А. В. Карташев.

 

Очерки по истории русской церкви

Ересь жидовствующих

Тон внешнего и внутреннего критицизма, вошедший в русскую церковь через богомильство и стригольничество, нашел для себя в конце того же XV века и в той же свободомыслящей северо-западной части Руси, в Новгородско-Псковской области, новую тему. В правление митр. Филиппа в 1470 году в Новгороде появляется так называемая ересь «жидовствующих». Прививка ее заносится извне. Автономные новгородцы, напрягавшие последние усилия, чтобы отстоять свою самостоятельность от Москвы, пригласили к себе в 1470 году на кормление, по сговору с польской короной, православного киевского князя Александра Михайловича Олельковича. Князь прибыл в Новгород со своей свитой из другого мира, с интеллигентными помощниками, принесшими сюда идейные новинки с Запада. И еще специфичнее — новинки не христианского Запада, а западного еврейства. В свите князя был его лейб-медик еврей Схария. Кроме Схарии в толпе чиновников князя называются еще два или три еврея: Моисей Хануш и Иосиф Шмойло Скарабей… В своем этюде о еврейских интеллигентских течениях того времени Панов в «Журнале Министерства Народного Просвещения» 1873 года дал интересную справку о передовых свободомыслящих идеологиях мирового еврейства той эпохи. По-видимому, данная группа евреев как раз принадлежала к такого рода модернистам. Новгородская общественная среда могла бы, может быть, увлечься в какой-то мере и пропагандой современного гуманизма. Но историческая случайность подсунула застоявшимся в монотонности русским книжникам проблемы свободомыслия под еврейским соусом. В данном случае подход к русскому мировоззрению облегчался традиционным интересом к библейским темам. С них разговоры и начались. Всего год эта иностранная компания могла пробыть в Новгороде. В следующем же 1471 году Иван III уже задушил сепаратистскую новгородскую интригу и оккупировал Новгород. Но за год следы еврейской пропаганды глубоко вонзились в души кружка высшего новгородского духовенства. Первенцами еврейской миссии явились протопопы Денис и Алексей, а затем и протопоп Софийского собора Гавриил. Как показали вскоре расследования этих увлечений, ими задеты были довольно интимные кружки почти сплошь из одного духовенства и еще ближе — только родственники этих протопопов. Страстный враг ереси, преп. Иосиф Волоцкий в своем «Просветителе» дает нам такой список изобличенных: «Ивашка Максимов, зять попа Алексея, его отец поп Максим, Гридя Клоч, Григорий Тучин, его же отец бяше в Новеграде велику власть имея (это современный посадник Новгорода), поп Григорий, сын его Самсонка (тоже поп), Гридя, дьяк Борисоглебский, Лавреш, Мишук Собака, зять попа Дениса — Васюк Сухой, попы Федор и Василий Покровские, поп Яков Апостольский, Юрка Семенов, Авдей да Степан — крылошане, поп Иван Воскресенский, диакон Макар, дьяк Самуха, поп Наум…» — почти все сплошь семьи духовенства. Судя по полемике Иосифа, агитационным рычагом пропаганды евреев, сбивших с толку невежественных начетчиков, была буква Ветхого Завета. И завет Бога с Авраамом, и Моисеевы законы, и некоторые выражения учительных и пророческих книг повторяли формулу: «это завет вечный в роды родов». Если и Христос «пришел не разрушить закон, а исполнить», то силлогизм о неотменности Ветхого Завета получает видимость убедительности. Как бы то ни было, убогая мысль новгородских протопопов свихнулась на этом силлогизме. Полемисту Иосифу приходилось пространно доказывать азбучную богословскую истину о преходящем значении Ветхого Завета. По свидетельству полемиста, воспылавшие страстью религиозной революции протопопы Денис и Алексей обратили в свою новую веру и своих жен и детей. Родственный, профессионально-семейный характер сектантства бросается в глаза. Алексей и Денис хотели даже обрезаться, но сами ересеучители удержали их от этого, чтобы для сыска государственного не было осязательных доказательств. По всем признакам все дело принципиально было поставлено как секретный заговор. Самому пылкому неофиту, протопопу Алексею, позволено было только переименоваться в Авраама, а жене его в Сарру. Целых десять лет удалось секте сохранить свой конспиративный быт. Из городов секта распространилась по новгородской области. Перекочевала и в Москву, где еще просуществовала втайне новых семь лет, пока наконец не была открыта властями. Такое искусство конспирации не в духе экспансивного славяно-русского темперамента. Напрашивается гипотеза, что секретный характер нового еретического сообщества составлял основную черту его конституции. Если первым тайным сообществом, проникшим в историю русской духовной культуры, должны быть признаны павликиане-богомилы, соблюдшие свое тайное предание вплоть до XVII и XVIII веков, когда они почти открыто превратились в секты хлыстов и скопцов, то вторым по времени тайным обществом уже не восточного, а западного происхождения надо признать наших жидовствующих.

Специалистам по истории тайных обществ в Европе предстоит разгадать: к какой разновидности последних принадлежала кучка свободомыслящих евреев, нашедшая в конце XV века усердных учеников в нашем Новгороде?

В конце 1479 года завоеватель Новгорода Иван III сам прибыл туда и был очарован талантами и обходительностью хитрых вольнодумцев-протопопов. Он решил перевести их в свою столицу. Алексея он сделал протопопом Успенского собора, а Дениса — Архангельского. Надо думать, что этот почетный перевод — не единоличный вымысел великого князя, а подсказан ему самим тайным союзом жидовствующих, московская ветвь которых завелась уже при самом дворе Ивана III и возглавлялась его министром иностранных дел, дьяком Посольского приказа, Феодором Васильевичем Курицыным. Курицын только что вернулся из длительного посольства в Венгрии, где, вероятно, и посвящен был в модное тайное общество, интерес которого был далеко шире только иудейской пропаганды. Если попов соблазняла эмансипация от церковной ортодоксии, то людей светских, как дьяк Курицын, увлекала эмансипация от средневекового церковного мировоззрения вообще. Нечто подобное соблазнам нынешней теософии. Это был псевдогносис, псевдонаука и псевдомагия. Как увидим, литература жидовствующих была главным образом астрологическая. Характерно, что агентами тайной пропаганды в Новгороде сделаны были священники, как духовные повелители совести своих духовных детей. Когда архиепископ Новгородский Геннадий, напуганный открытием ереси, начал осведомлять своих собратий — архиереев, то в 1489 году он писал Иоасафу архиепископу Ростовскому: «Та прелесть здеся распростерлася не токмо во граде, но и по селам. А все от попов, которые еретики становилися в попы: да того ради и в попы ся ставят, чтобы кого, как мощно, в свою ересь привести занеж уже дети духовные имут держати». В Москве, как вскрылось потом, совращения по линии церковной иерархии по-прежнему продолжались. Но здесь расширилось через Курицына и светское крыло ереси. За министром пошли и статс-секретари, дьяки великого князя, Истома и Сверчок, купец Семен Кленов и тогдашний интеллигент по профессии, книжный переписчик и сам владевший пером, Иван или Ивашка Черный. Все было шито-крыто до 1487 года, когда в Новгороде конспирация провалилась, как говорится, «по пьяному делу». Геннадий повествует: «от жидовина распростерлась ересь в Новгородской земле, а держали ее тайно, да потом почали урекатись вопьяне, и аз послышав то…» начал розыск. На несчастье Геннадия, его ревность не нашла, как следовало бы быть при нормальном положении дел, усердного отклика у старого митрополита Геронтия, который через два года и умер. Геронтий не любил Геннадия. Геннадий в сане архимандрита Чудова монастыря переспорил Геронтия в распре из-за хождения «посолонь». Геронтий в 1482 году отомстил Геннадию за питье в его монастыре Богоявленской воды в сочельник, случившийся в воскресенье, после еды. Митрополит за это непослушание садил Геннадия в оковах в ледник под своей палатой. Великий князь «отпечаловал» его и через два года возвел в архиепископы. Теперь Геннадий не без злорадства узнал, что ересь опирается собственно на Москву, т. е. гнездится около самого митрополита Геронтия. Донося великому князю об открытии ереси в Новгороде, Геннадий получил ответ не от митрополита, а только от великого же князя и то не без двусмысленности: «того беречи, чтоб то лихо в земли не распростерлося». Между тем лихо было у самого великого князя во дворце.

Геннадий при своем обыске неожиданно для себя узнал об ереси очень немногое. Его удивило упорное запирательство, эта хорошо усвоенная дисциплина тайного общества. Надломился, раскаялся один из еретиков, поп Наум, и сообщил нечто и о доктрине, и о культе. Принес книги, по которым молились еретики. В Послании к епископу Прохору Сарскому Геннадий сообщает: «Послал есмя грамоту да и подлинник к митрополиту, что поп Наум сказывал, да и тетрадь, по чему они молились по-жидовски, и ты там узришь все, что ся как ни чинило и как превращены псалмы на их обычаи. И только бы поп Наум не положил покаяния да и в христианство опять не захотел, ино как бы мощно уведати?» Что общество было конспиративное, видно из того, что поп Наум при всей решительности своего покаяния не мог никого назвать из сообщников, кроме четырех человек: двух священников и двух дьячков. Геннадий всех их арестовал и довольно наивно выдал их на поруки людей надежных. Но они немедленно предали своих поручителей и утекли в Москву. Явно, что конспирация их обнадеживала и придавала большую смелость. Протекция в Москве и новое укрывательство были обеспечены. Преподобный Иосиф говорит: «Толико же дерзновение тогда имяху к державному поп Алексей и Федор Курицын яко никто же ин». Нельзя не признать удивительности и загадочности этой конфиденциальности великого князя к попу Алексею. Никаких особых церковноважных мотивов, связующих московского великого князя с новгородским попом и придумать нельзя, кроме дурмана чар тайного общества. Чутье подсказало Геннадию, что Москва саботирует, если не замалчивает столь тревожный материал, доверенный им авторитету державного. Геннадий потом выражался, что «обыск чинился не крепко». Это и побудило его вести окольную агитацию среди других епархиальных собратий: сохранились его Послания Нифонту Суздальскому, Филофею Пермскому, Прохору Сарскому и Иоасафу Ростовскому. Однако шум, произведенный Геннадием, вынудил Москву в 1488 году иметь соборное суждение о выловленных в Москве трех бежавших из Новгорода еретиках: двух священниках и одном дьячке. Тех самых, что «пьяны поругалися святым иконам». По соборном суждении великий князь приказал их «бить по торгу кнутом» и послать обратно в Новгород; там собрать местный собор, и если виновные не покаются, то передать их новгородским наместникам для новой «градской казни» и продолжать розыск. Кто будет подлежать только церковной каре, того поручать архиепископу, а кто достоин «по правилам градской казни», тех поручать наместникам для наказаний «по их рассуждению». Геннадий признается, что это дало ему право вести розыск «накрепко». Кто из допрашиваемых признавались и «свои действа писали на себя сами своими руками», архиепископ милостиво воссоединял с церковью, заставляя лишь проходить по ступеням дисциплины покаяния, т. е. молиться сначала только в притворе храма. Упорствующих сдавал наместникам для внешних наказаний. Геннадий понимал, что эта отсылка виновных и изобличенных в Новгород есть нежелание Москвы решительно бороться со злом. Геннадий справедливо упрекал Москву, что там «конца еретикам не учинили». Для заметания следов пустили даже слух, что будто бы Геннадий не заботится об истреблении ереси. Нечестный прием слагать с больной головы на здоровую. Преподобный Иосиф, как москвич, заражен был этим провокационным слухом. Он упрекал Геннадия, якобы тот «не показал о деле не малого попечения». Наоборот, прав Геннадий, пиша Иоасафу Ростовскому о Москве: «Положили то дело ни за что, как бы Новгород с Москвою не едино православие». Геннадий, конечно, понимал, что некоторые из покаявшихся перед ним и опять бежавших в Москву и обратившихся в жидовство бежали неспроста. Поп Алексей и Курицын держали еще в своих руках ум и сердце самого великого князя. Геннадий писал спустя два года, объясняя усиление еретичества: «Стала та беда с тех мест, как Курицын го Угорские земли приехал, да отселе еретики бежали на Москву… да он то у них печальник». Посланный в Венгрию в 1482 году Курицын пробыл там около четырех лет. Зная языки немецкий, венгерский, польский и даже греческий, Курицын мог завязать там очень близкие связи идейного характера и даже посвятиться в тайное общество. Не исключена возможность, что Курицын воспринял какие-то идеи и непосредственно от известного нам ересиарха Схарии. Международный агитатор модернистского еврейского свободомыслия не мог помириться с насильственным отрывом от русской почвы, где его проповедь возымела столь неожиданный успех. Изгнанный обстоятельствами из Новгорода и, конечно, имея конспиративные сведения о тайном росте посеянной им жатвы, он мог мечтать вернуться в русскую землю, так сказать, с новым паспортом, а именно с паспортом купца из крымской Кафы (Феодосии). Судьба свела Курицына со Схарией у крымского хана Менгли-Гирея. Из Венгрии Курицын около 1485 года должен был проехать в Крым, а на пути был взят в плен турками. По ходатайству и венгерского короля и крымского хана Менгли-Гирея, он был освобожден и вернулся к 1486 году в Москву. Московский великий князь Иван III через специального посла благодарил хана за помощь в освобождении Курицына. По-видимому, сам Курицын из Крыма привез великому князю просьбу от еврея «Захарии или Скары» о дозволении ему переехать и поселиться в Москве. Великий князь на это согласился и со следующим посольством к Менгли-Гирею в 1487–1488 годы Димитрия Васильевича Шеина вручил последнему письменное приглашение Захарии Скаре пожаловать в Москву. Что Скара был ересиарх Скария, видно из полемического сочинения инока Саввы против ереси жидовствующих. В предисловии к нему Савва обращается к Шеину с увещанием — отбросить все неправые мысли, полученные им в Крыму от Скары: «И ты, господине Димитрей, пишет Савва, коли был еси послом и говорил еси с тем жидовином с Захариею со Скарою. И я, господине Димитрий, молюся тебе: что если от него слышал словеса добры или худы, то пожалуй, господине, отложи их от сердца своего и от уст своих, якоже некое скаредие». По всем признакам Схария не нашел нужным воспользоваться щедрым дозволением московского князя, не переселился сам в Москву, но пользовался появлениями московских послов в крымской Кафе, чтобы подавлять их чарами своей агитации. Курицын, если и не ученик Схарии, то коллега и собрат по модному европейскому вольнодумству. По-видимому, из пропагандной ревности Курицын притащил какого-то угрянина Мартынку, каковой и подвизался у него в салоне, критикуя православие. Угрянин мог быть и карпато-руссом, уже владеющим для целей агитации родным ему русским языком. С 1480 года в Москве сидели блюстители жидовства, протопопы Алексей и Денис, но, конечно, не эти доморощенные малообразованные провинциалы были мозгом еретичества, а человек широкого европейского горизонта, Федор Курицын.

28 мая 1489 года скончался митрополит Геронтий. Почти через полтора только года был подыскан и поставлен ему преемник. Такую загадочную проволочку можно объяснить засильем при дворе великого князя еретической интриги. И это оправдывается появлением на митрополичьем троне личности, угодной еретикам. То был архимандрит Симонова монастыря Зосима, бывший чиновник великокняжеской канцелярии из фамилии Бородатых. Иосиф Волоколамский приписывает совращение в жидовство Зосимы протопопу Алексию, якобы Алексий «своим волхвованием подойде Державнаго, да поставит на престоле святительском скверного сосуда сатанина, его же он напои яда жидовского». По иронии судьбы именно Зосима, тотчас же по вступлении на кафедру, вынужден был соборно осудить еретиков. Активная работа Геннадия Новгородского неотложно вынуждала к этому. Геннадий воспользовался своим правом не давать разрешения на избрание нового епископа на освободившуюся коломенскую кафедру из опасения, что в данных условиях может быть по ошибке избран и тайный еретик. Это было в Послании Геннадия собору довольно прозрачным намеком на то, что на митрополичьей кафедре уже случилось такое несчастье. Таким образом, Геннадий до известной степени терроризовал и митрополита Зосиму, и великого князя. Последний распорядился, чтобы Собор 1490 года провел дело осуждения еретиков. И Собор действительно безотлагательно состоялся, всего 21 день спустя после поставления митрополита Зосимы — 17 октября 1490 года. Еретики все-таки достигли того, что соборное осуждение не было радикальным. Геннадий требовал розыска и осуждения решительно всех еретиков. А великий князь приказал окончить дело только о тех новгородских еретиках, которые фигурировали в розыске Геннадия. К ним присоединили еще двух лиц, которых очевидно уже никак нельзя было укрыть. Протопоп Алексей только что умер. Теперь изобличен был его двойник, протопоп Денис и чернец Захар, которого Геннадий изобличил как стригольника. Летопись сообщает нам, что еще до подписи соборного приговора прибывшие в Москву епископы не пожелали сослужить в Архангельском соборе вместе с Денисом и с позором изгнали его из алтаря: «Изыде, человече, из святого алтаря, не достоин еси соборне служити со святыми епископами. Пришли на вас речи неподобные еще при Геронтии, митрополите всее Руси, и не на одного убо тебя, да и списки ваших дел и грамоты Геннадия, архиепископа новгородского на вас пришли». По розыску Геннадия, игумен Немчинова монастыря Холмского округа Псковской области Захар три года не причащался и запрещал причащаться и своим монахам: «А у кого-де и ся причащати? Попы-де и по мзде ставлены… коли-де и в Царьград ходил есть митрополит ставитися, и он-де и патриарху деньги давал, а ныне-де и он боярам посулу дает тайно; ино-де и у кого причащатися?» Из этого именно Геннадий и «познал, что стригольник». Очевидно, и Геннадию было привычно думать, что стригольники все еще водятся в Новгородской земле. Так смыкаются хронологически две ереси, да и по существу образуют единый фронт против церкви. Захар, легко наказанный Геннадием просто ссылкой в другой монастырь, бежал в Москву, ставшую покровительницей вольнодумства, и оттуда рассылал агитационные письма по разным местам, браня в них самого Геннадия еретиком.

Странный либерализм Москвы проистекал от временной «диктатуры сердца» Ф. Курицына. Чарами его секретного салона увлекался сам великий князь и его невестка, вдова рано умершего его старшего сына, Елена Стефановна Волошанка. Лукавым прикрытием их свободомыслию служила идеалистическая проповедь свободной религиозной совести целой аскетической школы так называемых заволжских старцев — этих русских исихастов. Геннадий призывал к беспощадному истреблению еретиков. У Геннадия в этом вопросе были прямые инструкторы с латинского Запада. Годами помогал ему в работе по собиранию и переводу на церковнославянский язык библейских текстов хорватский монах, доминиканец Вениамин, прибывший в Новгород в сопровождении какой-то торговой компании. Сам Геннадий указывает совершенно конкретно прямой источник, откуда он получил вдохновение к физическим казням еретиков. В 1486 году в Москву проезжал через Псков и Новгород посол австрийского императора Николай Поппель (фамилия русская). Он рассказал Геннадию про испанскую инквизицию и вызвал этим его сочувствие. В письме к новому митрополиту Зосиме перед собором Геннадий пишет: «Да, еще люди у нас простые, не умеют по обычным книгам говорите: таки бы о вере никаких речей с ними не плодили; токмо того для учинити собор, что их казнити, жечи да вешати… А ты, господин отец наш, сыну своему великому князю накрепко о том вспоминай, понеже должно та есть. А только, государь наш, сын твой князь великий, того не обыщет, а тех не казнит, ино как ему с своей земли та соромота свести? Ано фрязове по своей вере какову крепость держат! Сказывал ми посол цесарев про шпанского короля (Фердинанда П Католика), как он свою очистил землю, и аз с тех речей и список к тебе послал. И ты бы, господине, великому князю о том пристойно говорил, не токмо спасения ради его, но и чести для государя великого князя». Так, по инициативе Геннадия на Соборе 1490 года встал в ясной форме пререкаемый вопрос о казни еретиков. Этому, чуждому духу Востока, идеалу костров инквизиции противостояли на соборе не только интриги двора и друзей ереси, но и безупречные идеалистические фигуры вождей заволжских старцев, присутствовавших лично на соборе, преподобного Нила Сорского и игумена Паисия Ярославова. Протокол Собора попутно дает знать нам, что состав его был, по древне-русскому обыкновению, не узко епископский. Тут присутствовали: «протопопы, священники, диаконы и весь священнический собор русской митрополии». Что Собор в наказаниях еретиков не пошел по стопам Геннадия, это не вызывает недоумения. Не в духе и не в характере русской религиозности физические казни за веру. Недоумение вызывает другая сторона дела. После столь великого шума, поднятого около дела открытия ереси, судебно-следственная сеть во всем Новгороде и Москве могла выловить всего-навсего только девять человек, и то почта исключительно духовных лиц, и притом связанных между собой семейным родством. Преподобный Иосиф, со включением инока Захара-стригольника, перечисляет поименно всего только девять лиц: протопопа Гавриила, попа Дениса, Максима попа Ивановского, Василия попа Покровского, Макария диакона Никольского, Гридьку диака Борисо-Глебского, Васюка, зятя Денисова, Самуху диакона Никольского. Характерно, что вся эта группа, кроме своей профессиональной связанности, проявила на Соборе еще и удивительную силу упорств и невыдачи друг друга, т. е. как будто были они связаны клятвой конспирации и даже, по-видимому, симулировали коллективное умопомешательство. Протокол говорит: «И быша яко во иступлении ума». Собор, согласно с волей великого князя, и этих немногих виновных присудил только к заточению и к покаянию. Но, желая дать некоторое удовлетворение и ревнующему Геннадию, осужденных лиц для окончательного наказания по усмотрению последнего отправили обратно в Новгород. Геннадий действительно устроил им некоторое особое истязание в стиле подражания западной инквизиции. За сорок верст до Новгорода люди Геннадия встретили арестантов, посадили их на коней лицом к хвосту лошадей, за который всадники должны были держаться. На головы надели берестяные колпаки с мочальными кистями и с надписью «се есть сатанино воинство». Когда кавалькада прибыла на городскую площадь, то шлемы были зажжены на головах еретиков, и сверх того некоторые из осужденных были еще биты публично, затем заключены в заточение. Очевидно, не строгое, если вскоре все разбежались. Новгородская летопись выражается так: «Геннадий владыка одних еретиков велел жечи на Духовском поле, иных торговой казни преда, а иных в заточение посла, а иные в Литву сбежали, а иные в немцы». Преподобный Иосиф поясняет эту возможность убега опять обманом властей и притворством. Еретики цинично практиковали методы секретных обществ. Обманули они этим Геннадия. Преподобный Иосиф выражается так: «Они же убояшася казни и начата каятися вси, архиепископ же Геннадий ят веру покаянию их, даст им ослабу и, яко прияша ослабу, и абие всина бегство устремишася, инии в Литву, и инии в немцы и во иные грады». Опять дружный сговор, сознательный метод обмана властей. Не похоже на обычную русскую анархичность.

Неискренняя линия самой власти свела почти на нет всю инквизиторскую ревность архиепископа Геннадия. При дворе царил Федор Курицын. Церковь возглавлял Зосима. Ересь не только не замирала, но, можно сказать, пышно цвела и распространялась. Преподобный Иосиф, сообщая об особой близости Курицына и протопопа Алексея к великому князю, поясняет: «Звездозаконию бо прилежаху и многим баснотворениям и астролога и чародейству и чернокнижию». Приведенные слова указывают и на эволюцию ереси и на ее широкий круг идей, далеко уходящий от первоначального вопроса о конфликте между Новым и Ветхим Заветом. При московском дворе, как и подобало тогдашним интеллигентам высшей марки, в моде были астрология и магия, вместе с соблазнами псевдонаучной ревизии всего старого, средневекового мировоззрения. Ни о каком обрезании и речи не могло быть. Это просто широкое интеллигентское вольнодумство, соблазны просветительства и власть моды. Позднее, в XVII веке Зиновий инок Отенский говорит: «Мнози от вельмож и от чиновных великого князя в ересь поползошася». При таких туманных очертаниях доктринального содержания ереси она переходила уже незаметно из замкнутых салонов избранных и в сравнительно широкие круги, близкие к ним.

Преемником отошедшего в сторону и вскоре скончавшегося архиепископа Геннадия по расследованию еретической отравы явился в эту пору еще более пламенный ревнитель и интеллектуально более подготовленный, чем Геннадий, к идейному разгрому ереси. Это был близкий ко Двору по своему положению, знаменитый игумен почти подмосковного Волоколамского монастыря, Иосиф Санин. Он был достаточно осторожен в своей тактике подавления ереси. Он заботливо собрал большой полемический материал против всех сторон нового лжеучения, что и составило содержание его объемистой книги «Просветитель». Не без зоркого цензорского глаза Иосифа собирался обвинительный материал у сочувствующих игумену иерархов против еретичествующего митрополита и против временщика Курицына. Хотя от митрополита Зосимы и сохранилось краткое поучение против ереси жидовствующих, что он обязан был сделать в связи с проведенным им Собором в 1490 году, но все-таки сознательных ревнителей православия этим нельзя было обмануть. Слабовольный, нетрезвый и распущенный митрополит Зосима вызывал неудержимую критику своей недостойной персоной. Он свирепствовал в своих карах: отлучал от причастия своих обвинителей, на священников налагал запрещения, на светских людей жаловался князю, и тот заключал виновных в тюрьму за клеветы на высокую особу митрополита. Скандал был для ревнителей православия по существу грандиозный. Только что утвердились в мысли, что Москва единственный оплот православия во всем мире, Третий Рим, и вдруг во главе ее — еретик. Зосима продержался на митрополии более 3-х с половиной лет. Наконец, моральная цензура ревнителей вынудила Зосиму покинуть свой высокий пост. Официальная «Степенная Книга» выражается глухо: «За некое преткновение». Никоновская летопись под 1494 годом пишет: «тоя ж весны, мая 17, митрополит Зосима оставил митрополию не своею волею, но непомерного пития держашесь и тако сниде в келлию на Симонов, а оттоле к Троице в Сергиев монастырь». Архиепископ Геннадий официально выражается так: «О. Зосима митрополит ради немощи оставил стол русские митрополии и, пришед в святую великую соборную церковь, пред всеми омофор свой на престоле положил и свидетеля на то Господа Бога нарицая, яко невозможно ему ктому святительская действовати, ни митрополитом нарицатися, и отойде в монастырь в смиренное иноческое жительство». Зосима рисуется вообще слабым, пьяным, безвольно опустившимся человеком, который за эту пассивность и податливость и был проведен на высокий пост, чтобы служить заслоном для ереси. Он, как пассивное зеркало, отражал в себе весь теоретический и моральный комплекс ереси. Ересь была астрологическим псевдогносисом, диалектически ведущим примитивных древнерусских начетчиков к отрицанию православных догматов и срыву в нравственный либертинизм. Преп. Иосиф свидетельствует, что подпивший Зосима кощунственно болтал: «А что то царство небесное, а что то второе пришествие, а что то воскресение мертвых? А ничего того несть — умер кто, то и умер, по та места и был!» Прибавляя к этому еще содомский грех, неслучайно модный в вольнодумную эпоху Ренессанса, с запозданием докатившегося до Москвы, уже зараженной извращением и от Востока во времена татарщины, получаем в лице Зосимы законченный тип опустившегося московского «интеллигента» — вольнодумца.

Опять неслучайно, между удалением Зосимы в мае 1494 года и возведением в митрополиты игумена Троицкого монастыря Симона в сентябре 1495 года, протекло новых полтора года. Очевидно, придворная интрига жидовствующих высматривала для себя нового безопасного кандидата. Но в данном случае еретики успеха не имели. Симон оказался православным, но отрицательно он был приемлем тем, что не начал своей деятельности с истребления ереси. Федор Курицын по-прежнему проводил на церковные места своих людей. Игуменом в Новгородский Юрьев монастырь поставлен был Кассиан, изобличенный в ереси и казненный через десять лет позднее. Он был родным братом Ивана (Ивашки) Черного. Последний был настолько ревностным жидовствующим, что даже принял обрезание и специально ездил в Литву для каких-то связей и инструкций у живших там свободомыслящих евреев и беглецов из Новгородской и Московской Руси. Но Курицын умер вскоре после 1497 года, и поджидавший возможности приближения к великому князю преподобный Иосиф Волоколамский, наконец, вместе с митрополитом Симоном дождались перелома в настроениях великого князя и придворных сфер. И вот преподобный Иосиф свидетельствует, что великий князь с 1503 года начинает доверительно и покаянно исповедоваться ему в своем ошибочном попустительстве еретикам. В письме к одному архимандриту Иосиф сообщает: «Коли, господине, был есми на Москве, ино господине, государь, наш князь великий Иван Васильевич всее Руси говорил со мною наедине о церковных делах, да после того почал говорите о новгородских еретиках, да молвил так: “и яз-де и ведал новгородских еретиков и ты меня прости в том”». В другой связи, в разговоре с Иосифом великий князь несколько уточнял свои признания: «и яз-де и ведал их, ересь их, да и сказал ему, которую держал Алексей протопоп ересь и котору держал Федор Курицын». Даже великому князю, как пассивному только слушателю еретических разговоров, было ясно, что ересь была некоторого рода идейной мешаниной разнообразных материй и личных оттенков: одних привлекала к себе первоначальная исходная богословская проблема об обязательности Ветхого Завета, т. е. узкое жидовство, а других астрология и новое общее миропонимание. То и другое все-таки вело свое начало от ересиарха Схарии, которого преп. Иосиф так и характеризует: «Сей бяше диаволов сосуд и изучен всякому злодейства изобретению, чародейству же и чернокнижию, звездозаконию же и астрологи».

Начальные годы XVI века, 1503, 1505, отмечаются рядом церковных соборов в Москве, обсуждающих жгучие вопросы, возбужденные все еще не расследованной до конца и не ликвидированной ересью: вопрос о вмешательстве государства в церковные дела и о гражданской казни еретиков, вопрос о религиозном праве церкви и монашества владеть материальными богатствами и землями, вопрос о монастырских уставах, о так называемом стяжательстве и нестяжательстве. Постепенное осознание серьезной ответственности за все эти вопросы заставило придворные сферы более трезво взглянуть на отраву еретичества и согласиться на его истребление… Приблизившийся теперь к великому князю Иосиф Волоколамский, написавший уже своего «Просветителя», в ряде бесед с ним удостоился выслушать покаянное признание великого князя, который просил у Иосифа прощения в том, что он долго терпел ереси. Говорил Иосифу, что он уже просил такого же прощения и у других владык, и они ему уже прощение дали. Хотя заволжские богословы Паисий и Нил были по-прежнему против физических казней еретиков, но вместе с Иосифом и митрополит, и большинство епископов склонились, как и Геннадий Новгородский, к оправданию смертной казни. К собору в конце 1504 года великий князь приказал обыскать по всем городам и привести в Москву вождей ереси. Опять пред нами фигурирует очень малое число имен, но за ними все-таки подразумевается и какая-то, пусть немногочисленная, безличная «масса». Летопись выражается так: «Тояже зимы князь великий Иван Васильевич и сын его князь великий Василий Иванович всее Русии со отцем своим, с Симоном митрополитом, и с епископы и с всем собором обыскаша еретиков и велеша лихих смертною казнью казнити. И сожгоша в клетке дьяка Волка Курицына, да Митю Коноплева, да Ивашка Максимова декабря 27-го, а Некрасу Руковову повелеша языка урезати и в Новегороде в Великом сожгоша его. Тоеже зимы архимандрита Кассиана Юрьевского сожгоша и брата его (Ивашку Чернаго) и иных многих (?) еретиков сожгоша, а иных в заточение послаша, а иных по монастырем». Ересь этими решительными мерами, как некое хотя бы тайно организованное целое, была раздавлена. Но, конечно, как и после казни стригольников, не были погашены бродильные идеи, посеянные в более широких кругах. Во всяком случае, если не сама ересь, то возбужденные ликвидацией ее богословские вопросы не давали покоя церковному мнению. Последнее ждало мотивированного ответа на вопрос о целесообразности покаянной дисциплины, примененной Собором к относительному «множеству» второстепенных еретиков. Большинство из них, как и можно было ожидать, немедленно начали каяться. Церковь заспорила: как после бывшего горького опыта расценивать такие покаяния? Преподобный Иосиф, представитель большинства, утверждал, что покаяние это притворно, и самая вина кающихся тяжелее, чем ересь. Он квалифицировал ее не как ересь, а как полное отступничество от христианства. Сначала в предчувствии своей смерти великий князь Иван III склонен был прислушаться к голосу заволжцев и амнистировал многих кающихся. Но вступивший на престол сын его, Василий Иванович, был человек уже новых настроений, чуждый потерявшим моду соблазнам вольнодумства. Он «обыскал и у правил» и вновь вернул в заточение отпущенных. Вскоре к нему лично приблизился ученик преподобного Нила Сорского, вельможный и случайный постриженник в монашество Вассиан Патрикеев — Косой, и тот склонил князя дать свободу кающимся. Однако партия Иосифа вновь добилась соборного постановления возвратить отпущенных опять в заточение — с предписанием: «быть им неисходными до кончины живота их».

Вопрос о казни еретиков был только одним из резко поставленных пред русским сознанием больших вопросов, которые подняты были сложным еретическим брожением, неслучайно параллельным современному общеевропейскому предреформационному и реформационному кризису. Нельзя сводить выяснение сути ереси жидовствующих к одному только узкому тезису юдаизма, как это делает Голубинский. Бесспорно, что для некоторой и, может быть, самой первоначальной группы жидовствующих именно в Новгороде, как свидетельствует преподобный Иосиф, возврат к Ветхому Завету был наиболее интригующим догматом. Если Мессия еще не пришел, если и Христос не воскресал, то Ветхий Завет обязателен. Оттого, утверждает Иосиф, еретики «всегда собирающеся тайно на всех местах, идеже кто обреташеся, и жертвы жидовские жряху и пасху жидовскую и праздники жидовские творяху». Поскольку и у евреев со времени разрушения Иерусалимского храма в 164 году по Р.Х. культ кровавых жертв фактически упразднен, кроме обряда ритуального выпускания крови при убиении животных в пищу, постольку и здесь надо понимать слова преподобного Иосифа только в применении к жертвам бескровным, т. е. ритуальным блюдам субботним и пасхальным. От обязательной практики обрезания сами ересиархи удержали ярых первых прозелитов. И обрезание практиковалось только некоторыми, особенно зарвавшимися энтузиастами. Евреев никогда не привлекало полное обращение гоев в юдаизм. Иудейство закрепилось на первобытном, этнически замкнутом, кровном национализме. Еще из эпохи новозаветной нам известна иудейская практика задерживания прозелитов на предварительной ступени «пришельцев врат», верующих третьего разряда, а не «пришельцев правды», удостоенных и обрезания. В данном случае пропаганда иудеев, принадлежавших к своему свободомыслящему меньшинству, была главным образом заинтересована в отрицательном результате, в расшатывании русской православной стойкости во имя какого угодно вольномыслия. Это и психологически было более верно рассчитано. Резкая замена христианства только иудейством была бы для русских людей того времени наиболее загадочной и необъяснимой. Теперь же, на фоне общеевропейского перехода от средневекового к новому мировоззрению, широкое свободомыслие наиболее отвечало запросам момента. Неопределенность и пестрота еретических доктрин сознавалась и самими участниками их интимных и салонных разговоров. Великий князь, каясь Иосифу, говорил: «И аз де и ведал их, ересь их, да и сказал ему, которую держал Алексей протопоп ересь и которую держал Федор Курицын». Да и о самом Схарии, как мы видели, Иосиф говорит как об астрологе и чернокнижнике. Таким образом, тезис о неотменяемости Ветхого Завета, который особенно привлек внимание полемиста Иосифа, действительно занимает свое место в пропаганде, но не столь исключительное, как это казалось Иосифу. Можно себе представить, как поражались и сбивались с толку примитивные неискушенные в теоретических дискуссиях головы простых новгородских начетчиков. С одной стороны, первая и большая заповедь закона о единстве Божества, а с другой — христианская Святая Троица. С одной стороны, апостол Иоанн Богослов давно утверждал, что уже «последняя година есть», а вот Второго Пришествия полторы тысячи лет нет как нет. И из святых отцов Ефрем Сирин в конце IV века писал: «се грядет Господь судити живым и мертвым», и вот более тысячи лет это не исполняется. Даже и современные нам, не вышколенные умы могут теряться перед такими вопросами. Такого рода психологическое расшатывание для начала было подобно распахиванию почвы, в которую всеивались модные астрологические доктрины. О Федоре Курицыне и протопопе Алексее Иосиф сообщает: «Звездозаконию бо прилежаху и многим баснотворениям, и астрологи, и чародейству, и чернокнижию, сего ради мнози к ним уклонишася и погрязоша в глубине отступления».

Магия и чернокнижие, в свою очередь, были тоже привлекательной приманкой, как всякая сфера чудесного, для людей мало книжных и просто невежественных, после чего люди становились податливы на всякого рода критицизм и рационализм в реформационном духе. Сам же Иосиф Волоколамский, преувеличивающий роль юдаистической догматики в этом движении, признает в нем доктринальную пестроту и приспособительное многообразие. Зачинщики ереси, по его словам: «Их же видяху благоразумных и писания божественные ведящих, тех еще в жидовство не смеюще приводите, но некие главизны божественного писания Ветхого же Завета и Нового накриво сказующе и к своей ереси прехытряюще, и баснословия некая и звездозакония учаху, и по звездам смотрите и строите рожение и житие человеческое, а писание божественное презирати, яко ничтоже суще и непотребно суще человеком; простейших же на жидовство учаху: аще кто и не отступи в жидовство, то мнози научишася от них писания божественная укоряти». Таким образом, характерной для ереси чертой является соблазн общего вольнодумства; ослепление примитивов новинками рационализма и неведомого им дотоле якобы научного знания. Это типичное переживание европейского человека, вырывавшегося из Средневековья в жизнерадостный светлый мир Возрождения. Первый же борец против жидовства, архиепископ Геннадий, обращаясь к Собору 1490 года, предупреждает, что людям, неосведомленным в новой литературе, опасно состязаться с жидовствующими на теоретической почве. В самой богословской области Геннадий признает свою отсталость по части патрологической письменности. У еретиков оказываются христианские писатели в лучших собраниях, чем у Геннадия. У них же имеется и богатая литература опровержений христианства иудейскими полемистами. Весь идеологический комплекс рационалистического критицизма, по свидетельству Иосифа, порождал ряд отрицаний типично реформационного характера. Еретики отрицали: видимую церковь, монашество, культ икон и мощей. Это была уже тень реформации, осенившая своим крылом смежную с Западной Европой часть Древней Руси. В комплекс психологии Ренессанса входил и либертинизм нравственный. Иосиф, не без достаточных оснований, характеризует наших жидовствующих как с цепи сорвавшихся либертинистов. Они, по его словам, «упивались, объедались и сквернились блудом».

Как общество тайное, движение жидовствующих не могло быть движением массовым. По признаку секретности оно было по-своему аристократично. Разбираясь критически в противоречиях свидетельств Иосифа, можно из них же извлечь твердые данные по вопросу о широте жидовствующей пропаганды. Иосиф пишет: «толики души погубиша, их же и исчести не мощно»; или: «отведоша от церкви множество несведомо». А параллельно с этим Иосиф в письме к духовнику великого князя говорит: «И только бы государь восхотел их искоренити, ино бы вскоре искоренил, — поймал двух или трех еретиков, и они всех скажут». Выходит, еретиков только кучка, а не масса. Это и сообразно с природой тайного общества. Да и после соборного суда 1504 года в Волоколамский монастырь посылается на покаяние всего один еретик. Но около тайного ядра рождалась и некая широкая периферия с соблазнами более туманными и неопределенными, скорее всего, по части астрологии и оккультных знаний. Сам же Иосиф пишет: «Аше кто и не отступи в жидовство, то мнози научишеся от них писания божественная укаряти и на торжищах и в домах о вере любопрения творяху и сомнения имееху». Характерность этих периферических тем для жидовствующей пропаганды подтверждается и сохранившимися остатками истребленной литературы самих жидовствующих, и полемической, и апологетической литературой, переводной и оригинальной, направленной против них.

* * *

В интересах жидовствующей и вообще вольномысленной пропаганды было — ослепить малоосведомленных русских идеей искаженности ветхозаветной Библии, на которую оперлась вся христианская церковь, т. е. опорочить греческий и славянский перевод LXX. Бесспорно еврейский оригинал благоприятнее для иудейского истолкования мессианских пророчеств, чем более древний (с точки зрения буквы) греческий текст LXX. Поэтому привыкшие к аргументам от буквы писания иудеи постарались перевести на живой разговорный русский язык некоторые части Библии. Сохранилось Пятикнижие Моисеево, в котором принятый церковнославянский текст по местам смело переработан по еврейскому оригиналу и в духе еврейского понимания масоретского текста и передан русским языком XV–XVII столетия с примесью белоруссизмов. Явный знак происхождения этого литературного документа на почве Литовской Руси.

Известна еще так называемая «Псалтирь Жидовствующих» (издание проф. Сперанского). Это агитационный псевдоним для обольщения неискушенных читателей с подложным штемпелем перевода с еврейского на русский будто бы «благословением и приказанием святейшего Филиппа митрополита всее Руси» (1409–1431). Это не Псалтирь и не псалмы, а просто молитвы, в числе 74-х, более краткие по объему, чем псалмы, но подобные им по языку и построению, как и все иудейское и христианское богослужение. Целью этой псевдо-Псалтири было отвлечение от Псалтири канонической, в которой христианская мысль поражается яркими пророчествами о евангельском Христе.

Архиепископ Геннадий предпринял для полемических целей против иудейства перевод с латинского одного популярного в то время труда сорбоннского профессора, «магистра Николая Делира (de Lyre, ум. 1340)». Кстати, у Геннадия в Новгороде в ту пору жил выдающийся посольский толмач, т. е. переводчик министерства иностранных дел, человек, знавший несколько языков и хорошо владевший пером, Димитрий Герасимов по прозвищу Малый. В 1505 году он перевел книгу Делира под заглавием: «Прекраснейшии стязания, иудейское беззверие в православной вере похуляющии». Другой переводчик, сидевший около Геннадия, вероятно, хорват-католик Вениамин, перевел тогда же еще одно полемическое против юдаизма западное сочинение: «Учителя Самойла Евреина на богоотметные жидове обличение пророческими речами».

Недалекого, начетческого образования был епископ Геннадий, но великого здравого смысла. С его именем должна быть связана честь первой мысли о собирании и издании на Руси нашей церковно-славянской Библии. На греческом Востоке таковой, как единого собрания, еще не существовало. Библейские книги переписывались групповыми сборниками: то Пятикнижие, то Пророки, Большие или Малые, то Псалтирь и Притчи и т. д. Латинский Запад, скрывая Библию от народа, тем более не торопился полностью кодифицировать и издавать ее. Только Реформация дала Библию Западу. У нас порыв Геннадия определил это великое общехристианское предприятие, породив раньше греков почти полное собрание библейских книг в церковнославянских переводах, как раз накануне реформационной бури на Западе. Лишь отсутствие книгопечатания помешало этому великому предприятию стать достоянием широких русских православных кругов. Через 80 лет эта самая Геннадиевская Библия с поправками и дополнениями напечатана была в Остроге (1580–1582 г.) как первопечатная церковнославянская Библия, и тогда еще опередившая этим своим появлением весь православный Восток.

Еретический хлыст подстегнул руководителей русской церкви и к некоторым другим богословским предприятиям. Сам жалкий митрополит Зосима должен был издать под своим именем полемическое поучение против жидовствующих и новую Пасхалию на 20 лет, начиная от 1492 года. Прежние книжники, исходя из библейского летосчисления в 5508 лет до Р.Х., полагали, что история мира продолжится, в соответствии с семью днями творения, и уложится ровно в 7000 лет по слову Псалма: «тысяча лет яко день един». По истечении 7000 лет, т. е. в 1492 году, будет Страшный суд. Древнерусский переписчик Пасхалии, доведя ее до этого страшного года, поведал нам тайное предание книжников с трогательной откровенностью: «Зде страх, зде скорбь, сие лето на конце явися, а нем же чаем и всемирное Твое пришествие…» Когда этот год прозаически миновал, иудеи злорадно издевались над православными. И нужно было от лица авторитетной церковной власти парировать этот соблазн.

Другой большой человек своего времени, Иосиф Волоколамский, почувствовал большой недостаток оригинальной русской учительной литературы в смысле систематического изложения православного вероучения. Переводных святоотеческих текстов, включая и богословскую систему Иоанна Дамаскина, было достаточно. Но они не без труда могли исполнять роль учебника по богословию, и как раз учебника полемического и публицистического, отвечающего на соблазны жидовствующих. Просветительским, якобы наукообразным приемам жидовствующих, Иосиф противопоставил своего «Просветителя». В результате появился объемистый том нашего первого русского Догматического Богословия. Не ведавший схоластики Иосиф пишет почти бессистемно, откликаясь в публицистическом стиле на существенные пункты различия христианства от юдаизма. Ясность мысли Иосифа, сокрушительная логика и обширные знания текстов Писания и свв. отцов действуют убеждающе на православного человека. Не подозревал Иосиф, что для иудеев вся Библия на их оригинальном древнееврейском языке с гораздо большей легкостью поддается перетолкованию в раввинистическом антихристианском смысле. Таким образом, если не для переубеждения евреев, то для православных, стоящих на церковной почве текста LXX, темпераментная и яркая полемика Иосифа была исключительно ценной.

И. Хрущев.

 

«Исследование о сочинениях Иосифа Санина, преподобного игумена Волоцкого»

Иосиф в борьбе с ересью

Иосифов монастырь зачался в самые тяжелые для Новгорода годы. Это было, как мы видели выше, в 1479 (6987) году, в июне, в период между третьим и четвертым походом Ивана III на Новгород, вскоре по низложении Борецких и уничтожении Веча.

Последний из владык, избранных самими новгородцами, Феофил принимал в том году участие в попытке новгородцев восстановить свои древние права. В это смутное время Иосиф получил от него благословение на устройство монастыря и постройку в нем церкви, так как в то время иерархическая власть архиепископа еще простиралась на бывшие новгородские владения в уделе князя Бориса Васильевича Волоцкого.

В августе освятил Иосиф первую деревянную церковь в честь Успения Божией Матери.

В октябре, когда настал 6988 год, Иван III предпринял свой последний поход на Новгород, а в январе (1480) Феофил был отвезен в Москву, где и принужден был дать отреченную грамоту. В феврале того же года покровитель, князь Борис Васильевич, идя войной на великого князя Московского, выступил из Волоколамска с княгинею и со всем своим домом, с множеством ратных людей в Углич, для соединения с братом своим Андреем Углицким. В Москве были заняты ссорой великого князя с братьями, потом (в июле) пронесся слух о нашествии Ахмата, а Новгород все еще оставался без иерарха. В декабре 1480 года Борис Васильевич возвратился домой с удачей: примирившийся с ним Иван Васильевич придал ему села, принадлежавшие дяде их по матери, Василию Ярославичу Серпуховскому. Тогда и монастырь Иосифов получил село Отчшцево от Бориса Васильевича. С увеличением средств должна была сказаться зависимость монастыря от архиепископа, его бояр и десятинников. В октябре 1483 года заложил Иосиф каменную церковь в монастыре своем и только за месяц до этого, отмеченного в житиях события, поставлен был в Москве преемник Феофилу.

По новгородскому обычаю в Москве метали жребий, кому из троих предназначенных быть архиепископом Великого Новагорода. Жребий пал на старца Троице-Сергиевой обители Сергия, который прежде того был протопопом Успенского собора в Москве. Но этот первый из присланных в Новгород владык был не совсем благосклонно принят новгородцами. Менее чем через год (в июне 1484) Сергий, расстроенный физически и нравственно, оставил архиепископство. Потрясенному Новгороду нужен был на первый раз в архиепископы человек стойкий и деятельный. При избрании Сергия одним из предназначавшихся в архиепископы был Чудовский архимандрит Геннадий, но жребий тогда не пал на него; теперь он был назначен без жребия (12 декабря 1484 г.).

Ничего не известно нам о происхождении Геннадия, кроме его прозвания — Гонзов.

Между Иосифом и Геннадием была связь чрез Кутузовых, помещиков и вотчинников волоколамских. Когда митрополит Геронтий посадил Геннадия, еще архимандрита, в ледник за самовольное разрешение пищи накануне Богоявления, защитниками последнего являются Борис Васильевич Кутузов и двоюродный брат его Юрий Шестак. Некоторые из Кутузовых служили у Геннадия в боярах (братья Бориса Васильевича, Константин и Михайло [Клеомпа] Васильевичи Кутузовы). Село Чемесово, в Рузе, о котором сказано было выше, могло быть собственностью Геннадия, который отдал его монастырю. Поэтому назначение Геннадия было в высшей степени благоприятно для Иосифа. Перечисляя крупные вклады в монастырь свой, Иосиф в числе первых благодетелей упоминает Геннадия «исчести не мочно его жалованья»…

Жития свидетельствуют, что Геннадий сделал его начальником, вроде благочинного, над окружными монастырями. «Геннадие, — сказано в одном из них, — любяше и зело и часто к нему посылаше и не близ его супцу, яко от пятисот поприщь отстоящу, обаче его епископиа сущи». Но не одни дружественные отношения связывали Геннадия: они оба вскоре сделались главными деятелями в борьбе с еретиками.

Прежде чем начнем говорить об этом последнем деле, остановимся еще несколько на Геннадии. В летописи в первый раз говорится о нем, как об архимандрите Чудовского монастыря, по поводу спора о хождении по солонь.

В этом споре, любопытном для характеристики времени и самих споривших, Геннадий говорил против митрополита Геронтия и был заодно со знаменитым Вассианом Рыло. «Митрополит свидетельство приводя, егда престол диакон кадит в олтаре на правую руку ходит с кадилом; а они свидетельства ни коего не приношаху, но глаголаху: солнце праведное Христос на ада наступи и смерть связа и души свобода, и того ради, рече, исходят на Пасху, тоже прообразуюсь на утрении». Таким образом, мнение Геннадия и Вассиана как будто было осмыслено, тогда как митрополит Геронтий основывался только на свидетельстве внешнем. Мнение о том, что надо ходить по солнцу, было возбуждено некоторыми посетившими Афонскую гору и было признано Геронтием как опасная новизна. Этот спор происходил летом 1479 года при освящении только что отделанного Аристотелем Фиораванти Успенского собора. С небольшим через два года, в октябре 1481 года, спор этот был возобновлен, а митрополит не хотел уступить, оставил посох в церкви и уехал на Симоново с мыслию снять сан свой, если князь великий «не добиет челом». Летопись передачу сведений об этом споре начинает такими словами: «Того же лета бысть распря митрополиту с великим князем… Но вси священники, и книжники, и иноки, и миряне по митрополите глаголаху, продолжает летописец, а по великом князе мало их, един владыка Ростовской князь Асаф, да архимандрит Чюдовской Генадей». Таким образом, на стороне Геронтия было большинство; на стороне великого князя преемник Вассиана Рыло, Иоасаф Оболенский и тот же Геннадий.

Но князь великий помирился с митрополитом, ездил к нему на Симонове, упрашивал возвратиться на престол, обещал слушаться его и не противоречить ему «в хождении, яко же велит, как было в старину». Митрополит же, возвратившись в Москву, нашел случай отомстить Геннадию. Геннадий разрешил в сочельник Крещенский в своем монастыре пить и есть до Богоявленской воды, по той причине, что день этот пришелся в воскресенье. Сам летописец говорит, что Геннадий не поступил против устава, так как в уставе указано есть в таком случае по ломтю хлеба и пить по чаше вина, но не сказано когда: перед вечернею или после Богоявленской воды. Митрополит послал взять Геннадия под стражу, но тот убежал к сильному стороннику своему великому князю. Митрополит сам пошел к великому князю и много говорил на Геннадия. Он обвинял его, во-первых, за то, что Геннадий поступил самовластно — разрешил на пищу, не спросясь у митрополита; во-вторых, за то, что он обесчестил святую воду, которая дается оглашенным вместо причастия, а верным только в день Богоявления натощак, прежде антидора. Против таких доводов нечего было сказать, и великий князь выдал Геннадия митрополиту. Геронтий велел его сковать и посадить в ледник. Но недолго томился Геннадий. Великий князь и бояре его (в числе их и Кутузовы — Борис Васильевич и Юрий Шестак, тогда приближенные к великому князю) убедили бывшим у многих на памяти примером митрополита Ионы, уже чудотворца, простить Геннадия: Иона простил, «мало потязав» Феодосия архиепископа Ростовского, разрешившего в таком же случае накануне Богоявления есть мясо (ПСРЛ, т. УП, с. 234). Через два года после этого события, а именно в январе 1485 года, Геннадий поставлен был архиепископом Великого Новгорода и Пскова.

В летописях нет никаких известий о том, как принялся он за свою новую паству, которая не хотела покориться его предшественнику, первому назначенному Москвою архиепископу, и отзывалась о нем невыгодно, что видно из слов новогородского летописца о Сергии.

Но Геннадия ничем нельзя было испугать. Он был крепок разумом и силой и деятельно принялся за паству.

В Новгороде в то время господствовал ужас. Большие бояре были выведены оттуда. Наряду с только что придавленными, еще не затихнувшими страстями господствовало раздражение против Московской митрополии за пленение архиепископа Феофила. В духовенстве новгородском издавна коренилась нелюбовь к московской духовной власти.

Теперь это чувство усилилось — после отнятия половины сел и деревень от монастырей и церквей новгородских на великого князя Московского. Некоторые невежественные попы, дьяконы и клирики отличались, кроме того, безбоязненною дерзостью; долгое время не сдерживаемые рукой архипастыря, они отвыкли и от внешней благопристойности в соблюдении церковных обрядов. Легко было возмутить таких людей и без того раздраженных покорением и разграблением Новгорода и отнятием церковных имуществ.

За 15 лет до приезда Геннадия, когда новгородцы в последний раз призвали к себе князя, прибыл с Михаилом Олельковичем в Новгород жид Схария. Есть несомненные свидетельства, что он был очень ученый человек, по крайней мере, таким казался он русским его современникам.

Со Схарием прибыли и другие евреи, занесшие в Новгород новое учение. Некоторые из духовных лиц поддались новому учению и, в свою очередь, втайне увлекали других. Таков был наш ересиарх протопоп Алексей, наружным благочестием которого пленился великий князь Иван Васильевич в бытность свою в Новгороде и взял его с собою в Москву.

Та же непросвещенная часть духовенства, о которой мы говорили прежде, легко поддалась смущению. Ересь вызвала накипевшую издавна ненависть к поборам местных архиерейских десятинников, а затем к Москве и к насилиям. Ненависть эта слилась в одно с ненавистью к самой религии, на которую еретики наталкивали попов, диаконов и клириков. В числе семнадцати первых по времени еретиков, которых имена дошли до нас, было тринадцать духовных: шесть попов, два поповских сына, один дьякон, два дьяка и двое крилошан.

Ненависть еретиков к церкви выразилась грубым образом. О их нечестивых делах свидетельствуют Иосиф и Геннадий. Еретики новогородские не только истребляли кресты и иконы, но и выдумывали различные способы оскорбления этих священных предметов: кусали их, бросали в скверные места; спали на иконах и мылись на них, обливали их нечистотами; изображали срамные вещи на крестах и навязывали их воронам на хвост. Вдобавок оскорбляли иконы словами и дразнили лики святых непристойными движениями.

Первое сведение о ереси дошло до архиепископа почти случайно: четверо еретиков, в нетрезвом виде поссорившись, упрекнули друг друга в нечестивых делах и тем обнаружили ересь. Геннадий прежде встретился с иконоборством и бесчинством грубых последователей Схарии, попов Алексея и Дениса, и в продолжение некоторого времени не знал ничего о еретиках-проповедниках и их учении. Уличив еретиков, Геннадий послал их в Москву и требовал, чтобы их предали городской казни. До нас не дошли Послания Геннадия к великому князю и митрополиту, равно как не дошло и розыскное или следственное дело о еретиках. Дело это называется в летописи: «подлинники архиепископа Геннадия», или «подлинные» его «списки». Вместе с подлинниками Геннадий препроводил к митрополиту тетрадь, почему они (еретики) молились по-жидовски и где псалмы были превращены на их обычаи. После того Геннадий обратился с Посланием к Прохору, епископу Сарскому, жившему в Москве, на Крутицах, причем объяснял ему отчасти самую ересь и изобличал притворство еретиков. В Москве не горячо взялись за дело о еретиках, тянули его и Геннадию не слали ответа. Сам митрополит повел себя двусмысленно в этом деле. Таков был характер Геронтия: мстительный, придирчивый, скорее упрямый, чем самостоятельный. Прежде он отказывался от митрополии, когда в нем была надобность; теперь, когда великий князь Иван Васильевич, воспользовавшись отъездом митрополита на Симоново, советовался со старцем Паисием о замещении Геронтия другим лицом, митрополит не хотел расстаться со своим престолом и, по выражению современника, боялся державного. Он утратил уже прежний авторитет в то время, как получены были в Москве Геннадиевы грамоты о еретиках, почему и не стал крепко за дело, к которому великий князь относился мягко, оказывая покровительство некоторым из еретиков. Недовольный замедлением и проволочкою дела, Геннадий вновь обратился с Посланием, и на этот раз к Нифонту, епископу Суздальскому, прося его печаловаться перед великим князем и митрополитом, чтобы «потщалися тому делу исправление учинити, занеже ныне, как продлилось то дело, обыск ему не крепок чинитца». В этом же Послании Геннадий описывает ужасный для слуха верующих поступок двух еретиков, из которых один оказался племянником еретика Гриди Клоча, внесенного Геннадием в подлинники. Вскоре (через месяц) после этого Послания к Нифонту, противень с которого был отправлен к другому епископу, Филофею Пермскому, Геннадий получил от великого князя и митрополита ответ о еретиках.

В нем Геронтий говорит о получении грамот Геннадия к нему и великому князю и отдельно упоминает о списках: «Да и списки еси на тех ересников прислал к нам, почему еси обыскивал, как они хулили Сына Божия и пречистую его Матерь». Геронтий объявляет, что великий князь с ним и со всем православным собором рассудили дело о еретиках, признав виновными в ереси троих: попа Григория, попа Ересима и попа Григорьева сына, Самсона диакона. Этих троих предали в Москве градской казни. Известие об ней, занесенное в летопись, свидетельствует, что и сам летописец в то время имел еще смутное понятие о новой ереси. Обвинив троих, Московский собор не подверг отлучению от церкви, проклятию и казни Гридю Клоча — диака. «Не дошел еще по правилом градские казни, потому что на него один свидетель, поп Наум», — пишет Геннадию Геронтий.

Послание свое митрополит заключает такими словами: «А князь великий приказал с тобою того дела обыскивати наместником Якову да Юрыо Захариичем. И ты бы с ними того дела обыскивал вместе и которые дойдут по правилом твоей святительств духовные казни и ты их духовне казни, а которые дойдут градские казни, ино тех наместники великого князя казнят градскою казнью. Да обыскивал бы еси, сыну, то дело прилежно, чтобы христианство в взмущеньи не было, а церковь бы Божия безмятежна была».

Из этого не видно, чтобы Геронтий стоял за ересь. Но его, строгого ревнителя буквы закона, никто и не обвиняет в сочувствии к ереси, а только в слабости. Ему следовало с большей горячностью ополчиться на ересь и не снимать опалы с еретика Гриди Клоча. По крайней мере, так думал современник его Иосиф: «И сам (Геронтий) убо христианская мудроствуя, о прочих же ни мало попечеся, погибающим, о увы мне, христовем овцам еретическим учением, или грубостию с держимь, или нерадяше о сих, или бояшеся державнаго». Последняя причина, что Геронтий боялся державного всего возможнее. Еретиков обратно послали к Геннадию в Новгород.

Из заключительных слов Послания Геронтиева к Геннадию мы видели, что этому последнему было приказано разыскивать ересь вместе с наместниками великого князя двумя братьями Яковом и Юрием Захарьевичами Кошкиными.

О ревности Геннадия в преследовании еретиков свидетельствует тот же Иосиф, говоря, что Геннадий из чащи божественных писаний устремился как лев, чтобы ногтями растерзать внутренности скверных еретиков, напившихся жидовского яда. Дело о первых еретиках окончилось зимою 1488 года. Год этот был несчастлив для Новгорода и Москвы. В Новгороде наместник Яков Захарьевич Кошкин совершал лютые казни (сек и вешал новгородцев) «понеже хотели убити наместника», и в эту же зиму более 7000 новгородцев были уведены из Новгорода в Москву. В Москве, под самый светлый праздник, прошел слух о предстоящем пожаре: в сенях великокняжеского дворца чернец из Галича прокричал ужасное пророчество. Страх распространился по городу, и купцы уже выносили товар из лавок. Но лето подходило к концу, пророчество все еще не сбывалось, как вдруг 13 августа загорелась деревянная церковь Благовещения на болоте и пламя истребило все богатые домы, двор и городовую стену, и мосты, и множество зданий городских, и до 30 церквей. Сгорел и дом митрополита Геронтия и только что отстроенный дворец великого князя. Слабый духом Геронтий не вынес потрясения: к следующей весне 1489 года его не стало.

В это время главные еретики находились в Москве. Еще за девять лет до этого поп Алексей и поп Денис привезены были самим великим князем из Новгорода в Москву и определены им в протопопы, первый к Благовещенью, второй — к Архангелу. Тогда Геннадий был в Москве. Он, как видно, в продолжении пяти лет, до самого отъезда в Новгород, ничего не знал о существовании ереси.

Алексей и Денис не принадлежали к тому разряду грубых еретиков, о которых было говорено выше. Они оба были первыми учениками жида Схарии (по свидетельству Иосифа Волоцкого) и прельстили великого князя умом своим и книжным образованием. Они поняли, как им должно вести себя в Москве и вели себя осторожно «таились, как змеи в скважине», по выражению Иосифа; но в то же время тайно распространяли еретическое учение. Наконец им удалось образовать кружок из грамотных людей, разделивших их мнения. Из лиц этого кружка известен более других Федор Курицын, дьяк великого князя, бывший не раз в Литве, посылавшийся послом в Волошскую землю, по поводу брака великого князя Ивана младого, Ивановича, с Еленою, дочерью воеводы Стефана. Курицын, также как и протопоп Алексей, «прилежал», по словам Иосифа, «звездозаконию и многим баснотворениям, чародейству и чернокнижию». Кроме этого современного свидетельства о многосторонней учености Курицына, мы имеем догадку о том, что он привез из Венгрии известную повесть о Дракуле. Имеем также Лаодикийское послание, переписанное им в ту пору, когда он был уже осужден за ересь.

В этом кружке находился какой-то Мартынка, которого Курицын вывез из Угорской земли. Из москвичей в него попали крестовые дьяки великого князя, Истома да Сверчок и купец Семен Кленов. Последние трое, по свидетельству Иосифа, многих научили жидовству. О Семене Кленове сохранилось сведение, что он письменно излагал свои религиозные убеждения. Между еретиками находился еще какой-то Иван Черный, которого современник отличил в своем рассказе тем, что он книги пишет. Зять протопопа Алексея, новгородский еретик Иван Максимов был тут же среди московских еретиков и ему-то и довелось склонить к ереси вдову Елену Стефановну, невестку великого князя. Кружок собирался ни у кого другого, как у Курицына. Еретики толковали между собой о вере и по выражению современника поучались на православных.

Влиятельный Курицын, а с ним и другие достигли того, что преемником Геронтия был избран человек из их среды.

В сентябре 1490-го (когда настал 6999 год) поставлен был на митрополию архимандрит Симоновский Зосима. Он, как еретик, не мог, само собою разумеется, не питать вражды к Геннадию. И вот послал он в первый же месяц по своем поставлении к архиепископу Новгородскому с требованием от него исповедания, какое обыкновенно давали архиереи при своем поставлении. В ответ на такое требование Геннадий написал митрополиту Послание. Из него видим, что Геннадий оскорбился требованием исповедания, которое он, при своем поставлении, положил «пред митрополита Геронтия». Узнаем также, что как митрополит, так и сам великий князь не желали видеть Геннадия в Москве.

Почти одновременно с этим требованием великий князь и митрополит, каждый в свою очередь, прислали Геннадию грамоту о том, чтобы он изъявил согласие на поставление владыки на упразднившийся престол Коломенской епископии, но не сообщили ему имени того, кому надлежало быть епископом. Геннадий не захотел дать такой безымянной отписи: «Аз отписи даю такие законные, как оные братья наши давали», писал он к собору епископов и просил митрополита и великого князя сообщить ему имя будущего Коломенского владыки, а равно и впредь именовать ему тех, кого случится ставить в архиереи.

Около того же времени, преследуя по-прежнему еретиков, Геннадий допрашивал возвратившегося из Москвы Самсонко и на допросе узнал от него подробности о кружке Федора Курицына и обо всех тех лицах, которые бывают у великокняжеского дьяка. Этот Самсонко оказался еретиком, как подтвердило следствие, которое по обыкновению Геннадий производил не один, а со своим боярином, с игуменами, священниками и с двумя боярами великого князя и с его же боярскими детьми, как пишет он сам в своем Послании к собору.

Самсонко передан был Геннадием гражданскому суду. Его пытали. В Москве стали говорить, что Геннадий мучил Самсонко. «Аз ли того Самсонка мучил», — защищается Геннадий в Послании к собору епископов, — «ведь пытал его сын боярской великого князя, а мой только был сторож, чтобы посула никто не взял». После этого в Москве перестали доверять его обыскам.

Между тем в Новгороде появилось вновь иконоборство, и среди многих нечестивых поступков особенно резко выдался поступок, ужаснувший набожную душу Геннадия. Подьячий Алексей Костев, живший на поместье в Новгороде, напился пьян, влез в часовню, «да сняв с лавици икону пречистые на нее скверную воду спускал и иные иконы в верх ногами переворочал». Этот нечестивый поступок дошел впоследствии до сведения Досифа.

Но всего тяжелее для Геннадия была борьба с чернецом Захаром. Около Новгорода, в Немчинове был монастырь, в котором настоятелем был чернец Захар. Пришли раз к Геннадию чернецы этого монастыря и жаловались на Захара, что он уговорил их отойти от своего государя, князя Вельского, у которого они были боярскими детьми, и вот прошло три года, как он не дает им причастия и сам не причащается. Геннадий призвал к себе Захара.

«Зачем ты так чинишь и три года не причащался?» — спросил Захара Геннадий. «Грешен есми», — отвечал Захар. И Геннадий опять спросил его: «Зачем ты перестриг детей боярских, от их государя отвел их и от Бога отлучил — три года не давал им причастия?» Тогда Захар отвечал ему: «А у кого причащаться? Попы по мзде ставлены, митрополит же и владыки тоже по мзде ставлены». «Митрополита ставят не по мзде», — возразил Геннадий, на что Захар ему молвил: «Коли в Царьград ходил митрополит ставитися и он патриарху деньги давал. А ныне он бояром посулы дает тайно, а владыки митрополиту дают деньги — ино у кого причащатися?»

Тогда Геннадий, как сам он выражается, познал, что Захар — стригольник, и вслед за тем сослал его в пустыню, на Горнечно (?).

Через несколько времени получил архиепископ грамоту о чернеце Захарии от самого великого князя.

Грамота повелевала Геннадию наказать духовно Захара и затем отпустить его в свой монастырь, в Немчиново. Архиепископ исполнил повеление, отослал Захара в Немчиново, но с тем вместе взял с него клятвенную запись его руки. Захар обязывался ею — иметь отца духовного и причащаться, ручался также и за чернецов, что они также будут принимать причастие.

Горько было узнать Геннадию, что Захар престулил клятву, в монастырь свой не попал, а отправился в Москву, и там клятвопреступник и еретик нашел себе защиту.

Желая подорвать значение Геннадия, Захар стал рассылать по всем городам грамоты и в них писал, что Геннадий — еретик.

Этот последний поступок Захара задел Геннадия за живое, и он решился действовать как против Захара, так и против еретиков вообще.

На вышеупомянутые требования митрополита Геннадий отвечал Посланием. В нем, между прочим, он говорит митрополиту о еретиках, что некоторые из них, искренно покаявшиеся, подверглись эпитимии, потом же бежали в Москву, где нашли себе опору. Геннадий прямо указывает на Федора Курицына, что он главный заступник еретиков и ходатай за них; жалуется и на чернеца Захара; упрекает великого князя за нежелание призвать его, Геннадия, в Москву. От самого Зосимы Геннадий требует созвания собора на еретиков и смело указывает митрополиту на великие обязанности первосвятителя, и убеждает его быть строгим обличителем ереси жидовствующих.

До Геннадия дошел слух, что в Москве хотят соборовать о вере и в то же время требуют от него согласия на поставление Коломенского владыки. Геннадий воспользовался своим правом, не исполнив требования дать безымянную отпись на поставление Коломенского епископа, и одновременно с ответными грамотами великому князю и митрополиту, написал соборное Послание к архиепископу Ростовскому и Ярославскому Тихону и к епископам: Нифонту Суздальскому и Тарусскому, Вассиану Тверскому, Прохору Сарскому и Подонскому и Филофею Пермскому. Все эти иерархи, со времени поставления митрополита, находились в Москве и их пребыванием хотели воспользоваться для хиротонии Коломенского владыки.

В своем Послании Геннадий объявляет собору, что он не дает согласия на поставление Коломенского владыки и убеждает владык стать на еретиков. Рассказав о нечестии Алексея Костева и о борьбе своей с Захаром чернецом, Геннадий указывает на Курицына как на начальника еретиков. «Пишу за тем, — говорит Геннадий, — чтобы митрополит еретиков с вами моею братьею проклял, и тех, кто их руку держит, кто печальник».

Геннадий излагает епископам причины, по коим он не дал отписи на поставление Коломенского владыки. Твердо и решительно говорит он: «Доколе ересь не докончяется да от Захара мене не оборонят и мне отпись нельзя дати… А владыки не спешили бы есте ставить, — продолжает стойкий архипастырь, — доколе ереси не искорените» и далее: «А писано ведь в правилех св. апостол како владыку поставите, а ваши архимандриты и протопопы и попы соборные с еретикы служили, ино ведь иному отлучение, а иному отвержение писано».

О соборе, на котором хотели заводить прение о вере, Геннадий говорит: «И вы бы на то не дерзнули, занеже изложена нам православная вера».

За место этого собора Геннадий вновь требует собора на еретиков, говорит, что они, как иконоборцы и тайные еретики, от которых нельзя уберечься, достойны сугубого проклятия.

Геннадий просит учинить собор, чтобы их казнить, жечь и вешать, потому что они, взявши покаяние и эпитемию у него в Новгороде, сбежали.

«Да пытали бы их на крепко о том, кого они прельстили, чтобы было вестно, занеже их искоренят, а уже отрасли есть. Да не плошите, станьте крепко, чтобы гнев на нас не пришел да не како человекоугодници обрящемся и со Иудою Христа продающе: они иконы щепляют, режут, Христу поругаются, а мы их учрежаем, да их воле сходим»…

Послание это оказало свое действие. Архиереи потребовали собора. Зосима не мог противодействовать и принужден был собрать собор. Он состоялся 17 октября 1490 года. Но Собор собрали только на новгородских еретиков. Прокляли протопопа Новгородского Гаврилу (Алексей протопоп уже умер), Дениса, попа Архангельского, и других попов, диакона Макара, дьяка Гридю Борисоглебского и прочих новгородцев, которых послали для наказания в Новгород к архиепископу Геннадию. Мы увидим далее, как Геннадий наказал своих врагов и врагов церкви, а теперь возвратимся к Иосифу.

Среди забот в борьбе с еретическим учением Геннадий мог вызвать на такую же борьбу игумена Волоцкого, начитанность которого была ему известна. До Иосифа доходили частые слухи о ереси и из Новгорода, куда часто у него были посылки, и из Москвы, где были у него связи, где в числе духовенства были друзья его, — боровские постриженники и где находился младший брат его Вассиан, а из светских — друг детства его Борис Васильевич Кутузов.

В октябре 1492 года, когда исполнилось 7000 лет, на соборе, в Москве поручено было Геннадию составить Пасхалию на 8-ю тысячу. Архиепископ занялся этим важным делом. Он предпослал Пасхалии предисловие, где доказывал от Священного Писания несостоятельность верования, по которому ждали, по исполнении 7 тысяч, кончины мира. Итак, Геннадий занялся делом важным, долженствовавшим успокоить умы, тем более что еретики воспользовались одним поколебавшимся верованием для ниспровержения других.

Имея в лице митрополита покровителя, московские и новгородские еретики стали открыто — на рынках, на улицах, в домах — толковать Писание.

В это-то время Иосиф Волоцкий сказал себе: «Настало время труду, время течению и подвигам».

Первым письменным памятником его открытого вмешательства в борьбу с жидовствующими следует считать его Послание к Нифонту, епископу Суздальскому и Торусскому.

Из самого Послания видно, что оно писано во время Зосимы митрополита: «Ныне на темь же престоле сидит скверный и злобесный волк». Следовательно, писано после 1490-го и прежде 1494 года. Но Нифонт присутствовал на Соборе 1492 года, а из Послания видно, что он находится под опалой. Из таких обстоятельств профессор Казанский выводит предположение, что Послание писано уже после 1492 года. Послание это, как можно полагать, относится к 1493 году, когда Зосима, перестав таиться, стал открыто брать сторону еретиков и вместе с тем, несдерживаемый уздой Божьего страха, стал предаваться ужасному пороку своего времени и пьянству. Нифонт присутствовал на первом соборе против жидовствующих еретиков и на нем держал себя как следует защитнику православия. Нифонт был в переписке с Иосифом, и самое разбираемое нами Послание писано было в ответ на грамоту Нифонта, в которой этот епископ просил Иосифа разрешить его сомнение, действительно ли проклятие, когда оно исходит от еретика?

Иосиф отвечает ему на этот вопрос отрицательно: «А что еси, господине, ко мне писал, аще проклянет еретик христианина, то последует ли ему божественный суд, то еретическое проклятие в проклятие ли, или ни во что? Ино, ты сам, господине, ведаешь, что мнози еретикы христиан проклята, не последова им божественный суд, но клятва их на них возвратися».

Ответ свой Иосиф подкрепляет сперва примерами из церковной истории, потом многими доводами из Священного Писания. Главный довод тот, что Иисус Христос сказал апостолам: «примите дух свят» и с тем вместе дал власть вязать, решать и отпускать грехи; стало быть, только посвященные лица могут вязать и решить, еретики же, имея в себе дух нечистый, сатанин, не могут действовать посредством Святого Духа.

Но многие доводы все-таки кажутся Иосифу не совсем достаточными: «Подобает же и некая свидетельства сему еще приложити от божественного писания» — прибавляет он и переходит к примерам из житий святых, к которым Иосиф всегда любил прибегать в подтверждение своих доводов. Эти живые примеры действуют сильнее на чувства верующего, потому что в них не только факт, но и последствия факта.

«Великого Симеона, иже на дивней горе чудотворца», из зависти проклял один пресвитер, и вот пришли к нему многие бесы, и связали его так, что он не в силах был читать Евангелие. Другие два примера: из жизни святого Афанасия Александрийского и святого Анастасия Синайского закрепляются выпискою из святых правил: что чести, а не отлучению подлежат те, которые из-за ереси покинули свое епископство (т. е. вышли из-под власти своего иерарха). На основании постановлений Святых седми вселенских соборов, проклинавших еретиков, Иосиф вновь доказывает несостоятельность мнения о том, что еретическое проклятие имеет у Бога силу. Доказывая, что самое проклятие еретика вменяется в благословение, Иосиф сравнивает проклинающих еретиков с эллинами и иудееми — гонителями апостолов. Потом обращается к Евангелию и в нем находит подкрепление своему мнению о проклятии еретиками правоверующих.

Мы не можем не выписать этого места потому, что в нем особенно отпечатлелся образ мыслей Иосифа и вместе с тем его умение приспособить текст Евангелия к своему образу мыслей.

«Господь наш Иисус Христос рече: Блажени есте егда поносят вы и рекут всяк зол глагол на вы лжуще мене ради. И паки рече: Не приидох вложити мир, но рать, и ниже: приидох бо разлучите человека на отца своего и дщерь на матерь свою, а врази человеку домашнии его. Се есть рать. Ино же, егда отец или мата, их сын и дщи совратится от правыя веры, подобает ненавидета их и отвращатася, и бегата от них, яко да не с ними погибнем».

Епископ Нифонт спрашивал Иосифа о еретическом проклятии; Иосиф в ответе своем объясняет недействительность проклятия, если его изречет еретик — епископ, митрополит и даже патриарх. Очевидно, что Нифонт, как защитник православия, опасался страшного орудия, бывшего в руках еретика Зосимы, еще митрополита и его начальника.

Но Иосиф в Послании своем к епископу не ограничился ответом на то, о чем его спрашивали; ответ на запрос Нифонта составляет только вторую часть письма. Первая и большая по объему посвящена советам Нифонту — стать за Христа и православную веру. Увещание это написано сильно и с горячностию. Видно, что ересь была предметом ужаса и глубокого огорчения для Иосифа. Он начинает с Зосимы и, не щадя красок для очернения еретика-митрополита, тут же, среди проклятий, высказывает все, что знает о нем, об его ереси и об его скверных делах. Известна тебе, государю моему — пишет Иосиф — нынешняя великая беда, постигшая Русскую землю и все православное христанство. В великой церкви Пречистой Богородицы, сияющей как второе солнце посреди всей Русской земли, на том святом престоле, где сидели святители и чудотворцы Петр и Алексий и другие многие великие православные святители, ныне сидит скверный и злобный волк, одетый в одежду пастыря, саном святитель, а по воле своей Иуда предатель и причастник бесом… Осквернил он святительской престол, одних уча жидовству, других содомски скверня. Змей пагубный, мерзость запустения на месте святе, отступник Христов, он не только сам отступил от Христа и прилепился диаволу, но и других учит от Христа отвергаться. Он первый из святителей нашей земли — отступник и предтеча антихриста. Свински живя, он поджидает антихриста. Сын погибели, он Сына Божия попрал, похулил Пречистую Богородицу и всех святых унизил; икону Господа нашего Иисуса Христа и Пречистой его Матери и иконы всех святых называет болванами. Отвергая Евангельские предания и апостольские уставы и писания всех святых, он говорит: нет Второго Пришествия Христова, а святым нет царства небеснаго; кто умер, тот только до тех пор и существовал, пока не умер. Никогда не бывало такого злодея между древними еретиками и отступниками.

Всю надежду на спасение Русской земли от ереси Иосиф возлагает на Нифонта. «И ныне, господине, о том стати на крепко некому, опроче тебя, государя нашего» — и несколько далее: «Глава бо еси всем и на тебе вси зрим; и тобою очистит Господь свою церковь и все православное христанство от жидовские и пагубныя и скверныя ереси», Иосиф сулит епископу в царстве небесном награду, равную награде св. исповедников, и в след за тем напоминает ему о хорошем времени благоденствия и мира.

Вероятно, тут он имел в виду те года второй половины XV века, когда выступил он сам и другие современные ему монахи на путь подвига и благочестия. Это время появления подвижников было вместе с тем и временем распространения благочестия и грамотности между боярами и служилыми людьми. Там и сям, в непроходимой глуши и в городах возникал монастырь за монастырем. В Москве возвысились чудные храмы и мощи святителей ее возблагоухали святостью.

Если в смутное время мы порадовались со Христом — продолжает Иосиф — и были его любимцами, то не будем ему врагами в ратное время. Иисус распят был за нас безгрешный; неужели и мы за распятого нас ради не постраждем? Затем Иосиф просит епископа вспомнить святых исповедников, до крови о благочестии пострадавших и указывает на их славу и благолепие, «гроби их фимиамом мирисают и мощи их цветут яко благоуханный цвет». Потом говорит, что в нынешние последние времена «лютейшия паче всех времен» пришло то отступление, о котором предрек апостол Павел. Отступление это Иосиф видит в том, что ересь распространяется: многие держат ее в тайне; везде — в домах, и по дорогам, и на торжищах иноки и миряне, и все сомневаются и пытают о вере. Под влиянием еретиков — сыновей и зятя ересиарха протопопа, учатся жидовству, у них и у самого «сатанина сосуда» митрополита, к которому ходят и даже спят у него.

Расположив епископа к подвигу вообще, Иосиф, в частности, указывает на то, что именно надо делать Нифонту: он просит его научить всех православных христиан не ходить к Зосиме, не брать у него благословения, не есть и не пить с ним, угрожая в противном случае осуждением и вечным огнем. Иосиф боится, чтобы Нифонт не усомнился в истине взводимых им на Зосиму скверных дел, потому что находятся люди, которые уверяют, что ничего бесчинного за митрополитом нет. Иосиф уверяет, что есть достоверные свидетели на митрополита и их свидетельства слышал и сам он, Нифонт. Это последнее находится в прямой связи со словами Иосифа (тотчас по объяснении скверных дел Зосимы): «Сказывал ти, государю моему, брат мой Вассиан». Брат Иосифа был в то время в Москве, и Иосиф действовал чрез него.

Опровергнув отзывы, оправдывающие Зосиму, Иосиф переходит к новому опровержению. Он восстает против еще «иных», которые проповедовали терпимость: «А иные, господине, говорят, что грех еретика осуждати».

Речь об этом кончается прославлением Святой Троицы и словом «аминь». И тут только, в виде приписки, следует разобранный нами выше ответ Иосифа Нифонту о еретическом проклятии. Тон всего письма почтителен: везде Иосиф, обращаясь к Нифонту называет его: господине и государь, богоутвержденный, богопочтенный владыко. Советуя Нифонту действовать против Зосимы, Иосиф извиняется пред ним: «Ныне же, богоутвержденный Владыко, о сих тебе пишу, не яко уча и наказуя твое остроумие и богоданную премудрость: ни бо лепо есть забыта своее меры и таковая дерзати, но яко ученик учителю, яко раб государю воспоминаю тебе и молю» и т. д.

Послание к брату Вассиану Санину

К Посланию Иосифа к Нифонту прибавлена еще приписка как в рукописях, так и в печатном издании.

Рассматривая ее как часть Послания к Нифонту, ученые наши (Шевырев, профессор казанский, а за ними и священник Булгаков) пришли к заключению, что Нифонт провел первые годы своей юности в Боровском Пафнутьевом монастыре, вместе с Иосифом, что дружеский союз Иосифа с Нифонтом был так крепок, что первый спустя много времени с сильной скорбию вспоминает разлуку с последним. Но приписка эта не относится к Нифонту, а написана Иосифом как отдельное письмо к своему брату Вассиану, о котором он упоминает в Послании к Нифонту, как о посреднике между ним и Нифонтом, и через которого было переслано Послание к последнему. Иосиф мог на одной и той же тетради написать и Нифонту, и брату. Приписка эта могла войти в сборники нераздельно с Посланием к Нифонту. Первый, близкий к делу переписчик мог случайно не означить, что эта приписка относится к Вассиану. Другие позднейшие переписчики не хорошо вникли в содержание и также не означили, что приписка относится к брату Иосифа, Вассиану. Тон приписки резко отличается от тона разобранного нами Послания. В приписке Иосиф называет того, к кому пишет, братом: «о любимый и сладчайший ми брате» и это братское, скорее учительское, чем ученическое, отношение выдержано от начала до конца; тогда как в Послании к Нифонту везде соблюдена почтительная форма выражения, свойственная игумену, поставленному в необходимость давать советы епископу, Иосиф в самом начале приписки грустит о том, что разлучился с братом и что они более не живут вместе, как жили когда-то. Известно, что Вассиан, брат Иосифа, долго жил при последнем в Боровском монастыре и был в иосифовом монастыре в первые годы его основания. Кроме того, из Послания к Нифонту видно, что Вассиан как раз в то время был в Москве.

Выражая грусть свою от разлуки с братом, Иосиф под конец говорит: «Ныне же, увы мне! Все конечно тебе от мене разлучиша. Увы! естества убо воспаляясь пламень печали поядает мене и острейши ныне вонзеся в моем сердци копие нашедшого на тя искушения и на всех нас». Естества пламень в связи с грустью о разлуке нельзя объяснить иначе, как тем, что Иосиф намекает на кровное родство свое с Вассианом. В конце письма мы встречаем такое выражение: «Помяни убо еже от юности твоей сопребывание со мною, и еще о Бозе духовную любовь помяни, яко от млады версты тя восприях». По житию Пафнутия Боровского мы знаем, что когда Иосиф уже был одним из старейшей братии, то при нем находился брат его «юн, новопострижен».

Нифонт поставлен был во епископа Суздальского из архимандритов Симонова монастыря 9 декабря 1485 года. Иосифу в 1485 году еще не было 50 лет, так что Нифонт, как бы рано ни удостоился архимандритского сана, был одних лет с Иосифом.

В письме к Вассиану Иосиф преимущественно говорит о ереси жидовствующих и убеждает брата отбросить всякое малодушие и даже пострадать до смерти за благочестие. Из этого письма видно, что Вассиан в то время вынес на себе гонение еретиков; в двух местах Иосиф говорит о скорбях, выпавших на долю Вассиана от жидовствующих.

Послание это обходится без примеров из житий святых и выписок из священных правил. Это не столько поучение, сколько ободрительное слово учителя к ученику, в котором он уверен, и вместе с тем задушевная речь любящего брата.

Для характеристики Иосифа в Послании важно то обстоятельство, что он искренно желает, чтобы любимый брат и до смерти пострадал за благочестие. Письмо это написано с большим красноречием; язык везде блещет фигурами. Но, несмотря на это, сквозь заимствованные из языка греческих церковных писателей обороты виднеется искренность и сила, своеобразно владеющая этими оборотами. Вот одно такое место о Зосиме:

«Подвигнися убо, брате, пострадати за пострадавшого по нас, да твоими подвиги очистит Господь церковную и доброцветущую ниву от пагубных и жидовских плевел и порежет серпом гнева своего, и свержет в геенскую пещь и мечем уст своих отсечет главу сатанина и дивия вепря, пришедшого от луга, озобавшого святительский виноград его, и осквернившего святительский великий престол, и исторгнет тя от зубов его».

Присоединенное в списках к Посланию к Нифонту, Послание к Вассиану написано одновременно с ним, за что говорит самое его содержание.

Сказание о новоявившейся ереси новгородских еретиков, Алексея протопопа и Дениса попа и Федора Курицына и инех иже такоже мудрствующих

Почти одновременно с Посланием к Нифонту и Вассиану написал Иосиф и свое Сказание о новоявившейся ереси новгородских еретиков, Алексея протопопа и Дениса попа и Федора Курицына и инех иже такоже мудрствующих. Сказание это — единственный памятник, сохранивший историю появления у нас ереси жидовствующих. Современный нам историк может добавить к Иосифову рассказу некоторые частности из Послания Геннадия к Зосиме и другого его Послания к Прохору Сарскому.

Карамзин рассказал о появлении ереси, следуя Иосифу. Соловьев отчасти передал его же сказание. То же самое делали и историки церкви, черпая сведения свои о появлении ереси жидовствующих целиком из Сказания Иосифа.

В нем изложена в последовательном порядке история ереси жидовствующих от появления еврея Схарии в Новгороде и все то, что случилось во время митрополита Геронтия и самого Зосимы еретика.

Но прежде, чем говорить о ереси, Иосиф начал издалека. Его вступление особенно любопытно потому, что в нем излагается взгляд русского книжного человека того времени на свое историческое прошедшее.

Подобает ведати, так начинает Иосиф, что в разные времена дьявол насаждал по вселенной ереси, проклятые церковию. В древние времена святые отцы обличали ереси. Все православные, начитавшиеся божественных писаний, держат под клятвою прежних еретиков; чтобы возненавидеть теперешних, предлагается следующее сказание. Далее сказав, что Русская земля древле омрачалась тьмою идолопоклонства, он повествует о воплощении Спасителя, деле искупления, Святом Духе, о просвещении народов чрез апостолов и, наконец, о святом Андрее, как пошел он Днепром вверх, стал под горами «при березе, и за утра встав и рече к сущим ту с ним учеником: видите ли горы сия, яко на сих горах воссияет благодать Божия и будет град велик». Андрей из Новгорода, продолжает Иосиф, прошел «в Варяги и прииде в Рим: проповедати же слово спасенное Рустей земли взбранен бысть от Святого Духа, егоже судьбы — бездна многа». Проповедь Евангельская прошла все страны, только Русская земля по-прежнему пребьюала во тьме идолослужения, до конца оскверненная нечестивыми делами. И уже тысяча лет совершилась по вознесении на небо Сына Божия, и только тогда посетил нас восток свыше и Святая Троица просветила верою и благочестием, премудростию и разумом блаженного Владимира, сына Святославова, внука Игорева и блаженной Ольги, правнука же Рюрикова. Он (Владимир) «всех спасти подвижеся, и всем повеле креститися во имя Отца и Сына и Святого Духа. От того времене солнце евангельское землю нашу осиа и апостольский гром нас огласи и божественный церкви и монастыри сставишася и быша мнози святители же и преподобнии, чюдотворци же и знаменосци, и яко же златыма крилома на небеса взлетаху. И якоже древле нечестием превзыде Русская земля, тако и ныне благочестием всех одоле». В других странах хотя и было много праведников, но зато было много и неверных и еретиков; в Русской же земле многие города, деревни и села многочисленные и неведомые, все овцы одного пастыря, и никто нигде ни видал еретика. И так было в продолжение четырехсот седмидесяти лет. Но ужас (Оле!), что творит теперь сатана, ненавидяй добра вселукавый дьявол….

Насколько эти слова о святости родной земли проникнуты сильным чувством благоговения, настолько сильна и жестока речь Иосифа о еретиках. Строгий ревнитель православия полагал всю силу, все достоинство родной страны в том, что она «благочестием всех одоле», а тут вдруг явились эти еретики, в которых Иосиф видит врагов своей святой родины. Самое повествование о ереси жидовствующих начинается любопытною характеристикою Схарии: «Бысть убо в та времена жидовин именем Схария и сей бяше диаволов сосуд и изучен всякому злодейства изобретению, чародейству же и чернокнижию, звездозаконию же и астрологы: живый в граде Киеве». Прибыл в Новгород «князь Михаил, сын Александра, внук Вольгирдов (Ольгерда), в лето 6979 (1471) в княжение великого князя Ивана Васильевича» и с ним этот жид Схария. Он прежде всего прельстил попа Дениса, который в свою очередь привел к нему протопопа Алексея; оба они стали жидовствующими. Потом пришли из Литвы другие жиды: Иосиф, Шмойло-Скарявей и Мосей Хануш. Алексей и Денис с ними ели, пили и учились жидовству и тому же научили жен и детей своих. Жиды велели им втайне быть жидами, а снаружи казаться христианами. Алексею переменили имя, назвав его Авраамом, а жену Саррою. Потом Алексей научил многих жидовству, в том числе зятя своего Ивашку и отца его, попа Максима и многих других попов, дьяконов и простых людей. Денис поп тоже многих научил жидовствовать и между прочими протопопа Софийскаго, Гавриила. Научили жидовствовать и Гридю Клоча, а тот научил Григория Тучина, отец которого имел великую власть в Новгороде. Тут следуют имена других семнадцати еретиков: поп Григорий и сын его Самсонко, Гридя — диак Борисоглебский, Лаврик, Мишук Собака, Васюк Сухой — Денисов зять, поп Федор, поп Василий Покровских, поп Иван апостольский, Юрька Семенов сын Долгаго, Авдей да Степан крилошане, поп Иван Воскресенский, Овдоким Люлиша, диакон Макар, диак Самуха, поп Наум. Вслед за тем Иосиф, горько сетуя, рассказывает самую сущность ереси. Они отрицают Святую Троицу, говоря, что Христос не рожден от Отца, что то Слово Божие, о котором говорится в Святом Писании, есть обыкновенное слово, произносимое, а Дух Божий по воздуху разливается. Они учат, что тот, кого святые книги называют Сыном Божиим, не родился; когда родится, то назовется Сыном Божиим, но не по существу, а по благодати — подобно Моисею, Давиду и прочим пророкам. Тот же, кого христиане называют Сыном Божиим, был распят иудеями и истлел во гробе. Говорят, что следует держаться Моисеева закона. Говорят: неужели Бог, имея в своей власти все небесныя силы, пророков и праведников, для того чтобы спасти Адама от ада, чтобы исполнить свое собственное желание, должен был сойти на землю, вочеловечиться и пострадать и тем перехитрить дьявола? «Не подобает убо Богу тако творити». Они хулят и унижают Святую Церковь, хулят святые иконы, говоря: что не следует кланяться рукотворению; учат, что не следует писать на иконах Святую Троицу, потому что Авраам видел Бога и двух ангелов, а не Троицу. Еретики бросали священные предметы в нечистые и скверные места, зубами кусали их, как собаки, ломали, жгли и говорили так: «Поругаемся иконам сим, якоже жидове Христу поругашеся. О скверные языки, о мерзские и гнилыя уста, произнесшия такое богохульство!» — восклицает ревнитель.

Когда окончилась седьмая тысяча лет от сотворения мира, продолжает Иосиф, еретики стали говорить, что вот и семь тысяч лет прошло, и Пасхалия окончилась, а Второго Пришествия Христова нет; книги святых отцов — книги ложные, следует сжечь их. И не только хулили они творения св. отцов, но и апостольское писание. Хулили в особенности творения святого Ефрема Сирина, писавшего о кончине мира. Иноческое житие считали неугодным Богу, основываясь на словах апостола Павла (1 Тим. 4: 1–3), и извращали смысл их. Еретики в посты ели мясо и сквернились и в то же время ходили в церковь и совершали божественную литургию. Они дерзнули другим хулить самую Деву Богородицу и великого Предтечу и т. д. «Толика и такова створиша сатанин первенец Алексей и Денис в великом Новгороде». Далее автор рассказывает о прибытии великого князя Ивана Васильевича в 6988 (1480) году в Новгород и тем нарушает хронологическую последовательность, потому что он только что перед этим рассказал, что Пасхалия и седьмая тысяча окончилась. Противоречия тут, однако, нет, он опередил рассказ о распространении ереси объяснением сущности еретического учения, которого некоторые пункты возникли по исполнении седьмой тысячи. Продолжая рассказывать историю ереси жидовствующих, Иосиф говорит, что великий князь взял с собою в Москву Алексея и Дениса и определил первого протопопом к церкви Успения, второго попом к Архангелу; что они оба, не дерзая в столь великом и многочеловечестем граде высказывать свою ересь, являлись людям под личиною кротости и воздержания; а между тем втайне сеяли скверное семя. В числе первых, прельщенных ими в Москве, Иосиф называет Ивашку Черного, яко же именем тако и делы и сообщника его Игнатия Зубова.

Рассказав вслед за тем о поставлении в архиепископы Геннадия и о ревности его в преследовании еретиков, Иосиф говорит, что многие из них бежали от Геннадия в Москву, где тогда Алексей и Денис уже прельстили архимандрита (не реку архимандрита, но осквернителя) Зосиму, от двора великокняжеского — Федора Курицына и крестовых дьяков Истому да Сверчка, и купца Семена Кленова.

Протопоп Алексей и Федор Курицын «имели дерзновение к державному яко никто же ин, звездозаконию бо прилежаху и многим баснотворением и астрологы и чародейству, и чернокнижию». О земля! О солнце, как ты терпишь: ни одной хулы они не пропустили, чтобы не излить на единородного Сына Божия и на Пречистую его Матерь и на всех святых… Говоря, что это случилось в годы, когда Геронтий был митрополитом, Иосиф дает такой отзыв о самом митрополите: он хотя и христианская мудрствовал, но не пекся об овцах стада Христова, от еретиков погибающих; потому ли что его сдерживала грубость еретиков, или потому, что просто нерадел, или наконец потому, что боялся державного. Затем речь идет о смерти Истомы еретика и протопопа Алексея. Смерть обоих еретиков описывается ужасными красками: скверное сердце адова пса (Истомы), жилище семи духов сгнило и чрево его прогнило. Сатанин сосуд и дьяволов вепрь (Алексей) изверг свою скверную душу в руки сатане. Перед смертью Алексей волхвованием «подойде державнаго». Таким образом, Иосиф снимает с Ивана Васильевича вину за послабление ереси: его подвели волхвованием. Затем следует рассказ о Соборе 1491 года, созванном на еретиков по жалобе Геннадия и по юле державного; перечисление присутствовавших святителей; притворство Зосимы и проклятие еретиков: протопопа Гавриила, Дениса попа Архангельского и других. Еретики посланы были от державного в Новгород, к архиепископу Геннадию. Он за четырнадцать поприщь приказал посадить их на коней, «в седла ючные», хребтом обратив к конским головам, «яко да зрят на запад в заготованный им огнь»; на головы повелел возложить им «шлемы берестяны остры, а еловцы мочальны, яко бесовскыя, и венци соломены с сеном смешаны; а на шлемех мишени писаны чернилами: се есть сатанино воинство». И велел их водить по городу и плевать на них со словами: вот Божии враги и христианские хульники! Потом велел пожечь шлемы на головах их. «Сия сотвори, — продолжает Иосиф, — добрый пастырь, хотя устрашити нечестивыя и безбожныя еретикы», и он сделал это не только для еретиков, но и для прочих, чтобы они уцелели, насмотревшись на этот исполненный ужаса и страха позор. Иосиф выставляет поступок Геннадия с еретиками как подвиг истинного благочестия и к пострадавшим еретикам относится с беспощадной строгостью. Денис поп, после казни и заточения, умер, Иосиф так говорит о его смерти: «Предан бысть всельшемуся в него бесу хульному, и пребысть месячное время козлогласуя, скверный, гласы зверскими и скотии и всяких птиц и гадов и тако зле изверже скверную и еретическую душу свою».

Энергически выражается Иосиф, говоря о Зосиме, осквернившем «великой святительской престол церкви Божия матере, ее же достоит нарещи земное небо, сияющу яко великое солнце посреде русскыя земля… украшену всяческими виды и чудотворными иконами и мощьми святых». Среди гневных нападок на митрополита Иосиф обращается с горьким сетованием к прежним московским святителям, Петру и Алексию. Отлетели — говорит он — от нас громогласные соловьи, хорошо поющие щуры, сладко говорящие ласточки, которые среди сада церковного оглашали слышащих православное учение. Как крылатые орлы, ногтями вырывали они глаза не право смотрящих. Отлетели ко Христу те, которые крыльями своими покрывали множество верных, и нас сирых покинули. Затем Иосиф говорит о Зосиме совершенно то же, что писал Нифонту о его еретических мыслях и о бесчинной жизни.

Далее идет речь о распространении ереси под покровительством Зосимы в Москве, где уцелели от казни и были в силе еретики: Федор Курицын, Сверчок, Кленов и многие другие. Иосиф говорит об осторожности, с какою держали они ересь в тайне, и что людей благоразумных и знающих Писание они не осмеливались приводить в жидовство, «но некыя главизны божественного писания Ветхого же Завета и нового на кривосказующе и баснословия некая и звездозакония учаху… простейших же на жидовство учаху».

И было смущение, продолжает Иосиф, между христианами, какого никогда не случалось с тех пор, как солнце благочестия стало сиять в Русской земле. Иноки, пустынники и мирские люди с горькими слезами молили Бога, да уничтожит пагубную ересь. Зосима воздвигал гонения на обличителей ереси: священников и дьяконов за это лишал сана и притом говорил, что не следует осуждать еретика и отступника; говорил также, что если еретик-святитель кого отлучит и не благословит, то Божий суд согласен будет с судом его.

Но читавшие Божественное Писание знали, что еретиков и отступников следует осуждать, проклинать, предавать лютым казням. Митрополит клеветал державному на своих обличителей, и неповинные претерпели узы и темницу. Тут уже Иосиф начинает говорить о своей книге, как необходимо было написать ее: «Аще невежа и груб есмь, но обаче должно ми есть о сих не нерадити противу моее силы». Он говорит, чтобы не осудили его за то, что он объявил имена еретиков: Алексея, Федора Курицына, попа Дениса и других, потому что так делали и святые отцы, когда они писали против древних еретиков и передавали имена их в роды родов. «Собрах во едино от различных писаний божественных, — оканчивает Иосиф свое предисловие к «Просветителю», — яко да ведящии божественная писания, прочетше, воспомянут себе, неведущии да разумеют. И аще, кому что потребно будет противу еретическим речам и благодатию Божиею обрящет готово без труда в коемждо слове, яже суть». Тут следует исчисление иногда четырех, иногда десяти, в большей же части списков всех Шестнадцати слов и краткое содержание каждого из них; а затем уже начинается самое слово Первое.

До нас не дошло Сказание в первоначальной редакции. Мы имеем его в виде предисловия к Словам, собранным Иосифом воедино, в целую книгу, которой впоследствии дано было название «Просветителя».

Сказание могло быть написано или отдельно, или как предисловие к первым главам «Просветителя»; но во всяком случае задолго до того, как Иосиф стал собирать воедино свои Шестнадцать слов на еретиков Новгородских.

В Сказании и в Послании к Нифонту встречаются места дословно схожие. Язык Сказания и самая история ереси дают нам основание отнести его к 1493–1494 годам, т. е. к тому периоду времени, когда поведение Зосимы огласилось, но удаление его со святительского престола еще не состоялось.

Из Сказания и Послания к Нифонту видно, в каком всеоружии выступил Иосиф на борьбу с еретиками. Нифонту он указывает на подвиг исповедника и советует действовать прямо на паству Зосимы. Зная содержание этого Послания, трудно предположить, чтобы Иосиф ограничился в борьбе с еретиками одними советами действовать против них. Самому же ему действовать была полная возможность. Еретики рассылали грамоты для распространения своего учения и вместе с тем для подорвания авторитета таких противников ереси, как Геннадий. Иосиф понял, что необходимо дать оружие в руки христианам, не имеющим многих книг, или незнающим Божественного Писания, как говорит он в Послании к иноку иконописцу. Пример такой деятельности был перед Иосифом. Он упоминает в предисловии к книге своей на еретиков, что Антиох игумен лавры Саввы освященного и Никон Черной горы, в Антиохии, каждый в свою очередь написали «велику книгу» в опровержение один — персов, другой — турок. «Ныне же не Перси, — продолжает он, — ниже Туркы, но сам диавол и все его воинство ополчившеся на Христову церковь якоже зверие дивии, не плоти человеча вкушаху, ниже крови пиаху, но душа погубляюще, ей же весь мир недостоин». Иосиф мог ранее Послания к Нифонту и сильных нападков на еретиков начать писать против них. Уже в первых трех Словах (первых и по времени написания) он неоднократно называет по имени трех главных еретиков: Алексея, Дениса и Федора Курицына. Зосима не упоминается.

Геннадий в своем Послании 1491 года (к Зосиме) говорит, что ересь распространилась с тех пор, как Федор Курицын вернулся из Венгрии. Таким образом, в 1491 году, когда еще не обнаружилась ересь Зосимы, известно было, что Курицын Федор — еретик.

Первое слово на еретиков новгородских и Послание к архимандриту Вассиану

Содержание этого Слова отчасти схоже с Посланием, писанным Иосифом еще при жизни Пафнутия Боровского, следовательно, прежде 1 мая 1479 года. В то время обратился к нему, еще ничего не знавшему о ереси, какой-то архимандрит Вассиан с просьбой написать ему от Ветхого Завета о троичности Бога. Иосиф не сочувствовал такой задаче. Отвечая архимандриту Посланием, в начале его он выражает мнение о том, что верующим христианам нет надобности пытать о древних обычаях. «Апостол, — говорит он, — поучает задняя забывати, а на передняя подвизатися»… Решается же отвечать архимандриту Иосиф только потому, что не хочет ослушаться: «Что, господине, мене глупого именуя ученаго, в учимом чину живущого пытаешь о таинстве Святыя Троицы. Ино то, господине, выше нашее меры. Вам то, господине, освященным главам достоит ветхого и нового таинства ведати и цаучати, вы господа — пастырие».

Из того, что автор Послания называет архимандрита пастырем и освященной главою в противоположность себе, ясно, что Иосиф в то время, как писал Послание, еще не был игуменом. К тому же он еще говорит, что сам живет «в учимом чину».

Послание посвящено доказательствам о Святой Троице, взятым из Ветхого Завета, и по содержанию близко к Первому слову «Просветителя», где также доказывается таинство Святыя Троицы. Но сравнивая Первое со Вторым, нельзя не видеть, что и то, и другое писано тем же автором, хотя и неодновременно. В Послании и в Первом слове встречаем одно общее и тому и другому доказательство, а именно: Бог не мог сказать: сотворим человека по образу нашему, если он один творил. В Послании к этому доказательству присоединяется целый ряд случаев, когда в Книге Бытия Богу приходится говорить от себя во множественном числе.

Затем в Первом слове «Просветителя» Иосиф переходит к доказательствам троичности Бога, по свидетельству Давида, Соломона, пророческих книг; словом, круг его доказательств гораздо обширнее, чем в Послании, где он ограничивается только объяснением троичности из троекратного явления Ангела Агари, и Бога в Троице Аврааму.

Доказательства свои Иосиф главным образом почерпнул из истории Авраама. Он передает в Послании самый рассказ об Агари и Измаиле и о явлении странников Аврааму. Рассказ этот удаляется от библейского тем, что Иосиф заставляет самого Авраама рассказывать о случившемся. Авраам, по Иосифу, сел под тенью дуба и помышлял о том, как бы сделать добро, как бы принять странника в дом, чтобы Бог принял и его в вечные домы. Эпические черты библейского рассказа, во время угощения странников, все без исключения вошли в пересказ Иосифа. В трех мерах муки, взятых Саррою по повелению Авраама, Иосиф видит образ Троицы. Место о явлении странников Аврааму встречается и в позднейших сочинениях Иосифа, а именно, в Пятом слове «Просветителя», где опровергаются нападки еретиков на икону Святой Троицы. Тот же смысл доказательств и там, но доказательства в Пятом слове гораздо обширнее и с большим числом подтвердительных текстов.

В Послании Иосиф не имел в виду возражений, а потому сосредоточил свои доказательства и не распространил их, отчего самые доказательства проще и теплее. «О дивно! три юноши сидят, а патриарх старец столетен пред ними стояй. Все три ровно в едином месте сидят и всем равне патриарх нозе умы и трапезу постави и всем равну честь подает». Послание к архимандриту оканчивается просьбою не являть имени автора в том случае, если архимандрит покажет Послание какому-нибудь «искусну мужу» и сообщить Иосифу то, что скажут о его Послании другие: «И ты бы, господине, то отписал к нам подлинно, что взговорят или чем похулят и мы, господине, то поразумев, да вперед таковы не будем».

Это Послание, хотя и самое раннее по времени, по содержанию своему переносит нас к другим сочинениям Иосифа, где он является не как учимый, а как власть имеющий, со смелостью, свойственной человеку, признающему за собою право учить одних и строго относиться к другим.

Теперь рассмотрим состав Первого слова на еретиков новгородских.

Сначала Иосиф излагает учение православной церкви о Святой Троице; после того изрекает проклятие на еретиков и пересказывает их лжеучение о Боге. Далее говорит, что в Ветхом Завете много свидетельств о Святой Троице и что только посредством их апостолы привели в христианство иудеев, среди которых были и такие люди, как «Филон многоученый и многый в разуме»; что Моисей и другие пророки неясно, гаданием говорили о Святой Троице и о бесплотных духах только потому, что склонные к многобожию иудеи не могли понять откровения и ангелов сочли бы за богов. За тем предлагает свидетельство о Святой Троице из одного Ветхого Завета на том основании, что «еретицы не приемлют свидетельства апостольского и отчьскаго». Одним из главных свидетельств — это изречение Бога: сотворим вместо сотворю.

До сведения Иосифа дошло, что еретики отвечали на его последнее доказательство, что то Бог к ангелам говорил «сотворим» и вот он, приведши это еретическое возражение, опровергает его многими свидетельствами из книг Моисея, Псалтири и Пророков. Тексты псалма Давидова «Сын мой еси ты, аз днесь родах тя. Проси от мене, и дам тя языкы достояние, и одержание твое конца земли» еретики относили к Соломону. Иосиф опровергает это мнение и приводит многочисленные свидетельства о Христе из Ветхого Завета. В заключение излагается учение о Святом Духе и с тем вместе опровергается еретическое мудрствование, что Дух Божий есть дыхание Творца, разливающееся по воздуху.

Второе слово на еретиков новгородских

Слово состоит из изложения православного догмата об Иисусе Христе, вслед за тем следует проклятие еретиков и их учения о Христе.

Иосиф сам таким образом подразделяет Слово: «Ныне же преже напишем о божественнем Его Рожестве, еже от девы Мариа, — потом же о Распятии, и о Воскресении, и о Вознесении на небеса, и о Втором пришествии». Свидетельства из Ветхого Завета о Рождестве Мессии Иосиф оканчивает исследованием Семидесяти седьмин Данииловых, причем обращается к истории: «Глаголет бо историа о сем, яко первее Фелгафалсар царь Ассирийский плени Иудеи» и т. д. и как на источники своих сведений ссылается на известных летописцев — Иосифа Флавия, Иудейского любомудреца, Евсевия епископа Памфилийского, на Никифора, патриарха Царьграда, и наконец на Георгия, «мниха премудраго, иже списа книгу глаголемую хронограф». Перечислив года и месяцы царствований царей ассирийских, персидских, Александра Македонского и Птолемеев до Клеопатры («юже уби Август Кесарь и разруши Птолемейскую власть в четвертое на десятлето царства его»), автор признается, что между этим историческим счислением и Семидесятью седьминами есть ошибка на год и 9 месяцев. Ошибку эту он приписывает перепищикам книг и тут же объясняет, как легко писцу ошибиться и как другим чрез несколько времени трудно распознать его ошибку.

Самая обширная часть Слова — первая, о рождении Мессии. Остальные же части о Распятии, Воскресении, Вознесении и о Втором Пришествии малы по объему и состоят только из одних текстов, подобранных из разных книг Ветхого Завета.

Третье слово на ересь новгородских еретиков, «глаголющих, яко подобает закон Моисеев држати и хранити и жртвы жрети и обрезыватися»

Слово начинается изложением пятнадцатой главы Деяний апостольских, где говорится о Соборе апостольском по поводу обрезания. Вслед за тем же идут выдержки о том же из Послания апостола Павла к евреем.

По изречении проклятия еретикам и их учению Иосиф, так же как и в предыдующих Словах, обращается к Ветхому Завету. Он прежде разбирает обрезание, потом жертвы ветхозаветные. В конце Слова доказывается несостоятельность верования иудеев в то, что Иерусалим и храм его будут снова в их владении.

Слово четвертое на ересь новгородских еретиков, «глаголющих, еда не может спасти Адама и сущих с ним и еда не имеаше небесныя силы и пророкы и праведникы, еже послати исполнити хотение свое. Но сам сниде, яко нестяжатель и нищь и в человечьшя и пострада и сим прехитри диавола? Не подобает убо Богу тако творити»

Оно направлено против теоретического опровержения жидовствующими сошествия на землю и вочеловечения Бога и в нем излагается христианское учение об этом предмете. В самом начале Иосиф сознает мудрость умозрительной темы Слова: «како убо послужить мыслем язык? како же да мыслится ум?»

Слово это глубоко богословское сочинение о вочеловечении Сына Божия. К нему прибавлено опровержение мнения тех, которые говорили, что «ныне чудеса и знамения не действуют и благодати никтоже получил есть в веце сем, якоже древнии святии… того ради не спасаются ныне, якоже древле спасахуся». В ответ на это Иосиф сперва поучает, как надо смотреть на чудеса Божии, и объясняет глубокий смысл их, потом переходит уже к фактическому опровержению мнения о бездействии благодати Божией в Новом Завете. Он говорит, что ветхозаветных святых, живших в продолжение 5500 лет, от Адама до Иисуса, можно всех исчислить, между тем как множество святых, живших по воплощении Христа, и до ныне бесчисленно, как песок морской и звезды небесные. В наше время, продолжает он, «несть ни острова, ни града, идеже не проповедася Христова проповедь… Се бо Еллины и Римляне и Египтяне и Ефиопляне и Индиане и Вавилоняне и Аправанскый великый остров и Мидиа и Персида и Росиа и всяк град и всяко место, иже под небесем имать благочестиа проповедь».

Вслед за тем Иосиф в общих чертах представляет подвиги христианских апостолов, мучеников и преподобных, чем и заключает Слово.

Слово пятое на ересь новгородских еретиков, «глаголющих, яко не подобает писати на святых иконах Святую и Единосущную Троицу… Авраам бо, рече, видел есть Бога с двема ангелома, а не Троицу. Зде же имать сказание от божественных писаний, яко Авраам виде Святую Троицу, и яко подобает христианом писати на всечестных иконах Святую и Животворящую Троицу»

Еретики, как уже было говорено выше, располагали к иконоборству людей грубых. В людях начитанных и благоговейных они старались возбудить сомнения, доказывая несостоятельность то того, то другого верования. Нападая вообще на поклонение иконам, в частности, они осуждали самый способ изображать божество. Икона Обрезания Господня с деяниями была поругана одними из них; другие, быть может еще не дошедшие до полного отрицания иконопоклонения, отнеслись критически к изображению Святой Троицы в виде трех странников, угощаемых Авраамом.

Написанное в защиту Троицкой иконы Слово Иосифа начинается вступлением, в котором автор говорит о кознях диавола и о главных еретиках жидовствующих, разнесших, по его словам, ересь во многие города и села.

Самые доказательства о том, что не ангелы, а Святая Троица явилась Аврааму, выводятся Иосифом из разбора того места из Книги Бытия, где рассказывается об этом событии.

Имея в виду верующих, которых смущало то, что в писаниях Отцов Церкви говорится двояко — иногда, что Авраам принимал Бога и двух ангелов, а иногда, что он принимал Святую Троицу, Иосиф предлагает учение о том, как надо согласовывать кажущияся противоречия в Священном Писании. Это учение составляет как бы вторую часть Слова, начинающуюся новым вступлением, где автор, обвиняя человеческий строптивый разум, предлагает читателю «малыя некыя главизны… от Ветхого Закона и от пророк и от Святого Евангелия и апостол, потом же и о сем, еже святии и божественнии отци и учителие наши о Святей и Животворящей Троици написаша».

В этих главизнах Иосиф, выбрав противоречащие одно другому изречения данной книги Святого Писания, согласует их своим толкованием. После того объясняет те случаи, когда в Святом Писании Сын Божий называется Ангелом, и этим разбором доказывает, что святые отцы только в одном смысле говорили об ангелах, пришедших к Аврааму. Высказав вслед за тем опасение, что противники его могут вывести из его учения, что ангелов вовсе не существует, Иосиф отделяет те случаи, когда в Святом Писании говорится об ангелах как об ангелах.

Третья и последняя часть Слова — учение об иконе Святой Троицы — любопытна для иконописной символики. Странники, изображающие Святую Троицу, должны сидеть на престолах, чтобы через то видно было их «царственное и господственное и владычественное», — должны иметь на головах круглые венцы, ибо круг образует безначального и бесконечного Бога, — должны иметь крылья, чтобы чрез то видно было их «гореносное — и самодвижное и к земным непричастное».

Слово Шестое на ересь новгородских еретиков, «глаголющих, яко не подобает покланятися иже от рук человеческих створенным вещем»…

Начинается также кратким вступлением, в котором Иосиф напоминает читателю о поругании еретиками святых икон. Все Слово состоит из шести ответов на доводы еретиков, учивших не покланяться иконам. Первым основанием такого учения были слова Господа к Моисею: «не створиши себе всякого подобия» (Исх. 20: 4). «Изваанному и истуканному да не поклонишися» (Исх. 20:23). «Зрите о безумнии и сквернии, — отвечает на это Иосиф, — како рекл есть Бог к Моисею», и объясняет эти изречения, как относившияся до кумирослужения язычников, и рассказывает подробно о скинии, сооруженной тем же Моисеем, и о священных ее украшениях. Но еретики имели и на это возражение: Бог повелел Моисею почитать священные предметы скинии, но не поклоняться им: «писано бо есть: Господу Богу твоему поклонишися и тому единому послужиши». Иосиф отвечает им на это рассказом о поклонении столпу облачному и вслед за тем переходит к псалмам Давида, из которых приводит многие изречения о поклонении дому Божьему и Святой Церкви. Подобные же свидетельства приводит он из книг пророка Иеремии, Первой, Второй и Третьей Царств, Даниила пророка, Варуха, Захарии, Аггее, — говорит о поклонении Иерусалимскому храму и востоку, где был насажден рай, рассказывает о подвигах Ездры. Затем следуют доказательства тому, что пророки (Давид, Соломон, Иона и другие) не только поклонялись, но и воздевали руки к небу. Еретики говорили, что не следует кланяться иконам на основании еще двух следующих изречений Святого Писания Ветхого Завета: «не створите себе бог сребрян и бог злат» (Исх. 20: 23) и «идоли язык сребро и злато дела рук человечь» и т. д. (Пс. 134:15–17). На каждое из двух этих свидетельств Иосиф отвечает отдельно и объясняет отличие идолов от икон, первообразы которых находит в Ветхом Завете. Потом он переходит к объяснению и необходимости иконопочитания в Новом Завете. Одни из еретиков отрицали больше, другие меньше, и если одни восставали против всякого почитания предметов вещественных, то другие, допуская поклонение образу Божьему, были против поклонения ликам святым и мощам и отнимали от священных предметов силу чудотворе ния. Окончив с первыми, Иосиф отвечает вторым, на основании свидетельств и примеров Ветхого Завета по преимуществу. Обещанием сказать подробнее о поклонении иконам заключает Иосиф Шестое слово и этим обещанием связывает его с последующим.

Седьмое слово на еретиков, не аполоическое, а назидательное

В «Просветителе» оно озаглавлено следующим образом: «Сказание от божественных писаний, како и которые ради вины подобает христианом поклонятися и почитати божественные иконы и честный животворящий крест Христов и Святое Евангелие и пречестные Божиа тайны и освященные сосуды, в них же божественны таинства свершаются и честные святых мощи и божественные церкви; еще же и како подобает покланятися друг другу и како подобает покланятися и служити царю или князю, и како подобает Господу Богу ныне покланятися тому единому служити».

Из этого Слова, состав которого совершенно соответствует заглавию, мы узнаем, что некоторые еретики доказывали на основании изречения апостола Павла: «храм Божий есте вы и Дух Божий живет в вас», что нет надобности строить Богу храмы. Учение об иконопочитании соединено с историей происхождения его в церкви христианской. Иосиф говорит о поклонении иконам Святой Троицы, Спасителя, Богоматери, Иоанна Крестителя и прочих святых, связывая поклонение иконам с самим почитанием Бога и святых его. Говоря о поклонении священным предметам богослужения, Иосиф объясняет таинственное значение каждого из них и тем дает читателю возможность уразуметь христианское богослужение. В этом же Слове Иосиф собрал все более или менее известные тексты о том, как надо чтить царя или князя. «Аще ли же есть царь, — заключает Иосиф, — над человеки царьствуя, над собою же имать царствующа скверныа страсти и грехи, сребролюбие же и гнев, лукавство и неправду… неверие и хулу — таковый царь не Божий слуга».

После того Иосиф предлагает обширное рассуждение о Святой Троице: «Рцем же прочее, како ныне подобает в новем законе Господу Богу поклонятися… преже убо должно есть ведати истинному христианину от святых писаний, что есть Бог и како ныне о Бозе мудрствовати». Здесь вновь излагается, как и в Первом слове, учение о Святом Духе — учение подробное и изобилующее текстами, заимствованными на этот раз из богословских сочинений отцов церкви. Здесь нельзя не обратить внимания на то, как Иосиф был сведущ в Священном Писании и как богословская мудрость была усвоена им: он мог говорить о догмате много и долго и не повторяться. Вслед за догматическим учением о Боге Иосиф поместил в этом же Слове нравственно-богословское учение о молитве церковной и домашней и о повсеместном служении Богу. Окончив эту духовную беседу, Иосиф оговаривается, что включил ее в сказание о поклонении иконам, и вслед за тем заключает Слово повторением вкратце главной темы сказания о поклонении иконам и обычным прославлением Святой Троицы.

Замечательна редакция этого Слова: нигде не упоминаются поименно Алексей поп и другие еретики; нет ожесточенных нападков на их «скверну»; кроме того, во многих местах Иосиф благодушно обращается к своему читателю, называя его: «любимче». Из этого ясно, что Слово это вошло в книгу Иосифа на ересь новгородских еретиков без изменения первоначальной редакции.

Послание к иноку иконописцу

Все эти три Слова: пятое, шестое и седьмое препровождены были Иосифом вместе с Посланием к одному иноку-иконописцу, вероятно, Феодосию иконнику, о котором упоминают жития Иосифа и сам он в Послании к Третьякову.

В Послании этом Иосиф говорит, что, исполняя просьбу духовного брата, он посылает ему то, что может послужить на пользу: «Яко ныне мнози лестьцы изыдоша в мир, Новгородских глаголю еретиков глаголющих, яко не подобает покланятися иже от рук человеческих сотворимым вещем»…

В Послании Иосиф передает содержание трех Слов; но первым ставит то, которое стоит в «Просветителе» шестым; вторым то, которое там поставлено седьмым, и наконец, последним ставит Пятое слою «Просветителя». Первое и последнее (6-е и 5-е) он предлагает как нужные для прений с еретиками, на второе (7-е) указывает как на потребное всякому христианину, не имеющему многих книг. «Обаче да ведает твое боголюбие, — прибавляет Иосиф о своих сочинениях, — яко не моее мысли суть сия, но от многих божественных писаний избрах и вмалех многое совокупих, тебе послах. Вем бо яко неимаши ты у себе многих книг». Остальное содержание Послания к иноку иконописцу — беседа о памяти смертной и притча о духовном врачевстве, заимствованная из рассказов старчества.

По истечении семи тысяч лет еретики воспользовались одним поколебавшимся верованием и стали доказывать несостоятельность отцов церкви. Тогда Иосиф в опровержение учения их и для успокоения людей, ожидавших кончины мира с наступлением восьмой тысячи, написал свои Восьмое, Девятое и Десятое слова на еретиков новгородских. Слово на «глаголющих, яко седмь тысящь лет скончася и Пасхалиа прейде, а второго Христова пришествия несть… писания отчьская суть ложна. Слово на… глаголющих: чего ради несть второго пришествия Христова, а уже время ему быти? Апостоли убо написаша, яко Христос родися в последняя лета… апостольская писания ложна суть. Слово на… хулящих писаниа Святого Ефрема и глаголющих яко ложна суть писания его». Эти три Слова составляют одно целое. По заключительным словам каждого из них видно, что они составляли одно Слово, по объему равное седьмому и уже в последствии разделенное на три Слова, но без изменения первоначальной редакции.

В этих трех Словах, как видно из самого заглавия их, Иосиф опровергает учение еретиков о ложности апостольских и отеческих писаний. Но кроме того, ему нужно было успокоить поколебавшееся верование многих православных, которые думали, что с окончанием писанной святыми отцами Пасхалии, истекшей с 7000 годом, наступит кончина мира. С начала Иосиф поучает (слово 8-е), что нам не следует пытать о том, что Бог от нас скрыл, потом доказывает, на основании свидетельств из Евангелия и толкований на него Златоуста, что время кончины мира и Второго Пришествия от нас сокрыто. Еретики предлагали сжечь писания святых отцов за то, что помещенное в них пророчество о семи тысячах лет не сбылось. Так думают только те, говорит на это Иосиф, которые не хотят потрудиться «в ширине божественного писания» и в след за тем разбирает места из святых отцов, на основании которых составилось ложное верование в кончину мира по истечении 7000 лет от Адама. Оказывается, что ни один из отцов церкви не говорит о семи тысячах, а говорят они все о семи веках. Иосиф излагает учение, что век в священном писании не означает ни ста лет, ни тысячи, и указывает на ложное верование тех, которые в прежние времена, с истечением десяти столетий по Рождестве Христове, ожидали кончины мира. Последнее мнение основывалось, говорит Иосиф, на том, что ангел в Апокалипсисе связал сатану на тысячу лет. После краткого рассуждения об опасности «самомышлением» объяснять непонятные места Св. Писания, Иосиф выписывает отрывок из сочинения «премудрого оного старца, иже книгу написа, глаголемую зерцало». Отрывок этот состоит из разговора «госпожи души» и «рабыни ее плоти» о времени «скончания». Из него видно, что старец, писавший «зерцало», не разделял верования, что с седьмою тысячью настанет конец миру. «Познавай убо яко Святый старец, иже и сиа написавый, бяше в лето шесть тысящное и шестьсот третие, отселе за четыреста лет». Затем Иосиф разбирает происхождение верования в кончину мира с истечением известного срока. Иные, говорит он, основываются на мясопустном Синаксаре Никифора Ксанфопула, который, не сославшись ни на пророка, ни на апостола, ни на другого святого писателя, утверждал, что в Писании сказано: по истечении семи тысяч будет Второе Пришествие. «Безсловесно убо есть, еже приводити на свидетельство неведомые вещи», — заключает Иосиф. Другие основывают это же верование на том, что Пасхалия святыми отцами написана только на 7000 лет. На это Иосиф объясняет («пишут исторические словеса»), что до первого Вселенского собора совсем не было Пасхалии и что только на нем св. отцы уложили, когда творить Пасху, и написали миротворный круг на 532 года и границу таким образом, что оный круг, подобно лунному, обращается до бесконечности. А другие, продолжает Иосиф, написали «плохую Пасхалию до шеститысячного лета», вследствие чего и стали ждать кончины мира по истечении шести тысяч лет, т. е. в конце VII века. Мнение это подкреплялось тем, что мир создан в шесть дней, а в седьмой Бог почил от дел своих. Когда это верование не оправдалось, стали думать, что конец миру наступит по истечении тысячи лет от Рождества Христова, и тогда изложили Пасхалию до XI века. Впоследствии стали предполагать, что «седморичен век сей» и что продолжится он до 7000 года от Адама, вследствие чего и Пасхалию изложили только до этого срока, Иосиф утверждает, что все эти домышления оттого и не крепки, что не основаны на свидетельстве Божественного Писания.

Рассмотрев все писанное апостолами о кончине мира (слово 9-е), Иосиф долго рассуждает о том, почему человеку нельзя и не должно размышлять о тайнах Божиих. Говоря о том, насколько худо естество человека, он приводит выдержки из книги Иова.

Но вместе с поколебавшимся верованием в семитысячный срок поколебалось мнение о кончине мира и о Страшном суде. Еретики преимущественно хулили писания св. Ефрема Сирина, писавшего о последних временах и Страшном суде. Тысяча сто лет прошло, говорили еретики, с тех пор как писал Ефрем, а Второго Пришествия все нет. В Десятом слове Иосиф излагает учение о Втором Пришествии. Он начинает, как всегда, с Ветхого Завета и выписывает из книг Моисеевых и пророческих многие тексты; затем обращается к Евангелию и Апостольским Посланиям и на основании их доказывает, что Святой Ефрем писал истину и что нет разногласия между учением его о конце мира и свидетельствами Ветхого и Нового Завета о том же предмете. Иосиф укоряет еретиков за то, что они разбирали писания Святого Ефрема, не сравнивая оных со Священным Писанием. В конце Десятого слова Иосиф на основании евангельских и апостольских свидетельств подтверждает то, что писал св. Ефрем о Страшном суде и антихристе.

Одиннадцатое слово на еретиков новогородских писано в защиту иночества

Это обширное Слово подразделено на 4 главы, из которых каждая соответствует особому доводу еретиков против монашества. В последней главе, доказывая, что иноки не гнушаются пищи, Иосиф объясняет многие древние ереси и в одном месте говорит о Магомете: и «Моамефь, иже Агаряны прельсти, повелееват во своих богохульных списаниях вина никакоже вкушати, не чисто убо то глаголет быти».

Из Одиннадцатого слова видно, насколько Иосиф был монах в душе и как близка сердцу его была самая символика иноческой одежды.

Двенадцатое слово на еретиков новогородских, «глаголющих: яко аще еретик будет святитель и аще не благословит или проклянет кого от православных, последует его суду божественный суд»

Оно дословно схоже со второй половиной Послания к Нифонту. Слово это лишено той литературной обработки, какою отличаются обличительные Слова Иосифа: нет ни вступления, ни связи с последующим Словом. От второй части Послания к Нифонту оно отличается тем, что в нем выпущены все обращения Иосифа к епископу; кроме того, изменен самый порядок расположения частей сочинения: ссылки на отцов церкви, встречающиеся в Послании все в одном месте, разбиты таким образом, что две из них помещены в самом начале Слова. В Слове недостает примера из жития Симеона Дивногорца, но зато в нем находим недостающие в Послании четыре выдержки из церковных правил о еретике епископе (Карфагенского собора правило, — правило Григория Аграгантийского, седьмого Вселенского собора 4-е и Устиниана царя новых заповедей — 9-е).

Двенадцатое слово встречается весьма редко в числе шестнадцати Слов «Просветителя».

Послание ли Иосифа к Нифонту оказало свое действие, или поступки самого Зосимы были тому причиной, только 17 мая 1494 года митрополит лишился своего сана. Правдивый современник летописец говорит, что митрополит был отрешен за пьянство и нерадение. До нас же дошла грамота Геннадия в Москву, где говорится, что «отец наш митрополит своее ради немощи остави престол». Очевидно, что опасаясь подорвать значение такого великого сана, церковь прикрыла нечестие Зосимы…

Зосима сведен был в отсутствии Федора Курицына, который в марте послан был в Литву по поводу сватовства Елены Ивановны за великого князя Литовского Александра.

Курицын был третьим лицом в этом посольстве. Другие двое были — князь Василий Иванович Косой, сын князя и боярина Ивана Патрикеева, двоюродного брата великого князя Ивана Васильевича и князь Семен Ряполовский зять Патрикеевых. Отношения Курицына к Патрикеевым могли начаться издавна: отец Федора Григорьевича и брата его Ивана — Волка Курицыных, Григорий Романович Курица, потомок Ратши и родич Челядниных, был боярином великой княгини Марии, супруги Темнго, в то время как сестра Темного уже была замужем за князем Юрием Патрикеевичем.

Престол Русской митрополии, по сведении Зосимы, оставался праздным целых шестнадцать месяцев. В январе 1495 года мы видим на первом месте в Москве Симона, Троицкого игумена

С монастырем Сергия преподобного связывали Ивана III не одни предания, дорогие для правнука Димитрия Донского и сына Василия Темного: долголетняя дружба его с игуменом Троицким Паисием, которого он желал видеть митрополитом, была новой живой связью между Иваном и монастырем Сергия. Незадолго до вызова Симона, Троице-Сергиевского игумена, в Москву Иван Васильевич оказал новую льготу этому монастырю.

В переведении туда Зосимы из Симонова монастыря можно видеть своего рода милость, оказанную сведенному с престола митрополиту. Это перемещение Зосимы могло состояться по возвращении Патрикеева и Курицына из Литвы.

В сентябре 1495 (7004) года совершилось посвящение Симона. В октябре князь великий отправился надолго в Новгород, взяв с собою 13-летнего внука своего Димитрия, отец котораго, великий князь Иван Иванович, умер за шесть лет до того. Мать Димитрия Елена Волошанка также имела отношение к Федору Курицыну, который ездил послом сватать ее за великого князя и в 1482 году привез ее из Валахии в Москву. Когда образовалось соперничество Елены и Димитрия, с одной стороны, а Софии и Василия — с другой, к первым примкнула боярская партия, к последним люди новые, которые в государствование Ивана III съехались во множестве на службу московскую.

В Новгороде архиепископ Геннадий встретил великого князя с внуком за городом, со всем собором, с архимандритом и игуменами, и это в то время, когда великий князь поддерживал еретиков. Возможность открытой борьбы с тайной ересью не существовала, несмотря на то что Иосиф еще в 1492 году вызывал бойцев на исповеднический подвиг.

Расположение великого князя к внуку вызвало интригу Софии против внука, в пользу царственного юноши Василия. Но еще не был объявлен наследник, и около великого князя видим людей той и другой партии: Челядниных, Кутузовых вместе с Патрикеевыми и Курицыными. Челяднин и князь Василий Косой с Иваном III в Новгороде и оттуда посылаются им на Камскую землю. В августе 1497 года великий князь Иван III со всем семейством делает встречу сестре своей Анне Рязанской: и около него София и Елена, Василий и Димитрий-внук.

Примирительный образ действий великого князя имел влияние на то, что ни один из иерархов не подавал голоса против еретиков. Не могло быть неизвестным, что Курицын еретик, когда еще в 1490 году Геннадий заявил о нем, что он первый печальник и заступник еретикам. Геннадий держал себя осторожно и, наказав еретиков новгородских, усердно занимался своей паствой, делами псковскими, переводом Библии и прочими делами, ознаменовавшими жизнь этого замечательного человека.

Как же смотрел на ересь и как держал себя в отношении к еретикам Симон, митрополит?

Вероятно, так же как Геннадий. Не без ведома митрополита еретик Зосима приобщался на орлеце в монастыре Сергия преподобного.

В конце 1497 года открылся заговор против Димитрия-внука, и великий князь положил гнев на супругу и сына и опалу на их приверженцев, и вслед за тем посадил на великое княжение внука.

У нас нет никаких современных свидетельств о том, что враги ереси, в то время как разыгрывалась на Москве драма соперничества двух политических партий, примыкали к Софии и Василию.

Из позднейших событий и свидетельств мы знаем, что те, которые боролись с ересью, сильно сочувствовали Василию и его партии и в свою очередь пользовались расположением этого великого князя и его друзей. Расположение к Василию во время борьбы партий видно из следующего свидетельства летописца современника: «По диавольскому навожению и лихих людей совету, всполеся князь великы Иван Васильевичь на сына своего князя Василиа да и на жену свою на великую княгиню Софью» и т. д. Но не расположение к одной партии не есть еще вмешательство в дела партий. И если митрополит не преследовал ереси, то тем более нельзя было от него и всего освященного собора ожидать вмешательства в дела великого князя. На венчании внука, на этом нововведенном обряде, который совершал митрополит с приличными торжеству речами, мы видим собор архиереев и в числе их Нифонта, епископа Суздальского, которого за пять лет до того вызывал Иосиф Волоцкий на подвиг исповеднический. Но нет в числе их ни Прохора Сарского, ни Иоасафа Ростовского, к которым в первые годы борьбы с ересью обращался с Посланиями Геннадий. Прохор оставил свой епископский стол еще в 1493 году, а Иоасаф ранее.

Ровно через год по венчании внука опала постигла князя Ряполовского и родственников великого князя Патрикеевых. Наместник московский, князь Иван Юрьевич Патрикеев, и сын его Василий Косой, враги Софии и Василия, едва избежали смертной казни — участи Ряполовскаго. По ходатайству митрополита, отец пострижен был у Троицы, сын отослан в Кириллов-Белозерский монастырь, где принял имя Вассиана и там сделался учеником монаха Нила Майкова, впоследствии основателя пустыни на Соре реке. С опалою, постигшею Патрикеевых (в феврале), совпадает пожалованье Василия Ивановича в великие князья Новгорода и Пскова (марта 21).

С возвышением Василия Ивановича начинается эпоха соборов о церковном устроении, на которых деятелем был и Иосиф Волоцкий.

Среди самих православных во второй половине XV столетия возникли разномнения. Краткий обзор их здесь объяснит несколько вопросов, разъединявших умы в то время. Некоторые из таких вопросов были возбуждены и решены так или иначе на соборах, созванных в первые годы XVII века.

В 1479 году возник спор о хождении вокруг церкви, о котором мы говорили выше. Вслед за тем занял умы вопрос о том, нужно ли двоить или троить аллилуйю? Геннадий спрашивал письменно об аллилуйи Димитрия старого (толмача). Толкуя в своем ответе архиепископу (1486) самое слово «аллилуйа», толмач допускает и двоение и троение этого молитвенного возгласа. Но мне ее помнит, говорит он тут же, что и у нас о том спор бывал между великих людей.

Рядом с этими разномнениями существовал разлад еще более сильный в местных религиозных верованиях. Еще в 1471 году митрополит Филипп подозревал новогородцев в намерении отпасть от правой веры.

Новогородцы, как известно, хотели иметь свою независимую от Московской митрополии иерархию.

Несомненно, что местночтимые в Новгороде святые, до присоединения Новгорода, не чтились в Москве, а московских чудотворцев не признавали в Новгороде. Когда Геннадий уже в сане архиепископа приехал в Новгород, ему нужно было вводить в Новгороде чествование московских святых. Всенародно во время крестного хода Геннадий воспел каноны московским чудотворцам Петру, Алексию и вновь прославленному Ионе. Первый Новгородский архиепископ — москвич, избранный и поставленный на Москве, по известию Новгородской летописи, не с должным благоговением отнесся к почитаемому новгородцами за Святого святителю Моисею и в свою очередь за то пострадал: ему стали являться древние новгородские святители и вслед за тем «прииде на него изумление», говорит новгородский летописец: «овогда видяху его в Евфимиевской паперти в одной ряске сидяща, овогда же видяху его в полдни у святой Софии седяща водной ряске и без манатии, и свезоша его болна к Троицы в Сергиев монастырь». Московская летопись, приводя известие об удалении того же архиепископа, говорит, что новгородцы отняли у него ум волшебством, причем связывает это волшебство с св. Иоанном Новгородским, о котором отзывается без уважения, говоря, что он на бесе ездил.

Сам великий князь Иван III, который по религиозному побуждению давал жалованные грамоты на села монастырям, отнял половину имений от церквей и монастырей новгородских. За то он не был принять милостиво Новгородской святыней, судя по сказанию о пламени, исшедшем из гроба Варлама Хутынского.

По понятиям москвичей, ангелы сопутствовали Ивану III, когда он шел на Новгород, а «прелестник диавол» вошел в «окаянную Марфу». С таким воззрением на Новгород написаны:

«Словеса избранна от святых писаний, о правде и о смиренномудрии, еже сотвори благочестия делатель, благоверный великий князь Иван Васильевичь всее руси, ему же и похвала о благочестии веры; даже и о гордости величавых мужей Новгородскых, их же смири Господь Бог и покори под руку его, он же благочестивый смиловася о них, Господа ради, и утиши землю их». Само собою разумеется, что новгородцы имели противоположный москвичам взгляд на благочестие Ивана Васильевича и на ту роль, которую представлял во взятии новгородском лукавый враг дьявол.

В усилении Москвы побежденные ею видели возникновение последнего царства и связывали идею об этом царстве с идеей о кончине мира и антихристе. Другие, наоборот, видели в новом возникающем царстве — милость Божию, славу и силу отечества и старались придать великому князю царское значение, а в отступлении прельщенных ересью от православия видели гибель желанного царства.

В конце XV столетия, перед наступлением 8-й тысячи, ожидали Страшного суда. Но кто же ожидал его?

В Москве, накануне восьмой тысячи, кипит деятельность: Петр Антон Фрязин достроивает Флоровскую стрельницу и вместе с братом своим Марком доводит до конца большую каменную палату. Сам Иван III посылает войско на помощь Менгли-Гирею, сносится с королем римским. Мнение о кончине мира было уделом религиозных книжников и имело источник книжный в глубине веков, источник жизненный в тяжелых временах сильного внутреннего брожения и войн; моровая язва, голод и небесные знамения усиливали страх. Пасхальная таблица оканчивалась с седьмой тысячью. Со страхом помышляя о последних годах той тысячи, с которыми истекал и XV век от Рождества Христова, наши грамотники считали его последним столетием и в конце пасхальной таблицы делали приписки, что с истечением ее настанет Страшный суд. О таковой приписке свидетельствует Геннадий в одном из своих Посланий. Подобную же приписку мы можем видеть в дошедшем до нас сборнике XV века.

Геннадий, а с ним и Иосиф Волоцкий, как люди хорошо знавшие Св. Писание, не разделяли мнения современников о семи тысячах, но как люди глубоко религиозные, они не чужды были мысли о близком времени Страшного суда. Первый, когда ходил крестным ходом около вновь отстроенного Новгородского детинца, на улице до 3-х раз повторял пение канона и службу о Страшном суде. Второй — видел последние времена в появлении ереси жидовствующих. Религиозное чувство Геннадия было глубоко оскорблено уничтожением многочисленных церквей в Кремле, которые по повелению великого князя вынесены были оттуда, чтобы дать простор великокняжеским дворам и место саду, который великий князь задумал устроить около своих новых палат. Само собой разумеется, что московские верховные люди не разделяли такого взгляда на перенесении церквей за город.

Крайность религиозных воззрений была причиной тому, что иные видели преступление в благоразумных мерах, употребленных великим князем против распространения морового поветрия. Люди с подобными воззрениями смотрели несочувственно на всякие новизны и готовы были видеть ересь во всяком изменении старого обычая. Консерватизм этот готов был враждебно принять всякое новое благое начинание, и в представителях его уже созревала ненависть, причинившая впоследствии столько бед просвещенному Максиму Греку.

Во второй половине XV века начались у нас сношения с Афоном, стали показываться частые гости из монастырей Константинопольской патриархии, и русские отшельники вновь обрели старый путь на Святую Гору.

Монахи, прошедшие на Афоне школу аскетизма, любители пустынной жизни, враждебно относились к общежитию, которое возможно только при больших средствах монастыря. С другой стороны, основатели монастырей, которыми так богат был конец XV века и начало XVII, восстановляли на Руси древнее Феодосиево общежитие и вводили его как во вновь основанные, так и в старые монастыри. Пустынники типа Саввы Вышерского и Нила Сорского обратили на себя внимание Герберштейна, который их отделяет от монахов общежительных.

Отнятием имений от Новгородских церквей и монастырей великий князь затронул вопрос о том, — владеть ли монастырям селами, или нет? В 1500 году, во время войны с Литвою, значительно прибавилось число приехавших к Ивану III на службу князей, которых нужно было оделить волостями. Великий князь, с благословения митрополита Симона, раздал новгородские церковные земли людям своим. Склонный к реформе Иван III вскоре по раздаче новгородских имений предложил духовенству решить, следует ли монастырям владеть селами? Предложить такой вопрос великий князь мог, опираясь на мнения пустынных иноков, проповедников нестяжательности. О соборе, на котором решался этот вопрос, нет положительных летописных сведений, что объясняется его частным характером. На нем дьяк Леваш говорил великому князю от лица митрополита и всего освященного собора, который состоял из московских духовных лиц и некоторых находившихся тогда в Москве книжных старцев и игумнов.

Из дошедшей до нас речи дьяка видно, что собор поучал великого князя, как надо смотреть на церковные имущества и как сами духовные доказывали на основании Священного Писания законность монастырского владения селами. Из писаний Вассиана Патрикеева узнаем, что противоположного большинству мнения был старец Нил Майков (Сорский), любимый ученик лично знакомого великому князю старца Паисия Ярославова. Зная мнения Нила о монастырских владениях, великий князь мог вызвать Нила для этого собора в Москву. Есть и другое свидетельство о том, что на соборе был Паисий Ярославов и ученик его Нил. Оно находится в письме о нелюбках между старцами Кириллова и Иосифова монастырей. Митрополит Симон и весь собор, на основании примеров из священной, церковной и отечественной истории, доказали великому князю законность владения монастырского и достигли того, что монастырские имущества остались неприкосновенными.

Собор о вдовых попах, собранный в 1503 году, своим решением возбудил протест со стороны тех, которые не считали законным благоговейных иереев-вдовцов лишать права совершать литургию. Появились люди, которые писали против такого поголовного отрешения от иерейства всех вдовцов. В защиту их писал некто вдовый священник Георгий Скрипица и тот же Вассиан Патрикеев.

Ниже мы встретимся с другими мнениями, разделившими русское общество в эпоху Иосифа Волоцкого, говорившего на упомянутых соборах за право монастырей владеть селами и за поголовное отрешение вдовых священников от священнодействия.

Летом 1503 года Иосиф, еще ни разу, с самого основания обители своей, не покидавший стен ее, отправился на собор в Москву. Туда призвали его «царская письмена», как свидетельствует одно из житий его. Собор о вдовых попах был делом гласным, открытым, но тут же, по желанию великого князя Ивана Васильевича, втихомолку, в палатах великокняжеских рассуждали о церковных имуществах. Мы видели, как решены были оба вопроса. Из позднейших писаний Вассиана Патрикеева узнаем, что Иосиф был за соборное решение обоих вопросов. В письме о нелюбках между старцами Кириллова монастыря и Иосифова приводится возражение, сделанное Иосифом Нилу Сорскому: «Аще у монастырей сел не будет, како честному и благородному человеку постричися, и аще не будет честных старцев, отколе взяти на митрополию, или архиепископа, или епископа и на всякие честные власти? А коли не будет честных старцев и благородных, ино вере будет поколебание». Жития Иосифа подтверждают это. Но в деяниях обоих соборов не упомянут Иосиф. Он, как я полагаю, умеренно держал себя на соборе и был полезен митрополиту в подборе свидетельств из Священного Писания, отцов церкви и из отечественных летописных сказаний. Во всяком случае, вопросы были решены в духе Иосифа. Дело тем на время и кончилось, и не прежде как через шесть лет Иосифу пришлось письменно излагать свои мысли о монастырских имуществах. Поучая братию в своей духовной грамоте (уставе), как старейшая братия должна держать себя на монастырских соборах, Иосиф сам свидетельствует, что он участвовал на соборах в Москве в присутствии самого великого киязя:

«Видехом бо у великых государей и самодержцев сице творима: егда убо о некоторых делех взыскание творят, благочинно и не кричанием глаголют же. Преже убо государь глаголеть, потом же и вси прилучившиеся по единому глаголют. Аще ли же начнуть мнози глаголати, тогда с яростию и гневом запрещение приимут от државнаго».

Первый вызов Иосифа в Москву совпадает с возвращением из ссылки его друзей и покровителей братьев Челядниных. Около того же времени и брат Иосифа, Вассиан, сделан был архимандритом Симонова монастыря. Вообще Иосиф появился в Москве при самых благоприятных для врагов ереси обстоятельствах. Уже более года томился в заключении великий князь Димитрий-внук и возложено было на него железо; была заключена и мать его, еретица Елена. Вся сила была теперь на стороне Василия, уже пожалованного великим княжением, — и не без его влияния сам Иван Васильевич пожелал видеть Иосифа. Ранее заключения невестки великому князю-отцу неловко было иметь личные сношения с Иосифом, стойкость которого в преследовании еретиков была ему хорошо известна.

Двадцать четыре года прошло с тех пор, как Иосиф последний раз виделся с державным. Тогда Иван Васильевич чествовал в Иосифе преемника в игуменстве святого старца Пафнутия; теперь перед ним был основатель и игумен монастыря, уже знаменитого благоустройством и строгостью устава; но что гораздо важнее — перед ним был защитник православия и враг людей, бывших столь долго в силе у него самого.

Много пережил за это время Иван Васильевич. Это был уже не осторожный московский князь, готовый бежать от Ахмата, а державный государь всей Русской земли, покоритель великого Новгорода и Тверского великого княженья. На нем было много дел, запятнавших его совесть в глазах современников: опалы на бояр, лютые казни в Москве и Новгороде; взятие в плен обманом брата Андрея Васильевича и гонение на детей его — отроков, снискавших приют, после долголетнего пребывания в темнице, в монастыре Димитрия Прилуцкаго, где одного из них церковь осенила венцом святости, и наконец, заключение в тюрьму юного, им самим возвеличенного, венчанного великого князя Руси, внука Димитрия. Никакие из темных дел Ивана Васильевича не возбуждали против него Иосифа. Он помнил только дружеские сношения великого князя с попом Алексеем, равнодушие его к нечестию Зосимы и милости, оказываемые в продолжении многих лет Федору Курицыну. Иосиф хорошо сознавал, что имеет дело не с Иваном Васильевичем, каков он был в 1479 году, когда еще никакие новизны не тревожили ума великого князя, когда он мог поспорить в ревности к святыне с митрополитом; когда он украшал гробы праведных и, прославляя новых чудотворцев митрополитов, под собственным религиозным впечатлением провозгласил святым благочестивого князя Московского Даниила (Степ. кн. 1,380). Теперь было не то безмятежное время, когда сама собой затепливалась в Успенском соборе свеча пред образом Пречистой и великий князь призывал Вассиана Рыло на прение с митрополитом о том, как ходить вокруг церкви по солнцу или против солнца.

Великий князь принял Иосифа наедине и начал говорить с ним о церковных делах. Само собой разумеется, что они говорили о тех двух важных вопросах церковных, о которых была речь на соборе: о вдовых священниках и о владении монастырском. Поговорив о церковных делах, великий князь завел речь о новгородских еретиках.

Надо заметить, что незадолго до этого свидания с Иосифом Иван Васильевич схоронил супругу свою, с которой прожил 31 год. Сам он, чувствуя слабость в теле, уже помышлял о смерти. Усталая душа искала примирения; в ней пробудились чувства, а с тем вместе и убеждения прежних лет, во всей их строгой замкнутости. Зная Иосифа за строгого поборника православия, Иван Васильевич желал оправдать себя в его глазах и получить от него прощение за прежде бывшее с его стороны покровительство еретикам. «Я узнал о ереси, — сказал он Иосифу, — и ты меня прости в том, а митрополит и владыки простили меня». Иосиф, который до того был настолько осторожен, что даже не начинал говорить о еретиках, был поражен таким смирением. «Государь, сказал он великому князю, — как мне тебя прощать!» И тогда Иван Васильевич вторично сказал ему: «Пожалуй, прости меня!» Иосиф отвечал ему, что за прежних еретиков его Бог простит только тогда, когда он восстанет на нынешних: «Государь! Только ее подвигнешь о нынешних еретиках, ино и в прежних тебя Бог простит».

В другое свидание Иосиф стал бить челом великому князю, чтобы он послал в Новгород и другие города обыскивать еретиков. «Пошлю и обыщу, и если я не пошлю да не попекусь об этом, то кому же можно искоренить это зло? — отвечал ему Иван Васильевич — я и сам знал их ересь». И тут же начал объяснять Иосифу, какую ересь держал протопоп Алексей и какую Федор Курицын, и вслед за тем сообщил ему, что Иван Максимов «сноху у него в жидовство свел». Обвиняя невестку в ереси, Иван Васильевич мог встретить в Иосифе сочувствие к жестокому поступку заключения Елены и сына ее. Искреннюю беседу свою великий князь заключил вторичным обещанием — послать по городам разыскивать еретиков и искоренить их.

После этих двух свиданий наедине Иосиф был позван к Ивану Васильевичу «хлеба ясти».

На этот раз великий князь задал Иосифу, по всей вероятности при свидетелях, такой вопрос: как писано, нет ли греха еретиков казнить? Вопрос этот не был для Иосифа сомнительным; у него было на памяти огромное число примеров из библейской и церковной истории о том, как в прежние времена казнили отступников и еретиков. Иосиф начал на этот раз с апостола Павла, который писал к евреям: «аще кто отвержется закона Моисеева при двою или триех свидетелех умирает. Кольми паче, иже Сына Божия поправ»… И долго бы говорил Иосиф, но великий князь, выслушав начало ответа, уразумел, что Иосиф говорит не по его мысли, и велел тотчас же перестать говорить. Иосиф, конечно, замолчал. Из бесед с великим князем поборник ереси вынес убеждение, что Иван Васильевич «блюдется (т. е. остерегается) казнить еретиков».

Тогда же в Москве Иосиф свиделся со своим владыкой Геннадием, которого наконец вызвали в Москву на собор.

Как в 1490 году епископы, собранные для хиротонии митрополита Зосимы, долго не разъезжались, имея в виду другие церковный дела, так и теперь они, окончив собор о вдовых попах, устроили новый (6 августа) по вопросу о невзимании мзды с священнослужителей при поставлении их. Таким образом, защищаясь от еретиков, церковь наша обратила внимание на вкоренившиеся и вошедшие в обычай злоупотребления.

Геннадий пробыл в Москве более двух месяцев и в сентябре возвратился в Новгород. Вопрос о еретиках на время оставлен был в стороне: другие церковные вопросы заслонили его.

Иосиф возвратился в свой «Иосифов» тотчас после собора о вдовых попах. Он не участвовал на соборе 6 августа. Этой же осенью (в сентябре) хоронил он у себя в обители тело умершего на его руках князя Рузского Ивана, младшего сына Бориса Васильевича. Смерть эта и одновременная с нею смерть княгини-матери увеличили средства монастыря. В сентябре же великий князь, сопровождаемый всеми детьми своими, отправился на богомолье к Сергию и в некоторые монастыри земли Ростовской.

Иосиф Волоцкий с своей стороны помнил обещание, или скорее порыв Ивана Васильевича послать по городам отыскивать еретиков; но прошло более года, и обещание не сбывалось. Еретики были на свободе, ересь все еще распространялась понемногу по городам и селам. Геннадий во время своего долгого пребывания в Москве не воспользовался присутствием там многих епископов и не возбудил вопроса о преследовании еретиков. Он уже не преследовал их и в Новгороде, где все еще находился еретик архимандрит Касьян, присланный из Москвы в Юрьев монастырь по проискам еретиков, или скорее по ходатайству Федора и брата его — Волка Курицыных.

Послание к архимандриту Митрофану

Весною 1504 года Иосиф написал Послание к духовнику великого князя архимандриту Андрониковскому Митрофану. После обычного приветствия, которым обыкновенно начинались Послания (Государя нашего великого князя Ивана Васильевича всее русии духовнику, господину архимандриту Андроникова монастыря Митрофану, грешный чернец Иосиф, нищий твой, господине, челом бью), Иосиф пересказывает свидание свое с Иваном Васильевичем и вслед за тем говорит, что нет пользы в том, что государь на словах испросил прощение за послабление ереси, а на деле не ревнует о вере, тогда как ему, государю, известны скверные дела еретиков. Рассказав вкратце об их кощунстве и иконоборстве, Иосиф обязывает духовника государева заботиться об искоренении ереси: «Ино, господине, тебе о том государю великому князю пригоже, да и должно поминати. Будет государь во многих делех царских позабыл того дела, ино, господине, ты не забуди, и в том деле государя побреги, чтобы на него Божий гнев не пришел за то, да и на всю нашу землю; занеже, господине, за царское согрешение Бог всю землю казнит». Пересказав свое второе свидание с великим князем, когда последний задал ему вопрос о том, следует ли казнить еретиков, Иосиф вновь убеждает духовника напоминать государю о том, как благочестивые цари поступали с еретиками и тут же сам приводит в пример и назидание случаи жестокого преследования еретиков (отсечение головы, двести ран ремнем, урезыванье языков).

За неисполнение своей обязанности Иосиф угрожает Митрофану страшным гневом Божиим. Обязанность же Митрофана, по мнению Иосифа, состоит в том, чтобы докучать государю о еретиках: пусть для Божьего дела он оставит все дела: «занеже Божие дело всех нужнее». В заключение всего Иосиф просит Митрофана написать ему о том, каково будет о том «государское попечение».

В Послании к Митрофану Иосиф открыто высказал свое мнение, что еретиков надо казнить, и подобрал ряд примеров истребления еретиков по распоряжению благочестивых царей восточных.

Мнение о том, что надо казнить еретиков, высказывал и Геннадий в Послании своем к митрополиту Зосиме; причем он приводил в пример «шпанского короля». О введении инквизиции Фердинандом Католиком рассказывал Геннадию посол Цесарский при проезде через Новгород. При первом розыске Геннадий доверял покаянию еретиков и только нераскаянных отдавал на суд гражданской власти. Когда после первого Собора (1490 года) еретики присланы были к Геннадию, он вздумал учредить в Новгороде нечто подобное тому, о чем ему с сочувствием повествовали католики. Он устроил позорный въезд еретиков в Новгород, причем на каждом из них подобно тому, как и на жертвах инквизиции, была надпись: «се есть сатанино воинство»! И хотя еретики не были сожжены, но зато были сожжены венцы на их головах. Иные из них умерли после того в заключении. Поп Денис умер через месяц после пытки в страшных страданиях. Умер также и чернец Захар, главный враг Геннадия. Истребив таким образом главных врагов своих, Геннадий более не преследовал ереси. Деятельность его с самого 1492 года имеет уже новый характер: он хочет мериться с еретиками, иметь в борьбе с ними равное оружие. Еретики новогородские имели хотя отрицательное, но тем не менее несомненное влияние на архиепископа. У них была в руках Библия. Он заботится о полной Библии и о других книгах, на авторитет которых они ссылались. Захар чернец, как мы видели выше, нападал на обычай ставить священников по мзде. Геннадия мы видим деятелем на Соборе 6 августа 1503 года. Забота об училищах и сознательное недовольство современным состоянием духовенства служат лучшим свидетельством просвещенной деятельности этого иерарха.

Иосиф Волоцкий писал против еретиков с тем, чтобы вконец разбивать их мнения, а не состязаться с ними. Геннадий в нежелании казнить еретиков, в послаблении им видел опасность для православия; он строго обыскивал еретиков и изобрел для них небывалую казнь. Но он не оправдывал себя за такой образ действий, не доказывал от Священного Писания законность казни. Другого ничего с ними нельзя сделать, как казнить самых бесчинных — далее этой практической мысли Геннадий не шел.

Положение Иосифа Волоцкого в этом деле было совсем другое. В то время как ему открылась возможность действовать с успехом в Москве, он столкнулся там же с противоположным воззрением на преследование еретиков. Великий князь остерегался казнить их, несмотря на то что раскаивался в своих грехах. Но не один великий князь Иван Васильевич был противоположного мнения с Иосифом, который в то время уже ознакомился со своими противниками по вопросу о монастырском владении и по вопросу о вдовствующих попах. Противниками его и в том и в другом вопросе были, как уже было сказано, монахи скитского направления.

Так как возможность пустынножительства представлялась скорее всего на севере, в непроходимых местах вологодских, в пустынных странах Белаозера, то охотники до пустынного жительства и шли более всего на север. По монастырям дальнего севера распространялось это новое, занесенное с Афона, скитское направление. Представители этого направления Нил Сорский и новый ученик его князь Вассиан Косой были противоположного с Иосифом мнения по вопросу о владении монастырском. Мнение их распространилось по Вологодским и Белозерским монастырям, слывшим в Москве под общим именем «заволжских».

Иосиф мог думать, что мнение о неприличии казнить еретиков разделяется многими, и вот он решился, вместе с требованием казни, доказывать примерами из Священного Писания законность самой казни.

Самому великому князю он успел только указать на одно выражение апостола Павла. В Послании к Митрофану, духовнику государеву, он представил ряд примеров из церковной истории о том, как благочестивые цари еретикам отсекали головы. Когда же и это Послание не оказало желанного действия, Иосиф приискал из библейской истории и из жизни апостолов примеры того, как надо поступать с еретиками.

Послание к великому князю Василию о еретиках и ответ на него заволжских старцев

Эти новые примеры предложил Иосиф в Послании к великому князю Василию Ивановичу, который издавна прилежал к церковным делам и уже был в то время великим князем и наследником престарелого Ивана.

На это Послание сохранился ответ заволжских старцев, автором которого мог быть Вассиан Патрикеев. Рассмотрим оба памятника вместе.

Иосиф пишет: «грешника или еретика руками убити или молитвою едино есть». Старцы отвечают: «кающихся еретиков церковь Божия приемлет простертыми дланьми. Грешных ради Сын Божий прииде бо и спасти погибших». Иосиф продолжает: «Моисей скрижали разбил»; старцы возражают на это: «Моисей скрижали руками разбил, то тако есть; но егда Бог хотя погубити Израиля, поклоншась тельцу, тогда Моисей стал впреки Господеви: аще сих погубиши, то мене прежде сих погуби, и Бог не погуби Израиля Моисее ради». На другие примеры строгости, приводимые Иосифом из ветхозаветной истории, старцы отвечают: «аще жь ветхий закон тогда бысть, нам же в новей благодати яви Владыко христолюбный союз, еже не осудити брату брата: не судите и не осуждени будете». Пример жены, прощенной Спасителем: «тако кийждо приимет от Бога по делом в день судный. Аще ты повелевавши, о Иосифе! брату брата согрешивша убити, то скорее и суботство будет и вся Ветхого Закона, их же Бог ненавидит». Иосиф приводит в пример апостола Петра, разбившего молитвой Симона волхва, и Льва, епископа Катанскаго, сжегшего своей епитрахилью Лиодора, на что старцы ему возражали: «А Петр апостол Симона волхва разби, понеж прозвася Сыном Божиим прелукавый злодей, при Нероне царе, и тогда достойный суд прият от Бога за превеликую лесть и злобу. И ты, господине Иосифе, сотвори молитву, да иже недостойных еретик или грешников пожрет их земля» и далее: «А ты, господине Иосифе, почто не испытавши своее святости, не связал архимандрита Касьяна своею мантиею, донеле жь бы он сгорел, а ты бы в пламени его держал, а мы б тебя, яко единого от трех отроков — из пламени изшел, да прияли. Поразумей, господине, яко много разни промеж Моисее и Илии, и Петра и Павла апостолов, да и тебя от них».

Тринадцатое слово «Просветителя »

После того Иосиф написал сочинение на ересь: «Новгородских еретиков, глаголющих, яко не подобает осужати ни еретика, ниже отступника. Зде же имать сказание от божественных писаний, яко подобает еретика и отступника не токмо осужати, но и проклинати, царем же и князем и судьям подобает сих и в заточение посылати и казням лютым предавати». Это сочинение впоследствии вошло в «Просветитель» как Тринадцатое его слово.

Из одного оглавления Слова видно, что Иосиф приписывает самим еретикам происхождение мнения о пощаде еретиков. Они после всех своих злых поступков, пишет Иосиф, убоявшись православных, стали распространять мнения о том, что не подобает осуждать еретика, и мнение свое подтверждали текстом евангельским: «не осуждайте, да не осуждени будете» и словами святого Иоанна Златоуста о том, что еретиков нельзя убивать.

На свидетельство евангельского текста Иосиф не отвечает прямо, а предлагает тому, кто бы хотел уразуметь это слово Спасителя, обратиться к Тридцать девятому слову «добрейшого и высочайшего препод. отца нашего Никона», который «в своей велицей книге собрал о том свидетельства из писати разных св. отцов». Учение же Иоанна Златоуста Иосиф разбирает в подробности и выводит из него заключение в свою пользу. Вот вкратце то, что он выводит из учения Златоуста: если еретик и неверный никому не приносит вреда, изучая себе втихомолку повести из какого-нибудь травника, то пастыри и учители должны с ним поступать со смирением и кротостию. Если же еретики захотят погубить стадо Христово и начнут распространять свое учение, то не только следует ненавидеть их, но осуждать, проклинать и наносить им раны: рука, наносящая язву еретику, тем самым освящается.

Воспользовавшись наперед теми местами из Златоуста, где этот пастырь воинствующей церкви выказывает ревность о Боге, советуя вооружаться на хулителей имени Христова, Иосиф наконец разбирает и то место, на которое ссылались его противники.

Златоуст сказал: «недостоит нам убивати еретикы». Иосиф объясняет это место таким образом: главная мысль заключается в слове нам, т. е. епископам, священникам и инокам не должно этого делать самим. Если бы Златоуст говорил тут же о царях и судиях земских, то он не сказал бы «нам».

Затем Иосиф переходит к изложению обязанностей царей, князей и судей земских, которым святые апостолы и преподобные отцы повелели карать злодеев. Те, которые учили не щадить еретиков, говорили против вмешательства духовных лиц в гражданский суд. Иосиф ополчается против такого мнения и примерами св. мужей доказывает, что духовным лицам следует осуждать еретиков и по осуждении отдавать их на казнь гражданской власти. И если духовные не должны убивать еретиков руками, то вместо того могут убивать их одним словом своим, подобно тому, как апостол Петр словом поразил Ананию, как Лев епископ Катанский сказал слово — и сгорел огнем Лиодор.

Это последнее положение Иосифа вызвало насмешку Вассиана в полемическом Послании к Иосифу: «а ты бы архимандрита Кассьяна своею мантиею связал и держал бы его в пламени, а мы бы тебя приняли вышедшего из пламени, как одного из трех отроков». Но доводы Иосифа и приведенные им примеры благочестивых царей греческих подействовали на того, кто по матери был прямой потомок последних царей Византии — Василий Иванович понял Иосифа и вместе с тем и те царские обязанности, о которых ему писал Иосиф. Последний же знал, какую силу имел великий князь Василий у отца, уже ослабевшего телом и духом.

Состоялся наконец Собор, созванный в Москве в декабре 1504 года. На соборе присутствовали Симон митрополит и епископы под председательством самого Василия Ивановича.

Но на Соборе не было того, кто первый открыл ересь и по чьему настоятельному требованию был созван первый собор на еретиков при митрополите Зосиме, в 1490 году. Геннадий в то время был лишен своего престола и как бы в заключении пребывал в Чудове, где был когда-то архимандритом. В Петрово говенье в июле того же самого года Геннадий был во второй раз вызван в Москву и там лишен архиепископства за то, что будто бы нарушил постановление прошлогоднего собора (где, однако, он сам был деятельным лицом), будто бы взял мзду, по совету любимца своего дьяка Гостенкова. По крайней мере, летописец так объясняет причину сведения Геннадия. (Архиепископ Филарет видит в этом обвинении дело врагов Геннадия.)

Обыскали еретиков, осудили знатных и москвичей, и новгородцев, переселившихся в Москву еще во время митрополита Геронтия. Но какую же было изобрести казнь на хулителей имени Божьего? Надо было изобрести примерную и ужасную кару. В памяти многих была казнь Матиаса ляха, толмача латинского и князя Лукомского, сожженных в 1493 году на Москве-реке, в клетке, за посягательство на жизнь самодержца. Свершить такую же казнь с врагами Божьими казалось всего приличнее. Дьяка Волка Курицына, Ивана Максимова и какого-то Митю Пустоселова сожгли в клетках. Некраса Рукавова, по отрезании языка, отослали в Новгород и там сожгли вместе с архимандритом Касьяном, братом Касьяна Ивашкою Самочерным, и многими другими.

Остальных еретиков, по всей вероятности таких, которых нельзя было обвинить в иконоборстве и хулении святыни, разослали по монастырям. В числе последних был и еретик Семен Кленов, которого вместе с его еретическими книгами послали в монастырь Иосифа.

Это последнее распоряжение исходило от воли великого князя-отца. И вот ему-то, Ивану Васильевичу, написал Иосиф, лишь только привезли к нему Кленова, Послание.

Послание к великому князю Ивану Васильевичу на еретика Кленова

Послание это написано просто и невитиевато. Оно не растянуто и не снабжено примерами из истории церкви и текстами из святых отцов. Иосиф упрекает великого князя за то, что он прислал в монастырь к нему «еретика Семена Кленова и его речи еретические написаны, что он мудрствовал» — говорит, что и вообще не должно еретиков рассылать по обителям и тем делать пользу мирянам и гибель инокам. На всех соборах еретиков по проклятии ссылали в заточение. Кто же из них хочет принести покаяние, тот может это сделать и в темнице. В конце Иосиф прибавляет, что нельзя верить покаянию нынешних еретиков, которые не приносили его до тех пор, пока их не устрашили казни.

Вскоре появилось новое Послание от заволжских старцев, в котором доказывалось, что не следует разыскивать и истязать еретиков в том случае, если они держат ересь в тайне, не распространяя и не обнаруживая ее ничем. В этом же Послании доказывалось и то, что еретика и отступника, если таковой принесет покаяние, следует впускать в церковь и даже допускать к причащению Божественных тайн. Тут же опровергалось мнение Иосифа о беспощадной строгости к еретикам. Это «любопрепирательное послание», как его называет Иосиф, не дошло до нас. Свидетельства о его содержании имеем в ответном Послании к старцам, которое носит название — Послания к старцам о повиновении соборному определению.

В нем Иосиф доказывает старцам: что они пишут не от Божественного Писания; что еретиков следует разыскивать (inquirere); выпытывать от них признания в ереси, в случае же надобности прибегать к благоразумной хитрости. В пример последнего он приводит Флавиана, патриарха Антиохийскаго, который «своим богопремудростным художством и богонаученым коварством» открыл и посрамил мессалианскую ересь. Позвал к себе он ересеначальника, именем Адельфия, посадил его возле себя и сталь просить от него духовной помощи и совета. Адельфий, беседуя с Флавианом, «потонку исповедал» свою ересь.

Доказав необходимость розыска, Иосиф вооружается против мнения о допущении еретиков в церковь и к причастию: «что есте писали к нам о том, что писано в толковании, еже от Иоанна, Святого Евангелия, зачало 45: еретик убо, егда исповесть ересь ту, абие дают ему общение святых тайн». Иосиф приводит и сам другое свидетельство (из Иоанна Лествичника) о том, что еретиков можно допускать к причащению Святых Таин после принесенного ими покаяния, — но еретиков, а не отступников. Тут Иосиф объясняет разницу между еретиком, верующим во Христа и случайно зараженным некоторою ересью, и отступником, рожденным в православной вере и отступившем от нее в зрелом возрасте. Если же отступник принесет покаяние, то ему следует, по Василию Великому, всю жизнь плакать и не причащаться Святых Таин, а по Григорию Нисскому, он должен молиться особо, не вместе с верными; причаститься же Святых Таин он может только в предсмертной болезни, когда нет надежды на выздоровление. Естественно, что тут Иосифу было необходимо убедить своих читателей в том, что новгородские еретики — не только еретики, но и отступники. И вот он переходит к рассказу о появлении и распространении ереси жидовствующих сперва в Новгороде, а потом в Москве. Сначала рассказ тот же, что и в «сказании о новоявльшейся ереси», только гораздо сжатее. Потом к нему прибавлены сведения о том, что случилось после первого собора о еретиках: как Геннадий дал им ослабу, как они разнесли свое учение по городам и селам; как старанием Федора Курицына и брата его Волка в помощь еретикам новогородским был поставлен в архимандриты Юрьева монастыря еретик Кассьян; как стали еретики собираться около этого Кассьяна и брата его Самочерного и как вновь стали они чинить скверные дела и возобновили ругательства над крестом и иконами. При этом Иосиф обвиняет еретиков в том самом, в чем Философ обвинял Владимиру Святому мусульман, в «Повести временных лет».

«И никто же убо да зазрит ми, — пишет Иосиф, — яко о таковых делех еретических написах. Тако бо и древнии святии отци наши творяху». Он поименовывает тех из них, которые описывали скверные дела, современных им еретиков.

Кроме отступничества и гнусных дел оскорбления святыни, Иосиф обвиняет еретиков в притворстве и нераскаянности. Тридцать три года прошло, говорит он, со времени появления ереси, и за все это время ни один из них не принес искреннего покаяния. Те, которых покаянию поверили, после первого собора усилили свое нечестие. Сверх того еретики привели в жидовство и прельстили бесчисленное множество православных.

Такими обвинениями Иосиф доказывает необходимость, в силу которой был созван второй собор на еретиков, состоявшийся, по его словам, «в лето 7013, егда благоверный великий князь Иван Васильевич всее Руси и сын его Василий Ивановичь всее Руси с нашим смирением и со всеми святители и со всем освященным собором повелеша испытание творити о еретицех».

Что Иосиф писал Послание это — несомненно, но он мог писать его не от себя, а от имени митрополита. Он везде употребляет «мы» и «наше», как то и следовало в соборном Послании.

Последняя часть Послания состоит из увещания старцев оказать повиновение соборному определению, не считать его погрешительным, причем есть ссылка на Никона Черногорца, так часто приводимого Иосифом в пример. В противном случае он угрожает старцам отлучением от причащения св. тайн, чем и оканчивается Послание.

Слова «Просветителя» Четырнадцатое, Пятнадцатое и Шестнадцатое, последнее

На тему этого Послания Иосиф составил три последние Слова «Просветителя», приписав в них мнения о пощаде еретиков самим же еретикам.

Содержание Четырнадцатого и Пятнадцатого слов Иосифа на еретиков новогородских то же самое, что и содержание Послания о повиновении соборному определению, но только с некоторыми добавлениями и с выпущением выражений, относящихся прямо к старцам и касающихся их «любопрепирательного Послания».

В Четырнадцатом слове доказывается необходимость делать розыск еретикам. Оно разнится от Послания менее, чем Пятнадцатое слово, где по поводу вопроса о допущении еретиков к причастию объяснена разница не только между еретиками и отступниками, но и между последователями различных ересей. При сведениях о нечестии новогородских еретиков рассказываются поступки Алексейки Костева, попа Наума, Макара дьякона и других, чего нет в Послании.

В Четырнадцатом слове пропущен рассказ о появлении еретиков в Новгороде, и вместо него Иосиф предлагает читателю прочесть Слово: «Еже в начале сее книги написано есть, ему же написание сице имать: сказание о новоявльшейся ереси и т. д., в том убо слове о сей ереси написано есть пространно даже до лет, в нихже бысть Зосима митрополит».

Доказывая нераскаянность еретиков, Иосиф говорит, что 34 лета отступники пребывали в отвержении. Мы видели, что он считает начало ереси от 6979. Таким образом, определяется время появления слова Пятнадцатого, а именно — 7013 год (1505).

Слово Шестнадцатое и последнее развивает мысль о том, что нельзя принимать вынужденное покаяние от еретиков, осужденных на казнь. В этом Слове изложены обязанности гражданских властителей по отношению к еретикам.

Главная мысль Слова в том, что не нашлось врачевства для еретиков, почему их и нужно искоренить; покаяние их не добровольное, а вынужденное; святые отцы заповедали царям и князьям — предавать еретиков «лютым казням и смертем». Если же кто скажет, что казнь дело гражданских законов, что об этом писано в гражданских законах, а не у святых отцов, тот пусть прочтет Тринадцатое слово, писанное в этой книге, и тогда узнает он о гражданских законах, «яко подобии суть пророческим и апостольским и святых отец писаниям». Затем Иосиф объясняет, что есть покаяние истинное, и противополагает его покаянию новгородских еретиков, которые, получив ослабу, снова возвратились к ереси. Объясняя истинное покаяние, автор приводит такого рода примеры: один пресвитер закопался в ров и обложил себя веригами железными; Мартин затворился в пещере и ногу приковал к стене веригой железной. В пример того, как надо поступать с еретиками, приводить царей греческих: Феодосия, Маркиана, Иустина, Константина, внука Ираклиева, как каждый из них поступал с еретиками (темницы, ссылка, проклятие). «И кто убо попечение имея о православней христианстей вере якоже великий равноапостольный царь Константин не точию в заточение и в темнице осужаше, но и мечем посещи повеле всех неверующих во святую единосущную Троицу». Пример царицы Феодоры и Андроника Палеолога, искоренивших еретиков заточением; но ослаба последнего снова воскресила ересь. Затем автор вспоминает наших стригольников, хотя в Сказании и говорил, что до «жидовствующих», до прихода Схарии не было на Руси еретиков. «Некто бо бысть Карп, художством стригольник, живый во Пскове. Сей убо окаянный ересть состави скверну же и мерзку, якоже и вси видят, и мнози от православных последоваша ереси той», пока архиепископ Суждальской не привез из Царьграда Послание от патриарха во Псков, к посадникам, чтобы они попеклись о искоренении ереси — «и всех стригольников в темницу ввергоша даже до конца живота их. И тако искоренися прелестная оная ересь». Так и державный великий князь повелел проклясть еретиков и по проклятии посадить в темницу: там они ужасно окончили жизнь свою и никого из православных не прельстили. Другие стали каяться, державный поверил их покаянию и дал им ослабу, и они «много неизреченна зла сотвориша и многи от православных христиан в жидовство отведоша и тщатся сотворите такоже, якоже древнии еретицы, иже погубиша многия страныи царства великая». Ясно, что, по мнению Иосифа, ересь «жидовствующих» угрожала гибелью всей русской земле. Мысль эту Иосиф развивает доказательно ниже. Он повествует о том, как еретики погубили царства: Арменьское и Ефиопское, и как великое царство Римское, девятьсот лет пребывавшее в православии, впало в ересь латынскую после того, как пришедшие «от западных стран люди» прельстили православных: «Во многая же лета великое царство римское и вси царства и страны, иже под римским царством, отступиша от соборные и апостольские церкви и от православный христианские веры». Также и великая Русская земля пять сотлет пребывала в православной вере, пока дьявол не привел скверного и помраченного еврея в великий Новгород, «якоже прежде речено бысть о сем». Затем Иосиф доказывает, что еретики его времени хуже всех других еретиков потому, что тайно распространяя свое учение, людям твердым в православии кажутся православными и для виду проклинают своих же единомышленников. «И такового ради пронырства же и диявольского лукавства, многие душа погубиша».

«Царства: армянское, ефиопское и римское великое царство погибли небрежения ради тогдашних православных царей и святителей, и тии убо царие и святители осуждени имут быти на страшнем судищи Христове». Такого рода положение ставит Иосифа в необходимость прочесть урок царям и пастырям, напомнив им их великую ответственность. В назидание царям он приводит то, что пишет равноапостольный царь Константин (?) об обязанностях царей и князей, где, между прочим, говорится так: «Бози бо есте и сынове Вышняго, блюдитеся же, да не будете сынове гневу и во пса место сведени будете во ад», и далее: «Вас бо Бог в себе место посади на престоле своем… царь убо естеством подобен есть всем человеком, властию же подобен есть вышнему Богу». Вслед за этим приводятся слова греческого царя Иустина из Номоканона (главы 6-й) о том, как следует епархам поступать с еретиками. Строгим наставлением пастырям церкви оканчивается Шестнадцатое слово и с тем вместе и самый «Просветитель».

 

Отрывок из книги Иосифа Волоцкого «Просветитель»

Сказание о новой ереси новгородских еретиков: Алексея протопопа, Дениса попа, Федора Курицына и других, то же исповедующих

Должно знать, что в разные годы и в разные времена дьявол насадил множество ересей и рассеял по всей вселенной обильные плевелы богопротивных учений для искажения и разрушения истинной веры через служащих ему беззаконных ересиархов, которых святая божественная и апостольская Церковь предает проклятию. Об этих ересях много писали святые преподобные и богоносные отцы наши, и, научившись их божественными писаниями, все просвещаемые светом православия знают живших в древности еретиков и проклинают их. Я же посчитал за благо написать и о тех ересях, которые посеяны дьяволом через безбожных еретиков в наше время, — чтобы мы отвергли и святой ненавистью возненавидели их учения.

Сказание мое таково.

В древности великая Русская земля была покрыта тьмой неистового идолопоклонства и вся осквернилась в нечестивых и безбожных делах. Но Единородный Сын Божий, находящийся в недрах Отчих, не мог видеть, как Его творение порабощается грехом, и снизошел к нему в Своем милосердии; и ради нас явился Человеком, таким же как мы, но без греха, — чтобы мы взошли на небеса, восстав после древнего падения и освободившись от греха, как прежде усыновились Богу; и, не оставив Отчего престола, вселился в Деву, и облекся в плоть — такую же как у нас; и принял страдания на Кресте и смерть, таинственно соединив земное с небесным, и воскрес из мертвых, и со славою вознесся на небеса; и, сев по правую сторону Отчей Славы, послал, как обещал, Своим ученикам, свидетелям Его земной жизни, Духа Святого, Утешителя, в виде огненных языков; и разослал апостолов во все народы просвещать пребывающих во тьме неведения и крестить их во имя Отца и Сына и Святого Духа. Одних Он послал в восточные земли, других — в западные, северные и южные страны и повелел исполнять данные им заповеди.

В то время святой Андрей, один из двенадцатичисленного войска Христова, ученик Христа, брат первоверховного апостола Петра, пришел из Иерусалима в Синоп, из Синопа — в Херсон, от Херсона поднялся вверх по Днепру и остановился на берегу под горами; и встав наутро, сказал бывшим с ним ученикам: «Видите ли эти горы? На этих горах воссияет благодать Божия, будет город великий и воздвигнет Бог множество церквей» (Повесть временных лет. Памятники литературы Древней Руси. XI — нач. XII вв. М., 1978. С. 27.). И, поднявшись на те горы, он благословил их, поставил крест, помолился Богу и сошел с гор, на которых сейчас стоит город Киев. Затем он отправился вверх по Днепру и пришел на место, где сейчас стоит Великий Новгород, а оттуда пошел к варягам и далее в Рим.

Проповедать же слово спасения в Русской земле апостолу было запрещено Святым Духом, судьбы Которого — «бездна великая» (Пс. 35:7.), и потому мы не можем их понять. Во всех других странах прозвучала евангельская проповедь спасения, и все люди были избавлены от тьмы идолопоклонства и озарены светом богопознания. И только Русская земля была омрачена тьмой идолопоклонства и вся осквернена нечистыми делами.

Много времени прошло после Вознесения на Небеса Единородного Сына Божия, уже исполнилась тысяча лет, а от создания мира — 6500 лет. Но Святая, Блаженная и поклоняемая Троица не желала видеть творение Свое погибающим, — и посетил нас Восток с высоты, и просветил светом богопознания, верой, благочестием, премудростью и разумом самодержца и владыку всей Русской земли — Владимира, сына Святослава, внука Игоря и блаженной Ольги, правнука Рюрика. Обратилось на него Всевидящее Око и просветило его Божественным крещением, и стал он сыном Света. Владимир не только сам постарался спастись, но подвигся спасти всех и повелел всем креститься во имя Отца, Сына и Святого Духа.

С того времени солнце Евангелия осияло нашу землю, и гром апостольский огласил нас; воздвиглось множество Божиих церквей и монастырей, явилось множество святителей и преподобных, чудотворцев и схимников, и как в древности Русская земля всех превзошла своим нечестием, так сейчас, словно на золотых крыльях взлетев на небеса, она всех превзошла благочестием. И хотя в других странах было множество благочестивых и праведных людей, но много среди них живет неверных, нечестивых, проповедующих ереси. В Русской же земле не только селений и сел несчитанное множество, но и множество городов, и все суть овцы единого Пастыря — Христа, все едины в мыслях, и все славят Святую Троицу; еретика же или нечестивого никто и нигде не видел. Так продолжалось 409 лет. Но увы, посмотри, что творит и какие козни строит сатана, лукавый дьявол, ненавидящий добро, помощник и споспешник злым, отступивший от Бога, губящий весь мир, ненасытный, ненавидящий небо и землю и жаждущий вечной тьмы!

В то время жил в городе Киеве жид по имени Схария, и был он орудием дьявола — был он обучен всякому злодейскому изобретению: чародейству и чернокнижию, звездочетству и астрологии. Он был известен правившему в то время князю по имени Михаил, сыну Александра, правнуку Вольгирда, истинному христианину, по-христиански мыслящему. Этот князь Михаил в 6979 году (в 1470 г. от Рождества Христова), в дни княжения великого князя Ивана Васильевича, приехал в Великий Новгород, и с ним — жид Схария. Жид прельстил сначала попа Дениса и соблазнил его в жидовство; Денис же привел к нему протопопа Алексея, служившего тогда на Михайловской улице, и этот также отступил от непорочной и истинной христианской веры. Потом прибыли из Литвы и другие жиды — Иосиф Шмойло-Скаравей, Мосей Хануш. Алексей же и Денис так старались укрепиться в жидовской вере, что всегда пили и ели с жидами и обучались жидовству; и не только сами учились, но и жен и детей своих учили тому же. Они захотели обрезаться по вере жидовской, но жиды им того не разрешили, говоря: если проведают об этом христиане, то увидят и разоблачат вас; держитесь своего жидовства втайне, а внешне будьте христианами. И переменили им имена: назвали Алексея Авраамом, а жену его Саррой. Впоследствии Алексей многих научил жидовству: своего зятя Ивашку Максимова, его отца попа Максима и многих еще попов, дьяконов и простых людей. Поп Денис также научил многих жидовствовать: протопопа Гавриила Софийского, Гридю Клоча; Гридя же Клоч научил жидовству Григория Тучина, чей отец имел в Новгороде большую власть. И многих еще они научили — вот имена их: поп Григорий и сын его Самсонка, Гридя, дьяк Борисоглебский, Лавреша, Мишука Собака, Васюк Сухой, зять Дениса, поп Федор, поп Василий Покровский, поп Яков Апостольский, Юрка Семенов, сын Долгого, еще Авдей и Степан клирики, поп Иван Воскресенский, Овдоким Люлиш, дьякон Макар, дьяк Самуха, поп Наум и многие другие; и они совершили такие беззакония, каких не совершали и древние еретики.

О, кто сможет оплакать эту беду, чей язык расскажет о случившемся, чей слух спокойно примет этот рассказ? Они назвали ложным Божественное предвечное Рождество Христа от Отца и издевались над Его вочеловечением ради нашего спасения, говоря, будто у Бога Отца Вседержителя нет ни Сына, ни Святого Духа, Единосущных и Сопрестольных Ему, будто бы нет Святой Троицы. А когда в книгах говорится, что у Бога Отца Вседержителя есть Слово и Дух, то это означает произносимое слово и дыхание, которое растворяется в воздухе. Тот, Которого Писание называет Иисусом Христом, Сыном Божиим, еще не родился; когда же Он родится, то назовется Сыном Божиим не по естеству, но по благодати, так же, как Моисей, Давид и другие пророки. А Тот, Которого христиане называют Христом Богом, — простой человек, а не Бог: Он был распят иудеями и истлел в гробнице. Поэтому сейчас следует придерживаться Моисеева закона.

Еще они говорят так: неужели Бог не мог спасти Адама и род его от ада, неужели у Него не было Небесных Сил, пророков и праведников, чтобы послать их на исполнение Своей юли, неужели Он Сам сошел в виде нищего бедняка, вочеловечился, пострадал и этим победил дьявола? Не подобает Богу так поступать.

Они возносили многие хулы и поношения на Божественную Церковь и всечестные иконы, говоря, что не следует поклоняться созданию рук, не следует изображать на святых иконах Святую Троицу, поскольку Авраам видел Бога с двумя ангелами, а не Троицу. Они запрещали поклоняться божественным иконам и честному Кресту, бросали иконы в нечистые и скверные места, некоторые иконы они кусали зубами, как бешеные псы, некоторые разбивали, некоторые бросали в огонь и говорили: надругаемся над этими иконами так, как жиды надругались над Христом.

О нечестивые языки, о мерзкие и гнилые уста, сказавшие эти богохульные слова!

Тогда подошла к концу седьмая тысяча лет от сотворения всего мира; еретики же говорили: семь тысяч лет прошло, и пасхалия закончилась, а Второго Пришествия Христова нет, — значит, творения отцов Церкви ложны и следует их сжечь. Они бесчестили не только отеческие творения, но и апостольские, говоря: почему нет второго пришествия Христова, уже время ему быть; ведь апостолы написали, что Христос родился в последние времена (1 Пет. 1: 20), уже тысяча и пятьсот лет прошло после Рождества Христова, а второго пришествия нет, — значит, творения апостолов ложны.

Еще они поносили творения святого Ефрема, говоря: его творения ложны, ибо он писал, что вот, уже идет Господь наш Иисус Христос судить живых и мертвых и что настал конец, — но после его творений прошла тысяча лет, а Второго Пришествия нет. И бесчестили они не только творения святого Ефрема, но и все Священное Писание (Евангелия и творения апостолов) и творения отцов Церкви. (В рукописи Московской духовной академии в 171 после этих слов следует текст: «Не смея пред людьми хулить Евангелия и творения апостолов, они, выбрав кого-нибудь из неученых, наедине, как змеиный яд, вливали в него свою ересь; еретики более всего бесчестили Евангелия и творения апостолов, а творения отцов Церкви они поносили и на людях, не страшась».)

Они бесчестили иноческий образ и иноческое житие, говоря, что иноки отступили от пророческого, евангельского и апостольского учения, своевольно по своему разумению придумали себе житие и, оставив Божии заповеди, живут по учениям человеческим. Иные же еретики говорили, что если бы иноческая жизнь была богоугодной, то Сам Христос и божественные апостолы были бы в иноческом образе, но Христа и святых апостолов пишут в образе мирском, а не в иноческом. Другие же говорили, что иноческий образ, схима, был дан Пахомию не ангелом. Если бы это был Божий ангел, он бы явился светлым, но он явился черным, а это признак бесовского действия. Иные еретики извращали слова святого апостола Павла, которые он пишет к Тимофею: «Дух же ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским, через лицемерие лжесловесников, сожженных в совести своей, запрещающих вступать в брак и употреблять в пищу то, что Бог сотворил, дабы верные и познавшие истину вкушали с благодарением» (1 Тим. 4: 1–3.). Еретики говорили, что святой апостол Павел сказал это об иноках, ибо им запрещено жениться и заповедано воздерживаться от еды, и что будто бы о них написано: «Проклят всякий, кто не восставит семени во Израиле» (Ср.: Втор. 25: 5–9.).

Но и на этом не остановились скверные и нечистые еретики. Они упиваются и объедаются в святой Великий пост и во все святые посты, в среду и в пятницу едят мясо и оскверняются блудом и оскверненные входят в Божественные церкви и совершают святую Литургию.

Как не удивиться Твоему неизреченному, о Слово, долготерпению, как рассказать о глубине несказанной Твоей благости? Эти скверные языки осмелились и на других святых произнести великие и лживые хулы. Они бесчестили Саму Деву Богородицу, великого Предтечу Иоанна, святых апостолов, священных святителей, преподобных и богоносных отцов наших — все это сделали первенцы сатаны Алексей и Денис в Великом Новгороде.

В 6988 году (в 1480 г. от Рождества Христова) великий князь Иван Васильевич пришел в Великий Новгород. Тогда же он взял в Москву попа Алексея протопопом церкви Успения Пречистой Богородицы и Дениса попа — в церковь архангела Михаила. Кто без слез сможет поведать, что натворили эти скверные псы со своими подручными? Сразу по приезде в Москву, большой и многолюдный город, они не смели выказать что-либо неподобающее, но таились, как змеи в норе: на людях представлялись святыми и кроткими, праведными и воздержными, но тайно сеяли семена беззакония и погубили многие души, совратив их в жидовство, так что некоторые отпали от Церкви и обрезались в жидовскую веру; и среди них Ивашка Черный, черный как именем, так и делами, и Игнат Зубов, соучастник его.

В 6993 году (12 декабря 1484 г. от Рождества Христова) во архиепископы Великого Новгорода и Пскова был поставлен преосвященный Геннадий: как свеча на подсвечнике был он поставлен Божиим судом. Словно лев, бросился он на злодеев-еретиков, выпрыгнув из чащи Священного Писания, с высоких и прекрасных гор пророческих и апостольских учений, и своими когтями разорвал их скверные утробы, напоенные ядом жидовства, своими клыками растерзал и сокрушил их, разбивая о камень.

Еретики обратились в бегство и прибыли в Москву, где уже имели готовую помощь себе — Алексея протопопа и Дениса попа, которые успели многих прельстить и поставить на службу своей беззаконной жидовской вере. Среди монахов они прельстили окаянного Зосиму — назову его не архимандритом, но осквернителем, радующимся калу идолослужения, наподобие первого еретика Зосимы Черного. Потом они привлекли в свою ересь монаха Захара, потом Федора Курицына из двора великого князя, безместных дьяков Истому и Сверчка, из купцов же — Семена Кленова. А Федор Курицын, Истома, Сверчок и Семен Кленов многих других научили жидовствовать.

В то время протопоп Алексей и Федор Курицын имели такое влияние на великого князя, как никто другой. Они занимались астрономией, астрологией, чародейством и чернокнижием и другими ложными учениями. Из-за этого к ним многие присоединились и погрязли в глубине отступничества.

Так пришел на землю прескверный сатана — и нашел у многих землю сердечную возделанной и умягченной житейскими удовольствиями, тщеславием, сребролюбием, сластолюбием, неправдой, и посеял свои гнусные плевелы через порождения ехидны, беззаконных убийц, еретиков, осмелившихся хулить милостивого и сладкого моего Владыку. О земля, о солнце, как вы терпите! Ведь нет такой хулы и такого ругательства, которых не изрыгнули бы эти нечестивые еретики мерзкими языками своими на Единородного Сына Божьего, на Пречистую Его Матерь и на всех святых.

Все это случилось в годы архиерейства митрополита Геронтия. Он сам, хотя и исповедовал христианство, о других же христианах нимало не заботился — то ли из-за своего невежества, то ли не радея о них, то ли опасаясь великого князя. А в это время овцы Христова стада, увы мне! гибли от ереси.

Вскоре, спустя немного времени после смерти Геронтия в 6997 году (в 1489 г. от Рождества Христова), ученик Алексея дьякон Истома, соучастник дьявола, пес адов, был пронзен удой Божьего гнева: гнусное сердце его, вместилище семи лукавых духов, и утроба его загнили. Он позвал к себе некоего врача, и тот, посмотрев, сказал, что болезнь его — Божий гнев, поэтому она неизлечима человеческими средствами. Так в тяжелых мучениях Истома испустил свой нечистый дух.

В скором времени и окаянный поборник сатаны, дикий кабан дьявола, набежавший из поля и опустошивший виноградник Христов, — я говорю о протопопе Алексее, — испустив дух, попал в лапы сатаны. Его настиг Божий суд: он заболел тяжкой болезнью и был поражен мечом Божьего суда.

Перед своей смертью он околдовал великого князя, и тот поставил на великий святительский престол гнусного поборника дьявола, которого Алексей напоил ядом жидовства, — нечистого Зосиму. Вскоре, 26 сентября 6999 года (1490 г. от Рождества Христова), Зосима стал митрополитом.

Немного времени спустя преосвященный архиепископ Великого Новгорода и Пскова святитель Геннадий прислал великому князю и митрополиту Зосиме — ибо злодейство нечистой души Зосимы не было еще открыто — множество истинных свидетельств против новгородских еретиков, оставшихся в Новгороде и бежавших в Москву, сообщая о хулах и издевательствах над божественными иконами и честными и животворящими Крестами. По велению князя 17 октября 6999 года (1490 г. от Рождества Христова) собрались епископы: Ростовский архиепископ Тихон, Суздальский епископ Нифонт, Симеон Рязанский, Вассиан Тверской, Прохор Сарский, Филофей Пермский — а также архимандриты, игумены и весь священный собор Русской митрополии. Они приехали к митрополиту Зосиме, еще не зная доподлинно, что он и есть глава и учитель еретиков.

Зосима же, притворяясь христианином, повелел проклясть еретиков: новгородского протопопа Гавриила — ибо уже умер телом протопоп Алексей, давно мертвый душой, — попа Дениса Архангельского, попа Максима Ивановского, попа Василия Покровского, дьякона Макара Никольского, дьяка Гридю Борисоглебского, Васка, зятя Дениса, Самуху, дьяка Никольского и всех еретиков, то же исповедующих.

Некоторых князь послал в Великий Новгород к архиепископу Геннадию. Тот же за сорок поприщя (60 км) от города повелел посадить их на коней, на вьючные седла, спиной к голове коня, чтобы смотрели они на запад, в уготованный для них огонь, одежду же их повелел надеть задом наперед, а на головы повелел надеть им заостренные берестяные шлемы, будто бесовские; еловцыя (значки на темени шлема) на шлемах были из мочала, венцы — из соломы вперемешку с сеном, на шлеме была надпись чернилами: «Вот сатанинское войско». И приказал архиепископ водить их по городу, и всем встречным приказал плевать в них и говорить: «Это враги Божии и хулители христиан». После же повелел сжечь шлемы, бывшие у них на головах. Так поступил этот добрый пастырь, чтобы устрашить нечестивых и безбожных еретиков — и не только их устрашить, но и всем показать зрелище, исполненное ужаса и страха, чтобы видевшие его укрепились в правой вере. Других же еретиков князь сослал в заточение и в изгнание.

Поп Денис после проклятия и ссылки предался вселившемуся в него хульному бесу: в течение месяца он бесчинно кричал голосами зверей, скотов, птиц и гадов, и в ужасных мучениях испустил свой гнусный еретический дух. Так же ужасно умер и Захар чернец, исповедовавший жидовство. После посечения и растерзания этих стремившихся ко аду псов, сыновей погибели, вскормленных ядом жидовства, еще оставался великий поборник дьявола, головня содомского огня, змей многотысячеголовый, пища для геенского огня, новый Арий, худший, чем Манес, первенец сатаны, гнуснейший злодей Зосима — он, как уже было ранее сказано, был посажен на святой престол.

Вскоре и он не смог удержать яда жидовства в своем нечестивом сердце и, излив его на многих, осквернил великий святительский престол в церкви Успения Божией Матери. Храм этот можно назвать небом на земле: он, как великое солнце, дивно украшенный, сияет посреди Русской земли чудотворными иконами и мощами святых. Так что если бы Бог пожелал жить в Своем творении, то жил бы там, а не в другом месте. Зосима же, пребывая в этой церкви, как черный ворон выклевывал глаза у упившихся нынешней суетной жизнью и уснувших смертью души. Ибо улетели от нас добропесенные певцы, чудноголосые соловьи, сладкоречивые ласточки — божественные святители и великие чудотворцы Петр, Алексий и другие православные святители, которые посреди церковного сада наполняли уши слушающих учением православия. Улетели крылатые орлы, своими когтями вырывавшие глаза у неправедно смотрящих на Христово вочеловечение, улетели ко Христу те, которые укрывали крыльями множество верных, и оставили нас сиротами.

Гнусный идолопоклонственный волк, облачившийся в пастырскую одежду, напоял ядом жидовства встречавшихся ему простолюдинов, других же этот змей погибельный осквернял содомским развратом. Объедаясь и упиваясь, он жил как свинья и всячески бесчестил непорочную христианскую веру, внося в нее повреждения и соблазны. Он хулил Господа нашего Иисуса Христа, говоря, что Христос сам себя назвал Богом; он возводил многие хулы и на Пречистую Богородицу; божественные Кресты он выбрасывал в нечистые места, святые иконы сжигал, называя их истуканами. Он отверг евангельское учение, апостольские уставы и творения всех святых, говоря так: ни Царства Небесного, ни Второго Пришествия, ни воскресения мертвых нет, если кто умер, значит — совсем умер, до той поры только и был жив. И с ним многие другие — ученики протопопа Алексея и попа Дениса: Федор Курицын, дьяк великого князя, Сверчок, Ивашко Максимов, Семен Кленов и многие другие, тайно придерживавшиеся разнообразных ересей, — учили жидовству по десятословию Моисея, держались садцукейской и месалианской ересей и внесли многое смятение. Тех, кого они знали как благоразумных и сведущих в Священном Писании, они не смели обращать в жидовство, но, ложно перетолковывая им некоторые главы Священного Писания Ветхого и Нового Завета, склоняли к своей ереси и учили различным измышлениям и звездочетству: как по звездам определять и устраивать рождение и жизнь человека, — а Священное Писание они учили презирать как пустое и ненужное людям. Людей же менее ученых они прямо обучали жидовству. Не все уклонились в жидовство, но многие научились от них порицать Священное Писание, и на площадях и в домах спорили о вере и сомневались.

Такое возникло смятение среди христиан, какого не бывало с той поры, как воссияло в Русской земле солнце благочестия. Многие из иноческого чина, в монастырях и в пустынях живущие, а также благородные и христолюбивые мирские люди сокрушались сердцем. Не терпя гибельной бури богохульства, они с горькими слезами молили Бога, чтобы Он прекратил эту погибельную зиму жидовства, согрел сердца памятью о Единосущной Троице, просветил истиной и возжег солнце благочестия. Каждый из них по своей силе старался искоренить погибельные плевелы жидовства вместе с гнусным их сеятелем Зосимой. И они обличили его отступление и содомский разврат.

Он же начал против них жестокую войну: одних лишил Божественного Причастия, священников и дьяконов отлучил от сана, говоря, что нельзя осуждать ни еретика, ни отступника. Он также говорил: даже если святитель или священник будет еретиком и отлучит кого-либо или не благословит, то и на Божием суде так будет. Не сведущие в святых книгах боялись обличать его отступничество; читающие же святые книги знали, что должно не только осуждать еретиков и отступников, но и проклинать их, и не только проклинать, но и предавать лютым казням. Они не переставали обличать митрополита и всем рассказывали о его еретичестве и о гнусных делах, митрополит же оклеветал их перед великим князем.

Вскоре князь сослал невиновных в изгнание, и они претерпели многие преследования: оковы, тюрьмы, разграбление имущества. Другие же не страдали вместе с ними в изгнании, но утешали их письмами и помогали всем необходимым; из святых книг они выбирали обличения против еретических речей и посылали изгнанникам, укрепляя их против еретиков.

Этой беды ради и я выбрал из Священного Писания и святоотеческих творений некоторые обличения против речей еретиков. И хотя я невежествен и неучен, но и я, по силам моим, должен позаботиться об обличении еретиков. Так Антиох, живший в лавре святого Саввы, быв свидетелем нападения звероподобных персов, увидел в этом причину для составления большой книги выписок из святых книг. Также и святой Никон, живший в Антиохии, в Черной Горе, видя неистовство безбожных турок, собрал множество свидетельств святых книг, на пользу читающим. Теперь же не персы, не турки, но сам дьявол и все его воинство, ополчившись против Христовой Церкви, словно дикие звери, не плоть человеческую поедают и не кровь пьют, но губят душу, которой весь мир недостоин.

Пусть никто не осуждает меня за то, что в каждом Слове я повторяю имена еретичествующих, исповедующих жидовство: я говорю о протопопе Алексее, Федоре Курицыне, попе Денисе и о подобных им. Ибо точно так же святые божественные отцы наши писали против первых еретиков древности, многократно повторяя их имена и ереси, чтобы было известно и последующим поколениям, что эти учения — изобретение дьявола. Я собрал воедино свидетельства из различных святых книг, чтобы знающие, прочитав, вспомнили, а не знающие, прочитав, поняли. Каждый, с помощью Божией благодати, без труда найдет в нижеследующих главах все необходимое для обличения еретиков.

 

Послание Геннадия Новгородского Иоасафу Ростовскому

Мы, Геннадий, божией милостью архиепископ Великого Новгорода и Пскова, Иоасафу, бывшему архиепископу ростовскому и ярославскому <…>.

Полагаю, что твоему святительству не остались неведомы раздоры в церкви из-за нападения еретиков, о чем я посылал следственные дела великому князю и духовному отцу его митрополиту, и митрополит, по его словам, сообщал и вам о тех великих бедствиях, каких изначала не бывало в Русской земле. <…> На Руси же, с тех пор, как князь Владимир Киевский крестил всю землю Русскую, — а прошло с того времени пятьсот лет с годом, — и слуху не бывало, чтобы была на Руси какая-нибудь ересь.

<…> И нашел я здесь новгородских еретиков, предававшихся иудейским мудрствованиям <…>. А у них не одно иудейство — смешано оно с мессалианской ересью: главы об этом ты найдешь у себя в правилах; а все это мне твердо сказал их товарищ поп Наум. Да и псалмы ко мне принес, составленные ими по иудейскому образцу, и те псалмы я послал к митрополиту же со следственными делами.

<…> Когда же мы тех еретиков велели перед собой поставить, все они стали запираться во всех обвинениях да начали бесстрашно клясться, называя себя православными христианами. <…> А то, что недостойно служат святую литургию — это соответствует двенадцатой главе тех же ересей. Да сколько ни есть ересей мессалианских, — то все они исповедуют, а иудейским десятословием только прельщают людей, притворяясь, что они его соблюдают.

А это прельщение здесь распространилось не только в городе, но и по селам. А все от попов, которые поставлены в попы еретиками. А когда находятся среди православных, они себя объявляют такими же православными. <…> Как же можно было до них добраться, если бы князь великий не приказал своим боярам со мной, своим богомольцем, учинить сыск? И мы, молитвами Пречистой Богоматери и силой государевой, вместе с его боярами, с Яковом и Юрием Захарьевичами, расследовали это дело твердо и довели его до сведения своего государя великого князя, да и своего отца митрополита, да и до вас, своей братии, архиепископов и епископов. И как я понял, ныне вы признали это дело за ничтожное, словно вам кажется, что Новгород с Москвой — не одно православие; не побеспокоились об этом нисколько! <…>

А ныне молил бы ты Бога о государе великом князе, чтобы государю Бог положил на душу управить церковь Божию, чтобы православное христианство осталось непоколебимым от еретического нападения, от еретиков, мудрствующих по-иудейски. Ибо они над образом Господа нашего Иисуса Христа и его Пречистой матери надругались! Ты ведь знаешь из дела, что о них написано.

Да послал бы ты по Паисия и по Нила и посоветовался о таком деле: «Пройдут три года, окончится седьмое тысячелетие». Слышал я от Алексея: «И тогда, дескать, придет нужда в нас!» Вот на что надеются еретики!

А «Шестокрыл» я изучал потому, что нашел в нем ересь: время рассчитано — от Адама двести семьдесят шесть девятнадцатилетий! А сейчас идет шестое девятнадцатилетие по летосчислению иудеев. А ведь сделано это для прельщения христиан! Хотят сказать: «Года христианского летописца подходят к концу, а наши длятся!» А как окончится наша пасхалия, тут они и хотят начать прельщение. Я ведь проверил весь «Шестокрыл», да и выписан он у меня. Ибо то время, которое там указано, двести семьдесят шесть девятнадцатилетий, это значит от Адама до нас пять тысяч двести двадцать восемь лет. И потому ведь у них еще нет пришествия Христа, значит, они ждут антихриста. Вот великое прельщение! <…>

Но надобно будет выдержать великое борение, если окончатся годы пасхалии, а Бог еще продлит жизнь мира. Ведь это прибавит дерзости еретикам, мудрствующим по-иудейски, а для христиан будет великая тягость. <…>

А что иудеи, изучив «Шестокрыл», прельщают им христиан, представляясь, что добывают знамение с небес, — так ведь это не ими составлено! Ибо «Шестокрыл» взят от астрономии, как капля из моря. А это звездозаконие было открыто Сифу, третьему сыну Адама.

<…> Архиерей же выбрал наиболее искуснейших из евреев, изучивших и отеческий, и эллинский закон, и, избрав от каждого племени по семьдесят два мужа, с радостью посылает к Птолемею. Они же, разделенные в Фаре, александрийском острове, в разных помещениях по одному или два человека, все божественное Писание и эти псалмы, то есть Псалтырь, перевели, и перевод у всех у них оказался сходным, и дивился этому Птолемей. Был же этот перевод семидесяти двух толковников за триста один год до Спасова пришествия. И оттуда распространился этот перевод среди эллинов, а с эллинского языка был переведен на латинский язык, за триста лет до Христова пришествия. А евреи, как распяли Христа, так их в пленение и предал Бог, и книги их были истреблены. Потом, во время Адриана, греческого самодержца, Акила из Синопии, перешедший из эллинства в христианство, а затем уклонившийся в иудейство, сделал перевод, благоприятный для евреев. После него при Севере житель Самарии Симмах, вступив в общение с еретиком Маркионом и излагая Писание самаритянам, избрал для этого иудейские источники, поэтому и смысл Писаний, испорченный им в изложении, оказался для них благоприятным. А после них, при царе Коммоде, Феодотион, житель Эфеса, изложил священные книги дурно и вредоносно. Нам же святой мученик Лукиан, при мучителе Диоклетиане, еврейские книги перелагает на наш язык, лучше и правильнее. Мы же, почитая этот перевод, опираемся более всего на тех семьдесят двух толковников, которые переводили раздельно и создали одинаковый по содержанию и языку перевод. Но нынешние евреи держатся еретического предания, псалмы Давида и пророчества исказили согласно тому, что им перевели еретики — Акила, и Симмах, и Феодотион. <…>

Но кажется мне, что согласно Еноху вечность служит человечеству, а семь тысяч лет установлены для человеческого искупления. А по Григорию Богослову, нам нужно ждать скончания мира во всякий час.

И все-таки мне кажется: как-то еретики у нас украли года! <…> А если окажется, что время делания не кончится вместе с нашей пасхалией, так ты бы о том с Паисием и Нилом обстоятельно поговорил и мне об этом написал.

Да и о том мне напиши: возможно ли Паисию и Нилу побывать у меня, чтобы поговорить с ними о тех ересях? Да есть ли у вас в Кириллове, или в Ферапонтове, или в Каменном монастыре книги: Сильвестр папа Римский, да Афанасий Александрийский, да Слово Козьмы пресвитера на новоявившуюся ересь богомилов, да Послание патриарха Фотия ко князю Борису Болгарскому, да Пророчества, да книги Бытия, да Царства, да Притчи, да Менандр, да Иисус Сирахов, да Логика, да Дионисий Ареопагит? Потому что эти книги у еретиков все есть. <…>

И да будет всегда милость Господа Бога Вседержителя и его Пречистой Богоматери и молитва нашего смирения вместе с благословением на твоем святительстве и боголюбии. Аминь.

Бывшему архиепископу ростовскому и ярославскому Иоасафу. В 6997(1489) году, февраля 23, 24, 25 переписал это Послание, а в грамоте девяносто пять строк.

 

Послание архиепископа Геннадия Новгородского епископу Нифонту Суздальскому

Что есми послал государю великому князю да и митрополиту грамоты да и подлиник о новгородцких еретицех, а Прохору епископу Сарскому грамоту есми о той же ереси послал же, а тебя тогды на Москве не было. И о сем твоему боголюбию въспоминаю, чтобы еси посмотрел в владычню в Прохорову грамоту в первую, занеже тамо о их ересех пространно изъявленно. Да усердно о том потщание имея, споборствуя по Христе бозе и пречистыя его богоматери, яко же должно есть твоему святительству въспоминая государю великому князу да и господину отцу нашему Геронтею митрополиту всея Руси, чтобы тому делу потщался исправление учинити, занеже ныне как продлилось то дело — обыск ему не крепок чинитца. Ино познают: еретикам ослаба пришла, уже ныне наругаютца христьянству — вяжут кресты на вороны и на вороны. Многие ведели: ворон деи летает, а кресть на нем вязан деревян, а ворона деи летает, а на ней крест медян. Ино таково наругание: ворон и ворона садятца на стерве и на калу, а крестом по тому волочат! А зде се обретох икону у Спаса на Ильине улици — преображение з деянием, ино в празницех обрезание написано — стоит Василией Кисарийский, да у спаса руку да ногу отрезал, а на подписи написано: обрезание господа нашего Иисуса Христа. Да с Ояти привели ко мне попа да диака, и они крестиянину дали крест телник древо плакун, да на кресте том вырезан сором женской да и мужской, и христианин де и с тех мест сохнути, да немного болел да умерл. А диак сказываетъца племенник Гриди Клочу еретику, что в подлинник не писан. И ныне таково есть бесчинство чинитца над церковью божиею и над кресты и над иконам и над христианьством. А того толке не управит государь князь великий, а того накрепко не обыщеть, ино будет последьняя лесть горше первыя. И ты бы о том митрополиту явил, чтобы митрополит печаловался государю великому князю, чтобы поочистил церков божию от тое ереси. А тому бы есте не верили, что ся они зовут христиане, то они покрывают свою ересь тем, занеже то яз известно отведал на них. И твое бы боголюбие усердно попечение имел о церкви божий и о православном християньстве.

А милость господа бога вседержителя и его пречистыя богоматере и нашего смирения молитва купно же и благословение да есть всегда с твоим святительством и боголюбием. Аминь.

Ф. Курицын

 

Сказание о Дракуле воеводе

(Перевод О. В. Творогова)

Был в Мунтьянской земле воевода, христианин греческой веры, имя его по-валашски Дракула, а по-нашему — дьявол. Так жесток и мудр был, что каково имя, такова была и жизнь его.

Однажды пришли к нему послы от турецкого царя и, войдя, поклонились по своему обычаю, а колпаков, своих с голов не, сняли. Он же спросил их: «Почему так поступили: пришли к великому государю и такое бесчестие мне нанесли?» Они же отвечали: «Таков обычай, государь, в земле нашей». А он сказал им: «И я хочу закон ваш подтвердить, чтобы следовали ему неуклонно». И приказал прибить колпаки к их головам железными гвоздиками, и отпустил их со словами: «Идите и скажите государю вашему: он привык терпеть от вас такое бесчестие, а мы не привыкли, и пусть не посылает свой обычай блюсти у других государей, которым обычай такой чужд, а в своей стране его соблюдает».

Царь был очень разгневан этим, и пошел на Дракулу войной, и напал на него с великими силами. Дракула же, собрав все войско свое, ударил на турок ночью и перебил множество врагов. Но не смог со своей небольшой ратью одолеть огромного войска и отступил. И стал сам осматривать всех, кто вернулся с ним с поля битвы: кто был ранен в грудь, тому воздавал почести и в витязи того производил, а кто в спину, — того велел сажать на кол, говоря: «Не мужчина ты, а баба!» А когда снова двинулся против турок, то так сказал своим воинам: «Кто о смерти думает, пусть не идет со мной, а здесь остается». Царь же, услышав об этом, повернул назад с великим позором, потеряв без числа воинов, и не посмел выступить против Дракулы.

И отправил царь к Дракуле посла, требуя от него дани. Дракула же воздал послу тому пышные почести, и показал ему свое богатство, и сказал ему: «Я не только готов платить дань царю, но со всем воинством своим и со всем богатством хочу идти к нему на службу, и как повелит мне, так ему служить буду. И ты передай царю, что, когда пойду к нему, пусть объявит он по всей своей земле, чтобы не чинили зла ни мне, ни людям моим, а я вскоре вслед за тобою пойду к царю, и дань принесу, и сам к нему прибуду». Царь же, услышав все это от посла своего, что хочет Дракула прийти к нему на службу, послу его честь воздал и одарил его богато. И рад был царь, ибо в то время вел войну на востоке. И тотчас послал объявить по всем городам и по всей земле, что, когда пойдет Дракула, никакого зла ему не причинять, а, напротив, встречать его с почетом. Дракула же, собрав все войско, двинулся в путь, и сопровождали его царские приставы, и воздавали ему повсюду почести. Он же, углубившись в Турецкую землю на пять дневных переходов, внезапно повернул назад, и начал разорять города и села, и людей множество пленил и перебил, одних — на колья сажал, других рассекал надвое или сжигал, не щадя и грудных младенцев. Ничего не оставил на пути своем, всю землю в пустыню превратил, а всех, что было там, христиан увел и расселил в своей земле. И возвратился восвояси, захватив несметные богатства, а приставов царских отпустил с почестями, напутствуя: «Идите и поведайте царю вашему обо всем, что видели. Сколько сил хватило, послужил ему. И если люба ему моя служба, готов и еще ему так же служить, сколько сил моих станет». Царь же ничего не смог с ним сделать, только себя опозорил.

И так ненавидел Дракула зло в своей земле, что если кто совершит какое-либо преступление, украдет, или ограбит, или обманет — не избегнуть тому смерти. Пусть будет он знатный вельможа, или священник, или монах, или простой человек, пусть он владеет несметными богатствами, все равно не откупится он от смерти. Так грозен был Дракула.

Был в земле его источник и колодец, и сходились к тому колодцу и источнику со всех сторон дороги, и множество людей приходило пить из того колодца родниковую воду, ибо была она холодна и приятна на вкус. Дракула же возле того колодца, хотя был он в безлюдном месте, поставил большую золотую чару дивной красоты, чтобы всякий, кто захочет пить, пил из той чары и ставил ее на место. И сколько времени прошло — никто не посмел украсть ту чару.

Однажды объявил Дракула по всей земле своей: пусть придут к нему все, кто стар, или немощен, или болен чем, или беден. И собралось к нему бесчисленное множество нищих и бродяг, ожидая от него щедрой милостыни. Он же ведел собрать их всех в построенном для того хороме и велел принести им вдоволь еды и вина. Они же пировали и веселились. Дракула же сам к ним пришел и спросил: «Чего еще хотите?» Они же все отвечали: «Это ведомо Богу, государь, и тебе: что тебе бог внушит». Он же спросил их: «Хотите ли, чтобы сделал я вас счастливыми на этом свете, и ни в чем не будете нуждаться?» Они же, ожидая от него великих благодеяний, закричали разом: «Хотим, государь!» А Дракула приказал запереть хором и зажечь его, и сгорели все те люди. И сказал Дракула боярам своим: «Знайте, почему я сделал так: во-первых, пусть не докучают людям, и не будет нищих в моей земле, а будут все богаты; во-вторых, я и их самих освободил: пусть не страдают они на этом свете от нищеты или болезней».

Пришли как-то к Дракуле два католических монаха из Венгерской земли собирать подаяние. Он же велел развести их порознь, позвал к себе одного из них и, указав на двор, где виднелось множество людей, посаженных на кол или колесованных, спросил: «Хорошо ли я поступил, и кто эти люди, посаженные на колья?» Монах же ответил: «Нет, государь, зло ты творишь, казня без милосердия; должен государь быть милостивым. А те на кольях — мученики!» Призвал Дракула другого и спросил его о том же. Отвечал тот: «Ты, государь, богом поставлен казнить злодеев и награждать добродетельных. А люди эти творили зло, по делам своим и наказаны». Дракула же, призвав первого монаха, сказал ему: «Зачем же ты вышел из монастыря и из кельи своей и ходишь по великим государям, раз ничего не смыслить? Сам же сказал, что люди эти — мученики, ют я и хочу тебя тоже мучеником сделать, будешь и ты с ними в мучениках». И приказал посадить его на кол, а другому велел дать пятьдесят золотых дукатов, говоря: «Ты мудрый человек». И велел его с почетом довезти до рубежа Венгерской земли.

Однажды прибыл из Венгерской земли купец в город Дракулы. И, как принято было у Дракулы, оставил юз сюй на городской улице перед домом, а товар сюй — на юзу, а сам лег спать в доме. И кто-то украл с юза 160 золотых дукатов. Купец, придя к Дракуле, поведал ему о пропаже золота. Дракула же отвечал: «Иди, этой же ночью найдешь свое золото». И приказал по всему городу искать юра, пригрозив: «Если не найдете преступника, весь город погублю». И велел той же ночью положить на воз свое золото и добавить один лишний дукат. Купец же наутро, встав, обнаружил золото и пересчитал его и раз, и другой, все выходило, что один дукат лишний. И, придя к Дракуле, сказал: «Государь, нашел золото, но вот один дукат не мой — лишний». В это время привели и вора с похищенным золотом. И сказал Дракула купцу: «Иди с миром! Если бы не сказал мне о лишнем дукате, то посадил бы и тебя на кол вместе с этим вором».

Если какая-либо женщина изменит своему мужу, то приказывал Дракула вырезать ей срамное место, и кожу содрать, и привязать ее нагую, а кожу ту повесить на столбе, на базарной площади посреди города. Так же поступали и с девицами, не сохранившими девственности, и с вдовами, а иным груди отрезали, а другим сдирали кожу со срамных мест, или, раскалив железный прут, вонзали его в срамное место, так что выходил он через рот. И в таком виде, нагая, стояла женщина, привязанная к столбу, пока не истлеет плоть и не распадутся кости или не расклюют ее птицы.

Однажды ехал Дракула по дороге и увидел на некоем бедняке ветхую и разодранную рубашку и спросил его: «Есть ли у тебя жена?» — «Да, государь», — отвечал тот. Дракула повелел: «Веди меня в дом свой, хочу на нее посмотреть». И увидел, что жена бедняка молодая и здоровая, и спросил ее мужа: «Разве ты не сеял льна?» Он же отвечал: «Много льна у меня, господин». И показал ему множество льна. И сказал Дракула женщине: «Почему же ленишься ты для мужа своего? Он должен сеять, и пахать, и тебя беречь, а ты должна шить ему нарядные праздничные одежды. А ты и рубашки ему не хочешь сшить, хотя сильна и здорова. Ты виновна, а не муж твой: если бы он не сеял льна, то был бы он виноват». И приказал ей отрубить руки, и труп ее воздеть на кол.

Как-то обедал Дракула среди трупов, посаженных на кол, много их было вокруг стола его. Он же ел среди них и в том находил удовольствие. Но слуга его, подававший ему яства, не мог терпеть трупного смрада и заткнул нос и отвернулся. «Что ты делаешь?» — спросил его Дракула. Тот отвечал: «Государь, не могу вынести этого смрада». Дракула тотчас же велел посадить его на кол, говоря: «Там ты будешь сидеть высоко, и смраду до тебя будет далеко!»

Пришел однажды к Дракуле посол от венгерского короля Матьяша, знатный боярин, родом поляк. И сел Дракула с ним обедать среди трупов. И лежал перед Дракулой толстый и длинный позолоченный кол, и спросил Дракула посла: «Скажи мне: для чего я приготовил такой кол?» Испугался посол тот немало и сказал: «Думается мне, государь, что провинился перед тобой кто-либо из знатных людей и хочешь предать его смерти более почетной, чем других». Дракула же отвечал: «Верно говоришь. Вот ты — великого государя посол, посол королевский, для тебя и приготовил этот кол». Отвечал тот: «Государь, если совершил я что-либо, достойное смерти, — делай как хочешь. Ты судья справедливый — не ты будешь в смерти моей повинен, но я сам». Рассмеялся Дракула и сказал: «Если бы ты не так ответил, быть бы тебе на этом коле». И воздал ему почести, и, одарив, отпустил со словами: «Можешь ходить ты послом от великих государей к великим государям, ибо умеешь с великими государями говорить, а другие пусть и не берутся, а сначала поучатся, как беседовать с великими государями». Был такой обычай у Дракулы: когда приходил к нему неопытный посол от царя или от короля и не мог ответить на коварные вопросы Дракулы, то сажал он посла на кол, говоря: «Не я виноват в твоей смерти, а либо государь твой, либо ты сам. Если государь твой, зная, что неумен ты и неопытен, послал тебя ко мне, многомудрому государю, то твой же государь и убил тебя. Если же ты сам решился идти, неученый, то сам же себя и убил». И так готовил для посла высокий позолоченный кол и сажал его на кол, а государю его посылал грамоту с кем-либо, чтобы впредь не отправлял послом к многомудрому государю глупого и неученого мужа.

Изготовили мастера для Дракулы железные бочки, а он наполнил их золотом и погрузил в реку. А мастеров тех велел казнить, чтобы никто не узнал о его коварстве, кроме тезки его — дьявола.

Однажды пошел на него войной венгерский король Матьяш. Выступил Дракула ему навстречу, сошлись, и сразились, и выдали Дракулу изменники живым в руки противника. Привели Дракулу к королю, и приказал тот бросить его в темницу. И провел он там, в Вышеграде на Дунае, в четырех верстах выше Буды, двенадцать лет. А в Мунтьянской земле король посадил другого воеводу.

Когда же тот воевода умер, послал король к Дракуле в темницу сказать, что если хочет он, как и прежде, быть в Мунтьянской земле воеводой, то пусть примет католическую веру. Если же не согласен он, то так и умрет в темнице. И предпочел Дракула радости суетного мира вечному и бесконечному, и изменил православию, и отступил от истины, и оставил свет, и вверг себя во тьму. Увы, не смог перенести временных тягот заключения, и отдал себя на вечные муки, и оставил нашу православную веру, и принял ложное учение католическое. Король же не только вернул ему Мунтьянское воеводство, но и отдал в жены ему родную сестру, от которой было у Дракулы два сына. Прожил он еще около десяти лет и умер в ложной католической вере.

Рассказывали о нем, что и сидя в темнице не оставил он своих жестоких привычек: ловил мышей или птиц покупал на базаре и мучал их — одних на кол сажал, другим отрезал голову, а птиц отпускал, выщипав перья. И научился шить, и кормился этим в темнице.

Когда же король освободил Дракулу из темницы, привели его в Буду, и отвели ему дом в Пеште, что против Буды, но еще не был допущен Дракула к королю. И вот тогда случилось, что некий разбойник забежал во двор к Дракуле и спрятался там. Преследователи же стали искать здесь преступника и нашли его. Тогда Дракула вскочил, схватил свой меч, выбежал из палат, отсек голову приставу, державшему разбойника, а того отпустил. Остальные обратились в бегство и, придя к судье, рассказали ему о случившемся. Судья же с посадниками отправился к королю с жалобою на Дракулу. Послал король к Дракуле, спрашивая: «Зачем же ты совершил такое злодеяние?» Он же отвечал так: «Никакого зла я не совершал, а пристав сам же себя убил: так должен погибнуть всякий, кто, словно разбойник, врывается в дом великого государя. Если бы он пришел ко мне и объявил о произошедшем, то я бы нашел злодея в своем доме и либо выдал его, либо просил бы его помиловать». Рассказали об этом королю. Король же посмеялся и удивился его нраву.

Конец же Дракулы был таков: когда был он уже в Мунтьянской земле, напали на землю его турки и начали ее разорять. Ударил Дракула на турок, и обратились они в бегство. Воины же Дракулы, преследуя их, рубили их беспощадно. Дракула же в радости поскакал на гору, чтобы видеть, как рубят турок, и отъехал от своего войска. Приближенные же приняли его за турка, и один из них ударил его копьем. Дракула, видя, что убивают его свои же, сразил мечом своих убийц, но и его пронзили несколькими копьями, и так был он убит.

Король же взял сестру свою с двумя сыновьями в Венгерскую землю, в Буду. Один сын при короле живет, а другой был у Варданского епископа и при нас умер, а третьего сына, старшего, видели тут же в Буде — бежал он к королю от турецкого царя; еще не будучи женат, прижил этого сына Дракула с одной девкой. Стефан же молдавский по королевской воле посадил в Мунтьянской земле некоего воеводского сына по имени Влад. Был тот Влад с юных лет монахом, потом — священником и игуменом, а потом расстригся и сел на воеводство. И женился он на вдове воеводы, правившего некоторое время после Дракулы и убитого Стефаном молдавским, вот на его вдове он и женился. И ныне он воевода в Мунтьянской земле, тот Влад, что был чернец и игумен.