Рябов заявился с такой гигантской сумкой, словно окончательно решил выполнить свою угрозу: выйти на пенсию и по такому поводу купить себе торговое место под каким-то городским забором, лишь бы продолжать коммерческую деятельность и не дохнуть от голода, перепродавая спички.

— Бронежилет притарабанил? — любопытствую, блаженно откинувшись на спинку кресла.

— Почти что, — ответил Сережа и перевел разговор от темы личной безопасности куда к более веселой:

— Гусь сюрприз готовит. Подарок, так сказать.

— Меня в последнее время все одаривают. Столько презентов, от некоторых приходится отказываться.

— Я не так сказал. Он готовит подарок твоему сыну.

— Выкрасть его, что ли, хочет? Пусть Педрилу с Сабиной заодно прихватит, я ему еще доплачу.

— На это не рассчитывай. Но в день рождения Гарика он хочет преподнести сюрприз именно ему.

— То есть?

— Убить тебя.

— Тоже еще сюрприз. До Гуся это делали все кому ни лень. Слушай, Сережа, он же, как я понял, парень осторожный. Слабо верится…

— Придется поверить. Ты думаешь, он не рискнет наехать, когда дом полон гостей будет? Правильно мыслишь. Только потом гости разойдутся, а мы будем под банкой, расслабимся. Идеальный вариант.

— Арлекино подсказал?

— Да.

— Придется Арлекину на день рождения Гарика звать. В срочном порядке. Я ему приглашение хоть с опозданием, но пошлю.

— Не получится.

— Почему?

— Арлекино будет занят, — блаженно улыбается Рябов. — Ты только мог бы мечтать оказаться на его месте. Нет, серьезно… Скажи, какой теорией занимается Игорь?

— Ты, конечно, его задействуешь исключительно на практике.

— У нас теперь все наоборот получается.

— Вот именно. Ладно, слушай. Бойко поведал: очень скоро планируется концерт по заявкам, начинающийся песней: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов. И как один умрем за дело это».

— Мне другая песня нравится. «Помирать нам рановато…»

— Напрасно, Сережа. Ты просто смысл той песни улови. Разве там о нас говорится? Они в бой пойдут и помрут. Чем плохо?

— Если бы так. Кто-то же людям должен помочь.

— Поможем, чем можем, Сережа. Кстати, о помощи. Что поделывает Квач? Мы просто обязаны назначить его на место пока гогочущего Гуся. Вершигора обрадуется, каждый день станет с нами на охоту ездить.

— Пока Гусь начал охоту на тебя.

— Знаешь, Рябов, я его хотел приголубить после сигнала Кости. Чтобы враз решить проблему Гуся и Хлудова. Однако теперь этот старлей кажется мне безобиднее использованной затычки. Подумаешь, по магазинам скачет, тут, понимаешь, у него более крутые конкуренты нашлись. В масштабах страны. Тем более придется принимать ответные меры по поводу Гуся. Как он хочет меня грохнуть? Подкупить Педрилу, смазать его когти цианистым калием?

— Это для него тонко. Он задействует вертолет.

— Арлекино помог?

— В виде большого одолжения. Игрок, что говорить.

— Граждане, воздушная тревога… Вертолет нам пригодится, как считаешь?

— Я бы купил, но никто не предлагает. Придется с тобой согласиться.

— Ты не ответил на мой вопрос о Кваче.

— Квач увяз в разборках с Челноком, будет выяснять отношения с Арсеном. Ты умело использовал Ланду в качестве оттяжки части гусевских. Одну проблему предстоит решить. Порох. После смерти Гуся он будет претендовать на лидерство в группировке.

— Придется подпалить этот порох. И побыстрее. Пусть Гусь прежде, чем вертолетную атаку развивать, похоронами дружбана займется.

— Это ты решил, — пробормотал Рябов.

— Не куксись, безопасность моя ненаглядная. Мы поменялись ролями? Какие претензии? Сережа, скажу честно, рад за тебя. Впервые за долгие годы ты решился…

— Из-за твоего ангельского характера. У меня до сих пор шея ноет. Вырубил меня, а сам пошел на встречу с Городецким и застрелил его.

— Когда это было?

— До того, как ты собственноручно грохнул Чируса.

— Исключительно потому, что ты в это время симулировал плохое самочувствие с пулей в груди… Ладно, Серега, день рождения Гарика послезавтра. Нам нужно торопиться. Я обязан лично разобраться с Порохом еще по одной причине.

— По-моему, причин уже больше, чем достаточно. Скажи просто, тебе это нравится.

— К тому же впервые в жизни Рябов не станет меня от разборок ныкать в каких-то болотах. Да нет, Сережа. Понимаешь, если бы бойцу невидимого фронта Квачу требовалось решить эту проблему, то мы в Управление Вершигоры не нанимались. В крайнем случае, есть кому заняться этим Порохом и без меня. В конце концов, я солидный человек, руководитель, такой только команду из кабинета отдает.

Рябов рассмеялся от души.

— Это у тебя хобби такое. Никак расстаться с прошлым не можешь.

— Только по той причине, о которой я говорил. Сейчас, по крайней мере.

— Назови.

— Я просто обязан доказать твоему подзащитному Петровичу, что он не ошибся в выборе.

Рябов вздохнул, дернул молнию на сумке «Мечта оккупанта», извлек из нее пачку фотографий и простую картонную папку.

— Морды гусевских. Досье на Пороха. Ознакомься, — скомандовал Сережа.

— А досье на самого Гуся?

— Гусь не такой дурак, как ты, — предельно откровенно поведал Сережа, наверняка злорадствуя, что ответной реакции не последует. — Он самолично тебя гробить не попрет. Будет в своей норе ожидать. Он в нее уже забился.

— Под контролем?

— Обижаешь.

— Такие расходы, — горестно качаю головой, рассматривая явно эротическое фото. Ну и морды, так возбуждают, аж кончить хочется. Всех, одним ударом. Только вот жаль подвести генерала Вершигору не могу. Они ему пока не просто живыми, а на свободе нужны.

— Накладные расходы, — пробормотал Рябов. — Я тебя знаю. Ты же потом еще заработаешь. Отобьешь часть предприятий Гуся.

— Исключительно для конспирации. Группировка ослабеет, Квач будет вынужден пойти на уступки. Братва подавит свое недовольство. Или он его пресечет, знаю, какая школа у подчиненных бывшего оперативника супермента Вершигоры. Значит, будем считать, мы не просто имитируем сегодня бурную деятельность Квача, отстаивающего интересы бригады вместо…

— …по приказу.

— …по приказу Гуся. Но… Но опять-таки будем считать, Квач нанял киллера. Очень дорогого.

— Самого дорогого в мире, насколько мне известно, — бормочет Рябов. — Да, знаешь, я поработал с исполнительным директором «Олимпа» и вот что подумал. Повезло ему, у Гершковича трудится. Он бы от тебя на второй день сбежал… Только сделай все красиво.

— Или, как говаривает твой любимый Котя. Порох первым прыгнет. В конце концов, дай мне возможность дочитать справку о подвигах Пороха и ознакомиться с его характеристикой.

Мне понадобилось всего несколько минут для изучения этой характеристики. В принципе, ничего нового, такой же парень, как многие другие. Прежде эта характеристика была бы довольно стандартной, с набившей оскомину политической грамотностью. Сейчас стандарт характеристик определяется иными словами, вроде непонятного «антисоциален».

— Рябов, я просто счастлив. С таким человеком придется познакомиться. Кстати, а его ментовские дружки…

— Кстати, наша госбезопасность теперь толпы шпионов не ловит. У нее более серьезные задачи.

— Кому надо сюда шпионов засылать? Все в газетах пишется.

— Газеты нам тоже пригодятся. Когда ты хочешь познакомиться с Порохом?

— В связи с предстоящими событиями желательно поскорее.

— Сегодня, что ли?

— Ну, не за час до нападения Гуся, в самом деле.

Рябов, нагло посмотрев на меня, извлек из сумки кожаную куртку с огромным числом металлических заклепок.

— Тогда переодевайся.

— Это новый вид бронежилета? — полюбопытствовал я, убедившись в который раз: мы с Рябовым чувствуем друг друга лучше сиамских близнецов. Сережа о моем решении догадался еще раньше, чем я узнал о трениях между Квачом и Порохом. Больше того, Рябов его уже отследил.

Набросив на себя содержимое рябовской сумки, я вышел в приемную, и Марина чуть было не упала со стула. Еще бы, вместо ее руководителя в неизменном костюме при галстуке и туфлях из крокодиловой кожи, перед ней стоял совершенно непонятный тип, пальцы которого облеплены безвкусными перстнями, на голове пиратская косынка, в ухе клипса, а железа на шее — не меньше, чем у нее самой.

— Это новая униформа нашей фирмы, — поясняю Марине. — Завтра чтобы все так одевались. Отметь в приказе.

— Оружие не бери, — скомандовал Рябов.

— Это ты по поводу Марины? — снимаю кобуру с «Зиг-Зауэром».

— И Марины тоже. Ладно, нож оставь, — милостиво позволил коммерческий директор. — Он тебе роднее члена.

— Не звезди, — встала на мою защиту секретарша. — Он после дачки продолжал стараться. Голубенко ему очередную…

— Марина, это был деловой разговор, — несколько принижаю свое мужское достоинство ради святой истины и демонстрирую нож с выкидным лезвием. — Всегда при мне. Без ваших дозволений.

Рябов с удивлением посмотрел на меня, а затем на Марину.

— Деловой, — фыркнула она. — Наташка подмывалась перед этим деловым разговором.

— Она лицо мыла, потому что Голубенко ее сильно расстроил, — поясняю Рябову, но Марина никак не может успокоиться:

— Правильно. Голубенко расстроил. Зато ты утешил.

— Еще как, — самодовольно говорю, с ужасом вспоминая о предстоящих трудовых подвигах.

— Кто бы сомневался, — чуть сбавила тон Марина.

— Сколько ты спал в эти сутки? — серьезным тоном спрашивает Рябов.

— Мало, — снова говорю чистую правду, боясь подвести Сережу.

Женщины, конечно, способны украсть часть жизненной энергии, но недосып перед схваткой куда опаснее, здесь Рябов снова прав. Только я очень сомневаюсь, что он скомандует мне раздеться, выспаться и лишь затем приступить к так называемому хобби.

— Выпей эту таблетку, — командует Сережа.

— А что, допингконтроля не будет?

— Контроль будет. Идем без оружия.

— А ножик?

— Ну кто сегодня без ножа ходит? Тот, у кого молоток. Поехали. Воха с ребятами уже веселятся. Мы и так задерживаемся.

— Я с вами, — выскочила из-за стола Марина.

— Нет, — твердо ответил Рябов.

— Мариночка, если не вернусь живым, ты знаешь, кого прикончить, — киваю на коммерческого директора. — И не забудь на моей тризне заколоть Педрилу. В загробной жизни мне без него станет скучно.

Марина пристально посмотрела на Рябова.

— Нет, — повторил Сережа, и я тут же пришел к нему на помощь:

— Мариночка, не переживай, для тебя тоже работа есть, — не без удовольствия наблюдаю, как теплеют ее глаза. — В моем кабинете на столе кучка бумажек и фотографий. Уничтожь это добро.

— Теперь у нас их уже двое, — пробормотала Марина.

— Кого? — полюбопытствовал Сережа.

— Костиных заместителей, — отрезала секретарша и спросила у меня:

— Эти бумажки точно…? Однажды я так поступила, а потом…

— Не тот случай, Марина. Документы и фотографии мне уже не нужны.

— Они вообще никому не понадобятся, — гарантировал Рябов.

Саша уверенно вел машину по плохо освещенным улицам. Привык, наверное, глаза как у пумы сделались. Некоторые улицы были залиты исключительно лунным светом. Ничего. Завтра шара кончится, бесплатное освещение стухнет, луна спрячется. В моей работе учитываются и такие нюансы.

Таблетка Рябова явно подействовала. Я почувствовал прилив бешеной энергии и словно вернулся в те годы, когда каждый из нас, воспитанных улицей пацанов, был безрассудно отважен, с легкостью пер навстречу опасностям, будто намеряно десяток жизней. Тогда казалось — это именно так; но прошли годы, и последствия безрассудства юности стали сказываться даже на людях, ведущих тихий образ жизни. Они, в отличие от меня, сильно изменились, однако очень часто, особенно при перемене давления, в дождливую погоду начинают ныть кости, и поврежденные в давних драках мышцы напоминают о том времени, когда они не обращали никакого внимания на полученные травмы, полагая — только на них все заживает как на собаке, только им улыбается удача.

Несмотря на мой довольно экзотический вид, я сразу понял, как отстал от жизни, стоило очутиться на дискотеке в «Аладине». Название с одним «д» переливалось бешеными огнями и сразу напомнило мне вывеску магазинчика, находящегося неподалеку от моего офиса. Эта лавка носит название «Victopi», в смысле победа. Просто художник по ошибке вместо английской буквы «R» намалевал русскую. Когда хозяину лавки об этом намекнули, он с ходу заметил: «И так сойдет». Правильно, может, он магазин именно «Виктопи» хотел назвать, мало ли какие слова на вывески цепляют? К тому же художнику доплачивать не нужно. Зачем тогда всяким «Аладинам» удивляться? Тем более, в трех шагах от моего офиса висит рекламный щит: «Изготовление бронебойных дверей и сейфов».

Да, от жизни я точно отстал, думал хожу, как принято. Ошибался. Мой экзотический вид был весьма скромным в сравнении с прикидами молодых людей, дергавшихся под бешеные ритмы группы «Моди Бойз», то и дело демонстрирующей свое совсем уж потрясное одеяние с гигантского монитора профессиональной системы «Караоке».

— Что-то я наших не вижу, — ору в ухо Рябова, уводящего меня в глубь зала.

Сережа тоже прифрантился, нацепил на себя длиннющий макинтош образца пятидесятого года, а потому, верняк, такой клевый прикид сведет с ума от зависти кое-каких местных рэпменов и их бикс. Сам видел, некоторые из чуваков уже тащатся от макинтоша.

Я тоже тащусь. Вслед Рябову, к забронированному заранее столику. Воху и его орлов что-то не видно. Да и вряд ли я их узнаю. Если Сережа так меня вырядил, представляю себе, что он из Андрея сотворил. Слава Богу, хоть голову мою всего лишь косынкой украсил, я тут такие причесоны видел — полный отпад. Волосы красные на голове дыбом стоят, любой петух от зависти выпадет в осадок. Словом, полный дрейв, блин, хэви мэтл.

— Никого не вижу, — гораздо тише жалуюсь Рябову, дегустируя отвратительное пойло, которое здесь подают под видом коньяка.

От подлинного коньяка клопами несет, не такими, которых Рябов разыскал, самыми настоящими. Тот гадючий суррогат, которым «Аладин» местных гурманов потчует, имеет сходство с настоящим напитком только потому, что в рюмках подают и запахом — его, наверняка, уже использовали в качестве клопомора. Ничего страшного, это я такой придирчивый, а постоянные клиенты поскачут, косячки застрочат, шприцы достанут, чем там еще молодежь занимается — неважно, главное, они под это дело не пойло непонятного разлива, а мочу, разбавленную денатуратом, сожрут и заторчат.

— Так где же… — снова пытаюсь выяснить у Рябова местоположение команды Вохи.

— Не видишь?

— Нет.

— Ну и хорошо. Значит, работают профессионально. Зачем тебе Воха, потерпи немного, таких людей увидишь. Замечательных. Познакомишься поближе, так сказать. Только прошу, действуй наверняка.

Я промолчал оттого, что иначе просто не умею. Характеристику Пороха изучил, все остальное приложится. Без пояснений Рябова я сразу понял, какие выдающиеся люди приперлись сюда, когда по просьбе какого-то Дина зазвучала музыка ансамбля «Пинк Флойд». Вряд ли это Дин Рид, скорее всего фамилия у него вовсе не американская, но, как сказала Оля, сейчас все так поступают. Нет, Оля, не все. Пороха ведь не кличут Пауда, так что да здравствуют настоящие патриоты, вроде нас с ним. И то, что в «Аладин» пришли люди выдающиеся, — без очков на носу ясно.

Ишь, как их к столику ведут, местная прислуга чуть до пола не извивается, правильно, уважаемые люди, соль земли нашей, не профессора какие-то траханые, не художники нищие и прочий ученый сброд, а сам Порох. Выдающаяся личность. Я себя тоже когда-то такой считал, а когда кидал официантам щедрые чаевые, они смотрели на меня с таким благоговением, словно какой-то недоделанный Нобиль не достоин завязывать шнурки на моих кроссовках. Я тогда в кроссах ходил. Сегодня тоже их надел, в тон к кожаному костюмчику. Из уважения к господину Пороху, известному бизнесмену и состоятельному человеку, в которого всего за несколько лет превратился обычный рэкетир и дешевый костолом. Он ведь раньше штангу таскал, здоровый бугаек. Люди ему после той штанги пушинками казались…

— Пошли, — двинул меня локтем в бок Рябов. — Пора заняться делом. Только учти…

— Не учи ученого, — весело ответил я, потому что где-то внутри мгновенно вспыхнул жар, адреналин щедро покатился по крови от предстоящего знакомства с такой выдающейся личностью. Еще бы, многие на моем месте от восторга уписались бы — знакомство с самим Порохом, какие связи, какие дела, а какой восторг по поводу собственной значимости в этом городе.

Я по-хозяйски расселся за сдвоенными столиками, отметив, что морды у их хозяев не изменились по поводу визита явно незваного гостя. А еще мне удалось заметить Воху и его ребят. Интересный расклад, вокруг меня человек двадцать не меньше, да и входы-выходы наверняка контролируются по-настоящему ребятами Челнока, а не аладиновской худосочной охраной. В случае чего — частное сыскное агентство против явных хулиганов, у последних наверняка ножи-кастеты, а у отставных ментов и прочих ветеранов Афгана исключительно газовые револьверы. Правильно, разве может настоящий револьвер быть пятизарядным? Тем более, в стволе декоративная перемычка, а придавать нужный вид патронам команда Афанасьева умеет просто на заглядение.

— Я тебя звал? — наконец-то прореагировал на мое появление Порох, явно сообразив все до конца.

Зажали его, дальше некуда, к выходу не пробиться, звать подмогу в таком гаме — дело безнадежное. Децибелы, конечно, переорать можно, однако если бы дело было только в этом. Он все понял, а потому пытался держаться так, как должен держаться человек, сумевший подняться из многих рядовых спортсменов-бойцов до признанного авторитета в группировке Гуся.

— А меня никто почему-то не зовет, — чуть ли не огорчаюсь я. — Наверное, потому что работа такая. Двух помоешь, третьего себе. Больше в нашем морге украсть нечего.

— Тебя кто воровать будет? — полюбопытствовал Порох.

— Это вряд ли. Охрана у меня хорошая. Которая перед засранными старлеями хвостами по полу не стучит.

Как и следовало ожидать, у Пороха дернулась щека. Хорошо, мальчик, нервничать начинаешь, так это только вступление, ты у меня свою кликуху, вспыльчивый, очень скоро полностью оправдаешь.

— Хочешь разборов? — подался вперед Порох.

— Перекрестись, какие с вами могут быть разборы? Детский сад, младшая группа.

Присутствующие при встрече высоких договаривающихся сторон вели себя точно так, как их коллеги во время телевизионной трансляции парочки любых лидеров.

— Ты на хап меня не бери, — ощерился Порох, демонстрируя прекрасные фарфоровые зубы.

— Какие дела? Ты же знаешь, кто я такой, — отвечаю как можно спокойнее, взвешивая еще раз все обстоятельства.

Еще бы, он младше меня на десяток лет и тяжелее килограммов на двадцать. Только гибкости у него нет. Нет, не той природной гибкости, которую каждый из нас теряет после тридцати, тут никакие тренировки не помогут, а той, что дается лишь с годами набитыми синяками и шишками, именуемыми жизненным опытом.

— Знаю, кто ты, — ответил Порох.

— Удивлен?

— Да, — оставил себе вариант отхода мой милый собеседник, однако в мои планы перевод беседы в мирное русло вовсе не укладывался.

— Тогда слушай, Порох. Я взял «Олли» под охрану. И не считаю, что при этом щемлю чьи-то интересы. Потому что прежняя охрана этой фирмы была самым настоящим говном.

— Ты отвечаешь…

— Отвечаю. Охрана бабки получала, а мусора фирму погромили. Я не думаю, что настоящая охрана должна только себе подобных отгонять. Однако, если та охрана посчитала иначе, знай — это такое говно, которое настоящая команда спровадит поджопниками.

— Может, рискнешь со мной побакланить без…

— Как тебе не стыдно? Где это видано, чтобы хозяин с чужим слугой цапался…

— Засцал, — расслабился Порох, — самому с понтом западло.

— Ага. Я же не такой крутой, как ты. К тому же гораздо старше. Между прочим, твоего папашу знавал. Ты отчего на его фамилию не пошел?

— Гонишь, сука. Под вольтанутого косишь!

— Ого, я уже в суки выбился. Только сука не я, а те, что с ворами, настоящими причем, дрались. Те, которые сегодня, зоны не нюхав, из себя деловых корчат…

— А что ты, козел, из себя корчишь? — мне показалось, что Порох имел в виду вовсе не мое одеяние.

— Ничего. Я же такой фраер, как ты. Потому на «козла» не реагирую. Просто спросил, почему ты на мамкиной фамилии сидишь, чего тут такого?

— Кончай гнать пену. Папашу он моего знал. Мой батя с тобой не сел бы срать на одном гектаре.

— Это точно. У нас с засранцами разные дороги…

— Еще одно выступление. Сукой буду…

— Уже…

— Что уже?

— Я же сказал, что ты моложе. В мои времена суками именовали тех, кто пер против воровских законов.

Настоящих. В этом нет ничего обидного, они сами себя суками именовали. А ты прешь на человека мирного, пожилого, можно сказать. Я же не такой крутой, как ты.

— Ты чего расчирикался? Думаешь, не знаю, кто ты? Да, ты сейчас можешь попробовать прыгнуть, но мы баранами сидеть не будем. Хочешь — давай!

— Ты крутой, — упрямо повторил я. — По-настоящему. Однако я тебя до сих пор не замочил оттого, что консервативен. Знаешь такое слово? Так вот, я не такой крутой, как ты, безоружных людей не трюмлю. И, как ты, надевать на голову двухлетнего ребенка целлофановый кулек, чтобы его родители поскорее… Нет, на такое у меня крутизны не хватит.

— Я же не рассказываю…

— Не перебивай старших, мальчик. Твой папка давно жаловался…

— Что ты все о папке заладил? Газ по шарам давит или дури перекурил?

— Просто вспомнил… Ладно, поведаю тебе одну жгучую тайну. Настоящая фамилия твоего папки была Чикатило…

Порох подскочил, однако его уже сдерживали свои, равно как меня прикрывали, декоративно придерживая за руки, Воха с Рябовым; гусевские ребята прекрасно понимали, что если начнется заваруха, то им всем конец, нас ведь явно больше, а «Аладин» — это не их точка, вроде «Трех богатырей», сюда с оружием соваться опасно.

Чуть что, менты тут как тут, а они ребята простые, эти всякие «Соколы» — «Кондоры» — не ваши райотделовские дружки. И не в том беда, что лупить будут смертным боем, совсем в другом. Даже если менты тверды в подозрениях: Порох замочил семью из трех человек, вся вина которых была в том, что у них водились какие-то копейки, а доказать не могут, он будет продолжать спокойно вышивать по городу. Но ствол на кармане — срок верный. Бригадных авторитетов только за это сажают, другие статьи против них пока не действуют.

— Чикатильчик, ты чего слюной брызгаешь? — почти ласково продолжил я после того, как Порох выдохнулся декламировать, что он с мной сотворит.

Ничего нового, Гарик мне это много раз обещал, попривык я к таким угрозам. Тем более давно понял, когда угрожают — это не страшно. Вон Гусь молчит, как пень обрыганный вурдалаком в сказочном лесу, а сам крови моей хочет. Будет вам, ребята, кровь, гарантирую.

— Ты хоть знаешь, Чикатильчик, как на свет появился? — продолжил я, чтобы Порох вспыхнул раз и навсегда. — Твой папа, настоящий, а не тот, рогатый засранец… Да, он засадил твою маму в зад, а через семь месяцев ты оттуда вылез, недоносок.

Порох рвался в руках своих ребят, но они были под стать дружку, да и меня Воха придерживал уже по-настоящему.

— Если ты мужик, ответишь, — наконец-то бесящийся собеседник выдал после отборного мата нужную фразу.

— А хоть сейчас!

— Только мы!

— Конечно. По нашему старинному обычаю. Я с тобой на кулачки сражаться не буду.

— Какой к ебеням обычай?!

— Ну и молодежь пошла, — огорчился я. — Традиций не чтит. Я согласен с твоим вызовом. Ты же хочешь разобраться немедленно? Да?

— Да, пидар!

— Я же говорил, что не блатной. Потому на «пидара» тоже не реагирую. Но традиции чту. Ты меня вызвал. Я выбираю бой на ножах. Если не согласен, залезай назад в мамкину жопу.

— Я тебе этим ножом яйца отрежу! — торжественно поклялся взбудораженный Порох.

— Жаль, — в который раз огорчился я. — Твоя мамка до знакомства с Чикатилой их очень любила лизать… Пасть закрой, вафлер, время базара вышло. Ты и я. Больше никто. Отвечаю моим словом!

— Сейчас! Прямо уже! — изрыгал из себя извивающийся в руках подельников Порох, — я тебе не только яйца, но и хер отрежу…

— Пошли тихо к выходу, — предложил я. — Только не беги. Пуля догонит.

— За тобой, сука, буду гнать… На краю земли найду, падло…

— Тебя сейчас не это волнует, а другое. Отвечаю перед всеми, если меня уроешь, вы спокойно уйдете. Когда ты шибко грамотный, то знаешь про мое слово.

Хотя сам Порох продолжал вести себя, как положено вождю, его немногочисленное окружение стало подтверждать мою высокую репутацию. Все правильно, вожди — они все больше бесноватые, а любой исход нашего поединка давал корешам Пороха путевки в жизнь, потому о большем они и не думали.

Точно суки паршивые, в прежние времена блатного, нарушившего слово, судило правило воровское, впрочем, к этим ребяткам такие мемуары отношения не имеют. Какие они блатные? Обыкновенные бизнесмены, оформлены какими-то менеджерами в своих точках, в крайнем случае, охранниками. А для нашего бизнесмена врать и подводить — обычная манера работы, хотя когда-то не было ничего крепче на этой земле честного купеческого слова. Никаких бригад не требовалось, чтобы долги получить. Не то что теперь. Впрочем, сейчас даже инженерам впору бригаду из половины нанимать, чтоб уже заработанные деньги с государства слупить. Только вряд ли кто-то из блатных или служивых рискнет ехать против нахально зажимающего чужие бабки папы-импотента. Все уже давным-давно привыкли к его поведению, кроме очередных гадостей на блага детей, ожидать от него нечего.

Я намеренно отвлекал себя от предстоящего боя, пока Рябов обговаривал условия поединка со стриженным под Никиту Хрущева парнем, не уступающим в размерах Пороху. Договаривались они быстро, вот что значит коммерсанты. Нашу дуэль решили организовать не отходя от кассы, на заднем дворе дискотеки. Места лучше не сыскать, тихо-спокойно, нужно только сосушек с клиентами оттуда выдворить — и все заботы по подготовке ратного поля. Борьба, естественно, идет до победного конца, и когда одному из нас этот самый конец наступит, победитель свистнет дважды. Труп проигравшего забирает его команда, и обе компании растворяются в ночи. Правда, этот с лысой прической тут же поведал, что я наверняка в бронежилете, лишний раз доказав, какое внимание с недавних пор гусевская команда уделяет моей скромной персоне.

По такому поводу было предложено драться по пояс голыми — авось, победитель не простудится да и традиции будут соблюдены. Мы остаемся на заднем дворе один на один, стоящими друг от друга на расстоянии десятка ящиков из-под пива, а сигналом к началу поединка должен стать кошачий вой, сымитированный многопрофильным Вохой.

Андрей тут же продемонстрировал свое высокое искусство, чтобы какой-то настоящий кот своими несдержанными воплями не испортил начало представления без зрителей. Андрей гнусно мяукал, и мне сразу стало ясно, что в Педриле погибает великий педагог по классу вокала.

Немного успокоившийся Порох потребовал пару минут для разминки, и я согласно кивнул головой. В конце концов, соблюдать последнее желание смертника — это тоже традиция. Бывший штангист занимался какой-то одному ему известной физкультурой, зажав нож с пилой в верху лезвия, а я едва сдерживал улыбку, глядя на его потуги размять плечевой пояс, твердо зная — пусть он хоть все свои мышцы наизнанку вывернет, не поможет. Я его убью. Обязательно. Всенепременно. Иначе вся игра насмарку, зря Костю назначил директором. Он даже не те мышцы разминает, нож — не штанга, наверняка им пользовался, но только когда беззащитных людей стращал или кожу на них резал для острастки.

— Готов! — раздался сигнал Пороха, и мы сбросили на руки секундантов одежду.

Вот и все. Порох готов к труду и обороне. Ничего, сейчас точно готов будешь. И никаких сомнений, рассуждать иначе — означает преподнести себя противнику на тарелочке. Я этого никогда не делал и сейчас изменять своим правилам не собираюсь.

Ребята оставили нас наедине; Порох доказал, что он крут по-настоящему. Не стал рыпаться вперед, сыпать пустыми словами, а лишь дергал накачанными мышцами груди, бормоча что-то под нос. Успокоился, это плохо.

— Слышь, опущенный, — громко сказал я. — Отрежешь мой член, сразу мамке его неси на память. Она его сосать любила, отгружала по самые гланды.

Порох ответил градом стандартных слов, которые, в отличие от Пушкина, мой сын легко выучил наизусть еще в первом классе. На них я внимания не обращал, вполне искренне сожалея, что мы разделись. Не холод был тому виной, а выражение лица противника, продолжающего клеветать о якобы имевшейся между нами половой связи. Дошло до Пороха, что перед ним не разжиревший от сидячей работы фирмач, а серьезный противник. Гораздо серьезнее, чем гусята могли разузнать от своих ментовских дружков. Мое тело стало для него той информацией, которой не было ни в одном из доступных даже Арлекине архивов. На нем слишком много шрамов, своеобразных визитных карточек, что человек с такими отметинами прошел через многое и до встречи с грозным Порохом, а главное — остался в живых.

И в это время раздался псевдокошачий вой.

Порох не подтвердил мои предположения. Он был просто обязан идти вперед прямо навстречу смерти, иного от него ожидать не стоило. Это только в кино люди дерутся на ножах минут пять, чтобы развлечь зрителей. Настоящий поединок с использованием холодного оружия занимает секунды, уж кто-кто, а я знаю. И эти секунды пошли, когда Порох, вытянув руку с ножом, с места не сорвался, а я заметил тонкую веревочку, прикрепленную к кольцу в низу лезвия.

Пока Порох, сделав шаг вперед, посылал свою вторую руку к обуху ножа, я успел среагировать на это движение, метнув в него свой клинок, причем сделал это подсознательно, точно так, как однажды принял верное решение, уйдя от пули, и лишь затем окончательно понял, что меня ожидало, если бы, неожиданно для самого себя, не рванул машину с места.

Только в нашем поединке эта крохотная доля секунды заставила среагировать не совсем правильно. Нож нужно было метать в его широкую грудную клетку, мишень огромная, не спичечные коробки, которые я прошиваю ножами с двух рук на более солидной дистанции. Я швырнул нож в бицепс руки Пороха, развернувшей клинок, потому что откуда-то из недр памяти в мгновение, которое не зафиксирует ни один самый мощный секундомер, пришло изображение этого ножа, вполне соответствующего характеру обитателей нашего родимого дремучего леса даже названием.

«Леший-2», пила сверху клинка может лишь отвлечь внимание своим грозным видом, а главная опасность сидит в рукояти, снабженной сегментной мембраной, предохраняющей ствол от загрязнения. Выстрел из такого ножа идет по направлению клинка, предохранитель и спусковая кнопка в концевой части холодного оружия. Однако у такого весьма полезного ножика есть один маленький недостаток: стрелять можно только с двух рук; вот почему я среагировал не совсем верно и уделил своим оружием пристальное внимание именно бицепсу, а не груди Пороха.

Гораздо позже, проанализировав этот бой, я понял: молниеносное решение все-таки было единственно верным. Ведь его левая рука двигалась по направлению к правой, и пущенный в грудь нож мог скользнуть по ней.

Порох заревел, его «Леший» упал на землю, и он попер на меня, вырвав левой рукой нож из раны. Я бросился навстречу ему, чтобы поймать на противоходе, и сумел доказать: из нас двоих левша все-таки не Порох. Когда между нами оставался какой-то метр, я резко ушел вниз, а потом, перекатившись на бок, прогнувшись, вскочил на ноги и побежал за катящимся кубарем противником, снимая длинную цепочку с изумительной красоты нагрудным крестом.

Порох тяжело вставал на четвереньки; я от души врезал ему ногой в челюсть, но, вопреки ожиданиям, он все-таки поднялся. Ну и молодец — в глазах темень кромешная, кровь по мозгам молотом грохнула, а он неумело тыкает вперед левой рукой с моим ножом. Нет, Порох, ты любитель на подхвате, настоящий боец обязан одинаково владеть двумя руками. Блокировав его мало чем грозящее движение руки правой, надавливаю пальцем левой головку золотого Иисуса, и на волю прыгнул волнистый булат «Кирк-Нардубан», скрывающийся в этом кресте добрых полтора столетия. Полоснув резким движением из-под мышки справа по горлу Пороха, отскакиваю в сторону, омывшись в крови.

Противник уверенно пошел затылком вниз, а я, повесив крест на шею, поднял уже вторично и навсегда выроненное им оружие, опустился на колени, словно стремясь поблагодарить Бога, в которого не верю, и сделал то, чего ни в одном самом кровавом фильме не увидишь.

Не потому, что запах свежей крови действует на многих людей практически одинаково, к нему за свою жизнь удалось попривыкнуть, теперь уже организм правильно среагировал на небывалое нервное напряжение и снял его.

Немного постояв на четвереньках, подымаюсь, бросив взгляд на часы. Двенадцать секунд, старею значит, прежде справился бы куда быстрее, не отрыгиваясь после боя. Да нет, это скорее рябовская таблетка обратный эффект дает, я бы этого Пороха и без креста завалил, куда бы он, оглушенный, с одной рукой делся, но его подлый ход с ножиком…

Впрочем, какая подлость, нож он и есть нож, а то, что в нем скрывается ствол, заряженный специальным патроном калибра 7,62 — так это детали. С двадцати пяти метров человека завалить можно, если, конечно, попадешь; стрельба с двух рук из ножа тренировки требует, я ее сам проходил, равно как и из собственной зажигалки. А главное, Порох бы отмазался, когда б ему счастье улыбнулось, пару процентов от исхода поединка я всегда списывал на удачу противника. Выстрела бы никто не услышал, ножом пулю извлеки — и свисти о своей победе. Потому что, если бы успел Порох поднести к ножу вторую руку и нажать на спусковую кнопку, пороховые газы отсеклись специальным поршнем и пошла бы вперед из ствола пуля без звука. Да что звук, вспышки от выстрела не было бы.

Я подошел к уставившемуся в тусклое осеннее небо Пороху, остывающему в луже черной крови, невольно посмотрел на вспоротое до шейных позвонков горло, мгновенно отвел взгляд в сторону и тихо пробормотал:

— Смотри, не простудись.

И лишь затем дважды свистнул.