Основным достижением ушедших суток можно считать одно обстоятельство: мне так и не удалось попасть домой. Перед женой оправдываться особо не придется, она прекрасно осведомлена — для настоящего бизнеса не существует и весьма условного рабочего дня, тем более, я уже несколько раз намекал на то, как здорово лечат в местном дурдоме приступы мании величия и ревности.

Работы, действительно, было по маковку, одни переговоры с таможней отняли целый час, затем невесть откуда свалившийся Рябов вместо того, чтобы подробно объяснить, чем это мается генерал Вершигора, умчал меня на тренировку.

Постоянно находиться в хорошей форме — одна из главных особенностей бизнеса в наших условиях, специфику которого подчеркивает поговорка с относительно небольшим стажем: «Бабки рубят — люди летят». Словом, работа есть работа, потому вместе с рябовскими головорезами я гонял по нашему персональному полигону в полной выкладке, стрелял в падении, отбивался от двух весьма условных противников и, конечно же, метал в небольшую мишень все, что под руку попадется, вплоть до саперной лопатки.

Рябов, в общем и целом одобрив мои спортивные достижения, нагло заметил: они могут быть куда выше, если я брошу курить. В ответ на такое справедливое замечание я прикурил сигарету и, не снимая воинской амуниции, с наслаждением рухнул в махровый шезлонг, стоящий в углу комнаты отдыха.

Сережа тут же вполне миролюбиво посоветовал переодеться и отправляться домой, чтобы принять ванну и насладиться семейным счастьем, на что я достойно отреагировал, послав его по весьма распространенному адресу.

Ухмыльнувшись, Рябов сообщил: ходить ко всяким матерям у него нет времени из-за встречи с исполнительным директором концерна «Олимп», с которым срочно требуется заключить договор о любви и дружбе. Перед тем, как уехать, Сережа сумел подтвердить мое убеждение в том, что искусство является отражением реальной жизни. Даже если это полотна на мифологические сюжеты.

Иных ассоциаций у меня не возникло, когда Рябов продемонстрировал девушку в рубенсовском стиле, прижимающую левой рукой простыню к груди. Я мгновенно вспомнил картину великого живописца «Персей и Андромеда». Закованный в латы Персей пожирает глазами золотоволосый приз за успешные боевые действия, а слетевшие с небес ангелочки услужливо помогают Андромеде поскорее освободиться от скрывающей ее прелести накидки.

Великий живописец Рубенс был явно своеобразным художником уже потому, что, в отличие от многих современных деятелей искусства, не создал полотна под названием «Персей и Андромеда-2». После такого рассуждения я умчался в душ, сбросив на ходу бронежилет, предварительно разъяснив всем присутствующим: Сергей Степанович может возвращаться на работу, а девушка — пить кофе с коньяком, прежде чем она приступит к индивидуальной трудовой деятельности.

Ближе к утру я понял, что Персея из меня явно не получится, несмотря на умение размахивать остро режущими предметами не хуже античных героев. Вряд ли Персей, отрубивший голову сухопутной Медузе, вместо того, чтобы упасть в объятия Морфея после жарких схваток с Андромедой, умчался осчастливить еще кого-нибудь.

Глядя на восторженно бормочущего Студента, я понял: он уже счастлив. Равно, как и один из сотрудников нашей доблестной таможни. Однако этого мне явно недостаточно, потому что на достигнутом нельзя останавливаться. Настроение моего главного эксперта — всего лишь увертюра к той радости, которую надеюсь принести одному из своих клиентов по кличке Саблезубый, хотя на тигра этот колобок с усами вовсе не похож. Представляю себе его реакцию, если бы кто-то из подчиненных обратился к директору государственного концерна «Внештранс» Коробову со словами: «Саблезубый, чего изволите?»

Я знаю, чего изволит Саблезубый. Приобщиться к прекрасному, чтобы поднять себе настроение и с удвоенной по такому поводу энергией продолжать свою депутатскую и производственную деятельность, направленную на повышение жизненного уровня населения. Не всего, конечно, некоторой его части, но все-таки.

— Ну, Студент, чем порадовало нас свежее поступление?

— Откуда эти работы? — эксперт даже не вылазит на свой стол, чтобы открыть форточку, хотя я успел прикурить сигарету. Наверняка, не заметил, у него все внимание сконцентрировано на венце работы пресс-группы Бойко.

— Из Германии, — предельно откровенно отвечаю на нескромный вопрос.

Следовало ожидать, что Студент тут же ринется к столу, занесет эти сведения в один из своих гроссбухов, однако он этого отчего-то не сделал, а продолжил искусствоведческий поиск:

— Как они туда попали?

— А тебе неинтересно, как они оказались здесь?

— Я понимаю, что вы имеете в виду, однако вынужден еще раз просить делиться со мной сведениями о передвижении произведений искусства, хотя бы для того, чтобы в дальнейшем можно было не задавать дополнительных вопросов.

— Студент, ты растешь прямо на глазах. Быть может, я тебе кое-что расскажу. А пока поведай, чем осчастливишь.

— Самое интересное — «Городской пейзаж» Фернана Леже… Насколько известно, это полотно было уничтожено гитлеровцами в 1943 году во внутреннем саду музея «Зал для игры в мяч».

— Будем считать, оно возродилось из пепла, витавшим над парком Тюильри.

Студент с обидой посмотрел на меня и выпалил:

— А «Путники» Гюстава Курбе тоже были уничтожены во время второй мировой войны?

— Нет. Хотя бы потому, что ты о них спрашиваешь. А чего Курбе уничтожать, он ведь, в отличие от Леже, не лепил панно для здания ООН в Нью-Йорке.

После этих слов Студента перекосило, а его проницательные глаза поперли из орбит с такой скоростью, словно я стал разжигать костер из его архива.

— Не нервничай, — миролюбиво замечаю в ответ на эту реакцию, — иначе нам придется напрягать великого окулиста Федорова. Если будешь воспринимать мои слова с таким негодованием и в дальнейшем, сомневаюсь, что даже он сумеет вставить твои выскочившие глаза обратно на морду. Ладно, я поведаю тебе нечто интересное, но сперва скажи, чем еще порадовал нас Игорь?

Глаза Студента вернулись почти в прежнее положение, и он довольно сухо произнес:

— Две пастели Делакруа, рисунок углем Писарро, «Натюрморт» Гогена.

— Моне не было?

— Вы сказали Мане?

— Нет, именно Моне. Клода.

Студент отрицательно покачал головой.

— Да, нам явно недодали, — с огорченным видом заметил я. — Кстати, кому в свое время принадлежал Курбе?

— Семье Ротшильдов… Постойте, другими словами, вы хотите сказать, что знаете…

— Знаю, Студент. И кое-что, к твоей великой радости, могу поведать.

Я чуть было не добавил: «Чтобы глаза на пол не упали», — но вовремя остановился. Студент схватил в руки шариковую ручку, какую-то измызганную пухлую тетрадь и посмотрел на меня с таким видом, будто за моей спиной замаячил призрак великого Вазари.

— Рассказываю тебе историю, которая, на первый взгляд, не имеет к этим работам никакого отношения. Но кое-какие интересные сведения, уверен, ты почерпнешь.

Итак, после оккупации Франции реквизированные произведения искусства свозили в музей «Зал для игры в мяч». Распределением добычи занимался рейхсмаршал Геринг. Первым среди прочих коллекционеров произведения искусства отобрал товарищ Гитлер, затем партайгеноссе Геринг, потом представитель Высшей партийной школы. Немецкой, естественно. Кое-что из остатков подобрали музеи, а все остальные шедевры гуманные нацисты продали в Цюрихе и прочих Люцернах для того, чтобы материально поддержать французских вдов и сирот.

— Кроме «непригодных к использованию».

— Вот именно. Всякую гадость, пропитанную упадническим и еврейским духом, немцы, как ты знаешь, сожгли. Вместе с Миро, Пикабием, Клеем сгорел и Леже, лежащий на твоем столе.

— Так каким же образом…

— Простым, Студент. Среди немецких офицеров было немало людей, понимающих толк в прекрасном. И сколько оно стоит. А главное, они правильно поняли основной смысл любой войны… И вот много лет назад в Германии произошел такой случай. К епископу Зольбаху пришел один ветеран войны и труда, который передал священнослужителю почти тридцать произведений искусства, созданных французскими мастерами. Дядя этот явно был человеком, воспитанным на христианской морали, потому что свято выполнил требование одного высокопоставленного офицера. Во время войны тот спас его от Восточного фронта и отправил в Германию, попросив об одной услуге. Хранить некий чемодан, пока за ним кто-то не придет.

Спустя двадцать лет до дяди дошло, что об этом чемодане вряд ли кто помнит. Отставной солдат фюрера не присвоил себе содержимое чемодана, а направился к епископу.

— Что было в том чемодане? — не выдержал Студент.

— «Скала» Гогена. «Развалины в Грамкам» Сера… успеваешь записывать? Дальше, работа Огюста Ренуара «Клод Ренуар за письмом», пастели Кросса, Пермитта.

— Но ведь…

— Не тревожься, эти произведения искусства хранились до последнего времени в Берлинской национальной галерее.

— Неправда, — отрезает Студент.

— Другими словами, ты утверждаешь, что я вру?

— Быть может, ваши данные неточны, — не решился пойти на обострение Студент. — Ни в одном из каталогов музея эти работы не значатся.

— Еще бы, — реагирую улыбкой на такую детскую дурацкую непосредственность. — Твоим германским коллегам-музейщикам было запрещено не только выставлять эти и другие картины, даже вносить их в опись.

Теперь Студент счастлив. Он что-то карябает в своем пухлом гроссбухе, внося туда дополнительные сведения о дважды похищенных Германией работах, не требуя никаких дальнейших пояснений.

Правильно делает. Большего он не узнает. Сведения о деятельности Бюро юридической защиты национального достояния ГДР ему ни к чему. Именно там регистрировались произведения искусства, находившиеся прежде в собственности, как это они выражались, бежавших из республики лиц. И не только бежавших, но и давным-давно казненных или ограбленных прежним режимом.

Вот потому-то полотна распределяли в закрытые спецхраны, а пресловутое Бюро сидело под крышей ветеринарного факультета университета имени Гумбольда. Когда Берлинская стена пала, кое-какие произведения искусства стали выплывать на свет Божий даже по официальным каналам. Не все, конечно, в том Бюро дураки не сидели, мгновенно сориентировались в сложившейся обстановке, и некоторые осколки пресловутой стены разлетелись в разные стороны в виде произведений искусства.

У нас тоже спецхраны имеются, еще лучше, чем в той Германии. И лишь однажды один любопытный следователь стал копать чересчур глубоко, хотя все эти полотна-статуи могли бы стать исключительно косвенными доказательствами. Докопался, под поезд угодил.

— Знаете, здесь есть подписная работа Пиранези, — наконец-то оторвался от своего талмуда Студент. — Однако, мне кажется, это вовсе не Пиранези, а Гебборн… Если говорить откровенно, не уверен. Необходим спектральный анализ…

— Обойдемся, — грубовато заметил я. — Тем более, Спектор уехал. Упакуй быстренько картины и ложись спать.

Студент наконец-то соизволил заметить, что наступило утро, и зевнул прежде, чем с недовольным видом начать упаковку товара. Неспокойно на душе у моего главного эксперта, теперь будет час ворочаться, грызть сам себя — так все-таки это Пиранези или Гебборн? Да какая разница, если встанет вопрос, клиент точно будет знать: никаких Гебборнов, только Пиранези. Я никогда никого не обманываю, для клиентуры моя марка не ниже знаменитого «Сотби». Те тоже на одном из аукционов торговали пейзажами Рима работы Пиранези, а потом оказалось, что четыре из них написаны великим королем подделок Эриком Гебборном. Но главное — ни один из коллекционеров не подал на аукционную фирму в суд, каждый счел свое приобретение подлинником. А пейзаж, который Студент бережно заворачивает, чем хуже? Тем более король подделок намалевал больше этих пейзажей Пиранези, чем сам автор. Пиранези — и тот бы не отличил свою работу от эриковских.

У меня тоже свой маленький Гебборн имеется, по фамилии Антоновский. Он для Дюка такие шедевры неизвестных художников лепит. И правильно, кто этого Антоновского знает, точно неизвестный художник, хотя надежды подавал большие. Я даже иногда его поощряю — больше над собой работай, а то тебя судьба Гебборна ждет, смерть от кровоизлияния в мозг в глухом переулке при тусклом освещении. Если, конечно, даже такое освещение вовсе не вырубят с целью экономии и усугубления криминогенной обстановки.

Однако как ни крути, нужно сделать выговор Игорю Бойко. Чтобы серьезнее относился к работе. А то в следующий раз ему вместе с каким-то Гебборном-Пиранези самого Антоновского всучат. Тем более, я знаю, хотя Дюк это тщательно скрывает, но одному крутому бизнесмену он сумел всучить Сезанна кисти Антоновского. До того, как рубить бабки, крутой бизнесмен рубил мясо на колхозном рынке, а потому разбирается исключительно в натюрмортах особого рода, хотя Сезанн на своих полотнах питал большее пристрастие к фруктам, чем к говядине.

Дюку это без особой разницы, если он знает, какие продукты предпочитает клиент. Мясо так мясо, тем более эту картину никто не увидит, оттого как доктор наук по большому секрету поведал клиенту — полотно украдено из парижского музея, потому и отдается за полцены. Своих пациентов искусствовед изучил не хуже меня; клиенту будет приятно оттого, что французы бегают с высунутыми языками по поводу пропавшей картины, которая украшает коридорчик между спальней крутого и персональным сортиром.

Я не Дюк, потому в разговоре с Саблезубым сыграю куда тоньше, но главное, как всегда, не буду никого обманывать. В конце концов, в отличие от Коробова, я не народный избранник, следовательно не испытываю особой нужды врать людям.

Во сколько обошелся Саблезубому значок депутата Верховного Совета, можно только догадываться. Однако любые деньги с ходу отступают на второй план, когда задаешься вопросом: это что же должен вытворять директор государственного концерна, если ему срочно понадобилось во что бы то ни стало добиваться неприкосновенности на самом высоком уровне? Как бы то ни было, во время предвыборной лихорадки Саблезубый стал кандидатом в депутаты вместе с известными друг другу писателями, крупными чиновниками, скромными гангстерами, голодными безработными и прочей разношерстной публикой, включая явных сумасшедших.

Коробов сразу понял: для победы над конкурентами недостаточно одних обещаний превратить окрестности Южноморска в обетованную землю с молочными реками и шоколадными берегами. Это гарантировал каждый из кандидатов в высший депутатский корпус. Смуглый усатый колобок покатился по предвыборной дорожке, разбрасывая вокруг нее такие пучки зелени, о которых его соперникам могло мечтаться только в том случае, если бы они дорвались до пресловутых депутатских мандатов. Ну что они могли, кроме обещать всем подряд райскую жизнь после своего избрания? Только пару пустяков, вроде рекламных листовок, бесплатных календариков со своими мордами и нескольких встреч с избирателями.

Саблезубый тоже встречался с жителями своего района. Но как! Избиратели других хуторов стали завидовать им уже во время гонки за депутатскими мандатами. Это вам не бесплатные пирожки для ветеранов войны, на которые только и оказался способен главный соперник Саблезубого; представляете, что произойдет, когда кандидат Коробов начнет торчать в Верховном Совете? Наш человек, даже за зубами не следит! Каждый житель района станет миллионером, будет только лежать на печи и благодарить, что не ошибся в выборе своего слуги из солидного набора в двадцать почти одинаковых рыл с их программами под копирку.

Свою состоятельность улучшить жизнь всех и каждого Коробов доказывал делом. Пирожки пирожками, но его заходы были более дорогостоящими и действенными. Весь район несколько дней не уставал гудеть, как кандидат Коробов совершенно случайно попал на свадьбу и с ходу одарил новобрачных билетами на круиз вокруг Европы. Слух о его добром сердце успешно подогревали многочисленные интервью Саблезубого и даже документальный фильм о замечательном человеке, который стал появляться на телевизионных экранах по разным каналам еще чаще, чем в свое время сам товарищ Брежнев.

Одна только демонстрация торжественного собрания женщин района в канун 8 марта чего стоила. Чего именно — сказать непросто, но три телекомпании и пяток газет мимо этого события не прошли. Вместе с Коробовым.

Саблезубый заявился в зале ближе к концу торжественного мероприятия, окруженный своим изрядно распухшим предвыборным штабом, и каждая из пятисот женщин, присутствовавших в зале, получила в подарок роскошный букет цветов с гигантской коробкой шоколадных конфет.

Наши независимые телекомпании словно соревновались между собой, кто из них отведет больше экранного времени Саблезубому, и как бы между прочим по нескольку раз анонсировали юбилейный вечер Льва Лещенко, который вскорости будет демонстрировать Центральное телевидение.

Фокус с юбилеем певца — это не дешевый подарок новобрачным или сотни коробок, набитые шоколадом. Расценки ЦТ даже не сравнимы с запросами местного телевидения, тем более, передача о юбилее певца шла не в прямом эфире. Из четырех часов съемок юбилейного вечера на экран попало чуть больше часа. И нужно было такому случиться, что одним из самых интересных гостей оказался именно Коробов. Выступление Ширвиндта вырезали, Гурченко с Винокуром мимо пролетели, Ельцина и того мельком показали, зато из бенефиса южноморской делегации во главе с Саблезубым не сократили ни минуты. Коробов задушевно читал какие-то стишата в честь юбиляра, а потом смачно целовался с ним на глазах всего экс-советского народа.

Правда, сам Лещенко вряд ли знал, кто его поздравляет, тем более, что приглашения Саблезубому он явно не посылал, но разве это главное? Коробов стал единственным из всех кандидатов в народные избранники, одержавшим чистую победу в первом туре.

Несмотря на раннее утро, Саблезубый выглядел великолепно. Впрочем, это его стиль, Коробов постоянно ведет себя так, словно никакие проблемы у него не возникают и даже дождь мгновенно прекращается, стоит ему выйти из дома на улицу.

— Чем порадуешь? — плотоядно выпятил вперед свои и без того нагло торчащие над нижней губой зубы Коробов.

— Есть хорошие новости, — такой оптимизм просто не мог подвигнуть меня на нужный тон в разговоре, — кажется, в твоем районе скоро начнутся перевыборы. Если, конечно, они состоятся.

После этих слов Саблезубый чуть припрятал свои клыки, однако продолжал улыбаться так ласково, что мне на мгновение показалось: попроси я господина Коробова об усыновлении — и он тут же согласится. В самом деле, жалко что ли, он сейчас может обещать что угодно, как своим избирателям. Тем более, пройдет неделя-другая, и Саблезубый для многих растворится в прошлом. Через полгодика его хватятся, мол, куда подевался наш депутат, однако других вопросов не возникнет.

В самом деле, в чем можно обвинять непонятно куда девавшегося человека, если против него до этого не было выдвинуто абсолютно никаких уголовно наказуемых претензий? Почему именно лев готовится к прыжку, я не знаю, однако понимаю другое — в жертву, подобно помощнику спикера, его не принесут, костью для общественного мнения в связи с коррупцией в высших эшелонах власти Саблезубый не станет.

— По такому поводу, — нагнетал улыбку на своем круглом лице Коробов, — должен тебя огорчить — у меня сейчас проблемы с наличными.

— Сегодня у всех аналогичные проблемы, — припоминаю, как мне жаловался на эту же тему господин губернатор, однако сочувствовать Коробову не собираюсь, у него за кордоном столько денег, каких никогда не будет в губернском бюджете.

Саблезубый засветился еще лучезарнее и достал из кармана портсигар.

— Закуришь?

— Нет. Я больше к рабоче-крестьянским привычен, — извлекаю из кармана зажигалку в виде пистолета и пачку «Пэлл-Мэлл».

— Слушай, давно хотел спросить, отчего у тебя все время разные зажигалки? — прихватывает пахитоску своими нагло торчащими зубами господин Коробов.

— Загадка века… Понимаешь, у меня при себе постоянно две — эта и «ронсон». Обычная страховка, чтоб без огня не остаться, вдруг газ неожиданно кончится.

— Ты и здесь перестраховался.

— Что делать. Зато, потратившись на вторую зажигалку, сэкономил на портсигаре. Тем более, на таком роскошном, как у тебя. Червленое золото с бриллиантами, ослепнуть можно.

На мгновение мне показалось, что Коробоов, если бы мог, растекся на полу единой улыбчивой лужей.

— Конец восемнадцатого века, — просветил меня Саблезубый.

— У кого брал?

— В Москве. Антикварный магазин «Карфаген».

— Это тебе Ленька поведал, что портсигар такой древний?

— Зачем задавать глупые вопросы? Вещь красивая, нужная. Тем более, деньги в нее вмонтированы не сегодня.

— Это точно. Не сегодня. Однако должен тебя немного разочаровать. На самом деле твой портсигарчик был создан в начале нынешнего века. Дай-ка сюда… Так и есть. Занятное клеймо, постой, сейчас вспомню… Значит так, этот портсигар создал мастер фирмы Фаберже Август Хольминг. Червонцы-десятирублевки, вделанные с обеих сторон портсигара не подделка, а самые настоящие монеты 1774 и 1776 годов. Однако ты ошибся, предположив, что монеты соответствуют времени изготовления портсигара. Просто многие мастера фирмы Фаберже практиковали такие штучки: украшали изделия монетами царствования Екатерины Второй в ознаменование золотого века России — восемнадцатого столетия. Не знаю, сколько ты заплатил, однако прекрасно понимаю, эта вещь дороже бумажных денег любого цвета.

Мое пояснение не нагнало даже легкой тени на высокое чело директора «Внештранса».

— Я тоже так думаю. Главное, он мне понравился. А все остальное? Было бы здоровье, деньги мы намолотим. Слушай, ты можешь взять в качестве оплаты кое-что из недвижимости? — словно невзначай спросил Саблезубый.

— Мне еще не приходилось участвовать в дешевых распродажах, — бурчу в ответ. — Только не предлагай завод «Красный пролетарий» или фабрику имени товарища Маркса, которые вы сперва торпедировали, а потом по дешевке скупили на корню.

— Значит, ты согласен. Завод не предлагаю, нет у меня его. Домик мой в зачет возьмешь?

— Можно подумать, он стоит как мой товар, полмиллиона, — пытаюсь хоть немного вывести Коробова из его радужного настроения, но не тут-то было.

— Кто его знает, — снова выбрасывает свои клыки вперед вместе с доброй улыбкой народный избранник, — но признаюсь тебе, как на духу, одни только стройматериалы обошлись в триста штук. Если сейчас начнешь строительство такого дома, он обойдется больше миллиона.

— Знаю. Я ведь тоже строительство веду.

— Город будущего, — мечтательно заметил Саблезубый, — блестящая идея. К сожалению, не смогу в нем пожить.

— Мне тебя уже жалко. На каких-то Каймановых островах тебя изгложет ностальгия… Ладно, к делу. Предлагаю тебе одно решение, только не вздумай взвиваться под потолок от радости. Расплатишься за товар тем же вариантом дешевой распродажи. Торговый дом «Икар» еще не сменил вывеску?

— Там уже два дня ремонт.

— А товар?

Саблезубый с ухмылкой небрежно махнул рукой и сказал:

— Черт с ним. Сброшу кому-то по смешной цене. Или подарю напоследок детскому дому. Тогда мне кости точно мыть не станут.

— Могу принять в качестве оплаты всякие разные компьютеры с прочими сканерами-принтерами, дискетами-картриджами, а также всякую мелочь, вроде калькуляторов, офисных наборов и электронных записных книжек.

— Телефоны?

— Тоже сойдет.

— У меня там этого добра штук на сто шестьдесят, не больше. Предлагаю сотку под расчет.

— Уговорил.

— Дом берешь? Что ты мерекуешь, если не раз его видел. Пол-лимона, о чем говорить?

Несмотря на безмятежную улыбку, возле левого виска Саблезубого проступила крохотная капелька пота.

— Дом, конечно, стоит дороже. Только продать его сейчас невозможно. Марат двухэтажный особняк в центре города уже год торгует, два раза цену сбрасывал, ну и что? Цены на недвижимость упали. И зачем мне столько домов?

— Как хочешь. Однако мне, видимо, придется просто выплатить тебе неустойку и отказаться от сделки, — откровенно признается Саблезубый, — бери оргтехнику — и, считай, мы расплевались.

— Если вопрос ставится так, то иду навстречу. Только дом твой пол-лимона сегодня действительно не стоит. Вернее, его не продать за такие деньги.

— Я и не прошу о прощальных подарках, — правильно понимает меня Коробов, — бери за четыреста — и закончили базар.

— Хорошо. Когда прислать человека?

Вместо ответа Саблезубый протягивает мне визитку.

— Пусть позвонит по этому телефону. За час все оформят. Главное, моей подписи не потребуется. У меня еще один вопрос. Если я не успею, ты сможешь забросить этот товар во Францию? Или Англию?

— Хоть на Берег Слоновой Кости. Стоимость операции — десять процентов от суммы. Естественно, в таком случае сбитая цена домов-калькуляторов в расчет не берется.

— Само собой. Если что, позвоню. Скажи, отчего ты сегодня такой добрый?

— Люди должны помогать друг другу. Кроме того, обязанностью каждого антиквара является создание максимального комфорта клиента. И еще. Я сделал сброс потому, что одну картину тебе, скорее всего, придется кое-кому подарить. Не задавай лишних вопросов, это в твоих интересах.

— Если я буду платить за вывоз, отчего должен делать еще и презенты? — безмятежно улыбается Саблезубый.

— Я это не говорил. Просто хотел дать совет. Среди прочих вещей, оцененных, между нами говоря, не совсем дорого, есть полотно Курбе «Путники». Прекрасно понимаю, связи у тебя там будь здоров, однако если ты кое-кому подаришь эту картину, то станешь своим в одной из самых значительных семей мира. Правда, значительность эта не та, что прежде, но их стабильность подтверждена веками.

— Кого ты имеешь в виду?

— До второй мировой войны полотно Курбе было в коллекции семейства Ротшильдов. Ты приобрел его, узнал, кому прежде принадлежала картина, и потому ни о каких деньгах с Ротшильдов не может быть и речи.

— Про технику мог бы не рассказывать. Спасибо. Знаешь, я хотел бы сделать кое-что для тебя. На память.

— За сговорчивость и совет?

— Да нет. Просто с тобой было приятно работать. Мы вчера подбивали с Котей бабки, и он обмолвился, что у тебя какая-то сцепка с Гусем. Смешно, конечно, уровень не тот, однако знай — Гусь очень не любит лаврушников. А на меня работает бригада Арсена. Тебе еще что-то сказать? — по-отечески улыбается пока еще директор «Внештранса», и его нагло торчащие вперед зубы вызывают весьма милые ассоциации.

— В таком случае мне тоже хочется сделать тебе прощальный подарок, — твердо смотрю в глаза Саблезубого.

— Нет, — решительно прячет улыбку Коробов. — Свой подарок ты уже сделал. Тем более, мне самому станет приятно. Мое отбытие ознаменуется торжественным салютом из всех орудий! За такое зрелище и заплатить не жалко. Но, уверяю тебя, особо башлять мне не придется. Тем более, действительно стрелять почти нечем. Арсен выполнит любую задачу.

— Когда отваливаешь?

— Этого не знает никто. Даже мои близкие партнеры. Тебе же скажу одно: к сожалению, не смогу прийти на день рождения твоего сына. Так что, будь добр, передай мальчику подарок.

Саблезубый улыбается так, что кончики казацких усов приподымаются чуть ли не до переносицы.

— Надеюсь, это не нож.

— Часы. Старые добрые часы «Лонжин». У него есть часы?

— Нет. Гарьку больше автоматы интересуют.

— Подари ему эти часы, потому что самое дорогое — время. Его нужно ценить…

— … а главное — все делать вовремя.

— Вот именно. Думаю, это не последняя наша сделка. Некоторые из моих партнеров оттуда питают определенную слабость к прекрасному. Надеюсь, ты будешь не против, если я расширю круг твоих клиентов?

— Не жди, что после этого я потребую, чтобы ты забрал назад свой домик.

— Зачем, я и не жду. Ты же никогда не предлагал изначально гнилых вариантов. Дом твой. Живи в нем счастливо. Если, конечно, не придет время, когда…

— Не придет, — твердо ответил я. — Меня, в отличие от тебя, это мало устраивает.

— У каждого свой путь, — философски заметил народный депутат. — Скажи, я случайно не сумею увидеться с Сашкой Островым?

— Откуда мне знать, где он? Однако вероятность вашей встречи ничтожна. Человек, которого приговорила «Коза Ностра», не станет светиться до самой смерти.

Покидая Саблезубого, я все-таки сумел упрекнуть себя. Впервые за много лет пришлось сказать неправду. Кто, кроме меня, знает, где скрывается Остров? Никто, даже его старушка-мать, которая никогда не увидит своего сына. И Сашка уже до конца дней не встретится со своей семьей, если только не решит покончить жизнь самоубийством. Я не имел права честно ответить Коробову — с Сашкой ты не увидишься ни при каких обстоятельствах. Одно только утешает: что моя маленькая ложь в сравнении с тем потоком мути, которую нес своим избирателям пока еще депутат Верховного Совета Коробов? Но иди знай, быть может, от этой большой лжи его жизнь зависела не меньше, чем жизнь Острова от моего ответа Саблезубому. Однако сейчас впору задуматься над другими вопросами. А вернее, отключиться, хотя бы на минут сорок.

— Саша, — прошу водителя, усаживаясь на заднее сидение машины. — Поезжай не очень быстро.

— Понял, — односложно ответил водитель, вышел из «Волги» и достал из багажника целлофановый пакет с подушкой и пледом.

— Хотя бы полчаса, — бормочу, расслабившись до неприличия. — Позвони Марине, пусть приготовит кофе. Крепкий-крепкий…