1

Своеобразна и коварна река Камчатка. Смотришь: над головой чистое синее небо, яркое жаркое солнце, а река вдруг возьмет да и взбунтуется — выйдет из берегов, мутными бешеными потоками зальет густые прибрежные заросли ветел и тальников, хлынет на луга, на каменные россыпи, подопрет воды собственных притоков, и те, словно растерявшись, начинают течь вспять. Широкая, с высокими гривами пены на крутогорбых седых волнах, Камчатка в такую пору страшна, и не приведи бог, если человека, слабо умеющего управлять лодкой, разлив застигнет где-нибудь далеко от жилья.

Однажды мне довелось подниматься вверх по Камчатке в ту самую пору, когда она была олицетворением ярости и злости.

Вот как это произошло. В первых числах июня, часа в четыре утра, меня разбудил резкий стук в окно. Я оторвал голову от подушки, спросил:

— Кто там? Что нужно?

— Это я… посыльный. Тебя вызывает директор… На совещание.

За два года работы в леспромхозе я не помнил случая, чтобы директор, Сергей Корнеевич Гришин, вызывал кого-нибудь к себе по пустякам. Видимо, случилось что-то из ряда вон выходящее.

На пороге конторы меня встретил делопроизводитель. Он был встревожен.

— Наконец-то! — обрадовался он. — Идите прямо к нему.

— Ага, вот и он, — завидев меня, сказал Сергей Корнеевич. — Теперь все в сборе, можно и начинать.

Я бросил взгляд по сторонам и, право же, был сильно озадачен: очень разная публика собралась в кабинете — рыбаки, мотористы, охотники, монтеры, трактористы, электрик, механик автобазы Щукин, заведующий продовольственными складами Храмцов.

Гришин достал из ящика стола бумажку, положил её перед собой, разгладил, хотя она и не была мятой, задумчиво посмотрел в окно, сказал:

— В два часа ночи я получил срочную телеграмму из Усть-Камчатска… Дело такое, что нельзя терять ни одной минуты. Вот содержание этой депеши: «Сегодня четвертого июля устье Камчатки вошел первый косяк горбуши и красной рыбы тчк Аэроразведкой океане обнаружены новые скопления тчк Надо полагать это является началом необыкновенно раннего хода лосося тчк Примите меры активному лову тчк Тарасов».

В кабинете воцарилась тишина. Стало слышно, как в другой комнате из краника бачка с кипяченой водой попадали в тазик редкие капли: цок, цок, цок!

Обычно массовый ход лосося на нерест начинался во второй половине июля, точнее между двадцать четвертым и двадцать шестым числами, а тут вдруг — четвертого!

От Усть-Камчатска до нашего села — двести пятьдесят километров. Это расстояние рыба пройдет самое долгое за шестьдесят-семьдесят часов. А у нас моторы разобраны, сети не подготовлены, на верхних тонях ещё нет навесов для юколы, не завезена туда и соль. Так недолго и прозевать ход лосося, остаться без рыбы. А это уже несчастье. Рыба — главный продукт питания населения, корм для собак, без которых зимой никуда не двинешься.

— Вместо трех недель, на которые мы рассчитывали, у нас теперь всего два-три дня, — сказал Сергей Корнеевич и каждому нашел срочное задание. Подошла и моя очередь.

— Ну, а ты, — сказал Гришин, — будешь ответственным за организацию лова на всех трех верхних тонях.

— Согласен, — сказал я. — Но как попасть туда, на эти самые тони?… На бату не могу, никогда в жизни не плавал на нем, а если лодкой — без рулевого не обойтись.

— Во-первых, лодку не получишь, рулевого тоже. Лодки нужно конопатить, смолить. И каждый человек на счету. Во-вторых, даю тебе час времени. Ступай на реку и осваивай бат.

Легко сказать «осваивай бат». Ведь бат — это чистая душегубка. Выдолбленный из толстого ствола тополя, совершенно круглый, бат очень неустойчив. Не то чтобы управлять, а просто сидеть в нём и то нужно завидное умение. Стоит неосторожно пошевелиться, чуть сместить центр тяжести — бат, словно бочка или прямоствольное, очищенное от коры и сучьев бревно, сразу же перевернется брюхом вверх. Поднимаясь по реке, эту посудину нужно строго держать против течения. Подставите скулу бата встречной струе, он тотчас развернется кормой туда, куда вы плыли.

— В горах выпали дожди… Камчатка вышла из берегов. Она сейчас хуже медведя-шатуна, — отговаривался я, но директор, казалось, не слышал моих слов.

— И плыть изо всех сил, — продолжал Сергей Корнеевич. — Через двадцать пять часов ты должен быть на самой дальней тоне. Рыбаки там ничего не знают и с прохладцей готовятся: рыба, мол, ещё в океане жирует.

Я понимал: директор прав. Нужно действовать быстро.

— Попробую, но что из этого выйдет, не знаю…

— Товарищ директор! Зачем его мучить? Всё одно ничего не получится, — раздался ломающийся мальчишеский голосок за моей спиной. — Разрешите пойти с ним, а здесь одни сутки без меня обойдетесь.

Я оглянулся. В дверном проеме стоял посыльный Кодя Кречетов и, невинно улыбаясь, смотрел на Гришина.

Поднялся отец Коди — Варлам, старейший охотник села.

— Что, товарищ директор, Кодя, однако, дело говорит. На бату он ладно ходит.

— Ну что ж… Приветствую инициативу, — согласился Гришин, немного подумал и добавил: — Но теперь, когда вас двое, на верхнюю тоню нужно прибыть не позже полуночи, чтобы к утру рыбаки были здесь, на базе, взяли соль, резальщиц, мастера-икрянщика. А отдыхать будете потом, после путины…

 

2

Коде было шестнадцать лет. Невысокий ростом, с худеньким смуглым лицом, на котором выделялись большие черные глаза, он казался совсем ребенком.

В обращении со старшими у него тоже было много детского. Так, Кодя, видимо, считал, что все взрослые никогда не были детьми, а появлялись на свет такими, какие есть теперь, поэтому они не всегда понимают детские игры, детские увлечения. Если кто-нибудь, завидев у него в руках связку медвежьих зубов или набор костей из ног оленя, спрашивал, зачем он, Кодя, собрал это богатство, тот, удивленно поднимая брови, отвечал:

— А ты же всё одно не поймешь…

Или:

— Нужно, раз берегу… Тебе, однако, это без интересу…

К таким, как я, то есть людям не местным, поэтому недостаточно хорошо знавшим охоту, повадки зверей, рыбную ловлю, паренек относился покровительственно, участливо, с трогательной заботой. Вот и на этот раз, когда мы вышли на берег реки, чтобы отправиться в путь, Кодя дернул меня за рукав, сказал:

— А ты не переживай… Доедем лучше и скорее, чем зимой на собачках.

— Доедем ли?…

— Ты танцевать умеешь?

Я даже опешил:

— Что, что?

— Танцевать, говорю, можешь? Фокстрот, танго или этот… как его? Блюз?

— Не понимаю, — чистосердечно признался я.

— Ну, как же?… Которые умеют танцевать, легче научиваются ходить на бату.

— Если только за этим дело, то нам ничто не грозит: танцевать я умею.

— Давай маленько покатаемся. Проходи в нос, — сказал Кодя.

— Давай, — согласился я.

Ступив одной ногой в бат, я сразу же почувствовал его предательскую зыбкость. Бат, словно ртуть, с необыкновенной легкостью и чуткостью отзывался на каждое мое движение.

Мне почему-то вспомнилось далекое детство, речонка Шарык, затерявшаяся в безбрежных степях Казахстана, на которой я много лет назад упрямо и настойчиво пытался утопить мяч, а он так же не менее упрямо и настойчиво сбрасывал меня и как ни в чём не бывало покачивался на тихой волне, сверкая на солнце темными круглыми боками. Сейчас было почти такое же ощущение: стоит пошевельнуться, переставить ногу — бат немедленно швырнет меня в реку.

— Не бойся… Смелее, — словно угадав мои мысли, сказал Кодя.

«Тебе хорошо с берега командовать», — сердито подумал я, но промолчал. Говорить было нечего. Кодя не только может давать «руководящие указания», но и управлять этой шаткой и ненадежной, словно необъезженная лошадь, посудиной.

С превеликой осторожностью я перенес всю тяжесть тела на левую ногу, оторвал от земли правую, но едва она коснулась дна, суденышко резко качнулось из стороны в сторону, словно хотело сбросить с себя тяжелую ношу. Я мгновенно опустился на коленки, обеими руками уцепился за борт. Борт скользнул вниз, в бат хлынула вода. Я вскинул руки вверх и, балансируя ими, извиваясь всем телом, как акробат на канате, закачался вместе с батом на воде.

— Хорошо! Раз удержался, теперь, однако, дело на лад пойдет. Научишься! — сказал Кодя, побросал на дно бата одну за другой котомки с провизией, вскочил в бат сам. И удивительное дело: бат успокоился, перестал рыскать и валиться на бок.

— Ты что хочешь делать? — спросил я, когда почувствовал, что берег уходит, что мы плывем.

— Надо на речку выйти, чего в бухте воду баламутить?

Я хотел возразить. Сперва, мол, нужно поплавать в бухте, на мелком месте, а потом уж выбираться на Камчатку, но махнул рукой: будь что будет. На этот жест бат сразу ответил легким креном на правый борт.

«В конце концов, — подумал я, — не раскисну же, если опрокинемся…»

Набирая скорость, бат шёл вдоль берега бухточки, туда, где кипели и бесновались вздувшиеся воды Камчатки. Суденышко выскользнуло из узкого прохода, вода ударила в борт, поднялся фонтанчик брызг. Я замер, ждал — сейчас течение подхватит нас, понесет вниз. Бат какое-то мгновение двигался прямо, затем медленно начал заворачивать влево, против течения. И вот мы уже идем вдоль берега реки, миновали пристань, склады «Охотпушнины», изгородь собачьего питомника и очутились, наконец, за селом, наедине с грозной, широко разлившейся рекой.

Я понял, моя «наука» окончилась: Кодя уже вел бат вверх. «Маленько покатаемся» исчерпалось коротким проездом по бухте — от прикола до Камчатки. Что-то будет дальше?

 

3

Бежала навстречу вода, шли, сменяя друг друга, даурские лиственницы — огромные деревья с пышной кроной нежно-зеленой окраски.

Местами небосвод вдруг раздвигался, и тогда либо справа, либо слева к реке подходила тундра — изумрудно-зеленая, бескрайняя, где глазу не за что зацепиться. А потом снова тайга, густые заросли чернотала и ольхи.

Я всё ещё сидел в том же положении, в каком меня застало отплытие из бухты. Нога затекла. Надо бы сесть поудобнее, помогать грести, но я никак не мог решиться переменить позу: бат, казалось, караулил мои намерения, и, как только я начинал приподыматься, он вздрагивал и кренился.

— Кодя! — не вытерпел я. — Ты, поди, устал?…

— Устал маленько… Давно не ходил на бату. С прошлого года… Отвык.

— Приставай тогда к берегу, я иначе сяду и буду помогать.

— Однако, на воде пересаживайся… Учись. Только нешибко вертухайся… Осторожно так, помаленьку. И получится. Когда будешь вставать — ступню вдоль дна ставь, а не поперек. Ступня, она ведь как на шарнирах. Поставишь поперек — она начнет играть. А потом уж не остановишь. С пальцев на пятку, с пятки на пальцы, пока не вывалишься…

Я начал шевелить руками: поднимал их вверх, вытягивал перед собой, закидывал назад. Ничего, бат ходко шел вперед, чуть покачиваясь с боку на бок. Потом я свесился сначала через левый борт, затем через правый, но так, чтобы суденышко не дало крена. И это мне удалось, хотя пришлось буквально дугой изогнуться. Я был несказанно рад успеху. Теперь встать на коленки и снова сесть.

— Хорошо! Хорошо! — подбадривал меня Кодя. — Ещё, ещё приподнимайся… Ну-ну, не бойся! Теперь садись, помаленьку вытягивай ногу. Вот так! Сейчас вторую…

Всё шло как нельзя лучше. Но в последнюю минуту я потерял контроль над своими движениями, навалился на борт. Бат угрожающе вильнул, и я упал.

— Ты что? Разве можно так плюхаться? — сказал Кодя, выравнивая бат. — Эдак недолго солнцу дно бата показать.

И вот я, наконец, сижу, прислонившись спиной к поперечной распорке — толстой угловатой палке, и блаженствую. Ноги вытянуты, всё тело отдыхает.

Мы плыли вдоль левого берега. Течение здесь было сравнительно тихое, спокойное. А под правым берегом река мчалась со скоростью горного ручья.

Впереди показался мыс, далеко вдавшийся в реку. Из-за него, будто сорвавшаяся с привязи, с ревом неслась река. На гребне, похожем на вздыбленную гриву дикого коня, хлопья желтой пены.

Бешеный поток был уже совсем близко. В его волнах изредка мелькали сухие корявые ветки с измочаленной корой.

Я повернул назад голову, спросил Кодю:

— Как же мы теперь?

— Ничего, пройдем, — буркнул он, потом предупредил: — Шибчей только работай. И с одной стороны. С левой. А я править буду. С кормы мне всё славно видно.

Я молча кивнул, а про себя подумал: «Вряд ли выгребёмся…»

— Нажимай! — скомандовал Кодя, и мы вдвоем дружно ударили веслами.

Бат рванулся вперед, носом коснулся гребня стержня, натужно пополз на него. Поток шумно заплескался о борт, заиграл под днищем там, где я сидел. Всем существом своим я ощутил упругость воды, вольную силу её. Она играла батом, норовила унести с собой, к самому океану.

— Шибчей, шибчей! — гаркнул Кодя. — Ударь! Ещё раз! Та-ак!..

Я весь взмок. Пот застилал глаза, стекал по щекам. Я машинально, как во сне, месил воду веслом. Раз-два, раз-два, раз-два!

— Теперь можно тише… вольготней, — сказал Кодя.

Я осмотрелся. Бат, вместо того чтобы прижиматься к берегу, уходил от него всё дальше и дальше.

— Не выгребемся? — спросил я.

— Почему не выгребемся? Поток-то уже прошли… Мы сейчас на правый берег перейдем. Камчатка, видишь, как течет? То у одного берега сильно, то у другого. Мы тоже зигзагами пойдем.

Вот и берег. Вода течет спокойно, величаво, неся на своей седой от пемзы поверхности сотни маленьких быстро вращающихся воронок.

Кодя поразил меня, так искусно он управлял батом, так хорошо знал реку. Право же, я завидовал пареньку.

Вдруг мое внимание привлекла черная точка, выплывшая из-за мыса, до которого было ещё не меньше километра. Она то показывалась над водой, то скрывалась в бурных волнах.

— Кодя! — крикнул я. — Человек!

— Где?

— А вон. Видишь?

— Вижу, — через минуту ответил мой напарник. — Остолоп.

— Да будь он трижды остолоп, а спасать надо. Человек же!

— Да не человек это. Бревно. Где-нибудь на берегу лежало — комель водой напился, тяжелым стал… Вот оно и плывет стоймя. Остолопом зовут.

Когда черная точка выныривала из воды, я видел, как мелькала рука, загребающая воду.

— Кодя, человек это, — не сдавался я. — Спасать надо!

Кодя не удостоил меня ответом.

Встречные скорости огромны. Как ни медленно мы двигались вперед, расстояние между нашим батом и точкой сокращалось быстро. Вот она от нас в сотне метров, плывет к противоположному берегу, пересекая реку наискось. Я напряг зрение. Да, это было бревно. А за руку я принял длинную, узкую полоску коры, отставшую от ствола и державшуюся на сучке у верхнего торца. Бревно проплыло дальше, к мысу, который мы только что миновали. Я долго оглядывался назад. Чем дальше уносила река бревно, тем сильнее оно смахивало на пловца, пустившегося в рискованный водный марафон.

— Где-то оно окончит свой путь? — вслух подумал я.

— Где же? В океане…

— А вдруг кто-нибудь возьмет да и выловит… Хотя бы на топливо.

— И скажешь ты! Была охота в воде полоскаться. Вот она, тайга, любое дерево руби. Океан тоже не примет. Он щедрый, всё, что ни попадает ему, на берег выбросит. Окажется на Командорах — там лесов нет, в дело сгодится. Даже рады будут…

— Кодя! Вот ты семилетку окончил. Почему не едешь, к примеру, в Петропавловск учиться?

— Маленький ещё. Вот исполнится восемнадцать годов, тогда и поеду. Денег надо накопить. Отец-то старый, мать хворая. В городе, говорят, в другой одежде ходить надо. Она дорогая. И с едой тоже… Всё купи.

— Будто здесь бесплатно дают.

— А рыба? Лови, не ленись. В тайге медведи бродят, стреляй. Птицы всякой — уймища.

— Долго же тебе копить придется. Зарплата-то небольшая…

— Ничего.

— И какую же профессию ты себе выбрал? Или ещё не думал над этим?

— Разведчиком земли хочу… Геологом. Славная работа! Ходи, смотри, ищи, где что спрятано… Хочется железную дорогу посмотреть…

— Ну что ж… Геолог — профессия подходящая. Но такого учебного заведения нет в Петропавловске.

— А я и не собираюсь в Петропавловске учиться. В Москву поеду…

Снова мыс. Кодя поплевал на руки:

— Держись! Ударь покрепче… Куда? С правой стороны греби. Не пускай бат вниз.

— Понятно! — ответил я и перекинул весло на правый борт.

И пусть я не с того борта начал грести, но у меня всё-таки уже был опыт, я не боялся потока. Я теперь знал: незачем терять самообладание, работать до изнеможения. Просто нужно сильно и часто отталкиваться веслом, всё время держать бат так, чтобы поток воды бил в щеку бата под острым углом. А когда окажемся на гребне, поставить суденышко положе — тогда струя, отжимая, понесет нас сама к противоположному берегу.

— Теперь уже совсем близко… От того мысочка на тоню правиться станем, — сказал Кодя.

Миновав ещё один кривун, мы увидели на левом берегу каркас юкольника, сверкающий на солнце обструганными жердями, с густой сетью вешалок, похожих издали на ребра огромного сказочного чудовища. А рядом с юкольником поднимался столбик беловатого дыма. Это действовал дымокур от комаров и гнуса. Значит, рыбаки на месте.

Бат ткнулся носом в берег. Мы сошли на твердую землю. Ноги ступали неуверенно, словно за несколько часов разучились ходить.

 

4

Рыбакам не надо было объяснять, что положение серьезное, что нужно принимать крутые меры. Как только я, собрав их в круг, объявил: «Лосось в устье!», выступил вперед бригадир Анкудин Жарких, высокий мужчина с черной окладистой бородой, и сказал:

— Что ж, робяты, за дело. Трое — ты, Половинкин, ты, Солодяков, и ты, Черных, — катайте на базу. Не готовы лодки — грузите соль и сетки на баты — и назад. К вечеру быть здесь. А мы юкольник кончать будем. Трое — корьё драть, а я со Сметанкиным — крыть.

Рыбаки без единого слова разошлись. Голосовать тут нечего.

— А вы дальше, на верхние тони? — спросил меня Жарких.

— Да. Попьем чайку — и на весла.

— Чай готовый, только подогреть. Но, может, ухи сварить? Это мигом.

— Какая же рыба сейчас? Где вы её достали? — удивился я.

— Повезло. Тут, недалечко, речонка Быстрая протекает. В ней гольцы оказались… Вчерась вечером два раза бреденьком крутанули и три ведерка вытащили. Отменная рыба. Жирная, вкусная, запашная… От котла такой дух идет, что и лаврового листа не нужно.

Я вопросительно посмотрел на Кодю: можем ли мы позволить себе такую роскошь?

— Чего же, Анкудин Митрофаныч, варгань… — степенно сказал Кодя.

В ожидании, пока поспеет уха, мы, восседая на толстых ветловых обрубках, беседовали. Вначале разговор вертелся вокруг лосося.

— На день-другой опоздает или придет раньше — такое часто случается, — говорит Жарких. — А на три недели… такое бывает один раз в сто годов.

— Почему сто, Анкудин Митрофаныч? — возразил Кодя. — В двадцать восьмом году тоже было так.

— Правда, правда, — согласился Жарких. — Вот голова дырявая… Совсем из памяти вышибло…

— Тебя же, Кодя, тогда и на свете не было, откуда знаешь? — спросил я.

— Что ж, что не было. Старики разговаривали, а я запомнил. А когда мне семь лет было, так горбуша два раза шла: сперва в июле, как положено, потом в сентябре. По реке сало плывет, а рыба прет и прет. Ох, и много тогда поналовили!..

— Славный выдался год, — поддержал Кодю Анкудин Митрофанович. — Медведь у рек задержался до самого снегопада, всё рыбу промышлял… Ударили холода — в горы потянулся, ложиться спать, за ним и охотники пошли. Тут и слепой бы мог. Лапищи на снегу, как на бумаге, отпечатаны. Я шесть штук упромыслил… Два мате-ерых! Пудов по пятнадцать. Поджились тогда наши людишки. Кукулей понашивали, одежи всякой, рукавиц, торбасов… Много сдали и «Охотпушнине»… Деньги, хлеб, курево…

Я спросил:

— Может быть, и в этом году два раза рыба пойдет?

— Кто знает? — пожал плечами Анкудин Митрофанович, приподнял крышку, заглянул в казан. — Пожалуй, ушица готова.

Жарких снял казан, поставил на землю, налил в миску ухи, поставил перед Кодей.

— Первую тарелку — батовщику, — сказал Жарких. — Намаялся, я думаю, крепко, Кодя?

— Ещё как! — ответил паренек. — Когда шли к последнему кривуну, рук совсем не чуял… И поясница… будто кто палкой по ней стукнул…

— Полегче, что ли, бата не было, что ты этот взял?

— Не было… — Кодя положил ложку, поднял глаза на Жарких, спросил: — Анкудин Митрофаныч, а где твой бат? Тот, маленький?

— А Черных укатил на базу. Только что.

— Жаль. Нам бы его…

— На Быстрой стоит «Чирок»… Можно бы его дать, да уж больно рысковой… — Жарких развел руками.

— Нет, «Чирка» не возьмем, — сказал Кодя и принялся за уху.

— Что значит «рысковой»? — поинтересовался я. — Неустойчивый, что ли?

— Ага! Валкий. Чуть не так — в одночасье опрокинется, — пояснил Жарких.

— Наш тоже как утка. После первого кривуна я даже пуговицы расстегнул на фуфайке… Думал: опрокинемся, придется бат догонять.

Ложка Коди застыла на полпути ко рту. Какое-то мгновение Кодя смотрел на меня, словно видел впервые, с удивлением спросил:

— Ты что, плаваешь?

— А ты разве не плаваешь?! — с не меньшим удивлением задал я вопрос.

— У нас никто не плавает. Вот и Анкудин Митрофаныч скажет…

— Где научишься? В банной шайке? — усмехнулся Жарких.

— Да воды-то… Одна Камчатка чего стоит!

— Попробуй сунься. Вода ледяная, враз судорогой всё тело сведет…

Я тотчас вспомнил первый выход из бухты на реку, пересаживание, преодоление бурной стремнины у мыса. Малейшая оплошность — и несчастье!

— А на бату ничего, — продолжал паренек. — Только ошибаться не надо. Нельзя. Мой отец годов уже сорок ходит по речкам… Обыкновенное дело.

— Мда-а… — неопределенно протянул я.

— Ты чего? — вскинулся Кодя.

— Ничего. Уха вкусная…