ЦИК Абхазской автономной Республики, он был известен и популярен не только в Абхазии, но и во всей Грузии, пользовался авторитетом и у Сталина. Берия, являвшийся до ноября 1931 года председателем Закавказского ГПУ, затем — вторым секретарём Закавказского крайкома ВКП/б/ и первым секретарем ЦК КП/б/ Грузии, а с октября 1932 г. — первым секретарём Заккрайкома с оставлением его первым секретарём ЦК КП /б/ Грузии, ревниво относился к тому, что Нестор Лакоба близок Сталину, а он, Берия, никак не может приблизиться к нему. Он упорно добивался, чтобы Лакоба посодействовал его приему Сталиным, который почти каждый год отдыхал в Абхазии и встречался с Лакобой. Встреча Сталина с Берией состоялась в конце сентября 1931 г. Фактически по рекомендации Лакобы Берия выдвигается на партийную работу. Вследствие своего характера и карьеристских устремлений Берия не мог примириться с тем, что Сталин отдавал предпочтение Лакобе, который, как считал Берия, закрывал ему доступ к Сталину. Но ведь теперь известно, что Сталин специально сталкивал друг с другом своих сторонников, укрепляя своё единовластие. Именно так он строил свои отношения с Лакобой и Берией.

После возвращения с Чрезвычайного VII Всесоюзного съезда Советов, на котором принималась Конституция СССР, Лакобу срочно вызвали к Берии в Тбилиси на партактив. Вечером 27 декабря 1936 г. он был на ужине у Берии. Затем пошли в театр, откуда Лакоба, почувствовав себя плохо, вскоре ушел. 28 декабря в 4 часа 20 минут он умер. В правительственном сообщении говорилось, что смерть наступила от сердечного приступа. 31 декабря Нестора Лакобу похоронили с большими почестями в городе Сухуми в Ботаническом саду в специально построенном склепе.

Многие видные государственные и партийные деятели, а также деятели науки выразили своё глубокое соболезнование в связи со смертью Нестора Лакобы. Среди них — академик Н. Вавилов, М. Цхакая, Г. Петровский и другие. Берия на похороны не приехал. Сталин не прислал даже телеграммы, хотя 7 декабря 1935 г. он на своей фотографии, подаренной Лакобе, сделал такую надпись: «Товарищу и другу Лакобе от И. Сталина».

Из опубликованных к настоящему времени документов следует, что по просьбе жены Лакобы — Сарии Ахмедовны личный врач Лакобы И.Г. Семерджиев тщательно осмотрел тело Лакобы и пришёл к выводу, что тот был отравлен. Свидетельством этого является изъятие почти всех внутренних органов Лакобы — желудка, печени, мозга и гортани.

Памятник Нестору Лакобе простоял недолго. Уже летом 1937 г. как памятник, так и сама могила были уничтожены, всё было сделано так, чтобы невозможно было узнать место первоначального его погребения.

На этом Берия не остановился. С помощью Рапавы, Рухадзе и других он создает дело но обвинению убитого им Нестора Лакобы в совершений особо опасных государственных преступлений. С этой целью арестовали Сарию Ахмедовну — его жену и пятнадцатилетнего сына Рауфа, брата — Михаила Аполлоновича, двоюродного брата Василия Дмитриевича и других, якобы составлявших антисоветскую организацию, которую возглавлял Нестор Лакоба.

Все они были затем были осуждены, кроме Сарии Лакоба — её фактически убили ещё до суда.

Арестованной 21 августа 1937 г. Сарии Лакоба предъявили обвинение в том, что она являлась активной участницей контрреволюционной организации, существовавшей в Абхазии и возглавлявшейся её мужем, после смерти которого распространяла контрреволюционную клевету и провокационные слухи в отношении Берии и участвовала в подготовке террористического акта в отношении него.

Первый раз её допросили через три месяца после ареста. На этом допросе они ни в чём себя не признала виновной. Её стали жестоко избивать, и в результате добились «признаний» от обвиняемой в совершении мифических преступлений. Однако на допросе у военного прокурора 2 февраля 1938 г. она от этих признаний отказалась как от вынужденных, данных ею в результате того, что её жестоко избивали.

Содержавшаяся в одной камере с ней и допрошенная в суде свидетель М.Д. Васина рассказала, каким жестоким издевательствам подвергалась Сария Лакоба. Присутствовавшим в зале суда трудно было поверить, что таким издевательствам подвергалась женщина. Но это было…

Как показала Васина, Сария Лакоба находилась в ужасном состоянии, о её «мучениях можно написать целую книгу». Её, Васиной, муки по сравнению с тем, что приходилось переносить Сарии Лакоба, «ничего не стоят». Так рассказала Васина, на долю которой также вышло немало мучений и унижений.

Кто такая Васина? Перед арестом 7 декабря 1937 г. она работала в Главлите Грузии, являлась цензором-политредактором. После ареста следователь Твалчрелидзе настойчиво убеждал её в том, что в антисоветскую организацию она была завербована директором филиала Института Маркса-Энгельса-Ленина в городе Тбилиси Е.А. Бедней, вместе с которым она вела вредительскую работу. Васина не признавала себя виновной. Твалчрелидзе в ответ разъяснил, что если она не подпишет составленный им протокол допроса, то найдутся средства, чтобы заставить её сделать это. Затем он открыл шкаф, в котором были жгуты, палки и другие предметы и заметил: «Всё, что Вы видите, будет на Вашем теле». Но и после этого Васина отказалась подписать сфальсифицированный протокол допроса. Тогда Твалчрелидзе вызвал трёх женщин, и они жестоко её избили.

Далее Васина показала, что после того, как она написала заявление на имя наркома внутренних дел Грузии Гоглидзе, в котором указала на свою невиновность в предъявлявшихся ей обвинениях, её вызвал Кобулов и тоже стал настойчиво убеждать в том, что она является членом антисоветской организации. Получив ответ, что это не соответствует действительности, Кобулов ударил её пресс-папье по голове. Затем её стали избивать трое неизвестных ей мужчин. Позже её неоднократно избивал Твалчрелидзе и заставлял это делать других.

В результате Васина вынуждена была оговорить не только себя, но и других, в том числе бывшего третьего секретаря ЦК КП/б/ Грузии В. Гогишвили, бывшего секретаря Орджоникидзевского райкома партии В. Мирцхулаву и упоминавшегося выше Бедию.

Васина была признана виновной в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–8, 58–11 УК Грузинской ССР, и на основании постановления тройки при НКВД Грузинской ССР была лишена свободы сроком на 10 лет. Её мытарства на этом не закончились. Постановлением Особого совещания при МГБ СССР от 26 мая 1951 г. Васина «за принадлежность к антисоветской организации» была направлена на поселение в Акмолинскую область Казахстана под надзор органов МВД.

Но вернёмся к рассказу о жене Нестора Лакобы.

Турчанка Сария Лакоба была красивой женщиной с пышными волосами. Однажды, когда она возвратилась с очередного допроса, Васина увидела, что половина волос у неё вырвана, а сама она была сильно избита. Сария сообщила ей, что Кримян, Савицкий и Твалчрелидзе таскали её за волосы и выбили челюсть. В следующий раз Сарию принесли с допроса с перебитыми рёбрами. В камере она рассказала, что арестованного сына Рауфа избивали на её глазах, требуя, чтобы она призналась в том, что хотела отравить Сталина.

В феврале 1939 г. Сарию из их камеры забрали, и что с ней было дальше, Васина не знала.

А было с ней вот что. Хотя Сария Лакоба на допросе у военного прокурора 2 февраля 1939 г. и отказалась от выбитых из неё показаний, тем не менее дело в отношении её следствием было закончено и передано в суд.

22 февраля 1939 г. определением подготовительного заседания военного трибунала Закавказского военного округа Сария Лакоба была предана суду по обвинению в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 19, 58–8, 58–10, ч.1, 58–11 УК Грузинской ССР (подготовка террористического акта, проведение антисоветской агитации, участие в антисоветской организации). Однако суд над ней не состоялся — состояние её здоровья становилось всё хуже и хуже, и 16 мая 1939 г. она умерла. Но не от туберкулеза легких, как это указано в справке, приобщённой к её личному теремному делу, а от тяжких телесных повреждений, причинённых ей во время допросов сотрудниками НКВД Грузии подчинёнными Рапавы. Сария Ахмедовна Лакоба — жена Нестора Лакобы фактически была убита.

30 октября — 2 ноября 1939 г. специальное присутствие Верховного Суда Абхазской АССР рассмотрело дело по обвинению 13 человек: В.К. Ладарии — бывшего секретаря Абхазского обкома партии, М.И. Чалмаза — бывшего наркома земледелия Абхазской АССР, М.А. Лакобы — бывшего управляющего конторой «Абтабаксырьё», К.П. Инал-Ипы — бывшего директора Гагрского курортного управления, В.Д. Лакобы — бывшего управляющего абхазским отделением «Азнефтесбыта», Д.И. Джергении — бывшего председателя Гагрского райисполкома, А.Ф. Энгелова бывшего уполномоченного представителя Абхазии в Грузинской ССР (он был рядом с Нестором Лакобой в трагический вечер накануне его смерти, случайно встретив его, когда тот возвращавшегося из театра), Я.А. Сейсяна — бывшего заместителя заведующего земельным отделом Гагрского райисполкома, С.С. Туркии бывшего управляющего делами ЦИК Абхазской АССР, М.И. Кишмарии — бывшего председателя Чиловского сельсовета, С.Е. Эбжноу — бывшего заместителя председателя колхоза, Х.П. Чанбы и К.Д. Ахубы — колхозников. Дело в отношении указанных лиц было сфальсифицировано Кобуловым, Гоглидзе, а также Савицким и Кримяном. Десять обвиняемых были приговорены к расстрелу, М.И. Кишмария, Х.П. Чанба и К.Д. Ахуба соответственно к 20, 15 и 10 годам тюремного заключения. Замечу, что все приговорённые к лишению свободы скончались в местах лишения свободы.

Согласно приговору специального присутствия верховного Суда Абхазской АССР, все тринадцать человек были признаны виновными в том, что являлись участниками контрреволюционной диверсионно-вредительской шпионско-повстанческой организации, существовавшей в Абхазской АССР и ставившей своей целью свержение Советской власти и отторжение Абхазии от Советского Союза. Руководителем этой организации, указывалось в приговоре, являлся бывший Председатель ЦИК Абхазской АССР Нестор Лакоба. Таким образом, не только представшие перед судом, но и убитый Берией в декабре 1936 г. Нестор Лакоба официально был признан судом врагом народа.

Сегодня это звучит дико. Мы привыкли слышать, что тот или иной необоснованно осужденный в годы репрессий человек реабилитирован посмертно, а вот посмертное осуждение кажется какой-то дикостью. Но чему, собственно, удивляться? Во времена сталинщины это был не единственный случай. Достаточно вспомнить, в каких только тяжких преступлениях не обвинялись «вовремя» умерший известный военачальник С.С. Каменев, а также покончившие с собой бывшие руководитель советских профсоюзов М.П. Томский и начальник Главного политического управления Красной Армии и Военно-Морского флота Я.Б. Гамарник.

Неправедный суд признал установленным, что в 1931–1932 гг. указанная контрреволюционная организация, возглавлявшаяся Н. Лакобой, установила связь с организатором право-левацкого (название-то какое! — Н.С.) блока Б. Ломинадзе и с московским «параллельным троцкистским центром», а также с грузинским центром контрреволюционной организацией правых.

По заданию этих центров В. Ладария, М. Чалмаз, М. Лакоба, К. Инал-Ипа, Д. Джергения, Я. Сейсян и В. Лакоба якобы развернули активную антисоветскую деятельность: вовлекли в организацию новых членов, проводили диверсионно-вредительскую работу в колхозах, других отраслях народного хозяйства Абхазии (кстати, в приговоре не приведено ни одного конкретного примера такого вредительства. — Н.С.). Признано, что они подготавливали вооружённое восстание и организовывали террористические акты в отношении руководителей ВКП/б/ и Советского правительства, с целью развала колхозов и создания недовольства среди колхозников. Они вовлекли в свою организацию С. Эбжноу, X. Чанбу, К. Ахубу, М.К. Кишмарию и других сельских жителей, И в этом случае в приговоре не указано, что именно делали обвиняемые, чтобы развалить колхозы и вызвать недовольство среди колхозников.

Неправедный суд также признал, что осенью 1933 г. террористическая группа во главе с А. Микеладзе (председатель ГПУ Абхазской АССР) по заданию Н. Лакобы пыталась совершить террористический акт в отношении Сталина в районе мыса Пицунда путём обстрела катера, на котором тот находился.

Об этом «деле» стоит рассказать несколько подробнее.

В сентябре 1933 г. Сталин отдыхал в Абхазии. 23 сентября он решил совершить прогулку на катере пограничной охраны. О том, что на этом катере находился Сталин, естественно, никто не знал. Когда катер проходил мимо пограничного оперативного поста «Пицунда», служившие этом посту решили катер остановить, чтобы на нём отправить в Гагры красноармейца Чигашева с бельём, мишенями и ружейным маслом для гагрского оперативного поста. Именно с этой целью командир отделения Лавров открыл стрельбу из винтовки в сторону катера (но не по катеру!) с тем, чтобы привлечь внимание команды катера и добиться его остановки.

В 1933 г. обстоятельства стрельбы в сторону катера, на котором находился Сталин, были тщательно расследованы. В результате установлено, что указанное событие явилось следствием случайного стечения обстоятельств.

Убедившись в этом, Сталин распорядился виновных наказать в дисциплинарном порядке и навести уставной порядок в несении пограничной службы. Однако, постановлением коллегии Закавказского ГПУ от 5 января 1934 г. Лавров и другие должностные лица пограничной службы были лишены свободы на различные сроки.

В 1937 г., когда начались аресты участников «лакобовской организации», случаи с обстрелом пограничного катера, на борту которого находился Сталин, приписали Нестору Лакобе, как неудавшийся террористический акт в отношении Сталина, совершенный участниками антисоветской организации.

29 июля 1937 г. арестовали Микеладзе, 4 августа — оперативного уполномоченного Пилию и только 23 февраля 1940 г. бывшего пограничника Лаврова.

Пилия и Лавров не признали себя виновными в принадлежности к антисоветской «лакобовской организации», в обстреле катера с целью убийства Сталина. Они категорически отрицали показания Микеладзе, «изобличавшего» их в совершении данного преступления.

Небезынтересно отметить, что Микеладзе не был осуждён вместе с Пилия и Лавровым, хотя, как это следовало из материалов дела (разумеется, сфальсифицированного), Микеладзе вместе с ними был причастен к террористическому акту в отношении Сталина. На основании постановления тройки при НКВД Грузинской ССР Микеладзе расстреляли через 5 дней после окончания судебного процесса по делу Ладарии и других.

Приём не новый, нередко применявшийся в практике НКВД. Необходимо было получить железные доказательства «виновности» того или иного лица или группы лиц в совершении особо опасных государственных преступлений. Для этого из такой группы выводится один из её «участников», которому обещали сохранить жизнь, но он должен был за это «изобличить» своих «соучастников» в совершении тяжких преступлении. Потом и этого человека тоже расстреливали, как это случилось и с Микеладзе. Вполне правомерно предположить, что Микеладзе вынужден был сыграть подобную роль. Конечно же, на такого человека воздействовали не только обещаниями сохранить жизнь, но и путём жесточайших избиений.

В расследовании дела по обвинению Микеладзе участвовал Хазан.

Кроме того, в приговоре особого присутствия Верховного суда Абхазской АССР утверждалось, что Н. Лакоба, К. Инал-Ипа и М. Лакоба были связаны с «контрразведкой одного из иностранных государств», снабжая это государство секретными сведениями об экономическом и политическом состоянии Абхазии.

В целях объединения антисоветских сил, контрреволюционная организация, руководимая Н. Лакобой, указываюсь далее в приговоре, установила связь с нелегальной дашнакской контрреволюционной организацией (об этой «организации» я ещё расскажу).

Рухадзе в суде подтвердил свои показания, данные им на допросе в ходе предварительного следствия: «должен отметить, что когда осуждённых доставили к месту исполнения приговор, Ладария, сидя над ямой, попросил передать Берии примерно следующее: «Вова Ладария умирает за партию и за коммунизм. Да здравствует Сталин!». Но тут раздались выстрелы, и он повалился в яму». Как пояснил Рухадзе, подобные заявления рассматривались как «обычные маневры врагов».

Если бы это в действительности было так! На самом же деле абсолютное большинство необоснованно осужденных, а затем расстрелянных, искренне были убеждены в том, что их уничтожают вопреки воле Сталина, которого вводили в заблуждение враги народа Ягода, Ежов, а затем и Берия. Они и представить себе не могли, что главным «режиссером» расправ с людьми, искренне преданных социалистической идее, являлся Сталин.

В деле Ладарии и других имеется донесение начальника одного из отделов НКВД Грузинской ССР на имя Рапавы. В нем сообщалось, что на одной вечеринке, где присутствовал и Ладария, был провозглашен тост за здоровье Берии как вождя грузинского народа. Ладария же заявил, что у советского народа только один вождь — товарищ Сталин, за здоровье которого он и предложил выпить. Рапава заявил, что не помнит, докладывал ли он об этом донесении Берии.

В ходе судебного разбирательства приходилось убеждаться в том, что Рапава «не помнил», совершал ли он те или иные действия, которые характеризовали его далеко не с лучшей стороны, несмотря на то, что имелись убедительные доказательства его виновности в совершении вменявшихся ему конкретных преступных действий.

В результате дополнительной проверки, проведённой Главной военной прокуратурой, было установлено, что дело в отношении В. Ладарии и других было сфальсифицирован. Все обвиняемые (Н. Лакоба посмертно) были необоснованно признаны виновными в совершении тяжких преступлений. Поэтому Военной коллегией Верховного Суда СССР приговор в отношении всех осуждённых по указанному делу отменён, дело в отношении их прекращено за отсутствием состава преступления.

При проверке было установлено, что подсудимых тщательно готовили к судебному процессу с тем, чтобы они не отказались от своих показаний, выбитых из них на предварительном следствии. С этой целью накануне и в ходе судебного разбирательства их хорошо кормили, давали вина. Цель была достигнута — все тринадцать подсудимых признали себя виновными в преступлениях, которые они никогда не совершали.

Особой обработке подвергался Инал-Ипа, которого обещали вывести из дела, если он будет изобличать других арестованных. В результате он «изобличал» других обвиняемых как на очных ставках в ходе предварительного следствия, так и в суде. Инал-Ипу обманули: его тоже приговорили к расстрелу, однако, как отмечается в заключении Главного военного прокурора по результатам дополнительной проверки, при оглашении приговора Инал-Ипы в зале суда не было, и вместе с другими он не был расстрелян. После судебного процесса его этапировали в Тбилиси, где он использовался как провокатор и лжесвидетель. Был ли Инал-Ипа впоследствии расстрелян, Главная военная прокуратура по состоянию на сентябрь 1955 г. сведениями не располагала. Допрошенный в суде бывший нарком внутренних дел Абхазской АССР Г.А. Пачулия утверждал, что Инал-Ипа был расстрелян.

Вместе с определением об отмене приговора в отношении В. Ладарии и других и прекращении их дела в отношении них, Военная коллегия Верховного Суда СССР вынесла частное определение, которым довела до сведения Главного военного прокурора, что активное участие в фальсификации дела по обвинению Ладарии и других принимали бывший народный комиссар внутренних дел Абхазской АССР Пачулия и сотрудник НКВД этой республики Кадагишвили. Определение было направлено Главному военному прокурору для расследования обстоятельств, выявленных при пересмотре дела Ладарии и других, и привлечения названных лиц к ответственности.

Кроме Рауфа Лакобы — ученика 8 класса, арестованного 31 октября 1937 г., были арестованы другие дети — родственники обвиняемых: его двоюродный брат Н.М. Лакоба-Григолия, ученик 7 класса, троюродный брат Т.В. Лакоба, ученик 6 класса и К.К. Инал-Ипа, ученик 8 класса.

Единственным основанием к аресту этих 14–15-ти летних учеников явилось то, что были репрессированы их родители, а что касается Рауфа Лакобы, то, как уже сказано, его погибший отец тоже был объявлен врагом народа. Как тут не вспомнить лицемерное заявление Сталина, что дети за отцов не отвечают?

В судебном заседании с большим эмоциональным напряжением присутствовавшие выслушали, как фальсифицировалось, а потом рассматривалось дело по обвинению этих подростков.

В течение длительного времени арестованные подростки содержались под стражей, и сотрудники НКВД Абхазии и Грузии буквально выколачивали из них показания об их «враждебной деятельности». Несмотря на жестокие избиения, все они ни в чём не признавались. Да и в чём было признаваться, если они действительно никаких преступлений не совершали?

Уж очень хотелось от этих подростков получить показания о допускавшихся ими «контрреволюционных высказываниях», о «недовольстве по отношению к органам Советской власти». Рухадзе стал лично вести следствие по этому делу, допрашивал Рауфа Лакобу. Именно Рухадзе сделал его и «вредителем», и «террористом». «Вредительство» же заключалось в том, что Рауф иногда нарушал школьную дисциплину, шалил на уроках.

Рапава и Рухадзе разработали программу ведения следствия по этому делу и дали указание о её неукоснительном выполнении. Эта программа заключалась в следующем.

«Следствие не приняло всех оперативно-следственных мероприятий, могущих полностью доказать и подтвердить их виновность в инкриминируемых обвинениях по ст. ст. 58–10, ч. 1 и 58–11 УК РСФСР.

1. Не выявлены и не допрошены свидетели из числа учащихся, могущие подтвердить факты антисоветской и контрреволюционной национал-шовинистической агитации вышеуказанных обвиняемых среди учащихся, а также проведение ими дезорганизаторской и подрывной работы в школе.

Не допрошен никто из педагогов, где учились обвиняемые, на предмет установления фактов нарушения ими школьной дисциплины, срыва занятий в контрреволюционных вредительских целях, а также факта их дезорганизаторской и подрывной работы в школе.

3. Не заполучена и не приобщена к следственному делу подробная справка-характеристика на обвиняемых об их поведении в школе и их проступках. Отсутствие этих материалов в следственном деле является серьёзным упущением следствия, вследствие чего нельзя считать дело полностью законченным и предъявленные обвинения полностью доказанными.

В допросах самих обвиняемых имеются общие формулировки, указывающие только лишь на активную антисоветскую болтовню; отсутствуют вовсе чёткие данные об организованной контрреволюционной группе и её целях, а также практической роли каждого в этой контрреволюционной группе».

Не только сейчас, но и тогда, в 1955 г., жутко было слушать содержание названного документа, оглашенного государственным обвинителем. Какими человеческими, вернее бесчеловечными, качествами надо было обладать, чтобы составить такую программу «разоблачения» учеников 6–8-х классов в контрреволюционной деятельности?

Спустя два с половиной года после ареста, по указанию начальника Главного экономического управления НКВД СССР Кобулова в марте 1940 г. все арестованные были этапированы в Сухановскую тюрьму НКВД СССР. А что это была за тюрьма, теперь хорошо известно. Достаточно сказать, что далеко не все арестованные органами НКВД удостаивались «чести» содержаться в ней.

Вследствие жестоких избиений, которым подвергались Рауф Лакоба и арестованные с ним, они вынуждены были признать себя виновными в том, что в 1937 г., когда им было по 14–15 лет, на почве враждебного отношения к Советской власти, обусловленного репрессиями против их родителей, они образовали антисоветскую террористическую группу, ставившую своей целью совершение террористического акта в отношении Берии. Кроме того, они якобы занимались организованной подрывной работой в школе, где систематически вели контрреволюционную националистическую агитацию.

В судебном заседании было оглашено письмо Рауфа Лакобы, адресованное им Берии. Рауф писал: «Арестован я 31 октября 1937 г., то есть в возрасте 15 лет и предъявлено мне обвинение в антисоветской агитации. В первом и втором следствиях, произведённых в НКВД Абхазской АССР, виновным я себя не признал и говорил правду, а именно: никогда не занимался антисоветской агитацией и не был антисоветски настроен, но на следствии в Грузинском НКВД в сентябре 1939 г. меня вынудили признать такие обвинения, от которых я категорически отказался, ибо факты, мною признанные, не соответствуют действительности, а также я считаю, что следствие в Грузинском НКВД подошло ко мне пристрастно, сделав из меня антисоветского «деятеля» […]

Мне обидно, гражданин Народный комиссар, что в то время, когда в мои годы мне нужно учиться, приобрести знания, я скитаюсь из тюрьмы в тюрьму к несу такое тяжелое наказание, по существу не совершив никакого преступления».

Это письмо напомнило дяде Лаврентию, что Рауф Лакоба и его «подельники» ещё не до конца испили горькую чашу страданий.

Почти через четыре года после ареста, 6 июля 1941 г., дело Р. Лакобы и других рассматривалось Военной коллегией Верховного Суда СССР, все они в суде признали себя виновными, и на основании ст. ст. 19, 58–8, 58–10 и 58–11 УК РСФСР были приговорены к расстрелу. Их ходатайства о помиловании не были направлены в Президиум Верховного Совета СССР, и 28 июля осуждённых расстреляли.

Если хотя бы на мгновение представить, что Рауф Лакоб и осуждённые с ним действительно совершили вменённые им в вину преступления, то в соответствии с действовавшим законодательством (ст.22 УК РСФСР 1926 г.) они не могли быть приговорены к расстрелу, поскольку вменявшиеся им деяния совершены в то время, когда они не достигли восемнадцатилетнего возраста. Однако это обстоятельство судьями во внимание принято не было.

В который раз приходится убеждаться, что в годы сталинщины суды и Военная коллегия Верховного суда СССР, были придатками созданного мощного репрессивного органа в лице НКВД.

Минуло 15 лет, и та же по форме, но иная по сути своей деятельности Военная коллегия Верховного суда СССР пересмотрела дела по обвинению Р. Лакобы и других. Приговор в их отношении по вновь открывшимся обстоятельствам был отменен, и все незаконно осужденные были реабилитированы 3 сентября 1955 г. Было вынесено также частное определение, доведённое до сведения Генерального прокурора СССР на предмет привлечения к ответственности принимавшего участие в фальсификации этого дела вместе с другими сотрудниками НКВД Хвата, который, как указано в определении, участвовал в расследовании и других дел, впоследствии прекращённых как сфальсифицированных на предварительном следствии. К таким делам относилось, в частности, дело по обвинению академика Н.И. Вавилова.

Возвращаясь к деятельности Военной коллегии Верховного Суда СССР в годы сталинских репрессий, замечу, что она существенно отличалась от работы её предшественника — Военно-революционного трибунала при Реввоенсовете Республики, который был создан в соответствии с приказом последнего № 94 от 14 октября 1918 г. Этот высший военный суд действовал в сложных условиях гражданской войны и иностранной военной интервенции, однако ни в какое сравнение не идёт сопоставление количества допущенных им судебных ошибок с количеством таких ошибок, сознательно допущенных Военной коллегией Верховного Суда СССР во второй половине 1930-х — начале 1950-хгг.

Да, в деятельности Военно-революционного трибунала при Реввоенсовете Республики были трагические ошибки, но они не носили систематического характера.

В качестве примера ошибок можно вспомнить дело командира сводного кавалерийского корпуса Б.М. Думенко, начальника его штаба М.Н. Абрамова, начальника оперативного отдела штаба И.Ф. Блехерта, начальника разведки штаба М.Г. Колпакова, начальника снабжения 2-й бригады С.А. Кравченко, коменданта штаба Д.Г. Носова и коменданта тылового штаба И.М. Ямкового, осужденных 5–6 мая 1920 г. выездной сессией Военно-революционного трибунала в Ростове-на-Дону. Думенко, Абрамов, Блехерт, Колпаков и Кравченко были приговорены к расстрелу (последний выжил после расстрела), а остальным обвиняемым было назначено наказание в виде лишения свободы на длительные сроки,

Определением Военной коллегии Верховного Суда СССР от 27 августа 1964 г. приговор в отношении названных лиц отменён, и дело прекращено за отсутствием в их действиях состава преступления. Стоит сказать, что в трагической судьбе Думенко и других неблаговидную роль сыграл председатель Реввоенсовета Республики Л.Д. Троцкий. Но все же подобное было исключением из правила, а не правилом.

Любопытно посмотреть, чем обычно руководствовался Реввоентрибунал Республики, рассматривая поступавшие к нему дела. Этот высший военный суд предъявлял жесткие требования к качеству предварительного следствия, обязывая военных следователей «с полным беспристрастием приводить в известность как обстоятельства, уличающие обвиняемого, так и обстоятельства, его оправдывающие». То есть па деле осуществлялся один из демократических принципов уголовного процесса — установление объективной (материальной) истины.

Позже Прокурор СССР А.Я. Вышинский, вульгарно истолковав положение диалектического материализма о невозможности достижения абсолютной истины, провозгласил достаточным для принятия решения по конкретному делу установления истины относительной, а решающим доказательством вины — признание обвиняемого. На практике это повлекло собой грубейшие нарушения законности, когда любыми способами, в том числе применением мер физического воздействия (попросту — избиения), добивались признания в совершении несуществовавших преступлений. Об этом убедительно свидетельствуют данные судебного разбирательства дела Рапавы, Рухадзе и других, Багирова и других.

А в первые годы существования военных трибуналов вмешательство командиров и политработников в деятельность военных судей рассматривалось как превышение власти, за что виновные в таком вмешательстве подлежали ответственности. В жизнь настойчиво проводилась линия независимости судей от мнения командования и реввоенсоветов при разрешении конкретных дел. Как указывалось в одном из циркуляров Реввоентрибунала Республики, судьи при рассмотрении поступавших к ним дел «должны оставаться только судьями, беспристрастно оценивающими обстоятельства дела».

Можно сослаться на такой факт. 15 августа 1919 г. Реввоентрибунал в распорядительном заседании рассмотрел ходатайство, поддержанное председателем РВС Республики Л.Д. Троцким, о смягчении наказания ответственным должностным лицам штаба Южного фронта, которые были осуждены за преступления по должности, незаконное использование служебных автомобилей и пьянство. Но это ходатайство было оставлено без удовлетворения.

Своё решение высший военный суд обосновал тем, что осуждённые занимали высокое служебное положение, что обязывало их «к особой щепетильности в своём поведении, долженствующим служить примером для других сотрудников штаба.

Уже тогда обвиняемому обеспечивалась возможность защищать себя как на предварительном следствии, так и в судебном заседании. Обвиняемый вправе был не отвечать на предлагаемые ему вопросы. Запрещалось домогаться сознания обвиняемого «ни обещаниями, ни ухищрениями, ни угрозами».

Кстати, надзор за предварительным следствием осуществлялся председателями трибуналов, которым участвовавшие в деле лица могли приносить жалобы на следственные действия, нарушающие или стесняющие их права.

А если посмотреть на практику назначения Реввоентрибуналом Республики наказаний, то она и сегодня не может не вызвать удивления. Так, в нелёгком для Советской Республики 1920 г. Реввоентрибуналом были рассмотрены дела в отношении 290 человек, из которых 108 человек, или 37,2% оправданы, в отношении 38 человек (13,1%) применено условное осуждение, 105 человек (36,2%) приговорены к лишению свободы, 30 человек (10%) — к расстрелу и 9 человек (3,1%) — к другим видам наказания.

Как видим, оправдательный приговор для высшего военного суда того времени — явление вполне обычное, чего не скажешь о Военной коллегии Верховного Суда СССР второй половины 1930-х — начала 1950-х гг.

Как известно, в 1930-е гг., приговоры в отношении арестованных органами НКВД фактически выносились ещё до того, как дела рассматривались судами. В НКВД составлялись списки,, включавшие многие тысячи арестованных, в отношении которых велось следствие, и высказывалось предложение, кого следует осудить но первой, а кого по второй категории, то есть соответственно расстрелять или лишить свободы. Эти списки направлялись Сталину, который вместе с Молотовым и Кагановичем рассматривал их, после чего ставилась виза «За» с их подписями. Это означало, что лица, числившиеся по первой категории, будут расстреляны. Исключения были, но исчислялись единицами. А чтобы судьи не ошиблись, на обвинительных заключениях перед направлением дел в суды ставились римские цифры «I» и «II», обозначавшие категорию обвиняемых.

Только в 1937–1938 гг. Народным комиссаром внутренних дел СССР Ежовым были направлены Сталину 383 таких списка на многие тысячи партийных, комсомольских, военных и хозяйственных работников. Санкция Сталина и его приспешников (прежде всего, Молотова и Кагановича) на их осуждение была получена.

А вот взгляд на Военную коллегию Верховного Суда СССР того времени одного ив подсудимых — Савицкого. Он показал, что они опасались прибытия её выездной сессии, поскольку понимали, что ей предстоит рассматривать сфальсифицированные ими уголовные дела. Они боялись, что когда подсудимые начнут рассказывать, как велось предварительное следствие, дела «рассыпятся». Ничего подобного! Хотя подсудимые в суде отказывались от своих показаний, в буквальном смысле слова выбитых из них в ходе предварительного следствия, рассказывали о том, как их избивали следователи, домогаясь от них «признания», Военная коллегия выносила обвинительные приговоры.

И вот ещё о чём рассказал Савицкий. Перед приездом Военной коллегии они стали писать более подробные обвинительные заключения, то есть стремились хотя бы по форме соблюсти требования закона в этой части. Однако приехавший к ним Главный военный прокурор диввоенюрист Розовский, когда увидел эти обвинительные заключения, рассмеялся и тут же дал им образец упрощённой формы.

Вот так «страж закона» относился к соблюдению его требований! Что же тогда можно было ожидать от сотрудников НКВД, перед которыми была поставлена задача калёным железом выжечь «врагов народа» из всех структур советского общества.

О том, какое место отводилось Военной коллегии Верховного Суда СССР в репрессивной системе того времени, свидетельствует, например, донесение её председателя В.В. Ульриха Наркому внутренних дел СССР Берии, направленное 15 октября 1938 г. В донесении указывалось: «За время с 1 октября 1936 по 30 сентября 1938 Военной коллегией и выездными сессиями Коллегии в 60 городах осуждено:

— к расстрелу 30514

— к тюремному заключению 5 643 […]».

Таким образом, 84,4% из числа осуждённых Военной коллегией Верховного Суда СССР приговорены к расстрелу. Ежедневно Военная коллегия приговаривала к расстрелу в среднем более 40 человек.

Страшные цифры, страшные факты. Но ведь в таком ключе действовали в то время и большинство военных трибуналов.

Конечно, число лиц, в отношении которых рассматривались дела Реввоентрибуналом Республики и Военной коллегией Верховного Суда СССР, несоизмеримо. Однако видно, где и когда к рассмотрению судебных дел подходили с соблюдением основных демократических принципов осуществления правосудия, а где и когда эти принципы совершенно не соблюдались. Такое сопоставление явно не в пользу Военной коллегии Верховного Суда СССР.

Этот небольшой экскурс в прошлое сделан для того, чтобы показать, как осуществлялось правосудие в первые годы Советской власти и как — в годы сталинщины.

О том, как расправлялся Берия руками своих подручных, в том числе руками подсудимых по описываемому делу, с неугодными ему людьми, свидетельствуют обстоятельства ареста, а затем и расстрела директора филиала Института Маркса-Энгельса-Ленина в Тбилиси Е.А. Бедии.

Берия решил восполнить «пробелы» в истории большевистских организаций в Закавказье, поскольку он считал, что в опубликованных работах неполно освещена роль Сталина в развитии революционного движения в этом регионе, принижена его роль в создании большевистских организаций и руководстве ими. С этой целью к написанию работы, в которой была бы отражена «выдающаяся роль товарища Сталина» в развитии революционного движения в Закавказье, привлекли и Бедию. Такая работа была написана, и называлась «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье». Авторство же этой работы присвоил Берия. Замечу, что в 1955 г., когда проходил судебный процесс по делу Рапавы, Рухадзе и других, эта книга считалась произведением, объективно отражавшим роль Сталина в развитии революционного движения в Закавказье. Вот только враг народа Берия незаконно присвоил авторство этой книги. Ведь до XX съезда КПСС оставалось ещё почти полгода…

Бедия имел неосторожность сказать своей знакомой, что автором названной работы является он, а не Берия. Об этом стало известно Берии. Последовал арест Бедии. Ордер на его арест подписал Рапава. Непосредственно следствие по делу Бедии вели Савицкий к Парамонову. Последним 3 октября 1937 г. было подписано постановление о предъявлении обвинения Бедии в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–7 и 58–8 УК Грузинской ССР. Это постановление было утверждено Гоглидзе. Обвинительное заключение по делу Бедии подписали Савицкий и Парамонов, а утвердил нарком внутренних дел Грузии Гоглидзе.

К делу Бедии имел отношение и Кримян, принудивший других арестованных дать ложные показания о том, что Бедия является членом контрреволюционной организации правых, готовившей террористический акт в отношении Берии. Хазан подписал постановление об избрании в отношении Бедии меры пресечения (ареста) и постановление о предъявлении ему обвинения.

Савицкий и Парамонов известными методами заставили Бедию признать себя виновным в том, что он участвовал в подготовке террористического акта в отношении Берии. А этого было вполне достаточно, чтобы быть расстрелянным.

Бедию допрашивая сам Берия. На этом допросе Бедия отказался от своих показаний, но этот отказ, как показал Хазан, не был отражён в материалах дела.

Обращает на себя внимание такой факт. Составленное Савицким и Парамоновым обвинительное заключение по делу Бедии утверждено 2 декабря 1937г., а постановление о предъявлении ему дополнительного обвинения вынесено 3 декабря 1937 г. Ни с этим постановлением, ни вообще с материалами дела Савицкий и Парамонов не ознакомили Бедию, хотя в соответствии с действовавшим законодательством они обязаны были это сделать. Увы, это не единственный такой случай в практике органов НКВД тех лет.

Дело Бедии направили на рассмотрение тройки при НКВД Грузинской ССР, по постановлению которой он был расстрелян. В её заседании участвовал Церетели, а дело Бедии докладывал Парамонов.

Определением военного трибунала Закавказского военного округа от 1 сентября 1955 г. Бедия был реабилитирован.

Репрессировали и жену Бедии — Нину. Следствие по её делу вёл Савицкий, а Парамонов участвовал в её допросе. В суде он показал, что в деле Нины Бедия не было доказательств, которые бы подтверждала обоснованность её привлечения к уголовной ответственности. Но на основании постановления тройки при НКВД Грузинской ССР Нина Бедия была расстреляна.

Выслушивая показания свидетелей и подсудимых по обвинениям, предъявленным Рухадзе, суд и присутствовавшие в зале суда убедились в том, какое беззаконие творилось в Гагрском отделе НКВД Грузинской СССР, в то время, когда начальником его был Рухадзе. Об этом дал развёрнутые показания свидетель В.Н. Васильев — тогдашний заместитель Рухадзе.

Он показал, что незаконные методы ведения следствия в Гагрском городском отделе НКВД Грузинской ССР начали применяться с лета 1937 г. после того, как Рухадзе, возвратившись с совещания из Сухуми, разъяснил оперативному составу горотдела и оперативных пунктов НКВД, что имеется установка о применении к арестованным мер физического воздействия и указал, что следствие нужно вести упрощённо. Те следователи, которые не будут выполнять эти указания, будут считаться пособниками врагов народа.

В 1937 г., показал Васильев, все камеры Гагрского городского отдела НКВД Грузинской ССР были забиты арестованными до отказа, они не могли даже сесть и стояли. Чтобы отвести арестованного на допрос, его приводилось буквально вытаскивать из камеры. Случалось, некоторые арестованные умирали в камерах, и продолжали стоять вместе с живыми. Следствие же шло своим чередом. Дело дошло до того, что для оперативных работников была установлена норма — заканчивать в день 10 следственных дел, которые направлялись на рассмотрение тройки при НКВД Грузинской ССР. Как видим, особой тщательности при расследовании дел, подлежавших рассмотрению на заседаниях «тройки» не наблюдалось.

Рухадзе изобрёл новую форму проведения очных ставок и получения в результате этого нужных следствию показании — в ходе их проведения он заставлял арестованных избивать друга. Случалось, что во время допросов арестованных убивали. В этих случаях во врачебных заключениях указывалось, что смерть арестовавшего наступила «от разрыва сердца».

Как заявил Васильев, прокуратура фактически была отстранена от надзора за законностью производившихся арестов. Он привёл такой пример.

Однажды в камеры к арестованным вместе с Рухадзе пришёл прокурор, который стал задавать арестованным вопросы на турецком языке. Рухадзе, знавший этот язык, сделал вид, что он ничего не понимает, а потом рапортом донёс, что прокурор задавал арестованным провокационные вопросы.

Рухадзе подтвердил показания свидетеля Васильева, но даже и без этого было достаточно доказательств беззакония, творившегося в Гаграх.

Свидетель Васильев рассказал и о том, как он пытался воспротивиться незаконным методам следствиями, и чем для него это закончилось.

Он неоднократно обращался к Рухадзе и Пачулии (наркому внутренних дел Абхазии), которых пытался убедить в недопустимости незаконных методов ведения следствия, но они его «посчитали дураком». Писал он и Ежову, но ответа так и не получил. Не получил он ответа и от заместителя Ежова Фриновского, которому также писал. В конечном итоге его вызвали к наркому внутренних дел Грузии Гоглидзе и заставили написать объяснение. На одном из партийных собраний сменивший Рухадзе А. Кобулов (брат Б. Кобулова) заявил, что он, Васильев, пишет клеветнические заявления, разводит склоку. Разбор его дела перенесли в Тбилиси. В течение четырёх месяцев он писал различные объяснения. Его исключили из партии, но районный комитет партии это решение не утвердил, а ограничился строгим выговором с последним предупреждением.

Остаётся лишь гадать, почему Васильев так легко отделался. Он и сам в суде с недоумением задавал этот вопрос. Одним словом, ему просто повезло.

Именно Рухадзе первым продемонстрировал применение новых методов ведения следствия в ходе расследования дела Леткемана и других, обвинявшихся в шпионской деятельности в пользу Германии и в подготовке террористических актов.

В судебном заседании были рассмотрены документы этого дела, из содержания которых следовало, что инициатором возбуждения этого дела был Рухадзе. Вспомним, что в своей «оперативной биографии» он ставил себе в заслугу «разоблачение» Леткемана и других арестованных с ним лиц.

Первым арестовали Г.И. Леткемана, немца по национальности, заведующего пчеловодческим хозяйством совхоза им. 3-го Интернационала Гагрского района. Более месяца его жестоко избивали, ставили на длительное время с поднятыми руками в угол, не давали сесть и отправлять естественные надобности. В результате всего этого Леткеман вынужден был дать показания о «вредительстве в пчеловодстве». Но на этом разоблачение не закончилось. Леткемана раздевали догола и нещадно били по всем частям тела, петлёй сдавливали его половый органы. После таких допросов Леткеман дал показания о десятках «шпионов, резидентов и подрезидентов».

На основании показаний Леткемана были арестованы: табаковод-единоличник Али Мамедович Шалаб оглы, крестьянин-середняк Давлет Мустафаевич Пипин оглы, табаковод Шевки Мустафаевич Пипин оглы, технорук совхоза им. 3-го Интернационала А.Д. Богуславский, секретарь Аптекоуправления города Сухуми Д.Д. Беляев, заведующий питомником Гудаутского райлесхоза Г.В. Семенкович, швейцар дома отдыха В.К. Платонов, пчеловод совхоза «Кохара» В.М. Рудь, пчеловод А.А. Педан, пчеловод совхоза им. 3-го Интернационала А.С. Наумов и колхозник М.А. Устьян.

Был арестован и заведующий отделом экономики и труда совхоза имени 3-го Интернационала Е.Ф. Гохбаум, немец по национальности, который, будучи агентом НКВД, донёс на Леткемана. Однако, как видим, самому ему избежать ареста не удалось. Рухадзе, разоблачая «врагов народа», не жалел и своих.

Отвечая на вопрос, кто избивал арестованных по делу Леткемана и других, Рухадзе в суде ответил: «В отношении Леткемана лично я совместно с другими сотрудниками, а к остальным арестованным репрессии применялись без моего участия». Леткемана он избивал верёвкой по пяткам. Избивал его потому, что «Леткеман отказывался давать признательные показания, а мы были уверены в его виновности, и так как на избиение была санкция, то мы его избивали», — пояснил Рухадзе. Странная, а, скорее, страшная логика: зачем же избивать, если уже знаешь, что перед тобой преступник? А дело в том, что все же требовались какие-то доказательства виновности. Поскольку же таких доказательств не было, и быть не могло, так как никаких преступлений арестованные не совершали, то активно добывалась «царица доказательств» признание арестованного в совершении преступлении. Такие признания получались в результате жесточайших избиений и других изощрённых пыток. Арестованные вынуждены были оговаривать себя и других в совершении тяжких преступлений. Борцов с «врагами народа» это вполне устраивало.

Об избиении Рухадзе арестованного Леткемана показали допрошенные в суде в качестве свидетелей бывший нарком внутренних дел Абхазской АССР Г.А. Пачулия, а также работавший в 1937 г. начальником оперативного пункта на мысе Пицунда и подчинявшийся Рухадзе, Я.П. Постолов. В присутствии последнего Рухадзе избивал Леткемана жгутом, требуя дать показания о своей преступной деятельности.

Свидетель Свиридов, расследовавший дело Леткемана, также показал, что именно с этого дела начались массовые избиения арестованных. При этом Свиридов старательно обходил свою причастность к избиению арестованных по данному делу лиц. Между тем, он документально оформлял это дело, вёл протоколы допросов, составлял постановления о предъявлении обвинения и обвинительное заключение по этому делу, доложил его на заседании «тройки» при НКВД Грузинской ССР. Однако он подробно рассказал, каким издевательствам именно Рухадзе подвергал Леткемана.

Трудно было поверить в то, что следователь Свиридов не избивал арестованных, но в сентябре 1955 г. судили не его, и поэтому в суде фактически так и не выяснили, причастен ли Свиридов к избиению арестованных по делу Леткемана и других.

В ходе следствия Леткеман неоднократно отказывался от дававшихся им показаний. Отказывались от своих показаний и другие обвиняемые. Богуславский, Устьян, Платонов, Рудь и Наумов вообще не признали себя виновными. Это и понятно: ведь они не совершали никаких преступлений.

Богуславский в заявлении от 24 августа 1937 г. писал: «[…] Я готов мужественно перенести все ваши пытки, потому что незаслуженный позор, обречение на голодное существование моей семьи — сильнее смерти». Действительно, нужно было обладать большим мужеством, чтобы так открыто выразить своё отношение к палачам, фальсифицировавшим дело в отношении ни в чём не виновных людей.

После завершения следствия по делу Леткемана и было составлено обвинительное заключение, которое подписал Рухадзе, а утвердил Пачулия. Дело было направлено на рассмотрение тройки при НКВД Грузинской ССР. По её постановлению от 26 сентября 1937 г. обвиняемые были приговорены к расстрелу. Единственным исключением оказался Устьян, которого приговорили к лишению свободы сроком на 10 лет.

Согласно обвинительному заключению, Леткеман признан виновным в том, что, являясь агентом иностранной разведки, готовил «террористический акт над вождём народа и другими членами союзного правительства, насадил шпионско-разведывательную сеть в совхозе им.З-го Интернационала, проводил широкую вредительскую работу по пчеловодству, причинив ущерб в сумме 104 тысяч руб.». A.M. Шалаб оглы, Д.М. Пипин оглы, Ш.М. Пипин оглы входили в созданную Леткеманом террористическую группу. Талаб оглы, кроме того, передавал Леткеману шпионские сведения. Богуславский, Беляев, Семенкович и Платонов, будучи завербованными Леткеманом в шпионскую агентуру, снабжали его информацией об экономическом положении совхоза и предприятий, в которых они работали. Упомянутый агент НКВД Гохбаум являлся подрезидентом (?! — Н.С.) в шпионско-разведывательной сети Леткемана. Рудь, Педан и Наумов по заданию Леткемана проводили вредительство в области пчеловодства, а Устьян, не зная, что Гохбаум является агентом германской разведки, сообщал ему о политических настроениях колхозников.

Разумеется, в материалах дела, кроме общих слов, ни одного конкретного преступного действия обвиняемых не зафиксировано. Удивляться на приходится, это было характерным для абсолютного большинства дел, но которым привлекались к уголовной ответственности «враги народа». Любопытно посмотреть, какие показания дал Леткеман. По его признанию, им собирались такие шпионские сведения для германской разведки, как данные о состоянии пчеловодства в Гагрском районе и количестве заготовленных в 1936 г. дров в Бзыбском районе. Комментарии излишни…

Тем же методом было сфальсифицировано дело о «Дашнакской контрреволюционной организации в Гагрском районе».

Как уже говорилось, согласно приговору специального присутствия Верховного Суда Абхазской АССР, «лакобовская» контрреволюционная организация в своей враждебной деятельности была связана с «дашнакской контрреволюционной организацией», существовавшей в Гагрском районе республики. Такую организацию «создал» начальник Гагрского отдела НКВД Грузии Рухадзе. Он же и «разоблачил» эту «антисоветскую организацию», за принадлежность к которой на основании постановлений тройки при НКВД Грузинской ССР в 1937 г. были расстреляны 18 человек, и 11 человек были приговорены к лишению свободы сроком на 10 лет каждый. Среди них в основном были неграмотные и малограмотные крестьяне.

Как было сфальсифицировано это дело? В результате проведённой в 1954 г. Главной военной прокуратурой проверки было установлено следующее.

В октябре 1936 г. в адрес руководящих партийных работников Армянской ССР поступили анонимные письма националистического характера. Письма эти были из города Белореченска Краснодарского края. Для выявления авторов писем туда был командирован агент НКВД Армянской ССР «Ануш». Он донёс, что в Белореченске выявил группу националистически настроенных лиц армянской национальности, в которую входили учителя Т.К. Хантемирян и М.М. Кундахчян. Именно они и являлись авторами названных писем. «Ануш» также сообщил, что участники Белореченской группы поддерживают связь с некоторыми жителями Гагрского района, в частности, с отцом и братом М.М. Кундахчяна и O.K. Кундахчяном (все они впоследствии были расстреляны) и с жителем города Ленинакана Армянской ССР С.О. Зандаряном.

Для выявления этих связей агент «Ануш» передается в распоряжение Рухадзе. А вот дальше с точки зрения здравого смысла и элементарной порядочности, происходит, казалось бы, невероятное. Хотя в то время такое не было редкостью.

Рухадзе, не располагая никакими данными о наличии контрреволюционной дашнакской организации в Гагрском районе, направляет туда агента «Ануша» и даёт ему явно провокационное задание создать такую организацию. Об этом убедительно свидетельствуют конкретные указания, которые Рухадзе дал «Анущу» в феврале 1937 г.

Вот эти указания. Приведу их полностью.

«1. Вести себя очень осторожно.

2. То же поручить членам дашнакской организации.

3. Письменным протоколом оформить дашнакскую организацию с подписями всех членов и выбрать руководство этой организации.

4. Изучить настроение народа.

5. Учесть недовольство.

6. Поручить членам дашнакской организации вести агитацию против проводимых мероприятий советской власти.

7. Установить и собирать членские взносы.

8. Учесть оружие, имеющееся у населения.

9. Настроить приобрести оружие.

10. Изучить письменно характер каждого члени партии.

11. Дать указание о формировании организации.

12. Поручить членам организации вести антисоветскую работу в колхозе.

13. Установить живую связь с Белореченском через Мисака Кундахчяна (брата М.М. Кундахчяна. - К.С).

14. Выяснить и связаться с другими районами Абхазии, если есть там организации или отдельные контрреволюционные элементы.

15. Письменно и официально оформить Зандаряна в качестве связчика между дашнаками Абхазии, Армении и Ахалкалакским районом.

16. Поручить членам организации выяснять лиц, подозревающихся в связях с органами НКВД».

Как видим, формулировки указаний не блещут красотой стиля, но направленность их выражена достаточно чётко: создать внушительную «контрреволюционную организацию», разоблачение которой явилось бы большой заслугой Рухадзе.

Агент «Ануш» выполнил эти указания Рухадзе. Совместно с Зандаряном принял меры к «оформлению» дашнакской организации, в частности, было проведено собрание, на котором «Ануш» выступил как представитель «центра дашнаков Армении», дал указание об избрании руководящей тройки. Всё это было оформлено протоколом.

Созданную таким образом «антисоветскую организацию» Рухадзе затем «разоблачил». 15 апреля 1937 г. он начал производить массовые аресты жителей Гагрского района, предъявляя им обвинение в принадлежности к контрреволюционной дашнакской организации. Из содержания докладных записок Рухадзе видно, что с 15 апреля по 5 августа 1937 г. было арестовано как членов указанной организации 80 жителей Гагрского района. Эти лица, как утверждал Рухадзе, являлись «членами контрреволюционной дашнакской организации, разветвлённой на территории Грузинской ССР и Азово-Черноморского края».

При рассмотрении материалов более семидесяти дел на лиц, обвинявшихся в участии в указанной организации, установлено, что все постановления об избрании мер пресечения в отношении этих лиц, обвинительные заключения по их делам и другие следственные документы подписаны Рухадзе.

По прямому указанию Рухадзе, что он и не отрицал в суде, арестованных жестоко избивали, чтобы добиться от них признания в антисоветской деятельности. Установлено, некоторые из арестованных были убиты во время допросов.

О том, как фальсифицировалось это дело и велось по нему следствие, рассказали в суде бывшие арестованные по обвинению в принадлежности к «дашнакской контрреволюционной организации».

Колхозник, бывший секретарь комсомольской организации колхоза Х.А. Эрьян, постановлением тройки при НКВД Грузинской ССР от 15 сентября 1937 г. лишенный свободы сроком на 10 лет, рассказал, что 16 или 17 июля к нему пришли работники НКВД и попросили назвать самых активных комсомольцев и их родственников. Ночью этих людей стали арестовывать. Был арестован и он. Его допрашивал оперативный работник Гагрского отдела НКВД Грузинской ССР Калашян, по существу палач, как охарактеризовал его Эрьян. Калашян убеждал его признаться в том, что он является членом контрреволюционной дашнакскои организации, но Эрьян отказался от этого предложения.

Через несколько дней его поставили на «стойку» — заставили вытянуть руки перед собой, и как только он опускал руки, его били. На допросах Эрьяна били шомполом и резиновом шлангом, но он ни в чём не признал себя виновным. Тем не менее его лишили свободы на 10 лет.

Эрьян заявил, это в Гагрском районе в 1937 г. в застенках НКВД людей было больше, чем жителей этого района на фронтах Великой Отечественной войны.

Калашян, допрашивая и арестованного М.Е. Чакряна, которого он также избивал, добиваясь признания а принадлежности к антисоветской организации. В присутствии Рухадзе он провёл очную ставку между Чакряном и тоже арестованным Демерчаном. Поскольку ни тот, ни другой не признавали себя виновными, их заставили поочередно избивать друг друга палкой. Рухадзе при этом заходился в неудержимом смехе.

По «дашнакскому делу» был арестован и колхозник Г.К. Айба. Как он показал в суде, его поместили в камеру размером четыре на четыре метра. В ней содержалось до семидесяти арестованных. Во время одного из допросов, на котором он не признавал себя виновным, в кабинет следователя зашёл Рухадзе и заявил, что его, Айбу, завербовали в антисоветскую организацию и вышел. После этого Айбу жестоко избили, и лишь к утру в камере он пришёл в себя. В эту же камеру бросили и избитого Нестора Кетию, который к утру скончался. Выше уже рассказывалось, как его на очной ставке его избивал брат Иснат.

В суде был допрошен и упоминавшийся Калашян. Его показания, как и показания других подобных свидетелей, были весьма сдержанными. Он заявил, что допросил всего лишь 8–10 арестованных. Не отрицал того, что избивал арестованных, но делал это по указанию Рухадзе.

Свидетель Васильев также рассказал о том, как фальсифицировалось «дело дашнаков». Основным и, пожалуй, единственным способом сбора доказательств виновности арестованных являлось их жестокое избиение, проводившееся до указанию Рухадзе, который руководил следствием но этому делу.

Так, основной обвиняемый Ованес Крикорович Кундахчян, родившийся в 1891 г., малограмотный крестьянин, был так избит, что не мог ни стоять, ни сидеть, ни лежать. Он стоял на четвереньках и в таком положении давал показания.

Дело «дашнаков» намеревались передать на рассмотрение выездной сессии Военной коллегии Верховного Суда СССР, однако этого не было сделано. На рассмотрение «тройки» при НКВД Грузинской ССР были направлены дела лишь на 25 человек. На основании её постановлений от 15 сентября 1937 г. 15 человек были расстреляны, а 10 человек лишены свободы сроком на 10 лет каждый.

Обвинительное заключение в отношении этих 25 человек утверждено Рапавой.

В отношении остальных арестованных дела были прекращены. Но как? 23 сентября 1937 г. в отношении каждого из них были вынесены одинаковые заключения, согласно которым они признавались виновными в контрреволюционной дашнакской деятельности, но поскольку, указывалось в этих заключениях, «они чистосердечно раскаялись и не совершили иных преступлений, а поэтому не представляют социальной опасности», вследствие чего уголовное преследование в отношении этих лиц прекращается и они освобождаются из-под стражи. Однако, вскоре некоторых из них вновь арестовали. На основании постановления тройки при НКВД Грузинской ССР от 14 октября 1937 г. С.М. Устьяна лишили свободы сроком на 10 лет. По постановлению той же тройки от 20 ноября 1937 г. был расстрелян А.А. Ичмелян, а по постановлению от 8 марта 1938 г. — М.П. Антонян и А.Х. Пашьян.

Вот так закончилось дело о «дашнакской контрреволюционной организации», якобы действовавшей в Гагрском районе Абхазской АССР. Рухадзе убедительно продемонстрировал своё умение разоблачать затаившихся «врагов народа».

В то время считалось, что показателем в работе сотрудников НКВД является количество не только разоблачённых «врагов народа», но и число групповых дел, направленных на рассмотрение судов и троек.

Ещё одним таким делом было так называемое дело жителей Мамукинскои деревни, необоснованно обвинённых в совершении тяжких преступлений.

Началом к расправе над жителями этой деревни послужило осуждение к расстрелу 3 октября 1937 г. выездной сессией Военной коллегии Верховного Суда СССР сотрудника НКВД Грузинской ССР Н.Д. Давидова, обвинённого в участии в антисоветском заговоре, ставившем своей целью свержение Советской власти. При этом Давидов якобы изъявлял желание лично совершить террористический акт в отношении Гоглидзе и Кобулова.

Давидов был арестован Хазаном на основании ордера, подписанного Рапавой. Он же вынес постановление о предъявлении Давидову обвинения в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–10 и 58–11 УК Грузинской ССР.

К фальсификации дела в отношении Давидова приложил руку и Кримян. Допрашивая арестованного Дзидзигури, он добился от него показаний, «изобличавших» Давидова в совершении тяжких преступлений. Реальных же доказательств его виновности в совершении каких бы то ни было преступлений не имелось. Да, были его показания на предварительном следствии о признании себя виновным, однако в суде он отказался от этих показаний, как от вынужденных, данных им в результате избиении, которым он подвергался в ходе следствия. В суде Давидов также утверждал, что допрошенные свидетели оговорили его.

После осуждения и расстрела Давидова события развивались так. Секретный сотрудник НКВД Мчедлишвили донёс, что, проходя мимо пивной в Мамукинскои деревне, он услышал высказывания находившихся там братьев Давидовых, братьев Манучаровых, а также Капанидзе и Багдасарова, которые возмущались арестом и осуждением Н.Д. Давидова и говорили, что за это нужно «уничтожить Гоглидзе и Кобулова».

Допрошенный в 1953 г. по делу Берии и других Мчедлишвили показал, что он оговорил братьев Давидовых и других жителей Мамукинскои деревни. Как он считал, его донесение и показания нужны были работникам НКВД «для какой-то цели».

Получив такие «доказательства», Савицкий составил на названных Мчедлишвили лиц справки, в которых утверждалось, что они изобличаются «в ведении злостной контрреволюционной агитации и в террористических настроениях». Всех их арестовали. Как показал в суде Савицкий, при составлении справок на жителей Мамукинской деревни он располагал лишь донесением Мчедлишвили.

Братья Саркис и Александр Давидовы, М. Капанидзе, Г., В. и К. Манучаровы, Н. Размадзе, Д. Ростомов и А. Багдасаров были обвинены в организации террористической группы, ставившей своей целью убить Гоглидзе и Кобулова. На основании постановлений тройки при НКВД Грузинской ССР от 23 мая 1938 г. все они были расстреляны.

Эти постановления были подписаны лишь двумя членами тройки — Кобуловым и Церетели. Здесь возникают по меньшей мере два вопроса. Во-первых, вправе ли был Кобулов участвовать в рассмотрении дел на жителей Мамукинской деревни, которые «хотели его убить»? И второй: почему постановления подписаны лишь двумя членами «тройки»?

Отвечая на первый вопрос, приходится констатировать, что в деятельности органов НКВД того времени нормы общечеловеческой нравственности вообще отсутствовали, не говоря о том, что не соблюдались даже формально существовавшие правила, регламентировавшие порядок расследования и разрешении уголовных дел. Ну, а что касается второго вопроса, то такой мелочи, как неучастие прокурора республики в заседании тройки (а он входил в её состав), вообще не придавалось никакого значения.

Допрошенный в суде свидетель А.Н. Морозов — бывший секретарь тройки при НКВД Грузинской ССР, подтвердил, что постановления по делам жителей Мамукинской деревни действительно подписаны лишь Кобуловым и Церетели. На его вопрос, почему эти постановления не подписаны прокурором, Кобулов ответил, что прокурор подпишет позже, но почему-то он к ним не пришёл, видимо, забыл.

Этот же свидетель опроверг утверждение Церетели, что он участвовал не во всех заседаниях тройки. Морозов также пояснил, что со стороны Церетели по существу рассматривавшихся тройкой дел никогда и никаких возражений или замечаний не было.

Показания свидетеля Морозова подтвердил в суде Рапава.

Ну, а что касается «какой-то цели», о которой говорил Мчедлишвили, ради которой были расстреляны ни в чём не повинные жители Мамукинской деревни, то она ясна. Гоглидзе и Кобулову необходимо было предстать перед общественным мнением возможными жертвами «врагов народа», которые стремятся их уничтожить, поскольку они (Гоглидзе и Кобулов) являются истинными защитниками Советской власти от посягательств врагов, проникших во все слои населения и все сферы общества. Тогда было весьма престижным оказаться возможной жертвой «врагов народа».

Определениями Военной коллегии Верховного суда СССР от 13 марта 1954 г. все осуждённые по указанным делам реабилитированы, и дела в их отношении прекращены за отсутствием в их действиях состава преступления.

При пересмотре дела по обвинению Саркиса Давидова Военной коллегией было вынесено частное определение в отношении Мчедлишвили, которое было направлено Главному военному прокурору для возбуждения уголовного преследования в отношении Мчедлишвили, давшего ложные показания в отношении братьев Давидовых и других ли. Ведь именно эти показания послужили основанием для возбуждения дел в отношении жителей Мамукинской деревни по обвинению их в совершении тяжких преступлений.

Результативность работы сотрудников органов НКВД определялась и тем, насколько успешно они изобличали в преступной деятельности видных партийных, государственных и хозяйственных работников.

Как и в других регионах страны, в Грузии в годы сталинщины были уничтожены почти все активные участники революционного движения в Закавказье, которые впоследствии возглавляли Компартию и Совнарком Грузии, наркоматы республики.

Одним из них был Михаил Иванович Кахиани, член партии с 1917 г., бывший секретарь ЦК КП/б/ Грузии. В 1929 г. он покинул Грузию, являлся одним из секретарей Среднеазиатского бюро ЦК ВКП/б/, членом редколлегии «Правды», а к моменту ареста он был членом Комиссии Партийного Контроля при ЦК ВКП/б/ по Орджоникидзевскому краю. Кахиани был близким другом Серго Орджоникидзе и в течение ряда лет работал вместе с ним. Поскольку, как уже говорилось, Серго питал политическое недоверие к Берии, последний принял меры к уничтожению не только родных Серго Орджоникидзе, но и тех, кто был рядом с ним. Вот и с Кахиани подсудимые по делу Рапавы, Рухадзе и других расправились беспощадно.

Поводом к аресту Кахиани явились ложные показания других арестованных, полученные в результате их избиений. Кахиани арестовали в городе Ставрополе 4 августа 1937 г. на основании постановления Хазана. Затем его этапировали в Грузию. Постановление о предъявлении обвинения Кахиани вынесено также Хазаном.

Вместе с Гоглидзе и Кобуловым следствие по делу Кахиани вели Кримян, Савицкий, Парамонов и Хазан. Именно этим сотрудникам НКВД Грузии поручалось непосредственное исполнение наиболее важных, по мнению Берии, Гоглидзе и Кобулова, заданий по уничтожению неугодных им людей. И, как это было установлено в ходе судебного разбирательства, они успешно справлялись с такими заданиями. Эти люди добивались признательных показаний от арестованных, которые оговаривали не только себя, но и большое число ни в чём не повинных людей.

Установлено, что первые показания о своей преступной деятельности Кахиани дал в августе 1937 г. Допрашивал Кахиани в тот раз Кримян. В показаниях, как они изложены в протоколе допроса, Кахиани утверждал, что за короткий срок он создал в горах широкую сеть повстанческих групп, которые должны были поднять вооружённое восстание против Советской власти во время вторжения английских войск на территорию СССР. Кроме того, он якобы намеревался совершить террористический акт в отношении Берии.

Далее Кахиани допрашивали также Берия с Гоглидзе, которые, как показал Кримян, избивали его. На этом допросе Кахиани полностью отказался от показаний, данных Кримяну, и заявил последнему отвод, который был удовлетворён. Но это было лицемерием. Устранение Кримяна от следствия по делу Кахиани ничего не изменило — Кахиани, как и многие другие, был обречён на гибель с момента своего ареста.

Расследование дела Кахиани поручили Савицкому и Парамонову. Как и всегда, с этим заданием они справились успешно.

Кахиани «признался» им в том, что готовился к совершению террористического акта в отношении Сталина, Молотова и Кагановича во время приёма ими руководящих работников Северного Кавказа. Намеревался якобы убить и руководящих работников ЗСФСР, в том числе и Берию. Кахиани, указывалось в протоколе его допроса, также распространял клеветнические измышления в отношении Берии, вовлёк в преступную контрреволюционную деятельность многих руководящих работников Северного Кавказа, создавал вооружённые повстанческие группы.

Савицкий и Парамонов на допросе 26 августа 1937 г. получили также показания, что Серго Орджоникидзе был осведомлён о контрреволюционной деятельности бывших руководящих работников ЗСФСР.

В тюремной камере с Кахиани находился осведомитель, который сообщал, что именно говорил Кахиани, как оценивал положение, в котором оказался. Фактически это был один из источников «доказательств», изобличавших Кахиани в его «враждебной деятельности».

Обвинительное заключение по делу Кахиани подписали Савицкий и Парамонов, а утвердил Гоглидзе. Дело Кахиани на заседании тройки при НКВД Грузинской ССР докладывал Парамонов. На основании её постановления от 3 декабря 1937 г. Кахиани был расстрелян.

С участием Парамонова в 1936 г. был избит во время допроса арестованный Чахвадзе, который в результате этого дал ложные показания, что бывший секретарь ЦК КП/б/ Грузии Л.Д. Гогоберидзе и бывший секретарь Заккрайкома ВКП/б/ М.Д. Орахелашвили являлись участниками контрреволюционной организации «правых».

Вскоре Гогоберидзе арестовали в Ростове-на-Дону, где он являлся секретарём Сталинского райкома ВКП/б/. Затем его этапировали в Тбилиси, где и велось следствие по его делу.

Кто такой Гогоберидзе? Родился он в 1896 г. в Кутаисской губернии в семье дворянина. В 1916 г. вступил в партию большевиков. Активно участвовал в борьбе за советскую власть в Закавказье. В 1917 г. — заместитель председателя Дживизликского Совета, а с февраля 1918 г. — член Бюро Бакинского комитета РКП/б/ и одновременно — член Кавказского краевого комитета РКП/б/. После падения Бакинской коммуны 31 июля 1918 г. оставался в Баку. В мае 1919 г. являлся одним из руководителей стачки бакинских рабочих против правительства мусаватистов. В марте-июне 1921 г. возглавлял Тифлисский ревком, затем был секретарём Тифлисского комитета РКП/б/. В 1923–1924 гг. — заместитель Председателя Совета Народных Комиссаров Грузии, а в 1924–1925 гг. секретарь Аджарского обкома партии. В 1925–1926 гг. находился на дипломатической работе в Париже. В 1926–1930 гг. — секретарь ЦК КП/б/ Грузии. В 1930–1934 гг. учился в Институте красной профессуры. Работал в наркомате снабжения СССР, а затем находился на партийных должностях.

После ареста Гогоберидзе подвергали жестоким пыткам, в результате чего он вынужден был оговорить себя в совершении тяжких преступлений.

27 ноября 1936 г. Гогоберидзе было предъявлено обвинение в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 56–10 и 56–11 УК РСФСР, то есть в проведении антисоветской агитации и в том, что являлся членом антисоветской организации. За эти преступления не предусматривалось такое наказание, как смертная казнь.

Далее 17 марта 1938 г. от Гогоберидзе получили признание в том, что он готовил террористический акт в отношении Сталина. Однако, как того требовало действовавшее уголовно-процессуальное законодательство, нового обвинения в террористической деятельности ему не предъявлялось. А суду он был предан по обвинению в террористической деятельности, и на основании приговора от 21 марта 1938 г. выездной сессии Военной коллегии Верховного Суда СССР, признавшей Гогоберидзе виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–8 (террор) и 58–11 УК РСФСР. В тот же день он был расстрелян.

Таким образом, было допущено грубейшее нарушение уголовно-процессуального законодательства: Гогоберидзе был предан суду и осужден за преступления, которые ему на предварительном следствии не вменялись.

Как и многие другие, Гогоберидзе был признан виновным в совершении чудовищных преступлений. В приговоре указано, что он якобы являлся участником контрреволюционной троцкистско-зиновьевской организации, совершившей 1 декабря 1934 г. убийство С.М. Кирова и подготавливавшей в 1934–1936гг. террористические акты в отношении руководителей ВКП/б/ и Советского правительства, принимал участие в подготовке террористического акта в отношении Сталина. Но никаких конкретных доказательств виновности его в совершении какого-либо преступления в материалах дела не имеется. Не приведены они и в приговоре. Откуда им взяться, если Гогоберидзе действительно не совершал никаких преступлений.

Все дело в том, что Гогоберидзе находился в Баку в то время, когда Берия нёс службу в мусаватистской контрразведке. Об этом Гогоберидзе говорил Серго Орджоникидзе. Зная это, Берия, естественно, не мог оставить в живых свидетеля, прямо скажем, тёмных страниц его жизни. И Берия руками своих подручных расправился с Гогоберидзе.

Были расстреляны и бывшие секретари ЦК КП/б/ Грузии П.С. Агниашвили и Самсон Мамулия. В фальсификации дела по обвинению Мамулии участвовал и Хазан. Именно он подписал постановления на арест и предъявлении обвинения Мамулии. Это он сделал, как пояснил в суде сам Хазан, потому, что ему было сказано о наличии на этот счёт специального решения «инстанции», каковой в то время в Грузии являлся Берия.

Не избежали этой участи и партийные работники рангом пониже. Один из них — Г. Долидзе, заведующий отделом ЦК КП/б/ Грузии, а затем секретарь районного комитета партии. В расследовании его дела участвовал Хазан.

Перед расстрелом Долидзе написал заявление, содержащееся в его деле. Привожу дословно этот документ: «Л.П. Берия, С.А. Гоглидзе, говорю своё последнее слово вам. Я и вместе со мной весьма многие преданные сыны нашей Великой Сталинской партии ни в чём не виноваты. Мы погибаем благодаря провокации врагов, которые сумели оговорить лучших преданных товарищей. Система же следствия в нашем органе НКВД такова, что оговор врагов находит подтверждение, от нас не выслушивают никаких оправданий, никаких доводов, заставляют подписывать и показывать всякую чушь и ерунду. Говорят, были и такие, которые ничего не показывали, их тоже расстреляли. Кому это нужно, как не врагам. Наши следователи ни в чём не виноваты, они подчинены этой порочной системе следствия, они заранее уверены в том, что дело имеют с врагами народа. Почему никто не подумает над тем, что враги могут оговорить и честных, преданных людей. На одного врага идут десятки преданных людей ими оговорённых. Почему не подумаете над тем, что весь актив, который не раз доказал свою преданность ленинско-сталинской партии, вдруг стал врагом того строя, за который они боролись, врагами той партии, которая их воспитала и создала, — ведь это ерунда и чушь.

Совершается ужасное и чудовищное дело, истребляются люди, беспредельно преданные вождю партии Великому Сталину.

Моя просьба перед смертью — подумайте над этим. Моё показание, как и многих, сплошной вымысел, надуманный под палкой. Прощайте. Долидзе Г. кам. № 21».

Дело Долидзе расследовалось под руководством Хазана. На процессе по делу Рапавы и других Хазан заметил, что Долидзе правильно охарактеризовал применявшиеся в то время методы следствия.

Видно, что в заявлении Долидзе объективно показаны причины и условия беспрецедентного по масштабам распространения беззаконие и произвола в годы сталинщины. Правда, Долидзе наивно полагал (а много ли было тогда тех, кто считал по-иному?), что Сталин и другие ответственные работники не знают о творившемся беззаконии. Долидзе и абсолютному большинству других необоснованно арестованных трудно было даже вообразить, что к развязыванию невиданного произвола самое непосредственное отношение имеет Сталин. Им трудно было поверить, что их оговаривают не враги, а такие же, как и они, необоснованно арестованные органами НКВД. Но утверждение Долидзе, что в сложившейся системе ни в чём не повинный человек может быть признан виновным в самых невероятных преступлениях и расстрелян, является правильным.

Крайне тяжело было слушать оглашавшиеся в суде заявление Долидзе и другие подобные документы. Нелегко было знакомиться с действительными, а не парадными страницами нашей истории.

Хазан и Савицкий под руководством Берии и с участием Кобулова вели следствие по делу бывшего Председателя Совета Народных Комиссаров Грузинской ССР Германа Андреевича Мгалоблишвили — активного участника революции 1905–1907 гг. и революционного движения в последующие годы, неоднократно подвергавшегося репрессиям со стороны царской власти.

Основанием к аресту Мгалоблишвили послужили показания его самого о своей «преступной» деятельности, а также показания М.Д. Орахелашвили, бывшего председателя Верховного Суда Грузии И.Б. Болквадзе, П.С. Агниашвили и других — всего 61 человека, «изобличавших» Мгалоблишвили в совершении тяжких преступлений.

Кримян, Хазан, а также допрошенный в суде в качестве свидетеля бывший начальник секретно-политического отдела НКВД Грузинской ССР Давлианидзе подтвердили, что Мгалоблишвили подвергался жестоким избиениям. Давлианидзе, кроме того, показал, что обвиняемого избивал и сам Берия.

Допрошенный в суде Г.М. Барский, являвшийся в 1937 г. помощником начальника 1-го отдела НКВД Грузинской ССР, пояснил, что он видел окровавленного Мгалоблишвили, которого допрашивали Кримян и Савицкий. Он же подтвердил, что особой жестокостью отличались Кримян, Савицкий и Хазан. Последний, кроме того, был чрезвычайно мнителен и подозрителен, считая всех врагами.

Неудивительно, что Мгалоблишвили оговорил не только себя, но и многих других, хотя они никогда никаких преступлений не совершали.

Так, в заявлении от 8 июля 1937 г. в НКВД Грузии Мгалоблишвили указывал, что в контрреволюционную организацию его завербовал Буду Мдивани. Кстати, последний тоже необоснованно был признан виновным в совершении особо опасных государственных преступлений. Определением судебной коллегии по уголовным делам верховного Суда СССР от 29 сентября 1956 г. дело в отношении Мдивани было прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления.

Мгалоблишвили признал себя виновным и в шпионской деятельности в пользу германской, английской, японской, французской и итальянской разведок. И этой деятельностью, согласно его показаниям, занимались около 40 человек. В частности, Мгалоблишвили назвал в их числе П.С. Агниашвили, Ш.З. Элиаву и других видных государственных и политических деятелей. Получалось, что Мгалоблишвили был шпионом сразу пяти капиталистических государств. Но это выглядело настолько неправдоподобно, если не сказать несуразно, что, видимо, поэтому в приговоре военной коллегии Верховного Суда СССР, рассмотревшей дело Мгалоблишвили 4 октября 1937 г. и приговорившей его к расстрелу, в этой части утверждалось о принадлежности его к разведке лишь «одного из иностранных государств».

Признал себя виновным Мгалоблишвили и в том, что вместе с Тенгизом Жгенти (он покончил жизнь самоубийством. — Н.С.) готовил террористические акты в отношении Сталина, Берии и Гоглидзе, а совместно с П.С. Агниашвили руководил деятельностью контрреволюционного центра в войсках Закавказского военного округа.

Военной коллегии Мгалоблишвили был признан виновным и в том, что он в 1933 г. создал и возглавил «центральную организацию правых» в Грузии, руководил всей террористической, повстанческой, вредительской и диверсионной деятельностью этой организации, ставившей своей целью отторжение Грузии от Советского Союза, создание самостоятельного буржуазного государства под протекторатом одной из капиталистических держав (какой именно, в приговоре не указано).

Конечно же, все эти обвинения были сфальсифицированы в угоду тому, кто стремился стать фактическим властелином Грузии, а именно, Берии. Такие фальсификации осуществлялись и в угоду Сталину, в обоснование его положения об обострении классовой борьбы в ходе строительства социалистического общества. Кроме того, необходимо было показать, что враги действительно проникли во все эшелоны власти, во все партийные структуры. Осуждение же секретарей ЦК КП/б/ и председателя СНК союзной республики являлось убедительным доказательством правильности учения Сталина.

В принадлежности к возглавлявшейся, как было признано, Мгалоблишвили «центральной организации правых в Грузии» обвинялись также председатель Госплана Грузии Ш.С. Матикашвили и директор Грузинского телеграфного агентства Т.Я. Сихарулидзе. В расследовании дела Матикашвили вместе с Кобуловым участвовали Савицкий и Кримян.

Этих обвиняемых тоже нещадно избивали. Их принудили оговорить не только себя, но и других лиц, которые, как и они, не совершали никаких преступлений.

Савицкий в суде рассказал, как он и Кримян вели следствие в отношении Матикашвили. Нет, они его не избивали, но при аресте Матикашвили был обут в тесные ботинки, которые ему не разрешали снимать. Такая изощренная пытка способствовала тому, что обвиняемый во всём признался. Действительно, сотрудникам НКВД не откажешь в способности придумывать изощрённые способы издевательств над арестованными.

Ш.С. Матикашвили был расстрелян на основании приговора Военной коллегии Верховного Суда СССР от 12 июня 1937 г., а Т.Я. Сихарулидзе — на основании приговора от 13 сентября 1937 г.

Также был арестован председатель Ахалцихского районного исполнительного комитета Георгий Русадзе. Следствие по его делу вёл Кримян. В суде он пояснил, что он «видимо, избил Русадзе на допросе, и тот признал себя виновным». О том, что Кримян избивал Русадзе, подтвердил в суде работавший вместе с Кримяном свидетель В.Г. Арзанов. Он также показал, что у Русадзе требовали назвать его знакомых, фамилии которых Кримян заносил в протокол допроса как членов контрреволюционной организации.

Дело Русадзе на заседании тройки доложил Кримян. На основании её постановления Русадзе был расстрелян. Кримян признал себя виновным в фальсификации этого дела.

Кримян расследовал и дело бывшего заведующего отделом редакции газеты «Заря востока» В.А. Роговского. Он подписал постановление на арест Роговского, который обвинялся в том, что являлся участником антисоветской группы, якобы существовавшей среди журналистов. Кримян добился от Роговского показаний о том, что он и ряд других журналистов, составлявших контрреволюционную организацию, намеревались путём выступления в печати дискредитировать Берию.

Кримян подписал обвинительное заключение по делу Роговского и доложил это дело на заседании тройки, по решению которой Роговскии был расстрелян.

Савицкий и Парамонов сфальсифицировали дело по обвинению уполномоченного по заготовкам Джавского района Н.И. Марданова. Постановления на его арест и о предъявлении ему обвинения в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 56–10 и 58–11 УК Грузинской ССР, были оформлены Хазаном.

29 октября 1937 г. Парамонов вместе с Савицким допрашивали Марданова. Они принудили последнего признать свою вину в том, что он занимался контрреволюционной деятельностью. Парамоновым подписано постановление о предъявлении Марданову дополнительного обвинения в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–7 и 58–8 УК Грузинской ССР.

В числе других Парамонов подписал обвинительное заключение по делу Марданова, которое 2 декабря 1937 г. утвердил Гоглидзе. Парамонов же и доложил 3 декабря 1937 г. это дело на заседании тройки при НКВД Грузинской ССР, на основании постановления которой Марданов был расстрелян.

Считалось, что враги были везде, в том числе и в судах. Одним из них оказался председатель Верховного Суда Грузинской ССР Иван Бежанович Болквадзе.

Он родился в 1879 г., в 1900 г. вступил в партию, активно участвовал в революционной работе, за что неоднократно подвергался репрессиям со стороны царской власти.

Болквадзе арестовал Хазан 10 июня 1937 г., а всего через месяц — 11 июля 1937 г., Военной коллегией Верховного Суда СССР он был осужден к расстрелу.

В суде Хазан пояснил, что основанием к аресту Болквадзе послужили показания, полученные от других арестованных. В этих показаниях утверждалось, что Болквадзе подписал так называемую «платформу 83-х». Но это не соответствует действительности, поскольку среди подписантов фамилия Болквадзе отсутствует.

«Заявление 83-х» было направлено в Центральный Комитет ВКП/б/ 25 мая 1927 г. Авторы заявления отмечали, что, по их мнению, ЦК проводит неправильную линию «в основных вопросах партийной политики».

Далее в заявлении указывалось, в чём именно это выражалось. Так, в нём отмечались определённые успехи в хозяйственном положении страны, обусловленные новой экономической политикой, провозглашенной Лениным. Вместе с тем осуждалась мелкобуржуазная идея «теории социализма в одной стране», обращалось внимание на рост безработицы, ухудшение материального положения трудящихся, ослабление живой связи партии с рабочим классом, на подбор и расстановку кадров, что осуществлялось не по деловым качествам того или иного работникам, а по тому, как он «прислуживает ближайшему начальству».

Обращалось также внимание на обострение международной обстановки, рост опасности войны, в связи с чем партии следовало бы принять действенные меры к её предотвращению войны или хотя бы к оттягиванию её начала на возможно больший срок, решительно отстаивать политику мира. С этой целью предлагалось «подойти ближе к социал-демократическим и беспартийным рабочим, увлечь их в борьбу против войны…».

Осуждалась линия ЦК ВКП /б/ на исключение постановки спорных вопросов, что рассматривалось ЦК как покушение на единство партии. Таким путём, указывалось в заявлении, создавалось показное единство и официальное благополучие. Заявление подписали Г.Е. Евдокимов, Г.Е. Зиновьев, Н.Й. Муралов, Г.Л. Пятаков, К.Б. Радек, Л.Д. Троцкий, некоторые члены Исполкома Коминтерна. Болквадзе, как уже сказано, это заявление не подписывал.

Дело Болквадзе, расследованное с участием Хазана, не в пример другим делам, разрешено чрезвычайно быстро.

Следствие по делу Болквадзе велось заведённым в ту пору порядком: многочисленные вызовы на допросы, избиения и всего лишь один протокол допроса от 29 июня 1937 г., составленный Хазаном. В этом протоколе значится, что Болквадзе признаёт себя участником контрреволюционной организации правых, в которую его вовлёк в конце 1936 г. Тенгиз Жгенти. На допросе Болквадзе назвал 32-х участников этой организации и рассказал об их практической деятельности. Но всё это он рассказывал, как отмечалось в протоколе допроса, со слов Жгенти.

Что это за человек?

Тенгиз Гигоевич Жгенти родился в 1887 г., член партии большевиков с 1903 г. Участник борьбы за Советскую власть в Закавказье. Он был одним из организаторов Советов солдатских депутатов в Кавказской армии. В декабре 1917 г. на 2-м съезде Кавказской армии был избран членом её Краевого совета, В 1918–1919 гг. Жгенти был членом Одесского ревкома, военкомом и начальником гарнизона Елизаветграда. С конца 1919 г. участвовал в подготовке вооружённого восстания против мусаватистов в Азербайджане и меньшевиков — в Грузии. С 1921 г. являлся секретарем Аджарского обкома партии, а затем секретарём ЦИК Грузинской ССР.

И в отношении такого человека собирался «компматериал». Он знал об этом и чётко представлял, что его ожидает в ближайшем будущем. И не стал ожидать расправы: 24 мая 1937 г. Тенгиз Жгенти покончил с собой. В предсмертных записках семье и Берии он указывал, что ни в чём не виноват. Объясняя свой поступок следствием длительного и незаслуженного гонения и преследования, писал: «Если даже будут говорить сто арестованных, не верьте этим ложным и никому ненужным показаниям».

Но эти показания нужны были тем, кто боролся с «врагами народа», поскольку они признавались бесспорными доказательствами виновности тех, кого на основании этих показаний арестовывали. Что же касается лиц, которые вполне справедливо полагали, что они будут уничтожены и, не дожидаясь этого, кончали с собой, то их показания, вернее то, что им приписывалось устами других арестованных использовалось в качестве источника доказательств виновности пока ещё находившихся на свободе лиц. Арестованных принуждали показывать, что именно эти, покончившие с собой, завербовали их в ту или иную, антисоветскую организацию, что именно эти лица рассказывали им о враждебной деятельности других. Так было и с Тенгизом Жгенти.

1 июля 1937 г., то есть за два дня до рассмотрения дела Болквадзе в суде, органы следствия получили от Г.А. Мгалоблишвили показания, что именно он, Мгалоблишвили, завербовал Болквадзе в контрреволюционную организацию правых. Так что «вербовщиков» Болквадзе оказалось несколько. Видимо, здесь не было тесной связи тех, кто вёл следствие по делу Мгалоблишвили с теми, кто расследовал дело Болквадзе.

Обвинительное заключение по делу Болквадзе составлено Хазаном и Твалчрелидзе.

В судебном заседании Болквадзе не признал себя виновным, а от своих показаний на предварительном следствии отказался как от вынужденных, данных им вследствие того, что подвергался жестоким избиениям. В своём последнем слове Болквадзе заявил, что не мог быть врагом Советской власти. Действительно, ведь он посвятил её становлению всю свою сознательную жизнь. Но кого это тогда интересовало? Ведь кругом были «враги», и их необходимо было уничтожить, кто бы они ни были и какие бы посты ни занимали.

Военная Коллегия Верховного Суда СССР признала Болквадзе виновным в том, что он являлся участником антисоветской террористической организации правых, в которую его вовлёк Тенгиз Жгенти. Он якобы поддерживал организационную связь с руководителем антисоветской организации правых в Грузии Мгалоблишвили, участвовал в выработке плана действий по проведению диверсионно-вредительских актов на случай войны. Как уже говорилось за совершение мифических преступлений он был приговорен к вполне реальному расстрелу.

Так был уничтожен ещё один «враг народа», всю свою жизнь посвятивший борьбе за его интересы.

На основании постановления тройки при НКВД Грузинской ССР был расстрелян и бывший народный комиссар юстиции ЗСФСР Я.М. Вардзиели. Он был признан виновным в проведении антисоветской агитации и в том, что являлся членом антисоветской организации. Однако наказание в виде расстрела за такие преступления не предусматривалось.

В фальсификации дела по обвинению Вардзиели участвовал Рухадзе.

Руководящих работников НКВД Грузии не устраивали те работники прокуратуры, которые пытались пресекать творившееся беззаконие.

Одним из них был помощник прокурора республики по надзору за местами заключения Нилай Михайлович Авнатамов.

Допрошенный в суде бывший сотрудник НКВД Грузинской ССР Г.М. Карели охарактеризовал Авнатамова как защитника законности. Разумеется, такие люди мешали работникам органов НКВД в их работе по разоблачению «врагов народа». И Авнатамов был арестован на основании справки, составленной Кобуловым, в которой утверждалось, что Авнатамов в преступной деятельности изобличается показаниями И.Д. Девдариани. Однако показаний последнего в деле Авнатамова не имеется. Тем не менее, на основании постановления, подписанного Хазаном, Авнатамова арестовали. Расследование его дела поручили вести Савицкому и Парамонову. Постановление о предъявлений обвинения Авнатамову оформлено Хазаном.

Савицкий и Парамонов в суде очень сдержанно рассказали о том, как они расследовали это дело. Савицкий заявил, что насколько он помнит, Авнатамова не избивали, и он не знал, что в отношении обвиняемого «принято преступное решение».

Установлено, что именно Савицкий и Парамонов на допросе 24 декабря 1937 г. добились от Авнатамова признания в том, что он умышленно направлял в места лишения свободы тех, сроки лишения свободы у которых были небольшими, а на «местах» оставлял лиц с длительными сроками лишения свободы. В то же время систематически досрочно освобождал из заключения последних, отказывая в таком освобождений тем, кто был осуждён за мелкие уголовные преступления. Кроме того, преднамеренно затягивал рассмотрение поступавших к нему жалоб.

Насколько соответствовали эти показания Авнатамова действительности, не проверялось. Здесь уместно привести следующее показание Савицкого, данное им в ходе предварительного следствия: «Показания Авнатамова ни у меня, ни у Парамонова тогда сомнений не вызывали. В то время для осуждения достаточно было только одного признания о принадлежности к троцкистской организации. Практическую деятельность исследовать было необязательно». Действительно, зачем было что-то проверять, когда для осуждения достаточно было голого признания обвиняемого в совершении преступления. Такой арестованный, спустя совсем непродолжительное время мог быть расстрелян. Именно так и случилось с Авнатамовым.

После допроса Авнатамова 24 декабря 1937 г. Парамонов подписал постановление о предъявлении Авнатамову дополнительного обвинения. Затем составляется обвинительное заключение, и 28 декабря 1937 г. дело Авнатамова но докладу Парамонова было рассмотрено на заседании тройки при НКВД Грузинской СССР. По её постановлению Авнатамова расстреляли. Фактически же его «вина» заключалась в том, что он требовал от Хазана, Савицкого, Парамонова и других работников НКВД Грузии соблюдения закона при исполнении возложенных на них обязанностей.

Известно, что не избежали сталинских репрессий и сами чекисты. В те годы их было репрессировано более 20 тысяч. Среди них были и те, кто сам принимал активное участке в фальсификации уголовных дел в отношении необоснованно арестованных ни в чём не виновных граждан, кто применял изуверские пытки. Однако, значительную долю этих репрессированных составили честные сотрудники НКВД.

Так, Хазан, Савицкий и Парамонов вместе с Гоглидзе и Кобуловым сфальсифицировали дело в отношении Давида Семёновича Киладзе, члена партии с 1905 г. До 1934 г. он являлся председателем Главного Политического Управления (ГПУ) Грузии.

Киладзе активно участвовал в революционном движении, неоднократно подвергался репрессиям со стороны органов царской власти. Был осужден к каторжным работам, сослан в Сибирь. Но он был неугоден Берии, поскольку отказывался выполнять его преступные распоряжения. Основанием для ареста Киладзе явились показания арестованных по другим делам И.Д. Орахелашвили, А.Н. Микеладзе, П.С. Агниашвили и других. В целях изобличения Киладзе в преступной деятельности, по указанию Берии были арестованы жена Киладзе — Шушана Константиновна, бывшие его секретари Г.К. Арутюнов и Э.А. Вашакидзе.

Как на предварительном следствии, так и в суде Киладзе виновным себя ни в чём не признал и утверждал, что враждебную работу не вёл.

Киладзе неоднократно вызывали на допросы (это отмечено в его тюремном деле), однако имеется всего лишь один протокол его допроса от 1 августа 1937 г. На этом допросе, как отмечается в протоколе, Киладзе признал себя виновным в том, что допускал контрреволюционные высказывания, которые заключались в выражении резкого недовольства Берией. Но и от этих показаний Киладзе в суде отказался. Да и вообще приведённые высказывания, даже если они и имели место, состава преступления не образуют.

Любопытно отметить, что показаний П.С. Агниашвили от 7 июля 1937 г., на которые сделана ссылка в обвинительном заключении по делу Киладзе, в самом этом деле не имеется. Отсутствуют показания в отношении Киладзе и в деле Агниашвили, осуждённого 12 июля 1937 г. к расстрелу.

1 августа 1937 г. по постановлению Хазана была арестована Ш. Киладзе. Но в первый раз её допросили (во всяком случае, так указано в её деле) лишь 1 октября. Допрашивали её Хазан и оперативный уполномоченный Парамонов. На этом допросе они показала, что муж, будучи недоволен Берией в связи с необоснованным снятием Киладзе с поста председателя ГПУ Грузии, высказывал в адрес Берии террористические намерения. Она же соглашалась с мужем в том, что он незаслуженно освобождён от должности.

Допрошенная в ходе предварительного следствия по делу Берии и других бывшая сотрудница НКВД Грузинской ССР Киларджишвили показала, что она и ещё две сотрудницы по приказанию Хазана избивали Ш. Киладзе с целью вымогательства от неё признания в проведении её мужем контрреволюционной деятельности.

Вот так велось следствие по делам супругов Киладзе.

Дело Д.С. Киладзе было рассмотрено Военной коллегией Верховного Суда СССР 4 октября 1937 г., которая признала его виновным в том, что он с 1935 г. являлся участником контрреволюционной организации правых, существовавшей в Грузии, и организационно был связан с активным, как указывалось в приговоре, террористом П.С. Агниашвили, с Тенгизом Жгенти и другими, совместно с которыми подготавливал террористический акт в отношении Берии. Эти приписанные Киладзе действия были квалифицированы по ст. ст. 58–8 и 58–11 УК Грузинской ССР. Он был приговорён к расстрелу, и в тот же день, 4 октября, расстрелян.

Также была расстреляна и Ш.К. Киладзе, но уже на основании постановления тройки при НКВД Грузинской ССР, принятого в тот же самый день — 4 октября 1937 г.

Обвинительное заключение до делу Ш.К. Киладзе составил Парамонов, а утвердил Рапава. На заседании тройки его доложил Парамонов, а председательствовал на этом заседании Рапава. Он и внёс предложение о расстреле Ш. Киладзе. Церетели — член тройки поддержал это предложение.

Ш. Киладзе признали виновной в том, что будучи «женой активного участника антисоветской террористической организации правых — Киладзе Давида Семеновича, принимала непосредственное участие в подготовке террористических актов против руководителей ВКП/б/ и Советского правительства, была в курсе проводимой им контрреволюционной деятельности». Кроме того, она всячески разжигала контрреволюционные настроения своего мужа и сама «допускала контрреволюционные провокационного, клеветнического порядка измышления по адресу секретаря ЦК КП/б/ Грузии Берия».

Как было впоследствии установлено, ничего из того, что было вменено в вину супругам Киладзе, никогда ими не совершалось. Их расстреляли на основании материалов, в фальсификации которых активное участие принимали Рапава, Хазан, Савицкий и Парамонов. С участием же Церетели тройкой при НКВД Грузинской ССР было принято решение о расстреле Ш. Киладзе.

4 августа 1937 г. Хазан арестовал Эмилию Вашакидзе — секретаря бывшего председателя ГПУ Грузии Д.С. Киладзе. Постановления на её арест и о предъявлении ей обвинения были составлены и подписаны Хазаном. Ей, как и её шефу, также было предъявлено обвинение в антисоветской деятельности, в том, что она была связана «с контрреволюционером — бывшим председателем ГПУ Д.С. Киладзе, высказывала контрреволюционные взгляды и одобряла контрреволюционные клеветнические высказывания в отношении вождя товарища Сталина». Именно это обвинение было положено в основу постановления тройки при НКВД Грузинской ССР под председательством Рапавы и с участием Церетели от 7 октября 1937 г. о расстреле Э. Вашакидзе.

При этом Вашакидзе ни в чём не признала себя виновной. Не дала она и ложных показаний в отношении Серго Орджоникидзе Серго, которых от неё добивались. В деле Вашакидзе отсутствуют какие-либо доказательства её виновности в совершении вменённых ей преступных деяний.

Рапава в суде не отрицал того, что постановление тройки о расстреле Э. Вашакидзе подписано им. Он заявил, что Вашакидзе «плохо себя вела». В чём это выражалось, Рапава не пояснил. Выходит, не обязательно было совершать какое-либо тяжкое преступление, чтобы «заслужить» расстрел, для этого достаточно было лишь «плохо себя вести».

После реабилитации Вашакидзе 13 марта 1954 г. Военной коллегией Верховного суда СССР её матери было объявлено, что Эмилия Вашакидзе, отбывая наказание, скончалась 15 сентября 1938 г. Это была заведомая ложь.

Хазан арестовал и другого секретаря Д.С. Киладзе — Георгия Арутюнова. В ходе следствия, которое вёл Хазан, тот был убит.

Как показал в суде Хазан, он, Твалчрелидзе и другие сотрудники, фамилии которых он не помнил, по указанию Гоглидзе и Кобулова избили на допросе Арутюнова, и тот вскоре после этого умер. У Арутюнова вымогались показания о его контрреволюционной связи с Киладзе. Им же, Хазаном, составлено постановление о прекращении дела в отношении Арутюнова в связи с его смертью, утвержденное Рапавой.

Как и в других подобных случаях, смерть Арутюнова была удостоверена подложным свидетельством, в котором её причиной назван туберкулёзный менингит.

Расстрелян был и бывший народный комиссар внутренних дел Закавказской Федерации Тите Илларионович Лордкипанидзе, член партии большевиков с 1913 г., активный участник революционного движения и гражданской войны. В 1920 г. по рекомендации Ф.Э. Дзержинского он стал работать в органах государственной безопасности. Был делегатом XVII съезда партии. Перед арестом в 1937 г. Лордкипанидзе — народный комиссар внутренних дел Крымской АССР.

Однако в судебном заседании не велось речи о деле Лордкипанидзе, поскольку он к тому времени ещё не был реабилитирован, а вынесенный в отношении него расстрельный приговор Военной коллегии Верховного Суда СССР был отменён только спустя полтора года — 17 февраля 1958 г.

Резонный вопрос: почему Лордкипанидзе, работавший в Крыму, был арестован на основании материалов, добытых в Грузии, туда был этапирован, там было проведено следствие по его делу и там же он был расстрелян?

Дело в том, что Лордкипанидзе, будучи народным комиссаром внутренних дел Закавказской Федерации, высказывал недовольство методами руководства, применявшимися Берией, который об этом знал. А подобного он никому и никогда не прощал.

Следствие по делу Лордкипанидзе вели под руководством Берии осуждённые затем вместе с ним Гоглидзе, Кобулов, а также Кримян, Хазан и Савицкий, которые уже известными нам способами добились от обвиняемого признания в том, что он являлся организатором и руководителем контрреволюционного заговора в наркомате внутренних дел Грузии. Организационно он якобы был связан с контрреволюционным центром троцкистов и правых в Грузии, а также с участниками контрреволюционного заговора в аппарате ЦИК СССР. Непосредственно руководил подготовкой террористических актов в отношении руководителей ЦКП/б/ и Советского правительства.

Бывший подчинённый Кримяна свидетель В.Г. Арзанов подтвердил в суде, что именно на допросе у Кримяна Лордкипанидзе оговорил многих невинных людей. Сам же Арзанов был арестован 17 декабря 1937 г. Ночью его допрашивали Кримян и Савицкий. Они жестоко избили Арзанова, который написал гневное письмо наркому внутренних дел Гоглидзе, и его освободили из-под стражи. Но такое случалось крайне редко.

Обвинение Лордкипанидзе основывалось на признании им вины в совершении указанных преступлений и на показаниях 56-ти других арестованных, которые прямо или косвенно подтвердили, что они вместе с Лордкипанидзе являлись участниками контрреволюционной организации. Она якобы действовала в Грузии, в частности, в аппарате НКВД Грузинской ССР. Эти арестованные были связаны между собой в своей преступной деятельности.

В результате проведённой впоследствии проверки было выяснено, что Лордкипанидзе был осуждён необоснованно по сфальсифицированному с участием Кримяна, Хазана и Савицкого делу. Установлено, что в 1934–1937 гг. в НКВД Грузии никакой контрреволюционной организации не существовало. Репрессированные бывшие сотрудники Грузии Дзидзигури, Думбадзе и Жужунава безосновательно были признаны виновными в принадлежности к контрреволюционной организации. Вместе с тем, в их реабилитации было отказано, поскольку, как это было выяснено в ходе проверки, они преступно нарушали законность и фальсифицировали уголовные дела в отношении невиновных граждан. Они сами стали жертвами самой системы, которой верно служили.

По делу установлено, что Кримян и Савицкий допрашивали Дзидзигури, а Кримян, кроме того, проводил очную ставку Дзидзигури с Буду Мдивани, в ходе которой Дзидзигури показал, что П.К. Орджоникидзе встречался с Буду Мдивани и «высказывал озлобление против Берии».

Арестованного Жужунаву в ходе допроса жестоко избивал Хазан.

Вообще же не только Дзидзигури, Думбадзе и Жужунава поплатились жизнью, предварительно сами лишив жизни многих и многих невинных людей, достаточно вспомнить, хотя бы, Ягоду, Ежова и других, активно боровшихся с «врагами народа».

Был установлен и такой чисто бытовой факт: в квартиру расстрелянного по постановлению тройки Дзидзигури вселился Кримян. Эта квартира, как пояснил свидетель Арзанов, была хорошо обставлена. Кримян подтвердил это, но заявил, что обстановкой квартиры Дзидзигури завладел ставший в будущем заместителем наркома внутренних дел республики Нибладзе.

Вряд ли имеет особое значение в этом случае, как была разделена квартира расстрелянного. Сам по себе способом решения таким своих жилищных проблем сотрудниками НКВД Грузии, кроме чувства омерзения к ним, ничего другого не вызывает. Зловещий смысл имело обращение Кримяна к работавшему с ним Арзанову с вопросом, не знает ли тот, у кого имеется хорошая квартира. Об этом рассказал в суде Арзанов.

Что же касается Т.И. Лордкипанидзе, то в бытность его народным комиссаром внутренних дел ЗСФСР и Крымской АССР, он не допускал нарушений законности и ничем не способствовал этому.

Он был расстрелян на основании приговора Военной коллегии Верховного Суда СССР от 14 сентября 1937 г., признавшей его виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–1 «а», 58–8 и 58–11 УК Грузинской ССР.

Выездной сессией Военной коллегии Верховного Суда СССР 28 сентября 1937 г. под председательством И.О. Матулевича участником «контрреволюционного заговора, существовавшего в аппарате НКВД ГССР, ставившего своей целью свержение Советской власти» был признан и заместитель начальника экономического отдела НКВД Грузии Сурен Оганесович Газарян. Как и многих других, его жестоко избивали в ходе допросов. Кримян, проводя его очную ставку с Лордкипанидзе, добивался, чтобы последний показал об участии Газаряна в контрреволюционном заговоре. В протоколе очной ставки, который дали ему на подпись, значилось, что Лордкипанидзе завербовал его, Газаряна, в контрреволюционную организацию. На этом протоколе Газарян написал, что его содержание не соответствует тому, о чём говорилось на очной ставке.

Военная коллегия Верховного Суда СССР, заседание которой продолжалось всего несколько минут, приговорила Газаряна на основании ст. ст. 17, 58–8 и 58–11 УК РСФСР к лишению свободы сроком на 10 лет. Газаряну, можно сказать, повезло.

Был арестован, а затем и расстрелян заместитель начальника секретно-политического отдела НКВД Грузинской ССР Осипов. Как заявил в суде Хазан, не было никаких материалов, которые бы давали основание к аресту Осипова, который последовал 19 января 1938 г. В тот же день была арестована и его жена Р.С. Осипова, которая в судебном заседании рассказала, как велось следствие по её делу и по делу мужа.

Она рассказала, что незадолго до ареста она и муж были на новоселье у Хазана, которому передали вместе со всей обстановкой квартиру одного из арестованных (как видим, такой способ решения жилищной проблемы высокопоставленных сотрудников НКВД не являлся исключением).

После ареста Хазан вызвал её на допрос и предложил рассказать о контрреволюционной деятельности мужа, а Кримян в это время ударил её по голове и лицу. Потом ей показали мужа, лежавшего на полу в комнате, где были Гоглидзе и Кобулов. Муж, как показала Осипова, «выглядел страшно, лицо окровавлено, всё в кровоподтёках, волосы пропитаны кровью». Слабым голосом муж спросил о ребёнке, а затем заявил: «Я ни в чём не виноват. Что происходит — не понимаю». Действительно, трудно было понять, что происходило в то время.

Постановление на арест Р.С. Осиповой составил Хазан. В её деле имеется лишь один протокол допроса от 22 февраля 1938 г. Она ни в чём не признала себя виновной, доказательств, свидетельствовавших о совершении ею каких-либо преступлений, не установлено. Да и зачем было устанавливать, если она уже являлась «членом семьи изменника Родины» (ЧСИР), что послужило основанием для Особого совещания при НКВД СССР своим постановлением от 28 июня, 1938 г. лишить Осипову свободы сроком на 5 лет. Вернулась же она домой через 8 лет.

В суде Осипова рассказала, что перед отправкой в лагерь женщин обрили, и когда везли, то ими пугали народ.

Как было установлено, впоследствии дело по обвинению Осипова было уничтожено вместе с другими делами по преступному указанию Рухадзе.

В сентябре 1939 г. с санкции Рапавы (и это он подтвердил) арестовали начальника управления милиции НКВД Грузинской ССР Мирон Иванович Керкадзе. Рапава в суде утверждал, что этот арест был произведен по указанию Берии.

Керкадзе предъявили обвинение в антисоветской деятельности. Истинной же причиной его ареста, как пояснил в суде Рухадзе, было подозрение в том, что он, являясь делегатом съезда КП/б/ Грузии, голосовал против Берии.

Керкадзе не признавал себя виновным. Его стали жестоко избивать. Через несколько дней его привели в кабинет начальника следственной части НКВД Грузинской ССР Рухадзе, который потребовал дать показания о контрреволюционной деятельности, которую якобы проводил Керкадзе. Он отказался, и его снова стали бить. В избиении участвовал и Рухадзе, подтвердивший это обстоятельство в суде. При этом от Керкадзе требовали дать показания о его участии в создании контрреволюционной, террористической, антисоветской группы и о подготовке террористического акта в отношении Берии.

В камеру к Керкадзе приходил Рухадзе и вновь требовал дать нужные ему показания. Через несколько дней Керкадзе вызвали на допрос к Рухадзе, и он снова подвергся избиениям. Рухадзе от имени Керкадзе писал какие-то показания. Так продолжалось дней двадцать, и Керкадзе не выдержал мучений, которым его подвергали, и вынужден был подписать сфальсифицированный протокол допроса.

Вскоре Керкадзе привели к наркому внутренних дел Рапаве, которому Керкадзе заявил об отказе от подписанных им показаний. Объяснил, что принуждён был оговорить своих товарищей. На следующий день Рухадзе потребовал, чтобы Керкадзе отказался от своего заявления Рапаве и подтвердил свои прежние показания.

Затем его этапировали в Москву, где привели в кабинет Берии, где были также Рухадзе, Меркулов и Кобулов. Берия спросил Рухадзе, за что арестован Керкадзе и получил ответ, что за контрреволюционную и антисоветскую деятельность. Керкадзе отрицал это. Берия стал читать докладную записку, составленную Рухадзе, а, прочитав, спросил Керкадзе, правильно ли в ней всё изложено. Керкадзе ответил, что все изложенное в докладной записке сочинено Рухадзе. Берия закричал: «Уберите этого жулика!». Керкадзе увели, посадили в камеру, а через несколько дней объявили, что на основании постановления Особого совещания при НКВД СССР он был лишен свободы на 8 лет.

О том, что Рухадзе избивал Керкадзе, в суде рассказал свидетель А.В. Окуджава, работавший в то время следователем следственной части НКВД Грузинской ССР, начальником которой являлся Рухадзе. Окуджава подтвердил, что по указанию Рухадзе следователи по несколько суток держали арестованных на допросах, хотя допросы, как таковые, не велись. Арестованные всё это время стояли, а около них сидели сотрудники НКВД, не разрешая арестованным садиться, не давали они им и спать. При этом сотрудники НКВД менялись. Вот это и называлось конвейерное системой допроса. В результате долгого стояния у арестованных опухали ноги, они теряли сознание, и в конечном итоге следователь получал нужные ему показания.

В течение всего времени его работы в НКВД-МГБ Грузии до 1952 г., показал далее Окуджава, незаконные методы следствия широко применялись постоянно — и тогда, когда указанные ведомства возглавлял Рапава, и когда его сменил Рухадзе. Причём, когда Рухадзе занял этот высокий пост, он заявил, что при его предшественнике производилось мало арестов. Число их при Рухадзе увеличилось.

Хотя действовавшее законодательство предусматривало возможность задержания без предъявления обвинения на срок не более 24-х часов, Рухадзе установил практику, когда задержанных содержали во внутренней тюрьме МГБ Грузинской ССР в течение нескольких суток и получали от них известными способами нужные показания об их «преступной деятельности». И уже потом арест этих лиц оформлялся в установленном законом порядке.

Свидетель Окуджава рассказал и о том, что он однажды в отношении одного из арестованных, содержавшегося под стражей в течение двух месяцев, вынес постановление о прекращении дела. К тому были все основания. Но после этого в отношении самого Окуджавы завели дело, которое направили в особую инспекцию, которая объявила ему выговор «за недоведение дела до логического конца». Значит, логическим концом ареста считалось осуждение арестованного.

Но вернемся к делу Керкадзе. В порядке вещей, что вскоре -19 сентября 1938 г. арестовали жену Керкадзе — Кетеван Ивановну. Её допрашивал Рухадзе, который требовал, чтобы она рассказала о контрреволюционной деятельности своего мужа. Рухадзе убеждал её в том, что Керкадзе состоял в организации, намеревавшейся убить Берию и Рапаву. В ответ на отказ оговорить мужа Рухадзе заставил её в течение семи суток стоять. Она не могла ни к чему прислониться, вся опухла, неоднократно теряла сознание, еды ей не давали. Всё это время Рухадзе требовал, чтобы она рассказала о контрреволюционной деятельности мужа. Керкадзе молчала. Тогда её стали избивать. Били по пяткам мокрой верёвкой до потери сознания. На допросе у Рухадзе её избивали несколько мужчин. Рухадзе её тоже ударил, и она потеряла сознание. На. этом закончилось следствие по делу Кетеван Керкадзе. Всё это она рассказала в суде.

Рухадзе фактически не отрицал этих показаний. Рассказал, что арестовал её по указанию Рапавы и один раз избивал обвиняемую.

Супругов Керкадзе отправили в Москву, где их водили к Кобулову и Меркулову, там же был и Берия. Но это уже не имело никакого значения. Их судьба была предрешена с момента ареста.

Как и её муж, Кетеван Керкадзе постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 23 июля 1940 г. была лишена свободы сроком на 5 лет. Её признали виновной в проведении антисоветской агитации, которая заключалась в том, она выражала недовольство выдвижением на руководящие должности бездарных людей, называя при этом Рапаву. Кроме того, высказывала неверие в виновность людей, которых арестовывали органы НКВД по обвинению в антисоветской деятельности.

По делу К.И. Керкадзе можно отметить и такой момент. В соответствии со ст. 206 УПК РСФСР 1923 г. 21 апреля 1940 г. ей были предъявлены материалы для ознакомления, что свидетельствовало об окончании предварительного следствия. Однако, как это усматривается из материалов дела, обвинение ей было предъявлено только 14 мая, то есть, получается, что после окончания предварительного следствия.

Вот так соблюдалась законность в то время.

Невозможно было спокойно слушать историю, как было сфальсифицировано дело в отношении двадцатичетырёхлетней машинистки НКВД Грузии Лидии Артемьевны Стартовой, которая по этому делу была расстреляна.

Основанием к её аресту послужили рапорты Хазана, его помощника Твалчрелидзе и помощника оперативного уполномоченного Киларджишвили. Всем им показалось, что Старшова ведёт себя подозрительно, поскольку проявляет повышенный интерес к работе 1-го отделения НКВД Грузинской ССР, которое возглавлял Хазан. Так, Киларджишвили в рапорте от 24 июля 1937 г. указывала: «В процессе допроса […] Георгадзе Надежды машинистка Старшова без всяких причин три раза заходила ко мне в комнату, облокачивалась на стол, в упор смотрела в глаза арестованной Георгадзе». Хазан же в своём рапорте от 25 сентября 1937 г. требовал для проверки своих подозрений и «размотки» дела Старшовой арестовать её.

Вот так, сначала подозрения, потом арест и уж потом сбор доказательств. А как собирались доказательства «виновности» арестованных, уже неоднократно рассказывалось. Не стало исключением и дело Старшовой.

Её арестовали 26 сентября 1937 г. Хазан предъявил ей обвинение в проведении контрреволюционной работы.

Расследование дела Старшовой поручили Кримяну. В результате избиения Кримян добился от обвиняемой признания в том, что она информировала бывшего начальника секретно-политического отдела НКВД Грузинской ССР Султанишвили о готовившемся его аресте и об имевшихся на него показаниях ранее арестованных.

Не имея никаких к тому оснований, Кримян 29 ноября 1937 г. предъявил Старшовой дополнительное обвинение в подрывной и террористической работе. Именно так оно было сформулировано. Таким образом, Стартовой предъявили обвинение в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–7 и 58–8 УК Грузинской ССР.

Кримян в суде показал, что к предъявлению Стартовой обвинений в совершении особо опасных государственных преступлений оснований не имелось. Тем не менее, он подписал обвинительное заключение по её делу и 3 декабря 1937 г. доложил его на заседании тройки при НКВД Грузинской ССР, согласно постановлению которой Старшова была расстреляна. Её признали виновной в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–7, 58–8, 58–10 и 58–11 УК Грузинской ССР.

Был арестован бывший заместитель начальника исправительно-трудовой колонии Ашот Петросян. 8 августа 1938 г. его вызвали на доклад к наркому внутренних дел Грузии Гоглидзе. Однако никакого доклада не состоялось. Петросяна схватили и отправили в тюремную камеру, в которой находились 11 арестованных. Площадь же камеры не превышала пяти квадратных метров. Примерно через месяц его вызвали на допрос к Кримяну. Там же был и Савицкий. В руках у Кримяна была палка, а у. Савицкого — кожаный бич. Они стали избивать Петросяна, требуя от него признания в том, что он, Петросян, является членом антисоветской террористической организации, имевшей целью убить Берию.

На следующем допросе Кримян вновь избивал Петросяна, выбил 4 зуба, заставил слизывать кровь с пола. Петросяна много раз избивали, но он не признал себя виновным. Тем не менее, его при отсутствии каких-либо доказательств, признали виновным в проведении антисоветской агитации, за что он и был лишён свободы.

Кримян отрицал в суде свою причастность к расследованию дела по обвинению А.З. Петросяна. Однако, представленными доказательствами, а также его же собственными резолюциями на материалах, связанных с возбуждением, а затем и расследованием дела по обвинению Петросяна.

Вот эти резолюции.

«Тов. Мовсесову. Петросян мне лично известен, их очень близкая связь с Лордкипанидзе, Агабеляном и, несмотря на это, он продолжает работать в наших органах. Перег[оворите] со мной и ознакомьте меня с имеющимися на него материалами. 14. VII Кримян».

Другая резолюция Кримяна: «Лично. Мовсесов. Есть указания Кобулова об аресте Петросяна. Оформите арест и завтра же его посадите, будем допрашивать Петросяна вместе. 7.8.38. Кримян».

Кримян подтвердил, что эти резолюции написаны им.

Как видим, никаких указаний об обращении к прокурору за санкцией на арест Петросяна в резолюциях Кримяна не содержится. Да и зачем было обращаться к прокурору, если все аресты, проводившиеся сотрудниками НКВД, потом оформлялись в соответствии с действовавшим законодательством, но задним числом, то есть прокуроры давали санкции на арест лиц, которые уже в течение длительного времени фактически находились под стражей.

Был расстрелян и сотрудник НКВД Грузии Датико Чхаидзе. Упоминавшийся выше свидетель М.М. Глонти, работавший в 1937–1938 гг. в дорожно-транспортном отделе этого органа, присутствовал при его расстреле. Глонти рассказал, что стоя на краю могилы, Чхаидзе заявил, что его расстреливают только за нежелание в угоду Берии, Кобулову, Гоглидзе и другим руководителям НКВД Грузии арестовывать и посылать на расстрел невиновных людей. Просил передать это Сталину, а затем крикнул: «Да здравствует Ленин! Да здравствует Сталин!». Раздавшиеся выстрелы оборвали его жизнь.

Не только Чхаидзе, умирая, возносил хвалу Сталину. Ещё и ещё раз приходится убеждаться, насколько умело была сформирована система организации общества, в которой у абсолютного большинства граждан к середине 1930-хгг. не было никаких сомнений в безгрешности и выдающейся роли Сталина в строительстве светлого будущего для народа Советского Союза. Лишь немногие в то время чётко понимали, какое зло несёт в себе Сталин, какой вред причиняет он стране.

В 1948 г. при содействии Берии Рухадзе назначили министром государственной безопасности Грузии. Сразу же после назначения на этот высокий пост Рухадзе направил благодарственное письмо Берии, верноподданнически заверяя его в своей безграничной преданности, называя себя учеником и воспитанником Берии. Практическая деятельность Рухадзе подтвердила, что он действительно был его достойным учеником.

Суд полно и всесторонне исследовал преступную деятельность Рухадзе на этом посту. Было установлено, что, как и прежде, Рухадзе продолжал грубо нарушать законность, как и прежде фальсифицировал дела в отношении невиновных лиц. Эта работа была даже усовершенствована. Рухадзе распорядился оборудовать специальные камеры — каменные мешки, в которых содержались арестованные, не желавшие давать ложные показания.

Свидетель Ф.В. Будников, являвшийся сотрудником внутренней тюрьмы МГБ Грузии, показал, что при Рухадзе в тюрьме не было «горячих» камер, но «холодные» камеры действительно были. Зимой в них сажали арестованных, предварительно раздев их до нижнего белья.

Активно действовала конвейерная система допроса арестованных, широко применялись стойки, когда арестованных заставляли в течение нескольких суток стоять, не разрешая им ни сесть, ни прислониться к чему-либо, добиваясь таким способом признания в преступлениях, которые арестованные никогда не совершали.

Свидетель Е.И. Князев (в 1948–1953 гг. начальник внутренней тюрьмы МГБ Грузии) подтвердил в суде, что арестованных в течение всей ночи держали на допросах, а в 6 часов утра, когда объявлялся подъём, их возвращали в камеры, но спать днём не разрешали. И так могло продолжаться в течение десяти суток.

Случалось, что во время обхода прокурором камер тюрьмы следователи забирали числившихся за ними арестованных к себе якобы на допрос. Это делалось для того, чтобы исключить для арестованных возможность сообщить прокурору о незаконных методах следствия, применявшихся в их отношении.

Начальник санитарной части внутренней тюрьмы МГБ Грузии Р.Я. Размадзе, состоявший в этой должности до 1953 г., в суде подтвердил показания бывшего начальника тюрьмы относительно издевательств над арестованными. Размадзе пояснил, что вследствие длительного стояния у арестованных развивалась отечность ног, и этих арестованных длительное время приходилось лечить, поскольку они не могли ни стоять, ни ходить.

Свидетели Князев и Размадзе рассказали и о том, что в то время, когда Рухадзе был министром государственной безопасности Грузии, арестованных продолжали избивать. Как показал Размадзе, его неоднократно вызывали для оказания медицинской помощи избитым арестованным, Князев подтвердил, что избивали и арестованных женщин, например, Веру Перадзе.

Рухадзе ввёл в практику задержания невиновных граждан и помещение их во внутреннюю тюрьму МГБ Грузии, где у задержанных буквально выбивали показания о якобы совершенных ими преступлениях, а уж потом «на законных основаниях» оформлялся арест этих лиц. Установлено, что с 1948 по 1951 гг. таким незаконным путём таким незаконным путём были задержаны и помещены в эту тюрьму 966 человек.

По указанию Рухадзе и под его руководством в 1948 г. было сфальсифицировано дело в отношении бывшего заместителя председателя Верховного суда Грузинской ССР, а перед арестом начальника пенсионного отдела Министерства социального обеспечения Грузии В.Г. Мамаладзе и двух его знакомых — И.К. Кереселидзе и Г.И. Мирианашвили, обвинённых в проведении антисоветской деятельности.

Основанием для возбуждения дела в отношении Мамаладзе явилось его письмо в ЦК ВКП/б/, в котором он попытался рассказать о творившихся в Грузии безобразиях, в том числе Рапавой и другим ставленником Берии — Шарией. Мамаладзе писал: «Крайне интересно, почему так загордились и выродились эти руководители Грузии? Потому, что они прикрылись тенью Берия, и они ничего не делают, кроме восхваления и обожествления его личности».

Рухадзе в суде пояснил, что это письмо доложили Берии. Берия, конечно же, отреагировал. Он не мог оставить без последствий столь нелестный отзыв в адрес его ставленников, который бросал тень и на его имя. Поэтому не мог не последовать арест Мамаладзе.

Дело фальсифицировалось обычным способом — с привлечением к этому секретного сотрудника МГБ Грузинской ССР М.М. Хухунашвили, который получил от Рухадзе задание обеспечить доказательства, которые бы подтверждали, что Мамаладзе создавал антисоветскую организацию — «Союз народной свободы». С этой целью Хухунашвили составил в квартире Рухадзе на его пишущей машинке «программу» этой организации. В суде Рухадзе подтвердил, что всё было именно так. Согласно этой программе, «Союз народной свободы» представлял собой повстанческую организацию. В донесении же от 10 марта 1948 г. Хухунашвили утверждал, что программу антисоветской организации составил Мамаладзе.

Здесь следует напомнить о деле «дашнаков», сфальсифицированном Рухадзе аналогичным способом.

Мамаладзе, Кереселидзе и Мирианашвили были арестованы и, как тогда водилось, подвергнуты избиениям. В ходе такого следствия Мамаладзе вынужден был признать, что он в 1948 г. вместе с Хухунашвили пытался создать антисоветскую повстанческую организацию, в которую вовлек несколько человек и пытался вовлечь ещё нескольких. Кереселидзе признал, что со слов Мамаладзе он знал о существовании антисоветской организации, в которую тот предлагал ему вступить, но он не согласился.

Мирианашвили, который в то время был персональным пенсионером, ни в чём не признал себя виновным.

Дело было рассмотрено Особым совещанием при МГБ СССР, постановлением которого от 19 ноября 1949 г. Мамаладзе «за попытку создания антисоветской организации» (ст. ст. 58–10, ч. 1 и 58–11 УК Грузинской ССР) был приговорён к лишению свободы на 10 лет, Кереселидзе «за недоносительство об антисоветской деятельности другого лица» — на 5 лет, а Мирианашвили «за антисоветские высказывания» — к лишению свободы в пределах срока предварительного заключения.

16 декабря 1953 г. определением Военной коллегии Верховного Суда СССР это постановление было отменено, и дело прекращено за отсутствием в действиях обвиняемых состава преступления.

Слушая показания Рухадзе, показания необоснованно репрессированных и свидетелей, присутствовавшие на судебных заседаниях убеждались в том, что смысл деятельности Рухадзе заключался в том, что он постоянно кого-то «разоблачал», преимущественно целые антисоветские организации и группы. Так было и с делом начальника пограничного отряда полковника Д.Е. Перадзе, находившегося на военной службе с 1922 г.

А дело началось вот с чего. Брат жены Перадзе — Г.Г. Габинашвили, будучи главным бухгалтером Горийской строительной конторы «Грузстроя», совершил крупную растрату государственных денег. К тому же Габинашвили во время войны был в плену у немцев. Задержать его не удалось, поскольку он скрылся. Это дало Рухадзе возможность разработать невероятную легенду, согласно которой Габинашвили, бежавший с помощью Перадзе в 1948 г. в Турцию, был объявлен турецким шпионом. А в 1949 г. он возвратился в Грузию для выполнения задания, полученного от турецкой разведки. Помимо этого, он стал принимать меры по созданию антисоветское организации. Перадзе же не только знал об этом, но и согласился помогать Габинашвили, передав ему ряд сведений о советских вооружённых силах в пограничном районе. Эти сведения составляли государственную тайну. В ночь на 18 июня 1950 г. Габинашвили снова ушел, как было указано впоследствии в приговоре по делу жены Перадзе — В.Г. Перадзе «в сопредельное государство».

Вот такая схема была разработана Рухадзе, после чего под его руководством она стала наполняться деталями, которые в своей совокупности должны были составить «дело о Габинашвили Г.Г. и его пособниках».

28 ноября 1950 г. без санкции военного прокурора Перадзе арестовали. Его доставили на дачу Рухадзе в Гаграх. Рухадзе сразу же стал требовать, чтобы Перадзе признался в оказании пособничества Габинашвили в переходе государственной границы. Поскольку Перадзе отрицал это обвинение, Рухадзе перешёл к активным формам допроса, приказав сопровождавшим арестованного офицерам бить Перадзе. Те стали жестоко избивать его. Перадзе заявил, что Рухадзе, как министру государственной безопасности и депутату Верховного Совета СССР, не следует так поступать. В ответ на это Рухадзе вызвал подмогу, и Перадзе продолжали избивать с ещё большим ожесточением. Избивал его и сам Рухадзе. Затем Перадзе со связанными руками отвезли в салон-вагон Рухадзе, положили там на пол и снова стали бить, требуя признаться в преступной связи с Габинашвили. Несколько дней его возили в этот салон-вагон. Туда же приводили и жену Перадзе. Но Рухадзе так и не получил от них нужных ему показаний. Перадзе отправили в Тбилиси и бросили в тюремную камеру. Следствие по его делу поручили вести Нибладзе — заместителю Рухадзе.

На первом допросе, который продолжался с 1 по 4 декабря 1950 г., Перадзе сначала отрицал преступную связь с Габинашвили, но на вторые сутки допроса, как указано в протоколе допроса, «решил говорить правду» и рассказал о своём содействии Габинашвили в переходе государственной границы. На допросах 7, 8, 9 и 10 декабря 1950 г. он подтвердил эти показания, но на допросе 11 декабря отказался от ранее данных показаний, заявив, что оговорил себя.

Несмотря на то, что объективных доказательств виновности Перадзе не было, 12 декабря, то есть через две недели после фактического ареста, военным прокурором войск МГБ Грузинской ССР была дана санкция на его арест.

К этому времени арестовали жену Перадзе — Веру Гарсевановну, её и Габинашвили отца, жену Габинашвили и других лиц. Всего по делу были арестованы 85 человек, в том числе 23 женщины. 57 арестованных в дальнейшем были осуждены. Их признали виновными в том, что они якобы были связаны со шпионом Габинашвили и оказывали ему активное содействие в преступной деятельности против советского государства. Не пощадили и трёх секретных сотрудников МГБ Грузии, которых обвинили в саботаже, выразившемся в том, что они, зная о враждебной деятельности Габинашвили, не сообщили об этом.

В суде были оглашены некоторые резолюции Рухадзе на протоколах допросов арестованных по этому делу лиц. Вот их примеры. «Тов. Нибладзе, Куциава, тов. Гургенидзе, активно допросите Гогинашвили Ивана. Он этого заслуживает.

21.1. Н. Рухадзе».

Замечу, что Иван Гогинашвили — 70-летний колхозник, арестованный до делу Перадзе и других.

Или вот такая резолюция: «Тов. Нибладзе, Куциава и Гучмазашвили, перейти на активный допрос, дольше тянуть мы не можем… Тов. Гучмазашвили проявляет непонятную медлительность.

Н. Рухадзе, 31.XII.50».

Отвечая на вопрос, что означает выражение «активно допрашивать», Рухадзе однозначно заявил: «Значит, бить».

И как было установлено, арестованных по данному делу допрашивали весьма «активно», добиваясь показаний о совершении ими тяжких преступлений.

В апреле 1951 года МГБ Грузинской ССР направило дело Перадзе и ещё 53-х человек на рассмотрение Особого совещания при МГБ СССР с предложением расстрелять Перадзе. В мае того же года дело было возвращено на дополнительное расследование. В сентябре 1951 г. оно вновь направляется на рассмотрение Особого совещания при МГБ СССР, но 22 ноября дело снова возвращается на дополнительное расследование. Далее следственные материалы в отношении Перадзе выделяются в отдельное производство, и 6 июня 1952 г. он один предстаёт перед военным трибуналом Закавказского военного округа, который на основании ст. ст. 58–1 «б» и 58–11 УК Грузинской ССР приговаривает его к расстрелу. Следует сказать, что в судебном заседании военного трибунала Перадзе признал себя виновным, но в кассационной жалобе отрицал свою вину в преступной связи с Габинашвили.

Военная коллегия Верховного Суда СССР, рассмотрев 12 июля 1952 г. дело Перадзе в кассационном порядке, приговор в отношении его отменила и дело направила на новое судебное рассмотрение.

31 января 1953 г. тем же военным трибуналом Перадзе был приговорён к лишению свободы сроком на 25 лет.

25 марта 1952 г. В.Г. Перадзе была также осуждена на 25 лет лишения свободы, а ещё 36 обвиняемых по делу — к лишению свободы на сроки от 3 до 10 лет.

Проведённой Главной военной прокуратурой проверкой дел, по которым были осуждены Перадзе, его жена и другие лица было установлено, что эти дела сфальсифицированы в результате применения к арестованным физических мер воздействия — прежде всего, жестоких избиений.

В суде Рухадзе подтвердил, что к арестованному Перадзе применялись меры физического воздействия, но делалось это по указанию министра государственной безопасности Абакумова, который в 1951 г., уже после возбуждения этого дела, сам был арестован. Избивали и других арестованных по делу Перадзе.

Все репрессированные по указанным делам были реабилитированы.

Обращает на себя внимание и тот факт, что жена Перадзе и большая группа «пособников» Габинашвили были осуждены 25 марта 1952 г., то есть раньше чем сам Перадзе, который, согласно материалам дела, считался главным обвиняемым. При этом показания ранее осуждённых были использованы судом, рассмотревшим дело Перадзе, в качестве доказательств его виновности. Это был не новый приём в «изобличении» лиц, обвинявшихся в совершении особо опасных государственных преступлений.

Результаты деятельности представших перед судом лиц были страшными, не всегда укладывавшимися в сознание присутствовавших в зале суда. Казалось бы, уже многого наслушались, и в какой-то мере можно было бы свыкнуться с тем, что и как творилось в нашей стране во времена сталинщины (правда, в 1955 г. этого термина ещё не было, а Сталин оставался безгрешным). Но, переходя от одного эпизода обвинения к другому, суд должен был исследовать всё новые и новые невероятные факты и события, участниками и творцами которых были подсудимые. Снова и снова возникал вопрос: «Неужели всё это было на самом деле?».

Суд исследовал обстоятельства убийства двух советских граждан, совершенного по указанию Берии в июле 1939 г.

Тогда в судебном заседании не назывались их фамилии, должности, которые они занимали, место их работы. Однако, можно было сделать вывод, что это были супруги. Муж являлся служащим высокого ранга — полномочным представителем нашей страны в Китае. Лишь в годы перестройки и раскрытием архивов стали известны их фамилии — Иван Трофимович Бовкун-Луганец (Орельский) и Нина Валентиновна Орельская. Непосредственными исполнителями убийства были Церетели и осуждённый в 1953 г. вместе с Берией его ближайший сподвижник Влодзимирский.

Как показал в суде Церетели, его вызвал Кобулов. Это было в Москве, когда Берия являлся наркомом внутренних дел СССР. Кобулов сказал, что из Китая приезжает человек, которого необходимо ликвидировать вместе с женой. Мужчину должен был убить он, Церетели, а женщину — Влодзимирский. Установлено, что для Берии эти лица представляли опасность, а расправиться с ними обычным способом было почему-то невозможно. (Кстати, в последние годы появились версии, что отозванный из Китая Бовкун-Луганец дал показания о чекистском заговоре в НКВД, и некоторые его коллеги были расстреляны по этому делу в январе 1940 г. Но я излагаю только то, что было известно в 1955 г.).

Церетели и Влодзимирский поместили супругов Бовкун-Логанец в заранее приготовленный особый вагон, следовавший в Цхалтубо, в котором и убили их. Удары наносили деревянными молотками по голове. Такая «технология» была применена для того, чтобы потом сымитировать получение нанесённых им телесных повреждений якобы в результате автомобильной катастрофы. Трупы убитых привезли на маленький полустанок вблизи Цхалтубо. Туда же приехал и Рапава. Затем трупы положили в легковой автомобиль, завели двигатель и машину направили под откос горной дороги.

Рапава показал, что в этой инсценировке автомобильной катастрофы участвовал не только он, но и первый секретарь ЦК КП/б/ Грузии Чарквиани.

Как и было условлено с Берией, Рапава подписал подложное донесение в Москву о результатах расследования «несчастного случая». Рапава же организовал пышные похороны убитых. Что может быть гнуснее оплакивание убийцами своих жертв? Но в нашей истории были и такие факты. К сожалению, не единичные.

Сколько цинизма было в словах Рапавы, когда он в суде показывал, что это он считал осуществлённым на законных основаниях, поскольку это было сделано «в интересах государства». Даже в 1955 г. слушать это было дико.

Церетели рассказал и о том, что он в Москве выполнил задание о тайном, как он заявил, изъятии одной женщины, дальнейшая судьба которой ему не известна. Её фамилия тогда не была оглашена, а в 1980-егг. стало известно, что речь шла о второй жене Маршала Советского Союза Г.И. Кулика — Кире Ивановне Симонич.

Меньше всего времени заняло у суда исследование доказательств виновности Надараи, что объяснялось сравнительно небольшим (по сравнению с другими обвиняемыми) количеством предъявленных ему обвинений.

Надарая подтвердил, что в бытность его начальником тюрьмы всех арестованных избивали. Рассказал и о некоторых видах применявшихся истязаний. Так, к арестованному привязывали стол с грузом, и в течение длительного времени заставляли стоять с ним, либо же в руки арестованному давали два тяжёлых чемодана и тоже заставляли стоять с ними. Он, Надарая, ничего не мог сделать, чтобы изменить положение арестованных, содержавшихся в тюрьме, начальником которой он являлся.

Надарая отрицал обвинение в том, что доставлял Берии женщин. Однако, в 1953 г. допрошенный по своему делу Берия показал, что использовал Надараю как сводника.

Исследованными судом доказательствами было установлено, что Надарая, будучи заместителем, а затем начальником внутренней тюрьмы НКВД Грузинской ССР, способствовал Берии, Гоглидзе, Кобулову и осуждённым вместе с ним лицам в совершении кровавых расправ над советскими гражданами. Принимая меры к сокрытию актов массовых избиений, а иногда и убийств арестованных, совершавшихся сотрудниками НКВД Грузии, в том числе и подсудимыми по рассматривавшемуся делу, Надарая запрещал врачам в актах указывать истинные причины смерти убитых арестованных.

В бытность Надараи начальником внутренней тюрьмы НКВД Грузинской ССР были убиты в ходе следствия упоминавшиеся выше комдив Ф.М. Буачидзе, заместитель постоянного представителя Грузинской ССР при Правительстве СССР Л.А. Вермишев, бывший нарком социального обеспечения республики В. Вашакидзе, профессор Г.А. Нанейшвили, директор Боржомского курорта Немсицверидзе, начальник табачного управления наркомата земледелия республики Микелов, секретарь Каспского райкома КП/б/ Грузии Варвара Кевлишвили, секретарь бывшего председателя ГПУ Грузии Д.С. Киладзе Г. Арутюнов.

После завершения судебного следствия суд приступил к судебным прениям.

Первым в них выступил государственный обвинитель. Генеральный прокурор СССР Р.А. Руденко обосновал доказанность вины подсудимых в совершении вменённых им преступлений. Остановился и на вопросах, связанных с квалификацией содеянного подсудимыми по ст. ст. 58–1 «б» (измена Родине, совершенная военнослужащим), 58–8 (совершение террористических актов) и 56–11 (участие в антисоветской организации) УК РСФСР.

Квалификация по нормам УК РСФСР обосновывалась тем, что заговорщицкая группа Берии, начавшая свою деятельность в Грузии, закончила её в бытность его в Москве. Подсудимые же, как считал государственный обвинитель, являлись пособниками Берии.

Далее в обвинительной речи обосновывалась квалификация содеянного по ст. 58–8 УК РСФСР. При этом отмечалось, что значительная часть преступных деяний подсудимых представляли собой террористические расправы с неугодными Берии и его ближайшим сообщникам или опасными для них людьми, мешавшими осуществлению изменнических планов заговорщиков или могущих разоблачить преступное прошлое Берии.

Действительно, Берия с помощью своих приспешников уничтожал неугодных ему людей, которые действительно могли помешать его карьере. Но какую же опасность для Берии, Гоглидзе, Кобулова, Рапавы, Рухадзе и других могли представлять рабочие, крестьяне, представители советской интеллигенции? Дело здесь было не в этом.

К тому времени, когда рассматривалось дело Рапавы, Рухадзе и других, мировоззрение абсолютного большинства советских людей всё ещё определялось сталинской концепцией об обострении классовой борьбы по мере продвижения к социализму. Складывалась парадоксальная ситуация: органы НКВД-МВД-МГБ, грубо нарушая действовавшее законодательство, боролись с «врагами народа». Будучи же арестованными, те же Ягода, Ежов, Берия и другие также пополняли ряды этих «врагов». В то время мало кто пытался разобраться, почему вдруг «врагами народа» оказывались люди, всю свою жизнь посвятившие борьбе за интересы народа.

Сейчас, разумеется, легко рассуждать на эту тему. Стало очевидным, что под флагом защиты и укрепления власти народа фактически укреплялась диктаторская власть одного человека -Сталина и непосредственно подчинённых ему структур. Для него репрессии были одним из компонентов — может быть, важнейшим — его руководства государством. Он считал массовые репрессии эффективным средством обеспечения слепого послушания всех членов общества. Для обоснования физического уничтожения людей, высказывавших своё собственное, отличное от сталинского, мнение по тем или иным проблемам жизни советского общества, и было введено понятие «враг народа», которое стало распространяться на всех, кого арестовывали «органы». Непосредственными исполнителями были сотрудники этих органов, в том числе и осужденные на процессе 1955 г.

Да, они убийцы, они преступники, но вряд ли были основания считать их участниками заговора, ставившего своей целью свержение Советской власти, то есть власти, во имя укрепления которой они совершали преступления. Искусственное создание различных антисоветских организаций, которые затем «выявлялись» сотрудниками органов, было составной частью функционирования созданного Сталиным механизма, обеспечивавшего его фактическую единоличную власть.

С учётом сказанного доводы государственного обвинителя в обоснование квалификации действий подсудимых как действий, совершенных участниками заговорщицкой группы, вряд ли можно признать убедительными. В его речи в качестве основания для такой квалификации считалось то, что подсудимые отдавали себе отчёт в направленности деятельности преступного сообщества и тех преступных целях, которые ставит перед собой организованная группа. Для того, чтобы констатировать наличие преступного заговора, утверждал государственный обвинитель, вовсе не требуется, чтобы участники заговорщической группы собирались на какие-то заседания, составляли письменные программы, выдавали участникам этой группы особые удостоверения или членские билеты. Государственный обвинитель считал, что «самый акт осведомлённости каждого отдельного участника заговорщической группы о направленности преступной деятельности этой группы указывает на наличке преступного сообщества».

В данном случае эти суждения не согласуются даже с правилами формальной логики. Здесь посылка и вывод несут в себе одно и то же содержание, то есть силлогизм строится по принципу idem per idem (то же через то же). Получается, что подсудимые, коль скоро они допускали преступные нарушения законности, их автоматически зачисляют в заговорщическую группу, поскольку они были осведомлены «о направленности преступной деятельности этой группы». Но ведь заговора, как такового, не было. И потом, фактически невозможно опровергнуть утверждения подсудимых об их неосведомлённости о том, что Берия стоял во главе заговора, ставившего своей целью свержение Советской власти.

Своё предложение о квалификации содеянного подсудимыми по ст. ст. 58–1 «б», 58–8 и 58–11 УК РСФСР государственный обвинитель обосновывал ещё и тем, что они, совершая вменённые им преступления, не могли не понимать, что их действия «могут быть совершены только изменниками Родины, так как они на руку лишь реакционным империалистическим силам и представляют исключительную опасность для Советского государства».

Действительно, то, что творили подсудимые, объективно представляло большую опасность для Советского государства. Но ведь не было установлено, что подсудимые вмененные им в вину действия совершали с умыслом, направленным по меньшей мере на ослабление Советского государства, не говоря уже о свержении Советской власти.

Одним словом, как во всём подходе к рассмотрению дела Рапавы, Рухадзе и других, так и в построении речи государственного обвинителя просматривался сложившийся стереотип: разоблачены очередные враги народа, посягнувшие на основы Советского государства. Поэтому обвинительная речь Руденко во многом была похожа на известные речи А.Я. Вышинского по делам «агентов разведок империалистических государств», которыми «являлись троцкистско-зиновьевские и бухаринские убийцы и шпионы». Разумеется, это совсем не означает, что Рапава, Рухадзе и другие подсудимые были невиновны. Они совершили тяжкие преступления, за которые подлежали строгой ответственности.

В заключение государственный обвинитель потребовал Надараю приговорить к длительному сроку лишения свободы, а Рапаву, Рухадзе, Церетели, Хазана, Савицкого, Кримяна и Парамонова расстрелять.

Затем выступили защитники которые в своих речах оспаривали лишь некоторые эпизоды обвинений, вменённых их подзащитным. В то же время они обращали внимание суда на необходимость учёта при вынесении приговора обстановки, сложившейся в 1937–1938 гг. не только в Грузии, но и во всей стране, когда до указанию сверху начался разгул беспримерного беззакония. Обращалось внимание и на роль Берии, который мог потребовать беспрекословного выполнения любого своего распоряжения. Адвокаты указывали, что ответственность за совершенные преступления должны разделить и другие лица, причастные именно к тем преступлениям, которые вменялись в вину подсудимым. В частности, назывались фамилии допрошенных в суде Давлианидзе, Пачулиия Г.А. и других.

Защитники соглашались с тем, что содеянное их подзащитными следует квалифицировать по ст. ст. 58–8 и 58–11 УК РСФСР, но все они решительно возражали против квалификации действий подсудимых также и по ст. 58–1 «б». Обосновывая свою позицию, защитники ссылались на необходимость доказать, что действия подсудимых совершались в ущерб военной мощи СССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории. Об этом могли свидетельствовать шпионаж подсудимых в пользу иностранных государств, выдача военной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелёт за границу. Именно при наличии одного из перечисленных условий содеянное могло квалифицироваться как измена Родине. Поскольку подсудимые не совершали указанных действий, утверждали защитники, нет оснований квалифицировать содеянное ими по данной статье.

С этими доводами было трудно не согласиться. Действительно, перечисленных в законе действий, образующих состав преступления, предусмотренный ст. 58–1 «б» УК РСФСР, подсудимые не совершали, а поэтому и не было оснований квалифицировать содеянное ими по данной статье закона. Замечу, что действия осужденных впоследствии других бывших ответственных сотрудников НКВД-МВД-МГБ Грузии, совершивших но существу такие же преступления, что и подсудимые на процессе Рапавы, Рухадзе и других, не квалифицировались как измена Родине. Не квалифицировались их действия и по ст. 58–11 УК РСФСР. Защитники же по делу Рапавы, Рухадзе и других подсудимых на процессе квалификацию действий своих подзащитных не оспаривали, хотя оснований к этому было более чем достаточно. Здесь сказался ситуационный стереотип, владевший в то время не только государственным обвинителем и защитниками, но и судом.

Защитники Савицкого, Парамонова, Хазана и Кримяна обратили внимание суда на необходимость применить к их подзащитным положения ст. 14 УК РСФСР, согласно которым уголовное преследование не может иметь места, когда со времени совершения преступления, за которое судом может быть назначено наказание в виде лишения свободы на срок свыше пяти лет, прошло 10 лет и более. В тех же случаях, когда виновные привлекаются к уголовной ответственности за контрреволюционные преступления, давность применяется по усмотрению суда, однако в примечании 1-ом к ст. 14 УК РСФСР говорится: если суд не найдёт возможным применить давность, то при назначении судом виновному расстрела, таковой обязательно заменяется другими мерами наказания.

Защитники названных подсудимых указали, что со времени совершения преступлений их подзащитными прошло значительно больше 10 лет. После этого они не совершали никаких преступлений, и поэтому, по их мнению, к Савицкому, Кримяну, Хазану и Парамонову не может быть применена высшая мера наказания расстрел.

Годом позже — 8 сентября 1956 г. при рассмотрении в кассационном порядке дела Пачулиия Г.А. Военная коллегия Верховного Суда СССР по указанным основаниям его расстрел заменила на длительный срок лишения свободы (подробно об этом деле рассказано в третьей главе книги).

В заключение своих выступлений защитники просили о сохранении жизни их подзащитным. Кроме указанных оснований, они ссылались и на некоторые данные, характеризующие личность подсудимых. Так, в отношении Церетели защитник просил учесть его сложную и многотрудную жизнь. Хотя он был выходцем из дворянской семьи, но никакими дворянскими благами не пользовался. Он был брошен родителями, и с малых лет познал изнурительный физический труд, Он так и остался почти неграмотным человеком. Церетели активно боролся с бандитизмом в Грузии, боях с бандитами был четырежды ранен.

Защитник Парамонова обратил внимание суда на то, что Парамонов в августе 1937 — октябре 1938 гг. в качестве стажёра был помощником у Савицкого, с которого, а также с других сотрудников НКВД Грузии брал пример, применяя физические меры воздействия к арестованным.

В отношении Рухадзе защитник просил учесть, что подсудимый тяжело болен и раскаялся в содеянном.

После выступления защитников суд выслушал последние слова подсудимых, которые по существу не отрицали совершение вменённых им в вину действий. Но вместе с тем они отвергали какую-либо свою причастность к заговорщицкой группе Берии, не считали себя близкими ему людьми. Не признавали они себя виновными и в измене Родине. Рапава же вообще считал, что он не совершал никаких преступлений, поскольку вменённые ему в вину действия обусловливались сложившейся в то время обстановкой, когда он вынужден был выполнять поступавшие к нему указания. Он не мог отказаться от участия в заседаниях тройки при НКВД Грузинской ССР. В связи с этим Рапава просил в отношении его вынести оправдательный приговор.

Надарая также считал, что он не совершал никаких преступлений и просил учесть это при вынесении приговора.

Остальные подсудимые не отрицали своей вины, но просили о сохранении им жизни, приняв во внимание обстановку, в которой ими совершались преступления, приведшие к тяжким последствиям, а также их раскаяние в содеянном. Кримян, Савицкий, Хазан и Парамонов просили учесть и то, что после совершения ими преступлений прошло более пятнадцати лет, и в течение этого времени они добросовестно трудились.

Выслушав последние слова подсудимых, в 20 часов 45 минут 18 сентября 1955 г. суд удалился на совещание для вынесения приговора.

В 11 часов 19 сентября суд возвратился из совещательной комнаты, и председательствующий огласил приговор. А.Н. Рапава, Н.М. Рухадзе, Ш.О. Церетели, К.С. Савицкий, Н.А. Кримян, А.С. Хазан, Г.И. Парамонов и С.Н. Надарая были признаны виновными в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58–1 «б», 58–8 и 58–11 УК РСФСР. Рапава, Рухадзе, Церетели, Савицкий, Кримян и Хазан были приговорены к высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией имущества, Парамонов и Надарая — к лишению свободы соответственно на 25 и 10 лет также с конфискацией имущества.

Все осуждённые были лишены воинских званий, а перед Президиумом Верховного Совета СССР было возбуждено ходатайство о лишении их государственных наград.

Президиум Верховного Совета СССР под председательством К.Е. Ворошилова оставил без удовлетворения ходатайства о помиловании Рапавы, Рухадзе, Церетели, Кримяна, Хазана и Савицкого.

15 ноября 1955 г. они были расстреляны.

История имела небольшое продолжение.

24 октября 1966г. года определением военного трибунала Приволжского военного округа наказание Парамонову было снижено до 15 лет лишения свободы. Это не было изменением первоначального приговора. Дело в том, что в 1960 г. был принят новый Уголовный Кодекс РСФСР, которым устанавливался максимальный срок лишения свободы 15 лет. В связи с этим лицам, ранее осуждённым к лишению свободы на большие сроки, первоначальный срок в установленном порядке мог быть снижен до новой предельной величины. Вот поэтому и было принято такое решение в отношении Парамонова.

Так закончилось дело, по которому были осуждены ответственные в прошлом работники органов государственной безопасности Грузии, своими преступными действиями причинившими много горя и страданий грузинскому народу.