Горячий воздух струйками поднимается от раскаленного камня, и кажется, что хребты на другом краю котловины слегка дрожат и извиваются от неслышных подземных толчков.

Всё живое должно бы замереть в эти изнуряющие полдневные часы, спрятаться в темные расщелины и молча ждать спасительной вечерней прохлады.

Но нет, горы живут! Цокают ящерицы, где-то кудахчет горная курочка, в знойном безоблачном небе, распластав неподвижные крылья, широкими кругами парят орлы, выискивая добычу в путанице мелких глинистых холмов, заполнивших дно котловины.

Между холмами петляет седая лента дороги. По ней несутся автомашины, волоча за собой длинные хвосты пыли. Дорога вырывается из холмов и четкой прямой линией поднимается наискось по коричневому боку хребта к белым, оправленным в яркую зелень домикам рудника.

Выше домов видны сизые породные отвалы и ажурная вязь шахтных копров.

Направо простирается широкая, ровная как стол терраса, белым обрывом нависшая над холмами. Там время от времени вздымаются огромные, пышные желтовато-белые султаны дыма, и через несколько секунд оттуда доносятся тяжелые, тупые удары взрывов.

Налево от рудника, километрах в пяти, на горке краснеют приземистые постройки геологоразведочной партии. С той стороны тоже доносятся взрывы, но легкие, четкие, как хлопки в ладони.

По склонам гор плывут белые облачка дыма, похожие на мягкие клочья ваты. Это рвут породу в разведочных канавах.

И здесь, откуда видна вся эта картина, на площадке под самой вершиной огромной пирамидальной горы тоже жизнь.

Давно, ещё в довоенные годы, здесь была пройдена разведочная шахта, потом заброшена. Крепление её сгнило и обрушилось вместе с породой. Теперь снова пришли разведчики. Над устьем шахты устроили невысокий помост, установили на нем ворот и начали крепить.

Крепление возводится снизу. Крепильщики находятся уже на высоте двадцати пяти метров над дном шахты и метрах в сорока от поверхности.

Наверху сегодня работают Гриша Лукьянов и Михаил Назаров.

Гриша молод. Только в прошлом году он окончил школу и не пошел в институт, а уехал с геологоразведочной экспедицией.

— Если все станут инженерами, где же рабочих брать? — смеялся он в ответ на удивление друзей.

У Гриши крупное твердое лицо со спокойными серыми глазами, крепкоплечая мускулистая фигура. А Назарову уже под пятьдесят. Он высок, длиннорук, обнаженное до пояса тело — жилистое, узловатое и очень крепкое.

Гриша лежит в тени скалы на широкой доске и, подложив под затылок ладони, смотрит на горы и рудник, видимо мечтая о чем-то. Назаров сидит рядом, обхватив руками колени, и тоже смотрит на котловину и горы, но смотрит равнодушно, пожалуй и не замечая их.

Совсем недавно, всего недели две назад, пришел он в разведпартию. За свою жизнь Назаров сменил немало профессий, был и шахтером, и железнодорожником, и строителем, и вот уже лет десять работает в геологоразведочных экспедициях, переходя из одной в другую по окончании работ или когда его не устраивает заработок. Впервые увидев крепкую фигуру и добродушное лицо Гриши, Назаров довольно улыбнулся: «На такого что ни навали, всё выдержит». С удовольствием отметил покладистость Гриши в отношениях с товарищами и почтительность к старшим.

Первый же день принес Назарову разочарование. Гриша действительно работал с огоньком, всё кипело в его руках. Он первым хватался за самое тяжелое, делал всё быстро, легко, словно играя и радуясь своей силе и удали. Но зато, поглядывая на Назарова простодушными глазами, он часто и покрикивал:

— Принимай брус!

— Берись за трос и оттягивай к углу!

— Скорей, скорей!

А сам в это время, побагровев от натуги, принимал на себя всю тяжесть опускающейся связки брусьев и оттаскивал их в дальний угол.

Получалось так, что вся инициатива в работе принадлежала Грише, а на долю Назарова оставалась роль помощника. Это сразу же обидело его. Он уже не радовался молодости и силе напарника: лучше бы пожилой да спокойный человек, не пришлось бы подчиняться желторотому. Однако высказать свою неприязнь и обиду Назаров не решался, чувствуя какое-то непонятное стеснение. И только иногда недовольно бурчал:

— Ну что ты, как на пожаре, мечешься!

Гриша вскидывал на него недоумевающий взгляд:

— А как же? Забить клин, сосчитать до десяти и только после этого браться за следующий?

Назаров умолкал, безнадежно махнув рукой. Две недели они работали вместе то в шахте, то на поверхности, и каждый день Назаров шел на работу с раздражением.

Вот и сейчас, обхватив руками колени, он думал о том, что не было бы обидно подчиняться Григорию, будь тот хоть техником — все-таки начальник. А так что? Ну, грамотный, да ведь его грамота к шахте не имеет отношения. Григорий перед ним, Назаровым, в шахте как первоклассник перед учителем.

Старался разгадать Назаров, что заставляет Григория «совать свой нос» во всё, что его касается и не касается, делать больше, чем положено, и, наконец, решил, что парень просто-напросто выслуживается.

Назаров шевельнулся, поднял голову, повернулся к Грише.

— Не надоело ещё горб ломать? Или унюхал: скоро в начальники вылезешь?

— Ты чего? Белены объелся?

— А чего стесняешься? Я же вижу, из шкуры лезешь, «проявляешь» себя… Меня не проведешь, всяких видел. Даром и чирей не вскочит.

Даже сквозь загар можно было увидеть, как побледнел Гриша. Казалось, сейчас бросится с кулаками. Назаров, ядовито усмехаясь, тревожно подобрался. Глаза его, насмешливо прищуренные, подрагивали от скрытого испуга. Он уже не рад был, что дал волю словам.

Но Гриша вдруг опустил руки.

— Эх ты, пережиток! — бросил он с сожалением и снова лег.

Назаров сплюнул с равнодушным видом и, вытянув ногу, дрожащими пальцами полез в карман за махоркой. Опять на площадке установилась тишина, нарушаемая лишь глухими звуками ударов, доносящихся из шахты. Потом послышался зовущий крик. Григорий подбежал к помосту, склонился над люком, прислушался и, разогнувшись, сказал:

— Затяжки спускать…

Он быстро прицепил к тросу бадью, несколько раз повернул ручку ворота — бадья повисла над люком, — застопорил и сказал:

— Держи ворот, стопор ненадежный. Я буду грузить.

Назаров, недовольно поморщившись, взялся за рукоять и с глухим раздражением стал смотреть, как Гриша, одну за другой, плотно устанавливает в бадью толстые короткие доски. В душе Назарова клокотала злость.

— Плевал я на тебя, начальничек, — неслышно прошипел он и опустил рукоять ворота, — и так не сорвется.

Гриша резким толчком сунул в бадью последнюю доску, и в тот же миг стопор, не выдержав тяжести груза, с сухим щелчком выскочил из шестерни. Взметнулись рукояти, и бадья скользнула вниз.

С испуганным воплем спрыгнул с помоста Назаров и бросился в сторону.

В мозгу Гриши вспыхнула страшная картина: бадья с размаху врезается в полок крепильщиков, ломает его, и… вместе с обломками досок вниз, на каменные глыбы, перевертываясь и нелепо раскинув руки и ноги, падают люди…

Казалось, непроизвольно (он и сам потом не мог вспомнить, как это произошло) Гриша взметнулся, на край помоста, каблуки его уперлись в обрез досок, руки в брезентовых рукавицах протянулись вперед и схватили бегущий вниз трос. Тело откинулось назад, повисая над площадкой, колени стали быстро разгибаться, всей силой отталкивая туловище и руки с зажатым в них тросом в сторону от люка.

Трос жёг брезент рукавиц, но всё ближе и ближе подходил к краю люка. Вот он коснулся его, зашипел, обдирая кромку доски, перегнулся, заскользил по доскам помоста, пачкая их смазкой… Движение его начало понемногу замедляться.

Григорий, напряженный как струна, вытянувшись во весь рост, уже висел над площадкой в горизонтальном положении. Верхняя часть туловища, как рычаг, медленно опускалась к земле, прижимая, трос к доскам помоста.

Вот плечи и голова коснулись земли, трос перегнулся через обрез помоста, прополз несколько десятков сантиметров и остановился.

Всё это произошло почти мгновенно. Григорий повернул вздувшееся от натуги лицо и увидел в нескольких метрах от себя Назарова, застывшего в нелепо-напряженной позе.

— Иди сюда! Быстро! — резко скомандовал Григорий.

Назаров очнулся, подбежал и вцепился в трос.

— К вороту! — прохрипел Григорий. — Наматывай трос.

Но Назаров будто пристыл к канату, он лишь испуганно смотрел на Гришу и бормотал:

— Не удержишь один, не удержишь…

— К вороту! — бешено крикнул Григорий, чувствуя, что руки слабеют.

Назаров прыгнул к вороту, схватил за рукоять и начал наматывать трос. Григорий, опять напрягаясь до предела, начал медленно сгибаться, подниматься с земли, понемногу отпуская трос. Нужно было настолько ослабить рывок бадьи, когда трос будет опущен, чтобы не вырвало у Назарова рукоять. Рывок! Всё в порядке!

Они медленно опустили бадью на полок крепильщиков и ушли под скалу. Гриша повалился на свою доску. Лицо его побледнело, и тело начало подрагивать от нервного озноба.

Назаров, рассыпая трясущимися пальцами махорку, закурил и, сделав несколько глубоких затяжек, робко и ласково сказал:

— Может, покуришь, Гриша? Помогает…

Гриша отрицательно потряс головой и скоро успокоился. Дрожь прошла, только лицо оставалось бледным.

— Руки жжет, — сказал он и, сбросив рукавицы, посмотрел на ладони. На краях их вздулись большие, как пятаки, волдыри.

Назаров остервенело курил. Бросив одну папироску, завернул другую, поерзал на камне и смущенно заговорил:

— Ты, Гриша, того… прости старого дурня… Ведь попадись в тросе оборванные нитки, — он закрыл глаза и вздрогнул, — тебя бы… как щепку!..

— Ладно, Михаил Андреевич, не расстраивайся. Сердце-то у тебя неплохое. Это пережиток виноват. Засел в тебе и держит, а? — Гриша лукаво прищурил глаза.

Назаров долго не отвечал. Вторая папироса уже жгла губы. Он выплюнул окурок и торопливо начал вертеть третью. Потом тихо произнес:

— Он теперь, кажись… пережиток-то, из меня с перепугу выпрыгнул…

Глубоко затянувшись ещё несколько раз, Назаров задумчиво добавил:

— Захочет, поди, возвернуться обратно… Ну, да это мы ещё поглядим, чья возьмёт.