Если бы на уроках в школах меньше терендели за то, что всем поголовно нужно помогать, у участкового Василины персонально убавилось бы седых волос. Но кого волновал колер головы несчастного мента, когда за пресловутое чувство коллективизма шла пропаганда даже на уроке биологии при анализе поведения волчьей стаи? Потому пионер Юра Печкин как будущий строитель коммунизма, проникаясь высокими чувствами советского патриотизма-коллективизма, решил помогать пожилым людям, чего требовал старший товарищ комсомол на политчасах в его четвертом классе.

Очень скоро Печкин стал отпетым казенщиком и ходил в школу не чаще, чем в свое время дедушка Ленин в университет. Юра пропускал уроки вовсе не потому, что он не любил получать двойки по поводу невыученной истории за победу передового колхозного строя до радости всего прогрессивного человечества, а оттого как у него катастрофически не хватало времени помогать родине делать людей еще счастливее. Хотя такое тяжко себе представить; ведь для каждого советского человека наивысшим счастьем являлся не секс или еще лучше — самостоятельная квартира, а труд на благо любимой отчизны.

Контингент, который выбрал для своей общественно-патриотической деятельности пионер Печкин, уже не мог самоотверженно трудиться даже при большом желании. В конце концов Юра не был виноват, что его заставили прочитать очень полезную книгу «Тимур и его команда», рекомендованную Министерством просвещения всем и каждому. Печкин, старательно изучив дела тимуровцев, просветился до собственной пользы, а также первых седых волос в буйной шевелюре участкового Василины.

Выиграв в «пожара» восемьдесят копеек, Юра с ходу доказал свою пионерскую стойкость и не купил на черном рынке за эти деньги пластинку вражеской заразы под названием «жвачка», с помощью которой мировая реакция пыталась расшатать наши устои и одержать победу на идеологическом фронте. Юный пионер, не колеблясь, добавил еще пару копеек к этой сумме. На нее Юра мог бы восемь раз сходить в кино на утренний сеанс, чтобы снова и снова видеть фильм за Тимура с его командой или про неуловимых сопливых мстителей, которые только успевали разряжать наганы во все антисоветское, что двигается вокруг них.

Выкинув из портфеля учебники, пионер Печкин погрузил в него три не пустые молочные бутылки и стал шмонать свой район с настойчивостью красного следопыта в поисках очередного ветерана, таскавшего вместе с дедушкой Лениным бревно на первом коммунистическом субботнике. Пользуясь тем, что в период проклятого застоя люди большей частью где-то работали, а не торчали дома, как сейчас, Юра безбоязненно звонил в двери.

В те сравнительно недалекие времена на квартирных окнах еще не было решеток толще тюремных, а изготовление бронированных дверей не планировалось даже в кошмарном сне как трудовой подарок очередному партийному съезду. Старушки безбоязненно открывали двери всем звонящим вовсе без качалок и револьверов в руках, как это порой происходит сегодня.

— Здравствуйте, бабушка! — вскидывал руку в салюте над пионерским галстуком Юра Печкин. — Я тимуровец из звена имени Николая Островского. С сегодняшнего дня наш пионерский отряд берет над вами шефство. Вот, пожалуйста, возьмите бутылку молока в подарок.

На хуторе не нашлось ни единой бабушки, которая бы засомневалась, что за свою жизнь она не заработала с-под советской власти хотя бы бутылки молока. Некоторые из старушек даже считали: им кое-что не додали в этой жизни — от гарантированного коммунизма до сортира вовсе не во дворе, но почему-то соглашались и на более дешевую, чем все эти дела, бутылку молока.

— Я никого не просила о помощи, — гордо отвечала бабушка, хватая шаровую бутылку.

— Нас не надо ни о чем просить! — торжественно, как на школьной линейке, чеканил пионер Печкин. — Мы сами, по велению сердца и коммунистического долга, приходим на помощь пожилым людям. Это благодаря вам у нас самое счастливое детство. Вы сделали революцию, победили в войне и восстановили из руин нашу горячо любимую родину. Потому мы будем вам помогать. Носить продукты, лекарства. А девочки из нашего звена, соревнующегося со звеном имени Хо Ши Мина, станут убирать вашу квартиру от пыли.

— Скажи, деточка, как вы обо мне узнали? — сияла на всякий случай бабушка, разомлевшая от таких признаний ее заслуг перед родиной.

— Самых выдающихся стариков нашего района разыскивает звено имени Павлика Морозова, — признавался пионер Печкин. — В общем, бабушка, если вам нужно купить хлеба или другого анальгина, говорите. Кстати, сегодня на Шестнадцатую станцию Фонтана завезут сырокопченую колбасу.

Хотя некоторые бабушки явно страдали склерозом, забыв как выглядит эта самая колбаса, они все-таки что-то вспоминали и четким почерком писали на бумажках чего, кроме легкой смерти, желают от этой жизни. Старушки вручали школьнику Печкину деньги вместе с писульками, Юра вскидывал руку в пионерском салюте и вместо магазина при аптеке гнал до другой комсомолки двадцатых годов.

Деньги, вложенные в бутылки с молоком, приносили Печкину такую прибыль, которую не догадались гарантировать отпрыскам этих старушек современные трасты. По детской дурацкой непосредственности Юра получал не только материальное, но и моральное удовлетворение от по-новаторски тимуровской работы, читая записки старушек.

— Ишь ты, хлеба свежего, — лыбился пионер Печкин, бросая очередную записку в урну, вовсе не похожую на ту, до которой с дурными надеждами бегут избиратели, — а смолы горячей не хочешь? В мечтаниях после подсчета навара Юра представлял себя комсомольцем отряда имени налетчика Котовского, за которым двигался грузовик «ЗИЛ», доверху нашпигованный молочными бутылками.

Эта мечта разбилась вдребезги, как бутылка молока, выпущенная от испуга бесстрашным пионером после того, как его прихватил за шиворот участковый Василина.

После профилактической беседы пионер Печкин, обливаясь горючими слезами, давал честное слово имени дедушки Ленина, что он больше никогда не будет подрабатывать молочником. Теперь он станет на путь повального переисправления и начнет брать пример не со взрослых дядей, а с тех литературных героев, за которых учат в школе. Например, с Тимура и его команды, придуманных орденоносцем Гайдаром.

До своего слова пионер Печкин относился так же серьезно, как и тот, чьим светлым именем он клялся во все стороны.

Участковый Василина был добрым мужиком. К тому же он опасался возможных последствий собственного неверия в клятву именем вождя революции, а потому Юру не поставили на учет в детскую комнату милиции на полгода раньше, чем он-таки заслужил.

Ребята постарше узнали за пионерские подвиги Печкина и скикали: среди их хутора подрастает талантливая молодежь, над которой нужно делать шефство. Очень скоро Юра Печкин стал передвигаться по улицам с таким борзым видом, словно его за выдающиеся заслуги приняли в партию, минуя комсомольскую стадию умственного и политического развития.

Пионер Печкин изредка принимал из себя робкий облик, подходил до какого-то одиноко идущего мужика и скромно просил его:

— Дяденька! Дайте, пожалуйста, померять ваш макинтош.

В ответ на такое безалаберное предложение мужик посылал пионера вовсе не на районный слет отличников, а гораздо дальше Артека. Но Печкин оказывался еще липучее того литературного Тимура вместе с его подвигами и канючил за примерку плаща до тех пор, пока терпение мужика не уходило за предел нервной системы. После того, как пионер Печкин получал профилактически несильную затрещину, он начинал орать громче разноголосой толпы проклятых басмачей из кино «Выстрел в ауле», когда эти гады перепугались, что на пути их бандитского каравана стоит красный пограничник, вооруженный саблей и собакой.

На вопли забиженного пионера вылетал не кто-нибудь, а сам Тимур со своей командой.

— Ах ты, гад! Империалист! — орал Тимур на бледнеющего мужика. — Над ребенком измываешься, которому принадлежит наше светлое будущее. Сейчас мы тебе вместо этого макинтоша деревянный устроим! Так ты еще галстук со шляпой нацепил, как все шпионы, козлота американская! Стиляга! Сильно здоровым себя почувствовал, интеллигент тупорный? Ничего, будь спок, сейчас, мы, рабочий класс, с тебя больного загегемоним. Мы тебя научим родину любить и в кепке ходить!

Тимуровская команда надвигалась на мужика, допустившего садизм к несчастному ребенку, и тот начинал пищать басом, как он больше не будет даже косо смотреть в сторону любого представителя не только пионерской, но и октябрятской организации.

Вот что значит период проклятого застоя с его лживыми нравами. Сейчас бы того мужика запросто отоварили кастетом по голове или, в крайнем случае, просто пристрелили, а тогда Тимур вполне мирно предлагал прохожему таки дать обиженному им ребенку померять поганый макинтош, с которого все началось.

Пионер Юра, не вытирая слез, натягивал на себя макинтош, а потом резко убегал в проходной двор. Полы верхней одежды волочились за ним пятью лишними размерами, надежно заметая следы. В этом макинтоше пионер Печкин чувствовал себя почти товарищем Чапаевым, фильм за которого демонстрировал телевизор по шесть раз в году. Так, между прочим, когда товарищ Чапаев в своей бурке сидел на лошади, вид сзади у него был почти такой, как у галопирующего пешком пионера без папахи над ушами.

Мужик с ходу бросался в погоню, потому что ни Тимур, ни остальная команда даже не думали его задерживать. Но за то, чтобы поймать юного пионера, не могло быть и речи. Печкин заскакивал в подвал и, аккуратно сложив добычу, спокойно пролазил в другой двор через узкий лаз. В этот лаз не пролез бы не то что крупногабаритный бывший владелец шикарной шмотки, но даже героические революционеры, вырывшие подкоп в царских казематах, где белогвардейские палачи зашкилетили их до последней стадии дистрофии.

— Ну и сволочь этот пацан оказался, — разочарованно говорил Тимур запыхавшемуся от безрезультатной погони мужику. — Хуже бандита Чай Кан-ши. Мало ты ему накостылял…

Пионер Печкин оказывался сволочью ровно шестнадцать раз, пока участковый Василина не прихватил Тимура с макинтошем в руках.

— Вся власть Советам! — на всякий случай пропагандировал Тимур без своей команды, соглашаясь исключительно на явку с повинной. — Ребятенок ни при чем, дорогие граждане менты. Мне, как тому броне-поезду, фанерные вагоны без особой групповой надобности.

Выяснив, что сын вместо комсомольского состоит совсем на другом учете, папа Печкин стал сеять ремнем в его задницу разумное, доброе, вечное с такой педагогической силой, что на эти вопли по Макаренко прирысачил участковый. Узнав за то, что папа Печкин на этот раз вместо жены воспитывает сына, Василина облегченно перевел дух и провел среди семьи воспитательную беседу.

Папа на всякий случай побожился: он станет драться с женой на полтона ниже, а его ребенок, не рискуя сесть задницей на стул, изображал из себя юного краснодонца, измордованного гестапой за любовь к светлым идеалам. Чтобы окончательно укрепить итог воспитательной работы среди населения, участковый Василина стал выяснять: какие еще увлечения, кроме тимуровских, есть у подрастающей смены старшего Печкина?

Оказалось, в отличие от других детей, пионер Юра не запускает воздушных змеев с аэропланами, не собирает спичечные этикетки, ровно дышит к подбросить прохожему кошелек на нитке и даже потерял всякий интерес читать книги после всей этой истории, вызванной тщательным изучением гайдаровских первоисточников. И тогда участковый незатейливо спросил: чем именно таки будет убивать свободное время Юра, может, он мечтает выпиливать лобзиком портреты героев революции или коллекционировать марки с изображением его внебрачного дедушки на броневике?

Печкин-младший мгновенно согласился на марки, потому что больше всего на свете не любил делать чего-то лишнего руками при молотке, лобзике, отвертке. Исключение из всех инструментов составлял самодельный финарь из ножовочного полотна, который Василина отобрал у Юрика, когда тот еще был дошкольником. Потому Печкин легко согласился на марки, если, конечно, папа будет подбрасывать монету на такое увлечение.

По виду старшего Печкина участковый догадался, что он не разделяет проснувшегося стремления сына заделаться филателистом. В качестве альтернативы папа Печкин предложил активные занятия спортом. И, конечно, в рассуждениях главы семьи это было не запрещенное, донельзя вредное каратэ, а то мусорное ведро с кухни, которое нужно опорожнять ежедневно в качестве физзарядки при полном отсутствии буржуазного понятия за освежитель воздуха.

Маленький Печкин тут же заплакал, как папаша гробит помойным ведром его мечту коллекционировать марки. Участковый строго посмотрел на главу семьи и заметил: его вечерние беседы с супругой сильно мешают остальному двору отдыхать перед очередными трудовыми подвигами во имя тринадцатой зарплаты и мира на всей планете. Папа понял, что имеет в виду участковый и мгновенно согласился на филателию, лишь бы не удвоить собой список контингента в потрепанном блокноте участкового на страничке с буквой «П», где фамилия Печкин уже значилась.

Участковый Василина привык работать обстоятельно, несмотря на то, что успел получить квартиру. Он даже подарил своему подшефному пионеру альбом для марок, завалявшийся в служебной сейфе со времен предшественника при пустой бутылке с ненашими буквами. Василина не рискнул выбросить бутылку, которая могла оказаться каким-то вещдоком, но альбом с маркой, где был изображен бессменный во веки веков лидер кубинской революции со штемпелем между глаз, участковый торжественно вручил трудному подростку для улучшения работы среди населения.

Сияющий от счастья Печкин поклялся быть похожим на товарища Фиделя, нехай у пионера пока нет такой шикарной бороды. Участковый Василина хотел было строго сказать школьнику, чтобы он не устраивал никаких революций, но опять-таки благоразумно промолчал, мысленно отметив: этого вождя за его прическу и бороду с ходу вычистили бы из нашей милиции, несмотря на боевые заслуги и тюремное прошлое.

Прискакав до хаты с подарком под мышкой, Юрик терпеливо дождался, пока его родитель пришатается с работы в своем обычном состоянии, и стал рэкетироватъ его на пару копеек для своих новых увлечений. Старший Печкин ответил собственной смене в рядах строителей коммунизма, что она еще наглее водной хаты с ее назойливыми услугами. И вообще, где это видано, чтобы папа вернулся с работы при копейке денег, кроме пятого и двадцатого числа, когда пропить целиком аванс или зарплату не по силам даже при брюхе Василия Алексеева?

В ответ на почти трезвое рассуждение пионер Печкин раскрыл рот шире входной двери, и весь двор с ходу узнал, как папаша прямо-таки толкает его на очередные уличные подвиги вместо тихо-мирно собирать марки.

Глава семьи тут же покрылся нервной испариной, но тем не менее достал из заначки девяносто две копейки, предназначенных на покупку двадцатиградусного красного «огнетушителя». При этом он честно предупредил сына — в текущем месяце Юре нечего рассчитывать на новые финансовые вливания. Его папа — настоящий советский человек, живущий от зарплаты до зарплаты, уже десять, лет не имеющий возможности справить себе новый костюм, чем он, несомненно, гордится. Пускай сынок махается марками и дурит на этом деле меньших себя, как делают поголовно все дети.

В ближайшем газетном киоске пионер Печкин прикупил набор марок с портретами мужика еще бородатее, чем товарищ Фидель Кастро, что, несомненно, указывало на ценность приобретения. Потом Юра заскочил на опорный пункт и показал участковому Василине, как он здорово увлекся филателией. Попутно пионер выяснил у участкового — на марках изображен писатель Толстой, и, хотя его борода длиннее, чем у подарка Василины, изображение товарища Кастро куда ценнее этого сочинителя.

Участковый увлекся работой до такой степени, что подсказал пионеру, как было бы здорово насобирать марку с портретом Карла Маркса и Фридриха Энгельса, которые редко швендяют по одиночке. Потому что они не просто волосатее всех на свете, но и наиболее ценные товарищи среди остальных марочных изображений без пяти звездочек. Если, конечно, не считать дедушку Ленина, который выше рангом остальных марок, нехай его бородка уступает по размерам растительности на рылах основоположников самой счастливой жизни на земле.

Пионер Печкин после такого объяснения врубился — у филателии свои законы, а значит, дедушка Ленин куда ценнее тех, чье учение он развил на радость всего прогрессивного человечества. Тогда впервые в жизни Юра понял, что на уроках в школе ему чего-то недоговаривают. И, быть может, училка не совсем права, когда пропагандировала стихи Пушкина «…вся сила карлы в бороде».

Тем не менее, Юра порадовал участкового, как он станет и дальше собирать портреты выдающихся гениев, на что Василина подсказал за бороды при мордах товарища Дзержинского, старосты Калинина, вспомнив про себя, как давным-давно выкинул из кабинета портрет абсолютно безмарочного; ненужного и лысого Хрущева.

Вернувшись домой, пионер с отвращением посмотрел на дневник и вместо делать уроки стал тщательно филателировать своей коллекцией, перекладывая марки местами.

Через полгода начальник райотдела похвалил на совещании участкового Василину, хорошо поставившего профилактическую работу среди населения при его подрастающем поколении. В качестве примера начальник приводил семью Печкиных. Ребенок явно тянет слететь со звания трудного подростка, и его папаша стал куда реже отрываться от производства по поводу больничных листов, вызванных асфальтовыми заболеваниями.

Слова насчет Печкина-старшего млеющий Василина принимал на свой счет без второго справедливого слова. Да, благодаря участковому Юра стал собирать марки с портретами выдающихся личностей, но уменьшить шмурдяковский рацион его папы было не по силам даже министру внутренних дел. Просто Юра насобачился умело выколачивать из папаши бабки на марки.

— Папочка, — ласково говорил пионер, — дай мне, пожалуйста, два рубля десять копеек. В магазин «Филателист» привезли негашеного Ленина синего цвета. У меня такого еще нет.

— Иди к черту, — отвечал ребенку не менее синий папа, — вместе со своим дедушкой. Присосались вы с ним ко мне на пару, скоро без штанов ходить буду…

— Ну и что? — спокойно рассуждал Юра. — Подумаешь, без штанов. Ты двадцать третьего февраля без трусов по двору бегал…

— Белобилетник хренов! — подключилась к разговору мадам Печкина. — По всем фронтам белобилетник, а все туда же, варнякал: армейско-мужской праздник…

— Ах, так! — вскипал папа, ощупывая глазами вокруг себя предметы домашнего обихода, годные для- воспитания семьи. — Сейчас я вам устрою!

— Кастрюля! — орала супруга, готовясь к предстоящей схватке. — Даром трусы снимал на морозе, мерин со стажем!

Юра храбро влетал между родителями, гася возможную войну на кухне.

— Папочка, значит тебе дедушка Ленин плохой? — пионер расширял глаза на родителя. — Он за тебя всю жизнь отдал, а ты жмотишься каких-то копеек. Как пятнадцать рубликов в родную хату, так всегда пожалуйста, а для самого человечного человека два рубля жилишь… А вот наш любимый пионерский герой по такому поводу не пожалел заложить своего папашу. Так что, может, мне повторить его подвиг, как учит нас, пионеров, комсомол и партия?

После подобного заявления папаше Печкину уже не хотелось ни опять выпить, ни снова подраться. Вот таким макаром под угрозой строительства коммунизма в условиях, откуда до ближайшего вытрезвителя только самолетом можно долететь, Юрик срезал дневную пайку бухала родителя на благо филателии. Дело дошло до того, что вытрезвитель сильно огорчился, потеряв постоянного клиента. Печкина-старшего перестали рассматривать как пациента до плана и даже подбирать в скотовозку, когда он мирно храпел на улице, подобно многочисленным быкам.

Пока папа Печкин тренировался пьянеть от уменьшенных доз, Юрик проходил курс обучения юного коллекционера у магазина «Филателист». Очень скоро пионер Печкин стал разбираться в ценности марок, даже если на них не было исключительно бородатых личностей. Кроме четырех великих революционеров, школьник начал коллекционировать изображения других выдающихся деятелей, пускай они были пониже рангом и даже не носили бороды на мордах, как сам товарищ Фидель Кастро с Острова так называемой Свободы.

— Дядя Василина, — радостно делился с участковым его подопечный пионер, — а я насобирал марки с изображением композитора Сибелиуса и космографа Мюнстера.

— А кто такой этот самый космограф? — небрежным тоном спрашивал Василина, с понтом догонял хоть что-то за композитора с явно иностранным именем.

— Выдающийся, ученый, изучает космическое пространство, открыл новую звезду Галактики, — отвечал своему наставнику почти что бывший трудный подросток, и душу участкового грело такое изменение поведения стопроцентного кандидата в контингент.

Участковый выкроил время и побывал в школе, где пионер Печкин организовал выставку Ленинианы к юбилею вождя мирового пролетариата. Василина убедился: на марках всех цветов радуги Ильич выглядит абсолютно одинаково, а по соседству с ним политически грамотно отсутствуют не то, что другие бородачи, но даже какой-то сомнительный композитор Сибелиус. И когда через несколько дней начальник райотдела с ласковой улыбкой попросил участкового задержаться после совещания, Василина понял: благодаря перевоспитавшемуся пионеру он набирает очки по службе.

Оставшись наедине с подчиненным, начальник похлопал по плечу Василину и задушевно спросил:

— Слушай, старлей, это ты надоумил трудного пацаненка марки собирать?

— Так точно, товарищ подполковник! — радостно гаркнул участковый.

Да, — стал задумчивым начальник, — а я думал — врет школяр… Значит ты… Ты, мудак, мать твою туда и сюда, а потом еще два раза об стол, ты, значит, надоумил? Да я тебя, пидара задутого, в порошок разотру, в народное хозяйство отправлю…

Старший лейтенант Василина боялся попасть в народное хозяйство еще больше, чем быть растертым в тот самый порошок. Он на всякий случай заорал: «Виноват!»- хотя не понимал, отчего так встревожился начальник райотдела.

— Конечно, виноват! — разорался чуть тише подполковник. — Эта малая паскуда так и написала в объяснении — ты надоумил. Хорошо, что ребята с Привоза сразу ко мне… Чего он там собирал, как ты присоветовал, чтоб тебя в зад по самые гланды засадили?!

— Портреты великих личностей, — испуганно выпалил Василина. — Товарища Дзержинского…

— Молчать! Я тебе дам Дзержинского, мать его… То есть твою! Кого еще собирал? Говори, сучий потрох, без погон оставлю!

— Композитора какого-то насобирал вместе с космонавтом, — припомнил изрядно вспотевший участковый.

— Композитора Сибелиуса?

— Так точно, товарищ подполковник!

Начальник райотдела тигром прыгнул к своему столу.

— Вот тебе композитор, а вот этот долбаный космополит Мюнстер, чтоб он подох вместе с тобой! — начальник райотдела тыкал в нос замершему по стойке «смирно» участковому стомарочные немецкие и финские банкноты. — Он их на Привозе, короед мелкий, придумал же… Короче, обменивал на интересующую его, как он, собака пионерская, пишет, «Лениниану» в сторублевках. Один до трех… В общем, старлей, это дело политическое! Одного паршивого композитора на трех товарищей Лениных, да за такое… Опять же валюта… За царскую пятерку можно и десятку впаять, а тут хоть не золото, но явная статья — «Нарушение валютных операций». Тут одними погонами и разорванной жопой ты не отделаешься — это я тебе гарантирую, иначе сам… Ладно, хорошо еще, что ребята сразу ко мне… Протокол изъяли, слава Богу, но кабак — за твой счет… Дай Бог, чтоб потом никто не вспомнил! Понял, мудозвон? Выговором отделаешься!

— Служу Советскому Союзу! — чуть ли не радостно выпалил старлей.

— Хорошо, что малый из себя бивня скорчил, — чуть успокоился подполковник. — Думаешь, при нем только один композитор был? Хрен тебе! Два! У него там вообще такой набор великих личностей. От австрийского стошиллингового лабуха Моцарта до французского художника Делакруа. Молчать! Я теперь не хуже твоею контингента в великих личностях понимаю — архитектор Борромини, поэт Фалсен, путешественник Марко Поло, писатель Гезелле, собаки такие… И все на сотках нарисованы!

— Ну и память у вас, товарищ полковник! — восхищенно выпалил Василина.

Начальник райотдела чуть было не продолжил драконить подчиненного, но смягчился, потому что тот безоговорочно соглашался выставлять кабак за свою паршивую службу и вдобавок назвал командира полковником.

— Я ж тебе говорю, этот малый далеко пойдет, — еще тише сказал начальник. — Написал в объяснении: папа послал его купить «крону» для приемника «Селга». А он по незнанию купил эти самые кроны… молодец, собака, так и написал «у неустановленного следствием лица»… норвежские и на всякий случай шведские, потому что не знал, какая из них подойдет к «Селге». А что касаемо всего остального — так он теперь не только марки, но и нуми… Короче, деньги собирает. Законом это не возбраняется, хотя все они под статьей ходят. В общем, сегодня вечером ребятам кабак выставляешь. И если я тебя еще раз возле этого пацана увижу — партбилетом не отделаешься! Иди в сраку, пока я добрый!

Когда старлей Василина вылетал из помещения райотдела почти с гагаринской скоростью, пионер Печкин сильно переживал что у него забрали коллекцию, и при этом ругал ментов такими словами, которых можно нахапаться в первом классе любой из начальных школ.

Под чутким руководством своих наставников из-под магазина «Филателия» Юрик проникся новыми идеями и решил, кроме марок, коллекционировать другие деньги. Капитал на очередное увлечение пионер Печкин стал сколачивать точно так, как абсолютно все его предшественники и последователи. Однако, в отличие от других нумизматов, тщеславный Юра решил: он внесет такую агромадную лепту в благородное дело коллекционирования, что люди навсегда запомнят его имя и, быть может, через сто лет какая-то пионерская дружина будет называться Печкинской.

Юрика таки да запомнили на всю оставшуюся жизнь лохи, посчитавшие своим долгом надурить маленького пацаненка среди Привоза. На этом базаре постоянно можно приобрести по дешевке вагон любой радости, которая, как правило заканчивалась большим мешком разочарований. Но ведь каждый лох уверен — кинуть могут кого хочешь, кроме него самого. А потому, завидев в руках пионера что-то сильно непохожее на наши деньги, фраера слетались до купюр еще быстрее, чем мухи на другое говно.

А чего взять с ребенка, если в средней школе ему каждый день талдычут за справедливость? Он прикинул это понятие до собственного увлечения и задал себе беспроигрышные вопросы, на которые сам и ответил, как того требует учителя, гундя за творческие подходы до дела.

Пионер Печкин безо всяких понтов уже до того наблатыкался в нумизматике, что сделал интересный вывод: разве справедливо, когда среди денег любой страны имеется купюра-сотка, а Великобритания никак не решится ввести ее в обиход?

Потому Юрик, не дожидаясь путных решений английского банка, спокойно взял купюру с изображением королевы Виктории, перевернул ее другой стороной, где нарисован Ньютон с книжкой в руках, и сделал логический вывод. Нехай книжка, которую сжимал ихний Исаак вряд ли называлась «Тимур и его команда», Печкин все равно умело присобачил к цифре один пару нулей и остался жутко собой доволен. Так разве эта радость — основное в нумизматике? Вовсе нет. Самое главное, что художественной работой остался доволен тот лох, который прикупил у пионера Юрика сто фунтов стерлингов в донельзя конспиративной обстановке. И, между прочим, британское казначейство не подняло никакого лая по поводу печкинского изобретения, направленного, несомненно, на укрепление ихнего фунта среди мирового рынка по имени Привоз.

В том, что на Привозе появились купюры, за пользу которых англичане вряд ли бы догадались без помощи пионера Печкина, нет ничего удивительного. Во всяком случае старожилы утверждают: джинсы здесь торговали задолго до того, как старик Ливайс ожесточенно хлопнул себя кулаком по лбу и схватился за лекало. Однако менты заловили юного собирателя вовсе не потому, как он торговал излишками из своего обменного нумизматического фонда, а совсем по другому поводу.

Нет, Юрик не был жадным и хорошо усвоил с детства золотого одесского правила: не жри в одиночку — быстро подавишься. Когда зрелый пионер в виде благодарности подарил дяде милиционеру одну купюру, стоившую больших советских денег, тот с ходу убедился — на ней нет наклеенных нулей.

Пионер Печкин поведал менту, смотрящему сквозь служебные пальцы на его увлечение, что это особо дорогая деньга — сто аргентинских австралов. Они, согласно каталогу на папиросной бумаге, стоят двух других денег с самым тайно любимым одесситами портретом. Тем самым, рядом с которым, только ша, не проканывает даже сторублевый вождь Ленин, обеспеченный, согласно надписи на купюре, всеми бриллиантовыми активами Страны Советов вместе с ее железными дорогами. В общем, сто аргентинских австралов — можно спокойно менять на, минимум, два портрета Франклина и по-быстрому ховать их в нычке основных фондов личной коллекции.

Буквально через пару дней менту приспичило расстаться с такой ценной купюрой. Может, ему до стакана семечек не хватало или воды газированной захотелось и при этом почему-то заплатить, кто сейчас помнит. Короче, гнусные привозные спекулянты нумизматикой оборзели до того, что не захотели менять паршивые доллары на такие хорошие австралы. Хотя Юра Печкин ни разу не обманул дядю милиционера, он отчего-то взъелся на мальчика. А чем ему ребенок виноват, если эти австралы таки да редкие деньги, тем более, что они давным-давно вышли из денежного оборота в далекой Аргентине, нехай при жизни считались такой же надежной валютой, как наш советский рубль.

Короче говоря, после всего мент сделал вид, что в упор не узнает юного нумизмата Печкина, а его кореша при погонах стали устраивать две большие разницы между их Привозом и пионерским увлечением. Кроме того, судьба пионера стала грозным предупреждением ломщикам, кукольникам и прочим труженикам, таскавшимся на Привоз с таким воодушевлением, какое бывало только на плакатных мордах передовиков пятилетки.

Таким образом пионер Печкин получил самый важный жизненный урок: жульничают все, а отвечают нерасторопные единицы. И с тех самых пор, как участковый Василина стал обходить дом Печкина десятой дорогой. Юра же сумел доказать — он наблатыкался делать правильные выводы даже из того, чему учат в школе.